автордың кітабын онлайн тегін оқу Документы забытой памяти tieихла-1
Александр Штейнберг
Елена Мищенко
ДОКУМЕНТЫ ЗАБЫТОЙ ПАМЯТИ
Эта серия книг посвящается архитекторам и художникам — шестидесятникам.
Удивительные приключения главного героя, его путешествия, встречи с крупнейшими архитекторами Украины, России, Франции, Японии, США. Тяготы эмиграции и проблемы русской коммьюнити Филадельфии. Жизнь архитектурно-художественной общественности Украины 60-80х годов и Филадельфии 90-2000х годов. Личные проблемы и творческие порывы, зачастую веселые и смешные, а иногда грустные, как сама жизнь. Архитектурные конкурсы на Украине и в Америке. Книгу украшают многочисленные смешные рисунки и оптимизм авторов.
Серия состоит из 15 книг, связанных общими героями и общим сюжетом.
Иллюстрации Александра Штейнберга.
АСПИРАНТУРА
Пришла пора выбора темы диссертации. У меня было два руководителя. Одним из них был великолепный Евгений Иванович Катонин, бывший академик, заведовавший в прошлом кафедрой графики Академии художеств. Он был отличным художником, мастером литографии, блестящим графиком. До войны он проектировал и строил в Ленинграде, писал декорации для Александрийского театра. Вторым моим руководителем был Александр Иванович Маринченко — специалист по школам и пчелам.
Когда я предложил им тему «Солнце в архитектуре» — это не вызвало у них восторга. Вежливый Евгений Иванович сказал, что в этих делах он не особенно осведомлен, но, в принципе, не возражает. Александр Иванович повторил то же самое. В консультанты я попросил заведующего кафедрой медицинского института Семена Семеновича Познанского — человека увлекающегося и широко эрудированного.
Первое свидание Познанский назначил мне в Мединституте на Пушкинской, в помещении музея истории медицины. Я пришел в Мединститут за десять минут до назначенного времени и был поражен обстановкой. Кафедры института в те годы были разбросаны по всему городу. Многоэтажный корпус, в котором мне было назначено свидание, был переделан из доходного жилого дома. Я сразу же попал на широкую темную лестницу, на которой меня встретила страшная вонь. В подвале здания, как я потом узнал, располагался виварий, который и создавал соответствующее амбре. Я поднялся во мраке на четвертый этаж и подошел к нескольким студентам, курившим на лестничной площадке.
— Будьте добры, — вежливо спросил я одного из них, — Вы не подскажете, где находится музей истории медицины?
— Минутку. Вася! — прокричал он. — Ты не знаешь, где музей истории медицины?
— А тебе зачем? — спросил любознательный Вася.
— Да тут один экспонат интересуется.
Начало было мало обнадеживающим. Все же с помощью Васи и его приятеля мне удалось найти музей, а в нем Семена Семеновича. Так начались мои контакты с медиками.
Впоследствии все гигиенические кафедры перевели в новый корпус на Брест-Литовский проспект. Я еще в институте проходил практику на строительстве этого здания. Позднее сменился ректор, и новый ректор-гигиенист сделал грандиозный ремонт с помощью лучших альфрейщиков города Киева. Особенно меня тронул большой холл третьего этажа, где на стенах в роскошных рамах висели портреты знаменитых врачей: Пирогова, Сеченова, Павлова и… самого ректора.
Я проводил все вечера в библиотеках. Разработал методику расчета солнечного облучения, что очень понравилось медикам, так как они не очень увлекались математикой, изучил методы, придуманные архитекторами различных стран и, наконец, разработал собственные инструменты, которые после длительного и бурного обсуждения с Семеном Семеновичем мы назвали «солнечными транспортирами».
С помощью своих транспортиров я за считанные минуты мог определить движение солнца по помещению. Семен Семенович был в восторге, но взял с меня слово, что я все это буду держать в секрете до публикации.
Нужно было знакомиться со своими коллегами по тематике. В Киеве их было всего двое, и я их знал еще по институту. Я решил поехать на поклон в Москву — законодательницу мод по всем научным темам. Перед поездкой в институт строительной физики я заготовил письмо от заместителя директора нашего института. Этот пост тогда занимал известный архитектор Михаил Игнатьевич Гречина — автор Киевского центрального стадиона. Я зашел к нему с письмом.
— А, Саша, заходи, заходи, — встретил он меня. — Как двигается наука? Что это за письмо? Едешь в Москву к коллегам? Похвально. Сейчас мы его мигом подпишем.
Он выхватил из кармана толстенный цанговый карандаш, который мы в институте называли «примус», и размашисто расписался на полстраницы.
— Михаил Игнатьевич, а разве можно карандашом?
— Какая разница! Дунаев тоже архитектор. Ему это понравится.
Получив от Семена Семеновича еще одно напутствие — ничего не показывать из своих разработок, я двинул в Москву. В Москве я понял, с чем связаны опасения Познанского.
Меня принял корифей инсоляционных дел Дунаев. Я показал ему письмо, подписанное Гречиной, с просьбой содействия. Он долго его читал, потом сказал:
— Спрячьте это письмо и никому не показывайте. Официальные письма карандашом не подписывают. Но раз вы уже приехали, я готов с вами побеседовать. Как я понял, вы пишете диссертацию по инсоляции. Какие вопросы вас интересуют?
— Я слышал, что у вас разработан планшет для инсоляционных расчетов.
— О, это не основное. Разные специалисты делают различные инструменты. Это не столь важно. А я вот что вам скажу, молодой человек. Я сейчас начал заниматься очень актуальной темой. Изложу ее суть кратко. Солнце — единственный и основной источник нашей жизни. И, несмотря на это, в нашей научной литературе слово «солнце» пишется с маленькой буквы, как имя нарицательное, как будто у нас имеется большое количество солнц. Это в принципе неверно. Я уже подготовил большое обращение к российским лингвистам, и его подписали многие ученые, о необходимости перехода на написание слова солнце с заглавной буквы. Меня интересует поддержка других республик. Вот я бы и предложил вам заняться этим вопросом на Украине.
Я был ошарашен. Вот так научная проблема в институте строительной физики…
— А может, все-таки, я мог бы посмотреть работу ваших сотрудников по основной тематике?
— Конечно. Мы можем показать вам установку «искусственное небо», которая успешно работает у нас уже много лет.
— Спасибо. С этой установкой я знаком. Я ее с удовольствием посмотрю еще раз, но…
— Вот и чудесно. А если вам понадобятся наши консультации, милости прошу в любое время. Только привезите с собой официальное письмо, подписанное чернилами, в котором будет указана гарантированная оплата за консультации.
Мои инструменты остались у меня в сумке — обмен достижениями научной мысли, как и предсказывал Семен Семенович, так и не произошел. Деньги за московские консультации никто не хотел платить.
Моя первая публикация появилась в толстом сборнике института. Я был на подъеме — первое печатное слово. Статья была посвящена архитектурной климатологии. Редактор вручил мне верстку и при этом предупредил, что время на редактирование у них ограничено, так что каждый автор должен тщательно проверить каждое слово. Я был этим очень горд, внимательно несколько раз прочитал статью. Когда же вышел сборник, я купил десять экземпляров и принес его на работу, чтобы похвастаться. Показал я его и Ирме Бернардовне. Она, как человек обязательный, прочитала мою статью и спросила:
— А вы ее вычитывали?
— Конечно. А что, Ирма Бернардовна, есть какие-то сомнения?
— А вы почитайте вот здесь, — она указала ногтем.
— «Возьмем, например, новый корпус Политехнического института». Все верно.
— Читайте дальше.
— «Здание построено в Киеве на широте 50 градусов С».
— Вот видите! Мне казалось, что географическое положение населенного пункта определяется не градусами Цельсия, а градусами северной или южной широты.
Я был убит. Я считал, что в печатных трудах ошибки недопустимы.
Второй раз я отправился в Москву на конференцию по архитектурной климатологии. Конференцию проводили совместно архитектурные и гигиенические институты. Мне с моим выступлением удалось попасть в первый день конференции. Наученный горьким опытом и Семеном Семеновичем, я скромно умолчал о своих инструментах и рассказывал только о различных зарубежных приемах в этой области. Дунаевцы тоже не засвечивались. На второй день я в конференции не участвовал, так как моему приятелю Константину Страментову удалось организовать для меня встречу с корифеем архитектором Константином Степановичем Мельниковым.
На третий день выступали в основном инженеры. Первый из них делал доклад о движении в промышленных зданиях воздушных потоков, вызываемых щелями и неплотностями в стенах и окнах. Он вывалил огромное количество формул с интегралами, сигмами и прочими жуткими знаками.
После его доклада поднялся архитектор из Тбилиси и сказал:
— Мине очень поныравилось сообщений товарища Терентьева. Он так плотно знаком с аеродинамик, он знает так много про интеграл и дифференциал, что я просто переклоняюсь. Но у меня есть предложений. Может, мы просто заткнем эти щели и нэплотность и нэ будем тогда писать все эти интегралы?
— А как же наука о воздушных потоках? — слабо парировал докладчик.
— Сушай, изучай свою науку на здоровье, а строители пусть строят аккуратно без всяких интегралов через щели, да?
Я понял, что с меня достаточно, и смылся погулять по Москве. Вечером на банкет я все-таки пришел, потому что определенная сумма была уже внесена. Банкет был весьма изобильным и веселым, он проходил в ресторане «Берлин». Провозглашались различные тосты за дружбу народов и дружбу профессий. Через час коллектив оказался весьма спаянным, без всяких щелей и неплотностей. Я это особенно почувствовал, так как большую часть банкета провел на танцплощадке. В связи с тем, что банкет организовывали гигиенисты, женский состав банкета явно доминировал. Чины были забыты. После окончания банкета я оказался на улице с заместителем директора одного из институтов — весьма миловидной москвичкой. Она была уже в несколько приподнятом состоянии и предложила пройтись пешком.
Новизна обстановки и определенное количество горячительных напитков возымели свое действие. Я был в ударе и с увлечением рассказывал различные удивительные вещи об экзотических японских церемониях, почерпнутые из журнала «Japan Architect».
— Вы японский тоже знаете? — с большим удивлением осведомилась моя попутчица.
— Почему тоже?
— Вы рассказывали о работах немецких, французских, американских ученых.
— Японский знать не обязательно, — выкрутился я. — Все материалы японских ученых публикуются на английском.
О своих скромных знаниях английского я не стал распространяться.
— У вас нет желания пройтись пешком до следующей станции метро?
Конечно, мне не хотелось расставаться, но тут возникла непредвиденная ситуация.
— К сожалению, у меня кончились сигареты, а сейчас их негде купить, так что придется ехать в гостиницу, но я хочу взять ваши координаты и попросить вас о встрече.
— Ну, сигареты это не проблема, — она засмеялась и, с легкостью москвички без комплексов, стрельнула у ночных прохожих полпачки сигарет.
— Я надеюсь, этого вам хватит на первое время, и у вас не будет повода удирать.
Я вернулся к описанию японских церемоний и развлечений самураев. Когда я дошел до описания приемов харакири, она прижалась ко мне, очевидно, от страха. К часу ночи мы подошли к станции метро, и тут она сказала:
— Мне очень далеко ехать домой, а уже поздно. Я, очевидно, заночую у приятельницы. Она с семьей сейчас на даче, а живет тут рядом. Дома я предупредила. Да и вас, пожалуй, сейчас не пустят в гостиницу. Если хотите, пошли со мной. Я думаю, лишняя постель у нее найдется.
Перспектива провести ночь на улице была значительно менее заманчивой, чем провести ночь с милой дамой. Ее подруга жила, действительно, рядом, и квартира у нее была по тем временам роскошная. Обсуждение вопросов инсоляции и японских обычаев настолько затянулось, что на следующий вечер мне пришлось хватать такси, мчаться в гостиницу за вещами, и я еле успел к девяти на первый поезд к Киевскому вокзалу. Я спешил — в Киеве меня ждал очередной конкурс.
ТРЕТИЙ REPRESENTATIVE
