Саша слышит самолёты. Премия имени Н. В. Гоголя

Даниэль Орлов

Эгей, а ты знаешь, из чего сделана твоя настоящая жизнь? Она сшита из кусочков вчера. Маленькие такие, с неровными краями, такими неровными, чтобы было не совсем ясно, где еще вчера, а где уже и сегодня. Такая вот лоскутная жизнь. Да не думай, не переживай и не воображай. Такая же, как у всех. И когда бы ты ни спросил: «Quo vadis, Domine?», — у тебя всегда найдется причина вернуться назад, чтобы быть распятым вниз головой на своих ошибках.

Если Господь окажется только творцом, пусть будет Он суеверен, как суеверен писатель, никогда не мучает своих персонажей, не позволяет им болеть, оставаться в одиночестве, терять близких, испытывать нужду или претерпевать муки совести. Если бы Он был только творцом… Можно было бы разобраться в сюжете, даже предсказать конец по самому началу. Но он непостижим, как непостижим его замысел, непроизносимо имя или невесом жест. И только время становится следом от его шагов. Он создал его до того, как сказал первое слово, до того, как слово зазвучало эхом, множась, разбиваясь в брызги, в пыль, в туман, сокрывающий старые смыслы и рождающий новые, позволяющие считать себя свободными.

Во имя чего? Даже на кладбище он не позволил себе плакать. Он выл, царапал изнутри себя грудную клетку, грыз рёбра, но внешне оставался спокоен и торжественно печален, как приличествует положение мужа подруги покойной. А Сашенька искала глазами его взгляд, только его, потому что только он был здесь для неё родным человеком. А он отводил глаза. Он помнит, как старался не встречаться взглядом с дочерью. Помнит свой страх, что Сашенька сейчас не выдержит, бросится ему на шею.
Как же это было подло, недостойно, глупо, омерзительно! Он двадцатилетний никогда бы не подал себе сорокалетнему руки. Он презирал таких, бил таким их лживые, циничные, лоснящиеся уверенностью и самодовольством морды, объявлял бойкот.
Какое же это всё детство… Какое книжное, киношное детство с бойкотами и сбитой в драке шапкой-ушанкой.