Оглавление

1. Мёртвые не кусают?!
2. Глава первая
3. Глава вторая
4. Глава третья
5. Глава четвёртая
6. Глава пятая
7. Глава шестая
8. Глава седьмая
9. Глава восьмая
10. Глава девятая
11. Глава десятая
12. Глава одиннадцатая
13. Глава двенадцатая
14. Глава тринадцатая
15. Глава четырнадцатая
16. Глава пятнадцатая
17. Глава шестнадцатая
18. Глава семнадцатая
19. Глава восемнадцатая
20. Глава девятнадцатая
21. Глава двадцатая
22. Глава двадцать первая
23. Глава двадцать вторая
24. Глава двадцать третья
25. Глава двадцать четвёртая
26. Глава двадцать пятая
27. Глава двадцать шестая
28. Глава двадцать седьмая
29. Глава двадцать восьмая
30. Глава двадцать девятая
31. Глава тридцатая
32. Глава тридцать первая
33. Глава тридцать вторая
34. Глава тридцать третья
35. Глава тридцать четвёртая
36. Глава тридцать пятая
37. Глава тридцать шестая
38. Глава тридцать седьмая
39. Глава тридцать восьмая
40. Глава тридцать девятая

Глава первая

…Эта неделька выдалась, «ещё та»: зарядили не только дожди, но и покойники. Удивляло и то, и другое, но «другое» удивляло больше. Дожди в конце марта — тоже эксцесс, но «стахановские урожаи» трупов — «эксцесс в квадрате». И, ладно, если бы речь шла о «подснежниках»: март-апрель — самое время для «всходов» прошлогодних мертвецов. Так ведь нет — «свежачок»! И, если «подснежники» в большинстве своём являли собой результат вполне мирного, ненасильственного перехода с этого света на тот, то среди «новоприбывших» преобладали жертвы криминала. В отличие от «подснежников», в массе своей деклассированного элемента, не побуждавшего к поискам себя даже тех, кому положено искать по службе или родству, «урожай» нынешней весны отличался разнообразием с уклоном в сторону порядочных людей.

«А город подумал: ученья идут». Была некогда такая песенка. Это — к тому, что изобилие мертвецов нагружало только посвящённых. Для всех остальных граждан, мирных и не вполне, мартовская весна была обычной для здешних мест с резко континентальным климатом. Ассортимент услуг, как всегда, был широким, в диапазоне от луж и плюс десяти до буранов и минус тридцати. «Характером» этот март не отличался от других. Март как март: долгоиграющего типа и невыносимый в своей многоликости.

Александр Сергеевич Иванов — с благородным ударением на «а» — не любил март. Не любил «дважды»: и как рядовой обыватель, и как рядовой старший следователь районной прокуратуры. Как и многим его землякам, ему всегда казалось, что этому месяцу — худшему в году — не будет и конца. Он как-то сразу не полюбил март. Не полюбил ещё в школе, когда на старт весны приходился финиш самой длинной учебной четверти, за которой, словно в насмешку, шли самые короткие и бестолковые каникулы. Работа в прокуратуре лишь укрепила его в отсутствии пиетета к «марту-месяцу».

Иначе и быть не могло: распутица, бездорожье, необходимость ежедневно решать проблему гардероба, ибо «пришёл марток — надевай семь порток!». А тут ещё — «Восьмое марта»! Казалось бы: а это — при чём?!

Ни при чём… для мирного обывателя. А для следователя прокуратуры — очень даже «при чём». Потому что «кому — война, кому — мать родна», только наоборот. А, если этот «праздник» дополнялся парочкой выходных, то «весёлая» неделя гарантировалась на все сто. Народ почему-то обожал доставлять неприятности следственным органам именно в эти дни. И доставлял самым неоригинальным способом: изводил либо кого-то, либо себя. Именно на эти дни для следователей приходился «самый пик» трудовой активности. И всё — по причине другого пика: количества самоубийств.

Парадокс? Скорее, факт. Необъяснимый, но факт. Психологов и психиатров слушать бесполезно: наврут и глазом не моргнут. Особенно бесполезно слушать их тому, кому приходится собирать плоды этой «праздничной жатвы»: вынимать самоубийц из петли или нарушать их тесное единение с охотничьей двустволкой. Следователю лучше послушать не психиатров, а родственников. Оно и для протокола полезней.

Хотя, в чём-то товарищи учёные, возможно, и правы. Отчего-то именно в праздники в человеке активно проявляется то, что в будни мирно дремлет в глубинах подсознания. И лезет из подсознания не «Христос», а «Сатана». И в разгар тотального веселья — в самое неподходящее время — в голову неожиданно приходят… неожиданные же мысли. И ладно бы, только мысли: ещё и такие же желания! Бедному, глупому человеку становится вдруг так жалко самого себя, что в приступе этой жалости он лезет в петлю. Ну, вот, не находит другого способа пожалеть себя. Такое, вот, оригинальное «несовпадение во взглядах» на жизнь с остальным миром. «Лишний человек» — только не из литературы. Вот и получается: не было бы праздников — был бы человек… может быть. А так — где радость, там и печаль.

Но, если причины терялись в глубинах подсознания и далеко не всегда открывались даже следствию, не говоря уже о родственниках, то с поводами дело обстояло много проще. Обычно «исход» происходил в силу двух неоригинальных причин: недопил или перепил. К такому выводу Иванов пришёл в результате личных наблюдений: человек, «принявший» в меру, в меру трезвый и в меру пьяный, не лез в петлю даже под влиянием чрезвычайных обстоятельств. Как минимум, не лез сразу, в состоянии сильного душевного волнения, как любили и до сих пор любят выражаться судебные психиатры. А потом он, тем более, не лез в петлю: сильное душевное волнение либо ослабевало, либо глушилось «оздоровляющей» дозой. «Уходить» в состоянии душевного подъёма — не путать с волнением! — «дураков нет».

Что же до влияния марта, то — опять же в силу опыта — Иванов не исключал его. От таких перепадов атмосферного давления, от таких видов за окном и психически нормальному, совершенно трезвому человеку впору хоть в петлю лезть. Так или иначе, а март давал львиную долю «приплода» самоубийц. Минимум, в три раза больше, чем в остальные месяцы. Исключение составлял запойный «Новый год», традиционно для «православного безбожника ивана» стартовавший с католического Рождества и финишировавший «старым Новым годом», а то и крещенскими морозами.

Но этот год «удался», как никакой другой. В сейфе у Иванова лежало уже три десятка «отказников», до которых никак не доходили руки — а покойник «шёл косяком». До конца месяца оставалось ещё больше недели, но мертвецы и не думали угомониться, словно задавшись целью побить свой же месячный — всего за три недели! — рекорд. И три десятка «покойников» лежало только в сейфе у Иванова! А ведь были ещё и покойники его коллег: Петрова и Сидорова! (Да: Иванов, Петров, Сидоров. Как в анекдоте. Но разве анекдоты не из жизни берутся?! Ну, вот так получилось: Иванов, Петров, Сидоров — и в одном месте, скопом! В анекдотической последовательности! Ну, вот «посчастливилось» людям и с фамилиями, и с коллективом!).

А ещё им «посчастливилось» с местом работы. Точнее, с двумя: и с одним, и с другим. С географией и административным делением, то есть. Район, в котором им «посчастливилось», во все времена был главным поставщиком трупов и «специфических показателей» для областных контор, от прокуратуры до обкома партии. Но в год нынешний Старый город побивал самого себя! И, ладно бы: «ростом производства» мирных трупов! А то ведь и «полку» криминала прибыло, да ещё как!

Но Старый город славился не только «жатвой душ». В переложении с языка Священного писания на местные реалии: не трупом единым жив человек. Оба человека. Те, что по разную сторону барьера. Несмотря на холодную, промозглую весну, в прокуратуру табунами шли жертвы уличных изнасилований. Увы: народ старогородской был «любвеобильный» и морозоустойчивый: где прихватило желание, там его и реализовал.

По причине улицы и двухсоттысячного населения сплошь криминализованного района: большинство — «с прошлым» — раскрываемость соответствовала классике. А именно: пятьдесят на пятьдесят. Все преступления даже в сказках не раскрываются, что уже было говорить за Старый город, которому «сам Бог велел» работать Содомом и Гоморрой «в одном лице».

Но и это ещё не всё. К сожалению — для небольшой категории лиц, прокуратура — специфическое учреждение. Ей одних убийств и изнасилований мало. Так решили законодатели и «отцы народа» из Политбюро. В отличие от известного киноперсонажа, они не пришли в восторг от того, что «милиция всякой мелочью занимается, а подрасстрельные дела об убийствах расследует прокуратура». Вот и нагрузили… догрузили бедных следователей… «бездельников» следователей с университетскими да институтскими дипломами расследованием всевозможных хозяйственных преступлений: хищения в особо крупном размере, взятка в особо крупном размере, приписки объёмов выполненных работ, нарушения правил техники безопасности со смертельным исходом и даже без оного.

Одним дельцем из последней категории — впридачу к двадцати другим (четырнадцать из которых — «подрасстрельные») и тридцати бедолагам-«отказникам», скорбно дожидающимся своей очереди — «посчастливилось» обзавестись в этом марте и Иванову. На подъездных путях к одному из заводов, крупнейшему в области и даже союзного подчинения, имел место сход вагонов. Если бы он «заимел место» на другом заводе, никто и внимания не обратил бы: Старый город — «кузница пролетариата» и «индустриальная столица»… «индустриальной столицы», в которой имел честь… или несчастье родиться и работать Иванов. Но, к несчастью — для Иванова и фигурантов — это был не «другой» завод, а именно этот: союзного подчинения.

Начиналось же всё это дело вполне мирно и благопристойно. Как и положено, была создана комиссия. В ударные сроки она пришли к нужным выводам, о которых так прямо и доложила в Москву: «жертв нет, а часть вагонов уже даже подверглась утилизации». После этого комиссия убыла, а контора плавно — и планово — занялась совершением текущих подвигов во имя всё того же плана.

Казалось бы… Ан, не тут-то было. В смысле: оказалось совсем не то, что казалось. Товарищи в Москве отнеслись к этому факту совсем не так «легкомысленно», как хотелось бы товарищам на местах. Почти — в духе установки детективной классики: «А не было ли у тебя, сукин сын, умысла на теракт?!».

Поскольку с терактами в нашем городе, да и в области в целом, было туго — совсем не было, статистику решили поправить. Поправлять её обязали местное Управление КГБ — а кого ещё?! Заскучавшие без работы — шмоны у баптистов в зачёт не шли — наследники доблестной ЧК рьяно взялись за работу… и целую группу «подозреваемых в совершении террористического акта, имеющего своей целью…»… ну, и дальше всё, что полагалось сюжетом.

Не долго думая — чего думать, когда уже в Москве подумали?! — возбудили уголовное дело. Хотя теоретически, в соответствии с УПК, можно было провести вначале доследственную проверку, которая наверняка привела бы тем же самым выводам, что и затянувшееся следствие. Это сэкономило бы время, нервы, силы, деньги, что, в свою очередь, позволило бы заняться настоящими делами, которые уже вопияли о внимании к себе.

Но доблестные чекисты «копали и взрыхляли носом землю», не щадя себя, а ещё больше подследственных. Мужики настолько увлеклись работой, что и не заметили, как миновали предусмотренные УПК два месяца. Правда, другой момент оказался более заметным: следствие успешно зашло в тупик. Ни один из подследственных ни на миллиметр не приблизился к скамье подсудимых в заветном качестве подсудимого же.

И что сделали «по-прежнему доблестные» чекисты? «Отпустили» всем подозреваемым — и отпустили всех подозреваемых? Признали факт избыточной бдительности… избыточным и даже несостоятельным? Как бы не так: они продлили сроки следствия по делу ещё на месяц! Спустя месяц, который истёк так же «плодотворно», как и два его предшественника, они ещё раз продлили сроки — и вновь на месяц. И лишь после этого в областном УКГБ вспомнили завет «железного» Феликса относительно параметров настоящего чекиста: «горячее сердце, но холодная голова».

Во исполнение установки «отца-основателя» чекисты остыли, и принялись раскидывать мозгами. Раскидывать пришлось недолго… по причине небольшого объёма работ. Итогом пасьянса явилось решение вспомнить за УПК и перебросить «дохлое» дело в областную прокуратуру «по подследственности». «Внезапно» — по истечении четырёх месяцев следствия — оказалось, что признаков интересующего состава преступления в действиях подозреваемых не усматривается. Зато в них, опять же «внезапно», были усмотрены признаки «очень преступной» халатности, повлекшей за собой… ну, и далее по тексту соответствующей статьи УПК.

Для большей убедительности был даже определён кандидат в «стрелочники»: им оказался заместитель директора завода по транспорту. Вот ему — на всякий случай — и предъявили обвинение. В прокуратуру дело пришло уже с пышной «сопроводиловкой»: «по обвинению заместителя директора завода гр-на такого-то в совершении преступления, предусмотренного статьёй такой-то».

Почему на роль «козла отпущения» избрали именно этого бедолагу? По ознакомлению с материалами — а чести «поднять упавшее знамя» удостоили именно старшего следователя Иванова — Александр Сергеевич уже не сомневался в том, почему. Нет, не потому, что «ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать». Вернее, не только потому. Это тоже имело место, но главное заключалось в другом: зам по транспорту был… всего лишь зам по транспорту. Этакий «человек ниоткуда, никто и звать никак». Дяденька без родственников, друзей и знакомых «наверху»: идеальный кандидат в «козлы отпущения» с переходом в сидельцы в ударные сроки.

Ознакомившись с кандидатурой соискателя, Москва одобрила выбор товарищей на местах. Ну, вот, не было другого выбора: первоначальные компаньоны соискателя — тогда ещё в качестве всего лишь подозреваемых и даже свидетелей… неизвестно, чего — совсем не подошли на роль «козлов отпущения». К несчастью — как для следствия, так и для бедного зама по транспорту — все обросли «мохнатыми лапами» до Москвы включительно. Такого «йети», как говорится, «не замай»! Вот и пришлось «замать» первого встречного… точнее, подходящего на роль «козла».

Дело спустили «вниз», да не позволили «спустить на тормозах», хотя оно само уже «спускалось». А не «спустили» потому, что… Ну, вот, нужно было наказать… хоть кого-нибудь: ведь «прогремели на весь свет»! Как итог — промежуточный, конечно — дело поставили на двойной контроль: областной прокуратуры и отдела административных органов обкома партии.

Иванов оказался в классической ситуации: между молотом и наковальней. Во второй уже раз. Точнее, между вторым «комплектом из молота и наковальни». Первый составили правда жизни и правда дела. Согласно правде жизни, «Карфаген должен быть разрушен». Ну, вот, потому что «хочется… им кушать»! Но этой правде начала перечить другая: правда дела. «В лице» так называемого «социалистического правосознания» старшего следователя Иванова. Оно вопияло на тему «что такое ничего и как из него сделать что-то». По этой правде сделать не получалось ничего. Ну, вот нечего было делать… кроме дачи вольной бедолаге заместителю.

Не обнаруживался в его действиях даже этот скромный — в сравнении с «умыслом на теракт» — состав преступления.

Увы, но настоящая правда — а на Руси их всегда на выбор — оказалась… анекдотической: ошибку совершил тот, кому и положено её было совершить. А именно стрелочник. Настоящий, без кавычек. Дяденька, «временно нетрудоспособный» по классической русской причине, не туда перевёл рельсы, в результате чего и состав пошёл не туда, а «совсем даже по бездорожью». Хотя состав-то был — одно название: порожняк в старых, рассыпающихся вагонах.

Но «стрелочник» неблагородного происхождения оказался на удивление благородным человеком. Правда, в истинно русском духе, не вполне соответствующем классическим представлениям. Узнав о случившемся, и вспомнив о хрестоматийном предназначении «стрелочника» в подобных случаях, он принял мужественное решение: допить всё недопитое к моменту перевода стрелок. Испил, так сказать, чашу сию.

В «чаше» оказалось так много, что этого «многого» оказалось слишком много для одного человека, будь он даже самим Ильёй Муромцем. Старый пьяница не был Ильёй Муромцем, а потреблённой лично им дозы хватило бы на троих таких, как он. Ну, как того яда чёрной мамбы, который глупая змея расходует, почём зря. (Не познакомилась в своё время с установкой «экономика должна быть экономной»).

В результате, ещё и дела не возбудили, ещё проверка только «разгоралась», а на стол комиссии уже легла драгоценная бумага с «золотыми» словами эксперта областного бюро СМЭ о том, что «смерть наступила в результате отравления алкоголем (этиловым спиртом)». Казалось бы: вот он — выход для всех! «Преступник» обнаружен, состав — налицо, факт смерти — ещё больше! Бери и списывай дело на такого хорошего, такого понятливого стрелочника… здесь можно и в кавычках!

Сколько было в практике Иванова, да и не одного его, таких дел, когда сама жизнь — в лице ответственных товарищей — вынуждала к поиску «стрелочника», нахождению его… на кладбище и «загрузке» по полной программе! И ничего: все были довольны! Потому что — классика: «и «волки сыты, и овцы целы»! «Волки», естественно — алчущие крови чиновники, «овцы» — «смиренные агнцы Божии» с нижних этажей исполнительной власти.

Попытались двинуть «проторённой дорожкой» и на этот раз.

Но оказалось совсем не то, что казалось. Оказалось, что «Здесь вам не тут! Здесь вам не позволят водку пьянствовать, и безобразия нарушать!». Оказалось, что Москва… отказалась. Отказалась дать добро. Москве требовался пример, который «другим наука». Москве нужен был живой пример. Во всех смыслах живой, а не только в переносном. Да и кандидатуру зама директора на роль «козла отпущения» там уже утвердили: товарищ подходил по всем параметрам… для участи «гражданина».

И Иванову тоже велели подойти. Велели подойти к этому вопросу со всей ответственностью — во избежание появления в его служебной характеристике «убойной» строчки о том, что «политику партии и правительства понимает неправильно». Повеление было дано в одной «весомой организации», даже более весомой, чем КГБ: в обкоме партии.

Для большей увесистости довода обком сослался на вышестоящую инстанцию. Куда более вышестоящую, чем Господь Бог: Отдел ЦК КПСС.

Поначалу Иванов проявил вопиющую несознательность: заявил, что он не только не член партии, но и не член ВЛКСМ. Дескать, из комсомольских штанишек вырос, а до партийных так и не дорос. Товарищи «из весомой организации» шутку — в телефон — выслушали, но не поняли. А, не поняв, тут же стали объяснять следователю, насколько сильно он не понят по причине уже собственного недопонимания. Всё опять получалось в духе установки «Здесь Вам не тут!». К этому времени Иванов давно уже был на хорошем счету, как следователь — и совсем даже наоборот, как гражданин и «участник социалистического строительства». Последним он так и вовсе не считался. И это не было предположением: так прямо его и определили «по совокупности преступлений».

Первое из них он «совершил», когда отказался пойти навстречу пожеланиям первого секретаря Старогородского райкома партии. Пожелание касалось привлечения к уголовной ответственности руководства единственного в районе РСУ: ремонтно-строительного управления. Формальные основания для «взрыхления почвы носом» имелись: материалы районного Комитета народного контроля о приписках объёмов выполненных работ, и, соответственно, хищении государственного имущества в особо крупном размере. Местный отдел БХСС также отметился «на фронте борьбы за соцзаконность». Там же, в РОВД и возбудили дело, которое немедленно «отгрузили» прокуратуре. И — не только в связи с исключительной подследственностью. Но это уже выяснилось чуть позже.

Дело передали Иванову: он считался в прокуратуре специалистом по «дохло-хозяйственным» делам. Уже первое ознакомление лишило Александра Сергеевича иллюзии быстрой «разгрузки»: многое «не билось» и «не увязывалось». Назначенная им комплексная ревизия только добавила сомнений. Нет, отдельные факты подтвердились, но при этом значительно ужались в размерах. Да и объяснение большинству из них нашлось, и вполне объективное. Те же факты, которым не нашлось объяснения, не «катили» на хищение в особо крупном размере.

Кроме того, совокупностью материалов дела не подтверждался умысел на совершение приписок с целью последующего хищения государственного имущества. Оказалось, что дяди и тёти вынуждены были «давать стране угля». А что делать: план — и хоть застрелись! РСУ участвовало в соцсоревновании, областная контора — тоже, лишиться переходящего Красного знамени никто бы не позволил, вот товарищи «сверху» и попросили руководство РСУ «сделать всё возможное и невозможное». Руководство попросило о том же самом коллектив — и план, как принято было говорить в узких кругах посвящённых — то есть, всех, без исключения — «натянули». Не «вытянули», а именно «натянули».

«Излишек» строительных материалов пришлось списать на «выполненные работы». Но только на бумаге: материалы «заначили» до худших времён. Никакого эксклюзива: все так делали. Потому что в эпоху «развитого социализма» иначе было нельзя. Это лишь Христос мог советовать не думать о дне завтрашнем: жизнь учила другому. Особенно жизнь в условиях сплошного дефицита.

Ревизия подтвердила, что часть материала — в наличии на складе.

Но был ещё и другой склад, о котором узнал только Иванов. Узнал он об этом исключительно по причине симпатии, внезапно вспыхнувшей к нему со стороны товарищей из РСУ. Почувствовав «нестандарт» следователя, который, прежде чем «нагрузить» избранных «козлов» составом преступления, захотел разобраться в заслуженности «груза», люди честно сознались в содеянном.

Содеянное заключалось в том, что часть материалов они «заныкали» «на неофициальное ответхранение». Ну, на тот случай, когда «жареный петух» клюнет. А ведь и случай, и «петух», как установил Иванов, явно не относились к категории «science fiction». Таким, не вполне нормативным созданием ненормативных запасов коллектив избежал бы гарантированного простоя, невыполнения плана, неполучения премии и бестолковых авралов.

Иванов сразу вспомнил армию, когда они вместе с остальными дежурными по роте в ударные темпы создали из «списанных» или «неоприходованных» элементов постельного белья стратегический запас. Создали на тот случай, если несознательные солдаты растащат простыни и полотенца «на хозяйственные нужды». Так и было: нередко простыни работали сырьём для подворотничков. А спрос — с дежурного по роте: «твоя недостача — твои проблемы»! Но сержант сержанту — «друг, товарищ и брат»: «У меня сегодня не хватает столько-то, но ты ведь знаешь, сколько лежит в НЗ. А за мной „не заржавеет“: восполню». И восполняли: «изыскивали возможность». Не от уголовных наклонностей: жизнь заставляла…

Ситуация с РСУ показалась Иванову почти «родственной». Многое

в этом деле «не било» и «не катило». А тут ещё «узналась» деликатная подробность: ещё до проверки КНК товарищ первый секретарь райкома обзавёлся «большим личным зубом» на начальника РСУ. Тот «неправильно понял политику партии и правительства» — и отказался за счёт средств РСУ достраивать шикарную дачу местного «гаулейтера». Такая же участь постигла и дачу начальника Старогородского РОВД, отчего тот не менее активно встал «на защиту социалистической законности».

Просчитав всё «плюсы» и «минусы» дела, Иванов решил прекратить его. А поскольку товарищи из отдела БХСС регулярно интересовались судьбой дела, случилось то, что и должно было случиться: «нет ничего тайного, что не стало бы явным». Узнав о «самоуправстве какого-то, там, следователя», Первый секретарь райкома вызвал к себе обоих — следователя и прокурора — и устроил лекторий на тему статьи шестой конституции СССР о «руководящей и направляющей». Иванов послушал, но не послушался, в результате чего другой «зуб» первого секретаря начал расти уже «в его направлении»…

Но однократного факта «непонимания политики партии и правительства» Иванову, видимо, показалось мало — «и второй раз закинул старик невод». Во второй раз первый секретарь пожелал, чтобы следователь прекратил дело в отношении очень нужного для района человека, обвиняемого в халатности, повлекшей за собой смерть четырёхлетней девочки. Правда, «желал» первый секретарь весьма своеобразно:

— Ты кто такой есть?! Ты думаешь, что я забыл историю с РСУ?! Ты что, на всю партию замахиваешься… в моём лице?! Да ты знаешь, что я могу с тобой сделать… от лица партии?! Ты понял меня?

— Понял, — смиренно опустил очи долу Иванов, — но дела я прекращать не стану. Хватит с меня.

«Хватит с меня» не носило характера политической конфронтации: так далеко «оппозиция» Иванова не заходила. Всё объяснялось много проще. Несколько лет назад он действительно «пошёл навстречу» в аналогичном случае, и отказал в возбуждении дела в отношении очень нужного человека… для другого района. А, пойдя навстречу, сам же и «пошёл в обратном направлении»: попросил отменить постановление об отказе в возбуждении дела.

Настоящее же дело Иванов вёл с самого начала: с того момента, как посадил выловленный из котлована труп девочки рядом с собой на заднее сиденье «уазика». Ну, вот, не на чем было везти труп в морг: «соцдействительность в действии».

— Вот тогда я и решил: будь что будет, а это дело я доведу до конца.

— Тогда я доведу до конца тебя! — взревел первый секретарь. — Вон отсюда!

«Разобравшись» с Ивановым, партбосс развернулся к прокурору района:

— Что за анархию Вы развели у себя в прокуратуре?! Забыли статью шестую Конституции?! Так я, кажется, уже знакомил с ней Вас и этого анархиста! Завтра чтобы лично доложили мне о прекращении дела! Свободны!

«Свободны!» адресовалось только прокурору: Иванова уже «освободили» фразой «Вон отсюда!». В коридоре, трясущимися руками надевая пальто, бедный прокурор не менее трясущимися губами прошептал:

— Александр Сергеевич, придётся тебе прекратить это дело…

— И не подумаю, Пётр Николаевич, — тут же «согласился» Иванов.

— А что мне прикажешь делать?!

Иванов пожал плечами.

— Ну, приказать не могу, но могу посоветовать.

— Ну?!

— Дайте мне письменное указание о прекращении дела, а я письменным же рапортом на Ваше имя откажусь его исполнять! Обе бумажки Вы сдадите завтра этому «козлу» — и с Вас взятки гладки!

— А ты, Александр Сергеевич?!

— А я доведу это дело до конца… а фигуранта — до скамьи подсудимых.

На следующий день прокурор «на полусогнутых» прибыл в райком, и смиренно расписался перед секретарём в бессилии. Разумеется, грехи Иванова тут же были суммированы, и доложены, «куда надо», как по вертикали, так и по горизонтали…

…И, вот — новый «состав преступления». Опять Иванов демонстрировал «вопиющее непонимание политики партии и правительства». Правда, на этот раз «куратор от лица партии» оказался полной противоположностью «товарищу из района». Хотя — уже другая «правда» — «товарищ из района» к тому времени перестал быть не только «товарищем из района», но и просто товарищем. Иначе говоря, перешёл в категорию граждан. Должность-то первого секретаря райкома — выборная! А номенклатура — это не обязательно передвижение между этажами одного учреждения!

Да и характеристику себе первый секретарь заработал соответствующую: «не оправдал высокого доверия». Какого рода было это доверие, насколько высоким оно было, и чем именно его не оправдал товарищ, Иванов не знал, да и не стремился узнать. Главное, что товарища задвинули — и именно на то место, с которого и выдвигали: главным инженером угольной шахты. Спустя всего пять месяцев от «низложения» Первого и произошла их новая встреча с Ивановым.

Как же непохожа была эта встреча на две предыдущие! Прямо, «куда, куда вы удалились весны моей златые дни?». Бывший «Первый» неожиданно попался на «помощи» некоей «артели художественных промыслов и ремёсел». Оказание «помощи» осуществлялось государственным крепёжным лесом и металлом. Тем самым, который предназначался для укрепления лав и штреков. «Помощь» отнюдь не предполагалась бескорыстной. Доказательства этого, как и полагается, в присутствии понятых, были извлечены из карманов и стола главного инженера. Всё это фиксировалось на видео, столь экзотическое по тем временам.

Главный инженер не выдержал такого надругательства над «кристально чистой партийностью»… и упал на колени, орошая слезами ботинки Иванова. Как порядочный человек, Иванов не стал поминать бывшему «первому» былое. Он «вытирал ноги о товарища» молча, и от этого его «греховное» удовольствие не становилось меньше.

И «главный» не привередничал. Больше того: намекни Иванов на «оказание дополнительных услуг» — и бывший Первый отслужил бы не только губами, но и задом…

Глава вторая

Заведующий отделом административных органов обкома партии товарищ Городецкий изрядно «потёрся» на нижних этажах всевозможных «комов», для того чтобы с порога безмозгло объявлять себя: «Мы, Николай Вторый…». Исключительно в силу этой причины Иванова встретила не холодная надменность недалёкого чинуши, а «доброжелательная» улыбка пройдошливого царедворца. И не одна встретила — на пару с протянутой рукой. Да и ту Завотделом протянул первым.

— Здравствуйте, уважаемый Александр Сергеевич!

Заведующий излучал не просто радость — счастье — от лицезрения столь приятного собеседника.

— Чай? Кофе?

Иванов опешил. И то: не иначе, как мир перевернулся?! В жизни своей он не видел столь обходительного партийного чина. А, если совсем точно — не «столь», а любого. За время контактов с чиновниками от КПСС он пришёл к твёрдому убеждению о том, что «обходительность» и «номенклатура» — понятия несовместимые. И вот — первое исключение. Неожиданное, приятное… и настораживающее.

— Благодарю… но я вызвал на сегодня много людей… потому что много дел…

Александр Сергеевич сходу принялся выказывать себя, неприглаженного и не выставочного. Но завотделом не обиделся. Напротив, лицо его только прибавило в улыбке.

— Понимаю, понимаю, уважаемый Александр Сергеевич. И заранее прошу меня простить за то, что отрываю Вас от насущных дел… Сами понимаете — служба… Но я не стану задерживать Вас без нужды. Только один вопрос, Александр Сергеевич: как там наше дело?

— Ваше? — так и не попытался исправиться Иванов.

Если завотделом и опешил, то лишь на мгновение. Уже в следующее мгновение лицо его вновь расцвело дружелюбной, почти открытой, почти беззаботной улыбкой, и он шутливо погрозил визави пальцем:

— Ох, и ёж Вы, Александр Сергеевич!

Шутка показалась Иванову — ибо таковой и была — формата «в каждой шутке — доля шутки». За шутливыми интонациями ему отчётливо послышалось «еж твою мать!». Не зря послышалось: товарищ Городецкий имел репутацию серьёзного человека, приверженца установки «Никто не забыт — и ничто не забыто». Он никому, никогда, ничего не отпускал, и при первой же возможности на вполне законных основаниях, с милейшей улыбкой добряги-людоеда, съедал обидчика не только с кашей, но и с говном. «За обеденным столом» он был принципиальным, но небрезгливым.

— Но Вы, конечно, правы.

Городецкий по роли — или в плановом порядке — решительно посерьёзнел лицом.

— Речь — о деле, которое стоит на контроле у Первого…

Завотделом ткнул «пальцем в небо», и совершил выразительный маневр бровями.

— … и не только у него.

— Слушаю Вас, — непочтительно покосился на часы Иванов, столь же непочтительно не испугавшись «потолочных» намёков собеседника. Но и при наличии оснований Завотделом опять не изменил амплуа: улыбнулся якобы смущённо, правда, глаза его при этом отработали автономно от улыбки. Глаза были правильные, начальственные: «будет и на нашей улице праздник, сукин ты сын!».

— Я хотел узнать у Вас, уважаемый Александр Сергеевич, как там «наш» зам по транспорту?

И опять прилагательное, звучно ударенное голосом, шло в сопровождении многозначительного взгляда. Иванов слегка удивлённо выдул губы, и пожал плечами.

— Насколько мне известно, по состоянию на сегодняшнее утро он был ещё жив.

— Смешно, — не улыбнулся Завотделом. — Если я верно понял Вас, он звонил Вам сегодня утром?

— Вы меня верно поняли.

— Звонил по поводу сегодняшней встречи?

— Нашей с ним, — художественно приподнял бровь Иванов.

Лицо Городецкого расцвело одной из бесчисленных улыбок.

— Конечно, конечно, уважаемый Александр Сергеевич: не нашей же с Вами!

Погасив улыбку, завотделом выдержал многозначительную паузу. Классически многозначительную: в её образовании участвовало не только отсутствие слов, но и присутствие мимики.

— А, кстати, он не в курсе нашей встречи? Нашей с Вами?

Классическое «я возвращаю Ваш портрет» состоялось, и Иванов почти одобрительно усмехнулся.

— Вы хотите знать, не ввёл ли я его в курс? Нет, не ввёл.

Лицо Завотделом максимально прибавило в приятности. Он даже закряхтел, то ли от удовольствия, то ли от другой мажорной причины.

— И как он Вам показался, Александр Сергеевич?

— Сегодня утром?

Городецкий рассмеялся и опять шутливо погрозил визави пальцем.

— Ну, Александр Сергеевич! «Сегодня утром?»! И такая стопроцентная невинность на лице! Как говорят некоторые из наших общих клиентов: «Перший сорт!».

Насчёт «общности клиентов» товарищ Городецкий преувеличивал совсем немного. «В детстве», правда, уже далёком, он окончил юрфак ЛГУ, и некоторое время работал следователем прокуратуры. Правда, совсем недолго: партийный долг обязал служению партии в буквальном смысле — и перспективного товарища определили в инструкторы райкома. Оттуда ему уже не было исхода, да и быть не могло. Разве что, «ногами вперёд».

— Нет, Александр Сергеевич, меня интересует то, как он чувствует себя… ну, вообще, что ли?

Улыбка исчезла с лица Городецкого так же быстро, как и появилась. Глаза его смотрели по-прежнему доброжелательно, но сквозь эту доброжелательность заметно пробивалось что-то от кобры. Именно от кобры. Не от гюрзы, не от эфы, не от гремучника — от змеи не столь прямолинейной, деликатной… и ещё более ядовитой. Да и в глаза визави завотделом «пополз» аналогичным манером.

— Это — в качестве «назначенного в козлы отпущения», что ли? — «по традиции отдерзился» Иванов. Надерзил, то есть: не дерзнул на дерзость.

— Можно и так.

На этот раз Зав даже не улыбнулся, по причине чего Иванову оставалось… тоже остаться без улыбки.

— Н, что ж… Мне показалось, товарищ понимает… что недолго ему осталось ходить в товарищах. Правда, не понимает, за что.

— А Вы не пытались ему объяснить? — частично вернулся к улыбке Городецкий.

— «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать»?

Иванов не только не убрал глаз с дороги начальственной улыбки, но даже спрямил неделикатный взгляд. Зав усмехнулся, и покачал головой.

— Ох, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич… Хороший Вы человек… и следователь хороший… Но помяните моё слово: не умрёте Вы своей смертью. Поверьте на слово партийному бюрократу: даже в эпоху развитого социализма нельзя быть таким… не по годам развитым. Это очень плохо отражается на состоянии.

— Карьеры?

— Здоровья.

Городецкий уже совсем не улыбался. Расхотелось улыбаться и Иванову. К легковесной мимике не располагал и характер — колючий, неуживчивый и прямолинейный. Характер, он которого он не мог избавиться так же, как верблюд — от горба: судьба, что ли, такая.

Правда, судьба судьбой, а он и не хотел избавляться. Потому не хотел, что имел неправильные взгляды на жизнь и её составляющие. И такими неправильными они были у него, что даже сама жизнь не смогла не то, что исправить их: хотя бы поправить. Недаром сказано: «…посеешь характер — пожнёшь судьбу». «Сказка — ложь, да в ней намёк…». Только для Иванова уроком она никак не становилась. В свете этой минорной констатации перспективы старшего следователя районной прокуратуры выглядели незавидными. А, если совсем точно — отсутствующими. Да, он не собирался делать карьеры, но другие-то собирались! В том числе, и за его счёт…

— Возможно, — «испортился» лицом Иванов: не счёл нужным притворяться, или не нашёл резервов. — Но «раз пошла такая пьянка», вот Вам «последний огурец»: я намерен прекратить уголовное дело в отношении замдиректора.

— Почему?

Бровями заведующий отработал предельно экономно: большое дело — опыт.

— Я никогда не привлекал «стрелочников», особенно тех, которых «спускали» «сверху».

— Благородно…

Городецкий с усталым видом откинулся на спинку кресла.

— … и глупо… Жаль, уважаемый Александр Сергеевич… Очень жаль… Выходит, напрасно я звонил Вашему прокурору…

— Звонили?!

Хотя ситуация располагала, Иванов не стал кривить лицом, а всего лишь экономно двинул щекой.

— Зачем Вам понадобилось это? Я хотел сказать: зачем нужно было пугать старичка? Не ровён час, «даст дуба»… Он хватается за валидол уже от звонка из райкома, а тут «целый» обком!.. И зачем же Вы ему звонили, позвольте узнать? Неужели всерьёз рассчитывали на то, что он «даст мне ц. у.», и я немедленно «возьму под козырёк»?!

— Нет, — мило улыбнулся завотделом. — На это я и не рассчитывал.

Я всего лишь хотел узнать о Ваших настроениях из первоисточника.

— А в итоге нагнали страху на старичка.

Под всё ту же милую улыбку и без отрыва от спинки кресла Городецкий якобы с сожалением развёл руками.

— Так получилось…. Только я не виноват: в отличие от Вас, Александр Сергеевич, Пётр Николаевич «политику партии и правительства понимает правильно»… Но на «ниве устрашения» я отработал не напрасно. Кое-что о Ваших настроениях мне стало известно… в дополнение к информации о Ваших «антиобщественных взглядах».

— Об «антиобщественных взглядах»?!

Иванов попытался «остаться в лице», но далось ему это с большим трудом. И то: не каждый день на тебя вешают «политическую статью».

— Например?

— Например, то, что Вы собрались увольняться. И это — правильное решение. Для Вас. Для государства, если, конечно, говорить объективно, это решение ущербное.

— Потому что земля держится не на китах, а на дураках?

— В том числе, и поэтому.

Городецкий в очередной раз отставил улыбку.

— Не считайте мои слова данью высокому слогу. Такие люди, как Вы, не нужны отдельным чиновникам, но нужны стране. Даже — государству, при всей парадоксальности такого утверждения. Вы, надеюсь, «в курсе» разницы между понятиями «страна» и «государство»?

Иванов усмехнулся.

— «Государство — аппарат насилия для подавления большинства в интересах меньшинства».

Съехав щекой набок, Городецкий медленно поводил головой из стороны в сторону. Лицо его давало нерафинированную смесь различных эмоций: от уважения до пренебрежения включительно.

— Надо же: Вы дали сталинскую формулировку! Не Маркса, не Ленина — Сталина!.. Да Вы просто напрашиваетесь, уважаемый Александр Сергеевич! На очень большие неприятности напрашиваетесь! Может, на последние в Вашей жизни. Прошу не понять меня буквально: Вы же знаете, что сегодня можно зарезать и без ножа.

— «Убей меня нежно», как сказал один писатель?

— Вот именно.

Кривя губами, чтобы не слишком подрагивали, Иванов потрепал мочку уха.

— Что ж, приятно слышать угрозы в свой адрес в таком серьёзном учреждении, как Ваше. Здесь разбрасываются многими словами, но только не такими…

— Боязно? — «посочувствовал» Городецкий.

— И приятно, — не сдался Иванов. Как тот «гордый «Варяг». —

Значит, жизнь не зря прожита.

— Да не прожита ещё! — раздражённо — впервые с начала беседы — поморщился Городецкий: припекло. — Не прожита!.. Но может… если Вы и дальше будете противопоставлять себя обществу.

— А вы — общество?

Городецкий чуть слышно скрипнул зубами: и по причине «отказа в доверии», и потому, что расслышал местоимение с прописной буквы.

— Ну, хорошо — государству. Только от этой перемены для Вас лично ничего не меняется.

— А могу я узнать, что Вы сказали прокурору дословно?

Брови Городецкого на законных основаниях полезли наверх. И то: вместо того, чтобы «проникнуться и осознать», визави переключался на второстепенные… даже третьестепенные вопросы. Переключался с такой непосредственной заинтересованностью, словно важнее ответов на них для него ничего больше не существовало.

— Дословно?!

Непритворно пытаясь вспомнить, завотделом наморщил лоб.

— Ну, я не помню… Так — «печки-лавочки»… Поговорили, что называется, «о погоде»… Ну, там, о грядущих партийных конференциях, о съезде… Ах, да: я попросил его не нагружать Вас другими делами — с тем, чтобы позволить Вам спокойно…. относительно, конечно… разобраться с этим.

— И он…

— Пообещал, что не будет.

— Куда уже дальше! — покривил щекой Иванов. — Я и так нагружен «по самое не могу»! И так — четырнадцать только «подрасстрельных» дел, не считая мелочевки… А тут ещё дежурство по району: каждый день — два-три трупа. А это — два-три часа отвлечения на пустяки…

Городецкий улыбнулся и развёл руками.

— «Я сделал всё, что мог — пусть другой сделает больше!»…

— Вашими бы словами… Впрочем, и на том спасибо…

«По сценарию для подобных встреч», после этой фразы должно было наступить весьма неловкое молчание. Но на этот раз оно не получило ни единого шанса на самоё себя: оба участника постарались. Первым «воспротивился» Иванов — и всё по той же причине: «к мандатам почтения нету»:

— Если Вы не возражаете — вернёмся к нашим баранам…

— Слушаю Вас, — улыбнулся Городецкий, уже чуть менее приятно, чем прежде: явно «садились батарейки».

— Нет, это я Вас слушаю, — ещё приятней улыбнулся Иванов.

Городецкий — опять же вопреки «сценарию» — и не подумал смутиться.

— Жаль, Александр Сергеевич… Очень жаль…

— Вы ещё скажите: «С нами — а не наш»! — ухмыльнулся Иванов. Завотделом хлопнул себя по ляжкам, и, отбросив номенклатурную чопорность, покатился со смеху.

— Ну, молодец! — утирая слёзы, простонал он. — Даже Горького к месту ввернул! Потому-то и жаль, Александр Сергеевич… Но — в сторону лирику…

— «Я пришёл к Вам, как юридическое лицо к юридическому лицу»?

И новая цитата была к месту, только зав даже не улыбнулся.

— Вот именно, Александр Сергеевич… У меня к Вам небольшая просьба…

— Да?

Городецкий неожиданно откашлялся в кулак.

— Вы не могли бы… оставить мне это дело?

— На съедение? — хмыкнул Иванов.

— Для ознакомления, — не хмыкнул зав.

Бровь Иванова приподнялась сама, без усилий со стороны «правообладателя».

— На каком основании, позвольте спросить?

— Ну-у…

Неубедительно прозвучав, Городецкий попытался столь же неубедительно уйти глазами в сторону. Уйти получилось недалеко: визави хватал взглядом не хуже, чем рукой. Поэтому аргументация завотделом больше походила на жалкий лепет двоечника, чем на «железные доводы» столоначальника с четвёртого этажа.

— … Изучить… понять трудности… может, помочь чем… Помощь нужна?

Иванов безжалостно усмехнулся.

— Ну, разве тем, что мешать не будете… Так, так… Значит, говорите: оставить Вам дело… Разумеется — без «отношения» и без расписки?

Так как Иванов не столько спрашивал, сколько утверждал, Городецкий под «виноватую» улыбку развёл руками.

— Уважаемый Александр Сергеевич, мы же по закону не имеем права…

— Так, какого же х…

— А такого, — не обиделся зав, — что все мы под богом ходим.

Точнее, под разными богами. Я, например, хожу под богом по имени «Первый секретарь обкома»: он — ближайший ко мне «на небе». А он — под «республикой». А «республика» — под богом союзного значения… Да, будто Вы сами не знаете, Александр Сергеевич! Вы же не с Луны сюда десантированы!

Иванов озабоченно наморщил лоб.

— «Областной бог» интересуется этим делом?

— Потому что им интересуется вышестоящий Бог, — покривил щекой Городецкий.

— У него что, других дел нет? — «комбинированно» выдул губы Иванов: и насмешливо, и удивлённо одновременно. — Я не имею в виду уголовных?

По лицу Городецкого основательно проехалась ироническая ухмылка, не вполне уместная на лице… официального лица.

— Сказано ведь «пути Господни неисповедимы»…

— Вожжа под хвост попала?

— Может, и так, — спокойно двинул плечом Городецкий. — Так как, Александр Сергеевич: оставите дело? Я верну: честное слово! Могу дать любые гарантии!

— Например? — заинтересованно приподнял бровь Иванов. Городецкий забегал глазами по кабинету — и взгляд его прояснился.

— Например, я могу отдать Вам любое из своих дел!

— Угу, — хмыкнул Иванов. — «Равноценный обмен».

— Не понял? — не соврал завотделом.

— Все Ваши дела грузовиком вывези — никто не заметит и не вспомнит! А меня за одно это — в цугундер!

— А если я смогу убедить Первого в том, чтобы решение по делу оставить на Ваше усмотрение?

Чисто механическим движением Иванов пробежался ладонью по щеке. Поворот в разговоре намечался интересный: Городецкий — явно не последний дурак на свете — умел торговаться.

— Но Вы же будете докладывать одному из секретарей!

Завотделом уважительно посмотрел на собеседника: парень знал номенклатурные порядки.

— Так и было бы… раньше, но только не в этом случае. Вы правы: «вожжа под хвост попала». Кому-то там, «наверху». И теперь ни с этого дела, ни со всех причастных к нему уже не слезут…. пока мы его не заболтаем.

Под пристальным взглядом Городецкого Иванов отлучился глазами за окно, но задерживаться там не стал. Оперативно «вернувшись в кабинет», он щёлкнул замками кейса и вытащил увесистую папку в «черновой» обложке: переплёта удостаивалось лишь дело, направляемое в суд.

— Держите.

Дело перекочевало на половину стола Городецкого. Зав любовно огладил потрёпанную обложку.

— День на ознакомление даёте?

— Хоть два! — уже вставая, снисходительно махнул рукой Иванов. — У меня почти все документы скопированы в НП. Так, что, отсутствие дела работе не помешает.

Выдержав паузу — так, словно раздумывал над необходимостью продолжения — Иванов посмотрел Городецкому прямо в глаза.

— Даже, если Вы… или Ваши боссы надумаете «потерять» дело, у меня есть, чем его восстановить. Поэтому не стоит и трудиться…

— И в мыслях не было! — обложился руками Городецкий. — Послезавтра верну, честное пионерское!

Одна рука завотделом осталась «почивать» на сердце, а вторая уже тянулась прощаться с Ивановым…

Глава третья

— Саша, Пётр Николаевич уже трижды спрашивал тебя!

Заведующая канцелярией Таня — красивая натуральная блондинка лет двадцати пяти, на удивление не дура и мать-одиночка — первой услышала знакомые шаги Иванова, и первой же поспешила к нему кабинет.

— Ну, и что ты сказала? — не глядя на неё, буркнул Иванов, занятый определением «дипломата» под стол. Ногой.

— То, что ты и просил: «уехал по вызову в обком».

— И — как Пётр Николаевич?

Иванов, наконец, высвободил ногу и глаза. Последние тут же включились в ухмылку.

— Выжил после этого сообщения?

Таня рассмеялась: паническая боязнь прокурора всевозможных секретарей всевозможных «… комов» давно уже стала притчей во языцех. И не только в районной прокуратуре: «слух пройдет обо мне по всей Руси великой…».

— Просил тебя зайти к нему сразу, как вернёшься… Кстати, ему звонили из обкома в твоё отсутствие.

— Знаю… Ладно: «объяви меня»…

…Пётр Николаевич встретил Иванова уже на пороге кабинета. Весь его вид, далёкий от прокурорского, вопиял открытым текстом: «не до жиру!». Всё это — взамен «уставного» «Жду — не дождусь!».

— Ну, что, Александр Сергеевич? Как ты?

В прокуроре дрожало всё, что только могло дрожать: губы, руки, ноги, голос и даже глаза. Не прокурор, а живая иллюстрация к строкам Высоцкого: «сегодня жизнь моя решается: сегодня Нинка соглашается».

Иванов улыбнулся — и развёл руки в стороны.

— Выжил, Пётр Николаевич… пока…

— То-то и оно, что «пока»!

Прокурор трясущейся рукой подхватил Иванова под локоть, и лично сопроводил к стулу.

— Садись, Александр Сергеевич. Будем думать.

— О чём? — приподнял бровь Иванов.

— Как жить дальше!

Иванов небрежно махнул рукой.

— Не нагнетайте, Пётр Николаевич! Мало ли у нас было таких дел!

— Ни одного! — неожиданно огрызнулся прокурор.

— В каком смысле?

— В смысле контроля в ЦК КПСС!

— Фуфло, Пётр Николаевич! — опять не захотел «проникнуться» Иванов. — До Бога высоко, до царя далеко! Скоро им будет не до нас!

— Ты думаешь?

По голосу прокурора чувствовалось, что у него уже начало «отлегать» не только от сердца, но и от другого места, куда более чувствительного к воздействиям извне. Он задышал ровнее и даже частично вернул себе привычный чахоточный румянец.

— Так ведь — «новая метла», Пётр Николаевич…

Прокурор закусил губу: отчасти его следователь был прав. Совсем недавно кресло Генерального секретаря ЦК занял Михаил Сергеевич Горбачёв, товарищ относительно молодой, и по всему, деятельный. Отсюда был понятен расчёт Иванова на то, что это, действительно незначительное, дело вскоре потонет в массе куда более серьёзных дел нового Генсека и его команды. Хотя, наученный жизнью… в номенклатуре, Пётр Николаевич не исключал и другой расклад: делу, напротив, не дадут заглохнуть. Потому что — «вожжа под хвост»», потому что «шлея под мантию», потому что «кампанейщина», которая по традиции обязана заканчиваться жертвоприношением, пусть даже и ритуальным.

— Новая-то она новая, Александр Сергеевич…

Прокурор с сомнением покачал головой.

— … Только я не стал бы чересчур полагаться на фактор «новизны». Да и традиции у номенклатуры — хрен разберёшь: с одного — как с гуся вода, а другому — на полную катушку… И на скоротечность кампании я тоже не стал бы полагаться… Кто знает, как далеко они решили зайти. Может, это и не капания вовсе, а первая ласточка…

Иванов поморщился, и в очередной раз отмахнулся.

— Не накручивайте, Пётр Николаевич! Вы награждаете этих людей отсутствующими достоинствами: мозгами, планами, коварными умышлениями. А у них этого не было, нет и не будет. Новый Генсек будет делать лишь то, что нужно для удержания власти. Так делали все до него, так будут делать и после. Всё остальное — гарнир к основному блюду: умные разговоры, мелкие подачки народу, «громадьё планов»… на бумаге — и никаких дел!

— Ну, не знаю, не знаю…

Пётр Николаевич, вконец расстроенный, нервно забегал пальцами по столешнице. Лицо его посерело от невесёлых дум, а грудь медленно и тяжело колыхалась в такт им.

— … Может, ты прав, может — нет… Но нам с тобой нужно не на звёзды заглядываться, а смотреть под ноги.

— Не понял? — приподнял бровь Иванов.

— Нечего нам гадать «на политической гуще». Мы с тобой — люди маленькие… А спрос с нас — очень большой. Поэтому мы не можем допустить ошибки в этом деле…

Прокурор в очередной раз испустил тяжкий вздох, и медленно проехался рукой по «заросшему от волнения» подбородку.

— Кстати, мне звонил Городецкий…

— Кстати, я знаю.

— И что он сказал? — «дополнительно умер» прокурор, наплевав на сценарий, предписывавший частичное оживление.

— Сказал, что попросил Вас не перегружать меня делами.

— А ещё?

— Ещё, — усмехнулся Иванов, — сказал, что попросил Вас… упросить меня сконцентрироваться исключительно на этом деле.

— Вот!

Указательный палец прокурора несколько секунд дрожал у самого лица Иванова.

— Вот, Александр Сергеевич — а ты мне говоришь!

— А что я говорю?!

— Всё внимание — этому делу, Александр Сергеевич!

Прокурор от волнения взял такую высокую ноту, что «дал петуха».

«Дача» продолжилась и в следующем предложении.

— Всё внимание!

— А остальные, что: «по боку»?

— Да… то есть…

Пётр Николаевич, пусть и неуклюже, но всё же вывернулся из-под насмешливого взгляда Иванова.

— Что, там, у тебя за дела? Сколько всего?

— Двадцать. С этим — двадцать одно. Четырнадцать — «живых». Все — с судебной перспективой. Все — «подрасстрельные». Плюс ещё хренова уйма «отказных». И материалов, за которые ещё и не брался — штук десять. Ну, тех — из нового прихода, которые Вы мне отписали за последние две недели.

— «Четырнадцать с судебной перспективой»…

Прокурор ушёл глазами «в параллельное измерение», и зашелестел губами: явно калькулировал. Спустя полминуты он «вернулся», и в заметно улучшившемся настроении.

— Четырнадцать дел в суд, да ещё в областной — это хорошо, Александр Сергеевич! Это очень хорошо! Когда думаешь заканчивать?

Лицо Иванова скривилось, как от зубной боли: как и любого следователя, малейшее упоминание о сроках «убивало» его «на месте».

— В этом месяце дам шесть «на выход». Остальные восемь — в следующем.

— На продление выходить не будешь?

— Не планирую.

— Молодец!

Под вздох облегчения и улыбку на лице прокурор откинулся на спинку кресла.

— Значит, план двух месяцев мы выполняем досрочно!

Пётр Николаевич не шутил: и у следователей прокуратуры тоже имелся свой план. Конечно, негласный, но от этого не менее требуемый исполнением. Планы «спускались сверху» в зависимости от категории района. Старогородской район считался самым бандитским в городе, а, значит, самым «плодоносящим». Отсюда, с каждого следователя прокуратуры этого района «область» требовала ежемесячно «выдавать на гора́» — в суд, то есть — не меньше трёх дел областной подсудности, и не меньше трёх дел — районной. Любое прекращённое дело, даже по реабилитирующим основаниям, даже под условием защиты чьей-то жизни и чести, считалось браком в работе и непроизводительным расходом служебного времени.

Обычно «район» — следствие прокуратуры, значит — «давал стране угля». Иной раз и с заметным перевыполнением плана. И тогда «район» хвалили в «области», особенно, если основу плана составляли дела областной подсудности. Ведь сторону обвинения по таким делам представляли «областники». Но бывали и «засушливые» месяцы, когда преступники, «как на грех», не проявляли должной активности, словно не осознавая высоких задач, стоящих перед родной прокуратурой. И тогда план не натягивался и не вытягивался, даже за уши. Следователям приходилось идти на всякие хитрости, чтобы только «закрыть цифры». В суд шла любая мелочевка, от уклонистов от военных сборов до оказания сопротивления работникам милиции, благо, что и с военкоматом, и с РОВД установились подлинно творческие отношения формата: «ты — мне, я — тебе».

Именно поэтому и не шутил сейчас прокурор: четырнадцатью делами областной подсудности Иванов закрывал личный пятимесячный план «по расстрелу». За это «область» могла с лёгкостью «отпустить» и недостачу дел «районного звена».

— А что с остальными?

Иванов презрительно скривил губы.

— А-а, мелочевка для района…

— Всё — в суд?! — просиял глазами прокурор.

— За исключением двадцать первого.

Теперь уже лицо Петра Николаевича сморщилось, как от зубной боли.

— Александр Сергеевич, ты не торопись…

— Торопись, не торопись, — махнул рукой Иванов, — а из ничего не сделаешь что-то. Ну, вот, не вижу я в этом деле никаких перспективных блёсток!

— Чего не видишь?

— Ну, криминала в действиях замдиректора.

— А, может, вместе увидим?

Голос прокурора дрогнул настолько искренно, что Иванов даже отказался от текста, ограничившись иронически-укоряющим взглядом.

— А, может, в бездействии увидишь?

Вопрос, казалось бы, шутейного звучания, был исполнен прокурором совсем не шутейно, и «на высоком идейно-художественном уровне». Пётр Николаевич по традиции хватался за соломинку. По этой причине Иванов окончательно решил пощадить самолюбие шефа, и дал ответ на полном серьёзе.

— Увидел бы, когда бы оно было. Так ведь нет его, Пётр Николаевич! Ну, не накачаешь этому бедолаге состав, как ни накачивай! Сплошной «воздух», Пётр Николаевич!

Иванов нахмурил чело, потряс давно не стриженой шевелюрой — и спустился октавой ниже.

— За компанию со всеми я бы ещё пустил его, и то не на первых ролях. Так ведь не дают — и не дадут!

— «За компанию»?

Прокурор оживился на манер гэдээровского артиста Фрица Дица, сыгравшего Гитлера в эпопее «Освобождение»: «Контрудар?! В Померании?!». Иванов даже не удержался от хмыканья — настолько похоже Пётр Николаевич сыграл… нет, не фюрера: надежду на чудо.

— За компанию — с кем?

— Генеральный директор, главный инженер, директор по производству, директор…

— Хватит! — обречённо махнул рукой прокурор: энтузиазма, как не бывало.

— Так ведь это ещё не всё! — «тут же послушался» Иванов. — Есть ещё и чины в главке, которым не только должностная инструкция, но и сам Бог велел…

— Я же сказал: хватит! — поморщился прокурор. — Александр Сергеевич, что у тебя за манера, такая: сыпать соль на раны!

— Так в медицинских же целях, Пётр Николаевич… виноват.

Почувствовав небольшой перебор, Иванов одной рукой прикрыл рот, чтобы уже обеими тут же отработать «Хэндэ хох!». Укоризненно покосившись одним глазом на следователя, Пётр Иванович тяжело вздохнул.

— Эх, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич… тут такие, понимаешь дела, а тебе всё шуточки!.. Лучше бы сказал, что делать будем?

— Тянуть резину!

Прокурор скрипнул зубами, и уже изготовился к ответной речи, но, взглянув на абсолютно серьёзного Иванова, передумал и отказался от намерения.

— Ты не шутишь, Александр Сергеевич?

— Я никогда не был так серьёзен, Пётр Николаевич.

— Поделись!

— Классика, Пётр Николаевич!

Вот теперь Иванов усмехнулся.

— ??? — частично ожил прокурор.

— «Или шах помрёт, или ишак сдохнет»! Помните Ходжу Насреддина, Пётр Николаевич?

На лице прокурора обозначилась слабая улыбка. Сомнение в его взгляде боролась с надеждой — и с переменным успехом. Наконец, Пётр Николаевич, как всегда, полурешительно-полуобречённо махнул рукой.

— А у тебя получится, Александр Сергеевич?

— Не впервой, Пётр Николаевич!

Иванов панибратски обнял прокурора за плечи: «время обнимать, и время уклоняться от объятий». Конечно — нарушение «устава», но в меру, особенно в критических ситуациях, это было не только можно, но и нужно. Даже полезно — для сохранения физического и психического здоровья начальства.

— Я бы добавил ещё одну фразу, но она будет совсем «не из устава»…

— Добавь — разрешаю! — снисходительно покосил глазам Пётр Николаевич.

— «Не ссы, Маруся: я — Дубровский!».

Прокурор рассмеялся — как всегда, в половинном формате: полунервно, полуоблегчённо.

— Никакого у тебя почтения к начальству, Александр Сергеевич!

Ни малейшего!.. Ладно: действуй… Кстати, занеси мне дело: хочу ознакомиться с ним.

— В очередь! — усмехнулся Иванов.

— Не понял… — так и сделал Пётр Николаевич.

— Становитесь в очередь, Пётр Николаевич! За товарищем Городецким: он первым захотел ознакомиться.

Пётр Николаевич задумчиво поелозил рукой по щеке.

— Отдал, значит…

Иванов развёл руками.

— Ну, казните меня!

— Ну, что ты?! — махнул рукой прокурор. — Правильно сделал. Не стоит умножать число врагов своих: их и без того хватает.

Брови Иванова от удивления полезли на лоб: прокурор демонстрировал образчик мышления, достойный самой Библии! Обычно трусость Петра Николаевича носила характер исключительно житейский, даже бытовой, весьма далёкий от философского.

— Мудро, Пётр Николаевич, — благодарно не соврал Иванов. — Тем более, что нам с Вами это ничем не грозит… Ну, то, что они там, в обкоме, могут «заныкать» часть документов или даже целиком дело.

— Ты хочешь сказать, что…

— Да, Пётр Николаевич: НП по этому делу — фактически дубликат самого дела. И почти всё — подлинники, хоть и вторые экземпляры. Я, как почувствовал, что начинает «попахивать жареным», сразу же подстраховался. Так, что, отобьёмся, в случае чего. Кстати, Городецкого я уже предупредил. Ну, чтобы он зря не надрывался.

Прокурор с чувством пожал руку Иванова — даже слезу дал.

— Я всегда знал, что тебе можно верить, Александр Сергеевич…

Почти неизбежное «усиление осадков» не состоялось: в самый кульминационный момент дверь в кабинет приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова Тани.

— Пётр Николаевич, там к Александру Сергеевичу пришёл этот… ну, замдиректора завода… Я его придержала, но он хочет уйти!

Иванов переключился глазами на прокурора.

— Разрешите, Пётр Николаевич?

— Иди, Александр Сергеевич.

Прокурор «не по уставу» приложился рукой к плечу старшего следователя.

— И действуй сообразно обстоятельствам.

— Буду «тянуть» изо всех сил! — ухмыльнулся Иванов. — Чтобы — как в той сказке: «тянут-потянут — вытянуть не могут!»… Таня, задержи товарища: я сейчас обслужу его…

Глава четвёртая

… — Александр Сергеевич, извините…

Иванов с недовольным видом оторвался от протокола. В дверях застыла Маша, черноволосая двадцатидвухлетняя девица формата «ничего себе», недавно принятая на должность секретаря-машинистки,

с возложением обязанностей заведующей канцелярией на период отсутствия той по уважительным причинам.

— Чего тебе?

Секретарша замялась.

— Там… пришли заявительницы… по изнасилованию…

— А я тут при чём? — буркнул Иванов. — Эту неделю дежурит Сидоров. Как говорится, «милости прошу!».

— Сидоров с утра уехал в тюрьму, и до сих пор не вернулся!

В Маше плакало всё, что могло: голос, глаза, губы. Плакало очень натурально, правдоподобно, а, может даже, всамделишно. Иванов поморщился.

— Маня, а ты — с какого боку? Тебе — что за печаль? Ты же — на бюллетене?

Лицо секретарша искривило гримасой скорби и неудовольствия.

— Тане срочно понадобилось вести дочку в больницу. Ну, вот она и позвонила мне…

Маша жила в классических «двух шагах» от конторы. Если совсем точно — в пятидесяти. В соседнем дворе. Большое удобство — в одном случае, и такое же неудобство — в другом. Она первой из всех сотрудников оказывалась дома, — но и первой же могла оказаться на работе… и оказывалась. Всегда — по одной и той же причине: «в связи с производственной необходимостью», которая возникала не так, уж, и редко.

Теперь уже искривилось лицо Иванова: перспектива спокойной работы с заместителем директора «блыснула» и «накрылась». А всё — потому, что не в традициях следователей прокуратуры — как минимум, этой — было «кидать» друг друга. Дело — житейское: сегодня я тебя выручил — завтра ты меня… быть может.

— А Сидоров когда «обещали вернуться»?

Иванов и сам понимал, что это — всего лишь жалкая попытка отсрочить неизбежное, но так полагалось. Ну, вот, полагалось оборвать все соломинки, за которые по сценарию требовалось хвататься, прежде чем дать «согласие утонуть».

Сквозь кислоту на лицо Маши уже пробилась радость: поняла уже, что порядочный Александр Сергеевич в очередной раз, пусть и вынужденно, готов проявить неизбежную порядочность.

— Таня сказала, что он ей сказал… что…

— Ну, понятно, понятно! — дополнительно «убился лицом» Иванов. — «Кассирша мэни казала, шо вона йий казала…»!..

Несколько мгновений он смотрел в стену, отнюдь не подражая Бодхитхарме, потом обречённо махнул рукой и повернулся к горестно вздыхающему мужику напротив себя:

— Ладно… Товарищ Зайцев… Алексей Петрович, давайте перенесём наше рандеву на завтра? Не возражаете?

«Товарищ Зайцев» — щуплый мужик небольшого росточка, лет пятидесяти от роду, в котором не было ничего даже «замдиректорского»: «ни кожи, ни рожи» — обречённо кивнул головой. По всему чувствовалось, что заместитель директора явно не был готов спасать себя. Больше того, он не слишком-то и возражал «утонуть», а если на что и рассчитывал, то лишь на «счастливую волну» в лице старшего следователя прокуратуры Иванова. Так сказать, «надеемся только на крепость рук, на руки друга, и вбитый крюк…».

— Ну, вот и славно!

Придерживая согбенного визави за спину, Иванов лично сопроводил того до двери.

— Я Вам перезвоню, и мы уточним время. До свидания!

Напутствовав замдимректора панибратским хлопком по плечу, Иванов повернул кислое лицо к Маше.

— Что ж, зови… Куда деваться…

Секретарша вышла, и её место на пороге кабинета заняли четыре женщины. Точнее, одна женщина, лет сорока пяти, и три девицы в возрасте двадцати-двадцати двух лет.

— Проходите, садитесь, — «без запятой отбарабанил» Иванов, и, пренебрегая этикетом, первым опустил зад на потрёпанный стул. Традиционно — для первой встречи — робея, новоприбывшие оседлали разнокалиберные стулья вдоль стены, прямо напротив массивного двухтумбового стола Иванова. Некоторое время Александр Сергеевич занимался делопроизводством: определял в сейф бумаги по делу «союзного значения». Наконец, он щёлкнул замком сейфа и «счёл возможным заметить» новоприбывших. Глаз его медленно и устало скользнул по лицам и фигурам, не задерживаясь ни на одном и на одной из них.

— Простите, а кто кого привёл?

Взгляд Иванова остановился на растерянном лице «старшой».

— Вы — потерпевшая?

Женщина покраснела.

— Нет, что Вы!.. Это… вот — они…

— Все трое?

— Да.

Бровь Иванова не поднялась даже на миллиметр: и не такое доводилось и видеть, и слышать. Не смог пробиться на лицо и энтузиазм: работёнка явно предстояла «непыльная».

— Значит — жертвы уличных насильников? — по совокупности причин так и не смог взбодрить он пресный голос.

— Нет, сейчас я Вам всё расскажу!

Женщина, в которой чувствовалось присутствие характера, распрямила плечи, и сделала энергичный вдох.

— А почему Вы? — в очередной раз изнасиловал себя вопросом Иванов. — Вы — свидетель?

— Нет, что Вы, я — мать… вот…

Женщина повела указательным пальцем вправо от себя — и соседствующая с ней темноволосая девица раздражённо поморщилась.

— Значит, Вы — не свидетель?

Только небольшая примесь издёвки в голосе, и та неуловимая для «гражданских», отличала сейчас Иванова от классического зануды.

— Не свидетель и не потерпевшая?

Женщина растерялась.

— Да… то есть, нет… То есть, я… Ну, в общем, это я их привела…

— Я это понял, — вздохнул Иванов. — И даже увидел. Но полагаю, что сами они расскажут обо всём полнее и точнее Вас.

— А я?

— «Все — в сад!» — даже не улыбнулся Иванов. Хотя, даже улыбнись он, женщина всё равно не поняла бы. Да она так и сделала, о чём так прямо и заявила.

— Не поняла?

— Я прошу Вас посидеть в коридоре. А, если Вам некогда, то я не смею Вас задерживать.

Женщина покраснела, и теперь уже не от застенчивости.

— Вы предлагаете мне выйти вон?!

— Разве?

Если Иванов и «оживился», то одной лишь бровью.

— Я всего лишь «попросил» и «не смел».

— Но ведь это я их привела!

— И Вы полагаете, что этим обрели какие-то процессуальные права?

Иванов «в упор расстрелял» тётку полусонным взглядом, оттого ещё более невыносимым и «где-то даже» убийственным.

— Ваши «подопечные» — несовершеннолетние?

Женщина «упала глазами» на пол.

— Нет…

— Сколько Вам лет?

Иванов уже пошёл взглядом слева направо.

— Двадцать, — опустила глаза «левая крайняя».

— Двадцать один, — не опустила глаз «центровая».

— Двадцать два, — то же самое не сделала (или сделала?) «правофланговая».

Полусонный взгляд Иванова, уже переключившийся на «сопровождающее лицо», исполнился укоризны.

— Ну, вот, видите…

— Что? — старательно «не поняла» тётка, едва ли не закипая благородным возмущением.

Не отрывая руки от стола, Иванов лишь приподнял ладонь и повернул её в сторону двери.

— Но ведь это я привела их! — вскочила со стула тётка. — Не имеете права!

— «Не имеешь права! Старший ведь приказал! Нет, ну старший приказал!».

— А?

Недоумевающий взгляд женщины дополнился слегка провисшей челюстью. В отличие от неё, девчонки оказались более догадливыми: фраза из «знакомого наизусть» «Места встречи» вызвала дружный смех. Вторично не поняв — зато приняв на свой счёт — женщина побагровела лицом, звучно клацнула замком дамской сумочки, и направилась к двери. Уже взявшись за ручку, она обернулась:

— Но я хотела бы узнать подробности!

— Только не от меня, — ещё больше прокис лицом Иванов. — Я не справочное бюро и не передача «Человек и закон».

— Но Вы-то их будете слушать?!

Иванов поводил головой из стороны в сторону — так, словно говорил: «Ну, не женщина, а крейсер «Варяг»: «Погибаю, но не сдаюсь!». В другое время он даже расщедрился бы на уважительный взгляд, а сейчас лишь скептически цыкнул сквозь зубы:

— Я бы с куда большим удовольствием послушал того дяденьку, которого мне пришлось выпроводить ради вас… Да, я выслушаю заявительниц, и даже начну копаться в интимных подробностях и прочем «грязном белье». Но сделаю я это не из праздного любопытства, и не по причине извращённого сознания: работа такая… Я понимаю Вас, гражданка: Вы узнали лишь то, что Ваша дочь и её подруга сочли нужным… или возможным рассказать Вам. Все претензии — к ним. Сочтут они иначе — радуйтесь, не сочтут — не взыщите.

Женщина хотела что-то сказать, потом обречённо махнула рукой и вышла за дверь. Иванов повернулся к девчонкам.

— Итак, начнём, помолясь. Только у меня к вам, девочки — просьба: быть предельно краткими. Только — самое главное: кто, где, когда, каким образом? Я понятен?

Нестройными голосами «строй» подтвердил «команду».

— Тогда — кто первый?

Девчонки переглянулись, и захихикали. Как-то совсем не смущённо захихикали.

— Ну?

Иванов устало подпёр рукой подбородок.

— Будем жребий бросать?

— Не надо — я начну.

«Центровая» выпрямила не только спину, но и взгляд. И то, и другое принадлежало красивой девушке с высокой грудью, правильными чертами смуглого лица, и красиво уложенными тёмными, почти чёрными волосами. Это на неё «показала» «сопровождающее лицо», как на свою дочь.

— Весь — внимание, — придавил щекой ладонь Иванов. — Только для начала представьтесь.

— Прохорова Анна Николаевна, двадцать один год.

— Прошу.

Под ещё более кислое лицо Иванов задействовал ладонь уже по линии благородного жеста. Прежде чем начать, девушка соблюла традицию: откашлялась, правда, без помощи кулака.

— Неделю тому назад мы с подругами…

— С этими?

— Да… Так, вот: мы с подругами поехали на дискотеку в Зелёный Дол…

— Отменный выбор! — хмыкнул Иванов. Любой на его месте хмыкнул бы: Зелёный Дол соседствовал с «Шанхаем» — основными поставщиком трупов и изнасилованных не только по Старогородскому району, но и по всем остальным. «Шанхайские» частенько забредали в Зелёный Дол, и всегда с одной целью: в поисках приключений или на голову потенциальных жертв, или на свою задницу. Да и сам Зелёный Дол по линии «производственных показателей» не слишком отставал от легендарного соседа: «давал жизни»… отнимая её. По этой причине эти «заповедные места» посещали только коренные: специфический контингент из наследия двадцатых-тридцатых годов и их потомков. Эти люди никогда не боялись, потому что бояться надлежало их. Классика: «чужие здесь не ходят». И вот — такое вопиющее пренебрежение «техникой безопасности»!

— И откуда вас занесло в сии «благословенные места»?

— С Юго-Запада.

— Всех троих?

— Да, мы все — соседи… из одного дома.

Иванов цыкнул, и покачал головой.

— А ближе Вы не могли поискать приключений на свою… а теперь и мою задницу?

Юго-Запад являлся бурно застраиваемым «спальным» районом города, а, по сути, отдельным городом на триста тысяч душ. От Зелёного Дола, а равно «Шанхая», он отстоял на двадцать километров, да и то — по прямой… которой не было. Добраться туда с Юго-Запада можно было лишь «на перекладных» с трёмя пересадками. Даже мужественные таксисты, априори непривередливые — при условии хороших денег — отказывались ехать туда. А, если кто и соглашался, то лишь до просёлочной автобусной остановки, на которой автобус останавливался классические «раз в полгода». Конечно, попадались и отдельные героические личности, готовые совершить подвиг… из расчёта «трёх счётчиков на душу населения».

Но, как и любых других героев, этих можно было счесть по пальцам одной руки: ряды редели. И не только — ряды желающих. Потому что — уже другая классика: «Только он не вернулся из боя».

— Ближе не могли…

Девица ушла глазами в сторону. Это показалось Иванову странным, и вместе с тем… показательным. Иначе говоря: ещё до начала работы, уже было, над чем работать.

— Ладно, извините, что перебил. Больше не буду.

— Принято, — «не по уставу» хмыкнула девица. — Ну, вот… Мы там… потанцевали, конечно… выпили лёгких коктейлей…

— Этих?

Иванов звучно щёлкнул указательным пальцем по кадыку. Девчонка не смутилась, даже напротив — усмехнулась.

— Не без того… В общем, всё было, как обычно…

— Вы, что: завсегдатаи? — еле сдержал в себе обывателя Иванов. Да и то: одна поездка — это одно дело, а «как обычно» — совсем другое! — Может, и знакомых встретили?

Прохорова опустила голову, но Иванов заметил, как глаз её исподлобья обстрелял подружек. Обстрелял так, словно испрашивал согласия, а заодно «ориентировал». Те попытались «рассредоточиться», но недостаток профессионализма не мог не сказаться: глаза выдавали. Да и кожные покровы лица в этот момент совсем, уж, предательски, не отличались белизной. Пришлось Иванову сделать в памяти «зарубку номер два».

— Мне повторить вопрос?

Прохорова вздохнула, и, не поднимая глаз, покачала головой.

— Да, там мы встретили одного знакомого…

— Одного?

— Да, — основательно — «в переводе на литературу»: «предательски» — дрогнула голосом Анна.

Иванов старательно не заметил дрожи.

— Фамилия знакомого? Ну, или хотя бы имя?

— Ну…

— Ну?

— … Руслан Явлоев…

— Чеченец? Ингуш?

— Вроде этого, — индифферентно пожала плечами Анна.

Иванов отклеил лицо от ладоней, и молча уставился в «заявителя». Взгляд его оказался настолько беспардонным и продолжительным, что та не выдержала:

— Что?!

— Не обидишься на меня за вопрос? — приоткрыл глаз Иванов, «не снимая глаз с лица «ответчицы».

— Постараюсь…

— Знакомый… по имени Руслан Явлоев… встретился вам не случайно? Так сказать, не попался по дороге?

Вот, чего девчонки не умели делать, так это «держать удар». Наверняка, они умели очень многое, как в постели, так и за её пределами, но «сохранять лицо» ещё не научились. Именно поэтому они дружно и очень заметно, как в плохой пьесе, вздрогнули, после чего растерянно забегали глазками по сторонам.

— Догадливый, — первой «вернулась к образу» Анна. Даже сверх того усмехнулась. Не зря она с первого «обхода» показалась Иванову безоговорочным лидером троицы. — Да, это он пригласил нас…

— Иначе говоря, это он достал вам билеты?

— Да.

— На всех троих?

— Да.

— Из расчёта — по одной на душу населения? — почти невинно приподнял бровь Иванов.

— Как Вы можете такое…

Неожиданно оборвав себя, Анна махнула рукой.

— Ну, в итоге вышло, что да… Хотя приглашал он только нас… Ну, нас двоих… Как Вы говорите, «из расчёта два на два».

— Вас — это…

— Меня и Лену Келлер…

Анна повела глазом направо. Соседка — красивая лицом, высокая, длинноногая, несколько костлявая на вкус Иванова девушка с роскошными белокурыми волосами, распущенными по плечам, ещё ниже опустила голову.

— А мужчин должны были представлять Руслан и…

— … ещё один наш знакомый по имени Магомед… Магомед Яхьяев.

— Сплошные «Магомеды», — неделикатно покривил щекой Иванов. — Ну, да это — дело вкуса. И что было дальше?

Теперь уже Анна вопросительно приподняла бровь.

— «Дальше» — это когда?

— Когда Вы встретились… где-то. Кстати, где именно?

Словно удивляясь наивности взрослого мужика, девица передёрнула крутыми плечами и даже скорчила рожу… из красивого лица:

— У входа, конечно.

— Они были вдвоём?

Обычный — «на вкус» постороннего лица — вопрос застал девицу врасплох. Она попыталась «согласовать ответ» с товарищами по несчастью, но те настолько квалифицированно рассредоточились взглядами на полу, что попытка «no pasaran». Пришлось девушке «согласовывать ответ» с самой собой.

— Да, вдвоём… поначалу.

— Вынужден бестактно «зацепиться», — художественно «опреснил» щеку Иванов. — Кто да кто?

Девушка поморщилась — и попыталась уйти глазами.

— Мне повторить? — как всегда на работе, не оказался джентльменом Александр Сергеевич.

Анна закусила губу, но вздыхать на манер романтической героини — из провинциальных барышень — не стала.

— Не надо. Это были знакомые… или друзья Руслана… Я как-то раз видела их вместе…

— Если я верно понял, Вы хотите сказать, что до этого уже встречались с Русланом, как минимум, один раз? Так сказать: «эх, раз, ещё раз…»?

Иванов не был бы следователем, если бы… не оказался им и на этот раз. Адекватно реагируя на «беспардонность» визави, Анна отработала челюстями настолько художественно, что их хруст слышен был, наверно, и за дверями кабинета.

— Насчёт «хотите сказать» — это… Я так не говорила… Я вообще не хотела бы об этом говорить… Но Вы правы: я действительно встречалась с Русланом и раньше.

— Характер встреч?

Полусонная щека Иванова уже вернулась в объятия ладони. Возможно, именно это обывательское телодвижение вкупе с отсутствием подтекста в вопросе и «расхолодило» потерпевшую. Она не только утратила бдительность, но и сама легкомысленно дёрнула плечиком и скорчила рожу.

— Ну… мы познакомились на одном вечере в центре города…

— Танцы до упаду? — лениво приподнял бровь Иванов.

— Да.

На контрасте с предшествующим текстом, Анна вспыхнула: дерзко, почти «не по уставу».

— И? — без труда игнорировал дерзость Иванов, хотя «на учёт» её, всё же, поставил.

Девица неожиданно смутилась.

— Ну, после этого мы ещё раз встретились…

— После чего?

Иванов прямолинейно и даже нагло «оперпендикулярил» взгляд.

Лицо Анны прибавило в цвете.

— Ну, мы… ну… это…

— Переспали, — даже не потратился на вопросительный знак Иванов. — Значит, я не ошибся: «эх раз, ещё раз…». Да?

Соседки Анны хихикнули. Это было показательно: вот тебе и подружки! Сама же Анна ещё ниже опустила голову, но тут же выпрямилась уже с дерзким взглядом на лице.

— Да, переспали! Это — преступление?

Не снимая сонного выражения с лица, Иванов спокойно, почти равнодушно, двинул плечом.

— Нет — всего лишь факт. А заодно — информация к размышлению.

В отличие от товарок, продолжающих хихикать и обмениваться взглядами, не слишком уважительными по отношению к подружке, Анна поняла намёк. И не только поняла, но так прямо об этом и заявила:

— Я Вас понимаю, товарищ следователь. Девица уже… как это у вас называется…

— … «вступила в половую связь», — «подсказал» Иванов.

— … потом снова пришла на свидание… будем называть вещи своими именами…

— Разумно, — «одобрил» следователь.

— … а потом заявляет об изнасиловании… Классическая шантажистка. Наверняка, получила отставку, а теперь или взаимности домогается, или вымогает что-то взамен. Не так ли, товарищ следователь?

— Вам бы «опером» работать, милая… хм… хм… девушка.

Несмотря на усмешку в полусонных глазах, Иванов так и не оторвал щеки от ладони.

— Только не будем забегать вперёд. Давайте соблюдать последовательность… Итак, Руслан встретил Вас у входа в этот «гадючник»?

Щека Анны неожиданно искривилась в усмешке.

— Насчёт «гадючника»…

— Тогда — насчёт встречи? — тут же «поправился» Иванов.

— Ну-у… В общем — да…

— Только Вас? То есть, лично Вас, или «вас» с прописной буквы?

Впервые за время общения девица посмотрела на Иванова с неожиданным интересом и даже симпатией.

— А Вы — интересный мужчина, товарищ следователь… Нестандартный… В другое время я бы, не задумываясь…

— Тронут оказанным доверием, — почти достоверно «потупил взгляд» Иванов. — Но из «другого времени» давайте вернёмся в настоящее… То есть, уже в прошедшее по отношению к настоящему…

— Хорошо: вместе с Русланом был Магомед — если это Вас интересует…

— «Интересует»…

Лицо Александра Сергеевича художественно деформировала болезненная гримаса, явно «от чистого сердца».

— … Как говорит «русский народный пословис»: «сто лет маку не родило — и голоду не было»… Очень меня «интересуют» подробности Вашего межнационального адюльтера! Так «интересуют», что спасу нет! Особенно, с учётом хреновой уймы «подрасстрельных» дел в этом сейфе, которые мне, кровь из носу, надо выдать в плановые сроки!

«Не пропадёт наш скорбный труд…»! Иванов не зря «надрывался у микрофона». Неподдельное безразличие следователя к тому, чему девицы придавали, как оказалось, несвойственное значение, произвело должное впечатление на контрагента. Как и все прочие заявительницы, эти больше всего опасались «избыточного мужского любопытства» молодого ещё мужчины — а любопытства-то и не случилось! Следователь откровенно скучал и совсем не выражал «плотоядного» удовольствия от прихода заявительниц. По этой причине девчонки заметно успокоились, и теперь были готовы «исповедоваться» перед Ивановым, как перед близкой подружкой. Анна — явный лидер троицы — не составила исключения.

— Извините, товарищ следователь… Можно узнать Ваши имя-отчество?

«Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!» — воскликнул бы великий комбинатор. Иванов же только лениво пошевелил губами:

— Александр Сергеевич… не Пушкин.

Возможность штампованной хохмы со стороны девиц была «убита в зародыше», и тем оставалось лишь доверительно хохотнуть в ответ.

— Ещё раз извините, Александр Сергеевич, — почти улыбнулась Анна. Этой почти улыбки члену Иванову хватило для того, чтобы обеспокоиться за свой внешний вид… «ниже ватерлинии». Девица того стоила… как и многообещающий взгляд её бесстыжих, отнюдь не страдальческих, глаз.

Зазвонил телефон. Зазвонил, как всегда, неожиданно и не вовремя: разговор только выходил «на пик». Иванов нехотя снял трубку.

— Да… А с какого хрена?!

Ни в чём не повинная трубка шлёпнулась на рычаги. Некоторое время Александр Сергеевич «отводил душу» посредством вполне различимых матерков, пока, наконец, не врезал пальцем по кнопке селектора.

— Маш, этот хрен по фамилии Сидоров ещё не вернулся, что ли?.. Твою мать!.. Что случилось», «что случилось»?! Опять труп — и опять не мой, а «чужого дяди»!.. Ну, совершенно же невозможно работать!.. А куда я денусь?!

Иванов опять подверг насилию селектор, и некоторое время раздражённо барабанил пальцами по столешнице, традиционно для таких случаев уставившись в никуда. Наконец, он поднял глаза на девиц и обошёл их всех по очереди почти извиняющимся взглядом.

— Девчонки, я — буквально на двадцать минут: «подниму» труп, «отпишу» его — и тут же обратно! Дождётесь?

— А куда мы денемся?! — кивая на телефон, усмехнулась бедовая Анна, «по-родственному» уже закидывая ногу на ногу — так, что микроскопическая мини-юбка оказалась не в состоянии прикрыть совсем даже не микроскопические и очень аппетитные бёдра. Правда, Александр Сергеевич этого не видел: он с головой погрузился в работу… с сейфом, куда определял на временное жительство документы со стола.

— Ну, вот и славно!

Даже вынырнув головой из сейфа, Иванов не восхитился зрелищем соблазнительницы и её соблазнов: уже «отсутствовал в кабинете» — хотя бы в мыслях.

— Тогда — «все в сад»!

Препроводив заявительниц в коридор, Александр Сергеевич схватил со стола подхватил «боевую» — латаную-перелатаную — кожаную папку, закрыл дверь на замок, и «по дороге»… в туалет заглянул в приёмную.

— Маня, так я поехал. Кстати, там, в коридоре, я оставил заявительниц…

— Поняла: на моё попечение?

Иванов усмехнулся.

— Если сбегут, я не буду в претензии — ни на них, ни на тебя.

— Поняла, — ещё раз, теперь уже под улыбку, «поняла» Маша, возвращаясь к пишущей машинке…

Глава пятая

Через тридцать пять минут, почти уложившись в «плановые сроки», Александр Сергеевич вернулся. Девчонки, с сигаретами в зубах, встретили его в палисаде у входа в прокуратуру. Встретили, как и курили: вразброд, каждая сама по себе.

— Ну, вот, — без энтузиазма покривил щекой Иванов: надеялся, всё же, на другой исход. На исход заявительниц в неизвестном направлении. — Как сказал один товарищ: «Не пройдёт и полгода — и я появлюсь».

На ходу, перед самыми дверями, он подхватил под локоть Анну.

— Мамзели, прошу на второй тайм!

Подружки молча выстроились в затылок друг другу и тронулись согласно «табели о рангах»: первой — Анна, второй — Келлер, «пока ещё незнакомка» — замыкающая. Не соблюдая этикета — войдя в кабинет первым — Иванов рухнул в кресло, и, как наждачной бумагой, прошёлся скрежещущим «ветеранистым» носовым платком по мокрому лбу.

— Продолжим… Итак: картина под названием «случайная встреча у входа в „гадючник“». Докладчик — Прохорова Анна Николаевна… Сударыня — Вам слово.

С почти достоверной застенчивостью «докладчик» потупила взор.

— Ну, меня… всех нас у входа в… пусть будет в «гадючник»… встретили Руслан с Магомедом… Там, внутри, мы познакомились с остальными… хм… как бы это…?

— Членами трудового коллектива, — полусонным голосом «помог» Иванов. Анна и остальные девчонки рассмеялись. Контакт намечался — к установлению самого себя. Для дела, пусть ещё и не существующего, это было хорошо. А, если и не хорошо, то полезно.

— Да, спасибо, товарищ следователь… Александр Сергеевич…

Уточнение было многозначительным. Ещё многозначительней оказался взгляд Анны, «обещавший радости рая», и уже не из романса.

— И каковы были числом те, остальные? — мужественно преодолел искушение Иванов.

Девица поморщилась: вспоминания явно не относились к числу приятных.

— Ещё двое…

— То есть, всего — четверо?

— Да.

— И?

Анна в очередной раз замялась.

— Ну… всё было нормально…

— В каком смысле?

Иванов и не подумал отказаться от роли «банного листа». Осознав бесперспективность афронта, «докладчица» принялась шумно отдуваться.

— А, если углубить? — опять «не снизошёл» Иванов.

Девица «смущённо» уставилась в пол.

— Ну… мы… это…

— Вы — «это», а я — «не»! — вдруг оппонировала молчавшая доселе третья подружка, самая неказистая из всех: ниже среднего роста, с рядовым лицом, рядовыми ногами, обычными тёмно-русыми волосами, правда, с хорошо сформировавшейся грудью и коварным взглядом.

— Представьтесь, пожалуйста.

Иванов опять вернул щеку «в объятия ладони».

— Михалёва Люда… Людмила… двадцать два года.

— И что Вы «не», Люда… она же — Людмила?

Михалёва покраснела.

— Ну… в том смысле… что я с ни с кем…

Девушка искала слово — и не находила его. Пауза затягивалась — и Александр Сергеевич «пошёл на джентльмена»:

— Ни с кем не уединилась. Так?

— Да.

Михалёва отметилась в следователя тёплым, почти благодарным взглядом. Контрастируя с ним, взгляды подружек, обращённые на Людмилу, были совсем другой энергетики. Подружки и не скрывали осуждения «третьей из трёх» за её афронт, как сегодняшний, так и тогдашний.

— В переводе на русский язык, — продолжил киснуть лицом Иванов, — Анна Прохорова и Елена Келлер вступили в половую связь с «лицами кавказской национальности» ещё в «гадючнике», официально именуемом Домом культуры Старого города?

Испепеляемая «дружелюбными взглядами подружек», Михалёва уклонилась только глазами, но не текстом:

— Да.

— Ты просто нам завидуешь! — нервически покосилась в её сторону Келлер, сколь красивая, столь и недалёкая, как и большинство красивых женщин.

— Было бы, чему! — не осталась в долгу Михалёва. Келлер моментально вспыхнула, обещая «подружке» совсем не «прелести рая».

Прохорова удержалась, но только от текста. Оба взгляда, которыми она последовательно обошла Келлер и Михалёву, явно не относились к числу одобрительных. Неконтролируемой откровенности девица явно предпочитала дозированную правду, наверняка полагая её более полезной для судьбы дела и всех его фигурантов.

— Могу я узнать состав «творческих» дуэтов? — поморщился Иванов: дело нагромождалось, как снежный ком, и этим только запутывалось.

Прохорова и Келлер исподлобья обменялись смущёнными взглядами: не разучились ещё. Михалёва, как «третий лишний», «отсутствовала». Первой отсмущалась Келлер — и захихикала, что её реальному образу подходило много больше потуг на мысль. Правда, хихикала она соло: Анна в этот момент «боролась сама с собой». И, только, «проиграв схватку», махнула рукой.

— А, ладно: всё равно узнаете… В общем, я была с Русланом, а Ленка — с Магомедом…

— Хотя Ленка не возражала бы и против обратного «расклада», — неожиданно хмыкнула Михалёва. Задетая за живое, Келлер ещё раз «задействовала огнемёт». Прохорова лишь ус