Динара Смидт

Княжна сто двенадцатого осколка

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Динара Смидт, 2018

Вот уже сотни лет пустыня мало-помалу пожирает Забытый мир. Лишь магия Арида, своенравного демона-правителя, бережёт людей от гибели в песках. Легенда говорит, что всему виной проклятие, наложенное мстительной богиней…

Но служанке по имени Кая нет дела до легенд. Её забота — юная госпожа, княжна Ивлин. Беречь её и защищать — единственная цель в жизни Каи. Задача не самая простая, ведь Ивлин обладает особенным волшебным даром, настолько необычным, что он привлекает внимание самого Арида.

16+

ISBN 978-5-4490-5335-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Княжна сто двенадцатого осколка
2. ПРОЛОГ
3. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   1. Глава 1
   2. Глава 2
   3. Глава 3
   4. Глава 4
   5. Глава 5
   6. Глава 6
   7. Глава 7
   8. Глава 8
   9. Глава 9
   10. Глава 10
   11. Глава 11
   12. Глава 12
4. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   1. Глава 13
   2. Глава 14
   3. Глава 15
   4. Глава 16
   5. Глава 17
   6. Глава 18
   7. Глава 19
   8. Глава 20
   9. Глава 21
   10. Глава 22
   11. Глава 23
   12. Глава 24
   13. Глава 25
   14. Глава 26
   15. Глава 27
   16. Глава 28
   17. Глава 29
   18. Глава 30
   19. Глава 31
   20. Глава 32
   21. Глава 33
   22. Глава 34
   23. Глава 35
   24. Глава 36
5. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   1. Глава 37
   2. Глава 38
   3. Глава 39
   4. Глава 40
   5. Глава 41
   6. Глава 42
   7. Глава 43
   8. Глава 44
   9. Глава 45
   10. Глава 46
   11. Глава 47
   12. Глава 48
   13. Глава 49
   14. Глава 50
   15. Глава 51
   16. Глава 52
   17. Глава 53
   18. Глава 54
   19. ЭПИЛОГ

ПРОЛОГ

Стоя на возвышении, Вуд наблюдал за тем, как отец губит осколок. Хотя нет, слово «губит» здесь едва ли подходило. Оно предполагало непосредственное участие, как если бы правитель сам въехал в ворота и принялся громить всё вокруг, рушить дома и рубить головы. Ариду не было в том нужды. Он просто оборвал поток магии, защищавшей осколок, а пустыня и псы доделали работу, быстро и методично.

Оставалось разве что пронаблюдать за исполнением, и для этого правитель отправил Вуда. И именно его — чёрную фигуру на чёрном жеребце замершую, как обсидиановая статуя на холме, видели обезумевшие от ужаса жители, метавшиеся по полыхающим улицам.

Осколок лежал перед ним раскрытой книгой. Горели дома, видевшие зарю правления ещё прежнего Арида. Столб дыма поднимался вверх и растворялся в ночном небе. Пламя перекидывалось с одного здания на другое. Среди жадных языков бились живые тени. Уже к следующей ночи солнце и пустыня превратят осколок в занесённый песком призрак, а спустя неделю никто и не поймёт, что недавно на этой земле жили люди — разве что обгоревший остов городской ратуши будет одиноко торчать среди дюн.

Началось всё на закате. Сначала, один за другим, смолкли фонтаны. Все до единого: и мраморные громадины, украшавшие главную площадь, и те, что поменьше, с чашами, выложенными плиткой, где женщины стирали бельё, и даже совсем маленькие, садовые, прятавшиеся в цветочных клумбах. В это время на улицах осколка было, как всегда, шумно. В парках играли музыканты. На торговых площадях открылся вечерний базар. Лаяли собаки. Дети, гонявшие на поле мяч, торопились заработать ещё очко, пока родители не загонят их домой. Потому-то никто и не заметил, как из привычной, каждодневной симфонии стали исчезать ноты: журчание ручейков, шёпот каналов, звон фонтанов.

А потом раздался крик. Это хозяйка таверны вышла во двор набрать воды, и увидела, что источник иссяк — только лужи блестели на дне бассейна. Каменное морское чудище, из пасти которого раньше била струя, стояло, выпучившись, будто бы само не понимало, что случилось. Женщина уронила ведро и завопила.

Крик разорвал полотно привычных мирных звуков, нарушил вечернюю идиллию. Вуду показалось, что закричал сам осколок — и дома, и садовые деревья, и покосившиеся заборы, и статуи, и ступени, и скамейки, все завопили в один голос.

На крик сбежалась толпа.

— Что такое? Пожар? Убийство?

Женщина указала дрожащим пальцем на пустой бассейн, и ничего более не нужно было объяснять. Все разом поняли: нужно бежать. Спасать единственное, что у них осталось — жизни.

Тем временем, из-под крылец и из проулков уже выползали тени. На мягких бесшумных лапах, они побежали по улицам, наслаждаясь всеобщим смятением и густым запахом страха, затопившим улицы.

— Свора! — раздались крики. — Повелитель спустил свору!

Люди бежали к дороге, но демоны преграждали им путь. Они скалили клыки. Их глаза горели красным пламенем. Погоня до того захватила их и взбудоражила, что они перестали быть тенями и обрели форму: стали, на самом деле, похожи на свору диких животных, вырвавшихся из преисподней.

Вуд чувствовал, как внутри него закипает гнев. Вот только на кого он злился? На отца, которому так легко было забрать свою милость — оборвать магию, как тонкую нить? Или на самих жителей несчастного осколка, которые своей глупостью навлекли на себя гнев повелителя? Или же на себя — за то, что смотрел и не ударил палец о палец, чтобы помочь?

Далеко на востоке, у самого горизонта, чернела каменная гряда. За нею прятались ворота Чертога. Дорога, что вела к нему, извивалась и серебристо поблескивала среди песчаных холмов.

Вуд начал медленно спускаться с возвышения. Его молчаливая свита следовала за ним. Люди бежали прочь с их пути. Где-то в глубине осколка ревел младенец — или это ветер обманывал слух? Воины рассеялись по улицам, как низкий стелящийся туман. Они искали, методично, быстро обшаривали каждый дом, каждый угол.

Мальчишка-оборванец выбежал из проулка, спасаясь от прыткой тени, и едва не угодил под копыта коня. С криком он упал, покатился кубарем по земле, и один из демонов набросился на него. Вуд отогнал призрачное существо и протянул мальчику руку, но тот шарахнулся и проворно исчез за углом.

Оглушительный грохот разнёсся по улицам.

— Принц, мы нашли, — к нему спешил один из воинов, — там, в библиотеке.

Вуд кивнул и пришпорил коня.

Библиотека была двухэтажным зданием с выступающим ризалитом, широким четырёхколонным портиком и высокой крышей. Огонь, занятый соседними деревянными зданиями, пока не тронул мраморных стен, а лишь присматривался, принюхивался, выбирая с какой стороны подступиться. Едкий дым объял здание, превратив его в мраморный белый остров среди клубящейся черноты.

Вуд пробормотал заклинание, и огонь нехотя отступил. Пришпорив коня, принц въехал в двойные двери и оказался в длинном зале с высоким потолком. Спешился. Огляделся. По обе стороны шли ряды книжных полок из золотистого светлого дерева. Книги красовались в богатых кожаных переплётах. Потолок украшала сложная резьба.

Стянув с руки перчатку, Вуд прикоснулся к толстому фолианту, лежавшему на пюпитре. Слегка сдвинул страницы, и вот, на обрезе проступил монохромный рисунок — пресловутая легенда о Драконе и Богине. Вуд покачал головой и оставил книгу в покое.

Дальняя стена зала библиотеки обвалилась. Воины разгребали завал, расчищали дорогу для принца. Жрецов, пытавшихся обороняться, выдворили из здания, заключив в железные оковы.

— Принц, — окликнул лейтенант, — здесь.

Вуд перебрался через обломки, рваный камень, дерево и обрывки фолиантов к тайной винтовой лестнице. Раньше её скрывали книжные полки и толстая стена. Вуд первым спустился вниз, в небольшую скрытую пещеру. В центре, сияя в полутемноте и почти упираясь вершиной в потолок, возвышалась ледяная арка, в пролёте которой замерло белоснежное существо. Фигура его напоминала человеческую, а кожа состояла из миллионов ледяных кристаллов. Тонкие трёхпалые руки были прикованы цепями к опорам арки.

Вуд замер — изумление на миг пробилось сквозь мрачный туман в голове. Воины тихо переговаривались за спиной. Пусть лишь немногие поняли, что именно было перед ними, каждый, тем не менее, почувствовал исходившую от существа силу, и ощутил то невыразимое чувство, которое поселялось в груди любого, кто сталкивался с Привратником.

От арки веяло холодом. Несмотря на бушующий в осколке пожар и жгучую пустыню под боком, стены пещеры покрылись инеем. Магия Привратников была древнее огненных песков Забытого мира, и брала начало ещё в мифической Чудотворной Эпохе.

Вуд подошёл к Привратнику, и коснулся снежного лица. Глаза медленно открылись — пустые и прозрачные — и существо потянулось к нему, туго натянув свои цепи, как пес на привязи.

— На кой им сдался Привратник? — спросил один из бойцов-ветеранов, понявший, что перед ними за находка. — На кой он им сдался? Они ведь даже пользоваться им не могут.

Вуд рассеянно кивнул. Когда в последний раз ему попадался Привратник? Он уж и не помышлял, что доведется столкнуться с ещё одним. Вуд убрал руку, с некоторым усилием разрывая контакт, и Привратник тотчас закрыл глаза и замер.

— Нужно доставить его к отцу. Владыка решит, что с ним делать.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЗАБЫТЫЙ МИР

Глава 1

Оживший манекен

ТЕПЕРЬ

Ранние зимние сумерки лебяжьим пухом опустились на предпраздничный городок. Огни в витринах, мостовые, усыпанные блестящей мишурой, яркие бумажные пакеты в руках спешащих покупателей — это время было для Ив любимым в году. С раннего утра она работала в мастерской. Как всегда, приближение Дня Богини означало для «Узелка» наплыв клиентов. Дамы торопились внести завершающие штрихи в свои праздничные туалеты. Кому-то нужно было ушить в талии, кому-то пришить лишний бантик, кто-то вдруг решил, что белые перчатки слишком белые, и нужны другие, цвета слоновой кости и вышитые жемчужинами. Такие хлопоты не были Ив в тягость. Она любила день Богини больше любого другого праздника, и за работой иголка так и мелькала в пальцах, а улыбка не желала сходить с губ.

«Узелок» закрывался ровно в семь вечера, но когда часы на городской башне пробили шесть, мать Ив поднялась из-за стола, расправила затекшие плечи, и, погладив дочь по голове, сказала:

— Пойду, пока рынок не закрылся, куплю сладостей к ужину.

— И цветов, купи цветов, — напомнила Ив. — Серебристых розочек.

— Они и стоят, будто вправду из серебра… — мать подняла бровь. Ив отмахнулась.

— Ну, ведь праздник же!

— Ладно, ладно. А ты не засиживайся допоздна. Закрой магазин, доставь заказ и тот же час беги домой, поняла? Поможешь мне с ужином.

— Закрою, доставлю, прибегу, помогу, — легкомысленно прощебетала Ив, не отрываясь от тончайшего кружева в руках. — Я поняла, мам. Ну, ступай уже! Я всё успею вовремя, вот увидишь.

— Мне бы хоть чуточку твоего оптимизма.

— Отрежу тебе кусочек, перевяжу ленточкой и оставлю под подушкой, как добрая фея.

Мать послала Ив воздушный поцелуй, — который та поймала и сунула в карман передника, — и вышла за дверь, оставив дочь за работой. Серебряный колокольчик прозвенел хозяйке вслед, а мороз успел-таки проскользнуть внутрь и пробежаться невидимыми холодными пальцами по разодетым манекенам, аккуратным свёрткам тканей и открытым рукам мастерицы.

Мать Ив, с корзинкой в руке и дочерью в животе, приехала в этот городок, носивший название Брикеш, пятнадцать лет назад. Сначала, она пришивала пуговицы в маленькой мастерской. Потом, поднакопила денег и открыла собственное ателье, назвав его незатейливо — «Узелком».

Впрочем, незатейливым в «Узелке» было лишь одно название. Витрина с чёрными манекенами, одетыми в короткие красные платьица и кокетливые шляпки привлекала взгляды прохожих не хуже кондитерских лавок. Для пущего сходства внутри стоял аромат корицы и ванили. Оформление, сочетающее тёплые карамельные тона с яркими брызгами искусственных цветов, было одновременно дерзким и уютным. Входя, посетители невольно оглядывались в поисках камина — им казалось, что они слышат потрескивание поленьев и ощущают на коже приятное тепло, но нет, камина в комнате не было. В конце концов, это была швейная мастерская, и мать боялась огня.

Ив с малолетства во всём помогала матери. Городские модницы души не чаяли в девочке, и, возвращаясь вновь, обязательно несли ей подарки: шоколадные пряники, карамельные трубочки и даже розовые сахарные яблочки — вот уж поистине редкость!

— Какая же миленькая у вас дочка! — восклицали дамы. — Ну, просто лесной эльф!

И это притом, что Ив едва ли можно было назвать красавицей. Природа будто бы посмеялась над ней, наградив и большими ярко-голубыми глазами, и густыми волосами, насыщенного золотого цвета медовых сот. Однако эти традиционные элементы классической красоты были совершенно не к месту. Кожа от долгих часов на солнце становилась бронзовой, и светлые глаза на тёмном лице смотрелись чудно́. Волосы, заплетённые в две бойкие косички, сохраняли насыщенный цвет лишь на кончиках, а на макушке выгорали, делаясь соломенными и блёклыми.

Но дело было не во внешности, а в чём-то другом, неуловимом и не поддающемся описанию, что чувствовал, тем не менее, любой, кто встречал Ив.

— Будто бы солнышко спустилось с неба и поцеловало эту девчушку в колыбельке, — сказала однажды старая повитуха, принимавшая у матери роды, и частенько захаживавшая в гости. Лучше было и не выразить.

Саму Ив всё это мало заботило. Неугомонный дух попросту не оставлял ей времени на то, чтобы смотреться в зеркало. Она готова была до изнеможения водить на лугу хороводы, играть с городской ребятней в мяч, лазить по деревьям в лесу, чем и занималась каждую минуту, свободную от работы в «Узелке».

Платье, над которым Ив работала в тот вечер, предназначалось для госпожи из Сиреневого дома — немолодой, элегантной дамы, которая оставляла щедрые чаевые, а во время примерок болтала о приёмах: о блюдах, которые Ив никогда не пробовала и о важных людях, которых Ив не знала. Накануне госпожа из Сиреневого дома подарила Ив настоящую золотую монету. Просто богатство! На такие деньги можно было купить двадцать восемь стаканчиков фруктового льда… или шесть пирожных-розочек… или три карамельные фигурки. Нет, не в этот раз. На золотую монету у Ив были другие планы. В тот же день, ускользнув от матери, девушка купила в лавке ювелира серебряный кулон в форме яйца.

Лёжа на витрине среди изящных товарок из золота и розового жемчуга, он как будто бы смущался своей незатейливой простоты. Но будь у девушки в тот вечер хоть все богатство мира, она всё равно не выбрала бы ничего иного. Ив не могла на него налюбоваться. Весь день она то и дело украдкой заглядывала в ящик стола, куда спрятала кулон, и смотрела на поблескивающее в глубине серебряное яйцо.

У матери было всего одно-единственное украшение — старый кулон, свитый из тонких серебряных нитей, потемневших от времени. Она носила его, не снимая, столько, сколько Ив себя помнила. Когда-то внутри кулона, среди переплетения серебряных нитей, лежала пропитанная духами подушечка. Запах давно выветрился, да и сама подушечка рассыпалась, превратившись в труху, и всё-таки мать то и дело подносила кулон к носу, как будто ещё чувствовала его аромат.

«Ей давно пора обзавестись новым», — заключила Ив.

Она не могла дождаться завтрашнего утра, когда мать найдёт подарок под подушкой. И была так благодарна госпоже из Сиреневого дома, что попросила стразы на её платье сиять особенно ярко. В ответ те вспыхнули, забыв, что сделаны из стекла, а не из звёздных осколков.

Ив почти не отрывалась от работы. Лишь раз она подняла голову, и нахмурилась в сторону мутного от ледяных узоров окна. Ей вдруг стало холодно, и показалось, будто кто-то наблюдал за ней с улицы. Высокое окно пестрело праздничными огнями, разгорающимися всё ярче по мере того, как сгущалась ночь. Иной раз по его поверхности проскальзывали тени прохожих и дилижансов. Но никто не стоял, наблюдая за ней. Ей лишь почудилось.

В семь часов Ив повесила на дверь табличку: «Извините, мы закрыты». Подумав, она приписала: «Благослови Вас Богиня», но тут же стёрла мел, посчитав надпись старомодной, и вывела вместо этого: «С праздником!» Коротко и просто. Затем девушка, задёрнув плотные багряные шторы, отрезала крошечный мир «Узелка» от большого и яркого внешнего мира, и вновь сосредоточилась на платье. Капли падали, отмеряя время, в чашу клепсидры на полочке за спиной, и руки двигались в такт ритму, быстро и аккуратно.

Когда Ив, наконец, закончила, башенные часы успели пробить восемь. Ох, и припозднилась же она! Ещё немного, и госпожа из Сиреневого дома пришлёт служанку, разузнать, что сталось с платьем для завтрашнего праздничного обеда.

Ив завернула платье в плотную красную бумагу и перевязала лентой. Мать, должно быть, волновалась, гадая, отчего она так задержалась, но перед тем как отправиться домой, нужно было доставить заказ в Сиреневый дом.

Мать Ив отчего-то особенно не любила отпускать от себя дочь после наступления темноты. Брикеш был тихим городком, где жители знали друг друга в лицо, а бесчисленные фонари делали ночи едва ли не светлее дней. И всё же, едва лишь сумерки заволакивали небо над островерхими крышами, мать задергивала шторы и зажигала лампы, и старалась (по мере того, как Ив становилась взрослее, это давалось всё трудней) не спускать с дочери глаз. Ив это порой раздражало, но не то, чтобы тревожило.

— Она заботится обо мне, — говорила она своему коту Клубочку, — Все матери такие.

Приглядись она внимательнее, то непременно заметила бы, как задумчиво и грустно глядела иногда мать, и с каким облегчением, как будто гора падала с плеч, она встречала дочь, стоило той чуть задержаться на рынке или в мастерской. Тогда Ив уж точно заподозрила бы что-то неладное в поведении матери. Но Ив не приглядывалась, и потому не замечала.

Конечно, в их доме были свои тайны. Ив, к примеру, почти ничего не знала о жизни матери до своего рождения, о том, где та выучилась рисовать защитные знаки и находить в лесу целебные травы. И самое главное — Ив не знала, кем был её отец. В детстве она частенько фантазировала на эту тему. Был ли он бравым морским пиратом с глазами цвета волн, сошедшим как-то на берег и очарованным юной швеей? Или — что если мать была пассажиркой судна, которое попало к нему в плен? Он, конечно, не сумел устоять перед её прелестью, а она — как могла не полюбить отважного, лихого капитана? Разумеется, как самые лучшие истории любви, их любовь была трагической. Сгинул ли он в опасной пучине? Или пал в кровавом бою? Или же закончил свой век на виселице — как многие другие пираты?

Но то были лишь фантазии маленькой девочки. Её отец не был ни пиратом, ни рыцарем, ни королём, ни волшебником. Скорее, он был просто-напросто проходимцем, бросившим её мать с ребёнком в чреве и без гроша в кармане. Таких историй вокруг — пруд пруди. Нечему удивляться. И не над чем страдать. Ив перестала спрашивать, не желая тревожить материнские раны расспросами о чужом и ненужном человеке. Если мать захочет рассказать, она расскажет, не по годам мудро рассудила Ив.

И кстати, о матери… Ив сделалось совестно. Как она могла так увлечься работой, что забыла о времени? А ведь ещё нужно отнести платье.

Ив не часто прибегала к своим «маленьким хитростям», но иногда они были просто необходимы. И сейчас, несмотря на неодобрение матери, которое несомненно последует, Ив решилась воспользоваться одной из них.

Она убедилась в том, что все окна плотно прикрыты шторами, и никто с улицы — если даже подойдет вплотную к витрине и уткнётся носом в стекло — не разглядит того, что она собиралась сделать. Ив ощутила покалывание в ладонях, облизнула пересохшие губы, и оглядела мастерскую, будто ожидая, что из-под стола выскочит кто-нибудь с криком: «Ведьма!»

«Но я не ведьма», — подумала Ив.

Подойдя к одному из манекенов, она коснулась деревянной головы, и произнесла:

— Побудь сегодня мной, хорошо?

Это не было заклинанием. Это была всего лишь просьба, произнесённая мелодичным и нежным голосом. Не было таинственных рун и зловещих дымящихся котлов. И если бы кто-то увидел Ив в ту самую минуту, он подумал бы: «Именно таким ведь и должно быть волшебство!» Но никто не видел. Она творила свои чудеса втайне от всего мира, под защитой обнесённого магическими кругами «Узелка».

Манекен вздрогнул, будто просыпаясь ото сна, и спрыгнул со своего постамента на шерстяной ковёр, неслышно, как кошка. У него не было ни глаз, ни рта, ни ушей, но они были и не нужны.

Ив застегнула на его плечах свой старый плащ с капюшоном и вручила свёрток.

— Вот это нужно доставить в Сиреневый дом. Поторопись, пока волшебство не испарилось.

Так уж обстояли дела с волшебством — оно не длилось долго.

Манекен отвесил Ив поклон, и Ив тоже со смехом поклонилась манекену, а когда тот шмыгнул за порог, погасила лампы и тайком, озираясь, выбралась через заднюю дверь — не хватало ещё, чтобы кто-то заметил, как две Ив покидают «Узелок» в разных направлениях.

Волшебство сработало просто замечательно. Едва ступив на зимнюю мостовую, манекен перестал быть деревянной куклой. Вместо этого, вечерние прохожие видели юную девушку в платье цвета фуксии и длинном плаще. Никому и в голову бы не пришло искать то, что скрыто под искусной маской.

Ив ликовала. Она спешила домой, сжимая в руке подарок, приготовленный для матери. Она полагала, что маленькая уловка выручила её и позволила сберечь драгоценное время, и представить не могла, что волшебство обмануло не только случайных прохожих. Оно обмануло свору сумрачных псов, затаившихся на пороге «Узелка». Мать Ив ушла засветло, и потому не увидела, как эти существа окружили мастерскую вместе с ночной темнотой. Защитные круги не пустили их внутрь, но псы — и не псы вовсе, а скорее туманные очертания, как клубы чёрного дыма, принимающие облик дикой стаи — не собирались сдаваться. Они ждали, невидимые для глаз обычных людей. Ждали Ив.

Сумрачные псы были нижайшей кастой обитателей Чертога. Они были сильны, быстры и живучи, но не обладали магическими знаниями. Нехитрое волшебство Ив, от которого любой другой демон отмахнулся бы как от мотылька, сбило их с толку, и они бросились в погоню за деревянной куклой, в то время как их ускользнувшая добыча, ничегошеньки не подозревая, торопилась домой.

Глава 2

Трещина в небе

ТЕПЕРЬ

Путь домой лежал через пустырь. Заиндевелая трава хрустела под ногами. Небо уже совсем потемнело, и высокие тучи укутали луну. Огни города остались далеко позади, а впереди чернел, подступая с севера, лес.

Ив шла быстро, глубоко зарыв руки в карманы пальто. Ранняя зимняя ночь и долгая одинокая дорога нагоняли на девушку неясную меланхолию, будто бы она скучала о чём-то. Она попыталась воскресить в памяти приснившийся накануне сон. Тот, как солнечный зайчик, дразнил её и никак не давался в руки. Вроде бы, ей снилось платье: длинное, из струящейся, меняющей цвет ткани. И снег… снежинки в виде бабочек.

— Как странно, — раздался совсем близко голос, и Ив подпрыгнула от неожиданности.

Это оказался всего лишь пожилой мужчина в прогулочном костюме. Он тяжело наклонился, поднял с земли палку, и бросил собаке.

— Вы что-то сказали? — спросила Ив, останавливаясь.

— Небо, говорю, — он ткнул вверх тростью, будто хотел проткнуть облако, — Странное оно сегодня.

Ив вскинула глаза к тёмному куполу. Небо как небо, ничуть не странное.

— А что с ним не так? — спросила она.

— Ну, как же! Такое чудное сияние. Ни разу не видел ничего подобного. Не иначе, как благословение Богини.

Ив не видела никакого сияния — разве что, изредка, то тут, то там блеснёт из-за туч звёздочка. Должно быть, пожилой господин был просто не в своем уме. Она пожала плечами и продолжила свой путь. Однако слова встречного отчего-то не желали покидать её мыслей.

«Странное небо. Странное небо», — скрипели замёрзшие травки под подошвами ботинок.

«Какое странное небо», — нашёптывал ветер.

Ив вспомнила, что до неё то и дело долетали обрывки фраз вроде:

«Ох, гляди, как красиво!» или: «Что это? Уж не северное ли сияние?»

Девушка отнесла эти возгласы на счёт каких-то необычных украшений. Как обычно в праздник, Брикеш пестрел чудесными огоньками, переливавшимися в ночи. Но, кто знает, может быть, те люди говорили вовсе не об украшениях? Что если они тоже говорили о небе? И могли ли они заметить там что-то, чего Ив не видела?

Девушка снова посмотрела вверх. Вгляделась. Прищурилась. Покрутила головой то так, то эдак, полагая, что, может быть, нужно просто поглядеть под правильным углом…

И тогда, внезапно, она увидела — тёмный ночной бархат пересекала тонкая вертикальная линия, горящая рубиновым огнём. Будто бы трещина в стене, через которую пробивается из другой комнаты свет. Сияние, просачиваясь, разливалось по всему небосводу, и чем дольше Ив глядела, тем ярче оно разгоралось. Как она могла раньше его не заметить?!

А потом она моргнула, и полоса исчезла, будто её и не было. Небо вновь почернело. Теперь, как Ив ни смотрела, как ни крутила головой, как ни прищуривалась, сияние не возвращалось.

Очень странно. Может быть, это и впрямь благословение Богини?

«Нужно спросить у матери, — подумала Ив. — Мать наверняка знает».

Их дом стоял одиноко, в уютной ложбинке невысоких холмов, на краю пустыря. Он был невелик, доски старого крыльца подгнили, а крыша нуждалась в ремонте, но это не имело значения ни для матери, ни для дочери. Главное, он был своим, а значит, самым лучшим. Неподалеку протекала речка, и летом, когда Ив открывала на ночь окна, журчание воды ласково убаюкивало.

Домик был обнесён деревянным забором. Калитку и порог соединяла узкая кирпичная дорожка, по сторонам которой скрутили на зиму листья вечнозеленые рододендроны. Вдоль забора и под окнами пустая земля ожидала весенних посадок — там мать выращивала травы, которые использовала для мазей и припарок.

Кот выбежал на крыльцо, когда девушка отворила калитку. Поймал когтями полу её длинного пальто. Ив подняла его на руки, и потёрлась замёрзшей щекой о тёплую шерсть.

— Пойдём-ка в дом, приятель, — сказала она.

Клубочек был ей верным другом уже пять лет, с тех пор, как Ив спасла его из бурного потока весенней речки. Она увидела тонущего котёнка, и прыгнула за ним в воду. Мать была вне себя, когда Ив появилась на пороге, промокшая до нитки, с худеньким уродцем в руках. Но Клубочек сполна отплатил Ив своей не кошачьей привязанностью.

Отворив дверь дома, Ив шмыгнула в тепло. Она сняла пальто и оставила его в прихожей. В печи трещали поленья. Стол был накрыт новой скатертью — мать и дочь сами вышили её края золотыми нитками. Ив улыбнулась, увидев в центре вазу с букетом серебристых цветов.

— Мам, — Ив позволила коту спрыгнуть на пол, — я дома.

— Ну, наконец-то, — раздался голос матери из кухни. — Ну-ка, иди сюда, подсоби мне.

Согнувшись над клокочущим котелком, мать размешивала урчавший в нём суп.

— Подай-ка базилик и горстку розмарина, — скомандовала она, едва дочь появилась в дверях.

Ив поспешила выполнить поручение. Аромат, витавший в кухне, напомнил ей, как сильно она была голодна. Усталость суматошного дня медленно расползалась по телу. Ну да это ничего, ведь назавтра ждал праздник. Будут игры и соревнования, танцы и песни. В храмах принесут в жертву белоснежных куропаток и зажгут миллионы белых свечей. Хозяева богатых домов дадут пышные приёмы. Дети будут наряжать статуи Богини: обернут её плечи шёлковыми шарфами, повяжут запястья пестрыми лентами, и увенчают голову лилиями — бумажными, ведь мало кто мог позволить себе живые цветы вне сезона.

С утра мать испечёт пирог с сушёными фруктами, и отправится к господину Меррику, давнему приятелю. Путь это был неблизкий — Меррик жил аж на другом конце города, в высоком и красивом доме с примыкающей к южной стене кузницей.

Многие гадали, отчего мать до сих пор не вышла за Меррика замуж. Он был невысокий, лысоватый мужчина, с добрыми смеющимися глазами. Вдовец вот уже больше пятнадцати лет, и самый отменный кузнец на всю округу: за его сталью приезжали даже из дальних городов. Любая женщина была бы счастлива стать хозяйкой в его доме, а мать Ив была ещё молода и красива.

— Ты припозднилась, — заметила мать. — Все дела закончила?

— Угу.

— Занесла платье в Сиреневый дом?

— Хм… да, конечно, — соврала Ив.

Мать тот же час обернулась.

— Ты ведь отнесла его сама, правда, Ив?

— Сама, конечно. Не кошка же это сделала!

— Хоть бы и вправду не кошка, — нахмурилась мать.

Ив пожала плечами. Она не умела врать — или точнее, она не умела врать матери. Каким-то образом, та всегда догадывалась.

— Тебе нужно быть осторожнее со своим талантом. Не нужно думать, будто ведьм в этом мире жгли просто так.

— В этом мире? — улыбнулась Ив, набирая ковшиком воды в медный чайник и ставя его на печь. — Ты говоришь, будто их много, миров.

Мать махнула рукой.

— Просто такое выражение. Будь осторожна, Ив, вот, что я хочу сказать. Магия не доводит до добра.

Магия не доводит до добра. Мать вечно так говорила, хотя сама же чертила на пороге «Узелка» странные символы, а каждую весну с мешком соли обходила дом, высыпая пригоршни на ещё не отогревшуюся землю и нараспев читая заклинания.

Чайник закипел. Ив заварила в глиняной кружке жасмин и мяту (прекрасный букет!). Запах трав и готовящейся еды, растопленный очаг и домашний уют не оставили и следа от грусти, навеянной холодной ночью. Ей не хотелось спорить. Не сегодня.

— По пути сюда, — сказала она, стараясь переменить тему, — я видела что-то странное. Как будто бы полоска света в небе, а когда я моргнула, она взяла да исчезла. А все другие, похоже, видят её без проблем.

— Что ещё за полоска? — спросила мать странным голосом.

— Не знаю, — Ив залезла на широкий кухонный подоконник и шире распахнула шторы, — как будто бы трещина. Погляди внимательно! Я тоже не сразу разглядела её.

Мать уже была рядом с ней, и, забыв про суп, вглядывалась в небо. Её лицо сделалось вдруг очень бледным, и между бровями залегла глубокая морщинка. Ив следила за её глазами, и не упустила тот момент, когда мать тоже увидела — как и Ив чуть прежде — трещину в небе. Женщина ахнула и прижала ладонь к губам:

— Нашёл-таки, — пробормотала она, — нашёл нас.

— Мама, — осторожно сказала Ив, ничего не понимая. Она потянула материнский рукав, как делала в детстве. — Мам, что это?

Мать не ответила. Её глаза оставались прикованными к небу, которое для Ив было таким же пустым.

— Ступай, — хрипло выговорила мать, спустя долгую минуту, — собери вещи. Самое нужное, поняла? Живо!

— Зачем?

И снова вопрос остался без ответа. Мать задернула штору и плеснула в очаг воды, потушив пламя. Испуганная, дочь последовала за ней в комнату. Она наблюдала, как мать собирает вещи, как попало запихивает их в холщевую сумку, и выгребает из тайника под половицей деньги, отложенные на чёрный день.

— Куда нам идти? — Ив схватила мать за плечи и заставила повернуться, заглядывая в лицо. Они были уже почти одного роста — ещё немного и Ив её догонит.

— Мама, что ты такое говоришь?! Куда мы поедем?

— Подальше, — ответила мать, — как можно дальше отсюда.

Глава 3

Ночной поезд

ТЕПЕРЬ

Двигаясь, будто в полусне, Ив запихнула в тряпичную сумку смену одежды — первое, что попалось под руку, потому что мать была уже готова, и нетерпеливо топталась в дверях комнаты, подгоняя дочь всем своим видом. Ив забежала к подруге, чтобы оставить ей Клубочка. Кот, почуяв неладное, отчаянно сопротивлялся и цеплялся когтями за хозяйкины руки, оставив на коже росчерки царапин. После этого Ив поспешила вслед за матерью к зданию брикешского вокзала. В предпраздничную ночь зал ожидания был практически пуст. С потолка свисали грозди дешёвых гирлянд, по полу были разбросаны бумажные лепестки. Ссутулившись на скамейке, Ив угрюмо разглядывала немногочисленных путешественников: молодая девушка, двумя-тремя годами старше неё самой, спала, подложив под голову узелок с вещами; трое подростков, шептались в углу; а мужчина в аккуратном сюртуке и круглых очках читал вчерашнюю газету. Она гадала, что за срочность могла заставить этих людей ехать куда-то в канун праздника, когда все прочие люди сидели дома, в кругу семьи.

Со вздохом она взглянула сквозь заледеневшее вокзальное стекло на мать, беспокойно мерившую платформу шагами. Пятнадцатью минутами ранее, Ив спросила, какой именно поезд они ждут.

— Тот, что придёт первым, — был ответ.

Ив поёжилась и плотнее запахнула пальто. Ночной мороз разыгрался не на шутку, и в зале было лишь чуть теплее, чем снаружи. Мать никак не хотела подождать поезд внутри. Пару раз она присаживалась на скамейку рядом с Ив, но тут же, не выдержав, беспокойно вскакивала и снова выбегала на платформу, и стояла, глядя на выплывавшие из темноты рельсы.

От кого они бежали? И какое отношение к бегству имела та полоска света в небе? Сколько Ив ни повторяла про себя эти вопросы, на ум не приходило ни единого ответа… ну, или ни единого ответа, который имел бы хоть какой-то смысл.

Раздался сигнал, возвещающий о приближении поезда. Им придется встретить день Богини, сидя в вагоне. А может быть, день Богини уже наступил без её ведома, где-то в этой пугающей суете — посреди сборов и бегства? Ив подумала о своих карманных часиках на длинной тонкой цепи, украшенных белой и голубой эмалью. Впопыхах она оставила их дома — совсем про них позабыла. Сколько же было времени? Наступила ли полночь?

Она обернулась в поисках часов, но те, что висели поверх окошка кассы, похоже, давно остановились: их стрелки замерли на пятнадцатой минуте шестого часа.

— Прошу прощения, — обратилась тогда Ив к человеку с газетой, — вы не подскажете, который час?

Мужчина не ответил. Ив собиралась повторить вопрос, полагая, что он не расслышал, но тут лампы на потолке разом погасли. Весь зал погрузился во мрак, рассеиваемый разве что скупым светом мутной луны. Тишина легла зловещим туманом. Человек с газетой не пошевелился — никто из людей, находившихся вместе с ней в зале ожидания, не двигался. Они замерли во времени, как насекомые в смоле.

Ив вскочила, уронила сумку на пол. Краем глаза она видела, как мать бросилась к широким дверям, соединявшим зал ожидания с платформой, как схватилась за ручки и принялась дергать, пытаясь открыть. Тщетно. Двери не поддавались.

Между тем вокзальные тени начали оживать и собираться вокруг Ив. Они поднимались, искажались, закручивались, и наступали со всех сторон, стягивая кольцо. То тут, то там она видела очертания вытянутых хищных пастей и огромных когтистых лап, появляющихся и снова исчезающих в клубящемся чёрном тумане. Свора, обманутая деревянной куклой на пороге «Узелка», в конце концов, добралась до Ив. И на сей раз, псы были не одни. Между рядами скамеек стоял… кто-то. Мужчина. Размытый тенями силуэт.

Бессмыслица. Весь этот вечер — просто бред. Или сон. Ив часто снились кошмары, после которых она просыпалась с криками посреди ночи. Наверняка, это один из них. Вот-вот она проснется. Вот сейчас! Вот сейчас! Она уснула за работой в своём кресле в «Узелке», и теперь, конечно же, она проснётся…

Она не просыпалась. Мужчина сделал шаг, и свора расступилась, пропуская его в круг. Ив попятилась, но наступила каблуком на обронённую сумку, и, потеряв равновесие, грохнулась на пол. Тени взметнулись. Ив бы закричала, да голос куда-то пропал. Она могла только смотреть во все глаза на незнакомца, приближающегося к ней.

Он наклонился и протянул ей руку. В свете луны, выглянувшей ненадолго из облачного убежища, она разглядела его лицо. Обрамленное тёмно-красными волосами, оно было красивым и молодым, но так же чужим и далёким. И глядя в это лицо, девушка осознала, что ей не хватит сил сопротивляться. Она покорно подалась вперед, чтобы вложить дрожащую руку в его ладонь.

Не успела. Оконное стекло взорвалось. Морозный ночной воздух хлынул внутрь. Призрачная свора вскинулась, оскалилась.

— Отойди от неё, — закричала мать, перебираясь через усыпанный осколками подоконник. — Отойди, не то клянусь Богиней…

Её глаза распахнулись шире, когда она увидела мужчину, склонившегося над девушкой. Тот замер на миг, тоже глядя на неё, затем поспешно выпрямился и, подняв руки, отступил.

— Кая, — заговорил он, — подожди, позволь мне…

Но мать не позволила. Захлопали крылья, и в разбитое окно полетели птицы. Чёрные вороны. Бесчисленное множество чёрных ворон. Волной они устремились к незнакомцу, оттесняя его, закрывая и без того скудный свет. Ив и представить себе не могла, что во тьме можно захлебнуться, но именно это с ней и случилось: чернота, заполонившая всю просторную залу, лилась обжигающим ледяным потоком в рот, в нос, в уши, и застилала глаза. Ив закричала и даже крика своего не услышала.

Руки матери нашли и сжали её плечи. Рывком поставив дочь на ноги, мать потянула её за собой. Лишь смутно Ив осознавала, что выбралась через окно на улицу — что-то больно впилось в её ладони, когда она пролазила в окно. Следом за матерью она уцепилась за сонный полуночный поезд, и смогла вновь вздохнуть, лишь после того, как его двери с грохотом захлопнулись.

— Что… — прошептала Ив, ощущая под коленями истоптанный ворс ковра. — Что это было?

В вагоне, вдоль одной стены горели круглые светильники, вдоль другой шли вереницей закрытые двери. Ив попыталась ухватиться руками за что-нибудь и встать, хоть и не была уверена, что ноги её удержат.

— Что тут случилось? — воскликнул женский голос. В дальнем конце коридора хлопнула дверь, и кто-то прогрохотал тяжелыми ботинками, направляясь к ним. Пожилая кондукторша в коричневой форме, с рулоном билетов и протертым кошельком на поясе. Её глаза метнулись тревожно от матери к дочери, и обратно, изучая испуганные лица.

— Простите, — заговорила мать, поддерживая Ив, — моя дочь просто упала. Кажется, она поранила руку. Где здесь туалет? Ей нужно привести себя в порядок.

Ив приникла к заледеневшему окну лбом, пытаясь разглядеть перрон. В здании вокзала снова горели лампы. Страшные тени и незнакомец исчезли без следа.

Кондукторша указала пальцем на дверь в другом конце вагона.

— Туалет там, — сказала она. — Возьмите билеты. Отправляемся через минуту.

— Ступай, милая, — сказала мать не своим, слишком высоким голосом, — а я пока куплю нам билеты.

Ив растерянно кивнула. Она ещё не успела доплестись до туалета, когда поезд дрогнул и тронулся.

Сколько раз Ив видела поезда, проносящиеся мимо города, сколько раз воображала, что вырастет, и сядет на один такой поезд, и уедет далеко-далеко от их маленького городка. Не навсегда, просто попутешествовать, посмотреть, что же там есть, за бесконечным лесом. Она воображала, как вернется домой с чемоданом полным сувениров и головой полной впечатлений, и как мать встретит её на пороге их домика.

Поезд набирал скорость, минуя дома, облетевшие сады и каменные мосты, изогнувшиеся над рекой. В иное время, Ив, возможно, с любопытством наблюдала бы за ними. Не теперь.

Она толкнула дверь, на которую указала кондукторша. За нею обнаружилась тесная квадратная комната, отчаянно раскачивающаяся в такт движению поезда. Сквозь щели в крыше врывались студеные струи воздуха. В старом, грязном зеркале Ив показалась самой себе хрупкой, как будто сделанной из фарфора. Она порезалась, пока выбиралась через разбитое стекло на платформу, и теперь руки были в крови. На платье тоже осталась пара темных пятен — удастся ли их вывести?

Ив повернула вентиль. Из крана полилась вода. Девушка подставила под неё руки, вздрогнув от ледяного прикосновения. Она промыла ранки, но они вновь покрылись кровавыми бисеринками, и, не зная, что ей делать, Ив просто снова сунула руки под воду, и держала их так, пока холодная вода не заморозила боль.

Мать присоединилась к ней спустя пару минут. В руке у неё были две синие бумажки с оттиском паровоза. Спрятав билеты в карман, она выключила воду.

— Покажи мне руки, — приказала она, и начертила пальцем на каждой ладони Ив по сложному быстрому символу. Кровь тотчас остановилась, ранки затянулись, оставив после себя чуть заметный розоватый след. Ив смотрела, раскрыв рот.

— Ты не говорила, что умеешь такое. Выходит, у тебя такой же дар, как у меня.

Мать невесело рассмеялась.

— Ну, нет, куда мне! Тому, что я умею, мне пришлось учиться многие годы. Твой дар, Ив, уникален. Второго такого я никогда не видела.

Мысли Ив разбегались: пока она хваталась за одну, прочие бросались врассыпную.

— Кто этот человек? — спросила она. — Чего ему от меня надо?

— Он говорил с тобой? — спросила мать.

— Нет.

Мать сжала её плечо.

— Что бы ни случилось, — произнесла она вкрадчиво, будто впечатывая каждое слово в голову дочери, — если ты увидишь его вновь, беги прочь, поняла?

Что-то подсказывало Ив, что выполнить материнский наказ будет не так-то просто.

— Что происходит, мама?

Мать погладила её по щеке.

— Я бы хотела всё тебе объяснить, птенчик.

— Так объясни! Кто он?

— Это не важно.

— Не важно? — Ив почувствовала, как оцепенение уступает место нервной дрожи, словно её тело больше не могло сдерживать накопившихся в нём эмоций. — Мы бежим куда-то посреди ночи! Вокруг творится чёрт знает что! Если это не важно, то что?

— Ив, ты вся дрожишь. Пойдём, займем места, и купим тебе горячего чаю. Тебе нужно успокоиться…

— Мне не нужен чай, мама! — взвизгнула Ив. — И я шагу не сделаю, пока ты мне не ответишь.

На мгновение мать поколебалась. Что-то мелькнуло в её глазах — что-то подозрительно похожее на нерешительность (а её мать была какой угодно, но только не нерешительной). Но мгновение миновало. Мать встретила её взгляд, и Ив поняла, что не получит того, чего требует.

— Если хочешь, оставайся здесь, — сказала мать, — однако имей в виду, что ехать нам придется очень-очень долго. Если передумаешь, я жду тебя в переднем вагоне.

С этими словами, она вышла, прикрыв за собой дверь, и оставив дочь одну.

Глава 4

Княжна сто двенадцатого осколка

ПРЕЖДЕ

Впервые Кая увидела Ивлин, когда та была ещё младенцем — золотистым комочком, посапывавшим среди шёлковых простынок. Самой Кае тогда было пять, и она встала на цыпочки, чтобы заглянуть в колыбельку.

— Теперь это — твоя госпожа, — объяснила бабка, кладя сухие жесткие ладони на внучкины плечи. — Посмотри только. Ну и кроха.

Княжна и впрямь была крошечной — кулачки не больше грецкого ореха. Кая протянула указательный палец и коснулась розовой щёчки. Зачем она это сделала? Должно быть, хотелось удостовериться, что ребёнок не растает, уж больно эфемерной она казалась. Ивлин не растаяла. Её глаза мгновенно распахнулись, и она завизжала так, что Кая едва не оглохла. И, в ту самую минуту, она поняла, что будет любить это маленькое своенравное создание бесконечно долго и очень-очень сильно.

Ивлин была единственной дочерью князя, правителя сто двенадцатого осколка. В былое время этот оазис, затерянный среди песков Забытого мира, носил название Зелёные пастбища. Затем Арид решил, что слишком мудрёное это дело — каждому захудалому осколку иметь своё название, и присвоил им вместо этого порядковые номера, в зависимости от размера и значимости. И проще, и понятнее.

Всего осколков было сто тридцать три. Конечно, быть сто двенадцатым из ста тридцати трёх — это не так уж и плохо. Не так плохо, как быть, скажем, сто тридцатым. Или, упаси Богиня, сто тридцать третьим. И тем не менее…

— Было гораздо лучше, — говорила княгиня Лилайя, мать Ивлин, всякий раз, когда на глаза ей попадалась какая-нибудь официальная бумага с уродливым номером, — когда мы назывались Зелёными пастбищами. Цифры так… безвкусны.

Дворец, в котором родилась Ивлин, стоял на холме, горделиво взирая с высоты на теснившиеся у подножия фермы, ровненькие вспаханные поля, яблоневые сады, и пастбища, усеянные пышными барашками. Из окна своей горницы на вершине круглой башни, княжна часто наблюдала за подданными, с расстояния казавшимися муравьями. Крошечные дети играли с крошечными обручами и мучили крошечных кошек. Игрушечные мужчины и женщины вспахивали поля, собирали урожай, стирали бельё и доили коз. С наступлением сумерек на улицах зажигались хороводы бумажных фонариков, и в таверне начинались танцы. Ивлин не могла расслышать музыку, но открывала окна и просила ветер помочь ей. Тот был рад стараться и нёс ей на невидимых крыльях свист дудок, грохот барабанов, визжание скрипок и топот ног, скачущих по дощатому полу. Ивлин воображала себя чародейкой, глядящей в волшебное зеркало.

На ум Каи приходило иное сравнение, каждый раз, когда она поднималась в башню со стаканом молока или стянутым с кухни лакомством. Маленькая госпожа напоминала ей певчую пичугу, запертую в клетке. Круглая комната, отделанная золотом, лишь усиливала это впечатление. Распахнуть бы окна и позволить бедняжке вылететь наружу. Показать Ивлин всё то, что Кая сама так любила: как здорово плавать прохладным утром в пруду; или водить хороводы в полнолуние; или играть с крестьянской ребятней в их бешеные игры.

Но Ивлин была княжной, а не крестьянкой. Само собой её жизнь отличалась. В замке не было детей её возраста, а гости редко приезжали в осколок. Ивлин оставалось только самой искать себе развлечения. Уж что-что, а это она умела.

Кая переехала во дворец в десять лет. Ивлин в ту пору как раз исполнилось пять. Никто не понимал, отчего для юной княжны выбрали такую неуместную спутницу — угрюмую крестьянскую девчонку с бронзовой от загара кожей и пронзительными чёрными глазами. Рядом с золотоволосой, беззаботной княжной Кая выглядела, по меньшей мере, странно. Однако княгиня отчего-то упорно настаивала, что Кая подходит, как нельзя лучше, и никто не оспаривал её решения.

Маленькая Ивлин учила служанку своим диковинным играм среди геометрических дворцовых садов. Неугомонное воображение княжны превращало девочек то в воительниц, отправляющихся биться с огнедышащей виверной, то в русалок с ракушками в зелёных волосах. Они были первооткрывательницами и охотницами за кладами, пиратками и чародейками, феями и гоблинами. Кая не поспевала за госпожой, и порой чувствовала себя рядом с ней неловкой и неуклюжей. Но, несмотря на это, любила её, как любила бы родную сестрёнку.

Она любила её даже когда поняла, что воображение Ивлин было вовсе не простым, а очень даже волшебным.

Бабка Каи была деревенской ведуньей. Она избавляла крестьянок от кашля и головной боли, делала обереги и нехитрые ловушки для проказливых бесят, портивших молоко и ворующих яйца у кур. Иногда (нехотя, и лишь за золото) она могла сварить приворотное (или отворотное) зелье. Однако каждому волшебству она училась долгие годы, и даже в преклонном возрасте непрестанно оттачивала своё мастерство, записывая успехи и неудачи в толстую старую книгу, называемую гримуаром. Маленькая Ивлин же ничему не училась, и даже не осознавала, что творимые ею вещи являются чем-то необычным.

— Это виверна, — говорила она, кладя ладошку на ствол засохшего дерева, и на глазах испуганной Каи корявые ветви начинали извиваться точно длинные шеи, а корни зловеще вылезали из-под земли. Кая не бросалась наутёк лишь потому, что от страха её ноги прирастали к месту.

— Не бойся, — говорила тогда маленькая княжна, задрав вверх подбородок, крайне довольная эффектом. — Я ведь могучая воительница Забытого мира! Я не дам тебя в обиду!

Впрочем, очень скоро Кая поняла, что древесные виверны не могли причинить вреда даже кролику. Неумелое волшебство Ивлин гасло в считанные минуты, как небрежно разведённый костёр. В осколке не было никого, кто мог бы распознать в хаотичных вспышках настоящий талант. Колдовство считалось глупостью — занятием крестьянок, и мало интересовавшийся дочерью князь-отец не слишком-то одобрял «легкомысленное развлечение». Он решил, по-видимому, что лишенный подпитки и практики талант пропадёт сам собой. Разумеется, этого не случилось. Не находя применения, дар Ивлин всё рос, необузданный и дикий, точно оставленный без внимания сад.

До того злополучного дня, когда его заметил кое-кто другой.