Сергей Терентьевич Семенов

Подпасок

I

Федька совсем не думал, что ему придется в подпасках быть. Отец его надеялся вывести парня куда–нибудь получше: отдать в город и приучить к какому–нибудь мастерству. Но сначала Федька был мал для того, чтобы идти в город, а потом отец его заболел, и заболел не на шутку. Полтора года лежал Трофим больной, таял как свечка, и все ожидали, вот–вот мужик помрет, а он чахнул и чахнул и только перед пасхой в этом году отдал богу душу.

Катерина, мать Федьки, все время ухаживала за своим больным мужем. Хозяйство они забросили, так как некому было заниматься им, и жили только на то, что понемногу распродавали свое имущество. Сначала продали овец одну за другою, потом продали лошадь, и осталась у них одна корова. Всячески ухитрялась Катерина сберечь корову, да не уцелела и она: помер Трофим, и продали корову, чтобы похоронить его.

II

Похоронили Трофима, – стала баба придумывать, что им делать, как быть? Видит Катерина, что не с чем за крестьянство приниматься: в закромах ни зернушка нет; только и хозяйства, что три курицы с петухом по двору ходят. Поплакала–поплакала баба, да и говорит сыну:

– Федька, что же нам теперь делать–то? Лето подходит – люди работать начнут, а нам за что приниматься?

Повесил голову парень, – не знает, что сказать.

– По–настоящему–то и нам бы нужно в ряд с людьми становиться. Тебе уж семнадцать годов, скоро жених, – бобылем–то жить не очень складно.

– Заводить надо, – говорит Федька.

– Знамо, надо, как свят бог! Да как начать–то?

– Отпусти меня в город! Наймусь я там, куда ни на есть, выживу денег; вот на них и купим чего–нибудь.

Задумалась Катерина. Подумала–подумала и вздохнула.

– Легко сказать: в город! – сказала она. – Обживешься ты там, друзей да приятелей заведешь, – и про дом забудешь. Нет, родимый, нескладно это дело.

– А что ж складнее–то выйдет?

– Вот ономнясь говорил мне Василий Богров, – он в Терехове в пастухи нанялся, – отдай, говорит, ты мне своего малого в подпаски. Обещалась я ему подумать, да не знаю, как быть–то? Ты как скажешь?

– Словно неохота бы в подпаски–то.

– Э, родимый! Чего неохота–то? Все равно – где ни жить, так жить. Хорош будешь – и в подпасках хорошо будет; а плох – так везде плохо. Все от себя! По крайности у меня на слуху будешь – не будет так болеть мое сердце. Отпасешь лето, – вот и корову купим. А я тут на поденщину ходить стану – себя обработаю. Коли в зиму еще наняться, – к весне, може, и лошадь заведем. Вот тебе и крестьяне.

Подумал Федька и сказал:

– Что ж! Пожалуй, хошь и так – все равно!

– Знамо, так лучше. Знаешь пословицу: ближняя копейка дороже дальнего рубля! Жди там, когда из города–то что попадет! А тут–то уж верно.

III

Так и порешили Федьку в подпаски отдать. Пошла Катерина к Василью и сказала, что согласна отдать к нему малого. Обещал Василий на пасхе прийти за ним и уговориться.

Праздник встретила Катерина со слезами, с одним Федькой: вспомнила она прежнее житье–бытье и поплакала. Разговелись они как следует: нанесли им соседи молока, творогу, а кто и говядинки – набралось всего на целую неделю.

Середь недели пришел к ним Василий и договорился взять Федьку за двадцать три рубля. Выговорила Катерина в задаток три рубля, а остальные наказала парню до осени не брать.

И стал Федька приготовляться к пастьбе: свил себе кнут, смастерил сумку кожаную, пояс с бляхами добыл – стал настоящим пастухом.

С Егорьева дня и скотину выгнали. Начал Федька к своей должности приглядываться, и сначала не понравилась она ему.

Скотина, пока не обходилась, бегала по полю как угорелая; носятся за ней и пастухи весь день – покоя не знают. Пригонят скотину, пойдет Федька ужинать, – боится в чужих людях и есть–то досыта. Утром – тоже, да с собой ничего не берет: привыкли бабы к напористым пастухам, – иная и не догадается дать хлеба с собой, а спросить малый боялся; доводилось частенько и впроголодь быть. Потом дожди пошли: намочит пастухов, до костей пробьет, а обогреться негде, и дрожит он день целый.

Дальше – больше; стало теплее; показалась травка, и скотина попокойнее стала. Начали бабы на полдни ходить, – стали пастухам молока отливать и яиц носить. Голодать больше Федьке не приходилось.

И привык он к своей должности, не тяжела ему казалась она. В деревне его любили, потому он был не озорной, да и Василий его не обижал, слушался его Федька: куда ни пошлет, никогда не откажется.

Пригнал раз Федька вечером скотину домой, поужинал и пошел в сарай ночевать с Васильем. И говорит ему Василий:

– Ну, Федька, завтра скотину разлучать не будем, погоним вместе, а то с коровами один не сладишь. Слепни, что ли, одолели, – бегают как шальные.

– Ну, что ж, – говорит Федька, – все равно!

Василий улегся на сене и вскоре захрапел. Лег и Федька, да не заснет никак: все мысли разные в голову лезут, не дают заснуть.

То вспоминается ему, как он маленький был, как рос, как с ребятишками баловался. То представляется ему отец больной, бедность, нищета... Потом стал думать Федька, как он отпасет лето, получит расчет и будет хозяйством обзаводиться.

"Купим, – думается ему, – корову, отелится она, принесет телочку. Телку продавать не будем, а будем растить: вырастет – тоже корова будет. А зимой, может, наймусь куда, выживу рублей пятнадцать, да мать что–нибудь заработает, – лошадку купим. И буду я крестьянином, буду сам хозяин, буду работать, пахать, сеять; лето дома, а зимой на стороне. Долго только еще до этого... Да и денег много надо, а у меня зажитых... Сколько у меня зажитых?.. Постой... сосчитаю. По Ильин день двенадцать рублей... в задаток взяли три рубля... Стало быть, девять уже зажил... Осень недалеко: пропасу, получу двадцать рублей, – вот и корова..."

И представляется малому, что купили корову большую, пеструю, как у Петра Карягина, – и радостно бьется сердце у Федьки, на душе весело... а сна все нет. Заснул он только перед рассветом.

IV

Не проспал и часа парень, как стал будить его Василий:

– Федька! а, Федька! Вставай, – будет дрыхнуть–то!

Промычал что–то Федька, повернулся на другой бок и опять заснул. Осерчал Василий.

– Вставай, леший! – говорит. – Выгонять пора! Поднялся Федька как шальной; остановился средь сарая и стал глаза протирать.

– Вишь, разоспался как! Инда ошалел! Пойдем.

Побрел Федька за Васильем, почесывается, шатается и спотыкается на каждом шагу.

Выгнали скотину, размялся Федька маленько, и дрема прошла. Забрело стадо в барскую сечу, разбрелась скотина по кустам и припала к траве.

Пришло время, стал Василий собираться завтракать идти.

– Ну, ты смотри тут, – говорит, – а я пойду.

– Ладно, иди.

Ушел Василий, обошел Федька стадо кругом, видит – скотина смирно ходит – и сел он на кочку, под кустом. Только сел он, застелило ему глаза, заходили красные круги, стали веки слипаться, и голова на сторону погнулась. Надвинул Федька картуз на лоб, да и заснул.

Спит Федька и видится ему, что купили они с матерью корову на базаре и ведут ее домой. Идет Федька впереди, ведет корову на веревке, а мать ее сзади подгоняет. Подошли они уж и на свое поле, и деревня их видна... только чувствует он, что корова тянет веревку. Оглядывается Федька, а матери уж нет, а тереховские мужики окружили корову, и один уж за веревку схватился.

– Что вы, православные! – взмолился Федька. – За что корову отымаете?

А староста и говорит будто:

– Мы не себе, а нам барин велел.

– Какой барин? – спрашивает Федька.

– Какой, какой! – передразнивают мужики. – А тебе что за дело? Отдавай корову.

Кто–то из них толкнул Федьку.

Проснулся парень – стоит перед ним Василий и кричит:

– Где у тебя скотина–то? Дьявол этакий? Проспал, анафемская твоя душа!

Вскочил Федька как ошпаренный.

– Не выдрыхся за ночь–то, черт сопливый! Дорвался здесь спать, – вот и возьми!

Оглянулся Федька кругом – ни коров молодых нет, ни жеребят. Испугался парень, остолбенел даже.

– Что уперся–то? Поди ищи! – кричит Василий.

Вскинул Федька кнут на плечо и пошел по сече. Обошел он всю сечу, завернул в рожь, посмотрел в яровом – нет нигде скотины. Вернулся он унылый к Василью.

– Ну, что?

– Нет нигде.

– Где искал–то?

– И по сече, и в яровом, – нигде нет.

– Ах ты, распроклятый! Что ты наделал–то? Теперь в такую кашу въедешь – и не разделаешься. Смотри тут, – я сам пойду.

И пошел Василий искать скотину.

Долго ходил Василий и вернулся уж после полден. Вернулся сердитый пуще прежнего.

– Что, квашеная морда, нарвался? Скотина на барском дворе, из хлеба взяли.

Федька ничего не сказал.

– Теперь отдувайся.

– Как же быть–то? – спросил Федька.

– Старосту велел привесть, так не отпускает. Пойду за старостой. Смотри тут.

Ушел опять Василий. Опустился Федька на землю: чуял он, что беда стряслась над ним, а боялся задуматься над ней: и так у него все сердце выболело, – не хотелось ему еще больше тревожить его.

Вечером собрал Федька всю скотину и погнал домой. Народ весь был дома, а Василий со старостой еще не возвращались. Только после сумерек пригнали они забеглую скотину.

V

На другой день собралась сходка, потребовали и Василия на мир. Пришел он и стал к сторонке, ждет, что будет. И спрашивает один мужик старосту:

– Что тебе на барском дворе сказали?

– Известно, что! Велели принесть по рублю за штуку, больше ничего.

– А сколько всей скотины–то?

– Семнадцать штук.

– Ловко! Значит, с наградой вас! – сказал мужик Василию.

– Я тут, братцы, ни при чем! – заговорил Василий. – Вина не моя, – я завтракать ходил.

– Этого мы не знаем! – говорили мужики. – Ходи куда хошь, а за потраву плати. Промежь себя разбирайтесь, как знаете, а семнадцать рубликов мы с вас вычтем.

Василий заспорил:

– Как же так? Скотина ваша, вы и отвечаете; мы за вашу скотину не плательщики!

– Нет, брат, шалишь! Мы вам ее сдали, – жалованье вам платим, одеваем, поим, кормим вас, а вы будете спать да убытки нам чинить. Нет, дудки! Много будет!..

– Как знаете, только я не виноват: подпасок упустил!

– С подпаска и вычитай! Он, паршивый, другой раз умней будет.

И положили мужики весь штраф с Федьки вычесть, – велели Василью сказать ему об этом.

– Ну, что, Василий Сидорович? Как там? – спросил Федька у Василья, когда тот вернулся в стадо.

– Весь штраф с тебя вычитают.

– Много ль?

– Семнадцать рублей.

Как громом ударили Федьку эти слова. "Вот те и корова!" – мелькнуло у него в голове; и точно камень навалился на грудь малому: подступили слезы к горлу, повалился он на траву и заплакал, как дитя малое.

<1890>