автордың кітабын онлайн тегін оқу На свою голову
Сергей Терентьевич Семенов
На свою голову
I
В серенький февральский день, в предобеденную пору, по дороге из маленькой деревушки Павлочиной к селу Сорокину шла молодая бабочка. Несмотря на то что погода была нехорошая и дорогу заносило мелким скрипучим снегом, она шла скорым шагом и, видимо, торопилась. Бабочка эта была жена одного крестьянина деревни Павлочиной – Анисья Штучкина. Шла она в село к торговцу, за баранками для своего маленького мальчика, которого она родила только осенью. Анисья могла и не ходить сама, так как еще утром муж ее Кондратий вызывался сам сходить за этим,– но она побоялась, как бы он вместо торговца–то не зашел в кабак да не пропил ее пятиалтынного; с ним это бывало,– и Анисья соврала, что ей нужно еще зайти к одной бабе, чтобы спросить, какое ей средство лучше употребить маленькому от грыжи,– и пошла сама.
"Эх нужда, нужда! –думала Анисья, идучи дорогой.– Вот крестьянами зовемся, а саней своих нету... Если бы были, то я бы запрягла лошадь и живою рукой доехала сюда; лошадь теперь не в работе, только промялась бы, а то вот таскайся пешком, да еще по такой дороге. Фу!" И с этими думами Анисья подошла к селу...
"Вот и задворки! Что бы дома застать Илью Федоровича! а то ну–к нету? придется ждать,– а там Ванюшка расплачется, Кондратий заскучает с ним..."
Вошла в задворки баба. Торговец жил на середке села; потому баба пошла прямо по дороге; миновала она двора два, вдруг из одного двора выскочила желтая, косматая собачонка и бросилась на Анисью... Не успела Анисья и повернуться, как собака вцепилась в подол ее крашенинного сарафана и начала трепать. Анисья вскрикнула, хотела оттолкнуть собаку ногой, но пошатнулась, сбилась с дороги, попала ногой в сугроб и повалилась. Собака, торжествуя, 0x08 graphic
начала рвать ее с большим остервенением: она уже не удовольствовалась подолом, а схватила за голенище валенка и укусила ногу... Баба заблажила во все горло... На крик Анисьи и лай собачонки из двух дворов выбежали мужики и бросились отгонять собаку. Отогнав собаку, один мужик стал подымать Анисью.
– Лх ты нес! Стерва этакая! Что ж ты наделала–то,– ругалась Анисья. разглядывая разорванный сарафан.
– Л ты и оборониться не могла? Такую бабу и такой зверь осилил! – трунил над Анисьей один мужик.
– Да хорошо тебе говорить–то! Самого бы тебя потрепать.
– Ну что ж, попробуй!
– Я не собака; что мне пробовать?..
– А говоришь!
Мужики отправились к себе в избы, а Анисья пошла своей дорогой.
Пришла к торговцу в избу Анисья, помолилась и стала здороваться...
– Здорово,– молвил торговец.– Что это ты в снегу вся?
– Да что, вишь ваше село–то какое, собака было заела.
– Чья?
– Шут ее знает! Во втором дворе от вас.
– А, Машухина! Это его, такая–то стерва собачонка. Больно укусила?
– Да под жилку тяпнула, сарафан вот изорвала да голенищу. Ведь с ног долой сшибла.
– Гм... Ишь окаянная... И чего он ее держит? Словно добра много... Я вот побогаче его, да и то не держу.
– На бабу напал он,– проговорила Анисья.– Попался бы мужик хороший, он бы выучил...
Илья Федорович откашлянулся.
– Оно, положим, и бабе, коль захочет, получить можно.
– Ну, баба что сделает?..
– Подай на волостной суд, вот его и поучат; взыщут все убытки, и вот будет знать.
Баба, насторожившая было уши, печально сморщила лицо и, махнув рукой, проговорила:
– Это–то где ж!.. Не с нашим рылом лезть туда...
– Отчего?
– Ведь туда нужно с деньгами: прежде судьев угостить,
а потом просить–то.
Илья Федорович погладил бороду.
– Ну нет, это неправда; это при старых порядках, действительно, так, а теперь по–новому. Теперь без всякого твоего угощенья, по чести–совести разберут. Я опомнясь сам в волости–то был и слышал: всякую твою мелочь принять должны. .
– Ну да?
– Право!
Баба задумалась; подумав немного, она спросила:
– А как это будет пойти–то, как сказать–то?
– А так, поезжай в волость и заяви: "Так, мол, и так, искусала меня собака,– хочу ублаготворения я получить..." Вот и все тут...
– Разве и вправду так сделать? – вслух подумала баба.
– Знамо, сделай, поучи его, подлеца; он ведь такой пес, гордый, на улице встретится – никогда первый шайки не снимает...
Анисья взяла баранки, завязала их в узелок и отправилась домой.
II
Выйдя из Сорокина, Анисья опустила голову и пошла уже тише, чем сюда. Она вся погрузилась в свои думы и размышляла, как ей будет лучше устроить, на суд пойти. Она обдумывала слова, которые она на суде скажет; представляла, как суд выслушает ее и будет судить Михайлу. В глубине души что–то подсказывало ей, что Михайло не виноват, что виновата собака, но слова Ильи Федоровича: "Коли держишь собаку, привязывай",– твердо стояли у ней в памяти и затемняли все.
"Что ж, ведь правду,– говорила она сама себе – коли собаку держишь зря не распускай. А то это ни ног, ни подолов не напасешься".
"А что как правда, велят заплатить, мелькнуло у ней в голове,– вот хорошо–то было бы..."
И она чувствовала, как сердце у ней поднимается выше и бьется сильнее. "Надо идти..." – твердо решила она и с таким решением пришла домой.
– Ты что так долго шлялась? Малый–то обревелся сов
сем,– встретил Aнисью муж.
Анисья бросилась к люльке, вытащила оттуда ребенка и приложила ого к грудям...
– Чего? – плаксиво заговорила она.– Сходил бы сам скорее.
ИI сходил бы, давеча сама не пустила.
– Мне нужно самой было по делу.
– Что ж сделала?
– Куда к шуту сделала! со мной там беда случилась, собака чуть не разорвала...
Жалко, что совсем не съела...
– Да, тебе можно разговаривать–то; самому бы пришлось, тогда узнал бы...
– Чем же ты ей не пондравилась?
– Кому?
– Собаке–то?
– Шут ее знает! только вошла я в улицу, как она набросится и давай трепать; погляди, что сделала.
– Гм... Ловко! Нот, чан, заблажила–то?
– Смейся, смойся! А ты вот послушай, что добрые люди–то говорят: велят в суд подавать.
– На кого, на собаку?
– Не на собаку, а на хозяина ее. Подай, говорит: там ему прикажут все убытки заплатить.
– Это что ж у тебя кошелек растолстел?
– Ну вот мелет.
– Да как же? В суд–то что надо? Деньги, а без денег как пойдешь?..
– Вот в том–то и дело, что нет. Илья Федорович говорит, что нонче все по чести–совести: без всего приди, выложи,– и рассудят.
Кондратий почесал затылок–.
– Ишь ты!
– Право... Я думаю вот что: съездить пожаловаться.
Кондратий взглянул на бабу, бросил валенок, что подковыривал, пошел к приступке и стал курить.
– Что ж говорить–то не об деле? Я вижу, тебе покататься захотелось...
– Не кататься. Илья Федорович говорит, что беспременно все убытки заплатить велят; може, рубля полтора присудят...
– Пожалуй, держи карман–то! Что ж там, дураки разве сидят–то, что будут за бабий подол по полтора рубля присуждать?
– Не за один подол, голенищу ведь разорвала, поджилку вот укусила. Разве мало делов–то...
Кондратий молча выкурил трубку, выколотил ее и проговорил:
– А пожалуй, поезжай, только на чем? Саней–то ведь нету?
– Ну к дяде Андрею сходи, попроси для этого дела...
– А как пискун–то этот расплачется?
– Я его покормлю да перевью; может, до меня–то и помолчит, ведь до волости–то не бог знает сколько...
– Ну ладно, давай обедать!..
–
Пообедали. Анисья стала кормить маленького, а Кондратий пошел добывать сани и запрягать лошадь. Заложив лошадь, он вошел в избу и проговорил:
– Ну, поезжай! Да только там живей, лишнего не болтай...
– Ну вот, я не знаю; только расскажу, как было дело, и все тут...
– Ну, ну, ступай!
Анисья вышла из избы и поехала в волость. Часа три ездила баба взад и вперед и вернулась сияющая. Подъехала она ко двору и, не выпрягая лошадь, вбежала в избу.
– Ну что? – спросил Кондратий.
– Вот! – воскликнула Анисья и показала две белых бумажки. Одевайся скорей, да вези в Сорокино: это – повестки, послезавтра на суд...
– Ну да?..
– Право слово! как сказала я, они и начали эти повестки писать; ну на, говорит, отдай старосте, если Михайла не согласится мириться, то судить его будем.
– Судить?
– Да, так и сказали: мы его судить будем. Послезавтрого и суд.
Кондратий промолчал, он только про себя подумал: "Н–да... Вот что! За бабу судить! Вот времена–то настали" .
И он стал натягивать на себя полушубок, чтобы ехать в Сорокино...
III
Проводив Кондратия, Анисья обогрелась немного и стала подумывать, как бы ей поделиться всем, чем были исполнены душа и сердце, с соседками. Она стала придумывать, зачем бы ей толкнуться к кому–нибудь, чтобы иметь предлог завести разговор. Вдруг, как на ее счастье, дверь в избу растворилась,– и в нее вошла одна подруга Анисьи. Анисья несказанно обрадовалась и уставилась на подругу, ожидая, что та скажет.
– Здорово, касатка! Зачем это твой давеча у Андрея сани брал?
– Да нужно, родимая, нужно...
И она рассказала обо всем подруге и особенно подчеркнула тс слова, которые ей сказали в волости: "Если не помирится, то судить будем"...
Подруга, слушая это, немало охала и качала головой. Она, как и Анисья, была убеждена, что суд – серьезная штука; с такими пустяками, как собака потрепала, туда нечего и соваться, а особливо бабе,– и вдруг такая новость!
Поговорив еще кое о чем, подруга ушла от Анисьи и зашла кое к кому поведать только что услышанную новость.
В одной избе, как на грех, собралось несколько баб и мужиков, все они, услыхав слова ее, тоже немало охали и качали головами..,
– Ведь вот не знатное дело–то,– сказала баба,– летось моего Проньку кобыла Савостьянова улягнула, я и пошла ему попенять; так он так пугнул меня, что я не чаяла, как из избы выскочить. А вот бы на суд–то!
– Поэтому самое подходящее дело! Собака укусила – и то вот, а кобыла улягнет – чего ж! – сказал один мужик.
– А если волк укусит, можно будет просить? – спросила одна баба.
– На кого ж ты будешь просить–то? Вот чудачка! – молвил другой мужик.
– Это вот если чужая блоха на тебя прыгнет да укусит, еще можно, хозяина найдешь, а волком кого упрешь? – сострил первый мужик.
Все засмеялись. Кто–то выразил сомнение – еще будет ли толк из Анисьиной жалобы.
– А вот увидим: послезавтра не за горами...
Все ожидали с нетерпением послезавтрашнего дня. Анисья накануне суда даже ночи не спала. Она думала, что суд непременно присудит Михаилу заплатить ей, и мысленно распределяла те деньги, которые должно было ей получить. Наступил и судный день. Кондратий опять пошел к Андрею за санями. Запряг лошадь и отправил Анисью на суд...
Приехала в волость Анисья, поставила лошадь к стороне, дала ей сена и пошла в контору...
В волостной конторе все было приготовлено к суду. Стол стоял на нужном месте, судьи в сборе; в сборе были и тяжущиеся; между ними Анисья заметила и сорокинского Михаилу.
Через полчаса начался и суд; разобрали судьи два дела и вызвали Анисью.
– Ну, баба, говори, в чем просишь? – сказал председатель.
– А вот, отцы родные,– заговорила Анисья,– шла, значит, в село к Илье Федоровичу за баранками, и напала, значит, на меня собака и прямо за подол...
– Ну? – сказал председатель.
И Анисья рассказала подробно, как трепала ее собака, как повалила,– и показала, какие изъяны ей нанесла. Судьи выслушали рассказ и обратились к Михаиле:
– Твоя собака?
– Моя...
– Что ж ты ее без привязи держишь?
– Сорвалась, право слово, сорвалась...
– А, сорвалась, так, батюшка, нельзя. Как статья гласит?
Отыскали статью, прочитали, и председатель обратился к Михаиле:
– Ты виноват.
– То есть как? Стало быть, чем же?
– А тем, привязывай!
– Да, право, на привязи была, да сорвалась.
– Глядел бы да не допущал.
– Да разве углядишь? ведь не думано.
– Ну коли не думано, так вот заплати ей... два целковых будет?
– Будет,– отвечали судьи.
– Ну вот, два рубля и выложь...
Михайло опешил.
– Два рубля? Да что вы, родимые? пожалейте!
– Это вот ее попроси, она не смилуется ли,– указали судьи на Анисью.
– Родимая! – обратился Михайло к Анисье.– Ослобони, ну что тебе доспелось?
Но Анисья, услыхав о двух рублях, твердо решила но сдаваться...
– Как что доспелось? Ишь ты. Если бы тебя так искусать, тогда узнал бы...
– Да на, кусай! Откуда хочешь начинай, только не тревожь, ради бога.
– Что ты, бог с тобой? Чего я тебя буду кусать? Что зря болтать, я убытки взыскиваю...
– Да что же, неужели у тебя на поджилках на два рубля добра выкусила? Побойся бога–то!
– Я не о поджилках говорю, у меня вот сарафан разорван да голенище испортил, за это заплати...
– Да не два же рубля? Да стоит ли этого собака–то?.. А то вот что, если уж на то пошло, то возьми ее себе... Что хочешь над ней делай!
– Что ты, бог с тобой, куда она мне? – отбивалась Анисья.– Мне деньги подай!
Михайло понял, что бабу не упросишь, и махнул рукой. Председатель, видя, что примиренье не состоялось, велел писать приговор...
– А как же мне с него получить? – обратилась Анисья к судьям.– Поучите!
– Ты отдай ей, не канителься,– сказал Михаиле председатель,– а то худо будет. Через старосту стребуют.
– Ладно уж, дома отдам, сейчас нету,– сказал Михайло и горько вздохнул...
Анисья поняла, что делать больше нечего, и поехала домой.
Домой приехала Анисья торжествующая; только она вошла в избу, как, обратившись к мужу, затараторила:
– Ну вот, ты еще думал, ничего не выйдет... Ан и вышло: два целковых присудили...
Получила?
– Нет, не получила, а завтра поеду получать.
– Вот как–с,– проговорил Кондратий и замолчал.
Вот получу деньги, куплю себе ситцу, новый сарафан справлю, да, може, еще Ваньке на рубашку выгадаю,– загадывала Анисья.
Услыхали павлочинцы, чем дело кончилось, удивились; некоторые бабы даже позавидовали Анисье.
– Ишь ведь счастье какое! собака укусила, и два целковых... Дела!
Анисья, видя это, еще больше торжествовала. На другой день она, истопивши печку, поехала получать деньги. Михайло не упирался; он отдал два целковых и только обругал ее вдогонку.
– Ишь, дьяволы! таскаются тут, распустивши хвосты–то, а там и плати им.
Анисья не обратила внимания на эту ругань и, завернувши бумажки в узелочек, живо поехала домой.
Приехав домой, Анисья отпрягла лошадь, велела Кондратью отвезти сани к хозяину, а сама пошла в избу. Кондратий отвез сани, пришел домой, и только хотел начать уговаривать жену – полученные деньги истратить вместо сарафана на сани, как в избу вошел дядя Андрей.
– А я не спросил тебя, когда ты мне дровни–то подвез: что, получили деньги?
– Получили.
– Неужели правда?
– Правда, два рубля...
– Значит, не задаром мои сани ездили?
– Нет.
Ну так угощение с вас?
– За что?
– Да вот за то, что сани мои брали, ведь три дня ездили.
– Да что им сделалось–то, дядя Андрей? – сказала Анисья.
– Мало что, а тебе что сделалось? А вот два целковых заплатили.
– Мнс–то присудили.
– Ишь ты какой жадный, дядя Андрей,– не вытерпев, проговорил Кондратий.– Как тебя на чужое добро зависть–то мучит!
– Он сроду такой сквалыжник! – сказала Анисья.
– Кто, я сквалыжник? Ах ты шлюха, смеешь ты мне эти слова говорить!
Постой, ты не ругайся,– ощетинившись, крикнул Кондратий,– я в своем доме не дам...
– Велика ты фря в своем доме,– побирушка!
– А ты чужеспинник: сноху работой замаял, а сам на печке лежишь, крикнула Анисья.
– Врешь, стерва! – закричал Андрей и подступил к Анисье. –Это ты на муже верхом ездишь да за нос, как дурака, водишь
Кондратий взял за плечи Андрея и вытолкнул его из избы. Андрей остановился в сенях и хотел было упереться, но Кондратий вытолкал его и из калитки.
– А, ты так–то, разбойник? Постой! Я с, тобой расправлюсь; вы думаете, для вас одних суд–то устроен? Нет! И мы найдем дорогу,– грозил Андрей.
– Ищи, дьявол тебя задери! – крикнул ему вгорячах Кондратий.
Действительно, на другой день староста привез Кондратию повестку, которой его вызывали через две недели на суд в качестве обвиняемого в оскорблении действием Андрея Бакулина. Получив повестку, он почувствовал, как сердце его заныло, и ему стало очень нехорошо.
"Вот так попался,– подумал он,– теперь беда: за то, что собака укусила, на дна рубля осудили, а мне, значит, и не так еще нагорит".
Когда староста ушел, Кондратий со злобой накинулся на жену.
– Вот, стерва, указала дорогу на свою голову: не заводила бы тогда канители, може, ничего бы не было, а то вот!..
И он ткнул ей под нос повесткой и отвернулся. Анисья хотела заплакать, но, поняв, что она действительно во всем виновата, только сморщилась и низко опустила голову.
1893 г.
