Оглавление

Голова Женевьев де Тревиль

И у волков есть свое семейство — Жак-Анри Сансон.

Вспышки молний, словно клинки, пронзали ночную тьму, и каждый раскат грома отдавался эхом. На мгновение, в этом адском свете, проявлялось лицо Изабель. Глаза, два темных омута, мерцали недобрым блеском, а светлые пряди волос, змеились по бледным, словно мрамор, плечам. Медленно поднявшись с кресла, она подошла к зеркалу. Встретившись взглядом со своим отражением она усмехнулась — её оскал на мгновение вспыхнул в отблесках небесного огня. Она поставила бокал и открыла старинную шкатулку, извлекая оттуда колье. Тяжелое, с россыпью бриллиантов, обрамляющих крупные сапфиры.

— Женевьев де Тревиль… — прошептала она низким голосом, и усмешка стала еще ядовитее.

Бросив колье обратно в шкатулку, Изабель накинула на плечи темную накидку и стремительно покинула поместье. Высокие ботфорты отражались в мокрых от дождя камнях мостовой. Она села в кеб и властно произнесла:

— Жак -Анри Сансон.

Кучер, не задавая лишних вопросов, дернул вожжи, и лошади рванули с места, оглушительно стуча копытами по брусчатке. Кеб стремительно доставил её на окраину города. Остановившись у небольшого дома, Изабель вышла. Она решительно подошла к массивной железной двери и с силой стукнула по ней кулаком. Ночную тишину разорвал яростный лай собак. Внутри послышались тяжёлые шаги, лязгнул засов, и перед ней возник крупный мужчина с грубым, словно высеченным из камня лицом. Из-под густых, чёрных бровей сверкали волчьи глаза. Он окинул Изабель пронзительным взглядом и произнёс:

— Изабель Дюран?

Женщина ухмыльнулась и медленно проговорила:

— Нам нужно поговорить, Жак-Анри Сансон.

Мужчина молча посторонился, приглашая её войти. Двор зиял непроглядной тьмой, лишь два факела выхватывали из мрака гильотину, небрежно накрытую грязной тряпкой. Рядом, словно зловещая клумба, громоздилась тележка, доверху набитая спутанными волосами и фрагментами тел — безмолвными свидетельствами прерванных жизней. Всё это уже прошло через его умелые руки, превратившись в товар, готовый к продаже.

— Ваше маленькое хобби? — с усмешкой произнесла Изабель, кивнув на тележку.

— О, люди раскупают, — улыбнулся он своей странной, мрачной улыбкой, — верят в целебные качества умерщвленных.

Они вошли в дом. Мрак окутывал его, словно саван, а в воздухе витал дух неотвратимости и фатализма. Изабель опустилась в старое кресло, обитое выцветшим алым бархатом. Тошнотворный запах разложения ударил в нос.

— Итак, что Вам угодно, мадам? — произнес мужчина.

— Жак-Анри, — медленно начала Изабель, прикрывая перчаткой нос, — это Вы казнили фаворитку короля, Женевьев де Тревиль?

Запах мертвечины становился все более невыносимым.

— Женевьев де Тревиль? — Жак-Анри закатил глаза, скривив верхнюю губу в гримасе воспоминания. — Да, помню эту женщину. — Он тяжело вздохнул и опустился в свое кресло.

— Помню ее. И что? — он взглянул на Изабель исподлобья. В отблесках свечи его волчьи глаза казались ледяными и спокойными.

— Что Вы помните о том дне, когда отрубили ей голову? — Изабель не убирала руку от лица, пытаясь оградиться от навязчивого запаха.

Неожиданный шорох заставил их обернуться к двери. В комнату, шаркая костлявыми ногами, вошла старая, иссохшая старуха, сгорбленная под бременем лет. Ее маленькие, мутные, но на удивление всё ещё цепкие глаза впились в Изабель, а затем медленно, словно не моргая, перевели взгляд в темноту. Она села в углу и, скрюченными морщинистыми руками, принялась ощипывать петуха, роняя перья на деревянный пол.

— Убирайся отсюда! — грубо прохрипел Жак-Анри, сплюнув на пол.

Она поднялась и, все так же безучастно, побрела, шаркая ногами, в другую комнату.

— Так что же Вы помните о ней? — повторила Изабель, неотрывно глядя на палача, медленно поворачивающегося к ней.

— Она была жалкой, — отрезал он, и на его лице промелькнула странная, надменная ухмылка. — Приговорена к казни за измену королю. — Он развалился в кресле, вытянув свои крепкие ноги. — Она выдавала врагу ориентиры торговых судов короля. — Говоря это, он резко потянулся к табаку, быстро закурил и выдохнул кольцо дыма в воздух. — Когда я вёз её, она села на край телеги. Помню, я попросил её пересесть в середину, ведь с краю её трясло бы немилосердно. — Он говорил медленно, глубоко затягиваясь и выпуская дым в потолок. Его низкий, хриплый голос звучал спокойно, даже отстраненно. — Но я… я хорошо сделал свою работу. Её голова упала в плетёную корзину прежде, чем она успела хоть что-то осознать. Мой сын подбежал и поднял её голову. Говорит, губы её ещё шевелились, словно пытаясь что-то сказать, а глаза… глаза всё ещё смотрели на него.

Он медленно опустил голову и замолчал, словно тень воспоминания накрыла его, затем взглянул исподлобья и его взгляд встретился с Изабель. Изабель опустила руку на колено, смрад мертвечины теперь уже не терзал её обоняние.

— Вы помните те крупные серьги? Огромный изумруд, обрамлённый россыпью бриллиантов? Говорят, она отказалась снять их даже перед самой казнью. — Произнесла Изабель, не сводя с него внимательного взгляда.

— Крупные изумрудные серьги? — он откашлялся и, бросив ещё дымящийся окурок на деревянный пол, с силой раздавил его ногой.

— Да, те самые серьги, из коллекции Екатерины Медичи. Король подарил их своей фаворитке, Женевьев де Тревиль.

Палач Жак-Анри приподняв свои густые чёрные брови, произнес:

— Помню, мадам, она действительно не пожелала расстаться с ними, даже перед лицом смерти. — Он многозначительно покачал головой.

— И Вы знаете, где они сейчас? — в голосе Изабель прозвучал неприкрытый интерес.

— Нет! — отрезал Жак-Анри.

— Ну, куда же они могли деться с её головы, отсеченной Вашей рукой, месье? — с ледяной усмешкой проговорила Изабель. Жак-Анри шумно кашлянул в кулак.

— Не знаю, мадам. Тогда поднялась такая суматоха… Люди кидались к месту казни, вымачивая свои платки в её крови, словно это был драгоценный сувенир. Другие, недовольные скоротечностью зрелища, требовали вернуть на площадь деревянную виселицу. Я убирал окровавленные опилки, мне было не до корзины с её головой.

Неожиданно в комнату вошла старуха. Шаркая иссохшими ногами, она приблизилась к столу и, впившись цепким взглядом в Изабель, поставила перед ней корзину с фруктами, придвинув ее вплотную. Жак-Анри раздраженно следил за каждым ее движением.

— Говорят, мы обираем торговцев на рынке, — произнесла она вдруг сиплым голосом, ткнув костлявым пальцем в фрукты. — Но король нашей семье дозволил брать на рынке всё, что нужно, и не платить. Мы не воруем, а люди всё ропщут и ропщут.

Она уставилась на Изабель маленькими, но пронзительными глазами, и на ее сморщенном лице промелькнуло подобие улыбки. Затем, медленно развернувшись, она растворилась в полумраке соседней комнаты, оставив после себя терпкий запах старости.

Изабель проводила взглядом удаляющуюся старуху, и ее внимание вновь приковал к себе мужчина. Он разглядывал свои ладони, словно пытаясь вычитать в их линиях давно забытую истину.

— А Ваш сын, что он помнит? — с легким раздражением спросила Изабель.

Жак-Анри ухмыльнулся:

— Что может помнить восьмилетний мальчишка? — он поднял взгляд на Изабель и добавил:

— После казни он бегал тут весь день, с упоением показывая, как тело этой фаворитки еще два часа содрогалось в плетёной корзине рядом с ее же головой.

Изабель, к собственному изумлению, почувствовала, как подступает тошнотворная волна. Жак-Анри, заметив это, криво усмехнулся и вновь опустил взгляд на ладонь, теперь уже с показным интересом рассматривая свои ногти.

— Мне пора. — Произнесла Изабель, поднимаясь с кресла. Жак-Анри одарил её холодным волчьим взглядом. Поднявшись, он подошел к двери и, словно оправдываясь, произнес:

— И у волков есть своё семейство!

Затем он распахнул дверь, и они вышли во двор, где тусклый свет факелов едва рассеивал царящий мрак. Он отворил железную калитку, выпуская её на улицу. Её кэб, словно верный пес, ожидал у обочины, кучер дремал на козлах. Она толкнула его в бок и, усаживаясь, бросила:

— Домой!

Изабель откинулась на мягкую обивку кэба, чувствуя, как привычный стук колес по мостовой постепенно убаюкивает её. В голове все еще пульсировали обрывки разговора с Жаком-Анри.

— Катрин! — воскликнула Изабель, стремительно ворвавшись в свой особняк.

Спустя мгновение в дверях появилась заспанная служанка.

— Да, миледи?

— Ты была на казни фаворитки короля, Женевьев де Тревиль? — Изабель откинулась в кресле, небрежно выставив ногу в черном ботфорте. Катрин проворно приблизилась и опустилась у ее ног.

— Да, миледи, я была там, — произнесла она, освобождая ноги Изабель от сапог. — Я заняла место с самого утра. Площадь кишела народом, все ликовали, и погода стояла дивная.

Изабель раздраженно кивнула головой, словно подгоняя ее.

— И что дальше? — освободившись от сапог, она устало откинулась в кресле.

— Эта женщина вышла, словно видение, в белом одеянии, какие-то белые ленты змеились в её волосах, огромные серьги сверкали на солнце ослепляя своими бликами, а лицо разукрашено так тщательно, словно она готовилась к балу, а не к смерти, — со смаком рассказывала Катрин. — Видно было, что она изо всех сил старалась предстать во всем своем великолепии, наивно надеясь, что король увидев ее красоту дрогнет, даруя ей помилование.

Катрин усмехнулась, и в ее глазах мелькнула тень злорадства.

— Но, говорят, король так и не удостоил почтить своим присутствием казнь фаворитки.

— После казни кто подходил к корзине с головой? — прикрыв глаза монотонно произнесла Изабель.

Катрин нахмурилась, пытаясь восстановить картину в памяти.

— Началась какая-то суматоха, мадам, толпа загудела, люди подходили со своими платками… Мальчишка какой-то поскользнулся и упал прямо у края. Помню какого-то крупного мужчину, он долго стоял возле корзины, словно зачарованный, а потом растворился в толпе, как дым.

— Крупный мужчина? — Изабель открыла глаза, впиваясь взглядом в Катрин. — Как он выглядел? Вспоминай! — она смотрела с таким напряжением, словно от ответа зависела её судьба.

Катрин, чувствуя непомерную тяжесть ответственности, нахмурилась, пытаясь воскресить детали в памяти.

— Высокий, крупный… Лицо неприятное, отталкивающее. Кажется, был шрам. Да, точно, какой-то шрам на лице. — Изабель усмехнулась про себя: «Этот пёс Вилли…» — и прикрыла глаза, наслаждаясь лёгким покалыванием в ногах, которые умело массировала Катрин.

Служанка, массируя уставшие ноги Изабель, довольно улыбалась. Паника, кровь, страх и оборванная в один миг жизнь. Всё это наполняло её странной, болезненной радостью, отголоском мрачного пира, что разворачивался в её душе. Она часто посещала публичные казни, с особенным, почти голодным интересом наблюдая за гибелью высокородных молодых женщин. Её мысли текли, как грязный ручей, унося с собой остатки приличий и морали. Она помнила лица красивых женщин, кто смотрел на нее с презрением. Теперь они гнили в земле, а она, маленькая жалкая служанка, всё еще дышала. В углу её комнаты тускло мерцала свеча, отбрасывая причудливые тени на стены. Она смотрела на них и видела лица всех этих фавориток и аристократок в шелках и бархате с надменными взглядами. Лица тех, кто заплатил самую высокую цену. И в ее душе снова разгорался этот странный, болезненный огонь. Огонь, который согревал ее в холодные ночи. Огонь, который давал ей силы жить дальше.

Она медленно подняла глаза на заснувшую хозяйку, в её глазах плескалась тихая решимость. Катрин провела пальцем по гладкой коже её ступни, чувствуя слабое биение пульса. Жизнь. Так много жизни, которой она так завидовала. Жизнь, которую, казалось, даровали одним, а другим отказывали в ней с самого рождения. Её взгляд скользнул к небольшому столику у кровати, где покоился серебряный ножичек для разрезания бумаги. Он поблескивал в полумраке, словно змея, затаившаяся в ожидании. Катрин знала, что стоит ей только протянуть руку, и мир Изабель навсегда изменится. Мир, где она всегда была лишь тенью Изабель, пылинкой под ногами аристократки, внезапно перевернется с ног наголову. Но что потом? Виселица? Или, может быть, мимолетное чувство удовлетворения, которое тут же сменится бездной сожаления и ужаса? Эти вопросы роились в голове Катрин, словно потревоженный пчелиный рой, жаля своим неизбежным ответом. Она отдернула руку, словно обожглась. Нет, не сегодня. Душа еще не созрела для этого шага, не готова переступить роковую черту, за которой пролегает лишь бездонная пропасть невозврата. Она продолжит склонять голову в притворном смирении, одаривать лицемерными улыбками, глотать обиды, словно горькую пилюлю. Катрин поднялась, словно тень, и, ступая бесшумно, покинула комнату. Изабель осталась в тишине, нарушаемой лишь яростными вспышками молний, прорезавшими ночную тьму за окном.

Жак Робер, прославленный парижский детектив, был соткан из скепсиса и вечного брюзжания. Казалось, человечество служило для него лишь источником раздражения, а в каждом встречном он видел лишь отблеск грядущего мрака. Парадоксально, но именно этот пессимизм, словно отточенный клинок, помогал ему рассекать самые запутанные узлы преступлений. Маленькие, острые глаза, сверкавшие из-под полей надвинутой шляпы, выдавали неутолимую жажду истины, дотошную и цепкую натуру. Габриель, его помощник, юный и статный, с огромными, влажными зелеными глазами и тонкими чертами лица, казался заблудившейся душой, невольно заброшенной на эту скользкую тропу. Работа с отбросами общества, неприглядная картина жертв рождали в его сердце лишь тягучую, всепоглощающую тоску. Сегодняшнее утро в жандармерии не предвещало ничего хорошего.

— Вы были на площади, месье? — произнёс Габриель ворвавшись в кабинет, как порыв ветра, принося с собой смрад толпы и предчувствие беды.

Жак Робер приподнял брови, и в уголках его губ заиграла презрительная усмешка.

— Сегодня там что, раздают увеселения? Очередной балаган для черни?

Габриель рухнул на стул, словно подкошенный, и тяжело выдохнул.

— Да, месье, сегодня казнили Женевьев де Тревиль. Толпа бесчинствовала, словно на дьявольской ярмарке. Вам стоило увидеть этот кошмар.

— Мне и без того хватает зрелищ в жизни, ради которых эта жадная до крови чернь сбегается. — Произнёс Робер, отворачиваясь к окну.

— Не раз, будучи юношей, — продолжил он — я пробирался сквозь толпу, чтобы хоть одним глазком взглянуть на агонию преступника, искупившего свою вину. Но всё что я там видел, это лишь лица толпы, их болезненное любопытство и жажду насилия. И эта потребность в чужой боли, мой друг, до сих пор пугает меня куда больше чем очередная казнь.

Робер принялся нервно перебирать бумаги на столе, словно ища в них спасение. Наконец он швырнул бумаги на стол перед Габриелем и словно вынося заочный приговор прохрипел:

— Шарлотта, Колетт, Сесиль… Все эти женщины были убиты на прошлой недели. Они все были всего лишь продажными девками, чью жизнь мог оборвать абсолютно любой с монетой в кармане, но, — Робер сверкнул своими пронзительными глазами на Габриеля и постучав пальцем по бумаге, многозначительно прошептал:

— Почерк убийцы…

Габриель побледнел, словно полотно, и взгляд его упал на разбросанные листки, покрытые уродливыми записями.

— Вы полагаете, это серийный убийца, месье? — произнёс он, словно боясь услышать подтверждение своим худшим опасениям. — Но ведь изнасиловать и задушить… это могли быть совершенно разные люди. Тем более, когда речь идет о проститутках.

— Почерк убийцы, Габриель, — прохрипел Робер. — Почерк, мой друг, не стирается, он как дьявольское клеймо, выжженное на самой душе. Это его искусство, его нутро, проступившее на холсте его преступлений.

Робер подошел к окну, устремив взгляд на серую пелену, затянутую над городом. Дождь, казалось, смывал не только грязь с мостовых, но и надежду на справедливость. Он чувствовал, как тьма сгущается не только над Парижем, но и в его собственной душе. Убийства этих женщин были лишь отражением гнили, разъедающей общество.

— Значит, проститутка Мэри, убитая пару дней назад, — не его творение, — произнес Габриель с легким разочарованием.

— Нет! — отрезал Робер, вернувшись к столу и, схватив бумаги, бегло просмотрел их. — Ей перерезали горло, к тому же она не была изнасилована. Все её ценности — пара колец и немного монет, всё осталось при ней. — Он забросил бумаги в шкафчик и глубоко вздохнув, тяжело опустился на скрипучий стул. — Около месяца назад она приходила к нам в жандармерию, говорила очень сбивчиво о какой-то сумасшедшей, что бродит по улицам Парижа, — он щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить имя. — Хлоя, кажется. Мэри всё время что-то бормотала о ее муже… В общем, это был какой-то бессвязный поток мыслей, в который я не стал углубляться.

Жак Робер уставился на Габриеля, словно ждал ответа. Габриель помолчал немного, затем приподнял брови.

— И почему же Вы ее тогда не выслушали?

Робер развел руками в жесте досады на самого себя.

— Женщины легкого поведения, вроде этой Мэри, часто появляются в участке, придумывают небылицы, хотят получить поддержку, завести с кем-то из нас интрижку. Это случается часто. Поэтому я посчитал неуместным вникать в ее чепуху, в её выдумку, как мне тогда показалось. Тем более, эта женщина, Хлоя, просто городская сумасшедшая, она сама могла наплести этой Мэри все, что угодно.

Робер резко поднялся из-за стола, надвинул шляпу на глаза и, приблизившись к Габриелю, произнес:

— Мэри убил кто-то другой, не тот, кто расправляется с женщинами в городе.

— Вы говорите, Хлоя — городская сумасшедшая, — медленно произнес Габриель, — но может быть, эта сумасшедшая видела что-то, что не видели другие? Что-то, связанное с этими убийствами? А может быть это как то связано с мужем этой Хлои?

Робер остановился у двери, его рука уже лежала на ручке. Он повернулся к Габриелю с сомнением в глазах.

— Возможно, — ответил он, — но вряд ли! То, о чем пыталась рассказать мне Мэри, не было связанно с убийствами женщин в городе. Я не думаю, что стоит тратить время на бред сумасшедшей женщины, когда у нас тут серийный убийца на свободе. Хотя, если тебе, Габриель, интересно, ты можешь поискать эту Хлою возле собора Нотр-Дам. Почему то Парижские сумасшедшие облюбовали это место, думаю и она там часто бродит.

Подмигнув Габриелю, Робер покинул кабинет, оставив того наедине с тишиной. Час спустя Габриель уже прочесывал площадь перед Нотр-Дамом, отчаянно выискивая безумную Хлою. Он дергал за рукава бродяг, заглядывал в лица прохожим, перекрикивал уличных музыкантов, но в ответ получал лишь неприязненные взгляды и невнятное бормотание. Люди шарахались от него, словно боялись запачкаться соучастием в чем-то грязном. Казалось, каменные горгульи и химеры, венчающие собор, насмешливо взирают на его тщетные поиски, словно воплощая собой людские грехи и злых духов, выпущенных на волю.

Габриель заметил женщину, сидевшую за столиком у небольшой забегаловки. Она приветственно махала ему рукой. Он, ускоряя шаг, направился к ней.

— Я наблюдаю за Вами уже полчаса, mon chéri, — произнесла незнакомка, лучезарно улыбаясь и приглашая его жестом присесть. Женщина была не молода но её ярко-голубые тени кричаще оттеняли такие же глаза, а алая, вызывающая помада грубо контрастировала с дневным светом. Этот нарочитый макияж, не добавлявший ей ни молодости, ни свежести, выдавал в ней решительную, уверенную в себе натуру. Несмотря на дешёвое платье, её осанка дышала аристократизмом. Габриель слегка улыбнулся и присел.

— Я знаю Вас, видела не раз в жандармерии, — произнесла женщина, протягивая ему руку в белой кружевной перчатке. — Эдит Руж.

Габриель слегка растерялся, говорить о себе ему хотелось меньше всего. Он пожал её руку и смущенно улыбнулся.

— Сын мой пропал… давно это было. С тех пор и забегаю к вам, в жандармерию, в надежде услышать хоть какую-нибудь новость. Дело Вилли «Бешеного пса»… Может, помните? Однажды вы его схватили, а он, словно бес, выскользнул из ваших рук, так и не выдав тайну пропажи моего сына.

Эдит на миг опустила глаза, проваливаясь в бездонную пропасть воспоминаний. Тишина сгустилась, давя своей тяжестью. Но затем, словно очнувшись от кошмара, она вновь заговорила:

— А Вы кого-то ищете? Бегаете тут за каждым прохожим, пугая их каким-то… похоже, страшным вопросом?

— Мне нужна Хлоя, мадам. Может быть, Вы что-нибудь слышали о ней? — Габриель, словно зябкий воробей, съежился на стуле от прохладного ветерка, но не сводил внимательного взгляда с женщины.

— Конечно, я её знаю. Кто её тут не знает? Хлоя частенько заглядывает в «Пьющую рыбу». — Эдит плеснула себе вина в бокал. — Не желаете присоединиться, mon chéri?

— Нет. — Габриель нервно замотал головой.

Эдит, сделав небольшой глоток и тихо проронила:

— Она ни с кем особо не общается, разве что с Мэри. У них там, похоже, какие-то свои делишки. Хлоя… она будто не от мира сего. А вот Мэри — та умна и хитра, как лисица. — Эдит вскинула голову и продолжила:

— В нашей-то жизни, тут, в трущобах Парижа, сразу видно, кто чего стоит. Так вот, Мэри — женщина сильная, очень сильная.

— Вы что-нибудь слышали о муже Хлои? — Габриель подался вперед, его глаза беспокойно забегали. Худая рука, словно сама по себе, выскользнула из-под накидки, будто тоже жаждала услышать продолжение. — Что это за история, Эдит? — прошептал он тряса рукой.

Эдит бросила мимолетный взгляд на костлявую руку Габриеля, затем медленно подняла глаза, изучая его вытянутое, аристократическое лицо и спокойно продолжила:

— Эта история, всегда одна и та же, mon chéri. Её муж, когда-то просто нищий проходимец, обласканный её щедростью, едва женившись на ней, объявил её сумасшедшей и поспешил упрятать её в лечебницу для умалишенных. Он якобы присвоил её состояние, особняк, все, что ей принадлежало, до последнего бриллианта. Но она сбежала оттуда и теперь бродит по улицам Парижа — неприкаянная тень былого величия.

— Если это правда то как же вся её высокородная родня? Неужели они безучастно взирали на эту драму? — торопливо выпалил Габриель, пытаясь выудить у Эдит еще немного информации.

Эдит криво усмехнулась и произнесла:

— Сегодня Хлоя расскажет Вам, что её отец, высокородный граф, скончался и был погребен с почестями, достойными самого короля, а завтра, Хлоя не моргнув глазом, расскажет Вам, как он, живой и невредимый, проводит свои гениальные медицинские изыскания на затерянном в океане острове.

Внезапно к ним подлетел уличный музыкант. Его пальцы, нервно пробежавшись по струнам, извлекли аккорд, полный намеков, и он многозначительно улыбнулся Эдит. Она медленно поднялась со стула и весело бросила:

— Еще увидимся, месье детектив.

Эдит Руж и музыкант, переговариваясь и смеясь, двинулись вдоль площади. Габриель проводил их взглядом, видя, как к ним присоединился уличный жонглер. Взрыв хохота, энергичная жестикуляция — и троица растворилась в пестрой толпе, словно яркий мазок на полотне шумного города.

Дыхание смерти

В самые мрачные дни именно тогда ты поймешь, кто ты на самом деле.️

Ночью улочки Франции уже не казались такими изысканными. При свете тусклых фонарей, моросивших дождем, тени приобретали зловещие очертания, сливаясь с вековыми каменными фасадами. Уголки домов таили невидимые опасности, а уличные музыканты, еще недавно играющие на счастье прохожих, замолкали, будто почувствовав приближение чего-то зловещего.

— Убили нашу Мэри, — произнесла белокурая женщина, прищурив голубые глаза. — Мэри, — продолжила она, — наша хитрюга Мэри, клиенты нередко поднимали на неё руку, а на этот раз она ушла в семь вечера и не вернулась.

Тихий гул барной стойки, как будто отражая её слова, стал постепенно угасать, и все обитатели этого задымлённого уголка города начали переглядываться, участливо кивая в сторону темных улочек, где любила зависать та самая Мэри.

— Даже в самых темных закоулках она умудрялась сохранять своё самообладание, — продолжала женщина, — однако на этот раз, даже хитрость её не спасла.

Белокурая женщина, смотрела холодными голубыми глазами на всех подряд, как бы изучая реакцию каждого. Она знала Мэри дольше всех и понимала, что к семи вечера Мэри обычно уже проходила свою дозу «веселья», готовая встретить ночь путешествий по злачным местам города, где даже самые храбрые держались подальше.

— Да, Мэри, снова ты попала в новость, — произнес кто-то издалека, и в этом голосе звучал едва уловимый оттенок зависти.

Белокурая женщина, подняв бокал с вином, вдруг почувствовала, будто острая боль пронзила её сердце. Она знала, что Мэри заслуживала большего и что этот мир так и не дал ей шанса выйти за пределы своего призрачного окружения.

— Хлоя, — пробормотал мужчина хриплым голосом в тёмном углу, не отрывая взгляда от белокурой женщины. — Может Хлоя знает что-то, я часто видел их вместе на площади. Эта несчастная сумасшедшая женщина часто там бродит. Знаю что Мэри оплачивала ей ночлежку.

Блондинка, слегка пригубив своё вино обернулась к остальным.

— А может, нашёлся кто-то, кому она встала поперёк горла, кто не смог вынести её дерзости? Да уж, жизнь — это игра, где ты не выбираешь правила. — Ухмыльнувшись произнесла она, поднимая бокал с терпким вином.

Тем временем на улице начинали загораться первые огни фонарей, освещая влажный асфальт, по которому некогда прошлась Мэри. Она оставила за собой лишь воспоминания, окутанные загадками и горьким запахом недосказанности. Несколько мужчин тихо покинули бар, каждый погружённый в свои неизвестные мысли.

Хлоя шла, не замечая встречных прохожих, а те, в свою очередь, обходили её стороной, будто боялись заразиться её безумием. Ветер теребил её волосы, словно напоминая о далёких временах, о днях, когда она ещё знала, что значит быть счастливой. Улицы города казались ей пустыми и неживыми, как будто время здесь остановилось давным-давно. Она чувствовала, как каждое здание, каждое окно будто бы возвращали ей осколки воспоминаний, оставшихся от ее прежней жизни.

Её ноги сами несли её через сизую пелену утреннего тумана, который плыл по мостовым, пряча лица встречных в свою загадочную дымку. Хлоя часто задавалась вопросом, была ли она когда-то частью этого города? Было ли время, когда она с радостью переплеталась с людскими жизнями, или же её участь быть всегда оторванной, чужой, как туман обвивает эти улицы, не касаясь их по-настоящему? Хлоя бродила по узким, извилистым грязным улочкам Франции, её босые ноги ступали осторожно, чтобы не споткнуться, а из темных окон ближайших домов её присутствие наблюдали тени с луной в окружении облаков, что изредка пропускали её бледный свет. Хлоя остановилась у одной из витрин. Отражение показалось ей призраком из прошлого, потерявшимся в лабиринте времени. Шаг за шагом, Хлоя приближалась к краю набережной, где безмятежные воды реки зеркалили небо, столь же серое и туманное, как и её мысли. Она остановилась и посмотрела на своё отражение. Женщина, смотрящая на неё, была ею, но в то же время казалась далёкой, непривычной, как будто жизнь, которой она жила, существовала где-то на задворках её разума. В кармане у неё был заветный лоскут бумаги — ключ к возможному спасению, к давно забытой жизни.

Неожиданно она вздрогнула увидев перед собой невзрачного уличного пса, который с настороженным взглядом смотрел ей прямо в глаза. Его шерсть была грязной и спутанной, а глаза казались слегка воспалёнными, как у существа, давно не знавшего простого человеческого тепла. Пёс беспокойно шевелился на месте, и его ребра отчетливо проступали сквозь потемневшую шерсть. Хлоя вдруг осознала что видит мир глазами пса. Без конца блуждающего по улицам в поисках пищи, вдыхающего городскую пыль и избегающего ударов равнодушных прохожих. Эта боль и голод, видимо, стали неотъемлемой частью их существования, но он, кажется, готов был защищать свое место под солнцем любой ценой.

— Морис, — произнесла Хлоя, смотря на тощего пса. — Пойдём со мной.

Пёс посмотрел на неё умными, но усталыми глазами и они пошли по узкой улочке, мимо старых домов с потемневшими ставнями. Над головой небеса начинали затягиваться вечерними облаками, попеременно сменяясь оттенками розового и оранжевого. Пёс шёл бок о бок с ней, его хвост слегка вилял, сигнализируя о возрастающем доверии.

Хлоя и Морис вошли в таверну, где тени обыденности пытались утащить в глубину любой светлый момент. Подсев к какому-то мужчине, который, судя по его виду, не знал мир роскоши, она произнесла с тоской в глазах и дрожью в голосе:

— Месье, раньше я была богата, сам король Франции однажды танцевал со мной. — Глаза мужчины на мгновение вспыхнули интересом, но тут же прикрылись завесой иронии, он налил себе вина, пробуя вкус жизни в каждой капле, которую, казалось, мог оценить лишь он один.

— Ну конечно, Хлоя. — Отозвался он, но его голос звенел, как старая ложь, тщательно отработанная годами скептицизма.

— Но это правда, месье. — Продолжила она, и в её голосе скользила нотка настойчивости, как если бы она желала, чтобы её слова прорезали ворох его сомнений. — Астролог короля однажды предсказал мне тяжёлые времена. — Каждый её слог был ударом по его гордому недоверию, но этот мужчина знал, что Хлою считали сумасшедшей, и её мечты и воспоминания испытали калейдоскоп времени, превращаясь в абсурдную мозаику. Он не верил ей, как не верят в сказки.

Пьер сидевший напротив, ухмыльнулся, это он уже слышал от неё много раз. На его лице была надменная усмешка, выражавшая неверие и скуку одновременно. В таверне, заполненной многими разношёрстными завсегдатаями, он всегда считал себя самым умным и много знающим, и рассказы Хлои давно перестали удивлять его. Хлоя бросила быстрый взгляд вокруг, проверяя, не привлекла ли она лишнего внимания. Таверна жила своей жизнью, гул разговоров и карканье вороны над дверью смешивались в единый фон.

Из полутени раздался голос женщины:

— Хлоя, — сказала женщина с противоположного конца стола, удерживая взгляд и не давая уловить свои эмоции, — нашу хитрюгу Мэри убили.

Её слова повисли в воздухе тяжёлым облаком. Мужчина замер и, забыв о своем скептицизме, уставился на женщину. Хлоя, поколебавшись мгновение, произнесла еле слышно и как будто себе под нос:

— Мэри убили?

— Да, — продолжала женщина, её голос стал более грубым и громким. — Думаю это тот высокий мужчина с гладко уложенными волосами, явно из знати, он часто подолгу стоял возле её дома, он следил за ней. Такие люди как он, эти господа, любят уединённые мрачные гулянья при луне, и всегда остаются в тени своих ночных похождений. Может он ей и хорошо платил но за фасадом этих привилегий всегда скрывалась его темная душа. — Закончила женщина и повернулась на мужчину сидящего в углу.

Мужчина в углу, мрачный и угрюмый, потягивал вино, не сводя с нее взгляда. Было ли это безразличием или скрытой тревогой — понять было невозможно. Атмосфера сгустилась, будто воздух стал вязким, и каждый из присутствующих ощущал на себе тяжесть слов женщины.

— Я знаю что Мэри боялась за свою жизнь. Она долго пыталась скрыть это от нас, но страх был написан у неё на лице. — Женщина ухмыльнулась и продолжила:

— Никто не может скрыть ужас, который проникает под кожу. — Перед её глазами возник образ той несчастной, которая когда-то надеялась на лучшее будущее.

Пока она говорила, лица вокруг отражали ужас и недоверия. Многие были готовы не верить ей, сочтя её слова за фантазию но опытные знатоки людской природы видели в её глазах не было и тени обмана.

— Мэри клялась что вытащит меня отсюда! — произнесла Хлоя. Её взгляд скользнул по потертым столам и скамьям.

— Я видел женщину! — внезапно произнёс мужчина. — Блондинку в тёмном плаще и изысканной чёрной шляпе, явно не из нашего круга. В тот день, когда убили Мэри, я видел как блондинка свернула к её дому.

— Это твоя пьяная фантазия. — Прошипела женщина глядя на него с презрением.

Мужчина мрачно посмотрел на неё, его глаза были полны тревоги.

— Я не пьян Лулу. Я видел её своими глазами. Она шла, как будто не касаясь земли, и её плащ развевался, словно крылья. А потом, потом Мэри исчезла и нашли её тело с перерезанным горлом только через два дня. — В таверне повисла тяжёлая тишина, нарушаемая только тихим треском огня в камине.

— Жандармы смогут её найти! — произнесла Лулу.

— Найти? — усмехнулся мужчина. — Ты думаешь она позволит себя найти? Если это действительно она, то эти жалкие жандармы обречены.

Лулу вскинула брови, притихнув на несколько мгновений, что случалось с ней не часто.

— Да, Мэри, — задумчиво протянула она — ввязалась ты в дела пострашнее чем себе представляла.

Мужчина кивнул и его взгляд утонул в густом темном напитке.

Схватив бутылку вина нервный мужчина с большими карими глазами подсел к Хлои, которая, казалось, искала покоя в глубине своего бокала. Свет ее глаз был потушен, и её сознание странствовало где-то далеко за пределами этого шумного места.

— Я, Марсель, — осторожно произнёс он свое имя, словно это уже могло объяснить его появление.

Хлоя посмотрела на него невидящим взглядом, словно пытаясь вспомнить что-то давно утраченное в лабиринте ее памяти.

— Мы встречались с тобой в доме для душевно больных. — Продолжил Марсель, пытаясь уловить хоть искру понимания в ее глазах.

Мужчина, сидевший напротив Хлои, внезапно повернулся на него бросая настороженный взгляд.

Марсель придвинулся ближе к Хлои, в таверне было мрачно.

— Я художник — продолжил он, — я рисовал тебя а потом мы обменивали эти рисунки на выпивку. — Неожиданно он рассмеялся, его бледное худое лицо покраснело а тонкие пальцы слегка затряслись. — Мы тайком выносили еду и одежду, чтобы обменять их на краски и холсты. — Добавил он вспоминая те странные, но по-своему счастливые времена.

Хлоя по-прежнему смотрела на Марселя сосредоточенно, будто пытаясь проникнуть в его мысли. Марсель выдохнул и отвел взгляд в сторону, — больница Сан-Петье! — произнёс он.

Обрывки воспоминаний начали складываться в нечто целое. Меж красок старых стен и блеклых окон той больницы, возник образ Марселя: резкий, но своеобразно родной.

— И ты сказал тогда, что каждый может быть художником. — Тихо произнесла она, наконец, вспоминая.

Он покачал головой. Озарение пробежало по лицу Хлои, и она улыбнулась, словно освобожденная от какой-то невидимой тяжести. Воспоминания медленно, но устойчиво проникали в ее сознание.

— Я искал тебя Хлоя, когда я опять вернулся в клинику то тебя там уже не было, — быстро шептал Марсель — мне сказали, что начальство сменилось и тебя отпустили. — Хлоя молча смотрела на него.

— Вставай, — вдруг произнёс он глядя прямо в глаза, — пойдём со мной, у меня есть свободная светлая комната, она отдана под мои холсты, но ты можешь пожить в ней.

Глаза Хлои опустились на уставшего тощего пса лежащего под столом.

— Морис, что думаешь? — с улыбкой прошептала она псу. Марсель присел и радостно погладил пса.

— Пойдём Морис!

Комната художника была наполнена атмосферой творческого хаоса. В одном углу стоял массивный старинный мольберт, на котором покоилась незаконченная картина, обрамленная бесконечными мазками и цветами. Стены окружали полки, на которых беспорядочно, но вместе с тем по-особенному аккуратно, располагались тюбики красок, банки с кистями разных размеров и форм, палитры, покрытые засохшими разноцветными пятнами. Свет мягко пробивался сквозь занавес, а в воздухе витал легкий аромат масляных красок, наполняя пространство невидимым облаком вдохновения. Посреди комнаты стоял большой, покрытый краской стол, на котором были разбросаны эскизы, зарисовки и альбомы с недавними работами.

Хлоя молча разглядывала комнату. Её взгляд скользил по стенам с картинами, по углам, где мягко мерцали светильники. В воздухе витали слабые запахи акварели и масла, смешанные с ароматом свежесрезанных цветов. Комната дышала творчеством.

— Я всё время искал тебя, Хлоя, — быстро и нервозно повторял Марсель.

Она обернулась к нему. В её глазах сверкнул проблеск удивления. Художник олицетворял прошлое, которое она оставила позади, но его присутствие было так же неизбежно, как и её путь вперёд. Хлоя села на диван и злобно произнесла:

— Мой муж, он приплачивал старому руководству и они меня там держали.

— Я знаю Хлоя, ты мне рассказывала, а потом мы с тобой играли на том старом рояле в центре зала, помнишь? — он рассмеялся, и неожиданно побежал в другую комнату.

— В пятницу моя маман кормит своих котов деликатесами и иногда, иногда — он выглянул из другой комнаты и многозначительно поднял бровь, — если что-то, остаётся, то это что-то она присылает мне. — Он суетился, бегая из одной комнаты в другую размахивая тонкими бледным руками, время от времени закатывая свои большие глаза и раздувая бледные щеки. Хлоя наблюдала за ним с легкой улыбкой на губах. Её глаза следили за ним, восхищённые его радостью.

— А Вы месье, — обратился он к Морису — Вы будете тушенного мяса?

Пёс смотрел на него словно понимал все его слова, и медленно вилял хвостом, соглашаясь с предложением Марселя. В комнате царила атмосфера домашней обстановки, несмотря на хаос, который Марсель успел создать своими бесконечными перемещениями. Марсель нервно и быстро набросал тушенного мяса с луком в горшочки, поставил две бутылки вина и зажег свечи, создавая уютную атмосферу. В воздухе витал ароматный запах поджаренного чеснока и трав. Он разлил вино по бокалам, наблюдая, как багряные капли стекают по стеклу. Выпив вина, он посмотрел на Хлою и произнёс:

— Кто такая Мэри?

— Мэри… — Хлоя медленно отклонилась на спинку стула, — Мэри — эта та женщина которая хотела мне помочь. — В её глазах мелькнула искра уверенности, которую он заметил. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем старинных часов на стене. Он отставил бокал в сторону и опёрся локтями о стол, внимательно смотря на Хлою. Её голос звучал спокойно, но в его тоне чувствовалось лёгкое напряжение.

— И как она планировала это сделать?

Хлоя взглянула на него с лёгкой усмешкой:

— Она выкрала письма у моего мужа. Эти письма могут стоить ему положения в обществе, а может даже и жизни. — Хлоя уверенно взяла бокал и, налив вина, залпом выпила.

— И что ты планируешь с ними делать? — спросил он, прищурившись.

— Для начала, прочитать. — Она громко рассмеялась, словно мир принадлежал ей.

Свет лампы выделял её пронзительные глаза и мягкие волны волос, что спадали на плечи. Изящность её движений выдавали в ней женщину с сильным характером.

В комнате повисла напряженная пауза. Он, осматриваясь по сторонам, словно ожидая подвоха, отпил глоток вина и вновь перевел на неё пристальный взгляд. Любопытство разгоралось в его душе, окутанное легким страхом.

— Эти письма могут стать твоей гибелью. — Произнес Марсель с лёгкой дрожью в голосе.

— Мне уже нечего терять, Марсель, — спокойно ответила Хлоя, вынимая из кармана несколько писем, перевязанных шёлковой лентой, и уверенно кладя их на стол. — Я не могу их прочитать, слова и фразы все еще смешиваются в моей голове, но Мэри, она их прочла.

— Мэри умела читать? — с удивлением спросил Марсель.

— Да, — кивнула Хлоя — она любила литературу и искусство. Но ей нужно было выживать.

Хлоя придвинула стопку к Марселю. Он неуверенно раскрыл первое письмо. Немного прочитав он спросил не отрывая глаз от письма:

— Кто такой граф Анри де Фуэ?

— Анри? — с ухмылкой произнесла Хлоя. — Это мой муж, животное втершиеся в доверие. — Хлоя отпила вино.

Художник читал письмо за письмом, его большие карие глаза скользили по строкам, в лице чувствовалось напряжение, тонкие почти белые губы на его бледном лице были плотно сжаты. Он отложил одно письмо в сторону и потянулся за следующим. Бумага дрожала в его руке так же, как и его душа.

— Антуа де Бурбон и его брат пишут графу де Фуэ, твоему мужу, — произнёс Марсель и его пальцы дрожали. — Они говорят о короле, хотят предпринять заговор против него. Их слова полны недовольства и недоверия. Де Бурбон описывает собрание, состоящее из пришедших к нему людей, коих тяготит несправедливость текущего режима. Он пишет с пылом, чувствуя ответственность за судьбу страны.

— Граф, пришло время действовать, — быстро читал Марсель тихим голосом. — Этот правитель теряет контроль, его власть истощает народ и ослабляет границы. Его авантюризм крушит надежды дворянства и пренебрегает волей простолюдинов. Настал момент объединиться и показать, что мы сможем исправить ошибки, совершённые Его Величеством. Мы жаждем справедливого, и мудрого правления. — Марсель замолчал и тишина, воцарившаяся после прочтения, напоминала густой туман, окутывающий комнату.

Марсель смотрел на Хлою испуганным взглядом. Его глаза дрогнули, затем опустились, и он несмело положил письма на стол, словно боялся, что даже простой контакт с бумагой может выпустить нечто ужасное на свободу.

— Это он, — произнесла Хлоя твёрдым голосом, в котором слышалась смесь отчаяния и решимости. — Это он убил Мэри! — её губы дрожали, но не от слабости, а от ярости, пытливой и разящей, словно меч. — Это животное думает, что я всё ещё в доме для душевно больных.

Марсель почувствовал, как по его спине пробежал холодок, и не мог оторвать взгляда от Хлои, которая превратилась в олицетворение правосудия.

— Что теперь? — его голос звучал глухо, словно из глубины колодца.

Хлоя посмотрела на своего пса который вкусно поев уютно спал под столом.

— Теперь, письма должны попасть к королю, Марсель. — Произнесла она нагнувшись к Морису и погладив его по морде.

После этих слов в комнате повисла тишина, густая и давящая.

Солнечные лучи в это утро были особенно тёплыми с ярко-жёлтыми золотистыми нотками. Сегодня, выбрав астру, Шарлиз решила, что она станет главным украшением ее наряда. Стоя возле зеркала, Шарлиз вплела в свои золотистые волосы цветок астры, предавая своему образу необычайную свежесть. Лепестки аккуратно рассыпались по мягким локонам, играя на свету тонкими переливами. Она тщательно подобрала платье нежного сиреневого оттенка, которое идеально сочеталось с цветком, украшающим её волосы. Зеркало отражало её профиль, озаренный солнцем, которое игриво пробивалось сквозь занавески, танцуя на прядях её волос. Комната наполнялась ароматом свежих цветов, создавая атмосферу уюта и спокойствия.

Шарлиз ещё раз взглянула на своё отражение и улыбнулась: каждый новый день был как полотно, которое она могла раскрасить по-своему. За окном постепенно оживал город, Париж. Художники расставляли мольберты у набережной Сены, готовясь запечатлеть прелесть города, ловя игры света и тени на водной глади. Выйдя на улицу, она с улыбкой приветствовала утреннюю прохладу и солнечные лучи, ласково касающиеся её кожи. Цветочные ароматы смешивались с влажным воздухом и создавали атмосферу уюта и спокойствия. Прохожие наталкивались на её доброе настроение, словно оно было заразительным. День обещал быть удачным.

На пути в цветочную лавку, где она работала, Шарлиз размышляла о том, как цветы способны преобразить любую серость будней в настоящую сказку. Каждый клиент, покидавший её магазин с букетом, неизменно уносил с собой частичку этой сказки, и в этом Шарлиз видела свою миссию.

Весь день Шарлиз провела в своей цветочной лавочке, клиенты приходили и уходили, каждый со своей историей и особенным настроением. В уютной атмосфере лавочки, где витали ароматы свежих роз, лилий и жасмина, казалось, время замедлялось.

К вечеру Париж уже погружался во мрак, когда цветочница Шарлиз продала последний букет. Нежные розы, разноцветные лилии и благоухающие ирисы, сплетенные ее руками, разлетелись по вечернему городу, чтобы принести радость и доброе настроение своим новым обладателям. Она с улыбкой проводила взглядом последнего покупателя, буркнувшего торопливое «спасибо», и принялась собирать свои вещи. Воздух наполнился прохладой, и Шарлиз, почувствовав легкий озноб, намотала потеплее свой пестрый платок. На улице начали зажигаться фонари, освещая мощеные мостовые и придавая им загадочный, сказочный вид. Париж, уникальный и неподражаемый, медленно входил в свое ночное обличие, превращаясь из шумной метрополии в тихий уголок романтики и тайн. Шарлиз любила это время суток, когда город словно бы сбрасывал дневное одеяние и облачался в мягкий, мерцающий свет. Собрав все, что оставалось после долгого рабочего дня, она направилась к своей небольшой лавке, уютно устроившейся в уголке старинной улицы. Путь пролегал через припорошенные осенними листьями аллеи, мимо уличных кафе, откуда доносились звуки музыки смешанные с вечерним воздухом. В такие моменты Шарлиз часто задумывалась о своей жизни, о тех, кому она каждый день дарит кусочек счастья. Казалось бы, такие простые вещи — цветы, но сколько радости они могут принести! Сколько тайн и городских историй может скрываться за каждым проданным ею букетом. Однако, она предпочитала об этом не думать — загадки оставались загадками, а ее занятие — делом ее души.

Подойдя к лавке, Шарлиз почувствовала чей-то тяжёлый пронзительный взгляд, она обернулась, — перед ней стоял крупный мужчина, его взгляд был пристальным и тяжёлым. Черная бархатная маска скрывала его лицо, а голову окутывал полог черного плаща. Шарлиз уловила едва различимый, волнующий аромат дорогих духов, исходящий от ткани словно отголосок тайны, что он хранил. Её сердце заколотилось быстрее, и она попыталась прочитать его намерения по выражению лица, но в его глазах таилась загадка, не намекающая ни на агрессию, ни на дружелюбие, и это смущало её.

Она сделала шаг назад, стараясь не показывать своей неуверенности, надеясь, что может быть это просто случайный прохожий. Однако, взгляд его оставался таким же прицельным и пронзительным. Вдруг он сделал шаг вперёд и заговорил:

— Извините, мадам, но Вы мне кого-то напоминаете, Вы случайно не Мишель с Набережной Франсуа?

— Нет. — Ответила она с улыбкой, стараясь придать голосу лёгкость и беспечность, хотя сердце бешено колотилось, отбивая лихорадочный ритм в ушах.

Он подошёл ближе, его глаза были холодными и казалось, будто его взгляду ничто не могло преградить путь. Она почувствовала, как в воздухе повисло напряжение.

— Интересно, — протянул он, будто изучая её до мельчайших подробностей. — Вы, вероятно, часто слышите подобные вопросы?

— И да, и нет. — Улыбнулась она всё ещё удерживая маску беззаботности, хотя понимала, что разговор приобретает неожиданный оборот.

Вздохнув, она сделала шаг назад, чтобы немного увеличить расстояние между ними, затем Шарлиз медленно развернулась и пошла дальше по темнеющей улице. Париж уже погрузился во мрак. Мужчина не отставал. Шарлиз свернула в переулок, где часто в это время можно было увидеть блики света, играющие на мокрой мостовой. Она ускорила шаг, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее. Этот переулок всегда казался ей таинственным и немного опасным.

Из-за угла доносился смех мужчин, стоящих у бара, из которого лился тусклый свет. Шарлиз хотела к ним подойти, но, увидев, что они пьяны, пошла дальше. Она попыталась сосредоточиться на своем дыхании и не поддаваться панике. Переулок становился все уже, а тени — все длиннее.

Его шаги, тихие и неумолимые, подобно эху неотвратимости, вскоре нагнали её.

Схватив её за волосы он с жёсткой силой прижал её к холодной каменной стене.

— Мишель, — прошептал он, притягивая её к себе — сегодня ты особенно прекрасна.

— Я не Мишель! — нервно произнесла Шарлиз.

Его рука скользнула вниз, словно он и не слышал её слов. Её сиреневое платье взметнулось вверх, как крылья испуганной птицы. Она почувствовала, как его прикосновения, затопили её сознание. Цветочница закричала, но звук был глухим, словно запертым в её горле. Её тело напряглось, пытаясь оттолкнуть его, но руки удерживали её, лишая возможности двигаться.

Почувствовав его вторжение Шарлиз вскрикнула, но крик полный ужаса, был заглушён его рукой, грубо зажавшей рот, оставив лишь тишину и отчаяние, разлитые в ночном воздухе. С грубой настойчивостью он двигался внутри и каждый толчок вызывал в ней волну отвращения и унижения. Слёзы текли по ее щекам, но он не обращал на них внимания, его дыхание было тяжёлым, а глаза полны мрачного удовлетворения. Она чувствовала, как её сознание начинает затуманиваться, словно пытаясь защитить её от происходящего. Руки, пытавшиеся оттолкнуть его, теперь цеплялись за его плечи, а ногти впивались в его кожу. Его движения становились всё быстрее и глубже, почти животными, а её стоны перерастали в крики. Быстрым движением вынув леску, он намотал её вокруг её шеи и стал с силой затягивать. Тело Шарлиз напряглось, пальцы судорожно впились в его руки, но он не отпускал. Он почувствовал как волны удовольствия, накрывают его, как прилив. Чувствуя как дрожь уже нарастает и захлёстывает его бёдра, последним рывком он отпустил себя, погружаясь в пучину наслаждения. Затем он замер, ощущая, как её дыхание становится всё тише, пока не исчезло совсем. Воцарилась тишина, прерываемая только его тяжёлым дыханием. Он отпустил, её тело рухнуло, голова безжизненно упала набок. Он отступил, оглядываясь вокруг, как будто ища свидетелей, но вокруг был только мрак. Через некоторое время, перевернув мёртвое тело Шарлиз он вошёл в неё сзади, ощущая холодную тяжесть плоти, которая больше не дышала и не сопротивлялась. Его пальцы скользнули по бледной коже, оставляя следы, которые никто уже не сможет стереть. В переулке царила тишина, прерываемая лишь глухими звуками его движений. Его дыхание стало тяжелее, а мысли — туманнее. Он медленно поднялся, чувствуя, как реальность начинает возвращаться. Издалека доносились еле различимые шаги, но они не волновали его. Он знал, что никто не придёт сюда в ближайшие часы, а это значило, что тёмные силы, которые влекли его к действию, могли ещё немного пребывать в этом месте. Он сделал глубокий вдох, стараясь успокоить своё учащённое сердцебиение. Реальность возвращалась неохотно. Звуки города медленно начали пробуждаться к жизни.

Изабель Дюран

Ваши руки обагрены многими жизнями, мадам.

В самом сердце Парижа, словно ядовитая орхидея, расцвел опиумный притон мадам Жаннет, источая дурманящий аромат порока, маня в свои бархатные объятия знать и богему, жаждущих забытья.

Изабель Дюран, завсегдатай этого места, утоляла свои прихоти в объятиях «мальчиков радости» — юных жителей парижских предместий. Одурманенный опиумной дымкой взгляд Изабель лениво скользил по лицам юных Адонисов, столпившихся вокруг нее в ожидании продажной ночи. В их глазах плескалась наивная надежда — робкая мечта вырваться из цепких лап нищеты. Но Изабель, с полуприкрытыми глазами, словно утомленная хищница небрежно раскинувшаяся на бархатном диване в прокуренном облаке опиумнова притона, пресыщенная и циничная, знала цену этим жизням, цена этим несмелым грезам — не больше медного гроша.

— Ползи! — произнесла она властно, ткнув пальцем в одного из них, словно королева, повелевающая ничтожным пресмыкающимся.

Обнаженный юноша раболепно опустился на четвереньки и пополз. В его голубых глазах, то и дело поднимавшихся на Изабель, плескались страх и смутная злоба, замутненные животным унижением. Изабель бросила небрежный жест рукой и остальные, переглядываясь в нерешительности, медленно растворились за дверью комнаты.

Юноша продолжал свой постыдный путь, украдкой бросая на нее кроткие взгляды и кривя губы в жалкой пародии на улыбку. Ей было до раздражения скучно и Изабель обошла его. Взгляд ее скользнул по обнаженному заду с бессильно повисшими мошонками. Зрелище было убогим и отвратительным. С удовольствием приподняв ногу она слегка пнула юношу в зад. Деревенщина издал приглушенный звук, не то хрюканье раненого поросенка, не то стон, но не обернулся. Застыв на четвереньках, он чего-то ждал, словно дрессированный зверь, ожидающий следующей команды.

Изабель подошла к тумбе и, презрительно бросив маленький нож в сторону деревенщины, произнесла:

— Режь!

Юноша поднял на нее глаза, полные растерянности и непонимания.

— Что, мадам? — пролепетал он неуверенно, все еще нелепо застыв на четвереньках.

— Я сказала, режь себя, идиот! — жестким голосом отрезала Изабель.

Ее черты заострились, лицо исказила гримаса презрения и ярости. Казалось, она хотела, чтобы этот юноша заплатил за все страдания, когда-либо причиненные ей.

Деревенщина медленно опустился на холодный кафельный пол и протянул дрожащую руку к ножику. Изабель внимательно наблюдала за ним, и его неуверенность, его медлительность лишь усиливали ее раздражение.

Подойдя к нему вплотную, она вцепилась в его волосы, дернув голову вверх. Крик боли сорвался с его губ, лицо налилось багрянцем.

— Что резать? — прохрипел он, дрожащими пальцами судорожно сжимая нож.

— Глотку! — спокойно произнесла Изабель, крепко держа его за короткие светлые волосы, требуя повиновения.

Юноша застыл, словно пойманная в силок птица, сумбур его мыслей, казалось, эхом отдавался в тишине комнаты. Нож в его руке дрожал, лезвие коснулось шеи, и вдруг, словно сработал переключатель, он разразился рыданиями превратившись в испуганного ребёнка. Его дрожащая рука неуверенно поползла вниз. Изабель отпустив его волосы, медленно обхватила его ладонь, направляя нож обратно к горлу.

— Жалкие манипуляции, на меня не действуют. — Улыбнувшись произнесла она глядя в его раскрасневшееся лицо.

Изабель чувствовала, как дрожит его рука в ее хватке, как тело содрогается в конвульсиях страха и безысходности. Резким движением, ее ладонь, словно клещами сжимавшая его руку, полоснула лезвием по шее. Порез неглубокий, но кровь, словно ждавшая этого мига, хлынула по плечам.

— Мадам Жаннет! — истерический крик юноши пронзил воздух, он попытался подняться, но ноги подкосились, превратившись в вату.

Дверь приоткрылась, и в щели показалось лицо мадам Жаннет. Увидев обнаженного юношу, окровавленную шею и спокойное, непроницаемое лицо Изабель, она бросила мимолетный взгляд и, тихо прикрыв дверь, бесшумно исчезла.

В глазах юноши, вновь устремленных на Изабель, застыли удивление, страх и мольба. Изабель ждала, ее глаза были полуприкрыты, а в выражении лица — ледяное спокойствие.

— Мадам, я ведь ничего плохого Вам не сделал… у меня маленькая сестра и мать больная, я… — Не успев договорить, он почувствовал, как Изабель нанесла хлесткий удар.

— Я хорошо плачу… — Прошептала она, буд-то выдавая тайну и смотря на него словно зачарованная, в оцепенении не отрывая взгляда.

Внезапно остановившись, она отрезала: — Иди!

Юноша словно пьяный, шатаясь, поднялся на ноги и, цепляясь за предметы мебели и стены, побрел к бархатному дивану.

Подойдя к нему и взяв юношу за руку, она нащупала трепетное биение пульса. Юноша вздрогнул, но лишь слабо улыбнулся, словно укол иглы был всего лишь пикантной частью их опасной игры. Опиум, буд-то черная река, бежал по его венам, унося сознание в сладкий, дурманящий сон. Опустившись на диван Изабель широко развела ноги, направляя лицо юноши. Её пальцы сжимали его волосы, направляя и подталкивая. Податливый как воск в руках скульптора, он всецело отдался во власть Изабель. В каждом его прикосновении пульсировала странная двойственность: чистота ангельского лика, контрастирующая с рабской покорностью и едва уловимым оттенком порока. Вскоре, оттолкнув юношу Изабель бросила на стол шелковый мешочек. Золотые монеты тяжело звякнули в полумраке комнаты. Опиум все еще танцевал в его венах, унося в небытие. Спустя время, Изабель бросила на него взгляд. Лицо его побледнело, глаза закатились. Изабель, с равнодушным изяществом, коснулась его запястья, усмехнулась, и, затянувшись, выпустила в потолок призрачное кольцо дыма.

В этот момент, словно тень, в комнату вошла мадам Жаннет, высокая женщина с аристократическим лицом. Улыбка тронула её тонкие губы. Помогая Изабель набросить на плечи накидку, она нежно подхватила её за руку, и, перешептываясь они покинули комнату, оставляя за собой терпкий шлейф дорогих духов и густой аромат греха.

Я пришла за предсказанием, — произнесла Изабель Дюран на следующее утро в покоях королевского астролога.

— Ваши руки обагрены многими жизнями, мадам, — проронил Нострадамус — кровавый след неумолимо застилает Вас и Ваш путь. Карты, которым Вы отдали предпочтение, увы, брошены жребием смерти. Вам не избежать её объятий.

В комнате, обустроенной с изысканной простотой, царил полумрак. Единственный источник света — мерцание свечи — освещал лишь малую часть стола, оставляя лицо Нострадамуса в тени. Однако от внимательного взгляда Изабель не ускользнуло, что его обычно уверенные руки теперь источают тревогу.

Изабель прервала задумчивое молчание, наклонившись вперед, чтобы лучше увидеть лицо астролога в мерцание свечи, прошептав с усмешкой:

— Вы правы, мой дорогой астролог, но разве не в этом заключается прелесть жизни? Искусство её прекратить, широкими мазками переплетая страсть с фатализмом. — На этих словах она изящно поднялась, словно незримая звезда велела ей потянуться к небесам, готовая танцевать на острие судьбы. Ее платье едва слышно прошелестело, когда она заскользила по комнате, поглаживая старинные тома на полках, где на позолоченных переплетах мерцал свет.

— Звёзды говорят правду, и я принимаю их приговор, — произнесла Изабель, будто делясь тайной с вселенной. — Но не стану ли я жертвой собственных интересов, привнося в смерть нечто большее, чем просто завершение?

Вопрос прозвучал как предостережение, как готовность броситься в объятия неизбежного с вызовом на губах.

— Мой долг — положить карты на стол, но Ваша жизнь, мадам, как искусно разыгранная партия шахмат, где королевы редко умирают случайно. — Ответил он, добавляя щепотку иронии в свою интонацию.

Его слова, как внезапное мерцание звезды на сумеречном небе, раскрывали глубину знания, приобретённого за многие годы наблюдений и интриг.

Наступила пауза, казалось, сама комната стала свидетелем их драматической дуэли.

— Но разве не этот танец со смертью делает нас по-настоящему живыми? — задумчиво прошептала Изабель, становясь воплощением аристократической бесстрашности перед неизвестным.

Наконец Изабель поднялась и направилась к двери, но, остановившись на мгновение, она произнесла твёрдым голосом:

— Мой долг, месье, — защита короны и процветание Франции. Если для этого придётся запачкать руки кровью, я не отступлю! — не дрогнув, она повернулась и вышла, оставив за собой тишину, полную невысказанных вопросов.

В окружении зеркал граф Анри де Фуэ с восхищением наблюдал за своим телом, разглядывая себя и восхищаясь своей силой и властью. Его движения были точными и уверенными, каждый толчок словно подчеркивал его доминирование. Бэлла, подчиняясь его воле, лишь тихо стонала, её тело полностью отдавалось ему. Зеркала отражали их фигуры, создавая иллюзию бесконечности, где Анри был центром вселенной. Его взгляд, полный самолюбования, скользил по своему отражению, наслаждаясь каждым моментом. Он чувствовал, как её тело сжимается вокруг него, и это лишь усиливало его удовольствие. Граф продолжал двигаться, погружаясь всё глубже, наслаждаясь своей властью и её полным подчинением. Меняя позы, Бэлла, как безвольная кукла, отрабатывала каждую монету. Ее движения были точными, почти механическими, будто кто-то невидимый дергал за нити, заставляя ее изгибаться и поворачиваться в такт незримой мелодии. Схватив ее за волосы Анри с силой притянул её голову к своему паху так чтобы член как можно глубже проник в её глотку. Бэлла дёрнулась но его рука уверенно держала ее голову. Бэлла почувствовала, как её горло сжимается, пытаясь приспособиться к натиску, но граф не давал ей ни малейшего шанса на передышку. Его пальцы впивались в её голову, удерживая её в неподвижности. Она пыталась дышать через нос, но воздух едва поступал, и её сознание начало затуманиваться. Анри, казалось, наслаждался её беспомощностью, его дыхание становилось всё тяжелее, а движения — всё более резкими.

Кончив Анри отошел, сев напротив огромного зеркала. Его взгляд, холодный и проницательный, скользнул по собственному отражению, словно он пытался разглядеть в нем нечто большее, чем просто черты лица.

Его серые глаза, словно отражение холодного неба, казались одновременно загадочными и притягательными. Лёгкая улыбка тронула его губы, словно тонкая нить иронии, будто он знал нечто, что остальным было суждено лишь угадывать. Зеркало, обрамленное в золотую раму с витиеватыми узорами, казалось, хранило тайны, которые граф давно стремился разгадать. Он медленно провел рукой по губам, стирая следы минувшего наслаждения, и глубоко вздохнул. В комнате стояла тишина. Бэлла, медленно поднялась с кровати, ее глаза встретились с его отражением в зеркале. Его взгляд был холоден и отстранен, словно он уже забыл о том, что только что произошло. Она подошла к нему, ее шаги были тихими и неуверенными, и остановилась за его спиной, положив руки на его плечи. Ее дыхание было теплым на его шее, но он не дрогнул, продолжая смотреть на свое отражение.

— Ты всегда так холоден после. — Прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась легкая дрожь.

Граф медленно повернул голову, его глаза встретились с ее взглядом.

— Это не холод, — ответил он, его голос был низким и спокойным. — Только лишь реальность.

Бэлла опустила руки, чувствуя, как между ними снова вырастает невидимая стена, которую она так отчаянно пыталась разрушить.

— Одна из шлюх, выкрала важный документ, — продолжил Анри, сидя напротив зеркала и наблюдая за своим отражением. — Этот документ, — он медленно провел пальцами по краю стакана с вином, — может стоить мне жизни.

Он ухмыльнулся, затем встал, подошел к окну и задумчиво уставился на темнеющий горизонт.

— Эта женщина, — продолжил он, словно разговаривая сам с собой, — была не просто шлюхой. Она была инструментом в руках того, кто давно мечтает увидеть меня на коленях. Но её смерть, оказалась такой же жестокой и быстрой как и её жизнь! — закончил Анри повернувшись в сторону Бэллы.

— Одевайся и уходи! — Произнес он смотря с презрением на нее.

Его холодный взгляд, словно лезвие, пронзил её душу. Она медленно поднялась с кресла, её пальцы дрожали, застёгивая платье, а глаза, метались по комнате в поисках хоть капли сочувствия. Но Анри уже отвернулся, его профиль, освещённый тусклым светом канделябра, казался высеченным из камня. Он был непоколебим, как скала, и так же безжалостен. Дверь захлопнулась за ней, и тишина, словно саван, окутала комнату. Анри остался один, его лицо, наконец, дрогнуло, но лишь на мгновение. Он подошёл к окну, глядя на удаляющуюся фигуру Бэллы.

— Монсеньор, — раздался тихий голос служанки. — К Вам Изабель Дюран.

Анри быстро накинул халат и сделав жест рукой произнёс:

— Пусть войдёт!

Женщина в чёрной накидке и широкой чёрной шляпе уверенно вошла в дверь.

— Изабель, — произнес он неуверенно, замерев под её пронзительным взглядом. — Письма, они у Вас? — Анри смотрел и его глаза выражали страх и надежду.

— У меня их нет, граф де Фуэ. — Ухмыльнувшись сказала женщина уверенно опускаясь на диван, её глаза зло сверкнули из под шляпы. Налив себе вина она произнесла:

— У этой проститутки, увы, Ваших бумаг не оказалось, и похоже она была не так глупа как Вы думали. — Она внимательно посмотрела на него, поднося бокал с вином к губам. Её взгляд, холодный и насмешливый, пронзил его, словно лезвие.

— Что в этих письмах? — её голос звучал мягко, но в нём слышалась сталь.

Анри медленно опустился в кресло, его пальцы судорожно сжали подлокотники. В комнате повисла тягостная тишина. Он смотрел на Изабель, на её спокойное, почти бесстрастное лицо, и чувствовал, как холодная волна отчаяния поднимается из глубины его души. Она медленно поднесла бокал к губам, её глаза, скрытые под широкими полями шляпы, блестели в полумраке комнаты. Изабель сделала глоток, наслаждаясь моментом, словно играя с ним, как кошка с мышью.

— Я… я не могу сказать Вам, мадам. — Пролепетал Анри почти неслышно.

— Вы не можете. — Улыбнувшись ответила она, поставив бокал на стол с лёгким звоном.

Анри медленно закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Его планы, его надежды — всё рушилось в одно мгновение. Он чувствовал, как земля уходит из-под ног, оставляя его в пустоте.

— Что теперь? — спросил он, открыв глаза и устремив взгляд на Изабель.

Она улыбнулась, но её лицо выражало сарказм и холодное высокомерие.

— Теперь, граф Анри де Фуэ, — произнесла она медленно, — Вам придётся искать другой путь. Или смириться с тем, что Вы проиграли.

— Хлоя, — вдруг прошептал Анри. — Вы должны найти мою жену Хлою, она в больнице для душевно больных.

Изабель высокомерно посмотрела на него и произнесла:

— А Вас это как-то спасёт? — её глаза сверкали стальным светом.

— Я пока не знаю, — раздражённо ответил Анри, — я ничего не знаю, мадам, но может эта женщина, эта воровка Мэри, как-то связана с моей женой. — Анри замер, не сводя глаз с Изабель. Взгляд её оставался острым, как бритва, и неподвижным. Он неуверенно подошёл к ней и медленно присел возле неё.

— Прошу Вас, мадам Дюран, я заплачу ещё, мне нужно узнать связана ли Хлоя с моей ситуацией.

— Почему Вы сами не можете поговорить со своей женой? — Изабель поправила перчатку и улыбнулась.

— Она мне ничего не расскажет, — произнёс Анри. — Вы единственная, кто может проникнуть в эту клинику незамеченной. Вы единственная, кто может к ней втереться в доверие и узнать всю правду.