Критическая теория ставит под сомнение многие, если не все привычные социальные и эстетические представления. Черпая ресурс в трудах Маркса и Фрейда, но переосмысляя их так, что сами отцы вряд ли бы узнали свои концепции, критическая теория показывает, как в ходе развития структур и взаимоотношений появлялись понятия «человек», «общество», «культура», как всё, что нам кажется вечным, оказывается конструкцией. Борясь против угнетения и несправедливости в самых разных странах, критическая теория не теряла умение спорить — и в этом курсе спорам и несогласиям уделяется не меньше места, чем изложению идей и открытий. Особое внимание в курсе уделено социологии, эстетике и теории медиа.
В книге «Идея культуры» (2000, рус. пер. 2012), с посвящением Эдварду Саиду, Иглтон анализировал изменчивость самого слова «культура», которое в раннем капитализме означало ловкость, умение торговать благодаря навыку правильно строить общение, тогда как позднее ознаменовало романтическую мечту о докапиталистической, не суетливой, почти идиллической норме. Поэтому дать определение культуре невозможно, но можно показать, какие политические конфликты стоят за данным пониманием культуры. Например, в СССР культурой
У нас появилась очень похожая книга Михаила Берга «Литературократия» (2000), в которой он заявил, что нонконформистский некоммерческий самиздат советского времени строился отчасти по образцу официальных институций, со своими лидерами, системами производства, критериями оценки, премиями, иерархиями, и в этом смысле не был по-настоящему альтернативой официальной культуре
В Латинской Америке критической теории оказалась близка педагогика Паулу Фрейре, который считал себя последователем не только марксистов, но и христианских экзистенциалистов, Эммануэля Мунье и Мигеля де Унамуно, и был близок «богословию освобождения» – так называли в странах Латинской Америке священников, разделявших марксистские цели классовой борьбы