Оглавление

ПРОЛОГ.

Ночь не отличалась от других, но именно в эту Андрей понял, что больше не контролирует ни сна, ни пробуждения.

Он вылетел из тьмы с ощущением падения, больно ударился дыханием о собственное тело — будто вернулся не из сна, а из глубины, где воздух не нужен. Сердце билось так, что каждый удар отдавался в зубах. Андрей вслепую потянулся к выключателю; палец дрожал, нажал только с третьей попытки. Свет резанул глаза, но не дал облегчения.

— Не писать, — выдохнул он, упершись ладонями в стол. — Не сегодня.

Это был уже не первый раз, когда он пытался сопротивляться. Каждый раз заканчивалось одинаково. Но сегодня всё внутри кричало, что надо ломать цикл. Надо вырваться. Надо хотя бы попытаться.

Не писать.

Он повторил это как заклинание, зажмурившись до боли.

Но под подушечками пальцев уже начинало шевелиться знакомое жжение — будто под кожей возились тонкие тёплые червячки, подталкивая руку, подгоняя её к тетради. Не боль, нет. Нетерпимость. Свербящее, мучительное требование.

Он отдёрнул руку, сел на край стула, дышал часто и коротко, как после бега.

— Не писать…

Сон, который выкинул его обратно в тело, был другим. Коротким, резким, рвущим. Как вспышка, но оставившая ожог во всём сознании. И чем больше он старался удержать детали, тем сильнее дрожали пальцы.

Он попытался заглушить шёпот в голове. Надел наушники. Включил тяжёлый металл на такую громкость, что начинало болеть в черепе. Музыка срывала мысли, заполняла пространство собой — и на секунду стало легче. На секунду.

Пока рука на столе не начала двигаться сама.

Пальцы, неподчинённые, медленные, уверенные, выводили по дереву прямые линии, пересечения, дуги. Он смотрел, как будто это происходило с кем-то другим — с ужасом, который не оставляет выбора. Рука не держала ничего, но кожа оставляла на столе бледный след, как если бы под ней двигались невидимые чернила.

Узор был узнаваемым. Спираль. Та самая, которую он видел в каждом сне, — форма зарождающейся галактики.

У него дрогнули губы.

Это не психоз.

Это не страх.

Это физически.

Он больше не принадлежал себе.

Андрей сорвал наушники, будто они могли быть виноваты. Сел к столу. Сжал ручку. Пальцы мгновенно перестали дрожать — как будто получили то, чего добивались.

Чернила легли на бумагу странно легко. Первые строки вышли корявыми — спазм, судорога. Но уже через минуту рука двигалась ровно, как игла сейсмографа, записывающая толчки из глубин недоступной реальности.

Писать было не желанием — ритуалом. Экзорцизмом. Единственным способом вытащить из себя это давление и вернуть себе пару часов спокойствия.

И когда слова наконец начали складываться в строчки, в мыслях развернулось знакомое, холодное знание — не голос, не команда.

Как внезапно всплывшее забытое слово.

Смотри.

Он уже видел.

Запоминай.

Он и так не мог забыть.

И самое главное:

Ты — свидетель.

Не как титул.

Как клеймо.

Он вздрогнул. Но рука продолжала писать.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сон возвратился резким, но теперь более глубоким, чем когда-либо. Андрей оказался в месте, которое не было пространством — скорее состоянием, которое можно пережить, но невозможно описать без боли в языке.

Пустота не была тьмой. Она была чем-то мягким и живым, как вода, в которой ещё не родилось течение. Она тихо дрожала, собиралась, сжималась — а потом вспучивалась пузырями. Мириадами. Одни исчезали, другие росли, сталкивались, вспыхивали. Так рождались первые формы. Не миры — возможности миров.

И среди этого — фигура.

Не человек. Не божество. Просто присутствие, вокруг которого всё начинало приобретать направление.

От неё тянулся свет. Не лучи, не сияние — тепло. Тёплый выдох, который можно почувствовать кожей, даже если у тебя ещё нет тела.

Андрей ощутил не эмоцию. Состояние.

Как будто сама материя имела не смысл, а желание быть.

Как будто каждый новый пузырь появлялся не из закона, а из любви — той, что не знает адресата, но всё равно дарит себя.

В груди стало так тепло, что захотелось плакать. Не от счастья. От того, что это чувство было слишком большим, слишком живым, чересчур чужим для человека.

Фигура повернула к нему голову — или то, что было головой — и свет стал ярче. Словно узнавание.

Андрей не мог говорить, но внутри него что-то вспыхнуло ответом.

И тут, как эхом далёкой мысли, возникло знание, невзначай, словно обронённое кем-то:

Это — его начало.

Он не понял. Чьё? Почему?

Знание исчезло, не дав объяснений. Но осадок остался, как царапина в воздухе.

Фигура продолжала творить свет, но теперь Андрей ощущал, как мир вокруг неё начинает меняться. Свет рос, становился сложнее, насыщеннее. И вместе с этим пустота за спиной фигуры начала сгущаться. Не темнеть — просто собираться в плотность, как холодная вода стягивает кожу.

Андрей почувствовал это до того, как увидел.

Холод. Не угрожающий, а осторожный — как рука, проверяющая, дышишь ли ты.

Из этой плотности медленно проявилась вторая фигура. Строгая. Уравновешенная. В её форме было что-то правильное, неизбежное. Она не противостояла свету — она была его ответом.

Когда две фигуры коснулись границы друг друга, возникло первое ощущение конца. Искра, которая двигалась не вперёд, а назад. Как вдох, который уже знает, что станет последним.

Это была смерть.

Но Андрей не увидел в ней жестокости. Скорее — ясность. Как будто мир наконец получил возможность не только расти, но и понимать, где его предел.

И опять внутри возникло знание. Не фраза — смысл.

Мягкий, едва слышный, но режущий:

Он — начало моего конца.

И конец моего начала.

Слово «мой» дрогнуло внутри, как будто было обращено не к Андрею.

Теперь ты видишь всю семью, пророк.

Снилось ли это? Или он действительно слышал?

Фигуры стояли друг против друга — свет и тень. На границе между ними пульсировала искра смерти, готовая стать частью будущей вселенной.

Андрей тянулся к ней взглядом, пока сон не сорвался, разрываясь на тысячу слоёв.

Он проснулся с дрожью в руках. Тетрадь лежала уже открытая. Как будто он сам приготовил её заранее.

Рука взяла ручку.

Без его решения.

Без его разрешения.

И чернила снова начали течь.

Глава вторая

Андрея выдернуло из сна так резко, что он ударился локтем о стену. Боль не помогла — воспоминание о видении впивалось в голову, как заноза: тёмная масса, тугие потоки света, вращающиеся пласты материи. Он дышал тяжело, рвано, будто вынырнул из глубины, где воздух был чужим, вязким.

На столе лежала тетрадь. Он точно помнил: вчера он закрыл её и убрал в ящик. Теперь она была раскрыта на середине, как будто кто-то невидимый с интересом пролистал несколько страниц и остановился там, где ему было удобнее.

Андрей медленно сел на краешек кровати и, не глядя на стол, опустил лицо в ладони.

— Я не хочу, — тихо сказал он. Это было не обращение к кому-то. Это был факт. Или попытка им быть.

Тетрадь молчала. Комната молчала. Даже улица с её ранними автобусами казалась ненастоящей.

Сон уже начинал возвращаться.

Плотный туман космической пыли, разрываемый всполохами жаркого света — как будто кто-то месил сырую вселенную ладонями. Андрей видел в этом движении мастерство. Не естественный хаос, а аккуратную, преднамеренную работу. Как будто Землю не рождали — её создавали. Слои наносились один за другим: камень, расплав, пары, первые контуры будущих материков.