Часть 1 Кот Гения и код графомана
Глава 1 Если ангел поет о любви
Если ангел поет о любви, то мы остаемся
В объятьях музыки и страсти.
И даже когда стихает музыка, она остается в наших сердца.
И вот под сводами органного зала снова звучит саксофон.
Какое это чудо « Грустная песня первой любви».
Какое чудо ты, владеющий нашим миром, такой юный и прекрасный.
Я понимаю, что такие концерты бывают не часто, возможно только раз в жизни.
И надо благодарить судьбу за то, что они случаются, ведь их могло бы и не быть вовсе.
Но в моей жизни, когда уже и не ждешь ничего, и только снег кружится над головой, вдруг звучит эта музыка «Грустная песня первой любви».
И каждый, сидящий в зале, понимает, что она звучит только для него одного, и только я смею надеяться на то, что ты играл для меня на этот раз.
Только один раз в своей жизни.
Песня ангела — моя лебединая песня, но как радостно и сладко сознавать, что она все- таки была. И мы были в объятьях музыки, да такой великолепной, что с ней ничто в мире не может сравниться.
Ангел растает в небесах, но оставит память и музыку, о чем еще может желать смертный, с ним однажды столкнувшись — этого больше, чем достаточно
Когда ангел улетит, может быть на ладони останется перо из крыла ангела, и тогда мы сможем записать самые лучшие свои творения, они творятся только пером из крыла ангела
Перо из крыла ангела Дар демиурга
Говорят, что поэтический дар приходит только к тому, кто встретил своего ангела, и тот, храня его и веря в избранность, подарил перо из своего крыла. Только таким пером можно писать шедевры, которые останутся в веках.
Я долго ждала своего ангела, а когда он, наконец, появился, и сказал, что у меня все получится, что он разыскал меня именно для того, чтобы подарить волшебное перо, я попросила его вернуть тебя.
Ангел взглянул на меня и усмехнулся:
— Ты хочешь променять свой чудный дар на какие-то непонятные отношения с темным созданием, зная, что ничего не выйдет, и ты будешь несчастна?
И я сказала:
— Хочу, даже если я буду несчастна и одинока.
Ангел пару минут пристально смотрел мне в глаза, развернулся и пошел прочь. На ладони у меня осталось перо от его крыла.
Он так и не вернул мне тебя, потому что точно знал, что мне нужно.
А я сама до сих пор этого не знаю. Но я стала забывать твою улыбку..
Была душа безмерно тяжела,
И не хотелось знать, что будет после,
Когда я вслед за ангелом пошла
И оказалась в снежном нежном поле.
Подобрала перо его крыла,
Оно мне для шедевра пригодится,
Моя судьба неведома была,
Но вот же угораздило влюбиться,
И о шедевре быстро позабыв,
Искала я его, звала напрасно,
И только пустота, в шуршанье крыльев
Мне слышалась так четко, и так ясно
Мне было, что любовь ушла, смеясь,
И остается рядом лишь измена,
И порвана с забытым миром связь.
Но стала я легка и вдохновенна.
И ангел улыбается с небес,
Он сразу знал, что нужно мне, в тумане.
Ждет новых сказок заповедный лес,
И он-то не предаст и не обманет…
Парящий вдали
Ангелы бывают разными, как и люди. У этого, прилетавшего, когда ему вздумается и внезапно исчезавшего, был саксофон. И как он играл. Божественно. Разве по-другому может играть ангел?
И маленькая девочка, с детства слышавшая эту восхитительную музыку, счастливо улыбалась во сне. Она верила, что и сегодня обязательно услышит его.
Она почти ничего не ведала о мире, но знала, как прекрасны ангелы и как восхитительна может быть музыка.
И она парила вместе со своим ангелом в том мире, куда не было дороги другим, потому что в небеса по разноцветной радуге могут подниматься только ангелы и маленькие дети.
Они гуляли там, среди звезд, открывали разные удивительные миры, а утром она рассказывала о том, что видела, хотя ребенок не может передать словами всех тех великолепных красот, но в зеленоватых глазах ее отражался тот мир.
Мама тревожилась за своего ребенка, сама она никогда в детстве не видела ангелов, не слышал такой музыки или успела забыть о том, как это бывало когда-то. И ангел, видя, что он доставляет столько хлопот взрослым, стал потихоньку отдаляться. В мире было столько восхитительных детей, которым тоже нужна была его музыка, но чтобы его девочка не особенно переживала, он порой навещал ее. Она ждала его все время.
И тогда она прислушивалась, как только возникали звуки саксофона где-то очень далеко, она забывала обо всем и стремилась туда, откуда они доносились.
Если поблизости были взрослые, он не показывался сам, чтобы не тревожить их, и только музыка парила в пространстве.
Однажды на рассвете, когда все еще спали, девочка тихо подошла к распахнутому окну и увидела его снова.
— Ты вернулся? Я так долго тебя ждала…
Но, едва показавшись, он снова исчез.
— Она снова видит ангелов, — услышала она голос мамы за спиной.
— Но послушай, какая музыка, там вероятно и на самом деле ангел играет, — постарался отвлечь ее от грустных размышлений отец.
— Если бы ты интересовался соседями, то узнал бы, — говорила мама, что к нам переехала интересная семья, там такой талантливый мальчик, о нем еще узнает весь мир, и мы будем гордиться тем, что жили с ними рядом.
Даша не хотела верить маминым словам. Она никогда не видела того мальчика, не слышала, как он играет. У нее был ангел с саксофоном, и она знала, что он обязательно вернется, как только родители немного успокоятся, и зазвучит эта музыка, великолепная, восхитительная, божественная музыка.
№№№№№
Переполненный концертный зал рукоплескал знаменитому саксофонисту. Он только что исполнил для них «Грустную песню первой любви».
И когда музыкант вернулся к реальности и, наконец, взглянул в зрительный зал, он увидел женщину с грустными глазами.
Он не мог знать многих вещей: того, например, что когда-то очень давно, целую вечность назад, они жили в одном доме в новом микрорайоне. В этом городе она прожила всю жизнь, а он покинул его еще в юности и потом только изредка возвращался сюда на несколько дней, утомленный красотами мира.
Он не знал, что она спешила на все его концерты, для того, чтобы на мгновение вернуться в детство и услышать ту музыку, которую дарил ей когда-то ее ангел.
Иногда ей казалось, что эта та самая музыка, иногда она совсем не узнавала ее. Тот, кто для нее играл теперь, был только человеком, хотя и безумно талантливым музыкантом. И хотя он был профессионалом, но ведь у него было порой плохое настроение, усталость, свои проблемы. И в такие минуты она даже радовалась, и верила, что вернется ангел, что она не обманулась в детстве.
Но сегодня, когда она услышала «Песню первой любви», которую знала от первой до последней ноты всю жизнь, хотя и не знала тогда, как она называется, она поняла вдруг, что ее ангел не вернется больше никогда.
Аплодисменты не смолкали, ему несли цветы, сколько же было цветов. Ему говорили какие-то слова, каждому хотелось прикоснуться к его тонким пальцам, унизанным перстнями — руки музыканта- всегда чудо. И только она ни за что не согласилась бы приблизиться к нему, потому что тогда исчезнет последняя иллюзия.
Грустная женщина возвращалась в свой уютный дом. Она торопливо шла пешком по окутанным тьмой улицам. И вдруг где-то высоко в небе зазвучала музыка. Та самая, как когда -то в детстве.
Ангел решил появиться снова, чтобы она перестала рыдать и улыбнулась. У него как всегда было очень много дел, и дети ждали его появления, но он решил еще раз сыграть для нее «Грустную песню первой любви»
Глава 2 Шутка кукловода или Мертвые души
Сначала треснуло зеркало в прихожей. Но я рванулась на улице, потому что опаздывала, и подумала о том, что и в моей квартире может поселиться кто-то из разбитого зеркала.
Как же прочно живет в нас каждая фраза, каждое слово романа века. Недаром ли пугливые, полуживые души так не любят это повествование, оно приводит или в шок, заставляет почти терять рассудок?
Я люблю роман.
Сейчас я спешу на свидание и почти счастлива. Но можем ли мы знать, кого встретим на пути, что случится с нами к вечеру, через час, да что там, через мгновение?
До места свидание я добралась без происшествий, успела забыть про треснувшее зеркало и даже любимый роман.
№№№№№№№№
В большом торговом центре мой спутник останавливается, ласково берет меня за плечи и поворачивает в свою сторону. Он хотел сказать что-то важное, о напомнить чем-то, может быть поцеловать (мечта идиота), но произошло невероятное.
Прямо за его широкой спиной я вижу прекрасное создание в одном купальнице и столбенею. Опасность? Соперница?
Только через минуту становится ясно, что это не моя прекрасна соперница, это манекен, дорогой, хорошо сотворенный, так что сразу и не понять, что это не человек, а кукла.
Думаю о том, что могла переживать, в какие стороны шарахаться, если бы мы оказались, скажем, среди восковых фигур в знаменитом музее.
Наверное, так и рождаются фильмы ужасов.
Но куклы остаются куклами, а люди все-таки не куклы, на первый взгляд хотя бы. Почему у меня создается впечатление в том самом огромном торговом зале, что здесь есть манекены неподвижные и двигающиеся в разные стороны. Все, кто двигается — живые, если к ним прикоснуться, они вероятно, теплые. И все-таки это впечатление не исчезает.
Мой спутник, философ и по образованию и по отношению к жизни, и потому остается только рассказать ему, о чем я в этот момент думаю.
Просто, наверное, выражение лица у меня какое-то странное, не очень понятно, что меня так волнует. Хочу ли я дорогой подарок, или что-то иное не дает покоя. Правы мудрые женщины — мужчинам надо объяснять все, что мы хотим сказать, почему они должны догадываться, а то еще бог знает, до чего догадаются.
Мы спускаемся на первый этаж в кафетерий, чтобы поговорить немного. Выслушав меня, он улыбается.
— А ты только сейчас догадалась о том, что половина тут мертвых душ?
Хороший поворот, он издевается или на самом деле это так?
А он не унимается.
— Ну, посмотри на мужчину за тем столиком, думаешь, он жив?
Не знаю, человек поднимается и идет куда-то, вероятно, скорее жив, чем мертв.
— А вот это девица, — не унимается философ, — думаешь, она что-то чувствует, мы все для нее не бесцветные тени? Она не наткнется на тебя, когда пройдет мимо, но в ней с самого начала не было никакой жизни.
Я понимаю, что сейчас он мне расскажет какую-то историю, чтобы доказать собственную правоту, потому что я не особо ему верю, но в глубине души подозревают, что он прав. Просто озарение какое-то. Хотя в голове это все-таки не укладывается.
— Понимаешь ли, в чем дело, — начинает он, — мы привыкли думать, что при рождении, когда младенец делает первый вдох, душа в него вселяется, кто-то говорит, что она появляется еще в утробе матери, когда плод начинает шевелиться, а здесь только просыпается окончательно.
— А это не так? — невольно вырывается у меня.
— Это так, — соглашается он, — интересно то, что происходит потом с душой, которая принадлежала уже дюжине людей до нас и накопила столько всего в своей оболочке. А как она приживется на этот раз, как будет развиваться, сможем ли мы ее оживить окончательно, чем наполним, сделаем ли своей или она будет отторгнута внезапно.
— И что же происходит?
— Вот и происходит развитие, она должна попасть в это время, в это пространство, она должна комфортно себя здесь чувствовать и развиваться, а не сбежать от нас, как неверная жена к другому мужчине. Ты думаешь, что такое клиническая смерть, как ни побег души из тела? Если найдется подходящая душа поблизости и успеет вселиться в еще не остывшее тело — человек оживает, если же нет, то увы….
— Не повезло бедняге…
— Недаром, люди, которые возвращаются, не любят рассказывать о пережитом, а если рассказывают — одно и то же, о коридоре, свете, то, что они наверняка до этого читали или слышали от других. А на самом деле ничего они не помнят и не знают, сбежавшая душа вряд ли вернется назад, а совсем другая только пытается прижиться к этому телу, она ничего о нем не ведает, все начинается сначала, вот и молчат, бедолаги.
— Но ты говорил о живых людях, у которых мертвые души, — напомнила я ему, капризно поджав губы.
— Да, конечно, прожил человек половину жизни в тумане, ничего не хотел, ничего не делал, что же ты думаешь, душа у него еще жива? Нет, формально, она может и трепыхается, но это мертвая душа. Ведь люди порой умирают еще задолго до своей физической смерти, им не обязательно для этого лежать в коме и не шевелиться. Он может и шевелиться, но душа — точно мертвая.
— И что же делать? — спросила я, вспомнив все больные вопросы наших революционеров, которых разбудили несчастные декабристы.
Он молчал, разглядывая кого-то, наверное, пытаясь определить, мертвая или живая у него душа.
— Что делать, чтобы душа не умерла раньше срока, и вообще оставить ее в целости и сохранности — учиться, развиваться, забыть о покое, пусть он только сниться, музыку, стихи писать, кино снимать — творить одним словом, — с пылом говорила я.
— Ну, это банально, хотя для начала не мало. Но есть еще одна тайна во всем этом действе. Желательно бы узнать, кому принадлежала душа прежде, совпасть с теми, кто уже владел ею, кто пытался развивать и сохранить то, что он накопил за свою жизнь, ведь без их помощи и без их опыта мы не сможем много сделать и снова все начнем сначала. Если успеем начать, — он таинственно замолчал.
— Узнали, а потом?
— А потом подумать о современном мире, в который мы ее бросаем, вот с поправкой на изменившиеся реалии и развивать ее дальше, все время неустанно, восстанавливать, оживлять, поддерживать тот огонь, которым она питается, конечно, не при помощи вина, азарта, а то и наркотиков. Так ее только и можно умертвить раз и навсегда.
Около нас остановился человек, на диво красивый. Он был так похож на Александра Блока в молодости. Вероятно, это сходство замечали с самого начала многие, и говорили ему все время о том, что он удивительно похож на первого поэта серебряного века.
Но я заметила и другую особенность — он был мертвецки пьян, нет двигался почти не раскачиваясь в стороны, но он до такой степени был выключен из реальности, что если бы другой человек шел к нему навстречу, то он бы не смог свернуть, отстраниться, отойти в сторону, и просто бы врезался в него.
— Вот, лучший способ умертвить душу, о наркотиках я не говорю, ее просто выключают, усыпляют, и назад вернуться она едва ли сможет, да мало ли способов, как можно убить душу. Если она и была бессмертной, то с этим давно покончено, еще до нас постарались.
— Куклы и кукловоды, — я снова вспомнила о красивом манекене, который заставил меня до такого додуматься.
— А самое главное, что мы сами и куклы и кукловоды одновременно, каждый в своем мире и кукла и кукловод. Пока душа не умерла, человек может все, но стоит только ее потерять или убить, и он уже остается просто куклой, тогда и появляются другие кукловоды, вот это настоящая беда. Но стоит ли жалеть о том, кто уже успел погубить свою душу, и передает себя в руки другого, прекрасно понимая, что ничего хорошего ему не дадут, а скорее наоборот, отберут даже то, что еще осталось, тот мизер, который у человека еще был, чтобы окончательно швырнуть его в пропасть.
— Тогда бес забирает его душу? — спросила я, вспомнив знаменитый сюжет.
Мой спутник рассмеялся.
— А теперь я открою тебе величайшую тайну, а на кой ему нужна такая душа, несчастная, измотанная, затравленная? Ты веришь, что Мефистофель — это тот старьевщик, который тащит с помойки все к себе в дом и захламляет его изношенными мертвыми душонками? Господин Чичиков хотел за них хотя бы монеты получить, а ему зачем это нужно?
На этот раз я и удивилась и встревожилась по-настоящему. И на самом деле, как глубоко сидят в нас те самые заблуждения, которые кто-то и когда-то внушил нам.
— Тогда почему он возится с ними? — не сдавалась я.
— Догорая, а не ты ли писала о чертях в Пекле, кочегарах и тружениках, которые не видят белого света, в отличие от твоих забавных бездельников сатиров из заповедного леса.
— И что? — невольно вырвалось у меня.
— И то, что когда-то он был наказан, проиграл в кости Велесу — богу всего живого на земле, твоему любимому богу, и с тех пор он должен собирать эти мертвые души и бросать их в топку, чтобы они не возродились больше, чтобы на свет не смели показываться. Заставь Мефистофеля души собирать, он много чего натворить может, творческая личность. Ну, самовольничает, конечно, когда ему кажется, что душа уже никчемная, ее пора сжигать, а человек упрямится, не отдает душу. Но это не значит, что она нашему Мефи нужна, просто он так считает, а уж упрямства у него — сама знаешь. Но самое главное, что он редко ошибается, если человеку и удается защитить, отстоять свою душу, та самая душа очень скоро все равно у него оказывается. Тогда в морозную зиму становится немного теплее — мертвые души — это самое лучшее топливо, да и для чертей передышка, можно перекурить. Она ведь горит очень долго, пока все жизни не выгорят, не обратятся в прах. Вот на это только и годится мертвая душа, но хоть какая-то польза для остального мира.
— Странно, а я все пыталась понять, зачем ему нужны эти души.
— Вот затем и нужны. Но какое же преступление совершает человек, который не может сберечь душу, он уничтожает надежды на возрождение, все то доброе и светлое, что успела душа накопить до того, когда пришлось ей вселиться в это тело и сделаться мертвой.
№№№№№№№№
Мы все еще сидели в старом кафе, перед глазами у меня мелькали какие-то люди. Но не они мне были интересны, а мои знакомые, близкие и дальние. Хотелось узнать, понять живые или мертвые у них души?
— Хочешь научиться определять это безошибочно? — спросил мой спутник
Я подумала немного.
— Нет, не хочу, боюсь. Пусть остается надежда на то, что они скорее живы, чем мертвы. Не хочу думать, что они годятся, только для растопки и обогрева космоса.
— Но ты ведь хочешь спросить о тех, кто еще живы?
— Да, скажи, как они живут?
— Они неустанно совершенствуются, стремятся вверх, занимаются наукой, творчеством, и тогда те, кто были до них, они появляются в нужный момент и помогают им, конечно, если род занятий угадан и Сократ может помочь такому человеку, да еще в современной обстановке. Все это почти на грани шизофрении, недаром же гениев объявляют сумасшедшими, именно те, с мертвыми душами, когда лопаются от ярости, зная, что им этого не дано.
— А зависть? — вдруг догадалась я.
— Зависть мертвых к живым — это вечная проблема, — только такая зависть и возможна. Вот мы и подошли к самому главному, если кому — то и в чем-то завидуешь, если это сжирает тебя и не дает покоя, то ты скорее мертв, чем жив, потому что живые не завидуют, у них напрочь отсутствует такое чувство. Только смерть может завидовать жизни, помнишь, какой тьмой наполнена первая и каким светом — вторая. Вот тогда Смерть при помощи зависти и злости и пытается бросить тень на жизнь, мертвая душа на живую, для этого особенно годится сквернословие, пустые стихи по случаю, смерть всегда считает, что рифмованным словом можно сильнее воздействовать на жизнь.
— Но ведь Словом можно убить…
— Да, конечно, можно, только убивает такая душа окончательно себя саму, мертвые слова, исторгнутые из мертвой души, да еще сложенные в стихи причиняют вред только тому, кто их исторг из своей утробы. Поэтическая змея кусает и травит только саму себя — это еще одна тайна творчества, оно не может причинить вреда другим, только творцу, ведь про идею бумеранга тебе не надо рассказывать.
— Все так страшно?
— Все так серьезно, а когда это творчество было игрушкой — это бомба, которая разрывается у нас в руках, если мы нарушаем какие-то негласные заповеди и законы, впрочем, как и везде.
— Пусть они пишут, это лучше, чем пьют водку или издеваются над близкими.
— Лучше? — спросил мой спутник и усмехнулся, — а ты не помнишь случайно, за что Писателю голову оторвали, ну отрезали, отрезали, не морщи так носик, но ему легче от этого не стало. Ну не хочешь Берлиоза, тогда вспомни, почему освободили разбойника и казнили того, кто только словами бросался, и храм веры разрушить собирался, чего это они все так против него настроились, если слова безобидны, и нести можно всякую чушь?
Мне становилось страшно. Мой кукловод, тот, который во мне, рванулся прочь, кажется, я еще была жива, и могла управлять собой сама. Или только кажется?
Слабым жестом философ предложил мне прогуляться. Я поднялась, чтобы последовать за ним.
Незнакомец загадочно улыбнулся и растворился в воздухе.
Глава 3 Общество мертвых Писателей
Если рукописи не горят, то они бессмертны?
Но среди бессмертных попадаются и мертвые рукописи такая вот беда…
(Дневник кота Баюна)
Писатели собираются в полночь в нехорошей квартире.
На том свете, где они вроде бы жили, литераторы называли себя громко писателями или тихо сочинителями увлекательных историй.
Но это было давно, очень давно. Тогда они были еще живы, или казалось, что живы: двигались, ели, пили, иногда занимались сексом со случайными и не случайными женщинами, а все остальное время писали и писали, свято веря в то, что они прорвутся в мир, их будут читать, ими будут восхищаться. Восторженные толпы не будут давать прохода, а каждый из них станет богатым и знаменитым, да что там просто Пророком, Мессией проснется в один прекрасный день.
Какой-то умник твердил, что прорвутся к своим читателям только единицы, и каждый из них мнил себя той самой единицей, которая обязательно станет Мыслителем и Пророком, Пророком и Философом…
Ни один не стал, хотя тогда они этого знать не могли, потому и умерли еще при жизни, забыв сначала о женщинах, потом о вине, а потом и пище реальной, осталась только пища духовная, но была она скудна и убога, потому и исчахли творцы окончательно.
Но они продолжали делать вид, что живут и что-то сочиняют.
Ведь все очень просто, сначала нужно создать текст творения, потом скрепить его мертвой водой (в любой приличной сказке описано, как это делается), потом, а вот потом надо добыть каким-то хитроумным способом живую воду, чтобы вдохнуть в плоть творения, явить миру его энергетику. Оно должно манить, притягивать, зачаровывать, не отпускать от себя читателя, взять в плен раз и навсегда — всего то ничего.
Но на мертвой воде у самых лучших из них все и обрывалось. Ткань повествования дорабатывалась, вычищалась, приводилась в какую-то определенную форму, порой очень приличную форму, с этим не поспоришь, и тогда писатель, подобно древнему Пигмалиону любовался своим почти совершенным творением. Казалось, еще чуть-чуть, одну искру, и вспыхнет костер, который осветит тьму и согреет душу… Но ничего не случалось.
Теперь писатель мечтал только об одном, чтобы оживить это творение, и с ним живым и прекрасным и оставаться, ведь никто и ничто другое в том мире ему и не было нужно. А вот здесь все рушилось и рассыпалось в прах.
Они спрашивали друг у друга, собравшись вот так же в полночь, что же нужно сделать, чтобы творение ожило и задышало.
Кто-то вспомнил старинный миф (писатели получили классное и классическое образование), они говорили о том, что древний скульптор обратился к самой Афродите, и она оживила творение, в которое он был влюблен. Галатея шагнула к нему, чтобы остаться с ним навсегда.
— Но где же нам взять богиню любви, если они все давно превратились в Магдалин? Они тоже стали мертвыми.
Это случайное признание и открытие привело в уныние многих, но они не теряли надежду.
Тогда кто-то вспомнил о Бабе Яге, она была вечной ведуньей, жила на границе миров, и уж она –то точно могла им помочь.
Они долго скитались по заповедному лесу, давно превратившемуся в дремучий, ведь никто не следил и не ухаживал за ним. Но не нашли там никакой древней старухи, и вернулись в свой мир с пустыми руками.
Какими бы учеными не были наши писатели, но они не могли знать, что Баба Яга была сорокапятилетней красавицей, Царевной лебедью на заповедном озере. Она никогда не была той безобразной старухой, какой рисовали ее злые и коварные люди, крещенные когда-то огнем и мечом князем, которого напрасно назвали Святым.
Кто-то из них даже полюбовался ею издалека, но они боялись русалок, не ведая, что те вовсе не в воде, а не деревьях у славян селились.
Еще больше писатели боялись чертей, которые были только зеркальным отражением самого человека, и это черти должны были их испугаться, потому что люди превратили их в чудовищ и пугал, стали обзывать бесами, творцы боялись всех духов, потому что для мертвых поэтов страшен любой живой дух, будь то Леший, Кикимора, Домовой, Русалка, а уж черт как страшен-то.
И духи сторонились их в те времена. Духам не нужны были мертвяки, они стремились к живым, только с ними и оставались всегда.
Так и пришлось вернуться Писателям с пустыми руками назад. Они смотрели на свои прекрасные, но мертвые творения и понимали, что жизнь прожита зря, что ничего они не смогли сделать в этом мире, и пора было уже покинуть его, забыть о той неудачной попытке жить и творить…
Так и ушли чуть раньше или позднее…
Уже встретившись на том свете, Мертвые писатели узнали друг друга и создали свое общество. Они мечтали только об одном — оживить свои мертвые творения и вернуть их в тот мир, чтобы труды не пропали даром.
Разве не объяснял им Таинственный профессор, что рукописи не горят… А если они не горят, то их нужно оживить, не могут же бессмертные творения оставаться мертвыми.
Тогда они и узнали о литературных сайтах, и решили прорваться в сеть, понимая, что это последняя возможность оживит своими творения.
— Они станут известны всему миру.
— У каждого творения найдется свой читатель.
— Кто-то запомнит их и оставит навсегда, передаст своим детям и внукам.
На разные лады повторяли эти слова окрыленные писатели, посылая нам в сеть свои творения, замирали в ожидании их оживления и своих читателей. Но мертвым грузом висели произведения в сети, никто никогда не открывал их, словно на каждом стояла черная метка.
Какой-то чудак собрал все непрочитанные творения на одной странице, а сверху подписал: «Общество мертвых писателей»…
Когда писатели увидели это, сначала они обрадовались, им казалось, что это может привлечь к ним внимание. Они помнили старую истину о том, что человек умирает во второй раз, когда о нем забывают, и не хотели снова умереть…
Но читатели и другие писатели обходили стороной эту странную страницу, никто ни разу не открыл творения. Живые старались держаться подальше от мертвых..
— Они думают, что их творения живые, — усмехнулся самый старый и самый несчастный из мертвых писателей.
— Они живут надеждами на то, что это так, а надежда умирает последней.
В нехорошей комнате на том свете повисло молчание.
— Если бы знать, что так все обернется, — вздохнул седовласый Пигмалион, писавший очень интересные рассказы, они были почти живыми, им не хватало только одной какой-то искорки, чтобы разгореться и полыхать. И если бы она попала на рукопись, то текст бы ожил, задышал, наполнился светом и энергией.
В это время ветер распахнул прозрачные шторы и начался звездопад.
Но разве могут падать все звезды сразу? Так не бывает ни на этом, ни на том свете
— Это не звезды, это искры из небесной кузнецы Сварога…
— Они сотворят пожар в мире?
— Нет, они упадут на некоторые творения, которые создают живые писатели, и вот тогда и родится то, что задышит, засверкает, обретет бессмертие.
— Почему же этого не случилось ни с кем из нас?
— Потому что писателей слишком много, на всех искр не хватило…
— Но ты знал об этом, почему же не остановил нас.
— А зачем? Если бы вас не было, мы бы никогда не узнали живые творения, не смогли бы отличить одни от других…
Таинственный Профессор был невероятно жесток. Но впервые мертвые писатели узнали, что они были только массовкой, только толпой, только теми неизвестными мертвыми писателями, на фоне которых и должны были засверкать те избранные, живые, вечные, которым досталась искра из небесной кузницы Сварога. Потому они и смогли сварганить свои произведения, так, что те заполыхали, задышали, ожили, стали бессмертными….
№№№№№№№
Печальный ангел рассказывал эту историю почти знаменитому писателю, у которого было издано уже несколько книг.
Тот оторвался от очередной своей рукописи, прислушался…
— Ты хочешь сказать…
— Позвони любимой женщине, сходи с ней погулять на набережную, в старый парк, в уютное кафе, сегодня такая чудесная погода.
— Ты хочешь сказать.
— Я хочу сказать, что жизнь прекрасна, и она быстро проходит.
— Нет, нет, мне нужно дописать мое творение, ты увидишь, оно будет самым лучшим, оно будет живым, а со временем станет бессмертным, я это точно знаю.
Он замолчал, взглянул на то, как сорвалась и упала звезда или искра из кузнецы Сварога…
Почти знаменитый писатель позавидовал каком-то неведомому, далекому счастливчику, который работал не зря. Ведь теперь он точно знал, что искра упадет на какое-то творение.
— Если искры падают, значит, у кого-то появится шедевр, — говорил ангел, — но ночь страсти с любимой женщиной, разве это не прекрасно?
Писатель опомнился, пелена спала с его глаз, чары растаяли, и он потянулся за сотовым телефоном.
Только бы она была дома…
Если не везет в творчестве, то ведь должно повезти в любви, иначе зачем мы пришли в этот прекрасный мир…
Глава 4 Эпилог сгоревшего романа
На камин наплыла громадная тень — глыба мрака.
Арсений помедлил мгновение и швырнул рукопись, а потом диск в огонь.
Охранник, огромный детина и страстный почитатель таланта Алины, поморщился и сжался… Он не мог поверить, что министр (так они между собой называли патрона) на это решится.
Не мог же он так просто уничтожить ее лучший роман, лучший, Арсений в том не сомневался, и его вкусу можно доверять, сколько их гениальных было на его веку. Никогда не ошибался, всегда был тверд и уверен в себе.
Значит все напрасно, зря он терпел этого тупого, грубого, жестокого министра, и все ради того, чтобы как-то если не защитить, то предупредить его милую жену, а все романы, которые она писала все эти годы, а он читал, читал первым, потом приобщался весь остальной узкий круг их друзей и знакомых..
То, что именно этот роман сожрет пламя, такое Охранник и представить себе не мог. Ведь они вместе с Алиной были почти у цели, еще один шаг, один миг, и можно праздновать победу.
Диск, этот осел догадался, что нужно сжечь и диск, а он как герой известного романа готов был броситься в камин, чтобы достать, спасти, уберечь… Но стоял неподвижно.
Да и как можно было ревновать Алину, их Алину к этому юнцу, да еще футболисту, да вратарю.
Нет, вратарь, он конечно, хороший, в футболе охранник разбирался не хуже, чем в литературе. Особенно после того, когда его любимый олигарх купил футбольную команду, пришлось разобраться, чтобы миллиардер не стал миллионером в один миг.
Но Алина просто издевается над ними над обоими и над своим тупым мужем и над литературно одаренным охранником…
Диск корчился в огне, от бумаги (накануне Охранник заботливо распечатал только что законченный роман) осталась гора золы. Сгоревший роман даже не смог согреть огромного холодного зала, в котором оставались эти двое одиноких, брошенных мужчин.
— Она вернется, — прохрипел Охранник, который готов был задушить своего шефа, но что-то его пока удерживало от решительного шага, не уголовный кодекс, плевал он на УК, руки коротки у милиции-полиции.
— Пусть попробует, — подпрыгнул от ярости тот.
— Не попробует, не ждите, — раздался рядом странный голос, хотя никого не было в замке, или кто-то все — таки проник, минуя все заборы и камеры, и сигнализации.
Охранник и Арсений посмотрели друг на друга, оба потянулись за оружием, но друг в друга ли они собрались стрелять или в кота Баюна, неожиданно оказавшегося с ними (а кто еще мог сюда пробраться, дураков не было), этого нам никогда не узнать.
№№№№№№№№
На бреге Иртыша, вдали от людей и машин, там, где когда-то тонул Ермак, а потом задумчиво стоял самый красивый адмирал, стояли двое, высокий парень и стройная дама лет сорока последнюю дюжину лет не отрывавшаяся от компа и строчившая романы. Она писала не ради славы или заработка — и в том, и в другом она никогда не нуждалась.
Она писала, чтобы отключиться, вырубиться из реальности, если можно совсем и на всю оставшуюся жизнь. Ее нельзя было назвать праздной бездельницей, как многих подруг ее круга, продавцы дорогих бутиков ждали ее напрасно, местная тусовка понятия не имела, кто она такая, некоторые вообще сомневались в том, что жена Арсения существует в реальности, а те, кто не сомневались, махнули рукой и забыли о ней навсегда.
Она писала свои романы, чтобы вырубиться из жизни, в которую ее бросил отец, задолжавший Арсению огромную сумму и погибший при странных обстоятельствах. И как княгиня Рогнеда, оказавшаяся в руках проклятого князя Владимира, которого она в шутку называла Святым, там и Алина, должна была как-то существовать в предполагаемых обстоятельствах. Своего мужа она тоже называла Святым, а себя Гореславой.
К реальности она возвращалась несколько раз, в первый, когда у мужа появился Охранник, и она заметила, как он тайком читал одну из дюжины рукописей, уверенный, что она ничего никогда не заметит, даже того, что он пришел на службу обнаженным, и из всех вещей на нем только часы.
Это правда, она могла не заметить и этого, если бы такое вдруг случилось. Но в тот день, что-то отвлекло ее, и она увидела, как Макс читает рукопись.
— Тебе нравится? — спросила она, — не смей лгать, хвост вырву, рога обломаю.
— Это лучшее из всего, что я читал, — признался он.
— После Колобка, или Курочки Рябы?
— После «Тени ветра» и «Игры ангела», — резко отвечал он.
Алина смогла оценить его культурный уровень, тем более, когда он начал цитировать те творения дивного испанца, которые и она запомнила почти наизусть…
Бывают, оказывается и такие охранники тоже.
№№№№№№№№№
С тех пор так и повелось, он читал рукописи- то одну, то другую…
Она приобрела единственного реального крутого читателя. Но писала все равно только для того, чтобы подальше уйти от мира и от реальности.
Во второй раз она врубилась в мир, когда Макс притащил пачки книг, уже изданных на бумаге, он как-то уговорил Арсения издать ее романы.
Как ему это удалось, скорее всего, шантажом, или тот проиграл ему крупную сумму. Впрочем, Алину это не интересовало, как все остальное, что вокруг нее в этом замке теней происходило.
Она посмотрела на изданные книги и поняла, что из ее охранника выйдет классный издатель, конечно, если они с ее мужем поменяются местами, на что не стоило надеяться. Значит пропал издатель, и не выживет бедная наша литература, пока Арсений рулит, а Макс остается охранником.
И в третий раз она очнулась и врубилась в реальность, когда на темной дороге, возвращаясь из магазина, — раз в год она все-таки туда отправлялась, не голой же ходить по дому, так вот в тот раз она сбила высокого светловолосого парня, который непонятно как там у нее на пути оказался.
Ничего серьезного, несколько царапин, но когда она бросилась к нему, чтобы выяснить, что с ним случилось, не погиб ли он, не ранен?
Она просто вцепилась в него, и не разжала объятий, пока не убедилась, что он цел и невредим.
По праву пострадавшего, парень пригласил ее в кафе, и она не смогла ему отказать, хотя Макс уверял, что это еще парень ей должен, а не она ему..
Они встретились в тот день, когда был дописан только что сгоревший роман.. Роман и на самом деле был лучшим, может быть, потому что писался в предчувствии страсти, в преддверии любви… Только похоже, что кроме Макса никто никогда этого не узнает… Роман просто принесен в жертву реальности, а что еще мог сделать ее муж? Пусть они не любили друг друга, но отдавать кому-то он ее не собирался. Он знал, как ей отомстить.
№№№№№№№№
Охранник яростно набирал ее номер.
— Он сжег и рукопись и диск, Алина, ведь ничего не осталось, -хрипел в трубку Макс.
— Осталась жизнь, — услышал он в ответ.
— Но что мы будем делать?
— Жить…
— Ты совсем ничего не понимаешь, ты меня слышишь, черт тебя побери, идиотка.
— Я счастлива.
— Проклятие, да как же так можно, ты погубила шедевр…
Но на той стороне уже отключились, даже он больше ничего не смог сказать. С фанатами всегда так поступают безголовые писательницы, он не первый и не последний…
Макс подошел к камину, заглянул за решетку, ему хотелось поверить в чудо и убедиться, что рукопись не сгорела.
Чуда не случилось, или все-таки оно произошло? Нет, он вызовет программистов, говорят, что сейчас можно восстановить даже стертую информацию, Арсений не настолько умен, чтобы затереть все следы. У него все получится, она ему еще спасибо скажет…
Нельзя же быть такой безголовой и счастливой, особенно если у тебя есть дар, рукописи должны гореть, но не сгорать, разве в мире есть что-то более значимое и дорогое, чем литературный шедевр? Для него точно не было, а для нее? Она еще пожалеет обо всем или не пожалеет?
Да что вообще творится с этим миром, раньше они жгли деньги, теперь рукописи? А что ему скажут в небесной канцелярии, ведь он должен был сохранить и эту рукопись, но не смог. За то, что она стала живой и счастливой, вряд ли его по головке погладят.
Охранник почесал рог, взглянул в старинное зеркало, в котором на этот раз не отразился, и исчез.
Как и его Алина, он покинул это пустое место, в котором даже Домового не обнаружилось, ушел навсегда, не получив расчет от шефа. Ничего, рассчитается с ним потом угольками.
Вот вам и эпилог сгоревшего романа…
Остается только эпилог:
На мосту в шальном сиянье лунном
Юноша и женщина, кто б мог
Их соединить? Но так бездумно
Сходятся, и сводятся мосты,
В мире этом все неповторимо.
А роман у этой высоты
Полыхает дерзкий и любимый.
Знаю, если рукопись гореть
Будет долго, то любовь продлится,
И пред нею отступает смерть,
Выхватил прожектор эти лица.
Счастливы, наверное, и все ж
Пусть шипят завистники в тумане,
Остается только эпилог,
Снова интуиция обманет.
Где-то в суматохе бытия,
Средь друзей и близких в час расплаты
Остается женщина твоя,
Знаю, вы ни в чем не виноваты.
Страсть, любовь, ей оправданья нет,
Это для романа лишь сгодится,
Только тот неугасимый свет
Освещает радостные лица.
То, что мы писали в час потерь
Пусть огонь так яростно терзает.
Тот, кто проживает без страстей,
Эту жизнь, нет, он не понимает.
Осуждает. Что нам этот суд,
Есть иной вот там мы и ответим,
Лишь на миг, на несколько минут,
Нас прожектор ослепит, и ветер
Унесет куда-то в пропасть боль,
И умножит призрачную радость.
В этом мире мы еще с тобой
Поживем, пусть он не станет раем,
Но и ад влюбленным нипочем —
Эпилог сгоревшего романа.
Без любви мир страшно обречен,
Он погибнет поздно или рано…
Глава 5 Содружество мертвых поэтов
Разве вы сомневаетесь в том, что люди летают по ночам?
Душа отделяется от тела и уносится куда-то в иные времена и миры.
Выше и дольше всех летают души поэтов, конечно, если они живые.
Сказ о мертвых душах возник не случайно, и не на пустом месте, а уж Николай Васильевич знал, о чем он писал, он видел дальше и больше многих.
Вот и наш современный Чичиков, фамилия которого была впрочем, Оболенский, вот именно Захар Оболенский, скупал по дешевки души. Ну не совсем мертвые, когда он их покупал, души были еще живые, хотя и дышали на ладан, и творил Захар из них литературных рабов. Тех, кто напишет достаточно книг под брендом Донцова, чтобы на те самые деньги издать все, что ему захочется, но прибыли вряд ли получить…
Захар Оболенский был издателем от бога, а может и от Дьявола, но не в этом суть, в его Издательстве среди прочих выходили самые лучшие книги, и работали самые быстрые и самые умелые литературные рабы.
Сам Захар успокаивал себя, говоря, что еще у Дюма были такие ребята, а кто интересно коней и природу дорисовывал его любимому художнику Рубенсу.
Именно Рубенс осветил личность нашего гениального издателя: широта, мощь, красота и оптимизм вселяли и в его душу радость. Захар был уверен, что он станет королем издателей и издателем королей.
И то и другое было сложнее, чем стать художником королей и королем художников для его любимого Живописца, особенно если вспомнить о дикой конкуренции в этом бизнесе.
Со мной будет спорить только тот, кто никогда и близко даже к маленькому издательству не подходил, а у Захара было большое, очень большое издательство. И никто не сомневается, надеюсь, что он стал и тем и другим.
Главный литературный консультант, угадайте с трех раз, кто это был из нашей любимой свиты Таинственного Профессора- Мефистофеля — правильно Демон в очках — это он питал слабость к классической литературе и терпеть не мог макулатуру, расправляясь с ней безжалостно.
Так вот, заглянув в ИД (почти Ад) Захара Оболенского, Демон в очках был потрясен (оказывается его еще что-то могло потрясти) тем количеством и тем качеством книг, которые там были. Что греха таить, у других — то на тысячу макулатуры выходила одна приличная книга, а у Захара каждая седьмая, такая, что не хочешь — купишь или украдешь.
Демон в очках прихватил с собой целый рюкзак для первого знакомства, и знал, что зайдет еще без всякой навязчивой рекламы.
Реальность превзошла все ожидания, и скоро таинственный читатель в черных очках поселился в одной из уютных комнат, где днем работали литературные рабы, а ночью Демон читал вышедшие в свет книги.
Это вам не нехорошая квартира и не библиотека даже, это самая пуповина зарождения и появления на свет книги — место уникальное, таинственное, и правит там Книжный дух, Домовые отдыхают и нервно курят свою махорку, а коты мирно спят, все, кроме кота Баюна, конечно.
Вот с одним из таких, особенно влюбленных в Захара Книжных духов и столкнулся однажды Демон-поэт..
№№№№№№№№
Что случилось между духами, сказать трудно, но ничего плохого точно не случись, уж поверьте.
Только с той поры наш Захар окрылился, и стал он писать стихо — творения, очень хорошие стихотворения, в каждом из них была та искра, которая заставляет поэтический текст жить и дышать, чаровать других.
Захар сначала не поверил в то, что такое с ним могло случиться, и ненароком подбрасывал рукописи со стихами то одной, то другой из своих сотрудниц. А потом слушал, уединившись в кабинете, что они говорят о прочитанном. Захар мог им доверять, потому что нигде не было намека на то, что это его рукописи.
Да за глаза о своем патроне, особенно Поэте, девицы говорят такое. Уж если даже их обожаемый Мастер поэтов не любил, то, что говорить об остальных… А все они любили Мастера, и все им сотворенное. По такому принципу Захар их и набирал.
Одним словом, все единогласно решили, что появился новый гений, пророк, властитель дум.
Эти слухи дошли и до Кота с Темным Демоном, которые не могли остаться в стороне от такого события.
— Что ты о том думаешь? — спросил Баюн у Темного, листая рукопись.
— Думаю, что Очкастый хорошо поработал, а Книжный дух ему помог.
— Да уж знаю, не дурак, но что мы будем делать с отличным издателем, который Пушкиным себя считает?
Демоны переглянулись, и решение приняли тоже единогласно.
Им никто не мог помещать, даже Очкастый, да он в то время глотал один из последних шедевров, творение великолепного испанца, названного: «Игра ангела»
№№№№№№№№№
Все газеты и другие СМИ в полдень сообщили о том, что в самом центре города на метромосту, новенький Лексус потерял управление, машине как-то удалось, не задев другие автомобили, перелететь через ограждение и рухнуть в Иртыш на полной скорости.
Этот полет удалось зафиксировать камерам наружного наблюдения, которых там был значительно больше, чем ГАИшников в городе.
Как выяснилось, за рулем машины находился успешный издатель Захар Оболенский, и тело его из машины вытаскивали водолазы…
Но это все суровые будни, а вот душа Поэта тут же поднялась на небеса, постаравшись забыть о том, что только что происходило на земле.
Захар поднимался все выше и выше, ощущая упоение в полете и понимая, что вот сейчас он и напишет свои лучшие строки.
Но пока он просто наслаждался простором, голубым небом и белыми облаками, которые становились все ближе и ближе. Радостно подумал о том, что не нужно до позднего вечера сидеть в кабинете, а можно отправиться на свидание с Ксюшей, его самой талантливой лит. рабыней на которую он положил глаз, да все никак не мог заняться делом.. Вернее, делами они оба занимались, а вот тем самым, из-за которых рождаются стихотворения, а то и целые поэмы — не мог, времени катастрофически не хватало. Но это там, на земле. А ведь теперь его было больше, чем достаточно. Можно было прогуляться и взглянуть на то, как устроен этот мир.
№№№№№№№
Мертвые Поэты разбрелись каждый в свой домик, увитый плюющем, их там днем с огнем не отыскать, все пытаются бедняги шедевры написать, уверенные, что им на земле просто времени не хватило. И наткнулся Захар на писателей из того самого Общества Мертвых Писателей, с которым мы с вами уже сталкивались.
Писатели приняли его радушно, они помнили и знали, сколько прекрасных книг он издал, и хотя там не было их книг, они просто не совпали по времени, но у каждого была надежда на то, что если бы совпали, то обязательно бы Захар их издал. Он-то нюхом чуял настоящие таланты, а каждый из них именно таким себя и считал.
Правда, последнее его увлечение Поэзией вызвало у них легкую иронию, переходящую в глубокий сарказм, но они считали, что это так, случайные черты, прихоть, которая не воплотилась даже в книге, а значит, и нет никакого Пророка Захара, а есть издатель Оболенский, который и на небесах продолжит заниматься своим любимым делом, а значит…
Надежды умирают последними, и им скоро пришлось умереть даже в душе самого доверчивого из писателей. Он не собирался продолжать начатое там, наоборот. Захар строчил свои стихотворения и поэмы, и на воле, на том свете, они были еще выше, еще краше, еще лучше…
Только запал его быстро закончился, потому что ни его Музы Ксении, ни Вдохновения больше не оставалось. А место его заменила горечь и сожаление, о том, что могло быть, да не случилось на земле, в тот короткий промежуток, который называется жизнью.
Да, да Захар думал много и мучительно об эротике, и что греха таить о сексе. Как выяснилось тут, ему этого всего страшно не хватало, просто катастрофически.
Вот тут и на улице писателей, чьи надежды обманул Захар, наступил праздник, опережая друг друга, они заявили ему о том, что секса здесь нет, и больше никогда не будет. Остальное все здесь точно так же, как и там, только без всякого секса. Не зря коммунисты пытались построить рай на земле, они именно о том и думали. Хотя сами с завидным постоянством нарушали своим заповеди, но для народа это был настоящий рай, не больше, не меньше.
Он усмехнулся, вспомнив старую передачу и тетку, которая говорила то же самое, но потом приуныл, понимая, что мертвые писатели, скорее всего не врут, его тут действительно нет, он весь остался на земле.
Это оказалось самым страшным открытием для души молодого, но гениального поэта, который только теперь и собирался сотворить все, что было задумано. Но как это сделать? Если нет страсти, нет вдохновения, что это за любовь такая, которая поднимает все выше и выше, но не дает ощутить настоящего соединения с женщиной, общения с богом, потому что общаться он может только через женщину, соединяясь с ней.
Нет, может быть, Данте это и нравилось, и приводило в восторг, недаром он так вдохновенно писал о любви платонической, а Захара привело в уныние…
Видя, как он бродит, ничего не видя и не слыша, натыкаясь на других, и ни строчки не написал, добрый сказочник МагАлиф не выдержал, зная, что его могут изгнать из сообщества, отлучить мертвые писатели, он все-таки пошел к Захару, кое — как расшевелил его и поведал тайну.
О чем они говорили, кто его знает, только в первый раз за все время Захар улыбнулся, а потом, на закате он и вовсе исчез, словно его и не было.
№№№№№№№№
На берегу реки, у полыхавшего костра оставались девушка и юноша, они, не отрываясь, смотрели друг на друга и ничего и никого не замечали…
Одежды медленно сползали с их тел, они были уже обнажены и прекрасны, Захар следивший за каждым движением, любовавшийся каждым изгибом юных тел, чувствовавший их дыхание, слитое в единый поток, наконец, понял и ощутил то, что с ними творилось. Их энергетика слилась с его страстным желанием пережить еще хотя бы раз высшее наслаждение, быть причастным к страсти и нежности, достичь экстаза чувств..
Захар ликовал, его стихотворения останутся живыми, они будут полыхать и не гаснуть, потому что, как и древние славяне, он познал главну
