Ксения Эрнестовна Левашова-Стюнкель (1896–1961) училась живописи в мастерской Ильи Машкова, брала уроки у Александра Куприна. На протяжении многих лет дружила и переписывалась с Василием Масютиным. Но ее воспоминания охватывают, главным образом, частную жизнь московской семьи и содержат ценнейший материал по истории повседневности начала ХХ в.: домашний быт, гимназия, балы, праздничные гуляния, городская жизнь. В поле зрения попадают также Высшие женские курсы, рождение Художественного театра, лекции Ивана Цветаева. Глубокая саморефлексия в сочетании с непосредственностью переживаний, точность исторических деталей и безыскусность письма придают мемуарам художницы особое обаяние.
Кітап туралы
Пікірлер3
👍Ұсынамын
Наверное, вы нашли эту книгу, потому что любите воспоминания. Сразу скажу, что эти - отличные, потомюму что память у автора очень хорошая)) Они написаны мягким, старомосковским стилем, правильным русским литературным языком, который когда-то был нормой, а теперь - увы. Немного наивные, какие-то даже детские по своему эмоциональному фону, даже когда она пишет о тяжелом 1918 годе, они тем не менее замечательно иллюстрируют быт Московской семьи самого начала 20 века. Автор скрупулёзна и помнит много деталей, и от этого картинка становится объемной и яркой. Жаль, что нет куска между 1903 и 1918 годом. Жаль, что ничего от того времени не осталось.
Дәйексөздер48
Посредине стоял огромный дубовый стол на массивных львиных лапах. До революции за ним обедали и принимали гостей, а сейчас все время работали. Мама по вечерам на нем кроила и шила для частных заказчиков. Бабушка расписывала или трафаретила задники для спектаклей Драматического театра Станиславского и, кажется, ставила на него этюдник, когда писала маслом. Писала она в основном для себя, почти всегда с натуры — преимущественно пейзажи и цветы.
На мольберт ставился холст, быстро делался набросок углем, а по окружности огромного стола выкладывались мешки. В каждом — гора лоскутов одного цвета, но разных оттенков и фактур — шелк, шерсть, бархат, атлас, тюль. Из крахмала варился клей. Отрезая от лоскутков кусочки величиной с мазок кистью, она приклеивала их на холст. Иногда целиком, но чаще прикрепив лишь чуть-чуть, легко. От этого цветы на холсте становились живыми. Это было не рукоделие. Это была настоящая живопись, только мазок делался не маслом, а лоскутом. Она тканью писала с натуры.
На мольберт ставился холст, быстро делался набросок углем, а по окружности огромного стола выкладывались мешки. В каждом — гора лоскутов одного цвета, но разных оттенков и фактур — шелк, шерсть, бархат, атлас, тюль. Из крахмала варился клей. Отрезая от лоскутков кусочки величиной с мазок кистью, она приклеивала их на холст. Иногда целиком, но чаще прикрепив лишь чуть-чуть, легко. От этого цветы на холсте становились живыми. Это было не рукоделие. Это была настоящая живопись, только мазок делался не маслом, а лоскутом. Она тканью писала с натуры.
условия для усердной работы находились такими людьми практически всегда, при любых бытовых условиях и обстоятельствах
