Оглавление

Окно на Арбат

Лиза жила на девятом этаже старого дома на Арбате, словно принцесса в башне. Только башня эта не была сказочной — подъезд как подъезд, с истёртыми ступенями, стенами, пахнущими краской и кошками, с громыхающим лифтом, который скрипел и дрожал. Соседи пользовались им ежедневно, но для Лизы он был чем-то страшным — тесная дрожащая кабина, которая могла застрять между этажами. Она не могла даже представить, что окажется там одна, запертая.

С самого детства её ноги не слушались. Они не держали вес, не могли сделать шаг — словно между мозгом и мышцами не оборвалась связь. Диагноз поставили рано: детский церебральный паралич, ДЦП. Мама возила её по больницам, делала массажи, ездила в санатории. Врачи обещали улучшения, мама верила, Лиза терпела боль от процедур. Но чуда не произошло. Лиза так и не смогла ходить.

В раннем детстве мама носила её на руках — маленькую, лёгкую, в курточке с жёлтыми пуговицами. Спускалась с девятого этажа пешком, потому что лифт Лиза боялась уже тогда. Выносила во двор, к песочнице. Сажала на лавочку, и Лиза смотрела, как играют другие дети — бегают, прыгают, смеются. Они подходили иногда, спрашивали: «А почему ты не встаёшь?» Мама объясняла осторожно: «У Лизы ножки болят». Дети кивали и убегали дальше. Лизе казалось, что она понимает — они просто не знали, что сказать.

Но Лиза росла. Становилась тяжелее. Маме с каждым годом было всё труднее нести её. Прогулки, когда-то радостные, стали редкими. Сначала раз в неделю. Потом раз в месяц. Потом почти перестали. И Лиза начала отказываться сама. Сначала из жалости: «Не надо, мам, я устала, не таскай меня». Видела, как мама тяжело дышит на девятом этаже, как болит спина.

Потом появилось стеснение. Она выросла, стала подростком. Начала замечать взгляды — косые, жалостливые, любопытные. Слышала шёпот: «Смотри, какая жалкая». «Почему она в коляске? Она что, совсем не может?» Детский смех — острый, как осколки стекла.

А потом пришёл страх. Настоящий, липкий, парализующий. Однажды мама повезла её в магазин. Толпа, шум, чужие голоса, кто-то случайно толкнул коляску. Лизе стало плохо — сердце заколотилось так сильно, что она не могла дышать. Руки похолодели, в ушах загудело, перед глазами поплыли чёрные пятна. Мама испугалась, вызвала скорую. Врачи осмотрели, сказали: «Паническая атака». Позже в карточке появилось новое слово: «агорафобия» — боязнь открытых пространств, толпы, улицы. С тех пор мир Лизы закончился у порога квартиры.

Зато у неё было окно. Большое, с белой облупившейся рамой и широким подоконником, на котором она расставляла книги, кружки с чаем, горшок с фиалками. Лиза подкатывала своё инвалидное кресло к батарее и могла часами смотреть вниз, на Арбат. Арбат жил своей жизнью — шумной, яркой, настоящей. Под её окном разворачивался целый театр, и у Лизы были свои любимые актёры.

Старик-книжник приходил каждый день в десять утра. Расстилал на раскладном столике потрёпанные книги — детективы, классику, советские журналы. Иногда менял их местами, словно от этого зависели продажи. Лиза знала его распорядок наизусть: в час он уходил на обед, в три возвращался, в шесть сворачивал лоток. Однажды целую неделю его не было, и Лиза волновалась, пока он не появился снова — с тростью, прихрамывая.

Певец в клетчатой рубашке приходил после обеда. Худой, с длинными волосами, собранными в хвост. Играл на гитаре одну и ту же песню — что-то про дорогу и журавлей. Лиза слышала её сквозь закрытое окно десятки раз, знала все слова наизусть. Но люди всё равно останавливались, слушали, кидали монетки в открытый футляр.

Женщина с крошечной собачкой появлялась ровно в девять утра. Быстрая, собранная, в синем плаще. Собачка — белый пушистый комочек — смешно подпрыгивала рядом, повторяя ритм её шагов. Лиза называла её про себя «Девять утра», как персонажа из романа. Если женщина опаздывала хотя бы на пять минут, Лиза волновалась: всё ли в порядке?

Туристы приходили группами, спорили над картами, фотографировались у витрин. Художники ставили мольберты прямо на мостовой, рисовали портреты за час. Дети с шариками. Пары, идущие под руку. Одинокие люди с телефонами.

Для Лизы все они были героями романа, который она читала каждый день. Она знала наперёд каждый поворот сюжета, но всё равно не могла оторваться. Это была единственная жизнь, к которой она могла прикоснуться. Книги заменяли ей остальной мир. В них она могла быть кем угодно — героиней, путешественницей, влюблённой. Мама приносила их откуда могла: с книжных развалов, от знакомых, иногда соседи подбрасывали стопку «для Лизоньки». На полке теснились любовные романы, детективы, классика, фантастика. Целый мир, сжатый в страницы.

В книгах было всё то, чего у самой Лизы никогда не случалось: встреча взглядов в кафе, случайный поцелуй под дождём, ссоры и примирения, путешествия к морю, прогулки по ночному городу. Она знала, что это выдумка, что настоящая жизнь сложнее и грязнее. Но всё равно читала жадно, потому что только так могла почувствовать движение жизни, пусть на мгновение стать её частью.

Они жили вдвоём с мамой. Отец ушёл, когда Лизе было три года — не выдержал диагноза, больниц, безнадёжности. Просто собрал вещи и исчез. Мама об этом не говорила никогда, но Лиза помнила его смутно — высокий, пахнущий табаком, с тихим голосом.

Мама работала в аптеке фармацевтом. Уходила в полседьмого утра, когда Лиза ещё спала. Возвращалась в девять вечера — уставшая, с тяжёлой сумкой на плече, в белом халате, пропахшем лекарствами. Но всегда — всегда! — приносила какой-нибудь маленький сюрприз: яблоко, пирожное в бумажке, журнал с кроссвордами, шоколадку. Снимала туфли, садилась рядом на диван, вздыхала с облегчением и рассказывала о дне. Кто приходил в аптеку: благодарная старушка, грубый мужик, молодая мама с температурящим ребёнком. Кто скандалил, кто говорил спасибо, кто приходил просто поговорить о жизни.

Лиза делилась своими наблюдениями из окна: «Старик сегодня ругался с подростками — они хотели взять книгу, а денег не было». «Певец сбился на второй строфе и сам рассмеялся». «„Девять утра“ опоздала на двадцать минут, я уже волновалась».
Эти разговоры были их мостом — между аптекой и Арбатом, между внешним миром и маленькой квартирой, между двумя одинокими сердцами, которые держались друг