Галина Евгеньевна Ветрова

Сказки про людей и краски

О. Кипренский

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Галина Евгеньевна Ветрова, 2019

«Сказки про людей и краски» — продолжение «Сказок о художниках», которые я публиковала в издательстве «Белый город». Они имели большой успех.

Сказка в этих текстах — вроде нарядной скорлупки, где «упакован» правдивый рассказ о художнике.

Судьбы многих русских мастеров трагичны, и я пыталась намекнуть на это, чтобы даже ребенок понял, что искусство — не развлечение.

Родители могут сами определить, когда они могут прочитать ребенку ту или иную сказку. И — готовиться к вопросам — их будет много.

6+

ISBN 978-5-4496-3889-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Сказки про людей и краски
2. Как время художника на путь истинный наставляло
3. При подборе репродукций были использованы следующие сайты

Дорогие родители! Меня зовут Галина Евгеньевна Ветрова. Я много лет проработала в музеях Саратова и Москвы.

«Сказки про людей и краски» — продолжение «Сказок о художниках», которые я придумала и начала писать для московского издательства «Белый город» в 1997 г. Первые сказки были опубликованы в апреле 2001 г., имели большой успех и много раз переиздавались. В одной из рецензий ее автор, А. Отрощенко, точно обозначила задачу, которую я себе ставила, тогда незнакомым мне словом: «детский нон-фикшн». В самом деле, сказка в этих текстах вроде нарядной скорлупки, в которой «упакован» правдивый рассказ о художнике.

Издательство вскоре привлекло к созданию новых сказок много других авторов, а я, спустя несколько лет, опять начала писать сказки «в стол». Но теперь они стали длиннее, предназначены для детей постарше, и рассказывают в основном не об одной картине, а о главных произведениях мастера.

Судьбы многих из русских мастеров трагичны, и я пыталась намекнуть на это, чтобы даже маленький человек понял, что искусство — не развлечение. А зачем нужно искусство малышу, ответить легко — для развития тонких душевных «чувствилищ», которые определяют лучшие качества человека и помогают сформировать интересы и способность сопротивляться агрессивной внешней среде.

Родители могут сами определить, когда они могут прочитать ребенку (это лучше всего) ту или иную сказку. И, конечно, надо быть готовым к вопросам — их наверняка будет много, ведь речь идет о XIX и даже XVIII веках.

Как время художника на путь истинный
наставляло

Время было всегда.

Но никто не считал секунды и не строил планов на день или на месяц, не «убивал время» и не «дорожил» им, пока на земле не появились люди.

Эти смешные двуногие, которые сначала понимали только «день» и «ночь», постепенно сумели поделить Время на секунды, месяцы и годы, научились расставлять знаки Времени — строить памятники, записывать даты больших событий, войн и праздников.

С людьми Времени стало гораздо интереснее! Ну что возьмешь с динозавров да саблезубых тигров? Рычат, ревут и уплетают друг друга!

А люди постоянно что-то изобретали, возводили и разрушали города, придумывали чудны́е моды… Но главное — менялись сами! И оказалось, что сильнее всего изменяет Время то, что нельзя увидеть или потрогать. Это чувства, мысли, вкусы людей! А вот это уже отражалось во всем — как люди выглядели, какие строили дома, как себя вели… И именно это делало Время непохожим на то, каким оно было «вчера» и станет «завтра».

Задолго до того, как появилась фотография, хитрое Время научилось узнавать людей, которые могли запечатлеть его для будущих поколений. Как ни странно, чаще всего это были не короли и полководцы — они делали Историю. А вот рассказать или показать Время лучше всего получалось у художников и писателей, музыкантов и архитекторов. И Время стало искать таких людей в разных странах, (потому что в каждой стране оно было разным), чтобы потомки помнили прошлое и не повторяли своих ошибок, умели отличать одну эпоху от другой и гордиться тем, какими бывают люди.

Иногда Время, словно море, покрывалось высокими волнами. Тогда начинались революции и сражения, появлялись необыкновенные герои, происходили трагические и удивительные события. Такие Времена случались не однажды, и всегда были совсем разными.

И вот однажды, около двухсот лет назад, пришло такое Время и в нашей стране, России. Потом его назовут «романтическим».

В России всегда были люди, которых привлекали не знатность и богатства, а свобода, честь, благополучие не только для них самих, а для каждого человека. Но тогда их вдруг появилось много. И какие это были люди! Умные, талантливые, самоотверженные… Необыкновенные! В них, как в зеркале, Время увидело, что оно стало совсем другим!

Значит, нужно найти художника, который сумеет показать меня тем, кто родится много лет спустя, решило Время. И он должен быть портретистом!

Вскоре оно остановило свой взгляд на молодом человеке, который только что закончил обучение в Академии художеств и считался очень талантливым.

«Во-первых, — думало Время, которому теперь особенно нравилось все необычное — имя: Орест! Кипренский! И это мальчик, который родился в деревне, крепостным! Почему-то человек, которого считают его отцом, дал ему имя греческого героя и придумал фамилию Кипрейский, которую теперь переделали в «Кипренский»! Разве не странно?

А его приемный отец — Адам Карлович Швальбе. По рождению немец — и русский крепостной! Чудно́!

Юноша красив, умен, любит людей! Всегда готов помочь товарищу. И какой пылкий, самолюбивый, гордый! Не похож на других — никогда не знаешь, что ему в голову придет.

Хочет стать знаменитым, готов работать для этого без отдыха. Но и независимым умеет быть — а это очень важно.

Ну что ж, — решило Время. — Я позабочусь о его судьбе».

И устроило так, чтобы Орест застал своего приемного отца в минуту, когда тот думает, что совсем один. Чтобы увидел его совершенно по-другому и загорелся желанием написать портрет.

Так и вышло. И портрет получился удивительным!

Швальбе словно выходит из полумрака. Он уже не молод, но сохранил силу, властность, ум. Человек он, может быть, и суровый, но точно не злой. Видишь его лицо — и сразу чувствуешь, как глубоко уважает его приемный сын. Трудно поверить, что этот могучий человек — не свободен, что он подневольный. Но выражение лица, невидящие глаза, тяжелая рука, крепко сжимающая посох…

Легко понять, что жизнь не была легкой. Раздумья его невеселы. И все-таки кажется, что он сумеет одолеть все невзгоды.

И как это написано! Не по правилам, а по… вдохновению! Профессора Академии не могли научить этого юношу так широко и стремительно работать кистью, так передать не просто сходство и выражение лица, а характер, подобрать такие краски. И эти пятна света, делающие все таким живым и меняющимся!

Недаром Кипренский столько времени проводил в залах Эрмитажа, недаром изучал старых мастров.

«Отлично! — заключило Время, увидев готовый портрет. — Все получится!»

Но не тут-то было! Этот Орест Адамович оказался редким упрямцем. Он верил тому, что твердили профессора Академии: царица живописи — историческая картина! Они считали, что, изображая подвиги древних героев, художник учится сам и учит зрителей думать о высоком, восхищаться доблестью и благородством, и отвлекает от мелочей жизни. И Кипренский тоже был уверен, что это и есть задача настоящего мастера! А портреты — это просто для души, или заработок…

Он писал историческую картину по «программе» Академии, мечтал получить за нее Большую золотую медаль и отправиться в прекрасную Италию пенсионером Академии Художеств, то есть за ее счет. Увидеть своими глазами шедевры самых знаменитых мастеров, черпнуть высокого вдохновения и стать с ними вровень!

Время же сердилось: «Надоели уже эти древние герои! Вот не понимает, в чем его талант! Редкий же портретист! Уедет, насмотрится там Рафаэля… И так уже все уши ему прожужжали… Кто спорит, Рафаэль гениальный художник, прекрасно его помню. Но жил-то три столетия назад! Чего же все время оглядываться? Ну нет, не выйдет!»

И Кипренский не был удостоен Золотой медали. Зато был оставлен при Академии, обзавелся собственной мастерской, получил дворянское звание и немного больше свободы.

Потом прошло еще два года, присудили-таки Оресту Большую золотую медаль и… опять никуда он не поехал! Почему? Спросите Время!

Зато оно постаралось, чтобы Кипренского послали не в Италию, а… в Москву. Сам Кипренский и его начальство думали, что это всего на месяц. А Время только усмехнулось. «Не-е-е-т! Этого мало. Год? Два? Три, пожалуй… Да, пусть пробудет в Москве три года. Впереди большие события. Пусть он почувствует, что думают и переживают люди. Ну а я уж постараюсь, чтобы он познакомился с кем надо».

И правда, наступало время огромных потрясений и перемен.

Наполеон Бонапарт, император Франции, уже прибрал к рукам всю Европу. Впереди была всенародная война 1812 года с Наполеоном, героические схватки, горькие поражения, небывалые жертвы, страшный пожар Москвы… Потом — бегство наполеоновских войск, сражения в Европе, взятие Парижа и объединившее весь народ чувство гордости за Россию. Надежды на свободу, лучшую жизнь, общий для всех праздник…

Но до этого было еще далеко… Пока же чопорность северной столицы — Петербурга, сменилась для Кипренского знаменитой, немножко безалаберной теплотой жизни старой Москвы. Здесь Орест впервые почувствовал себя абсолютно свободным.

Остались в прошлом 15 лет учебы, начавшейся, когда его шестилетним малышом привезли в чужой и страшный Петербург. Подъем в 5 утра, скудная еда, оплеухи и розги за провинности, годы, проведенные в холодных учебных залах, всегда в толпе других воспитанников, под присмотром, чтобы, как приказал президент Академии «никогда не давать им видеть и слышать ничего дурнова»… Жизнь без родных, без семьи…

И все-же Академия вырастила его и дала мастерство. Навсегда она останется для него «альма-матер» — «мать-кормилица».

Орест моментально обзавелся в Москве большим количеством добрых знакомых и, конечно, заказчиков. Не потому, что ему повезло. Просто все быстро поняли, какой он замечательный художник и интересный человек. Умница, книгочей, театрал, выдумщик и поэт! Характер Ореста, горячий интерес к людям сделали его своим человеком в кругу лучших и талантливейших людей России. Здесь он впервые стал известным. И просто невероятно много работал! Только за первый, неполный 1809 год в Москве среди многих отличных портретов было несколько просто необыкновенных!

Первый среди них — портрет мальчика Челищева…

Кажется, будто художник, взяв руки кисти, забыл обо всех правилах и образцах. Да так всегда и бывает, когда появляется новый, ни на кого не похожий мастер.

На темном фоне сияет ярко освещенное, перламутрово-белое лицо в обрамлении черных волос, зачесанных по моде на лоб и виски! Нежные, по-детски пухлые губы, широко раскрытые глаза… Белоснежный воротник рубашки, красный жилет, темно-синий, словно светящийся изнутри материал сюртука, — три цвета, такие звучные, такие контрастные, совсем как будто не подходящие детскому портрету…

Саше — двенадцать лет. Но… он уже не Саша! Александр Александрович Челищев, член древнего рода, сын генерала! И дело не в одежде и прическе. Выражение лица, пытливый и вопросительный взгляд, серьезность — все говорит о том, что мальчик уже шагнул на порог взрослой жизни, почувствовал дыхание грядущих событий. Он словно ждет чего-то. Этот ребенок вызывает не умиление, а внимательное уважение…

Всего через три года, в пятнадцать лет, Александр Челищев примет участие в своем первом сражении против Наполеоновских войск и дойдет с боями до Парижа! И навсегда останется верным чести и достоинству русского дворянина.

А портрет Давыдова? Увидев его, Время пришло в полный восторг. «Ах, какой мо́лодец! — воскликнуло оно про себя! — И тут же подумало: Молоде́ц Орест!»

Похоже на эффектные, во весь рост, парадные портреты прошлого, XVIII века. Но это только кажется. Если всмотришься — все совсем другое.

Раньше-то самым главным было богатство, знатность, награды. А здесь?

Красиво? Еще как! Какие цвета — ярко-красный, белый, черный, золотой…

Но это не баснословно дорогие наряды вельмож для «большого выхода». На Давыдове — военная форма. А уж офицера гусарских частей императорской лейб-гвардии, влетающего в бой на коне, с обнаженной саблей, ни с кем не спутаешь! Короткая красная куртка, украшенная шнурами — доломан, узкие белые штаны — лосины, мягкие черные сапоги — ботики, мех и золото отделки!

Снят с головы и брошен у ног кивер, там же воинская сумка — ташка. Сабля служит пока тростью. Можно помечтать. Сражения еще далеко… Но они будут. Недаром сгустились тени за спиной, недаром клубятся грозовые кучи.

«Вот он, мой настоящий герой! — решило Время. Живой, не придуманный, не из каких-то чужих легенд или летописей!».

И Время оказалось право. Годы спустя, после перевернувших жизнь войны и бедствий, люди, придя в себя, тоже узнали в человеке на портрете «героя времени» и решили, что это, конечно же, знаменитый «гусар, питомец славы» — отважный партизан войны 1812 года и поэт Денис Давыдов. И считали так больше ста лет! А потом дотошные искусствоведы выяснили все-таки, что это вовсе не Денис, а Евдоким или Евграф Давыдов. Потом установили точно — Евграф! Все — члены одной семьи, с которой близко подружился Кипренский. Все — люди редкой отваги и чувства долга! Все прошли войну, не раз были ранены, а Евграф, многократно раненый и прежде, уже в Европе, в сражении под Лейпцигом, потерял кисть руки и ногу.

Этот Давыдов, может, и не красавчик. Черты лица очень русские, никакого аристократизма. Но высокий лоб с непослушным завитком кудрявых волос, задумчивое лицо, изящная, свободная поза… Не только храбрый воин, но умеющий любить и чувствовать человек. Так что, выходит, люди все равно не ошиблись. Евграф, Евдоким, Денис — все они были «героями времени».

В тот же первый год в Москве Кипренский написал и необычный портрет графини Ростопчиной.

Странная графиня. Серенькое платье, кружевной чепчик, темный фон… Никаких украшений, ни одного яркого пятна… Разве так полагается изображать знатных женщин? Говорят, что ее иногда принимали за прислугу. В это можно поверить, если смотреть на одежду. И никогда — если взглянешь на лицо, словно светящееся на темном фоне.

Широко раскрытые темные глаза, чуть поднятые брови, сжатые губы… Здесь главное слово — одухотворенность, жизнь души, которая дает внутреннюю силу. В этой хрупкой женщине очень много твердости. И этот невидящий, задумчивый, ушедший в себя взгляд… Как у Швальбе, Давыдова, даже Челищева. Люди, живущие как все, но все-таки другие. Стремящиеся ответить на главные вопросы человека — «Кто я?», «В чём смысл жизни?», «Что есть правда?»

А еще Времени очень понравились вроде бы недолговечные портретные рисунки, которые Орест делал со своих друзей и знакомых во время войны. Совсем молодые, иногда еще полудетские лица, и в каждом — вера в добро, надежда на будущее, душевная чистота… Они готовы сражаться за свободу родины. Они могут стать гордостью своего народа.

Будет ли у них такая возможность, Время не знало… Оно не умело видеть будущее.

Кипренский рисовал и портреты людей, которых господа не особенно замечали. И какие портреты!

Как трогательна мадам Валло, француженка, воспитывающая чужих детей в чужой стране. Сколько достоинства, мужества и терпения в облике этой маленькой женщины, в ее сдержанности, спокойном и внимательном взгляде.

И как естественна застенчивая и смешливая служанка — калмычка Баяуста!

И тогда и позже простых людей изображали по-разному — с жалостью, возмущением или стараясь показать их с лучших сторон, то есть идеализируя. И ни у кого мы не чувствует этой простоты, живой и искренней симпатии, как у Кипренского. Он любил людей независимо от их положения.

Когда отгремела война с Наполеоном, Время решило, что теперь можно отпустить Кипренского в Италию. «Тридцать четыре года, не мальчик уже, — рассуждало оно. — Сделать успел много. Будут его помнить!»

И Кипренский уехал. Жил в Риме. Увидел прекрасную Флоренцию. Создал много новых портретов, и выставил вместе с ними портрет своего приемного отца. Узнал настоящую, громкую славу…

Но сначала разгорелся скандал! Знатоки чуть ли не всей Европы решили, что портрет Швальбе не может принадлежать никому не известному художнику из России. Его автор — кто-то из великих мастеров — Рубенс или Ван-Дейк!

Кипренский с насмешкой и гордостью писал: «…отца портрет они почли шедевром Рубенса, иные думали Вандика, а некто Албертини в Рембрандты пожаловал».

Сплетни улеглись, «знатоки» замолчали, а Кипренский первым из русских художников удостоился чести повесить свой автопортрет в музее Уффици, в знаменитой галерее автопортретов самых больших мастеров живописи!

И как видны в его облике уверенность в своем таланте, в праве быть в кругу известных всему миру живописцев!

Необычный, но, видимо, привычный для Ореста жест руки, словно указывающей на освещенное, еще очень молодое лицо, внимательный, словно испытующий взгляд, благородная, тонкая манера исполнения, тоже напоминающая старых мастеров.

Нет, нисколько не хуже других знаменитостей!

Но Время уже быстро менялось. И как-то так получалось, что Орест, слишком искренний, слишком свободный, стал раздражать тех, от кого зависела его судьба.

В Италии тогда жили и учились многие русские художники. И, конечно, были люди, которые наблюдали за ними и отправляли в Россию доклады. Кипренским были недовольны. Начали появляться неясные слухи. Отпустили, мол, на 2 года, а возвращаться он не хочет, приказу императрицы не подчинился! Ленив, мало работает… Не с теми дружит…

А беспечный, занятый своими громадными планами, вечно с кренделями и сухарями в карманах — для бродячих собак, Орест ничего не замечал. Что поделать, такие люди, как Кипренский, не умеют быть осторожными. И всегда наживают себе врагов.

Вернуться Кипренскому, конечно, все-таки пришлось. И оказалось, что ему, самому знаменитому тогда русскому живописцу, на родине неуютно. Холодность членов императорской семьи, сплетни за спиной, молчание Академии Художеств… Своего дома не было, не получил он и места преподавателя Академии, на которое он надеялся.

Но Орест, как всегда, много работал, а приют ему давали оставшиеся друзья.

И вот тогда он написал совершенно необыкновенный портрет Александра Сергеевича Пушкина!

Правда, Времени при