Оглавление

Новый год.

Для кого-то — время волшебства. Мандаринов, свечей, оливье ведрами и лёгкого перебора с шампанским.

А для меня — это день, когда ты встаёшь в шесть утра, натягиваешь джинсы на моральную усталость, и идёшь пахать последний бой в торговой арене.

Я работаю в гипермаркете. Не в «том, который уютный с фиолетовыми пакетами», и не в «крутом, где кассиры улыбаются по протоколу». У нас всё по-честному: либо ты выживаешь, либо тебя затаптывает армия домохозяек с тележками.

31 декабря — наш личный финал «Игры престолов». В каждом отделе — своя драма. Колбасы нет? Кассир — виновата. Мандарины с пятнышком? Скандал. Очередь в 100 человек — это еще удача. Мы бегаем, как будто от этого зависит спасение мира. Хотя единственное, что я хотела бы спасти — это свои ноги и остатки нервной системы. Мы все работаем до шести. Чтобы в семь быть дома, переодеться, сделать вид, что мы прекрасны, и успеть к главному: семейному застолью. Где папа с тостом, мама — с тазиком салата, бабушка — с укропом, который она суёт даже в шампанское (не только укроп).

Новый год — это спектакль. Все врут, что счастливы. Что было хорошо. Что следующий будет ещё лучше. А внутри — тишина. Немного грусти. Немного надежды. И ложка майонеза на сердце. И если честно… я всегда принимала это как данность. Стабильность — моя зона комфорта. День сурка с блёстками. Но в этом году… всё пошло не по сценарию.

Один странный случай. Просто… момент. Никакой громкой музыки. Никаких падающих звёзд или светящихся дверей в Нарнию. Просто — встреча. Маленькая, нелепая, будто случайная. А потом…

Всё закрутилось. Я не знала, что ночь с 31 декабря на 1 января может принести что-то большее, чем похмелье. Но она принесла.

И если бы ты тогда сказал мне: «Даш, твоя жизнь поменяется», — я бы рассмеялась. И заказала ещё бокал. Но чудеса — упрямая штука. Они приходят, когда ты уже сняла макияж и решила, что финальных сцен в твоей истории не будет. Ошибочка:

Эта история только начинается.

Глава 1. Золотую рыбку заказывали?

31 декабря — день, когда весь город сходит с ума. И я вместе с ним. Продавцы — герои, выжившие в мясорубке праздничного ажиотажа. Мы, как сапёры: ошибся — и тебе в лицо летит банка зеленого горошка.

С восьми утра я сражалась с толпой, будто гладиатор, только в форме с логотипом супермаркета и с вечной улыбкой, которую пора уже оформить в отдельную строку в резюме: «улыбаюсь, когда хочется кричать».

Кассиры были на грани, один охранник тихо ел шоколадку в подсобке, глядя в стену, как в бездну. Один мужик пытался купить шесть тележек минералки, потому что «вдруг отключат воду». Другая женщина искала подарочную упаковку на утюг, причём срочно, с лицом, будто она хирург, а утюг — жизненно важный орган.⠀

К середине дня я перестала чувствовать ноги, но ещё чувствовала отчаяние. И лёгкий голод. И зависть к тем, кто уже в пижамах, с мандаринками и под новогодние фильмы. Я же пахну курицей-гриль, у меня волосы торчат, как после пожара, и единственное, что греет — мысль, что в шесть меня отпустят.⠀

В пять сорок я сняла фартук, как будто скинула доспехи. На прощание коллеги махнули мне руками — не из теплоты, а потому что устали говорить. Метро встретило дикой толпой, но, к счастью, все ехали не туда. Я — домой. В одиночестве.

Тридцать седьмой Новый год. Ни детей, ни мужа, ни кота, даже ёлка у меня пластиковая и стоит с прошлого года — так и не убрала, решила, пусть будет «вечнозелёная радость». Иногда, знаете, проще оставить всё как есть.

Когда я зашла в вагон, мне впервые за день стало немного тихо внутри. Не от счастья — от контраста. Город лихорадит, а ты — едешь мимо, как зритель.

На выходе возле моего дома двое подростков запускали петарды. Одна чуть не прилетела мне в ногу. Я посмотрела на них, они на меня — и разошлись по-мирному. Новый год всё-таки.

Подъезд, как всегда, пах носками и варёной картошкой. В лифте — граффити «Жанна, прости!», написанное наивной душой с большой болью и плохим почерком. А я просто нажала кнопку своего этажа и подумала: «Жанна, надеюсь, ты простила, а то парень так и будет всех дверей портить».

Открыла дверь. Время — ровно 19:00. Квартира встретила меня тишиной и лёгким запахом кофе из капельницы, которую я себе поставила на случай «экстренного спасения». То есть кофеваркой.

Разулась. Бросила сумку. Включила гирлянду, которая мигала как-то жалобно, будто и она устала. А я села на диван, посмотрела в окно и впервые за день выдохнула.

До полуночи оставалось часа четыре. Всё, что я планировала на вечер, — это душ, плед, и шальная мысль заказать роллы в одиночку. Потому что в холодильнике — пустота, разве что одинокий йогурт, которому срок годности давно превратился в философский вопрос. Празднично, ага.

Телефон зазвонил, я глянула на экран — мама.

— Да, мам.

— Во сколько приедешь?

Я помолчала. Вообще не хотела. Не потому что не люблю. Просто знала, чем это всё закончится. Мама будет суетиться, брать из духовки очередные противни с мясом, сестра будет намекать, что «некоторые в сорок уже бабушками становятся», а тётя Рая снова спросит: «Даш, а у тебя вообще кто-нибудь был в этом году? Или ты вегетарианка теперь — даже мужиков не ешь?»

Мило, правда?

— Не знаю, может, не приеду, — пробормотала я, — Устала. Работа, толкучка, люди…

— Дашенька, ну ты что? Мы тебя ждём. Папа сказал, не начнём без тебя. Стол ломится. Я твой любимый салат сделала, с крабовыми палочками. И оливье. Три тазика! Кто это всё есть будет?

Ах, оливье. Главный дипломат всех новогодних конфликтов.

— Ладно, приеду. Часов через полтора, — сдалась я.

— Умница. Мы тебя любим. Надень что-нибудь красивое, хорошо? Там будет Игорь.

— Кто?

— Игорь! Сын подруги моей коллеги. Помнишь, я тебе рассказывала? Высокий, работает с недвижимостью. Разведён, но без детей. Очень симпатичный!

Я закатила глаза так, что аж хрустнули. Конечно, Игорь. Новый участник ежегодного фестиваля «А вдруг сложится».

— Мам, давай без Игорей. Я просто поесть приду.

— Ну конечно, конечно. Мы тебя просто ждем.

Я сбросила звонок, глядя на свою растрёпанную отражённую морду в выключенном экране телефона. Под глазами — тени не от макияжа, а от жизни. Волосы — как будто я дралась за последний мандарин. В шкафу — всё либо скучно, либо обтягивает так, будто я отожралась на праздничном шведском столе в IKEA. Но голод был сильнее гордости. Я подошла к окну. Снег вяло падал на улицу, словно и он сегодня устал. Машины бибикали вдалеке, какие-то подростки взрывали петарды — не для веселья, а скорее от скуки. Новый год наступал не весело, а по расписанию.

Я зашла в ванну, умыла лицо и расчесалась. Потом вытащила из шкафа своё «дежурное» новогоднее платье — не слишком праздничное, но и не «тётя бухгалтер в отпуске». Нанесла немного тонального, чтобы не пугать родню следами усталости, и посмотрела на себя. Ну, вроде ничего. Сойдёт. Главное — не упасть лицом в оливье до того, как все сделают тост.

Я выключила свет в комнате, взяла сумку и уже собиралась закрыть дверь, когда снова зазвонил телефон. Новый номер. Я замерла. Меньше всего сейчас хотелось говорить с кем-то неизвестным. Но любопытство победило.

— Алло? — тихо сказала я.

На том конце — тишина. И будто кто-то дышит. Я нахмурилась, подождала пару секунд, потом раздражённо сбросила вызов.

— Идиоты, — пробормотала я.

Впрочем, это был не первый и точно не последний странный звонок в этот день. Слишком уж день странный — с толпами людей, переодетым Дедом Морозом, который назвал меня «сестрёнкой», и подростком, который нарочно толкнул меня, пока я несла соки. Список раздражителей бесконечен. Но сейчас был важен только один пункт: доехать до родителей, продержаться среди родни пару часов, выслушать лекции о женском счастье и… наесться от души. Ради этого стоило потерпеть. Ради тазика оливье — точно.

С этими мыслями я вышла из дома.

***

Пальцы закоченели в перчатках, дыхание паром вырывалось изо рта — прям как в фильме, только без красивого саундтрека. Я шла быстрым шагом по тротуару, прижимая сумку к себе, и вдруг вспомнила: подарков нет. И — ужас! — я ведь забыла купить что-то выпить. Хоть бутылку шампанского, чтоб не идти с пустыми руками, как сирота казанская.

Свернула к ближайшему магазину — закрыто. Металл жалюзи, надпись: «31 декабря — до 17:00». Отлично. Время — без пяти восемь. Стою, как несостоявшаяся Снегурочка, перед дверью, вглядываюсь, вдруг кто-то внутри… Нет. Пусто. Ну что ж. Придётся идти как есть.

«Они же семья в конце концов, — мысленно утешаю себя. — Простят пустые руки. Главное — прийти. И не ударить лицом в салат».

Сделала пару шагов — и тут рядом резко тормозит машина. Чёрная, блестящая, из тех, что не заводятся без уверенности и харизмы. Окно опускается, и из него выглядывает знакомое лицо.

— Дашка! — голос бодрый, как будто у него праздник не в тягость, а прямо в кайф, — Ты куда это?

Я сглатываю. Это — он. Алексей Сергеевич. Мой начальник. Владелец того самого магазина, где я почти каждый день работаю, как белка в колесе. Честный, добрый, справедливый. Не орёт, не лезет, ко всем по-человечески. Какой-то неправильный для нашего времени мужик. В хорошем смысле.

— К родителям. На Новый год, — отвечаю, стараясь говорить нейтрально, хотя внутри всё сжалось от смущения. Волосы-то растрепались, и вообще — не лучший мой выход в свет.

Он улыбается. У него всегда эта улыбка — мягкая, спокойная. Уверенная. Словно мир горит, а он знает, где запасной выход.

— Подбросить?

— Не стоит, спасибо. Я недалеко. Пешком дойду, — машу рукой, будто я олимпийская спортсменка по ходьбе.

— Ну как хочешь, — он кивает, — С наступающим тебя, Даша. Пусть в новом году будет всё, что хочешь. Главное — по-настоящему.

Я улыбаюсь, не зная, что сказать. Он смотрит на меня пару секунд, кивает и уезжает. Лёгкий рёв мотора, и машина плавно исчезает в сугробах и огнях.

А я стою, как вкопанная. Ветер чуть взъерошивает волосы, снег летит в лицо, но я всё ещё смотрю туда, где минуту назад был он. Алексей Сергеевич. Красавчик, что и говорить. Лет, может, сорок один-два. Высокий, плечистый, с той самой «спокойной» мужской энергетикой. Без бравады. Без дешёвого пафоса. Просто надёжный.

Жены у него нет. Говорят, развёлся лет пять назад. Она уехала с другим, ещё и имущество поделили как в плохом анекдоте — ему осталась только сеть магазинов и квартира. А ведь работал он, пахал — с нуля поднимал. А теперь ходит такой… не то чтобы грустный, но какой-то осторожный. Остыл. Наверное, боится снова довериться. Да и кто его знает.

Эх, добрый человек. И ведь видно, что с сердцем. А не повезло.

Я поджимаю губы, выпрямляюсь. Ну что ж, романтика романтикой, а оливье ждёт. Пора идти.

Прохожу пару кварталов, стараясь не думать, как приятно было бы просто остаться наедине с ним в той машине. Помолчать. Послушать музыку. Никуда не спешить. Но нет — я же «самостоятельная женщина, которая сама всё может». Вот и топаю в туфлях по обледенелым плитам, потому что надо, потому что традиции, потому что семья.

Но знаете… всё-таки приятно, что хоть кто-то сегодня назвал меня по имени с улыбкой.

С такими мыслями я направилась дальше — к дому, запаху мандаринов, тазикам салата и порции новогоднего морализаторства от родни.

Я поднялась по лестнице, тяжело дыша — не от усталости, от мысли, что вот сейчас начнётся. Эти запахи… Боже, если бы мне дали выбрать аромат наслаждения, он бы пах так: мандарины, майонез и чуть подгоревший куриный рулет. И ещё терпкий аромат духов моей мамы, которыми она, как всегда, переборщила — «чтобы шлейф был», говорила она. Ну, шлейф был. Ещё со второго этажа тянулся.

Дверь открылась прежде, чем я успела постучать. Мама, в фартуке, с блестящей заколкой и подведёнными губами.

— Ты опоздала. Я думала, ты опять не придёшь!

— Мам, я иду на пять минут позже — сразу драма. Я здесь, всё хорошо.

— Ага, хорошо. В тридцать семь лет — ни мужа, ни детей. Хорошо хотя бы жрать пришла.

Я вздохнула и вошла. Квартира вся светилась гирляндами, телевизор орал «С легким паром», папа, как всегда, дремал в кресле под пледом, хотя только что был замечен на кухне с тостом про «мир во всём мире» и «хоть бы Дашка уже кого-то нашла».

— Привет, пап.

Он что-то пробурчал и снова закрыл глаза. На полу вертелся кот, с бантом на шее — не мое творчество, уверена. Кота зовут Барон, но сегодня он был унижен праздничным декором.

— Рада, что пришла, — мама заглянула в холодильник, — хоть оливье поешь. Больше-то его никто не уважает. Всё на какие-то диеты перешли. А ты у нас, слава Богу, нормальная.

Да, нормальная. Такая нормальная, что хочется запить эту «нормальность» чем покрепче, но шампанское, как вы помните, я не купила. А то, что было дома, думаю папа уже закончил. Ладно, зато меня тут ждали. И даже, кажется, скучали.

— Садись, — говорит мама, — только курицу не трогай! Она для фото. И вот ещё: Надежда Павловна спрашивала, где ты. У неё сын разведён. Инженер. Нормальный. Без вредных привычек. Только с мамой живёт, но это пока.

Я уселась за стол. Передо мной маячил салат с селёдкой под шубой, куриный рулет, куча тарталеток, о которых я забыла существование, и стопка блинов. Примерно через тридцать минут меня спросят, не пора ли уже думать о будущем. Через сорок — вспомнят, что тётя Галя в тридцать восемь родила. А через час кто-то выронит фразу: «Ты ж у нас умница. А умных мужики боятся».

Но сейчас… сейчас я просто молча ела. Это была моя награда. Я терпела ради этой еды, ради запаха, ради уютного уюта и фразы: «Ну хоть кто-то съест салат». И да, я взрослая, самостоятельная, циничная, бездомная по воскресеньям и немного одинокая.

Но я дома.

И в этот момент, пока мама хлопотала, папа храпел, а телевизор вещал очередной тост с экрана, мне показалось, что даже этот хаос — тоже часть счастья.

Через пол часа мама подсела ко мне поближе. Ну вот, начинается…

— Ну рассказывай, как дела? — мама положила мне оливье с таким вдохновением, будто это была не ложка, а жребий судьбы.

Я пожала плечами.

— Работа как работа. Сегодня утром в метро чуть не застряла — народ как к сараю с распродажей ломился. Никто не хочет Новый год встречать без сока. Все спешат купить что-то для дома.

— Это ты зря. Вот, если бы у тебя были дети, сейчас ты тоже готовила бы и мчалась за мандаринками в гипермаркет у Соколова.

— Угу, только мандарины там с плесенью, а музыка — крики: «Подвиньтесь, люди добрые!»

Папа хмыкнул, не открывая глаз. Мама села напротив, поправила заколку.

— Ну, ты там надолго задерживаться не планируешь, да? В смысле, на этой работе?

Я смотрю на неё. Уже чувствую, куда всё катится.

— В смысле?

— Ну, ты у нас умная, красивая, пора уже думать о будущем. А то работа, работа… А личная жизнь?

Я сглотнула и потянулась за шубой. Не той, что из меха — а той, что с селёдкой. Это моё безопасное пространство.

— Всё в порядке, мам. Не переживай.

— Ну как не переживать? — включается папа, он сразу пришел в себя, как только услышал начинающее осуждение, — Вон у тебя Светка, подруга твоя, троих нарожала. А младшему всего два.

— Светка и замужем уже трижды, — бросаю я, — Трое детей от трёх мужей, пап. Это не план, это сериал.

— Ну хоть кто-то пробует! — говорит мама, подливая сока, — А ты… Всё ждёшь. Чего ты ждёшь, Даша?

Я кладу вилку. Осторожно, медленно. Тарелка кажется слишком громкой. Шум телевизора уже как гвоздь в висок.

— Я ничего не жду. Просто живу.

— Но ты ведь хочешь ребёнка? — мягче спрашивает мама, — Ну вот… хотя бы для себя. Без мужа. Мы поможем. Главное — не быть одной.

— Мам…

— Серьёзно. Ты разве не хочешь, чтобы у тебя был кто-то свой? Не чужой. Мы ж не вечные. А ты одна. Всегда одна.

— Мам!

— Ну что? Я плохое сказала? Андрей, скажи ей!

— Всё мама права, — папа кашлянул, — Ты сама-то подумай. Скоро сорок. Часы-то тикают.

Вот оно. Это «тикают». Я знала, что оно будет. Всегда приходит. Прямо под бой курантов, как проклятие семейного застолья.

Я встаю.

— Спасибо за ужин. Было вкусно.

— Куда это ты? — мама встревожено вскидывается, — Только девять! Мы же ещё не загадали желания!

— Моё желание — тишина, — говорю я, стараясь не повысить голос, — И чтобы меня хоть в одну новогоднюю ночь не спрашивали, когда я рожу. Не план — родить «для себя». Не проект. Я — не государственная программа продления рода!

— Не ори! — вмешался папа, — Соседи услышат!

— Да пусть слышат! Может, посочувствуют!

Мама молчит. Обиделась. Я это чувствую кожей. И всё равно беру пальто.

— Я пройдусь до дома. Мне надо. Воздухом подышать.

— На улицу?! В такую погоду?! — мама вскакивает.

— Лучше уж на улицу, чем снова слушать, как мне пора стать матерью до сорока.

Она молчит. Я молчу. И это самое громкое, что сейчас звучит в квартире.

Я выхожу. Дверь захлопывается с глухим звуком. Как будто отрезает. От еды, уюта, семьи, но и от давления, от этого бесконечного «надо», от того, чего во мне нет.

Лестница пахнет сыростью и чужими мандаринами. Я иду вниз, держа себя за локти, будто это поможет не распасться. Чего я снова обижаюсь на них? Ведь каждый раз одно и то же. Но я продолжаю принимать это близко к сердцу…

***

Через час я уже сижу в баре, уткнувшись лбом в тёплое стекло бокала. В нем отражаются лампочки, гирлянды, чужие счастливые лица и моя несчастная физиономия. Бар оказался единственным работающим заведением в округе, и я была ему почти благодарна. Почти.

— Вам ещё что-нибудь? — спросил бармен. Молодой, с бородкой и глазами, как у лабрадора. Добрый. Бесполезный.

— Ещё бокал… давайте красного, чтобы как кровь… или как провал в моей личной жизни, — вздохнула я, уставившись в меню, как в зеркало.

Он вежливо улыбнулся, явно привыкший к подобным пассажам. Подлил. Я кивнула, как актриса в дешёвой драме. Роль: женщина за тридцать, без мужчины, с вопросами от родителей, которые она не просила.

— Они же правда думают, что я могу просто взять и… — я махнула рукой, — и родить. Для себя. Как будто это новый айфон. Купил, поставил симку — пользуйся. А я… я даже кота себе не завела. Сначала всё думала: вот будет семья — заведу. А теперь? Теперь я и для кота слишком нестабильна.

— Угу, — кивнул бармен, уставив взгляд в часы.

До полуночи оставалось чуть больше часа. В зале уже убирали свечи, кто-то включил лёгкий джаз. Люди в парочках целовались, кто-то шептал тосты. Я сидела одна. Как рюмка водки на чужом застолье.

— Извините, — наконец сказал бармен, — мы скоро закрываемся. Нужно будет освободить столик.

Я моргнула.

— А как же дух Рождества? Места, где всех принимают?

— Мы просто… закрываемся, — виновато сказал он.

Я встала, шатко и как-то трагически. Собрала сумку, которая внезапно стала в три раза тяжелее, чем когда я выходила из дома. Наверное, от обиды.

— Ладно, ладно… Я и не хотела здесь оставаться. Я вообще ничего не хочу. Ну разве что перестать быть разочарованием года. Можете это в ёлочное желание записать.

Бармен снова ничего не ответил. Он был хорошим слушателем. Или просто очень хотел, чтобы я уже ушла.

Заплатив круглую сумму (дали зарплату сегодня, да и бар был дорогим), вывалилась на улицу. Снег хлопьями ложился на волосы, лицо, ресницы. Свет фонаря делал всё это как будто красивым, почти кинематографичным. Почти.

Я стояла посреди улицы, на которой не было ни души. Время — без пятнадцати одиннадцать. Воздух морозный, пахнущий мандаринами и чужими семьями. А я — одна, под кайфом и обидой, тяжёлой, как старая новогодняя гирлянда. Внутри всё кипело, бурлило, но на лице была абсолютная тишина.

Шатаясь, я пошла в сторону дома. Не туда, где ждали родители — туда я уже не вернусь сегодня. Просто в никуда. Иногда это лучшее направление.

Я шла куда-то просто чтобы не стоять. Просто чтобы двигаться. Потому что, если остановлюсь — начну думать. А если начну думать, то всё, капец новому году. Так и проведу его — на лавке, в слезах и соплях, в обнимку с пустой сумкой.

На улице было неожиданно пусто. Люди либо уже дома, либо на вечеринках, либо где-то между салатом и шампанским. А я — между собой и… ну, собой.

Я почти прошла перекрёсток, когда краем глаза увидела его. Старик. Седой, в пальто старого кроя, без шапки. Как будто сбежал из сказки или музея. Стоял у края дороги, смотрел куда-то в пустоту. И вдруг сделал шаг вперёд.

— Эй! — крикнула я, и ноги сами понесли меня к нему.

Секунда. Фары. Скрежет шин.

Я успела схватить его за локоть и резко дёрнуть назад. Машина пронеслась в миллиметрах. Ветер от скорости ударил в лицо, будто пощёчина. Старик качнулся, но удержался.

— Вы что, дедуля?! — выдохнула я, сердце стучало где-то в горле, — Вас чуть не сбила чёртова тачка!

Он смотрел на меня, будто впервые увидел человека. Потом моргнул, будто проснулся.

— Я… задумался, — сказал он.

— Ага, не время для глубоких размышлений на проезжей части. Новый год же. Хоть до курантов дожить надо, нет?

Он вдруг улыбнулся. Тихо так, спокойно. Как будто я спасла его не только от машины, но и от чего-то глубже.

— Спасибо, — сказал он. — Сегодня твой счастливый день.

Я рассмеялась. Пьяно, нервно.

— Мой день закончился с первым родительским упрёком про яйцеклетки. Но спасибо за попытку.

На лице у него — то самое выражение, которым обычно смотрят дедушки в кино, когда вот-вот скажут что-то важное. Не взгляд старого деда, а мудреца с бонусом — доброй грустью в глазах.

— Сегодня твой день, Даша, — повторил он, будто знал моё имя, — Ты спасла старика на Новый год. За это я дам тебе подарок — три желания.

Я моргнула. Потом ещё раз. Потом засмеялась — не громко, как в анекдоте, а нервно, хрипло и чуть в нос.

— Ага. А ещё ты золотая рыбка в отставке? Или джин на пенсии? — я смеялась, даже немного всхлипнула, — Ладно, хорошо, дедушка… давай. Сейчас я тебе такое пожелаю.

Он ничего не ответил, только кивнул, будто соглашаясь с этим.

— Ну хорошо. Раз пошла такая пьянка, — я закатила глаза и села поудобнее, — слушай мои капризы. Первое: пусть в меня влюбятся три красавца. Не просто симпатичные парни, а чтоб ух! Чтобы успешные, обеспеченные, ухоженные, с харизмой. Желательно чтобы у всех был парфюм за минимум сто долларов и взгляд с намёком. Поняли, да?

Старик слушал, слегка улыбаясь. Без насмешки. Как будто я загадывала не глупости, а строила план спасения человечества.

— Второе… — продолжила я, — пусть все трое будут щедрые. Не вот это вот: «я заплачу пополам», а прям швыряются щедростью. Пусть дарят цветы, украшения, таскают меня по ресторанам, покупают глупости, о которых я не прошу.

Я остановилась и задумалась.

— А третье… потом. Пока не знаю. Надо же на что-то интригу оставить, правда?

Старик кивнул снова. Глаза у него блестели мягким светом — будто он сам был той самой новогодней гирляндой, которую никто не снимает до февраля. И в этой тишине, сквозь далёкие хлопки петард и мороз, он сказал:

— Хочешь быть принцессой?

Я с удивлением посмотрела на него.

— Да, — призналась я неожиданно даже для себя, — Хочу. Пусть ненадолго. Но хочу быть не просто «той, кто опять осталась без пары». Хочу, чтобы за мной боролись. Чтобы завидовали. Чтобы я забыла, каково это — быть запасным игроком на чужом празднике.

Он встал, медленно, будто все движения у него замедлены. Но взгляд остался тёплым, пронизывающим, как детский плед с запахом прошлого.

— Будет тебе сказка, Дашенька, — произнёс он, — Такая, какую ты сама для себя выберешь.

Я рассмеялась, махнула рукой и пошла дальше, зарывшись в шарф. Всё это, конечно, красиво… но это же просто разговор. Просто старик. Просто Новый год.

Но всё равно, что-то щёлкнуло внутри. Непонятно что. Может, оливье хочет выйти наружу. А может, и правда началась сказка.

Только я пока об этом не знала…

Глава 2. Откуда они взялись?!

Голова раскалывалась так, будто ночью внутри моего черепа кто-то устроил концерт на кастрюлях. Сначала где-то на фоне — лёгкое постукивание в висках. Потом усилилось. Потом появился марш. А потом — звонок в дверь.

— М-м-м… — я схватила подушку и накрылась с головой, — Кто вообще в Новый год так рано встаёт?!

Звонок раздался снова. И снова. Упрямо, с интервалами, как будто человек за дверью был не просто наглый, а выпускник ФСБ: не сдаваться, пока цель не откроет.

Я села на кровати, покачнулась и тут же вцепилась в голову. Во рту было сухо, будто там поселилась старая вата. Где-то мигнул экран телефона. И вот теперь, более-менее осознанно, я увидела: сорок пропущенных от мамы. Сорок. Не девять. Не пятнадцать. Сорок. Классика: если ты не взяла трубку — тебя, вероятно, уже хоронят. Под «Миллион алых роз».

— Не сейчас, мама… — пробормотала я и кое-как встала.

В одном носке, в растянутой домашней футболке с кроликом (который уже выглядел так, будто видел грязную войну и знает, как она пахнет), я доковыляла до двери. На чудо не рассчитывала. Была морально готова дать в нос, если что.

Открыла. Хмуро. Настроена на худшее. Там должен был быть либо сосед, вечно курящий у моего порога, либо почтальон, забывший, в каком мы веке.

Но нет. На пороге стоял курьер. В чёрной куртке, с аккуратной причёской… и с букетом. Нет, с букетищем. Огромным. Шикарным. Розы, лилии, эвкалипт, какие-то ветки с золотой пылью — вся эта флористическая буржуазия смотрела на меня с порога, как будто я была королева.

— Дарья Александровна? — курьер улыбнулся почти как в кино, — Вам доставка.

— Мне?.. — я чуть не поперхнулась воздухом.

— Да. Букет. Распишитесь вот здесь.

— Погодите. Может, ошибка? — Я выхватила карточку, прикреплённую к букету. «С Новым годом, дорогая». Без имени. Без инициалов. Без всего.

— Вы — Дарья Александровна? — переспросил он.

— Ну… да. Это я.

— Тогда всё правильно.

И всё. Он ушёл. Быстро. По-курьерски. Оставив после себя только шлейф дорогого одеколона и полную растерянность.

Я медленно прикрыла дверь. Нашла банку из-под огурцов (в этот момент я впервые по-настоящему пожалела, что у меня нет нормальной вазы) и осторожно поставила туда цветы. Потом ещё раз посмотрела на открытку.

«С Новым годом, дорогая».

У меня не было «дорогих» мужчин. Не было вообще не одного мужика. Даже кот сбежал к соседке. А вчера я… Я же вчера в пьяном бреду жаловалась всем, что никому не нужна.

Начинаю припоминать случай со стариком. Вроде он сказал, что исполнит мои три желания. А в ответ, что я сказала? Неужели поверила?! Помню сказала: пусть в меня влюбятся три красавца, щедрых, успешных. Пусть ухаживают. Но я сказала все это просто для прикола!

Я рассмеялась. Ну да. Отлично. Кто-то где-то там явно решил пошутить. Может я в каком-то шоу? Вот сейчас оператор выйдет и кричит: «Снято!»

Но никто не торопился кричать.

В висках стук усилился. А по спине пробежал холодок. Нервный. Неуютный. Настойчивый.

— Не может быть, — прошептала я.

И чуть громче:

— Не может же?..

Я стояла в центре кухни, в этой дурацкой футболке с кроликом, утром первого января. А передо мной — цветы, которые никак не укладывались в мою жизнь. И в животе, под похмельем, зашевелилось странное чувство. Щекочуще