Майя Сварга

Болото вечной жизни

II часть

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Иллюстратор Майя Сварга

Дизайнер обложки Майя Сварга

© Майя Сварга, 2018

© Майя Сварга, иллюстрации, 2018

© Майя Сварга, дизайн обложки, 2018

Где-то в лесах, окружающих Великий Новгород, существовало древнее болото, на протяжении многих веков с непреодолимой силой тянувшее к себе живых, и сложно было устоять перед его зовом. Сколько бы это продолжалось — неведомо, но однажды… Книга во многом основана на реальных событиях.

18+

ISBN 978-5-4493-8075-3 (т. 2)

ISBN 978-5-4493-8074-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Болото вечной жизни
2. ВТОРАЯ ЧАСТЬ
   1. Эпилог

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Ожидание, продлившееся почти до рассвета, показалось Егору вечностью. Поначалу он сидел спокойно, думая, что, как и в пещере, всё закончится быстро. Но время шло, а Юля не приходила в сознание. Дыхание её было ровным и спокойным, сердце билось нормально, а благодаря тому, что Егор быстро остановил кровь, о сильной кровопотере речь идти не могла. Когда он в назначенный срок ослабил жгут, рана уже закрылась, и Егор с минуты на минуту ждал, что сестра очнётся. Прошли полчаса, час, время ползло без остановки, но изменений никаких не было и Егор начал не на шутку тревожиться. Он уже не сводил с Юли глаз, надеясь увидеть хоть малейшее движение, но, если не считать медленно поднимающейся при дыхании грудной клетки, сестра была абсолютно неподвижна.

Через два часа Егор не выдержал и, наклонившись к Юле, осторожно потряс её за плечо. С таким же успехом он бы мог потрясти манекен. Егор подёргал её энергичнее, зовя по имени, потом похлопал по щекам. И снова не было никакой ответной реакции. Приходя в отчаяние, он начал кричать и трясти бесчувственное тело. Юля оставалась без сознания.

Не зная, что делать, чувствуя себя совершенно беспомощным и потерянным, Егор сидел рядом, надеясь, что в любой момент сестра откроет глаза. И он дождался. Юля пришла в себя и села, сбросив одеяло, заботливо накинутое на неё братом. Вид у неё был довольно ошарашенный и, озираясь по сторонам, она явно пыталась определить, где сейчас находится.

Безумно обрадованный, что сестра очнулась, Егор бросился её обнимать, крича:

— Юль, ты жива, всё в порядке, как же я рад!

Сестра нетерпеливо отпихнула его обеими руками.

— Отстань, мелкий, дай прийти в себя. Во-первых, я точно здесь или как? Мне это не кажется?

— Точно! Точно! — кивал счастливый Егор.

— Во-вторых, сколько я отсутствовала?

— Да больше трёх часов! Я уже думал, что всё, больше не очнёшься!

— Да-а, — протянула Юля, — неплохо. И в-третьих, ты сейчас сам пойдёшь туда. Точнее, мы туда отправимся вместе.

Егор застыл, слишком ошеломлённый, чтобы хоть как-то отреагировать.

— Я — туда? — наконец выдавил он. — Но почему, ведь обо мне речь вообще не шла? В качестве кого и зачем я туда отправлюсь? И вообще, ты там провела столько времени, что ты узнала, расскажи!

— Удивительно, — задумчиво сказала Юля, — четыре часа назад ты сам был готов пойти вместо меня, а сейчас дёргаешься, как девица на выданье в ожидании жениха.

— Да, и пошёл бы, но просто это всё очень неожиданно. И что насчёт моих вопросов?

— Насчёт вопросов? — повторила за братом Юля, нахмурив лоб. Концентрация давалась ей сейчас с большим трудом. — А-а, понятно. Насчёт вопросов потом. Всё потом. А сейчас — туда.

— Но зачем? — продолжал недоумевать Егор. — В чём дело, объясни по-человечески.

Юля наклонила голову на бок.

— Дело в том, что этот нехороший человек Верховный буквально выгнал меня, узнав, что мы вдвоём. Явно обрадовался и выгнал.

Егор раскрыл рот, пытаясь что-то сказать, закрыл его и открыл снова.

— Ты бредишь? — неуверенно спросил он.

— Я — нет, — решительно заявила сестра, — просто должно быть не менее двух действующих жрецов, как мне было сказано, и Верховный, узнав, что ты со мной и можешь стать вторым жрецом, заявил, что зря тратил столько времени на меня одну. Но ладно, то, что он говорил мне, я должна передать тебе, а вот историю появления и гибели деревни мы просто обязаны увидеть вместе… — дыхание у Юли закончилось, и она замолчала. Глубокий вдох поправил дело, позволив завершить фразу, — … так что надо идти немедленно.

Егор почувствовал, как его мышцы начинают подёргиваться от нервного напряжения, которое на него накатило с яростной силой. Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув воздух, он было немного успокоился, но неожиданная мысль, посетившая его, заставила занервничать снова:

— Слушай, — заговорил он тревожно, — это ты себе руку резала и заклинание произносила, а что насчёт меня? Я что, разве просто так могу прийти туда?

— Ой, — сказала Юля, — нет, не сможешь. Ч-чёрт! — в сердцах воскликнула она, — придётся тебе пройти через этот ритуал. А я присоединюсь к тебе минут через пятнадцать, когда буду уверена, что с тобой всё в порядке.

Егор затряс головой.

— Нет, не так. Ритуал я проведу, войду туда и сразу выйду. Я сам хочу убедиться, что со мной всё в порядке. И только после этого мы туда отправимся вместе.

— Хорошо, дело твоё, можно и так сделать. Только скажи мне, милый мальчик, ты что же, мне совсем не доверяешь? — Юля вопросительно посмотрела на брата.

— Вообще доверяю, но именно сейчас — нет, — с абсолютной убеждённостью заявил Егор, — если бы ты видела себя со стороны, ты бы себе тоже не доверяла.

— Твоё дело, — повторила Юля, пожав плечами.

— А как туда идти и возвращаться оттуда, неужели достаточно просто выраженного желания?

— Да, Верховный меня заверил что да. — Пристально всмотревшись в Егора, Юля поинтересовалась, — а ты что, боишься затеряться там навсегда?

— Боюсь, — согласился он, — да и поверить в это сложно.

— А ты не верь, — легко сказала сестра, — и не надо. Просто пожелай там оказаться, и дело с концом.

— А что мне делать — то же, что и тебе? — нервничая, спросил Егор.

— Ну, в принципе, да. На, надень украшения, на всякий пожарный, хотя я и сомневаюсь, что они нужны. Но не уверена. Произносишь формулу, режешь руку и ты там.

Егор взял нож, сполоснул его водой и тщательно вытер об одежду. С интересом наблюдая за действиями брата, Юля заметила:

— Спрашивается, стоило так заботиться о его стерильности?

— Видимо, нет, — отозвался Егор, — тем более что и стерильности-то не было — ты же его точила после того, как я его прокипятил. А нам и в голову не пришло. И вообще — ты порезом о землю приложилась.

Юля кивнула.

— Ну да, голова другим была занята. Ничего, авось всё обойдётся. — Она протянула брату украшения. — Возьми.

Егор отправился к пятну, неся в одной руке нож, а в другой рюкзак. С небольшим опозданием, задержавшись, чтобы отвязать собак, Юля последовала за ним. Подойдя к границе пятна, Егор обернулся и, увидев Ангару и Алтая, идущих свободно, в крайнем изумлении спросил:

— А ты что, привязывать их не будешь?

— Нет, Икс их не тронет, пока действует договор. Так сказал Верховный.

Егор застыл.

— Какой договор?

Юля уже открыла было рот, сказать, что все вопросы надо оставить на потом, но, увидев выражение лица брата, смирилась. Вздохнув, она села на землю и принялась объяснять:

— Да, понимаешь, это как с тем камнем: достаточно было просто найти его и посмотреть на надпись и всё, хлоп, мы в ловушке, заключили договор, оказывается. И нарушить его никак нельзя. — Юля снова вздохнула. — Проходя таким образом в мир Икса, мы автоматически заключаем договор, нарушение которого карается смертью для обеих сторон.

Егор неверяще смотрел на сестру.

— Для обеих? И для Икса также?

— Да, и него. Дело в том, что, по словам Верховного…

Перебив сестру, Егор спросил:

— Ты уже не в первый раз этого жреца так называешь, почему?

— Его титул. Собственно, только так к нему и надо обращаться. Возможно, у него и имени-то нет. Но это ладно. Дело в том, что, по словам Верховного, Икс не может лгать — ложь его уничтожает. Неудобно, правда? Но он в состоянии уравнять шансы. Икс в любой момент может узнать, лжёшь ты или нет. Если лжёшь, можешь даже не заказывать гроб с музыкой — хоронить будет некого. У каждой стороны есть и права, и обязанности, о них расскажу потом. Главное, что и сами жрецы, и все, кто, так сказать, входят в сферу их управления — неприкосновенные фигуры, пока соблюдают договор.

Егор задумался.

— То есть, — после долгого молчания заговорил он, — мы сейчас гарантировали себе безопасность? Островок спокойствия, другими словами.

— Да. Ни нас, ни собак, ни Марину, ни Андрея, ни Машу, ни кошек — никого он не тронет.

— Да-а, дела, — протянул Егор и умолк. — Что ж, — произнёс он через несколько секунд. Нечего сидеть, разве что только геморрой высидим, надо идти туда. Ты жди, я туда и сразу обратно. И тогда пойдём вместе.

Егор поднялся и пошёл к пятну. Он уже почти собрался полоснуть себя по руке ножом, но вдруг обернулся.

— А ты самого Икса видела?

— Нет.

— А. Удивительно, — Егор задумчиво переводил взгляд с руки на нож и обратно, — мы так боялись получить хоть небольшую царапину на болоте, чтобы сейчас самим предлагать ему свою кровь.

— Да, — откликнулась Юля, — не то ирония судьбы, не то откровенная насмешка.

Егор снова встал лицом к пятну, разрезал себе запястье и уже через несколько секунд опустился на землю без сознания. Юля подошла к телу брата, но даже не стала его оттаскивать. На месте она остановила кровь, обработала рану и села чуть поодаль, прислонившись спиной к дереву.

Вернулся Егор очень быстро. Открыв глаза, он резко сел и на лице его появилось бессмысленное выражение, которое через несколько секунд стало сменяться более вменяемым, и Егор начал оглядываться по сторонам в поисках сестры. Заметил её он не сразу, так как утренние серые сумерки скрадывали очертания всех объектов, в какие всматривался Егор, делая их зыбкими и неверными. Юля сидела, отрешённо глядя в небо, и, по всей видимости, возвращения брата не заметила.

Егор подошёл к ней и осторожно дотронулся до её руки. Юля повернула к брату голову.

— Слушай, — тихо заговорил он, — я там вообще ни с кем не общался. Просто постоял какое-то время и ушёл.

— Это правильно, — отозвалась Юля, снова переведя взгляд на светлый полукруг на востоке, на глазах меняющий цвет со светло-зелёного на бледный голубой. — Вдвоём начали, вдвоём и надо продолжать.

— И заканчивать, — сказал Егор, садясь рядом с сестрой. Он также стал смотреть на восток, наблюдая, как поднимается Солнце.

Юля начала выходить из того подобия транса, в котором находилась непрерывно после возвращения. Она внимательно посмотрела на брата и с любопытством спросила:

— Никого не видел, да? И ни с кем не общался? Так что же ты тогда там делал? Просто так стоял, что ли?

Егор задумался.

— Сложно сказать, — он пожал плечами, — наверное, я всё понять пытался — на самом ли деле я всё это вижу, или мне это снится.

— А-а. Надо идти.

— Надо. Стой! — Егор схватил сестру за руку. — Неужели и в самом деле достаточно только желания? И мы просто захотим и попадём туда, а захотим — выйдем?

— Как я уже говорила, Верховный меня заверил, что да. — Юля хмыкнула. — Ты ведь уже был там, и всё не можешь поверить?

— Не могу. Ну и ладно: могу-не могу, чёрт с этим, это неважно. А важно сейчас найти подходящее место, где лечь.

— Зачем? — удивилась Юля.

Егор уже встал и начал внимательно вглядываться в землю. Не отвлекаясь от рассматривания поверхности, он пояснил:

— А ты хочешь, потеряв сознание, шлёпнуться на землю как получится? Дескать, гори оно всё синим пламенем, пусть руки-ноги затекают! — оторвавшись наконец от изучения почвы, он посмотрел на сестру.

Подумав, Юля кивнула.

— Ты прав. Это разумно.

Егор нашёл подходящий участок и начал устраиваться на выбранном месте. Присмотрев симпатичный пятачок для себя, Юля последовала его примеру. Приготовления закончились, и Мангусты переглянулись. Затем оба сделали глубокий вдох, каждый из них бросил ещё один взгляд на небо, и они одновременно пожелали оказаться в мире Икса.

Прохлада, жемчужно-серый свет, такого же цвета небо, на котором нет Солнца — реальность Икса. За спиной также располагается лес, перед ними поле, покрытое травой и редким кустарником. Ветра нет, как нет и жары, но всё едва уловимо колышется и мерцает, почти на грани восприятия. Мангусты стояли, озираясь по сторонам. Посещение этого мира было уже вторым для каждого из них, но впервые они оказались здесь вдвоём, и сейчас невозможная его реальность, в которую просто нельзя было поверить, ошеломила их ещё и тем, что они могли видеть друг друга.

Но обменяться впечатлениями Мангусты не успели. Из ниоткуда перед ними появился Верховный. Осмотрев обоих, он удовлетворённо кивнул головой и заговорил:

— Пришли оба, правильно. Сейчас вы будете посвящены в тайну появления деревни и жрецов, входящих в обитель Золотого Змея. Тайна должна быть соблюдена и далее, уже вами. Вы откроете её только преемнику и никому более.

Всмотревшись в каждого из Мангустов, жрец негромко, но очень веско сказал:

— Грозить вам страшной карой за разглашение тайны я не стану, но Золотой Змей узнает об этом, и… — он помолчал, нехорошо улыбаясь, и ещё тише закончил, — тогда бы вам лучше было не появляться на свет.

Оценив реакцию Мангустов, он снова кивнул и произнёс уже другим, деловым тоном:

— Пока вы ещё не прошли до конца посвящение и не должны общаться с Богом напрямую. Я — посредник между Ним и вами. С моей помощью вы сольётесь с Золотым Змеем и увидите то, что должны увидеть. После этого меня видеть вы уже не будете, сами став жрецами Золотого Змея. Внимательно наблюдайте за тем, что вам будет показано, и никогда не забывайте этого.

— Сольётесь? — растерянно пробормотала Юля. — Что это зна…

Договорить она не успела.

«Небольшая группа людей тащится по весеннему лесу. Четыре лошади и пять коров — это всё, что осталось от богатства ещё несколько дней тому назад процветающей деревни. Но пришедшие захватчики сожгли её дотла и убили большую часть её обитателей, и только жалкой кучке удалось спастись, сохранив мизерную часть добра. Им удалось выжить, но мысли у них нерадостные — из двадцати пяти человек пятеро тяжело ранены и скоро умрут, перестав быть ношей для лошадей. Среди оставшихся нет ни одного, кто бы не пострадал, кто в большей, кто в меньшей степени. Еды у них нет, и скоро придётся забить одну из коров, а по ночам вплотную подходят волки, которые почти не боятся израненных людей. Костёр мог бы помочь им, но страх быть обнаруженными врагами не даёт разводить его. И будущее их представляется им крайне мрачным и не очень далеко простирающимся. Один из них неожиданно выкрикивает голосом, звенящим от истерического возбуждения:

— Нам было бы лучше умереть там и остаться с нашим родом!

Другой с мрачной яростью отвечает:

— Молчи, мы живы, и благодари богов за это! А если хочешь к навью присоединиться — иди, дорога свободна.

Первый в исступлении кричит второму:

— Богов? Богов, говоришь ты, благодарить? — трясясь от бессильной злобы, выкрикивает он, — каких богов — тех, что позволили, чтобы всё это случилось? Жадных и глухих, которые брали жертвы, что мы им приносили, но не пришли к нам на помощь?

Он вцепился в волосы и завыл, раскачиваясь:

— Или нет их, твоих богов, некого благодарить за всё это! — он раскинул руки, как бы намереваясь обнять весь мир, и захохотал резким безумным смехом.

В красном свете заходящего Солнца, в тенях, собирающихся за каждым деревом, под каждой травинкой, в эхе, что отразило этот хохот и стихло сразу же неподалёку, почудилась людям такая жуткая угроза, что они невольно подошли ближе друг к другу. Исступлённый прекратил свой смех, заразившись общим настроением, и примкнул к жавшимся вместе людям и животным. Один из тяжело раненых, едущий на лошади, практически лёжа на её шее, застонал и стал клониться набок. И тут же, как злобная насмешка, чьё-то издевательское передразнивание, из леса донёсся резкий и пронзительный стон, а затем хохот какой-то птицы. Волна ужаса пробежала по людям, они окаменели, и каждый всем телом ощущал, как этот чужой и страшный темнеющий лес смотрит на него бесчисленным множеством глаз.

Стонавший с глухим стуком упал на землю и забился в судорогах. Беглецы посмотрели на него, но никто не попытался оказать умирающему помощь или хотя бы облегчить его страдания. Каждый думал только об одном: что этот сейчас отмучается, а им предстоит ещё одна страшная ночь. И никто из них не заметил нескольких человек, тихо вышедших из леса.

Только когда чужаки подошли вплотную, люди увидели их и схватились за оружие, но шедший впереди протянул к ним пустые руки ладонями вперёд и сказал:

— Мы идём с миром! — и все уцелевшие жители погибшей деревни, кто ещё мог слышать, услышали насколько странно, не по-здешнему звучит его голос. Но были в нём такая сила и такая убедительность, что люди без размышления убрали оружие.

Подойдя к умирающему, который всё ещё бился в судорогах, первый опустился около него на колени. Одну руку он положил тому на голову, а другую на грудь и закрыл глаза. Несколько минут чужак сидел неподвижно и молча, и за это время тот, кто лежал на земле, перестал дёргаться и задышал ровно, спокойно и глубоко. Кровь, вытекавшая из нескольких глубоких ран и уже окрасившая траву вокруг, остановилась, а лицо его, смертельно белое, стало обретать краски жизни.

Глубоко вздохнув, целитель открыл глаза и посмотрел на беглецов.

— Снимите раненых с лошадей и зажгите костры, — приказал он.

Люди, поражённые случившимся на их глазах чудом, медленно и нерешительно начали выполнять приказ. Раненых положили на землю и тот, кто предлагал благодарить богов за оставленную им жизнь, тихо сказал:

— Мы не можем разводить огонь — это слишком опасно.

Целитель внимательно посмотрел на него и покачал головой.

— Нет, — ответил он мягко, — не опасно. Людей поблизости нет, привлечь вы их не сможете. — Он указал на лежащих на земле. — Без огня ни один из них эту ночь не переживёт. — Увидев, как дёрнулся собеседник и раскрыл рот, желая что-то сказать, целитель спокойно произнёс, — а с огнём они будут жить. Я обещаю.

Больше не говоря ни слова, беглец, взявший на себя бремя лидерства, начал действовать. Раздав короткие приказания, он отправил всех способных к этому людей на поиски хвороста и дров, сам же приступил к разведению огня из имевшихся поблизости мелких сухих веток и высохшего мха. С радостью подчинившиеся приказу люди в предвкушении света, тепла и безопасности, которые давал огонь, вскоре принесли большие охапки топлива и осторожно положили их у пока ещё слабого, еле видимого огонька. Какое-то время спустя два огромных костра горели неподалёку друг от друга, впервые за все эти дни вселяя в людей уверенность в собственной безопасности. Раненых положили между кострами, и группа странных незнакомцев распределилась между ними.

Трое мужчин, три женщины — они оказались целителями все. Разбившись на пары — одна женщина, один мужчина, они начали с самых тяжелораненых. Два часа спустя они подошли к людям, что с благоговейным страхом следили за их действиями. Целители осмотрели раны оставшихся беглецов и обработали их, используя как мази, так и собственные силы. Вместе с облегчением от исчезнувшей боли, в людях появились также уверенность в будущем и ощущение возвращающихся сил.

Стояла уже глубокая ночь, когда целители, уставшие до предела, сами опустились на землю около костров. Воцарилась тишина, нарушаемая только потрескиванием дров, горящих в пламени. Нарушил её лидер беглецов, который теперь боялся смотреть на этих странных людей. Глядя в землю, он робко спросил:

— Кто вы?

Одна из целительниц негромко ответила:

— Это тебе знать не надо. А надо узнать совсем другое — зачем мы здесь.

— Зачем? — шёпотом спросил он.

Целители какое-то время молчали, бесстрастно разглядывая людей. Затем один из них, тот, что шёл тогда первым, отчётливо произнёс:

— Мы пришли привести вас к Богу.

Тихий вздох изумления и ужаса вырвался одновременно у всех.

— К какому? Зачем?

Сухим, монотонным голосом первый целитель заговорил:

— Вы будете жить рядом с тем местом, где обитает Бог. Вы будете приносить Ему жертвы. Взамен Он станет оберегать вас, предупреждать о нападении, окажет помощь в борьбе с врагами. У вас будут хорошие урожаи, вы не будете страдать от засухи или она коснётся вас меньше, чем остальных. Вы всегда будете знать, где находится ваша скотина и где находятся ваши близкие. Когда придёт время умирать, вы придёте к Богу живыми и Он примет вас, даровав вам жизнь вечную. Вы сможете общаться со своими умершими. Мы изберём одного из вас и научим всему, что он должен знать. Он станет жрецом Бога и посредником между Ним и вами.

Целитель замолчал, без выражения глядя в огонь. Люди сидели, почти не дыша, поражённые этими словами и не веря в то, что услышали.

— Такого не может быть, — хрипло заговорил тот, кто сомневался в том, что боги вообще есть, — ни один бог не может такого — ни Сварог, ни Дажьбог, ни Велес…

Первый целитель, улыбаясь, кивнул, но взгляда от огня так и не оторвал.

— Вы не верите, — спокойно сказал он, — что ж, мы это предвидели. — Несколько секунд он сидел неподвижно, а затем внезапно развернулся к людям. Глаза его отразили свет костра, и беглецам показалось, что огонь заплясал в них, в этих глазах, сделав их красными и оранжевыми, а на лице появилась страшная улыбка. — А если я покажу вам ваше прошлое, настоящее и будущее и не одно, а два — что с вами будет, если вы со мной пойдёте, и если нет, — очень мягко и вкрадчиво заговорил он, — тогда вы мне поверите?

Люди в ужасе смотрели на него, не в силах шевельнуть ни единым членом, но постепенно оцепенение стало отпускать их, и сперва один, а затем другой, а за ними и остальные кивнули. Усмешка, так испугавшая людей, исчезла с лица целителя, и огни перестали плясать в его глазах.

— Хорошо, — сказал он, поднимаясь, — да будет так.

Осмотревшись вокруг, он отправился к рябине, что росла поблизости от одного из костров. Целитель вытащил нож и срезал гибкую раздваивающуюся ветку и удалил с неё листья. Затем он убрал нож и, взяв оба конца рогули в руки, развёл их в стороны, соорудив подобие буквы Т. Держа ветку перед собой, он медленно пошёл вперёд, время от времени меняя направление. Несколько минут спустя свободный конец ветки отклонился в сторону. Целитель положил ветку на землю и опустился на колени рядом с ней. Снова достав нож, он принялся копать землю. Минут через десять яма, формой напоминающая внутреннюю поверхность большой чаши, была готова. В оранжевых отблесках, которые горящие костры отбрасывали в разные стороны, люди увидели, как яма медленно заполняется водой. Целитель дождался, когда поверхность воды почти сравняется с поверхностью земли и приказал:

— Зажгите факелы.

Люди повиновались мгновенно. С горящими смолистыми ветвями в руках они подошли к наполненной чёрной водой чаше и встали вокруг. Пристально глядя на воду, целитель приказал:

— Смотрите в неё, глаза не отводите. И не вздумайте бросить туда что-нибудь.

Вода ещё продолжала прибывать, неспешно вращаясь в чаше, как если бы кто-то невидимый помешивал её. Чёрная, абсолютно непроницаемая для взглядов, она отбрасывала огненные отблески, кружащиеся на её поверхности. Вращение, чернота и яркие блики заворожили столпившихся вокруг людей, и вдруг в едином порыве все выдохнули, охваченные громадным изумлением и ужасом. На мерцающей поверхности воды они увидели свою деревню такой, какой она была ещё неделю назад — богатой и процветающей. Картинка изменилась. Теперь они видели напавших на них врагов и пожары, уничтожившие их дома. Лица у людей стали белыми, одни что-то начали бормотать еле слышно, другие крепко сжали зубы. Пожары прекратились, и вместо них появилось изображение вереницы изгнанников, обречённо идущих по лесу. Исчезла и эта картина. Теперь стоящие вокруг чаши наблюдали другую деревню, больше прежней, ещё более богатую и процветающую, расположенную на берегу небольшого озера и окружённую с одной стороны лесом, а с другой полем. Множество детей всех возрастов играли на пыльной улице, на поле паслись многочисленные коровы и лошади. Деревня исчезла, вместо неё появился светлый весенний лес, небольшая поляна и несколько трупов, лежащих на ней, и три человека, бредущих, пошатываясь, прочь. Один из них покачнулся сильнее и упал. Оставшиеся двое даже не обернулись посмотреть, поднимется их товарищ или нет. Он не поднялся, оставшись лежать без движения на земле, и вскоре на поляне не осталось ни одного живого.

Видения прекратились, но отнюдь не сразу люди смогли оторвать взгляды от воды, так и не прекратившей своего вращения, несмотря на то, что чаша была заполнена уже до краёв. Целитель очень тихо спросил:

— Ну что, пойдёте?

Уже успевшие забыть о его присутствии люди вздрогнули и в ужасе посмотрели на него. Никто из них не решался раскрыть рот, и одному пришлось отвечать за всех. Вожак беглецов сказал всего одно слово:

— Да.

— Очень хорошо, — отозвался целитель. Он явно и не ожидал другого ответа. — Идти недалеко, завтра к вечеру доберёмся. А сейчас ложитесь спать, всем нужно восстанавливать силы. Когда доберёмся до места, я расскажу, что делать далее.

На закате следующего дня они достигли тех мест, что были показаны в чёрной воде при свете факелов. Солнце, казалось, лежало на верхушках деревьев дальнего леса, и его косые лучи, создававшие глубокие и длинные тени, подчёркивали красоту этой земли. Поле, с одной стороны ограничиваемое лесом, другой уходило в бесконечность, сливаясь с горизонтом. Начинающий темнеть лес, пронизанный медно-красным светом, сплетавшимся с чернотой теней, уходил глубоко-глубоко, маня к себе. В этих вечерних сумерках он выглядел не угрожающим и мрачным, а, наоборот, таинственным и способным защитить от любой беды. Но первое, что увидели люди, выйдя из-под огромных деревьев на открытое место, было небольшое озеро, мягко мерцавшее в закатном свете.

Небольшая группа беглецов осматривала отныне принадлежащие им и их роду земли, боясь поверить в то, что видят. Видят воочию, живьём, могут ощутить и прохладу воды и мягкость травы, обонять запахи прогретой за день земли. Всё то, что ночью было показано им в неверном свете факелов, сейчас вживую окружало их.

Пройдясь по ближайшим окрестностям, люди вернулись обратно на поляну, находящуюся между лесом и озером. Слишком возбуждённые, чтобы заснуть, хотя все приготовления ко сну уже были сделаны, они ещё долго переговаривались друг с другом, даже когда небо совсем стемнело и зажглись звёзды. Но усталость взяла своё, и беглецы один за другим уснули.

Целители, расположившиеся особняком, ждали этого момента. Едва последний из беглецов погрузился в сон, один из целителей поднялся и прошёл к спящим. Склонившись над человеком, которого теперь уже все без исключения беглецы считали своим вожаком, он осторожно потряс того за плечо. Мгновенно проснувшись, человек резко сел, глядя во тьму дикими глазами и чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из груди. Предупреждая возможные возгласы, целитель прижал палец к губам и прошептал:

— Тише! Пойдём.

Без слова возражения вожак поднялся и отправился за целителем. Тот, уверенно ступая в темноте, шёл к рощице, что росла на противоположном от леса краю озера. Дойдя до границы, отделяющей поле от рощицы, целитель остановился и повернулся к спутнику.

— Слушай внимательно и запоминай, — тихим, но торжественным голосом заговорил он, — Бог живёт здесь, и Он избрал тебя, и положение твоё будет недосягаемым для остальных. Но нескоро ты сможешь в полной мере постичь огромность того дара, что получишь ты сейчас. Ты станешь Его Верховным жрецом и будешь руководить жизнью деревни. Только ты сможешь говорить с Богом напрямую. Богу нужны жертвы — ты будешь приносить их. Пока ты один, но так будет недолго. Вскоре после того, как ты станешь Верховным жрецом, ты должен будешь выбрать себе помощника. Сам. Бог позволяет тебе сделать это. Когда появится Второй и ты научишь его тому, что должен, вы выберете себе преемника из числа детей. Преемником может стать любой ребёнок. Ты понял меня? — целитель приблизил своё лицо к лицу вожака и в упор посмотрел тому в глаза, заставив его отшатнуться и опустить взгляд.

— Я понял, — тихо отозвался он.

— Хорошо. Запомни навсегда: единственное, чем ты должен руководствоваться при выборе Второго и затем преемника — это нрав. Ничто остальное для тебя существовать не должно. Преемника будешь выбирать среди пяти-шестилетних детей и неважно, сколь богаты его родители, сколько у них детей, первенец ли он или нет, мальчик или девочка. Это должен быть умный, спокойный, не склонный к общению, сильный телом и духом, здоровый ребёнок. Выбрав, ты забираешь его с собой. С этих пор он не будет общаться ни с кем из деревни, включая родителей, до тех пор, пока ты не уйдёшь к Богу, Второй не станет Верховным, а преемник Вторым. Тогда они оба должны будут найти себе преемника. Так все жрецы должны поступать отныне.

Целитель помолчал немного и продолжил, отчётливо произнося каждое слово:

— С этого момента ты живёшь отдельно от остальных. Семьи у тебя быть не должно, детей у тебя быть не должно. Сейчас ты будешь посвящён Богу и лишь наполовину останешься в мире живых. Наполовину же ты присоединишься к Нему и станешь посредником между Ним и живыми. Сейчас я возьму одну из ваших коров и принесу её в жертву. Это дар Ему, чтобы Он принял тебя.

Вожак, слишком ошеломлённый и подавленный словами целителя, покорно, без единого слова возражения принял весть об уничтожении такой ценной для них коровы.

— Жди здесь, — коротко приказал целитель, и вожак беспрекословно опустился на землю, ожидая возвращения того, кто наводил на него теперь уже смертельный ужас.

Целитель ушёл и вернулся вскоре, ведя за собой флегматичную костлявую корову. Он вошёл в рощицу и направился к тускло блестевшей среди травы воде. Громко, нараспев, он произнёс:

— Золотой Змей, прими эту жертву и позволь тому человеку соединиться с тобой, — и, отойдя на несколько шагов назад, с силой хлестнул корову.

Корова замычала от неожиданной боли, рванулась вперёд и моментально увязла в трясине. Отчаянное мычание перепуганного животного должно было разбудить всех спящих, но ни один из них даже не шевельнулся. Вожак, впервые услышавший имя своего бога, какое-то время с ужасом и жалостью смотрел на отчаянно ревущую и дёргающуюся корову, а затем отвёл глаза и бросил взгляд на группу спящих людей. Его поразило, что никто не бежит сюда. Он стал всматриваться в глубину поляны в попытке увидеть, что делают его люди, надеясь отвлечься от того, что происходит за его спиной. И увидел в голубоватом свете взошедшей луны беглецов, неподвижно лежащих, спящих глубоким мёртвым сном, и целителей, так же неподвижно сидевших лицом к нему. Ему стало жутко, и он отвернулся, но и, отвернувшись, он продолжил ощущать на себе их взгляды.

Несчастная корова, издав последнее мычание, больше похожее на крик, ушла наконец под воду, и мучения её закончились. Выждав какое-то время, целитель заговорил снова:

— Теперь Золотой Змей примет тебя. Сейчас ты соединишься с Богом, а затем, когда ты вернёшься обратно, я поведаю тебе остальное, что ты должен знать.

Целитель снял с пояса мешочек и вынул из него несколько вещей. Это были золотые украшения — два браслета, пояс и налобный ремень. Но больше, чем украшения, внимание вожака привлёк небольшой острый нож.

— Эти украшения, — сказал целитель, подходя вплотную к вожаку, — послужат мостом между двумя мирами. Они мои, но на время они станут твоими. Ты напитаешь их собственной кровью. Протяни руку! — резко приказал он.

Не раздумывая, вожак вытянул вперёд правую руку. Коротким точным движением целитель полоснул по запястью ножом. Хлынула кровь. Целитель подставил под густую струю золото, дожидаясь, когда оно из тёмно-жёлтого станет красным. Едва это произошло, он убрал мешок и схватил вожака за трясущееся запястье чуть выше раны. Кровь мгновенно перестала течь.

— Я пока остановил кровь, — негромко сказал целитель, — надевай украшения. — Он отпустил руку вожака. — Когда наденешь, подойдёшь к воде. Я открою рану, и кровь польётся снова. В тот момент, когда она коснётся воды, скажешь: «Золотой Змей, прими мою кровь и открой мне вход в свой мир». Ты окажешься у него и увидишь огромного прекрасного Змея, свернувшегося в кольцо. Он велик и могуч, и Он может объять весь мир, а Его золотое сияние ослепляет, так что бойся смотреть на Него. Его жизнь священна, и ничему не позволено прервать её. Он повелевает водами и владеет душами. Он справедлив и всегда судит беспристрастно, Он не потребует больше необходимого. Ты пойдёшь к Нему и скажешь, что принадлежишь Ему, и Он примет тебя. Потом вернёшься обратно. Иди.

Целитель подтолкнул вожака в спину, видя его нерешительность.

— Иди, — повторил он требовательно, — не бойся, ты не умрёшь. Ты вернёшься живым, а я пока закрою твою рану, и ты не истечёшь кровью. Иди же! — грозно крикнул он.

На подгибающихся ногах, почти теряя сознание от волнения, вожак подошёл к воде. Остановившись около трясины, он оглянулся и посмотрел на целителя. Тот, подбадривая, кивнул, и вожак вытянул руку над водой. Снова потекла кровь, и тёмная витая струя как верёвкой соединила руку и поверхность воды. Срывающимся голосом человек произнёс открывающее врата заклинание и рухнул как подкошенный, потеряв сознание. Голова его оказалась в воде, но подбежавший целитель оттащил его на твёрдое место и уложил как можно удобней. Затем он занялся рукой и остановил кровь, причём порез на глазах начал затягиваться, покрываясь тонкой розовой кожей. Закончив с этим, целитель опустился рядом с телом на землю, дожидаясь возвращения в него сознания. Несколько минут спустя вожак зашевелился и сел.

— Я жив, — прошептал он, не веря самому себе, — я видел Бога, я говорил с Ним, и я жив, я вернулся обратно.

— Это так, — спокойно подтвердил целитель, заставив того вздрогнуть от неожиданности, — я говорил тебе об этом, теперь осталось сказать последнее. Жить будешь отдельно, неподалёку от болота. Украшения сделаешь себе сам — на голову, руки и пояс. На голове будешь носить всегда, на руки и пояс наденешь перед тем, как уйти к Богу. Второй и преемник также должны будут сделать себе украшения сами. Они целиком их наденут дважды — когда в первый раз увидят Бога, и когда уйдут к Нему навсегда. Так будут поступать и остальные жрецы. Всех своих людей ты должен будешь ночью привести к болоту поодиночке. Сделаешь небольшой надрез на руке приведённого и опустишь её в воду. Тем самым ты свяжешь каждого из них с Золотым Змеем. Так будешь поступать с каждым родившимся младенцем и с любым, кого вы примете в число жителей своей деревни. С этого момента Золотой Змей будет знать, где находится каждый человек, что он думает и что делает. Ты сможешь обращаться к Нему и спрашивать, о чём пожелаешь. Но не беспокой Бога понапрасну. Золотой Змей будет сохранять ваши поля от засухи, Он предупредит о нападении врагов и поможет с ними справиться. Он станет защищать вашу деревню и вашу скотину от диких зверей. Взамен вы будете приносить Ему жертвы. Пока вас слишком мало, но затем, когда вас станет больше, каждое солнцестояние и каждое равноденствие вы станете давать ему по человеку. Живому. — Схватив вожака за плечо, целитель веско произнёс, — того, кто станет жертвой, будешь определять сам. Это должен быть не любой человек. Выбранный должен иметь право отказаться. Священная жертва Золотому Змею должна быть принесена с восторгом и благоговением. Человек должен осознавать, что ему выпадает великая честь и счастье быть присоединённым к Богу подобным образом. Малейшее сомнение недопустимо. Такие не должны избираться в жертву. Взамен тот, кто будет выбран для священной жертвы, обретёт такую жизнь в Золотом Змее, какую вы себе и представить не можете. Во всём остальном — кого и сколько приносить в жертву Золотому Змею за Его благодеяния — Он определит сам и скажет тебе об этом — сколько кур, овец, лошадей, коров. Также Он скажет тебе, кто из твоих людей стоит на пороге смерти. Ты приведёшь к Нему этого человека. Это не жертва, — тихо сказал целитель, — ушедший к Нему живым будет жить вечно, так, как об этом мечтал при жизни. Ты сможешь через Золотого Змея говорить с любым из ваших умерших в любой момент. Когда придёт твоё время, Золотой Змей скажет тебе, и ты уйдёшь к Нему, но прежде чем ты полностью присоединишься к Золотому Змею, ты, находясь в мире Бога, встретишь преемника и расскажешь ему обо всём. Только тогда ты сможешь уйти. Ты научишь его всему, чему научу тебя я, и никто из тех, кто не является жрецом, не должен будет знать об этом. Теперь иди, ложись спать, утром у всех вас будет много работы, а ночью я посвящу тебя в остальные таинства, которые ты и будешь передавать тем, кто придёт за тобой.

Как автомат поднялся вожак и отправился к спящим. Но, не дойдя до них нескольких шагов, развернулся и ушёл в сторону. Оказавшись в одиночестве, он лёг на землю, и сон мгновенно накрыл его.»

«Страшная засуха прошлого года, с таким трудом пережитая деревней, наступившей весной казалась не более чем тяжёлым кошмаром. Растаявший снег напоил землю, и на полях проклюнулись зелёные стрелки будущих хлебов. Люди с надеждой смотрели в лето и грядущую осень, рассчитывая собрать хороший урожай, но первая радость при виде солнечных лучей, пришедших на смену мрачным зимним тучам и трескучему морозу, начала превращаться сначала в тревогу, а затем и откровенный страх. День проходил за днём, а по синему небу не пробегало ни единого облачка. Земля, так жадно ждавшая воды, стала высыхать и трескаться, и очень скоро яркий зелёный цвет листвы и травы сохранился только вокруг озера и на болоте, а всё остальное обесцветилось и покрылось тонкой бежевой пылью. А затем и небо, сжигаемое безжалостным Солнцем, выцвело и стало белёсым.

Посевы, которые с громадным трудом оберегал Золотой Змей, держались долго, но настал момент, когда он был вынужден признать поражение — воды не хватало, и взять её было неоткуда. Второе лето подряд на землю обрушилась засуха, накрыв все окрестные деревни и города. Людям стало страшно. Прошлый год они смогли прожить, держась на прежних запасах, но к этому от них уже не осталось ничего, а новые появиться не могли. И самым страшным было то, что Золотой Змей, помогший им пережить прошлый год легче остальных, и благодаря которому они вообще жили здесь, по всей видимости, отвернулся от них.

— Верховный, пойди к Золотому Змею! — умоляюще обратился к жрецу Гиман, — дай Ему любые жертвы, какие Он захочет, пусть вернёт нам воду!

Верховный отрицательно покачал головой.

— Золотой Змей не принимает жертвы, — сказал он.

Гиман сцепил руки перед собой в умоляющем жесте, но в голосе его послышалась угроза:

— Верховный, пройди по полям, сходи к озеру — всё, что сажали мы, засохло, рыба умирает в воде, зверь ушёл из леса, что мы будем есть? Скажи, Верховный!

Гиман схватил жреца за рукав. Второй сделал шаг вперёд, намереваясь защитить наставника, но тот успокаивающе качнул головой. Вспомнив, с кем говорит, Гиман отпустил рукав, и руки его безжизненно повисли вдоль тела. Пытаясь заглянуть Верховному в глаза, он просяще заговорил:

— Почему Бог прогневался на нас? Разве наши жертвы были плохи, разве мы не делали всего, что Он говорил нам? Почему же Он отвернулся от нас? — Гиман опять сцепил руки перед собой. — Почему Он отказывается принимать жертвы? Что мы сделали не так? — он снова схватил Верховного за руку, но уже без угрозы, а с мольбой. — Мы делали всё, мы ни о чём не спрашивали, даже прошлым летом мы молчали, но у нас ещё было, что есть. А сейчас… — сглотнув, он зажмурился, затем широко раскрыл глаза и торопливо заговорил, — скажи, Он хочет нашей смерти? Мы уже умираем, если не будет дождей — никто из нас не доживёт до зимы, у нас нет еды. Никто из нас никогда не спрашивал о том, чего хочет Золотой Змей, но сейчас я спрашиваю — Он хочет нашей смерти? Ответь, если это так, мы все придём к Нему, и это будет быстро. Но если нет, то почему? — впившись глазами в лицо Верховного, Гиман жадно ждал ответа.

Верховный молчал. В этот момент хоть и стоял он здесь, на поляне, сжигаемой яростным Солнцем, но всё же его тут не было. Пустые глаза, отсутствующее выражение на лице — Верховный говорил с Богом. Гиман в ужасе отшатнулся назад. Всего два человека в деревне могли говорить с Золотым Змеем, и лишь один из них так — не теряя сознания, не падая на землю — Верховный жрец. Это всегда вызывало у людей благоговение и почти непреодолимый страх, и сейчас Гиман с трудом заставлял себя остаться на месте, лишь бы не видеть эти смотрящие на него и сквозь него глаза Верховного, которые и не глаза сейчас вовсе, а чёрные провалы в никуда. Верховный еле заметно вздрогнул, и взгляд его стал обычным человеческим взглядом.

— Золотой Змей не отвернулся от нас, — заговорил он, — Он не гневается, вашей вины ни в чём нет. Жертвы Он отказывается принимать, потому что не может помочь нам. Сил Его недостаточно, чтобы вернуть воду. Он не может этого сделать, засуха слишком сильна. Золотой Змей говорит — надо ждать дождей. Засуха закончится и всё наладится.

Сузив глаза, Гиман недоверчиво смотрел на Верховного. Несколько секунд он молчал, а потом медленно произнёс:

— Он так сказал? Золотой Змей лишился сил, Он больше не может нам помогать?

Верховный внимательно посмотрел на Гимана. Холодно, отчётливо, без гнева, но у собеседника мурашки побежали по спине, он сказал:

— Ты хочешь сам узнать, лишился ли Золотой Змей сил?

Сглотнув, Гиман затряс головой. Крайне редко жрецам доводилось проявлять власть: люди, чьи мысли и чувства были как на ладони у жрецов, практически никогда не выходили за пределы установленных в деревне законов, но всё же бывали случаи, когда и они нарушали эти границы. И тогда нарушителей могло постигнуть одно из двух наказаний, существовавших в деревне. В каждом отдельном случае решение о тяжести проступка и, соответственно, о суровости наказания принималось обоими жрецами и Золотым Змеем, которые и определяли — будет ли преступник изолирован от Золотого Змея или его постигнет худшая кара. В первом случае нарушитель, хотя и продолжал жить в деревне, но оказывался полностью оторван от того невообразимого единого организма, который представляли собой деревня во главе со жрецами и их Бог. Золотой Змей обрывал все связи с ним, оставляя его в полном одиночестве, лишённым какой-либо защиты или помощи. Это наказание имело свой срок и рано или поздно заканчивалось, к несказанной радости наказываемого, так как переносилось очень тяжело. Но всё же преступник мог считать себя счастливцем, если ему выпадала эта кара, потому что существовала и другая, гораздо более страшная. И каждый раз, когда принималось решение, что преступник совершил слишком тяжёлое преступление, Золотой Змей не знал пощады, и каждый раз это приводило в трепет всю деревню, а несчастной жертве уже никто не мог, да и не пытался помочь. Охваченный ужасом человек, полностью сошедший с ума, метался по деревне до тех пор, пока смерть не настигала его. И только затем его труп бросали в трясину к Золотому Змею. Наказание жестокое, но крайне эффективное. Скрыться от всевидящего взора Бога не мог никто, а сопротивляться ему и подавно. Именно поэтому преступления в деревне совершались крайне редко, ибо никто не желал быть объектом гнева Бога.

Всё ещё тряся головой, побелевший Гиман облизнул губы и, запинаясь, произнёс:

— Н-нет, не хочу.

— Хорошо, — кивнул Верховный, не сомневаясь в подобном ответе, — в таком случае передай остальным, что сейчас Золотой Змей ничем не может помочь — вода ушла слишком глубоко. Надо ждать дождей. Начнутся дожди, засуха прекратится, и всё пойдёт по-прежнему. — Внезапно глаза его мрачно вспыхнули, и он угрожающе наклонился к Гиману. — Но не вздумай, — очень мягким голосом, от которого волосы на голове собеседника встали дыбом, сказал Верховный, — не вздумай болтать в деревне, что Золотой Змей утратил силу. Он узнает об этом, — ещё мягче, задушевно проговорил жрец и улыбнулся, — и ты будешь говорить Ему это лично.

Гиман неподвижно смотрел на Верховного. Затем, медленно кивнув, он сухим, ломким голосом ответил:

— Я не стану этого говорить.

— Очень хорошо, — сказал Верховный.

Взяв Гимана за плечи, он развернул его и осторожно подтолкнул в сторону деревни.

— Иди, скажи это людям и не забудь, о чём я тебя предупреждал.

Не оборачиваясь, Гиман кивнул и быстро пошёл по поляне. Только дойдя до деревьев он оглянулся и, увидев, что жрецы уже не смотрят на него, бросился бежать, несмотря на страшную жару.

Второй, едва только Гиман удалился достаточно, чтобы не слышать последующего разговора, обратился к старшему:

— Скажи, Верховный, — тихо заговорил он, — что нам делать? Засуха не прекращается, а люди уже начинают умирать. Мы не сможем удерживать их от разговоров о том, что Золотой Змей потерял силу. С каждым днём они начнут говорить об этом всё громче.

Верховный покачал головой.

— Я говорил с Золотым Змеем, спрашивал у Него. Он всегда отвечает одно — надо ждать.

— Но, Верховный, — горячо воскликнул Второй, — ведь есть и другая беда, страшнее первой, и ты знаешь об этом не хуже меня.

— Ты имеешь в виду нового бога, слухи о котором ходят в деревне уже много лет?

— Да, Верховный, я говорю о нём! — Наклонившись вплотную к наставнику, Второй горячо заговорил, — Иисус Христос — новый бог. Говорят, он, когда ещё был человеком, мог творить чудеса, а после смерти, когда он стал богом, он стал способен на большее! Сам знаешь, люди не обращали внимания на эти россказни, пока всё шло хорошо, но сейчас они могут уйти к нему. А если он поможет там, где Золотой Змей оказался бессилен, что тогда? — голос его пресёкся, и он схватил Верховного за руку.

— Я и об этом говорил с Золотым Змеем, — мягко сказал Верховный, — я спрашивал, способен ли новый бог на такое. Он заверил меня, что нет. Дождь знает, когда ему прийти, и придёт не раньше, чем ему положено. Есть те, кто могут привести его прежде срока, но этот бог на такое не способен. Золотой Змей прочёл его, и да, он силён, очень силён, но не всесилен.

Второй тяжело опустился на землю и спрятал лицо за ладонями.

— Я очень хочу верить в это, Верховный, — глухо сказал он, — но мне страшно. У меня плохие предчувствия. Появился жрец этого бога, он ходит повсюду, говорит со всеми, призывает поклоняться Иисусу Христу. — Второй поднял голову и умоляюще посмотрел на Верховного. — Убьём его, а? Верховный! Мы его убьём, и всё будет хорошо! Я его боюсь. Я чувствую, несмотря на то, что он говорит о добре и любви, он несёт зло и смерть. А если его не станет, беда пройдёт стороной, я знаю это! — с радостной надеждой он смотрел снизу вверх на Верховного, но, всмотревшись в его лицо, сник.

Верховный сел рядом с ним на землю.

— Мы жрецы, а не убийцы, — тихо ответил он, — кроме того, это ничего не даст: погибнет этот, придёт другой, третий — много больше, чем мы сможем справиться.

— Мы не убийцы, но он враг. Наш враг и враг всего, что у нас есть, и его необходимо уничтожить. А главное — он враг Золотого Змея! А другие, пусть они приходят! — воскликнул Второй. — Мы справимся с ними! Главное, чтобы засуха прекратилась, и тогда нам никто не будет страшен.

Верховный задумчиво смотрел на Второго.

— А ты не боишься, что тем самым ты признаешь свою слабость и страх, убивая жрецов другого бога. Кстати, — заметил он, — они называют себя «священники».

Презрительно тряхнув головой, Второй резко ответил:

— Нет, не боюсь. Тем самым мы покажем, что их бог слаб и не защищает тех, кто ему поклоняется.

— Ты думаешь? — Верховный помолчал. — А если наоборот, если в этом его сила, что он спокойно позволяет убивать тех, кто поклоняется ему? Если ему нравится видеть страдания тех, кто любит его, а после смерти именно их он принимает к себе? Что, если поклоняющихся ему больше, чем ты думаешь, и он станет их присылать сюда одного за другим? Чем сильнее их мучения, тем больше их будет.

— Но этого не может быть, — слабо возразил Второй, — этот жрец, священник, он же говорит, что его бог всеблаг и милосерден, это не может быть такой бог, о котором ты говоришь.

Верховный устремил взгляд в бесцветное небо.

— Ты думаешь? — снова повторил он. — Твои же слова — говорит он о добре, а несёт зло. А ведь он жрец и именно этого бога. Золотой Змей сказал, что этот бог живёт за счёт веры в него и смертей, которые принимают ради него. Любое убийство, совершённое для него, делает его сильнее. Поэтому без крайней необходимости убивать священника нельзя. Будем ждать, как говорит Золотой Змей.

Второй тяжело вздохнул.

— Хорошо, — отозвался он, — будем ждать.

Но чувство, что они с каждым днём всё ближе к какой-то катастрофе, мутной тяжестью растеклось в нём.

Пока жрецы разговаривали на своей поляне, в деревне не осталось ни одного человека, кто не находился бы сейчас на площади. Дело в том, что Гиман прибежал туда, задыхаясь, с трудом глотая раскалённый воздух, чем привлёк к себе внимание людей, стоявших около общественного колодца, единственного, в котором ещё оставалась вода. И внимание, надо сказать, очень тревожное, ведь они собрались там не только для того, чтобы набрать жалкие остатки воды, чудом сохранившиеся на дне, но и понять, как им дальше жить. А Гиман прибежал со стороны поляны и вид у него был такой, что разговоры тут же прекратились. Еле отдышавшись, он выпил полный ковш воды и закричал:

— Верховный говорил с Золотым Змеем о засухе и велел передать вам Его слова!

Изо всех домов начали стекаться люди, стуча к соседям, вызывая тех, кто не слышал призыва, и вскоре вокруг Гимана собрались все жители деревни. Оглядевшись вокруг, Гиман убедился, что все в сборе и громко заговорил:

— Золотой Змей сказал, что вода ушла слишком глубоко, и он не может её поднять. Жертвы не помогут, надо ждать конца засухи.

Над толпой пронёсся тихий шёпот, как лёгкий ветерок перед грозой. И как ветер на глазах становится шквалом, а затем ураганом, так и шёпот перешёл в гул, обещающий со временем превратиться в бурю. Несколько минут люди негодующе и испуганно кричали, не слушая друг друга, но взметнувшийся над толпой крик моментально вернул тишину:

— Наш Бог потерял силу! — истерический безумный вопль.

Услышав эти страшные слова, все стихли, боясь произнести хоть что-нибудь. Единственным звуком, нарушавшим тишину на площади, было бормотание Гимана. Побелев как полотно, он сжался и смешался с толпой, пробираясь к собственному дому и шепча при этом испуганно:

— Это не я, это не я говорил, Золотой Змей, я этого не говорил!

Но слова уже были брошены и внимания на исчезновение Гимана никто не обратил. Первоначальный ужас перед неминуемой карой сменился смелостью отчаяния.

— Потерял силу! Он больше не может нам помогать! Мы все умрём!

— Умолкни или ты умрёшь очень быстро!

— Посмотрите, смотрите же — ничего не случилось! Это правда!

— Золотой Змей узнает о твоих словах…

— И что?! Мы и так все умрём! Засуха, Горица, урожай погиб! Или у тебя нет детей, что ты так спокойна?

— Я не спокойна! — яростный крик, — ты не хуже меня знаешь, Малуша, что у меня восемь детей, и мне их тоже нечем кормить, но я знаю, что нельзя так говорить о Боге!

— Почему? Он больше ничего не может! Он не может нас спасти!

— Богохульство! Он накажет тебя за это!

— Пусть! Пусть накажет! Но пусть поможет! Мы жертвы Ему приносили, раньше Он всегда помогал нам, а сейчас почему нет?

— Малуша права. Если засуха не прекратится нам, не выжить. Мы всегда жили здесь только с помощью Золотого Змея, а теперь Он оставил нас.

— Правду говоришь, Савмак! Нам нужен новый бог, сильный, который будет нам помогать, так же как и помогал прежний!

Последние слова, выкрикнутые безумным сорванным голосом, прозвучали в звенящей тишине, заполнившей площадь. Они были ещё более страшными, ещё более невозможными, чем первые — «Бог потерял силу!» Ужас охватил людей, дикий страх перед неминуемой карой не только тому, кто произнёс их, но и тем, кто слушал, но не остановил. Не одна минута прошла, прежде чем хоть кто-то смог шевельнуться, и застывшая толпа начала оживать и приходить в движение. Робкие взгляды друг на друга и тихий, чуть слышный шёпот замелькали то тут, то там. Постепенно, видя, что никакой кары не следует, люди начали становиться смелее и разговоры стали громче.

— Это немыслимо, о таком даже думать нельзя!

— У нас есть Бог — Золотой Змей, мы ЕМУ поклоняемся, ЕМУ жертвы приносим, нам не нужен другой.

— Но Он обессилел, Он больше ничего не может, без сильного Бога мы все погибнем.

— Он спасал нас от врагов! Он нагонял на них ужас и рассеивал их, Он наполнял водой наши колодцы…

— Наши колодцы пусты! Он больше не может этого!

— Но Гиман принёс слова Верховного — надо ждать. Золотой Змей призывает нас к терпению…

Издевательский громкий смех, в котором, правда, не было ни тени веселья, прервал говорящего.

— Ждать, говоришь ты, Вышеслав? Чего ждать — выжженных полей, сгоревших лесов и дохлой гнилой рыбы? Я помню рассказы о старых богах — это Дажьбог разгневался на нас, за то, что мы не приносим ему жертвы! Дажьбог наслал на нас засуху, а Золотой Змей бессилен против него! Мы должны поклоняться Дажьбогу!

— Ты лжёшь! Золотой Змей всегда был сильнее Дажьбога!

— Ты сам это сказал, Вышеслав. Был. Но больше нет. Да, Дажьбог, говорю я вам — это он послал нам засуху. Мы отступились от него, и он наказывает нас, Золотой Змей не может нас защитить! — человек пытался говорить спокойно, но голос его, сдавленный из-за громадного внутреннего напряжения, был страшен. — Вы сами всё это видите, — он кивнул головой, показывая на жёлтую иссохшую растительность. — Мы должны начать приносить жертвы Дажьбогу, и он простит нас.

— Нет, это ложь! — яростно выкрикнул другой. — Мы с незапамятных времён живём здесь, и никогда такого не было! Зачем бы Дажьбог стал ждать так долго, и почему именно сейчас это случилось? Это не может быть так!

И снова над площадью повисла тишина, а люди стали испуганно переглядываться. Каждый вспомнил священника и все те слова, которые тот говорил о новом боге и о том, что его называют Солнцем, или он и есть само Солнце (в этом вопросе священник не давал полной ясности), и о мстительности и жестокости его отца, насылающего на людей всякие беды и о том, что этот бог любит страдания поклоняющихся ему, но и вознаграждает потом за это их стократно. И, особенно — о том, что новый бог ненавидит других богов и стремится их уничтожить и что, по словам священника, он сильнее всех и равных ему нет. А поклоняющихся другим богам он ненавидит также. Непостижимая фигура нового бога, которая и свой отец, и собственный сын, и ещё кто-то, жестокий, мстительный и любящий, сострадательный, беспощадно уничтожающий грешников и спасающий их, пошедший ради них на смерть, возникла перед ними. Именно он, этот новый бог, пришёл к ним, и он гневается на них за то, что они не поклоняются ему, и он действительно сильнее Золотого Змея.

Людям стало страшно, но при этом для многих из них забрезжила надежда на спасение. Один из таких, кашлянув, заговорил:

— Глеб, ты же уходил из деревни и жил среди тех, кто ему поклоняется, расскажи, что видел.

— Я уже рассказывал, — мрачно отозвался Глеб.

— Я знаю, — кивнул тот, кто обратился к нему, и в поисках поддержки посмотрел на других, — мы все это знаем, но, прошу тебя, повтори это снова.

Сжав зубы, Глеб тяжело уставился в землю. Для него был только один Бог — Золотой Змей, и другие ему были не нужны. Но то, что он мог рассказать о новом боге, со всей очевидностью показывало его мощь, и Глеб не хотел об этом говорить. Но слишком многие ещё несколько лет назад слышали его рассказ.

— Расскажи, прошу тебя, или я сделаю это за тебя, но боюсь, что я мог что-нибудь позабыть и сейчас придумаю лишнее.

Подняв глаза от земли, Глеб нехотя заговорил:

— Ему строят огромные дома, которые они называют храмы и украшают их. Говорят, что он живёт в них.

— Во всех? — быстро перебил кто-то.

— Да, во всех, — кивнул Глеб, — ему постоянно молятся, просят о разных вещах, и он помогает им. Его призывают, когда идут сражаться с врагами, и он обращает этих врагов в бегство и уничтожает их.

— Где угодно? — снова перебил тот же голос. — Повсюду или только вблизи тех домов, где он живёт?

— Повсюду. Говорят, он всегда с теми, кто поклоняется ему.

— А может, это не один бог, а много? — спросила одна из женщин.

— Нет, утверждают, что он един. Он совершает разные чудеса и даже… — Глеб запнулся, не желая говорить дальше, прекрасно понимая, какой эффект произведут его слова. — И даже, — с трудом продолжил он, — воскрешает людей из мёртвых.

В едином порыве люди выдохнули, услышав это. Даже те, кто слышал эти слова раньше, совсем по-другому восприняли их сейчас.

— И ты сам это видел?! — с удовлетворением поинтересовался всё тот же человек.

Глеб глубоко вздохнул и кивнул головой.

— Да, — сказал он тихо, — я это видел своими глазами.

После мгновенной тишины площадь взорвалась криками.

— Как же так!

— Не может этого быть!

— Что же это за бог такой, если он может подобное?

— Как это было?

Глеб молчал, дожидаясь, когда стихнет шум. Дождавшись, он продолжил:

— Умер ребёнок. Его родные собрались вместе и стали молиться своему богу, чтобы тот воскресил его. Они молились несколько часов, и ребёнок ожил.

— Он не умирал, — предположил кто-то.

Отрицательно качнув головой, Глеб сказал:

— Он был мёртв, я видел. Он не дышал, и сердце его не билось.

— Золотой Змей не может этого, — прошептал другой.

— Но мы уходим к Нему после смерти и живём там! — выкрикнул третий.

— Откуда ты знаешь? Мы же видим наших мёртвых только во снах и никогда наяву!

— Ты сам это знаешь. Каждый, кто хочет увидеть того, кого любил, приносит жертву Золотому Змею и в ту же ночь видит этого человека.

— Во сне! Всегда только во сне! — горестно выкрикнула одна из женщин, чей ребёнок умер недавно, и которая с жадным вниманием слушала этот разговор. — А мне он нужен здесь и сейчас, я хочу видеть своего малыша всегда, а не только во сне!

— Но даже этот бог не может воскресить того, кто умер несколько дней назад, тем более летом!

— Может.

И снова, уже в который раз, площадь затихла.

— Священник рассказывал, что когда бог ещё в облике человека ходил по земле, он воскресил того, кто умер несколько дней назад и уже начал гнить. Человек ожил, и был он полностью здоров.

— Почему же тогда те, кто поклоняется этому богу, — почти шёпотом спросил кто-то, — вообще умирают, если им достаточно попросить его, и они будут жить? Или он требует слишком большие жертвы?

— Нет, — ответил Глеб, — они говорят, что всё дело в вере. Только тот, кто верит в него, получает то, что хочет.

Люди застыли, переваривая эти слова. Наконец один неуверенно спросил:

— Как они могут не верить в своего бога?

— Я не знаю, — сказал Глеб, — но когда он им помогает, они говорят, это потому, что они верят в него и не грешат, а когда нет — потому что они грешны и в них не хватает веры. Так я слышал.

— Такой сильный, такой могучий бог, и он не всегда помогает поклоняющимся ему?

— Да, и он может насылать беды на тех, кто ему поклоняется.

— Зачем?

— Не знаю. Говорят, он делает так только с теми, кого очень любит. Посылает им испытания.

— И теперь он пришёл к нам…

— Да, и он оказался сильнее Золотого Змея. И Золотой Змей больше ничего не может. Мы должны поклоняться новому богу, и тогда он, может, пощадит нас.

— Не смей так говорить! Золотой Змей приказал нам ждать. Пройдёт время, и всё будет по-прежнему.

— Нет! — яростно выкрикнул другой, — не будет! Золотой Змей слабее нового бога, Он побеждён им, и мы вместе с Ним! Если мы хотим выжить — мы должны начать поклоняться новому богу.

— Ты безумен, если так легко хочешь отвернуться от Золотого Змея — Он уничтожит тебя!

— Что же Он не делает этого сейчас? Если мы останемся с ним, то все умрём и так. Нам нужно умилостивить этого нового страшного бога, и тогда мы будем жить!

Палящее Солнце и жар, идущий от пыльной площади, духота и густой горячий воздух в другое время погасили бы любые страсти, но не в этот раз. Теперь люди не обращали на пекло внимания. Разделившись на два лагеря, они смотрели друг на друга, как две стаи оголодавших собак, одновременно нашедших единственный на многие километры в округе труп. Бешеные глаза, оскаленные зубы, сжатые кулаки и до предела напряжённые мышцы. Мужчины, женщины и даже дети были подобны сейчас обезумевшим от ярости зверям, и любого неловкого действия было достаточно, для того чтобы разгорелась смертельная драка. Время шло, и напряжение достигло высшей точки. Ещё немного, и гибель и увечья множества людей были бы неминуемы, но раздавшийся над площадью тихий и спокойный голос мгновенно погасил ярость толпы:

— Успокойтесь и слушайте меня. — Верховный жрец в сопровождении Второго пришёл в деревню, и они уже некоторое время стояли в тени гигантского дуба, росшего на краю площади, — я слышал все ваши слова. Золотой Змей слышал все ваши слова. Вы все знаете, что Он читает в ваших сердцах и знает ваши мысли. Но Золотой Змей милосерден. Он не станет вас карать, Своих заблудившихся детей, которым Он оказал столько благодеяний. Вы обезумели и не понимаете, что говорите, и Он прощает вас. Закончится засуха, и все вы принесёте жертвы Золотому Змею во искупление своих слов и мыслей. А сейчас расходитесь по домам.

Верховный развернулся и отправился к лесу, уверенный в том, что люди поступят так, как он сказал. И действительно, власть жрецов была такова, что никому и в голову не пришло проявить неповиновение. Испуганные и притихшие люди разошлись, как и было приказано, по своим домам. Наступило кажущееся спокойствие, продлившееся около двух недель.

С момента окончания собрания, едва не перешедшего в побоище, не выпало ни капли дождя и ни единого облачка не проползло по небу, ставшему уже почти белым. Глухое недовольство, не имевшее возможности найти выход, зрело в той части людей, что призывала обратиться к новому богу. Та часть, что требовала сохранения верности прежнему, начала впадать в отчаяние и один за другим люди стали переходить на сторону первых, оставляя свою партию в меньшинстве.

А затем в деревню пришёл священник. Отец Фотий глубоко верил в Бога и веру свою стремился распространить на весь мир. Проповедуя христианство, он ходил от деревни к деревне, от села к селу. Пламенный, с горящими глазами, он обращался к людям, страстно говоря им и о ветхозаветном Боге-Отце, и о Его Сыне Иисусе Христе. Он говорил о человеческих грехах и их искуплении, о рае и аде, о божественных законах и вечной жизни. Люди, уже слышавшие о новой религии и знавшие о том, как широко она распространилась, и так были недалеки от того, чтобы сменить веру. Старые боги давно уже не помогали и по сути даже и богами-то переставали быть, и это вызывало у людей неуверенность в будущем. И когда появлялся отец Фотий, говорящий о Вечном и Едином Создателе всего, о Его Сыне, посланном Им на землю и принёсшим Себя в жертву за грехи людей, когда он указывал на небо и говорил, что Бог живёт там, надо всеми и сравнивал Его Сына с Солнцем, при этом глаза его сияли и лицо выражало глубочайший восторг, люди начинали ему верить, и когда сам отец Фотий говорил о вере, чудесах Иисуса, о воскрешении Его из мёртвых и затем призывал креститься и начать исповедовать христианскую веру, люди шли за ним, как дети за Гаммельнским крысоловом.

Единственной деревней, не поддавшейся проповедям отца Фотия, была именно та, в которой поклонялись Золотому Змею. И в ней тоже слышали и о новой религии, и о новом боге, и из этой деревни люди уходили на заработки, а, возвращаясь, рассказывали о том, что видели. Но у них был свой бог, который помогал им во всём, и в котором они обретали вечную жизнь после смерти, и новый был им не нужен. Так продолжалось несколько лет: жители деревни вежливо и с интересом или равнодушно — это зависело от настроения, слушали отца Фотия, но на этом дело и останавливалось. Пока не пошёл второй год засухи. Их бог, Золотой Змей, не умер, они знали это, но он больше не был для них опорой. Он перестал помогать им и обрёк их на голодную смерть. И те слова, на которые они когда-то не обращали внимания, теперь всё чаще вспоминались им.

Наступила середина июля, и это был уже третий месяц, во время которого не выпало ни единой капли дождя. Поля и луга давно уже перестали быть зелёными, и стали похожи сейчас на потрескавшуюся пустыню, породившую спутанные клочья бледно-жёлтой проволоки. Листья на деревьях побурели и высохли и неподвижно висели на неподвижных ветвях. Даже в лесах, в самой тёмной сырой и непролазной чаще, остался только один цвет — жёлто-бурый, цвет мёртвой высохшей травы. Люди доедали последние припасы, и будущее представало перед ними окрашенным в мертвенные тона. Еду было взять негде, ни для себя, ни для их отощавшей скотины, которая бродила повсюду в бесплодных поисках корма.

И в это самое мрачное время в деревню вновь пришёл отец Фотий. Он давно уже поселился в одном из соседних селений и стал там священником, приказав построить церковь. Непокорная языческая деревня была для него как бельмо на глазу, и он поклялся себе или обратить их в истинную веру, или умереть, но не оставить дьявола торжествовать здесь. И сейчас отец Фотий медленно шёл вдоль домов, привлекая к себе внимание сотен пар глаз. Пройдя по деревне до конца, он повернул обратно и направился к площади. Посреди неё он опустился на колени и начал молиться, не обращая внимания ни на пыль и засохший навоз внизу, ни на свирепое Солнце наверху. Люди, которые уже не раз вспоминали проповеди отца Фотия, начали стекаться на площадь, молча вставая около него. За короткое время вокруг священника собралась большая часть деревни.

Час спустя отец Фотий поднялся на ноги и обвёл людей, столпившихся вокруг него, горящим взором.

— Покайтесь, — тихо и как-то печально произнёс он, — тяжелы грехи ваши, не может земля их выносить. Покайтесь! — яростно выкрикнул он, заставив людей вздрогнуть. — Ибо Господь наш разгневался на вас за мерзости ваши и наслал на вас гибель! Вы поклоняетесь дьяволу, дьяволово искушение вы принимаете за Божию благодать. Покайтесь! — крикнул он ещё громче со сверкающими глазами и вздёрнул руки к безумному Солнцу. — Всемогущий Господь в Своей неизречённой доброте и милосердии долго терпел вас и дела ваши, но терпение Его закончилось! Вы обречены смерти и адским мукам за богохульство ваши, за мерзости ваши, которые вы творите, и смерть уже стоит среди вас. Я вижу её! — пронзительно крикнул отец Фотий и указал рукой в гущу людей. Над толпой пронёсся испуганный вздох, и очень быстро на этом клочке земли не осталось ни одного человека. — Геенна огненная, и скрежет зубовный и черви могильные, которые будут вечно пожирать вас после смерти — вот, что ждёт вас, если вы не покаетесь, — голос его упал до едва слышного шёпота, заставившего людей затаить дыхание, вслушиваясь в каждое слово. — Но Господь наш добр, и Он любит даже заблудших овец Своих. Раскаявшийся грешник десятикратно более любим Богом, чем праведник. Он послал вам тяжкое испытание, но это потому, что Он любит вас и хочет направить вас к спасению. Становитесь вместе со мной на колени и молитесь Господу Богу нашему, прося Его простить ваши грехи, и вы спасётесь. Он простит вас! — ликующе воскликнул он и рухнул на колени.

Один, за ним другой, третий — не прошло и минуты, и все, кто пришёл на площадь, стояли на коленях. Слёзы потекли по лицу отца Фотия. Величайший день в его жизни — ему удалось привести к Богу даже такие закосневшие в грехе души, как у этих язычников-дьяволопоклонников! Господь действительно велик, и пути Его неисповедимы! Даже такое зло, как засуха, он обратил в добро, в спасение для сотен отбившихся от стада овец! Не скрывая этих слёз счастья, отец Фотий хриплым голосом произнёс:

— Дети мои, повторяйте за мной: «Отче наш, сущий на небеси…»

Дружно, как один человек, произносила толпа слова евангельской молитвы.

— Да будет на вас благословение Божие, откройте свои сердца Ему, — отец Фотий обвёл коленопреклонённых людей сияющими глазами, — тяжелы грехи ваши, но искренним покаянием, отвращением от прежних мерзостей ваших, вы заслужите прощение Господа! Молитесь о нём и верьте, и простит Он вас.

До позднего вечера стояли люди на коленях и искренне молились новому богу, прося его простить им их грехи и перестать гневаться. С заходом Солнца они разошлись по домам, чтобы на следующее утро снова собраться на площади и продолжить молить бога о прощении. Отец Фотий не стал возвращаться на ночь в свою деревню, проведя её в хлеву одного из местных жителей. А утром ещё затемно он вышел на площадь и с глубокой радостью следил сейчас за тем, как один за другим собираются вокруг него люди. В молитвах они провели и этот день и так же начали следующий. А после полудня на площадь, на которой собралось уже три четверти деревни, пришли жрецы.

Верховный осмотрел коленопреклонённую толпу и покачал головой. Резко выдохнув, громким голосом, отчётливо слышным по всей площади, он заговорил:

— Радуйтесь, засуха заканчивается. Золотой Змей велел мне сказать вам, что через три дня придут дожди.

Он замолчал, ожидая услышать крики радости, и не ошибся. Люди действительно вскочили на ноги, чувствуя, как счастье накрывает их с головой. Если Золотой Змей сказал так, то, значит, так оно и будет — он никогда не ошибался. Площадь заполнили ликующие вопли, но вдруг их перекрыл бешеный голос, заставивший людей застыть на месте:

— Безумцы! Ваш ли идол это сделал? — кричал отец Фотий с искажённым лицом и бешенством в глазах, воздев руки к небу. — Только Единый Отец наш мог сотворить это чудо! Вы молились, и молитвы ваши были услышаны, так падите же на колени и принесите Господу хвалы за Его милость к таким грешникам, как вы! В Своём неизречённом милосердии Он простил вас, услышав ваши молитвы, и не стоит гневить Его, обращая свои мысли к вашему мерзостному идолу. — Обведя молчащих людей горящим взглядом, отец Фотий тихо сказал, — Великий Господь сделал это для вас, так возблагодарите Его за это. Он принимает вас, и вы должны отречься от всех тех мерзостей, что вы творили пред лицом нашего Господа. Вы должны креститься и очищенными прийти к Нему. На колени! — яростно выкрикнул он, и привыкшие к повиновению люди сразу же послушались. — Хорошо, дети мои, — уже спокойным голосом обратился к ним отец Фотий, — но вы не сможете прийти к Господу Богу нашему, пока не исторгнете прочь тех, кто продолжает поклоняться дьяволу. И в первую очередь тех, кто соблазняет вас искушениями его — их! — глядя в упор на жрецов, отец Фотий обвиняюще указал на них рукой. — Изгоните их, дети мои, этих отродий адовых, этих козлищ, дабы не могли они больше совращать овец Божиих.

Люди окаменели. Ослушаться священника они не могли — его Бог доказал свою мощь, и Он сейчас на их стороне, а Золотой Змей был бессилен. Но пойти против жрецов — немыслимо, невозможно! При малейшей мысли об этом их охватывал животный страх. Восторг, охвативший их какую-то минуту назад, сменился ужасом и смятением.

Верховный, равнодушно слушавший священника и уверенный в защите Золотого Змея, толпы не боялся. Но взгляд, брошенный на лицо Второго, заставил его насторожиться. Второй, несмотря на всё благоговение перед Верховным, несмотря на все его слова и запреты, сейчас взглядом, исполненным лютой злобы, прожигал священника, а выражение лица его и вся фигура говорили о том, что он в одном шаге от совершения убийства.

Коснувшись плеча Второго, Верховный качнул головой.

— Пошли, — коротко сказал он.

Второй не слышал, охваченный жаждой крови. Верховный застыл на мгновение, глядя прямо перед собой невидящим взглядом, и Второй вздрогнул, как бы выдернутый внезапно из глубокого сна. Он развернулся и, как автомат, направился к выходу из деревни. Кивнув, Верховный последовал за ним. Оставив позади отца Фотия, они вошли в рощицу и там остановились.

— Зачем ты обратился к Золотому Змею, — дёргаясь от еле сдерживаемого бешенства, прошипел Второй, — почему ты не дал мне его убить? Он был бы мёртв сейчас, и всё бы закончилось, а теперь он торжествует победу, и всё пропало!

Тяжело дыша, он смотрел куда-то мимо Верховного, боясь, что если посмотрит на того в упор, то не выдержит и ударит. Впервые в истории деревни непререкаемая власть Верховного жреца оказалась под угрозой. Единственное, что останавливало сейчас Второго от открытого бунта — абсолютная уверенность в том, что за Верховным будет стоять Золотой Змей, такая сила, которой он не может ничего противопоставить, и которую не в состоянии переманить на свою сторону. Если бы Золотой Змей был сейчас на его стороне! Но это было не так, и в эту секунду Второй всеми силами души желал, чтобы его обычно такой любимый и глубоко почитаемый наставник был бы мёртв. И тогда уже он сам, став Верховным, получил бы доступ к этой силе и смог бы спасти деревню.

— Люди ушли, отвернулись от Золотого Змея, они поклоняются новому богу, а мы ничего не делаем! Почему, почему ты попросил Его увести меня оттуда, почему ты не дал мне его убить? Он был бы уже мёртв сейчас, и люди вернулись бы к нам, увидев, как слаб этот бог, а теперь… — он заскрипел зубами.

Какое-то время Верховный без выражения смотрел на Второго.

— Ты слишком нетерпелив, — заговорил он негромко, — ты хочешь всего и сразу, так не бывает. Сейчас ты желаешь моей смерти, — при этих словах Второй напрягся, но промолчал, — думая, что как только ты станешь Верховным, всё пойдёт как прежде. Это не так, прежнего уже никогда не будет. И ты ошибаешься — этот бог отнюдь не слаб. Он привлёк к себе уже очень многих, а с каждым новым, верящим в него, он становится только сильнее. И почему ты думаешь, что после смерти священника люди поверят в слабость этого нового бога? Вспомни, что священник говорил им — этот бог нередко рано призывает к себе праведников, и особенно он любит пострадавших ради него. А ты ведь не станешь отрицать, что убит он будет из-за своего бога? — Второй покачал головой. — То-то же. Но мы одолеем этого нового бога и вернём людей, надо только выждать время…

— Ждать? Снова ждать?! — Второй уже с нескрываемым бешенством уставился на Верховного. — Мы уже ждали, и к чему это привело? Деревня расколота, большая часть людей ушла к христианскому жрецу, а мы — мы! — жрецы Золотого Змея, изгнаны прочь. Чего ещё мы ждём — чтобы нас уничтожили? С нами Золотой Змей, а с ним кто — бог, в которого не верят даже те, кто приносит ему жертвы! — со страстной мольбой, круто смешанной со злобой, он смотрел на Верховного. — Ты же знаешь, дождь, который должен скоро прийти, придёт не потому, что они молились этому богу, просто время его наступает. Ты это знаешь, я это знаю. А он, — лицо Второго перекосилось от ненависти, когда он кивнул в сторону деревни, — он убедил их, что это работа его бога, и они верят ему! — Второй в отчаянии бессилия рухнул на землю, спрятав лицо в траве.

Несколько секунд Верховный молчал, глядя на вздрагивающую спину Второго.

— Люди к нам вернутся, дай им время, — заговорил он. — Я говорил с Золотым Змеем, просил Его отделить их от Себя, но не причинять им вреда. Он принял мою просьбу. Пройдёт несколько лет, и люди сами придут, лишённые защиты Золотого Змея. Новый бог не станет им помогать так же, как это делал Золотой Змей, и они поймут, кто им нужен. Они вернутся, у них не будет выбора. Но сейчас мы ничего не можем сделать — ты их видел сам. Мы можем вернуть их немедленно, силой, но это ложный путь. Они должны это сделать сами, понимая, что других богов для них быть не может, добровольно, а не из страха или насильно. Если мы заставим их вернуться сейчас, они затаят злобу, которая вырвется наружу рано или поздно. Отбрось чувства и подумай бесстрастно: кого ты станешь отправлять на заработки — того, в ком не можешь быть уверен? Каждый из них знает тропы, которыми можно провести врагов без страха, что те будут прогнаны Золотым Змеем. Каждый из них знает время, когда Золотой Змей наиболее силён, и время, когда сила его слабеет. Возвращённые насильно, они будут думать о предательстве. Золотой Змей мог бы непрерывно читать их мысли, но для этого ему необходимо такое количество жертв, которое мы не сможем ему обеспечить — ты же видишь, слишком мало сейчас осталось тех, в ком мы можем быть уверены, а засуха истребила почти все наши припасы и большую часть зверей в лесах. И именно потому, что нас так мало, нам нужен каждый. И теперь ты должен понимать, что все люди должны быть всей душой с нами заодно. Очень тяжёлые времена нам предстоят, большой силой обладает новый бог. Только если мы объединимся, мы сможем выстоять. Сейчас нам нужно только продержаться первую зиму, и Золотой Змей поможет нам. Дальше станет легче: благодаря Ему мы сможем прожить не один год в лесу, только увеличивая свой достаток и свою силу, они же, лишённые Его покровительства, рано или поздно начнут испытывать лишения, и их вера в нового бога начнёт исчезать. А это бог силён только тогда, когда в него верят, иначе он сам становится бессилен. И как только это произойдёт, мы вернём себе всё, что потеряли, и вернём с лихвой, и деревня наша будет жить.

Второй лежал без движения, и непонятно было, слышал ли он вообще хоть слово из того, что говорил наставник. Верховный нахмурился, глядя на него, и жёстко сказал:

— Посмотри, на что ты похож, ты ведёшь себя недостойно. Встряхнись, соберись с силами. Нам нужно собрать тех, кто остался верен Золотому Змею. Их необходимо увести из деревни, и негоже, если они увидят Его жреца таким, каков ты сейчас. Ты должен быть спокоен, когда они придут. У тебя есть несколько минут, прежде чем они доберутся сюда, не трать их попусту.

Верховный отошёл в сторону и опустился на древесный ствол, лежащий на земле. Взгляд его вновь стал жутким, отсутствующим и устремлённым куда-то вглубь. Минуту спустя он поднялся и снова подошёл ко Второму, испытующе глядя на него. Осмотр удовлетворил Верховного, и он кивнул, видя перед собой исполненного достоинства жреца, а не отчаявшегося человека, каким тот был совсем недавно.

А ещё через несколько минут вокруг них стали собираться жалкие остатки сохранивших верность Золотому Змею. Уже не первый день они со страхом наблюдали за односельчанами, совершающими святотатство, обращаясь к другому богу, и то, что случилось в этот день на площади, не осталось ими незамеченным. Страх превратился в ужас. И когда каждый из них ощутил непреодолимое стремление отправиться к рощице, в которой обитали жрецы, это было воспринято ими с громадным облегчением и радостью — Золотой Змей не отвернулся от них, Он жив и Он позаботится о них!

Не взяв ни единой вещи, небольшая группа отправилась туда, куда вёл её зов Золотого Змея. Невыносимо палящее Солнце раскалило землю, заставляя воздух дрожащими струйками подниматься кверху. В этом зыбком мареве всё утратило реальность и выглядело испаряющимся, исчезающем в небытие. В напряжённом молчании люди проходили по площади, стараясь не смотреть на коленопреклонённые фигуры тех, кто некогда были их близкими, а сейчас стали чужими и страшными. Сжигаемая солнечными лучами площадь плыла и мерцала перед глазами идущих, а люди на ней непрестанно меняли очертания, перетекая, казалось, один в другого. Зрелище это вызывало священный ужас у тех, кто уходил, наводя на мысли, что их односельчане у них на глазах перестают быть людьми, превращаясь в призраков.

Но те же мысли посещали и тех, кто находился сейчас на площади. Тех из них, кто безмолвно следил за уходящими, и видел, как они постепенно исчезают в дрожащем воздухе, растворяясь в нём. Другие же целиком ушли в молитвенный экстаз и не видели ничего. Их, по сути, в этот момент вообще не было тут, испытывающих такое слияние с Богом, которое им никогда не приходилось ощущать ранее, более того, о возможности которого они до этого и не подозревали.

Те, кто смотрел вслед уходящим, вернулись к молитве, едва лишь зыбкие фигуры окончательно исчезли вдали. И только священник долго не отводил взгляда от леса, и странное выражение застыло на его лице. Наконец он отвернулся от рощи и посмотрел на свою паству, а руки его слегка дёрнулись, как бы стремясь защитить людей, охранить их от любых опасностей.

Таким образом, новообращённые остались жить на прежнем месте, а не желавшие других богов, кроме Золотого Змея, навсегда покинули деревню, перебравшись в лес, что рос вплотную к болоту. Один только раз, в первую же ночь, после кратких переговоров Второго с одним из тех, кто остался в деревне и стал вынужденным главой её, изгои смогли вернуться обратно и забрать свою скотину и кое-что из своих вещей. И больше с тех пор никто из ушедших в деревню не вошёл.

Однажды пасмурным днём середины сентября отец Фотий пришёл к краю болота, в который уже раз за эти месяцы. Оно, вызывая и отвращение, и ужас, притягивало его к себе, как притягивает магнит железную стружку. Многие часы проводил он в наблюдении, одолеваемый одной только мыслью — почему же дьявол избрал себе это дикое малолюдное место, почему он выбрал для себя эту деревню и её жителей, а не отправился в какой-нибудь большой город, где мог бы поживиться гораздо сильнее?

Вопрос, быть может, и нелепый, терзал отца Фотия непрестанно и, надо сказать, повод для терзаний у него был. Отец Фотий чувствовал личную ответственность за каждого из двух сотен людей, живущих в деревне, и вход в ад, расположившийся вплотную к ней, доводил его до исступления. Кроме того, покинувшие деревню дьяволопоклонники расположились вплотную, подвергая опасности неокрепшие души новообращённых христиан. С огромной радостью отец Фотий изгнал бы их как можно дальше, спасая своих овец, но он прекрасно понимал, что пока их лжебог находится здесь, они не покинут это место. Много раз, и днём, и ночью, в одиночку и приводя с собой всю деревню, он не только приходил к болоту, но и заходил в лес, останавливаясь среди землянок, и читал проповеди, то проклиная изгоев, то призывая их покаяться и отречься от своего идола. Верховный не мешал ему, не только не видя в этом вреда, но, наоборот, рассчитывая, что отступники, со временем, видя свои родных и то, как они живут с помощью Золотого Змея, начнут тосковать по прежней жизни, от чего отец Фотий приходил в исступление. Он видел, что ничего не может поделать с этими людьми, и испытывал непрерывный страх за тех, кто пошёл за ним, понимая, что и сам Золотой Змей и те, кто остался ему верен, представляют страшную угрозу их слабым душам. И всё чаще отец Фотий думал о том, что он не случайно оказался здесь, что Господь избрал его для того, чтобы он сразился с дьяволом и восторжествовал над ним, уничтожил или изгнал его прочь.

И сейчас он сидел на камне, неотрывно глядя на болото, и снова и снова прокручивал в голове мысли о том, что бы здесь делать дьяволу, и как он, отец Фотий, мог бы изгнать его из этого места. Всё, что мог, он уже сделал — он освятил это место, он молился об изгнании демона сам и силой своего авторитета заставил молиться и своих людей, несмотря на первоначальное отчаянное сопротивление и неприкрытый страх перед своим прежним Богом. Отец Фотий лично днём вошёл на болото и тщательно окропил каждый клочок земли святой водой. Но ничего не помогало — его люди говорили ему, что они всё время, хоть и очень слабо, чувствуют присутствие Золотого Змея, несмотря на их отлучение от своего прежнего бога. Но что гораздо хуже, сам отец Фотий начал ощущать это присутствие.

Целиком уйдя в собственные мысли, с невидящим взглядом, устремлённым на болото, отец Фотий не сразу заметил, что он здесь уже не один. Несколько человек вышли из леса, и часть их направилась к болоту — двое взрослых, подросток и ребёнок, девочка. Ещё два человека остались ждать у опушки. Взрослые шли медленно, но уверенно, поддерживая ребёнка, которого шатало то ли волнения, то ли по какой другой причине. Подросток следовал за ними чуть позади. Люди прошли среди невысоких деревьев, редко растущих на болоте, и остановились у трясины. Под чьей-то ногой хрустнула ветка, сухо и оглушительно громко в полной тишине этого серого дня, и отец Фотий, выдернутый из своих мыслей наружу, понял, что смотрит на омерзительный ритуал человеческого жертвоприношения. Двое взрослых — жрецы, стоявшие по обе стороны от девочки, одновременно указали ей на топь. Сильно качнувшись, девочка выпрямилась, обернулась назад, глядя мимо подростка на двух взрослых, стоявших у опушки и, повернувшись снова лицом к топи, сделала решительный шаг вперёд.

На глазах у потрясённого отца Фотия, вскочившего с камня, ребёнок, не издав ни звука, с невероятной скоростью ушёл с головой в трясину. А жрецы, убедившись, что дело сделано, вышли из болота в сопровождении подростка и направились к тем, что неподвижно стояли всё это время на опушке. По всей видимости, то были родители погибшей девочки. Несколько секунд — и они скрылись среди могучих вековых сосен.

Первым порывом отца Фотия было желание немедленно уничтожить этих богомерзких людей, которых неизвестно, как земля носит. С громадным трудом он взял себя в руки и сел обратно на камень. Это было знамение, Бог привёл его сюда сейчас намеренно и он, отец Фотий, должен понять зачем, что именно должен он сделать. В том, что эти люди оскверняют землю, на которой живут, воздух, которым дышат, отец Фотий не испытывал ни малейшего сомнения, но Господь предназначил ему спасать людей, и он истово следовал своему призванию. Обращение такого количества глубоко погрязших во грехе людей, как в этой деревне — прямое тому доказательство, но эта жалкая кучка дьяволопоклонников не желала спасения и кощунственно отрицала всемогущество Господа, отрицая даже то, что было неоспоримо для любого — то, что и засуха, и дождь были ниспосланы деревне в устрашение и обращение. Те, чьи души ещё не до конца очерствели, увидели это и с омерзением отринули своего лжебога, придя в лоно истинного Господа, но не эти изверги. Они, безусловно, подлежали уничтожению и заслуживали его. И он как пастырь своего стада ради спасения своих овец был обязан сделать это и сделал бы, если бы не глубокая убеждённость в том, они, эти нелюди, убитые по его приказу, попали бы к дьяволу, торжествующему свою победу. И именно поэтому отец Фотий обязан был привести их к истинному Господу даже против их воли, чтобы не дать дьяволу восторжествовать.

На долгие часы застыв на своём камне, отец Фотий напряжённо размышлял, как можно спасти настолько заблудших людей, полностью слепых к открывшейся им истине. Долгие сентябрьские сумерки успели уже перейти непроглядную ночь, когда на него снизошло озарение. Он точно знал, что надо делать. Раз Господь привёл его сюда, значит, Он поможет, и отец Фотий спасёт каждого человека в этой деревне.

Вернувшись в деревню, он поднял всех своих людей и призвал их прийти на площадь. Вскоре, в темноте и сырости холодной сентябрьской ночи, освещаемые лишь светом немногочисленных факелов, они собрались вокруг того, кто стал для них теперь единственным, указывающим путь, по сути — голосом их нового Бога.

Отец Фотий обратился к собравшимся:

— Дети мои, известно мне, как скорбите вы по заблудшим своим братьям и сёстрам, погрязшим в грехе дьяволопоклонства, и как ненавидите вы этот грех. Ведомо мне также, как сильно желаете вы привести их в истинную веру и в какое отчаяние приходите, понимая, что дьявол слишком силён в их душах, и что ослепил он глаза их и заткнул уши их, сделав их глухими к зову милосердного Господа нашего, и я скорблю о них вместе с вами. Но я собрал вас в этот ночной час не для горестных мыслей и плача, а для радостной вести — откровение Господне было мне сегодня! Он открыл мне, как можем мы спасти их, и с Божьей помощью мы сделаем это! Мы выжжем святым огнём дьявола из их душ, и обретут они спасение в Господе нашем и жизнь вечную. Идите, дети мои, со мной, докажите вашу любовь к Господу и к ближним вашим, и мы приведём этих заблудших овец к всеблагому Богу. Огнём очистятся они и живы будут во веки веков!

Такова была сила убеждённости священника, что люди не колебались ни секунды. Посовещавшись между собой, они разделились на две части, одна из которых осталась в деревне, начиная разводить огромный костёр, а другая, привязав к длинным и прочным палкам остро заточенные ножи, во главе со священником пошла к землянкам. Как много раз до этого, они опустились среди землянок на колени и начали громко молиться, призывая милость Господню к грешникам, а затем по резкому жесту священника вскочили на ноги и вонзили свои пики в сделанные из веток крыши. И эта ночь, мрачная и тоскливая, скрыла от глаз гибель почти всех беглецов, спящих и беззащитных перед неожиданным нападением.

Отчаянные крики уничтожаемых людей разбудили жрецов, находившихся в своём каменном мешке, но Верховный не успел обратиться к Золотому Змею с мольбой о помощи. Тот ударил по нападающим сам, наслав на них такой смертельный ужас, что они в слепой панике, не разбирая дороги, ринулись к своим домам и забились кто куда. Но слишком мгновенным было нападение, и большая часть спавших, даже не успев проснуться, превратилась в быстро остывающие трупы, а жалкая кучка выживших, по большей части раненых людей вместе со жрецами скрылась в единственном безопасном для них теперь месте — на болоте.

Верховный и Второй, оставив сбившихся вместе людей, отошли в сторону чтобы решить, что им делать.

— Ну как, Верховный, — приглушённым, чтобы не слышали остальные, голосом заговорил Второй, — как нам быть дальше? Что теперь ты предлагаешь делать? — в тоне его послышалась чуть заметная злая насмешка, и он с трудом удержался от вопроса: «Снова ждать?», а вместо этого почти издевательски сказал, — я целиком полагаюсь на твоё решение.

Очень тихим, лишённым эмоций голосом, Верховный ответил:

— Возможно, ты был прав, предлагая убить священника, но я действовал так, как считал необходимым и наилучшим для деревни. Сейчас уже поздно гадать, как могло бы обернуться дело, действуй мы так, как ты требовал.

Второй кивнул. Вспышка злости уже угасла, и в нём осталась только глухая безнадёжность.

— Это так, — отозвался он, — мы потеряли всё. У меня к тебе только один вопрос — я знаю, ты говорил с Золотым Змеем — мы сможем выжить? — Второй пытался рассмотреть выражение лица Верховного, но не мог, тьма практически растворила его.

— Нет, — коротко ответил тот.

Второй почувствовал, как силы внезапно покинули его. Мешком опустившись на землю, он хрипло выдохнул:

— Вот как… Почему?

Верховный сел рядом, не обращая внимания на мокрую траву.

— Нас осталось слишком мало. Выжившие почти все ранены, из-за засухи очень мало припасов, а впереди зима. У нас исчезла возможность жить, даже если Золотой Змей поглотит их всех, — Верховный посмотрел в сторону деревни, и Второй попытался разглядеть выражение его лица, но не смог. — Скоро придут враги, Золотой Змей может их прогнать, ты сам это видел, — заговорил Верховный медленно, — Он даже кого-то может убить сразу, а остальных через какое-то время, но времени потребуется слишком много. — Он сделал паузу и посмотрел на Второго, — как ты думаешь, скольких сможет остановить Он? Несколько десятков, может быть, несколько сотен, но недолго. А если придут тысячи?

Тряся головой, Второй воскликнул:

— Нет, нет, это невозможно, откуда придёт столько людей!? Надо убить священника и заставить тех снова принять власть Золотого Змея! С Его помощью мы можем вернуть себе деревню. У нас будет достаточно людей, чтобы уничтожить всех врагов. Верховный, мы должны попытаться!

Верховный глубоко втянул воздух и задержал его в груди, а затем резко выдохнул.

— Я больше, чем ты, знаю о том, что происходит за пределами нашей общины. Вокруг не осталось ни одной деревни, которая продолжала бы поклоняться древним богам. Почти все перешли в новую веру. Почти… — голос его стих.

— Почти, — эхом отозвался Второй, — но не все. И те, кто отказался…

— Уничтожены, — кивнул Верховный.

— Уничтожены, да? — Второго начала сотрясать нервная дрожь. — Ты знал об этом и медлил? Ждать, говорил ты? Чего — уничтожения, да? Отвечай! — он схватил Верховного за плечи, охваченный диким желанием размозжить голову наставника о то кривое дерево, к которому она была прислонена.

— Ты считаешь меня юродивым? — не делая попыток освободиться, спросил Верховный, — ты думаешь, я слабоумен и труслив? Ты знаешь, что это не так. Слишком велика пока сила нового бога и люди перешли к нему, мы не могли этого избежать. Но через какое-то время они бы поняли, с Кем им надо быть. У остальных не было богов, подобных Золотому Змею, они ничего не могли противопоставить новому богу, а мы могли. Когда они вернулись бы, мы бы стали намного сильнее, чем до этого, возможно, непобедимы. — Верховный на секунду замолчал. — Я не безумен, и я просил Золотого Змея следить за мыслями священника, чтобы предупредить возможное нападение на нас, хоть и не верил в это… — в этот момент голос его на мгновение прервался. После небольшой паузы Верховный заговорил снова, — постоянно Золотой Змей читал его мысли — он не желал нападать на нас.

— Не желал — отпустив Верховного и отвернувшись, пробормотал Второй, — не желал, да вдруг напал.

Слабый свет луны пробился из-за облаков, смешавшись с темнотой, и заставил мерцать мокрые от бесконечного дождя деревья. Верховный, закрыв глаза, прижался к древесному стволу и тем самым вынудил сорваться с ветвей капли, упавшие на собеседников. Но ни один из них не обратил на это внимания.

— Я знаю, почему это произошло, — заговорил он еле слышно, — но сейчас это уже не имеет значения. Нам надо было просто ждать. Год, два, три, может, больше, но я знаю — они вернулись бы к Золотому Змею. Им пришлось бы узнать, что нет для них другого Бога, кроме Него, но… — голос Верховного прервался, и он резко наклонился вперёд, закрыв лицо руками и тяжело, судорожно дыша.

В удивлении смотрел Второй на Верховного, не веря своим глазам. Его наставник, всегда спокойный, сдержанный, никогда не выходил из себя и ни разу не повысил голос, он всегда был образцом выдержки для Второго, а сейчас, впервые за всё время, что Второй знал Верховного, тот был в таком состоянии. Растерянный и смущённый, он нерешительно дотронулся до плеча наставника, а затем убрал руку, испытывая тягостное чувство бессилия.

— Мы бы смогли выстоять, — Верховный выпрямился и заговорил снова, — вместе с Золотым Змеем, со всеми людьми, которые были бы с Ним не из страха перед наказанием, а просто потому, что Он — их Бог. Но, похоже, новый бог действительно сильнее. Он захотел нас уничтожить, и он добился своего. Но, — Верховный поднял голову, и Второго потрясло выражение торжествующей радости, что появилось на лице наставника, совершенно неуместное сейчас и от этого ещё более жуткое, — это не всегда будет так! Придёт время, и Золотой Змей обретёт новую силу и новое величие, я предвижу это! — выражение торжества исчезло с лица Верховного, и оно снова стало тусклым и безжизненным, — но это потом, а сейчас у нас только один путь, — он кивнул в сторону ближайшей топи, — точнее, у вас.

— А ты?

— Я умру вне Золотого Змея.

— Ты не можешь! — потрясённо прошептал Второй. — И зачем, неужели ты так наказываешь себя?

— Нет. Как Верховный жрец Золотого Змея, я, безусловно, несу ответственность за всё, что произошло, но умру я вне Бога по другой причине. — Верховный поднял голову и посмотрел на небо, начавшее уже светлеть на востоке. — Как Верховный жрец, я также несу ответственность и за то, чтобы род жрецов не прервался. Но сейчас этот бог слишком силён, новые жрецы не смогут жить здесь, как прежде.

— Я останусь с тобой, — горячо заговорил Второй, — мы будем вместе и найдём тех, кто сможет продолжить вслед за нами…

Верховный покачал головой.

— Это невозможно. Мы не сможем выжить без помощи, в окружении врагов. Как ты будешь приносить жертвы Золотому Змею, где ты будешь их брать? Как ты сможешь прокормить себя, зная, что чем дальше ты отойдёшь от обители Золотого Змея, ища добычу, тем легче тебя убьют? Сколько ты сможешь продержаться — месяц, год? Но конец твой ясен — ты будешь убит, и не будет никого, кто отнёс бы твоё тело к Нему. А ведь ты не обычный человек, как другие, ты жрец Золотого Змея, и вне Него тебя ждёт участь худшая, чем смерть. Ты не попадёшь к Нему никогда, тело твоё сгниёт в лесу, а душа твоя безумным призраком будет блуждать вокруг.

Дослушав Верховного в полном молчании, Второй спросил:

— А что хочешь ты? Зачем ты хочешь умереть вне Золотого Змея, неужели ты сам выбрал себе то, от чего предостерегаешь меня?

Тусклые сентябрьские сумерки начинающегося утра показали странную усмешку, появившуюся на лице Верховного, не то горькую, не то язвительную.

— Я? Я буду ждать. Мёртвый. Пока не появится тот, кто сможет пойти по нашим стопам и тогда, когда это станет возможным. И только когда я сделаю жрецом нового человека, я смогу воссоединиться с Золотым Змеем — ты знаешь, Верховный не может уйти, не оставив преемника.

— А если никто не появится? — негромко спросил Второй.

Верховный качнул головой и невесело улыбнулся.

— Значит, Золотой Змей останется без жрецов, а я останусь без Золотого Змея.

— Но как же ты сможешь сделать подобное? Никто ведь, ни один человек не может жить после смерти вне Золотого Змея.

— Я говорил с Ним. Он ответил, что это не совсем так, для меня это возможно, а в том, что я не могу сам, Он может помочь, но нужна будет жертва, большая жертва! — Лицо Верховного стало настолько страшным, что Второй отшатнулся, увидев это выражение. — Да, большая жертва, — глухо, со злой усмешкой, проговорил Верховный, — я приведу к Золотому Змею всю деревню. Никто не останется здесь живым.

По спине Второго пробежал холодок от улыбки, похожей на ухмылку черепа, появившейся на лице Верховного, и он тихо спросил:

— Золотой Змей прикажет им идти к Нему?

— Нет, — всё с той же жуткой ухмылкой сказал Верховный, — они придут сами.

— А священник, как же быть с ним? Неужели ты позволишь ему сбежать, или Золотой Змей заставит людей самих бросить Ему священника?

— Я не позволю ему уйти. Да, эти межеумки, преступившие закон, бросят священника к Золотому Змею, стоит Ему приказать, но он так легко не отделается. Он придёт к Золотому Змею сам, добровольно. — Верховный на несколько секунд замолчал, и лицо его стало спокойным. — Но это потребует долгого времени. И у меня оно есть, у вас же его нет. Вы уйдёте сейчас, иначе вы погибнете, потеряв возможность присоединиться к Золотому Змею. Я останусь и начну перетаскивать мёртвых…

Второй перебил его:

— Нет! Мы все должны это делать, не ты один. Мы отдадим тела Золотому Змею и только тогда уйдём вслед за ними к Нему.

— Хорошо. Эти мёртвые окажутся у Золотого Змея уже скоро, а остальные придут к нему позже. — Верховный опять, как и в начале разговора, повернул голову в сторону деревни, и на этот раз Второй увидел, с какой лютой ненавистью тот смотрел на дома. — Они ещё не знают этого, но они уже мертвецы, они убили себя сами, сделав это.

Верховный замолчал. Через какое-то время он встряхнулся и с усилием заговорил:

— Как я сказал, здесь не останется никого. Только потом, много лет спустя появятся те, с чьей помощью Золотой Змей вернёт себе могущество. Много времени пройдёт, прежде чем это станет возможным, но я умею ждать. — Сделав паузу, Верховный пристально посмотрел на Второго. — Слушай меня сейчас со всем вниманием и запоминай всё, что я тебе скажу, ибо, быть может, мы с тобой больше никогда не увидимся. Если моё тело будет уничтожено, Золотой Змей сообщит тебе об этом, и ты тогда станешь Верховным, и мои обязанности лягут на тебя. Поэтому, пока я могу это сделать, я должен рассказать тебе о том, что знаю, и сказать, что тебе нужно будет делать. Ещё несколько лет назад я начал готовиться к тому, чтобы увести деревню с этого места. — При этих словах Второй застыл, ошеломлённо глядя на Верховного. Увидев это, наставник слабо улыбнулся и кивнул. — Я не сошёл с ума, не бойся, неужели ты думаешь, что Золотой Змей позволил бы негодному человеку быть Его Верховным жрецом? Мы должны были уйти вместе с Ним. Давно уже с возрастающей тревогой я следил за тем, что происходит во внешнем мире, много раз я при помощи Золотого Змея сливался и с теми, кто уходил на заработки из нашей деревни, и с чужаками, из тех, кто приходил к нам. Страшные вещи творятся сейчас повсюду, никто из тех, кто пытался сохранить верность своим богам, не выжил нигде в ближайшей округе. Те, кто пытался сопротивляться, были уничтожены особенно жестоко. А если они убивали жрецов нового бога, священников, то очень скоро видели, как их накрывает толпа, жаждущая принести кровавые жертвы своему богу. Свирепая толпа, которую присылает их бог, с наслаждением убивающая без разбора всех, от мала до велика. Я говорил тебе об этом. Истребление грозило и нам, а Золотой Змей не смог бы нас защитить от того количества врагов, что пришли бы за нами. Но Золотой Змей сказал мне, что есть способ, единственный способ сохранить деревню — Он должен стать сильнее.

Второй, резко наклонившись к Верховному, сдавленным, свистящим шёпотом спросил:

— Почему, почему ты не сказал мне об этом раньше, ты обязан был…

— С каких пор, — жёстко оборвал его Верховный, — Второй, ещё помнящий преемничество, считает, что может указывать Верховному жрецу, что тому говорить? С каких пор Второй думает, что имеет право решать те вопросы, которые его не касаются? Неужели ты забыл, что положение Второго не позволяет тому вмешиваться в дела, что находятся только в ведении Золотого Змея и Его Верховного жреца? Я сказал тебе раньше ровно столько, сколько тебе полагалось знать. Я говорю сейчас больше потому, что это ты знать должен. Так слушай меня и молчи. О некоторых вещах я мог бы рассказать тебе и раньше, но твой норов — одна из причин, по которой я не стал тебе говорить о них. Ты слишком горяч и нетерпелив и пытаешься сразу действовать там, где требуется выдержка и хладнокровие, вынуждая Золотого Змея тратить силы на то, чтобы тебя сдержать.

Второй, опустив голову, глухо сказал:

— Прости меня, Верховный.

Наставник вздохнул.

— Твоей вины нет в этом, со временем ты научился бы владеть собой. Но не о том речь. Веками наша деревня процветала под покровительством Золотого Змея, обитающего в этом болоте, но несколько лет назад стало ясно, что более жить здесь мы не можем, так как, оставшись, умрём. И Золотой Змей сказал, что один только путь есть для нашей деревни — Он должен стать сильнее всех богов на всей земле, и все люди будут служить Ему. И Он назначил соответственную жертву. Ты не мог не обратить внимания на то, что люди из нашей деревни стали чаще уходить на заработки, что меха, равным которых нет ни у кого, мы стали добывать и продавать в несколько раз больше, и что, возвращаясь, все пригоняли с собой скотину, которую Золотой Змей сразу принимал к себе, кроме стельных коров, суягных овец и супоросых свиней. — Второй кивнул. — Около десяти тысяч голов скота требовалось Золотому Змею, чтобы он смог начать осуществлять задуманное. Три тысячи голов Он уже поглотил за эти годы, но засуха прервала покупку скотины, а затем и… — Верховный ненадолго закрыл глаза и после короткой паузы продолжил, — ты должен знать, что от тебя требуется, если появится тот, кто сможет взять на себя жреческие обязанности, а меня не станет. Если Золотой Змей призовёт тебя, ты должен будешь обратиться к предыдущему Верховному, и он передаст тебе те знания, что передал бы я, будь у нас время на это. Затем ты обучишь нового жреца всему тому, чему учил тебя я. Золотой Змей и я определили путь, по которому нам суждено было пойти, и сейчас я поведаю его тебе, чтобы ты рассказал о нём новому жрецу. Как только Золотой Змей станет достаточно силён, чтобы сдвинуться с места, новый жрец и люди во главе с Золотым Змеем отправятся к ближайшему городу. Там они должны будут купить себе землю и жить на ней, не привлекая к себе внимания. Тем временем Золотой Змей при помощи действующего и предыдущих Верховных овладеет главами этого города, подчинив их души себе, и вскоре установит свою власть во всём городе. Оставив там наместников, Он отправится к следующему городу, пока все города в округе не будут во власти Золотого Змея. Далее я заглянуть не могу, и потому новый Верховный жрец к этому времени должен быть готов к тому, чтобы принять на себя всю полноту ответственности за свои решения и поступки. Ты, Второй, в нарушение всех правил сменив меня на посту Верховного уже будучи в мире Золотого Змея, должен будешь нарушить и ещё одно — ты не сможешь жить так, как полагается жрецу Золотого Змея после перехода в Его мир. Пока ты не сочтёшь, что новый Верховный стал тем жрецом, который может в полной мере исполнять свои обязанности и называться Верховным по праву, твоё служение Золотому Змею не окончится. Ты будешь обязан всецело помогать новому Верховному и руководить им при необходимости, даже если он не обращается к тебе за помощью. Но, как я сказал, твоей обязанностью это станет только в том случае, если моё тело будет уничтожено. Ты слышал меня, и теперь ты знаешь всё, что тебе необходимо знать, и мы должны заняться другими делами.

— Верховный, подожди, — напряжённо глядя на наставника, спросил Второй, — а почему Золотой Змей не поглотил душу этого священника, — при этом слове по его лицу пробежала судорога ненависти, а голос изменился, став сдавленным, — и в его тело не вошёл кто-нибудь из предыдущих Верховных? Он бы смог управлять им, и священник перестал бы быть нам опасен — ядовитые зубы этой гадюки были бы вырваны, оставив её живой, если уж убивать его было нельзя?

— Ты напрасно думаешь, — с горечью сказал Верховный, — что эта мысль не посещала нас. Если бы можно было так просто справиться с этой бедой, но нет. Этого бога не интересуют тела, ему нужны только души, и убитый священник или с извлечённой из тела душой — для него разницы нет никакой. К нам в любом случае пришли бы мстители-убийцы. Так что не будем тратить время зря, его мало осталось — мы ответственны перед нашими мёртвыми.

Поднявшись, Верховный кивнул головой Второму, приглашая его идти за собой, и направился к немногим выжившим в этой бойне людям.

Невесёлый рассвет сентября, серый и тусклый, растёкся между людьми, тесно прижавшимися друг к другу, сидя на поливаемой бесконечным дождём земле. Спать никто не ложился, но оглушение после ночной резни сковало их, и они оцепенело сидели, слушая непрерывный шорох капель среди листвы. Звук шагов привлёк их внимание, и люди, как один, посмотрели на тех, кто всегда управлял жизнью деревни. Эти жрецы, до них другие, за теми третьи и так далее — бесчисленный ряд, уходящий в глубину столетий. И сейчас люди ожидали, какая судьба была решена им жрецами.

Верховный и Второй приближались к группе изгнанников с одним и тем же тягостным ощущением. Жалкая кучка раненых, обречённо сидящих на земле людей — всё, что осталось от мирной, процветающей ещё несколько месяцев назад деревни. Той, что столько веков существовала на этом месте и теперь была обречена гибели. Да, оставались ещё те, кто отрёкся от Золотого Змея, предал Его, но они, во-первых, уже не входили в тот непостижимый единый организм, состоящий из Бога и людей, а во-вторых, их судьба была столь же ясна для Верховного, как и судьба сидящих сейчас перед ним — они также уйдут к Золотому Змею все до одного, не пройдёт и нескольких лет.

Подойдя к людям, жрецы остановились. Верховный скользнул по ним взглядом, на мгновение задержав его на сидящем чуть поодаль подростке-преемнике, которому никогда уже не суждено будет стать жрецом. Едва уловимо качнув головой, он перевёл взгляд на мутное небо, пробитое во многих местах деревьями, тянущими кверху свои чёрные кривые стволы.

— Я не стану лгать вам, — заговорил Верховный, и люди затаили дыхание, — говоря, что путь у вас только один. Выбор у вас есть. Вы можете уйти отсюда, куда глаза глядят, и тогда вы, возможно, спасётесь, — вздох ужаса, вырвавшийся одновременно у всех людей, стал ответом на эти слова. Верховный кивнул. — Хорошо, этого вы не хотите. Есть другой путь — вы останетесь жить здесь, в вечном страхе, боясь хоть на несколько шагов отойти от обиталища Золотого Змея. А рано или поздно, скорее рано, вас убьют по одному, и вы никогда не сможете воссоединиться с Ним.

Люди окаменели. Верховному не было необходимости продолжать, чтобы указать, куда ведёт третий путь. Это было ясно без слов. Но тем не менее он продолжил:

— Да, выбор есть, но иного пути у вас нет, и вы все понимаете это. Золотой Змей ждёт вас, Он зовёт вас, своих детей, и вы отправитесь к Нему не как те, кто убегает от жестокой смерти, а как герои, жертвующие свои жизни Богу, ради того, чтобы Он мог существовать далее. Золотой Змей отблагодарит вас за эту жертву, дав вам самое лучшее из того, что Он может дать человеку.

Один из раненых угрюмо спросил у жреца, стоявшего перед ним:

— Разве Золотой Змей не сможет защитить нас здесь?

— Может, — ответил Верховный. — Вы не сможете прожить здесь долго. Ваша жизнь будет непрерывным умиранием в постоянном страхе перед всем.

— Золотой Змей всегда спасал нас от врагов и уничтожал их! — воскликнула женщина, прижимавшая к себе маленького ребёнка. — Почему же Ему и в этот раз не спасти нас? Он не может быть так слаб, Он сегодня доказал это, прогнав тех, кто хотел нас убить!

Верховный покачал головой.

— Золотой Змей не убивал наших врагов, — ответил он, — Он помогал нам делать это. Но нас слишком мало. Не Золотой Змей слаб — мы слабы. Снова говорю вам — здесь вы в безопасности. Но захотите ли вы жить так, питаясь лягушками, червями и корой, не имея возможности покинуть болото?

На какое-то время воцарилась тишина. В мрачном молчании сидели люди, готовясь к неизбежному. По ту сторону смерти их, конечно, ждала прекрасная жизнь, это обещал им их Бог, но они-то жили здесь и сейчас и терять эту и без того короткую жизнь им не хотелось совершенно. Но ещё больше угнетала их мысль, что на земле не останется их потомков и род их прервётся навечно.

Жрецы также стояли молча, не мешая людям примиряться с неизбежным. Выждав какое-то время, Верховный шевельнулся и приготовился говорить снова, но очень тихий, еле слышный голос остановил его:

— Верховный, — произнёс этот голос, — ты всё время говоришь — вы должны уйти, но ни разу не сказал — мы. Что это значит, Верховный — ты не уходишь с нами? Ты остаёшься здесь?

На Верховного смотрели около двадцати пар глаз, с тревожным напряжением ждущих ответа. Жрец медленно обвёл взглядом каждого, прежде чем ответить:

— Да, я не ухожу с вами, — откликнулся он наконец, — но я не остаюсь здесь. Род жрецов не должен прерваться, и я буду ждать того, кто сможет его продолжить.

— Но где же ты будешь ждать, Верховный?

— По ту сторону жизни.

Говорить больше было не о чем. Люди под руководством Второго собрали убитых вместе и опустили в болото, наблюдая, как исчезают тела в чёрной глубине. И после того, как последний труп, уже остывший и окоченелый, отправился к Золотому Змею, вслед за ним один за другим ушли и живые — присоединиться к бесчисленным поколениям предков, живущих, как они верили, в мире их Бога.

Верховный, сидевший поодаль, следил, как исчезает, навсегда уходит из этого мира прежняя жизнь. Последний человек на его глазах скрылся в трясине, а Верховный продолжал сидеть, неотрывно глядя на застывшую топь. Не один час ещё он провёл там, не двигаясь с места, слушая, как капает вода, стекающая с листвы, как отдельные птицы, издав короткие трели, умолкали как бы испуганно, и как в деревне, затаившейся после ночного кошмара, вынужденно проявляется жизнь. Вынужденно — потому что люди предпочли бы в этот день никак не заявлять о своём существовании, но скотина требовала ухода и отчаянно звала хозяев.

Вялый рассвет перетёк в полумёртвый белёсый день, когда Верховный всё же поднялся, разминая затёкшие от холода и неподвижности мышцы, и медленно отправился к подземной пещере. С трудом отодвинув камень, закрывающий вход, он с ещё большим трудом задвинул его обратно за собой, тщательно следя за тем, чтобы ни одна полоска света не проникла внутрь. Внизу он наощупь зажёг светильник и, захватив его с собой, прошёл в дальний угол пещеры, в которой с незапамятных времён лежал огромный валун песчаника. Поставив светильник рядом, Верховный опустился перед валуном на колени.

Рыхлый камень легко поддавался обработке, и в относительно скором времени послание будущему жрецу было готово. Верховный поднялся и отправился к центру пещеры. Там он повесил светильник на место и снова вернулся к камню. Обойдя его, он остановился у противоположной стороны валуна и надел золотые украшения, сначала на голову, затем на руки и под конец застегнул на себе тяжёлый, тускло мерцающий пояс. Несколько секунд Верховный стоял неподвижно, и взгляд его был обращён вглубь. Затем его рука потянулась к поясу и достала небольшой, но очень острый нож. С неменяющимся выражением глаз, Верховный полоснул себя сначала по одной, а затем по другой руке. Нож выпал, со звоном ударившись о пол, и отскочил в сторону. Какое-то время Верховный стоял, слегка наклонившись, положив руки на валун, и кровь его, стекающая с запястий, впитывалась вглубь камня. Она вытекала, и с ней покидала тело жизнь Верховного, заставляя его мягко опуститься на камень, как бы обнимая его. В скором времени всё было закончено. Верховный переместился в мир мёртвых.

Оставшаяся под руководством отца Фотия деревня пережила и ужас той ночи, когда Золотой Змей прогнал их прочь, и страх перед наказанием, которое, по их мнению, должно было последовать обязательно. А как мог карать Золотой Змей, они знали не понаслышке. Но всё обошлось, и люди постепенно успокоились, а жизнь вошла в прежнюю колею. Первые несколько лет создавалось впечатление, что они вообще не меняли бога — настолько привычным было всё, что они делали. За двумя только исключениями — больше не уходили люди на болото в дни равноденствия и солнцестояния, вместо этого местные жители обучились ритуалам христианских обрядов, совершаемых в новопостроенной церкви. И у них больше не было снов, в которых они видели своих мёртвых.

Пока жизнь в деревне текла своим чередом, над головами ничего не подозревающих людей начали сгущаться тучи. Точнее говоря, время их существования на земле неуклонно приближалось к концу. Первым звоночком стало исчезновение нескольких тёлок из стада, зарезанных волками в один день. Дело в том, что Золотой Змей, оберегая жизни и имущество жителей деревни, достиг того, что хищники боялись этих мест как огня, обходя их большим кругом, и подобного в деревне не случалось никогда. Но Золотой Змей был отныне безразличен к судьбе деревни, и сохранность её имущества больше не входила в круг его обязанностей. Новое поколение хищных зверей, не знающих о том ужасе, что таится в болоте, начало заселять эти прекрасные места.

Жители деревни больше не могли пасти скотину в любом месте, где им было угодно. Теперь стадо всегда находилось около домов под бдительным присмотром не менее чем двух пастухов. Но это не спасало. Волки, смелеющие с каждым днём, стали резать скот, не боясь людей, а однажды утащили в лес ребёнка, играющего на улице.

Отец Фотий без конца пытался вселять уверенность в начавших падать духом людей, но тщетно: те считали, что нашествие хищников — закономерная кара за то, что они совершили. Тогда отец Фотий лично застрелил нескольких волков, без страха бродивших около деревни, и остальные стали осторожнее. Но количество домашней живности продолжало уменьшаться с каждым днём.

Быть может, отцу Фотию удалось бы убедить людей, что дело здесь не в гневе их прежнего бога, а в их собственной трусости и бездеятельности, но тут опять началась засуха.

После тех страшных двух лет погода год за годом была на редкость ровной и благоприятной. Умеренно морозные зимы, переходящие в своё время начинающуюся весну; лето солнечное и не скупое на дожди и тёплая урожайная осень. Всё это время жители деревни были уверены в том, что это результат заступничества их нового могущественного Бога и молились ему искренне и с усердием.

Но однажды, лет десять спустя после тех событий, наступившая весна не принесла с собой ни капли дождя. Снега давно уже сошли, и пересохшая земля отчаянно жаждала воды, но взять её было неоткуда. Не было её и летом. Растения засохли, и в деревне наступил голод. Пришедшая зима стала самой малоснежной и морозной за всё время, что могли вспомнить даже наиболее старые из живущих в деревне, и она погубила озимые. А весна не принесла дождей. Людям стало страшно. С одной стороны был Золотой Змей, который наконец ударил по ним своим мщением и, по всей видимости, решил уничтожить их. С другой — отец Фотий, говорящий от имени их нового Бога, и то увещевающий их, то гневно обличающий, говоря, что это наказание свыше за их греховность и неверие. За ними — совершённое десять лет назад, лежащее тяжким грузом на из совести, хотя об этом никто не говорил. А перед ними — голодная смерть в течение ближайших месяцев. А кто не умрёт от голода, того сожрут хищники, из-за нехватки еды окончательно потерявшие страх перед людьми. Словом, они оказались окружены со всех сторон.

И именно сейчас, когда отчаяние людей достигло высшей точки, то к одному, то к другому стал являться во сне Верховный. И он подтверждал их страхи, что всё, что происходит с ними сейчас — есть справедливая кара Золотого Змея. Их Бог не забыл того, что они сделали десять лет назад, но тем не менее они всё же Его дети и если они придут к Нему, принеся в качестве искупительной жертвы всю свою скотину, Он простит их и примет к себе. Всё, что нужно им сделать — это уйти, утопиться в болоте.

С гневом и бессилием отец Фотий наблюдал за тем, как его паства готова отречься от его Бога, ради возвращения к прежнему. Силой своего авторитета он пока ещё мог заставить людей подчиняться ему, но было ясно — возвращение их в прежнюю веру всего лишь вопрос времени. А подкрепляли его уверенность в этом чудеса, которые стали происходить в деревне. Чудеса, которые, по словам людей, совершал уже десять лет как мёртвый Верховный жрец. То он, явившись кому-нибудь во сне, говорил, что в том или ином месте после заката забьёт родник и будет бить всю ночь, то сообщал, где находится отбившаяся от стада корова, то, как и когда-то, указывал, кто близок к смерти. Всё так и сбывалось, как предсказывал мёртвый Верховный. И несколько человек поддалось его словам, и однажды ночью навсегда они ушли на болото. А на следующую ночь они пришли во сне ко всем жителям деревни, и лица их излучали счастье, и говорили они, что Золотой Змей принял их без гнева, и что нет для них больше ни горя, ни забот. И наступившим днём ещё пять домов обезлюдели, а обитатели их без следа исчезли из деревни.

Отец Фотий понял, что необходимо что-то делать, причём делать немедленно, иначе будет поздно. Весь день, весь вечер и часть ночи он молился, прося Бога вразумить его, указать ему, как он должен поступить, чтобы спасти деревню. Глубокой ночью, в изнеможении от молитв, голода и непрерывного напряжения всех сил, отец Фотий погрузился в сон.

И тогда к нему пришёл Верховный.

— Где же твой бог, священник? — насмешливо спросил он. — Ты теряешь своё стадо, и очень скоро оно уйдёт от тебя.

— Изыди, нечистый дух! — отец Фотий начал торопливо креститься, чувствуя одновременно и яростный гнев на это отродье дьявола, осмелившееся заговорить с ним, и липкий ползучий страх.

— Я это уже сделал много лет назад, священник, но и ты последуешь за мной. Очень скоро последуешь.

Упав на колени, отец Фотий закрыл глаза и начал молиться, призывая Бога охранить его от этого демона.

— Что же, священник, слаб твой бог оказался? — Верховный без улыбки смотрел на отца Фотия. — Ты же проповедовал, что бог твой всесилен, и верой своей ты спасёшься. Иди же, священник, сразись с моим Богом, победи Его и ты докажешь, что твой бог сильнее. Забирай тогда деревню. Иначе Золотой Змей возьмёт её Себе. Или что, — Верховный, склонив голову на бок, рассматривал молящегося отца Фотия, — ты попытаешься сбежать и увести за собой своё стадо, но осмелишься ли ты тогда утверждать, что твой бог сильнее? Подумай об этом, священник.

Голос отца Фотия, бормочущего молитвы, начал повышаться, срываясь временами на крик. Пытаясь заглушить этого спокойного, даже участливого демона, он выкрикивал слова молитв, не сразу обратив внимание на то, что к нему больше никто не обращается. Он открыл глаза, и действительно — рядом с ним никого не было. Снова опустив веки, отец Фотий закрыл лицо руками и в этот момент понял, что лежит на полу, уткнувшись лицом в сжатые кулаки, отчего оно сильно болит, и весь этот разговор, всё, что произошло несколькими минутами ранее, было просто сном.

Пусть так — это был всего лишь сон, но слова, что отец Фотий услышал в нём, врезались ему в память. Теперь он знал, что ему делать. Он не мог сбежать отсюда, он должен отправиться к этому дьяволу и сразиться с ним и победить его, иначе… Ведь иначе жрец был прав, и что тогда?

Утром отец Фотий собрал всех без исключения жителей деревни, объявив им, что идёт сражаться с демоном, ложно называющим себя их богом и совращающим их. Он идёт победить его и доказать тем самым силу своего Бога, но если он не вернётся, люди должны навсегда покинуть это проклятое место и уйти туда, где сильна христианская вера и где подобные демоны просто не могут существовать. Взяв с них клятву выполнить его волю, отец Фотий призвал паству к молитве и сам истово молился на протяжении нескольких часов. Затем он отправился к болоту, и больше его не видели.

Несколько дней люди ждали его возвращения, а обречённость тем временем всё прочнее пускала корни в их душах. И в итоге, в один прекрасный день, полностью забыв о клятве, данной отцу Фотию, но помня то, чему он научил их, все оставшиеся в живых жители деревни опустились на колени и поползли к болоту, непрерывно кланяясь и моля Золотого Змея простить их прегрешения перед Ним и принять их без гнева. И в скором времени деревня полностью прекратила своё существование.»

Мангусты одновременно открыли глаза и сели на земле с ошарашенным видом людей, бесцеремонно вырванных из яркого и живого сна.

— Слушай, а мы точно вернулись?

— Похоже, что да.

— Вернулись… — Юля потёрла лицо руками и раз в десятый оглянулась вокруг, — но не до конца. Я, во всяком случае, точно. У меня такое ощущение, что я ещё процентов на девяносто там.

Егор почти не слушал сестру.

— Неужели всё это было на самом деле?

Перед его глазами проплывала безостановочная череда картин, свидетелем которых он был совсем недавно, а может, и столетия назад.

— Ты говоришь о тех целителях, деревне и священнике?

Егор быстро обернулся к сестре.

— Значит, не привиделось, — после долгой паузы произнёс он, — ну и ну.

Юля пожала плечами.

— Не просто же так мы туда ходили, — заметила она спокойно и вдруг застыла, вытаращив глаза и раскрыв рот.

— Ты чего, Юль? — испуганно воскликнул Егор.

Сестра не отвечала, уставившись небо. Пытаясь понять, что же могло настолько её ошеломить, Егор проследил за направлением её взгляда, и в результате окаменел сам.

— А какое сегодня число? — с трудом выталкивая слова, прохрипела Юля.

— Я не знаю, — прошептал в ответ Егор.

Вскочив на ноги с бешено заколотившимся сердцем, Юля сначала посмотрела на забинтованную руку, а потом резко крутанулась, пытаясь обнаружить собак. Алтай лежал, положив голову на лапы, и отсутствующим взглядом смотрел куда-то вдаль. Что же касается Ангары, то она лениво бродила поблизости, от нечего делать обнюхивая разные травинки. Другими словами, собаки были совершенно спокойны.

— Но что же это такое? — плюхнувшись обратно на землю, выдохнула Юля. — Как подобное может быть?

— Я не знаю. — Егор смотрел на небольшое розовое облако, медленно плывущее над дальним лесом. — Но что я знаю точно, так это то, что когда мы уходили туда, — он, не глядя, ткнул пальцем в сторону пятна, — именно это облако висело на этом самом месте, я ещё отметил, насколько оно яркое.

— Вот это да! Ведь ты говорил, что я отсутствовала не менее трёх часов, — Егор кивнул, — а я всего лишь трепалась со жрецом, а тут такое… — Юля замолчала, не в силах уразуметь подобное.

— Да, такое. Мы отсутствовали чёрт знает сколько времени, а, оказывается, прошло всего лишь несколько секунд.

Егор провёл рукой по лицу и закрыл глаза. Открыв их, он снова посмотрел на то же облако, успевшее уже немного проползти вперёд.

— К этому надо привыкнуть, — сказал он и замолчал.

Молчала и Юля.

Так, не говоря ни слова, они сидели до тех пор, пока над верхушками деревьев на горизонте не показался край солнечного диска. Тогда они, не сговариваясь, как по команде, встали и отправились домой, на несколько мгновений задержавшись только, чтобы вернуть золотые украшения их владельцу. Икс поглотил их, как поглотил днём ранее тело самого жреца.

— Давно рассвело, и Марина, безусловно, уже на ногах, — произнёс Егор, едва дом показался в пределах видимости.

— И что? — поинтересовалась Юля, мысли которой витали где-то далеко отсюда.

— А то, что она непременно заинтересуется этими своеобразными браслетами на наших руках. А ещё больше тем, что под ними находится.

— О-о, — протянула Юля, чьи мысли при этих словах начали к ней возвращаться, — это и в самом деле может стать проблемой. — Она мрачно усмехнулась. — Андрей и так считает, что я на тебя тлетворное воздействие оказываю, а здесь вообще может решить, что я подбила тебя на коллективное самоубийство, да по неопытности не получилось. Ты в курсе? — Юля бросила взгляд на брата, — Марина спрашивала меня, не принимаю ли я наркотики. Явно не со своей подачи.

Егор присвистнул.

— Да, ничего себе, может выйти не очень хорошо. Нам и так забот хватает, лишние скандалы дома ни к чему. Надо что-то придумать.

— То-то и оно, только что? На случайные порезы не спишешь. Во-первых, не похоже, а во-вторых, мало кто берёт с собой бинты на прогулку. Их, конечно, можно было снять, — с сомнением поглядев на забинтованное запястье, сказала Юля, — но не хотелось бы пока.

Егор в задумчивости смотрел на деревья, растущие около дома, пытаясь придумать объяснение, и через несколько секунд весело воскликнул.

— Я, кажется, знаю. Дурацкая идея, но они проглотят. Они от нас чего-то подобного и ждут.

— Ну? — нетерпеливо спросила сестра.

— Что-то вроде побрататься хотели.

— Но мы и так родные брат и сестра, по крови, зачем нам ещё и руки резать?

— Значит, страшную клятву давали и кровью скрепили, приключенческих романов начитавшись.

Юля зло рассмеялась.

— А что, ты прав ведь, без сомнения, прокатит! Подумать только, как же легко навешать лапшу на уши людям, если говоришь им то, что они хотят слышать. Ладно, с этим покончили, теперь другой вопрос — ты спать хочешь?

— Даже если бы с ног валился, пока ты не расскажешь мне всё, что тебе жрец говорил, всё равно не лягу.

— И отлично, значит, зайдём на кухню, возьмём что-нибудь поесть и поднимемся ко мне или к тебе, а там поговорим.

Марина, как и предвидел Егор, уже давно встала и в полном соответствии с его словами сразу же обратила внимание на забинтованные руки. И, как и рассчитывали Мангусты, поохала, покачала головой, повозмущалась их детским безрассудством, поверив им безоговорочно и сразу.

— Любопытно, — заговорила Юля, когда они уже сидели в комнате Егора, не то завтракая, не то ужиная, — а скажи мы ей правду, какая бы была реакция?

— Ну, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предсказать это, — равнодушно пожал плечами Егор.

— Это да, а вот если бы она поверила, а?

— Да, — согласился Егор, — это было бы и в самом деле интересно. Но об этом хватит, давай, рассказывай, безумно любопытно, о чём это можно было говорить на протяжении трёх часов.

Юля, улыбавшаяся до этого, закусила губу, а затем заговорила:

— Ну, во-первых, я хочу сказать, что всё это совсем невесело, а временами довольно мрачно, а во-вторых, небольшое лирическое отступление. Знаешь, Егор, такое ощущение, что у меня почву из-под ног выдернули. Точнее, она просто исчезла. Была — и нет её. Одно дело — предполагать, что существуют разные миры, помимо того, в котором мы обитаем, а столкнуться с этим непосредственно, лоб в лоб — совсем другое. Даже жрец во сне — это было не то.

— А почему? — поинтересовался Егор. — В принципе, я тебя понимаю. После того, что было этой ночью, у меня тоже ощущение, что я или не полностью оттуда вернулся или не совсем сюда. Но почему жрец во сне — это другое?

— Насчёт ощущений я с тобой полностью согласна. Реальность стала, как бы так выразиться, менее реальной, что ли.

Егор, соглашаясь, кивнул.

— А по поводу жреца… — Юля скорчила странную гримасу и пожала плечами, — понимаешь, мало ли, что я видела в своём сне, это ничего не значит.

— Но находка, пещера, камни, твой ужас, в конце концов, в точном соответствии с надписью! — воскликнул Егор.

Юля покачала головой.

— Это ничего не значит. Всё это может относиться только к нашему миру. Ведь если считать, что человек — это не абсолютно замкнутая, отдельная от всего система, а нечто совсем иное, что может обмениваться информацией с окружающей средой, пусть и в ничтожно малой мере осознавая это… — Юля резко прервала себя, — я тебе рассказывала, как обнаружила всё же «Психологию и алхимию»?

— Нет, но зато я помню, сколько ты меня гоняла по книжным в поисках её!

— Вот-вот, а её всё не было, в то время как она мне позарез была нужна. Недаром именно этот поиск стал последней каплей, и мы всё же обзавелись компьютером и интернетом. Ну да не в этом дело. Я к тому же на своей шкуре, так сказать, хотела проверить проявление архетипов. Неужели не рассказывала?

— Нет, но это и неудивительно, учитывая, в каком состоянии мы тогда находились. — Брат хмыкнул, — тут розового слона, танцующего в лунном свете, увидишь и забудешь рассказать.

— Твоя правда, Егор, — вздохнула Юля, — ну ладно, тогда слушай. Дня через три после того, как мне приснился крайне любопытный и необычный даже для меня сон, я захожу в книжный, иду, как обычно, к полке с психологией и, как обычно, ничего не нахожу. И тут я выключаюсь. — Юля помолчала немного. — Просто не знаю, как это по-другому назвать. Я разворачиваюсь и иду вперёд, практически не осознавая, что я делаю и ничего не вижу, только темнота вокруг. Похоже, какая-то часть меня взяла в свои руки бразды правления, оттеснив сознание в сторону. Для меня как свет выключили, да и меня, считай, почти не было. Так вот, я иду, останавливаюсь, поворачиваюсь и начинаю на что-то смотреть. Сознание почти отсутствует. Плавно, но быстро на фоне черноты и совершенно размытой картинки начинает проявляться посередине светлое пятно, буквально на глазах обретающее резкость. Я могу разглядеть название, и тут я понимаю, на что я смотрю — «Психология и алхимия». Сознание мгновенно включилось, как включают свет, кстати, именно свет для меня тоже зажёгся, до этого всё было чёрным, я дико заорала, перепугав парня, стоящего рядом, и вцепилась в книгу. Вытащив её, я тут же ушла оттуда, даже не посмотрев, где я, собственно, её взяла.

Юля сделала небольшую паузу и задумчиво продолжила:

— Парня можно понять, не так часто люди вопят и вцепляются в книги, стоящие на стенде под названием «Философия». — Егор захохотал. — Я потом специально сходила посмотреть. И кстати, это была единственная рыжая книга из сонма чёрных, окружавших её. И, смотри, я там либо никогда не бывала, либо заходила очень давно. Считать, что за всё это время, а если я и проходила там, то не менее года назад, книги ни разу не перемещались — просто нелепо. Тем не менее это нечто во мне, что и привело меня туда, прекрасно знало, где она находится. С таким же успехом я бы могла увидеть это во сне, тем более что моё состояние тогда мало чем отличалось от сна. И да, когда я той же ночью читала книгу, на одной из первых же иллюстраций увидела практически точную копию одного из эпизодов моего сна. Но мир Икса — это совсем другое дело. Он есть, он иной и он реален. Реален не меньше, чем этот. Тяжело это сразу принять.

— Я понимаю тебя, — тихо откликнулся Егор, — это и в самом деле очень сложно принять. Всё перевернулось с ног на голову.

— Да. Ну хорошо, с лирической частью покончено, а теперь к делу. Я сейчас опишу то, как я это видела. Я помню, как стояла ночью у этого зыбучего пятна — и уже нахожусь в другом мире. Странный мир, очень странный. Вроде бы чёткий, а на грани восприятия как будто всё плывёт. В принципе, он очень похож на то место, где я находилась перед этим. Если бы не освещение, серое, похожее на рассветное, и очень странное впечатление от всего и не то, что я недвусмысленно знала, что нахожусь в другой реальности, можно было бы решить, что я никуда не перемещалась. У тебя также было?

— Ну да, то же самое.

— Кстати, ещё по поводу договора с Иксом…

Егор вздрогнул и посмотрел на Юлю с таким выражением на лице, что она осеклась.

— Какого договора?

— Ну как же, того, о котором я говорила: по поводу собак и всего остального, — пояснила Юля и, увидев, что брат расслабился, мрачно ухмыльнулась.

— А, этого, — с облегчением сказал Егор, не заметивший странного выражения лица сестры.

— Рано радуешься. Ты вообще знаешь, для чего он заключался?

Нахмурившись, Егор покачал головой.

— Ну как же! — нетерпеливо воскликнула Юля, — для свободного прохода в тот мир.

— А-а, — протянул Егор, — это я знаю.

Юля кивнула.

— А свободный проход в тот мир нужен для того, чтобы была возможность нормально общаться с Иксом. Ему, в принципе, без разницы, где находится человек, а вот человеку это очень важно. В этом мире отсутствуют ясность и чистота восприятия, необходимые для того, чтобы слышать его. Во всяком случае, для таких ни черта не знающих и не умеющих пеньков, как мы. Но беда не в этом. Получили возможность проходить в мир Икса — это здорово, но загвоздка в том, что мы оказались пойманы в ловушку.

— Что это значит? — напряжённо спросил брат.

— Да, в общем-то, ничего, если не считать того, что попали мы с тобой, мелкий, до конца жизни, да и после смерти оно ничуть не радужнее. — Юля с кривой ухмылкой развела руки в стороны. — Так-то, уйти можно только на тот свет и никуда больше. А тот свет для нас — либо Икс, либо то, о чём говорил Верховный Второму. Кстати, он особо задержался на этом вопросе. Верховный сказал, как только тело полностью умирает, связь с Иксом разрывается, и если это был рядовой житель деревни, то он умирал как обычный человек. Совсем другое дело жрецы — их связь с Иксом при жизни слишком сильна, и поэтому они не могут умереть полностью. Я спросила Верховного, но, сдаётся мне, что он и сам точно не знал, почему мёртвые жрецы теряют разум. Всё, что он мог сказать, так это что жрец уже не совсем человек и наполовину принадлежит Золотому Змею. Оказывается, Икс их видит, но не может забрать, пока нет хотя бы части тела. Видимо, жрецы слишком сильно зависят от силы Икса и при разрыве связи просто не могут сохранять ясное сознание после смерти, элементарно не хватает энергии.

— А в случае уничтожения Икса, что тогда?

— А этого, как ты сам понимаешь, никто не знает. Если нам повезёт, узнаем это на своей шкуре.

Егор вполголоса пробормотал: «До чего ж интересно будет умирать, кто бы мог подумать».

— Да уж, — отозвалась Юля, — очень интересно. Но, как говорится, вернёмся к нашим баранам, а именно — к нюансам связи с Иксом. Для свободного перемещения между двумя мирами действительно необходимы две вещи — кровь и намерение. Кровь даёт прочность и открывает проход, а намерение — направление и ясность. Смотри, те, кто связан с Иксом только через кровь, имеют прочную связь, но без направления. Не желая входить с ним в контакт, по большей части и не подозревая о его существовании, они тем не менее в каком-то смысле постоянно находятся в его мире, в то время как их намерение и сознание отчаянно протестуют. Отсюда кошмары, потеря сознания и тягостное настроение. А Икс, рано или поздно, всех, кто связан с ним через кровь, затягивает к себе. Именно за счёт прочности, которую даёт кровь. А в связи через намерение нет никакой прочности, хотя и присутствует направление. В принципе, возможна даже обоюдная связь, но только в этом мире. Всё же для входа в тот мир кровь необходима. Между прочим, даже когда человек ещё здоров физически, и Икс пока не в состоянии заставить прийти его к себе, сознание втянуть он может, даже неумышленно. Это его, как ты понимаешь, Стас описывал как что-то тёмное, жуткое, находящееся рядом, то, что рано или поздно до него доберётся. Просто у связанных только через кровь очень смутное, искажённое восприятие. Так сказать, они могут туда входить, но не хотят, а связанные только через намерение хотят, но не могут. — Юля хмыкнула. — Да, а итог у всех один — конец жизни в болоте у Икса. Ну ладно, это по поводу входа. А теперь, что было после того, как я там оказалась. Так вот, оказываюсь я там и никого не вижу. Я заявляю, что пришла выслушать жреца, как и обещала. Тут он и появляется. Сразу объявляет, что как только расскажет мне обо всём, он свободен и общаться со мной более не намерен, кроме тех случаев, когда это необходимо для дела, и тогда либо я к нему могу обратиться, либо он сам проявится. Затем объявил, что я могу свободно проходить в этот мир и уходить обратно. Сообщив это, приступил к рассказу.

Юля замолчала, определяясь, с чего начать.

— Ладно, — решила она, — всё рассказывать нет необходимости. Дело в том, что он за эти три часа попытался впихнуть в меня всё то, чему преемники учатся лет пятнадцать-двадцать. Мало что из этого нам нужно сейчас.

Егор прервал её:

— Откуда ты знаешь, что может пригодиться, а что нет?

Юля уставилась на брата и смотрела на него очень долго, явно не собираясь отводить глаза. Егор не выдержал:

— Ну чего ты смотришь на меня как солдат на вошь! Дыру просмотришь насквозь.

— Не вопрос, — заговорила Юля, — я могу тебе во всех подробностях рассказать (а я помню это прекрасно), как совершаются ритуалы жертвоприношения в дни солнцестояний, в дни равноденствий — между ними есть различия. И пусть итог у всех один — человек отправляется в трясину, это четыре отличных друг от друга ритуала. Или какими ритуалами был обставлен уход смертельно больных, сколько, кого и каким образом жертвовалось ему в случае нападения на деревню или при неблагоприятных погодных условиях. Или, — по лицу её пробежала судорога, — как отправляли к Иксу захваченных врагов. Я могу это всё рассказать, но оно тебе надо будет?

Егор, напряжённо слушавший сестру, отвёл глаза.

— Нет, — тихо ответил он, — когда-нибудь я попрошу тебя рассказать об этом, но не сейчас. Но жрец, Верховный! Зачем он говорил тебе об этом? К чему это сейчас? Все эти кровавые жертвы, управление деревней, которое было актуально пятьсот лет назад.

Юля сжала зубы, а лицо её стало очень мрачным.

— Понимаешь, — заговорила она медленно, — Верховный все эти сотни лет был как бы в анабиозе. Откуда бы ему знать о том, что произошло в мире? Всё, что он знает — это то, что Икс здесь и силён, как никогда, а в окрестностях располагается деревня. Для него ничего особо не изменилось. Ты ведь помнишь, что Верховный говорил Второму — он не может уйти, пока не найдёт для Икса жреца.

Егор кивнул.

— Ну вот, это он и сделал. Он нашёл меня или, быть может, я нашла его, это неважно. Он обучал нового жреца и передавал всё, что знал сам, что нужно для управления деревней. Да, пока он разговаривал со мной там, то намертво вбил в меня одну вещь: нарушать правила и традиции можно только в одном случае — ради Золотого Змея, в случае крайней необходимости. Здесь необходимости не было, вот он и не нарушал.

— Понятно.

— Жрецы, они ведь управляли всей деревней, каждым её действием и каждой мыслью. Они принимали все решения, через них была связь с удалёнными жителями деревни, они объявляли, кто должен остаться в ней, а кто уходить на заработки. Они решали споры, они выбирали, кого необходимо принести в жертву, через них люди обращались к своему богу. Обо всём этом мне рассказывал Верховный.

Юля поднялась с кресла, и, подойдя к окну, стала смотреть на дальний лес, чёрной змеёй изогнувшийся на горизонте. Не оборачиваясь, она продолжила рассказ:

— То, что мы видели, не отражает в полной мере картину того, что на самом деле было у жрецов. Икс же вообще не вмешивался во взаимоотношения между людьми, разве что по просьбе жрецов, и только в случае крайней необходимости самостоятельно. Могло сложиться впечатление, что с Иксом общался только Верховный, но это не так. Функции Верховного и Второго были чётко разграничены. Все глобальные решения, те, что касались всей деревни, были на совести Верховного. Частными вопросами связи людей с Иксом занимался Второй. Через много лет после инициации Второго, Верховный начинал его постепенно втягивать в решение глобальных вопросов. Так что к тому моменту, когда Верховный в силу возраста и здоровья должен был покинуть этот мир и присоединиться к Иксу, Второй уже знал всё, что было необходимо. Также Верховный много говорил о необходимости тщательного выбора преемника, об обучении его, о жёстком требовании держать ребёнка в строгой изоляции от, так сказать, мирян. На каких ритуалах он должен был присутствовать, а на каких нет, когда начинать вовлекать его во все таинства и так далее.

Хмыкнув, Юля обернулась к брату.

— Даже такой вопрос он не обошёл молчанием. Ведь жрецами могли стать люди обоего пола, а жили они все вместе. И если, что, правда, бывало очень редко, между двумя жрецами возникала слишком тесная привязанность… Впрочем, — Юля пожала плечами, — это же касалось и однополых. Так вот — это было предметом разбирательств Икса. В его юрисдикции, так сказать, находилось. Никто не знал, что он делал, но проблема решалась.

Егор встал с кресла и прошёлся по комнате. Подойдя к окну, он встал рядом с сестрой и несколько секунд смотрел на улицу, затем повернулся к ней и спросил:

— А Верховный сказал что-нибудь такое, что могло бы нам пригодиться?

С усмешкой глядя на брата, Юля ответила:

— Ты же сам сказал, откуда мне знать, что может нам пригодиться, а что нет. И ты прав, я действительно не знаю. Время покажет, что может стать нам полезным.

— Неужели ты ничего не можешь сказать сейчас?

Юля ответила после долгого молчания:

— Нет, Егор, совсем ничего. Единственное, что я могу сказать — это то, что мне это всё не нравится. Какая-то абсолютно отвратительная ситуация. — Она поморщилась и затрясла головой. — Нет, даже не так, я просто не могу подобрать подходящие слова. Егор, ты только вдумайся, на что пошёл этот человек, Верховный. Из любви к своему богу и чувства долга он отказался от себя, принёс себя в жертву. Ты же знаешь, ты видел это. Он ведь мог так и не дождаться никого, его тело могло быть уничтожено, сожжено, например, и он навсегда остался бы между двух миров, впавший в безумие. — Юля снова замолчала на какое-то время, мрачно глядя перед собой, а затем с усилием заговорила снова, — и знаешь, что меня больше всего угнетает — он указал нам путь к Золотому Змею, считая нас продолжателями своего дела, Икс нас принял у себя. А ведь, кто знает, возможно, он впустил и принял собственную смерть. А привёл её человек, который пожертвовал всем, ради того, чтобы его бог жил! Ведь это же откровенное предательство того, кто доверился нам, это же мерзко.

Егор очень болезненно воспринял слова сестры. Сказанное Юлей было для него подобно ударам по незатянувшейся ране. Он сидел, чувствуя, как гулко бухает сердце и кровь прилила к лицу.

Юля безнадёжно махнула рукой.

— А, ладно, что сейчас об этом думать, ни к чему хорошему не приведёт, это точно.

Она застыла, угрюмо глядя вниз.

— Юль, — тихо обратился к сестре Егор, — ты же знаешь, что всё это мне нравится не больше, чем тебе, и я полностью согласен с тем, что это отвратительно, но ты ошибаешься — предательством это всё же считать нельзя. Верховный поставил тебя перед фактом, не спрашивая твоего мнения, а Икс… Не думаю, что он питает какие-либо иллюзии на наш счёт и раз принял нас, значит, у него есть на это свои причины.

Юля резко подняла голову и посмотрела на брата.

— Да? — со злой усмешкой спросила она. — Ещё вчера ты говорил иначе. Не ты ли заставил меня слушать страстную речь о допустимости или недопустимости подобного? — Она стихла и опустилась на пол, прижавшись спиной к стене. — Впрочем, это неважно. Я могу убеждать себя в чём угодно, но это ничего не меняет. Ты это знаешь не хуже меня. Так что, Егор, для самоуспокоения можно придумать всё, что угодно, и даже поверить в это, но ты всё равно будешь знать, что это не так, себя не обманешь. — Она мрачно покачала головой. — Раз уж зашла речь о предательстве и недопустимости — ты просто вдумайся, Егор, за какие-то два месяца отколовшаяся часть деревни превратилась в такое, о чём и думать не хочется. Там же были их родные, их друзья, когда-то они ведь точно были друзьями, и вот они хладнокровно, без тени сомнения идут их убивать, совершенно беззащитных. Ведь это священник фанатик, к тому же те для него были чужими, да ещё и дьяволопоклонниками, то есть безусловными врагами. А эти должны были прекрасно понимать, что и с кем делают. И тем не менее они вообще не колебались. Как такое возможно? Даже потом их не столько волновало то, что они сделали, сколько ожидаемое возмездие со стороны Икса. Это страшно.

— Я боюсь, Юль, — тихо ответил Егор, — что на самом деле всё ещё страшнее. Это же были обычные люди, не выродки какие-нибудь, заботились друг о друге. И то, что они за такой короткий срок превратились в нелюдей… — он замолчал, не став заканчивать фразу, и это сделала за него сестра:

— …означает, что это может произойти с кем угодно, где угодно и когда угодно.

Егор кивнул и отвернулся, и взгляд его упал на муху, которая, отчаянно жужжа, изо всех сил старалась выбраться из липкой сети, но своим трепыханием добилась только того, что привлекла внимание паука. С минуту продолжалась неравная борьба, а затем всё было кончено. Завёрнутый в кокон, растворяемый ядом трупик остался висеть на паутине, паук же уполз обратно и скрылся в углу. Егор вздрогнул, и взгляд его на мгновение стал отсутствующим, а затем он торопливо заговорил:

— Юль, те, кто уходили к Иксу, жители деревни, я имею в виду, получается, они действительно обретали в нём вечную жизнь, ведь так, да?

С любопытством посмотрев на него, Юля ответила:

— Если учесть, что Верховный жив, то да, несомненно. А что?

— Тогда те, кто отреклись от Икса, а потом просили, чтобы он принял их — он сделал это?

Юля задумалась. Через несколько секунд она ответила, пожав плечами:

— Сложно сказать, спросим у него, если сможем.

Егор кивнул.

— Хорошо, узнаем, но есть ещё другая проблема — этот священник, отец Фотий.

— А с ним-то что? Он же не из деревни, да и уже лет пятьсот, если не больше, как мёртв, тебе что до него?

— С ним что, да? Поправь меня, если я ошибаюсь, но, насколько я понял, получал вечную жизнь тот, кто к Иксу уходил добровольно, любой, ведь так? Главное, чтобы был живым в момент погружения в болото и думал об Иксе, представлял себе свою будущую жизнь.

— Похоже, что так.

— Те люди уходили к нему, рассчитывая на рай, и получали его, — Егор пристально смотрел на сестру, ожидая реакции.

Юля кивнула.

— Хорошо, — продолжил Егор, — больше того, сам Икс мог сделать для них ещё более райский рай.

Юля слабо улыбнулась и снова кивнула, подтверждая. Егор же не улыбался.

— Получается, они оказывались там, куда хотели попасть… — он осёкся, увидев, как побледнела сестра. Она поняла, о чём говорил Егор.

— А священник хотел попасть в ад, к дьяволу, — прошептала она.

— Вот именно, и ушёл он пятьсот или шестьсот лет назад. И если он всё это время живёт… — Егор покачал головой.

— О, чёрт, — выдохнула Юля, — а ведь Верховный говорил, что не позволит умереть ему просто, а вынудит прийти к Иксу добровольно.

— Полтысячи лет. И, возможно, всё это время в аду. — Наклонившись вперёд, Егор с силой потёр виски. — Я не могу понять, как они живут столетие за столетием и не замечают этого.

— Верховный много рассказывал о жизни после смерти. Знать об этом входит в обязанности любого жреца. Сам он явно считал жизнь там столь же реальной, что и здесь. Насколько я могу понять, те, кто ушли к Иксу продолжают существовать в своего рода снах. Они прекрасно помнят прошлое, но будущего для них нет. Вспомни, даже Верховный, несмотря на то, что он был связан с Иксом, считал, что его бог до сих пор живёт в болоте. Все они живут во сне, каждый в своём, и проживают в нём вечно ту жизнь, о которой мечтали.

— Так вот оно, оказывается, как в раю происходит, — пробормотал Егор, — а я-то всё голову ломал, как люди смогут там разобраться со всеми, кого любили и кого ненавидели в жизни.

— Ну да, как-то так. Но ты абсолютно прав, Егор, — со священником другая история. Жители деревни шли в рай, просто последняя группа боялась, что их не примут после их отступничества. А священник шёл в ад и вполне мог найти его для себя на все эти сотни лет. Человеческая фантазия богата на мучения и издевательства, в том числе и над собой. Необходимо будет выяснить, что с ним случилось.

— Завтра. Обязательно выясним, — пообещал Егор и душераздирающе зевнул — на него внезапно нахлынула неудержимая сонливость. — Выспимся, и со свежими силами вперёд.

Юля посмотрела на брата, который уже просто спал на ходу, и почувствовала, как-то сразу и очень сильно, насколько она сама вымоталась и хочет спать.

— Ты прав, мелкий. Сначала сон, а потом всё остальное.

«Я спускаюсь по лестнице в подъезде нашего дома в Центре. Ощущаю страшное напряжение и нервозность, картинка плывёт перед глазами. Я открываю дверь и выхожу на улицу. Внезапно понимаю — я во сне. Картинка мгновенно обретает чёткость. Я иду через двор, сворачиваю в арку, поражаясь реальности происходящего. Пытаюсь сообразить, что можно сделать, пока есть время. Начинаю внимательно всё рассматривать. Это Центр, то место, где я жила столько лет, он абсолютно настоящий, реальный. Единственное отличие — это отсутствие каких-либо звуков, кроме звука моих шагов. Я прохожу мимо сада, обнесённого невысокой железной оградой, и иду в сторону Меншиковой башни. У ограды стоит грузовик, а к нему с двух сторон бегут мужчина и женщина. Я прохожу мимо, рассматривая по дороге всё, что можно, включая собственные руки. Картинка не меняется, оставаясь предельно чёткой. Некоторое время спустя в голову приходит мысль рассмотреть пристально стену какого-нибудь дома — такой же чёткой и реальной она будет вплотную или нет, а то что-то у меня в этом есть сомнения. Я направляюсь к стене и, похоже, я не ошиблась — насколько можно понять, вблизи не видно чёткой прорисовки деталей. Чтобы убедиться в этом окончательно, я подхожу ближе и наклоняюсь вплотную. Внезапно дом исчезает, закрываясь серой колышущейся стеной, похожей на туман или, скорее, на непроницаемую поверхность воды, поставленную вертикально. Стена тумана располагается на несколько сантиметров ближе ко мне, чем был дом. Я стою, согнувшись, и размышляю — как быть? То ли в этом сне нельзя пристально разглядывать объекты, то ли что ещё. И я решаю подождать ещё немного и, если стена не исчезнет, посмотреть на парочку других объектов, включая руки, — закроет ли и их туман. Э, нет, руки не надо! Если их закроет, будет неуютно. В тот момент, когда я уже собираюсь отвернуться от тумана в поисках других объектов, он исчезает, и я вижу перед собой стену, сделанную из плотно подогнанных, без единой щели, досок неравной ширины. Доски неизвестного мне вида дерева, изумительной красоты — покрытые разводами цвета мёда от светлого до тёмного и с тонкими чёрными, очень чёткими годовыми кольцами, точнее, продольными полосами. Я, заворожённая, вглядываюсь в эти доски. Они настоящие, без шуток! Я отдаляюсь, приближаюсь, утыкаюсь вплотную — они не меняются. Я вижу структуру дерева, каждое волокно, сучки и обтекающие их годовые кольца. Я провожу по доскам рукой, чувствуя их шероховатость и прохладу. Если это не настоящие доски, то что же?! Несколько минут спустя я с трудом отрываюсь от них и иду дальше, но внимания уже не хватает. Последнее, что я могу сделать, перед тем, как провалиться в черноту без сновидений — это, идя по какому-то ангару и увидев висящее на стене зеркало, посмотреть в него. Увижу ли я себя в нём и если да, то какую? Вижу, и вроде бы себя, хотя не уверена. Я разворачиваюсь, чтобы пойти обратно…»

— Нет, Егор, стена была настоящей, — горячо говорила Юля, поймав брата на следующее утро, — собственно, весь сон был реальным. Это какая-то местность, из которой просто не получится прийти, например, сюда влёгкую. Реально было всё, но стена — это нечто!

— А с чего ты так завелась? — удивлённо поинтересовался Егор. — Ты и со жрецом общалась, и в мире Икса была, да и сама говорила, что доводилось ранее понимать, что спишь что же вызвало столь бурные эмоции сейчас?

— Понимаешь, в случае со жрецом это был его сон, не мой. Икс — вообще отдельный номер. Там в принципе другая реальность, куда мы можем теперь приходить. А это совсем другое дело — это был мой сон. Я сама себя осознавала во сне, и всё, что там находилось, было не менее реально, чем здесь, — и Юля выразительно похлопала рукой по полу, на который плюхнулась, едва войдя к брату. — И между прочим, оказывается, есть разница между «осознать себя во сне» и «понимать, что ты спишь» — в первом случае ты находишься целиком внутри сна, а во втором по большей части смотришь на сон со стороны. — Юля потрясла головой и вскочила на ноги, не в силах усидеть на месте. Она несколько раз прошлась по комнате и остановилась перед братом. — Кстати, зная о феномене осознанных снов, как можно пребывать в убеждении, что сон — это порождение собственной фантазии, просто обработка дневных впечатлений?

Она обвиняюще смотрела на Егора.

— Ты меня об этом спрашиваешь? — поинтересовался брат, подняв бровь.

Юля вздохнула и снова резко села на пол, испугав Егора, решившего, что у сестры просто подкосились ноги.

— Да нет, — ответила она, — я просто удивляюсь. Да, я лицом к лицу столкнулась с этими «порождениями собственной фантазии» и могу заверить, что я ни в зуб ногой, почему видела то, что видела. — Юля помолчала секунду и снова возбуждённо выпалила, — да от этих мыслей вообще можно с ума сойти! Я нахожусь внутри собственного сна! Кто это я и внутри чего я находилась? Я как бесчувственное тело лежу в кровати, и я же как сознание, но при этом, опять же, в собственном теле, хожу по улице и рассматриваю то, что вижу, да ещё и прикасаюсь. А это всё в моём сне! А где тогда мой сон? И где я? — она развела руками. — Просто крыша едет.

Егор усмехнулся.

— Да уж, хорошие вопросы. Кстати, хотя бы на один ты могла бы получить ответ, — заметил он наполовину в шутку, наполовину серьёзно, — спросить у тех людей, где ты находишься. Это было бы интересно.

Мрачно посмотрев на брата, Юля ответила:

— Знаешь, мелкий, я уже основательно побила себя ушами по щекам за то, что не сделала этого. Я ещё, между прочим, могла бы много чего сделать. Попытаться руку себе оцарапать, например, взлететь, вернуться назад и попробовать войти в квартиру. Много чего можно было бы сделать, правда, не знаю как, уж очень всё реально было. Но попытаться можно было бы, всё лучше, чем носиться как курица с отрезанной головой, пытаясь всё разглядеть, — завершила она и уставилась в окно. Егор посмотрел туда же и, ничего интересного не обнаружив, пожал плечами.

— С отрезанной головой? — усомнился он. — Это вряд ли.

Юля неодобрительно покосилась на него.

— Ты понял, что я имею в виду. И вот ещё, забыла сказать, как только я поняла, что нахожусь во сне, на меня навалилась страшная тяжесть и усталость, я ещё подумала, что люди именно поэтому так редко осознают себя во сне — очень энергозатратно. Я даже когда встала после целой ночи сна, шаталась как пьяная.

— Да-да, — отметил Егор, — я это увидел. Ты и ко мне вошла по синусоиде, не вписавшись в проём.

Юля невесело пошутила:

— Очередной повод для остальной части нашего семейства считать, что я наркоманка.

— Это точно, — рассеяно сказал Егор, явно уже думающий о другом. — Слушай, — тревожно произнёс он, — мне тут такая мысль покоя не даёт. Причём совсем. А что если Икс и в самом деле бог?

Бросив на него взгляд, Юля перевела глаза на руки, надолго замолчав. Затем с тяжёлым вздохом заговорила:

— Всё зависит от того, что ты понимаешь под этим словом. Для меня, например, бог — это творец. Только тот, кто может творить, создавать что-то из ничего, может называться богом, хотя и не факт, что демиург и будет являться Верховным Богом. Но, с другой стороны, Икс соответствует всем требованиям, предъявляемым языческим богам. Так что, выходит, он бог.

Егор судорожно вздохнул.

— Помнится, кто-то из нас уже задавал этот вопрос, но я его повторю — во что мы вляпались?

— Вопрос риторический? — уточнила Юля.

— Да.

— Хорошо.

Юля закусила сустав пальца и внимательно посмотрела на Егора, потом перевела взгляд на раскрытое окно за его спиной, затапливающее комнату потоками горячего воздуха, и снова стала смотреть на брата.

— Знаешь, Егор, возможно, боги гораздо более распространены, чем это принято думать.

— Ты о чём? — нервно спросил брат. Ему очень хотелось покрутить пальцем у виска, но делать он этого не стал, вспомнив об Иксе.

— Помнишь, — начала несколько издалека Юля, — мы как-то были с тобой осенью на водохранилище?

— Ещё бы, — кивнул Егор, — такая красота, забыть невозможно.

— Отлично, тогда ты должен помнить ту птичью стаю.

Егор прекрасно помнил, о чём говорила сестра — огромная стая птиц, большая часть которых — птенцы этого года, готовилась к отлёту на юг. Эта стая, количество птиц в которой достигало многих сотен, а то и тысяч, действовала как единый организм, растягиваясь, сжимаясь, закручиваясь спиралью, поднимаясь и опускаясь в абсолютной гармонии.

Егор медленно кивнул.

— Прекрасно. Предположение, что подобное взаимодействие — результат обучения, не выдерживает никакой критики. При любом обучении у обучаемых были бы ошибки, сбои, которых здесь не было абсолютно. Это был действительно единый организм. Да и времени на обучение у них не было. Ага, — фыркнула Юля, — как мне однажды довелось услышать в одной из этих дурацких передач — всё дело в сознательном взаимодействии и договорённости птиц между собой. Ну да, несколько тысяч птиц, договаривающихся между собой в мгновение ока! Бред. А ведь даже в этой передаче отмечали, что, если так можно выразиться, интеллект подобной стаи значительно превосходит таковой отдельных особей. А ты знаешь, что птицы только в стае знают куда лететь? Одиночная птица никогда не найдёт дорогу на юг и обратно. Только в стае. То же касается и стай рыб, действующих настолько синхронно, что их в полной мере можно считать единым организмом. И поведение такой стаи меняется в зависимости от количества особей в ней. Муравьи, до определённого количества хаотично бегающие, не зная, что им делать. При достижении определённой массы они начинают строить муравейник, не ранее. Если в процессе постройки поставить непрозрачную пластину, убрав её по окончании, станет видно, что все ходы идеально совпадают. Действия всех этих бесчисленных муравьёв, обладающих, заметь, собственным сознанием, управляются единым разумом. И в дальнейшем та же картина. Количество муравьёв возрастает, и появляются новые возможности. Скачком. Определённая масса — дополнительная возможность. Чем больше муравейник, тем сложнее социальная структура муравьёв, тем на большее они способны.

Юля неожиданно рассмеялась, но как-то невесело.

— Вспомнилось мне сейчас, — заговорила она, отвечая на невысказанный вопрос Егора, — одно потрясающее доказательство того, что разум и развитие от простого к сложному есть результат эволюции, а не воздействие свыше. Группа учёных создала миниатюрных примитивных роботов по аналогии с муравьями, вложив в них определённую программу. Они рассчитывали, что эти роботы, созданные действовать вместе, рано или поздно начнут самостоятельно обучаться, проявлять усложнение поведения, то есть обретут сознание. — Юля снова засмеялась, только на этот раз уже зло. — Они, эти учёные, в упор не видят потрясающую иронию ситуации — выступая в роли создателей, богов, по сути, для этих роботов, они рассчитывают доказать тем самым отсутствие богов для создания самих себя. Просто поразительно: одни пытаются доказать отсутствие богов, становясь сами создателями, пусть и на значительно низшем уровне, а другие, те, что с птицами и муравьями, утверждают, что сложение нулей даст в итоге единицу.

Егор поморщился.

— Выражайся, пожалуйста, повнятней: какие нули и причём здесь единица?

— А-а, да это всё из той же передачи: якобы, если взять определённое количество средних особей, причём заметь — муравьям отказывают в индивидуальном сознании в принципе, и просто сложить их, то вместе они образуют какой-то совокупный и высший интеллект, просто так. Очевидно, по весу мозгов — сложить, допустим, тысячу мозгов по сто грамм и получишь один супермозг весом в центнер.

— Что за бред, ты, похоже, заговариваешься.

— Не я, — сестра, улыбаясь, покачала головой, — об этом говорили прямым текстом. Если взять чёрт знает сколько безмозглых муравьёв и сложить их вместе, то в итоге весь муравейник сознанием обладать будет.

Егор в задумчивости почесал нос.

— Интересно, а откуда они его возьмут? Взаймы, что ли, у кого-нибудь?

Юля расхохоталась.

— Ага, у этих учёных!

— Нет, знаешь, Юль, не стоит, — серьёзно ответил брат.

Юля перестала смеяться и сказала:

— А ведь это касается не только муравьёв или птиц — у людей то же самое. Знаешь, я специально интересовалась. Может быть, есть и другие данные, но я их не нашла. Так вот, настоящие боги — не демоны, идолы, одушевлённые предметы и так далее — именно боги появляются только у крупных народов. Никогда у мелких племён, разве что деградировавших. Строго говоря, прослеживается закономерность — чем многочисленнее, сплочённее народ, тем весомее и мощнее его боги. И, кстати, обратная сторона: хочешь сделать бога этого народа слабым — раздели этот народ. — Юля пожала плечами, — что и произошло с Иксом и деревней.

— То есть ты хочешь сказать, что боги появляются при возрастании суммарной массы людей и исчезают при уменьшении? — напряжённо глядя на сестру, спросил Егор.

— Нет, я не хочу сказать «появляются», я хочу сказать «проявляются», а так — да. И физической и энергетической. И вообще, почему только людей? По всей видимости, свой бог, а может, и свои боги, есть у каждого вида живых существ, просто в обычной ситуации они находятся в латентном виде. Они начинают проявляться в случае каких-нибудь нестандартных ситуаций, требующих, так сказать, вмешательства свыше, когда отдельные представители вида не могут справиться с ситуацией сами.

Не отрывая от сестры напряжённого взгляда, Егор предложил:

— Например, регулировать численность и пол потомства…

— Направление миграции, — подхватила Юля, — устраивать самоубийства при перенаселении. Хотя, — задумчиво сказала она, — можно ли считать это самоубийством в таком случае. Словом, задача бога вида — управление, регулирование. Это, так сказать, главный бог, должны быть и более мелкие, для различных групп. Хотя, знаешь, есть у меня сомнения в том, что мотивы их так чисты. Иной раз складывается впечатление, что какой-нибудь бог овладевает каким-либо человеком или целым народом для достижения своих корыстных целей. Высосет как заботливый вампир — основательно, но так, чтобы жертва выжила, и оставляет в покое на какое-то время. Но это так, к слову пришлось. А теперь просто представь: живут себе племена, имеющие представление о божественном, но не о богах, начинают консолидироваться, народу в них становится всё больше и больше, и тут, на тебе, с одним из людей начинает говорить бог. Вот тебе и пророк получился. Вспомни Достоевского — у каждого народа свой бог. Вполне возможно, он был абсолютно прав.

Егор хмыкнул.

— То есть ты хочешь сказать, что люди верят в единого всемогущего Бога, а поклоняются частным мелким божкам, да ещё зачастую и чужим?

Пожав плечами, Юля спокойно ответила:

— Ты сказал.

— Не передёргивай, пожалуйста, — возразил Егор, — я просто сделал закономерный вывод из твоих слов.

Сестра насмешливо фыркнула.

— Согласись, Егор, всегда можно сделать различные выводы, а человек выбирает то, что ему ближе. Тебе ближе оказался этот. Но не буду спорить — он ближе и мне. И любопытно тогда, какому же божку в таком случае поклонялся этот священник на самом деле?

— Да уж, тем более, по тому, что мы видели, что-то там точно было. Во всяком случае, ни Верховный, ни Икс не сомневались в этом. Но вопрос, боюсь, без ответа. И кстати, по твоей теории боги должны сейчас направо и налево говорить с людьми, учитывая численность народов, а что-то новых пророков давно не слышно.

— А они, может, и говорят, только люди считают, что сами с собой разговаривают. А кто так не считает — отдыхает на Канатчиковой даче.

— Может быть, ты и права.

— Да, вполне возможно. А может, они и другими путями ходить могут. Кстати, на основании этого можно предположить, что представление о богах есть у любого вида, склонного к образованию больших групп. А если это сугубые одиночки, то, очевидно, нет.

— Возможно. И структура этих богов иерархическая, по всей видимости.

— Очень может быть, учитывая, что всё в известном мире построено на аналогиях. Только я думаю, что эта структура не трёхмерная, а как минимум четырёхмерная. И очень текучая к тому же. Боги дают людям силу, но и сами становятся сильнее благодаря людям. Недаром столько войн развязано из-за религий — боги жаждут энергию и каждый добивается её своим путём. — Юля замолчала и взъерошила и без того лохматые волосы. — А Икс уже обладает немаленькой энергетической массой. Одних только мёртвых он собрал за два года около двадцати тысяч. А сколько всего было за эти века? Не творец, но бог. Или скажем так — не Бог, а бог и довольно сильный, и можно безошибочно прогнозировать, что и дальше его сила и возможности будут только возрастать пропорционально количеству поглощённых жизней.

Егор поёжился.

— Знаешь, мне в голову сейчас пришла жуткая мысль. Смотри, практически всегда люди в загробный мир попадают, будучи незадолго до этого живыми. То есть все эти боги — Аид, Анубис и так далее хотя и боги мёртвых, но по сути — боги живых. А Икс присоединил к себе тех, кто не один десяток, а то и не одну сотню лет были мертвы. Получается, он стал не только богом живых, но и богом мёртвых? А если он научится притягивать к себе всех неупокоенных мертвецов без предварительного овладения останками? А ведь сколько их плавает в водах и ползает под землёй. Сколько их, неупокоенных, скопилось на земле за всю историю человечества? Ведь он меняется, учится делать то, чего никогда не мог ранее, ты не будешь этого отрицать?

— Не буду, — призналась Юля, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

— А ведь недаром повсюду боятся мёртвых, склонных, по всеобщему убеждению, вредить живым. Что если Икс станет по большей части богом мёртвых?

— Во-первых, он и так явно не несёт мир и процветание, а во-вторых, одно из двух, мелкий, или до этого не доживём мы, или он.

Юля подошла к окну. Опершись о подоконник, она высунулась наружу и втянула густой раскалённый воздух.

— Это что-то ненормальное. Я очень люблю жару, но это перебор, — без предупреждения сменила она тему. — Ещё ведь май не закончился, что же будет дальше? — Юля смотрела на растения, ещё не до конца выросшие и уже начавшие желтеть под беспощадными лучами Солнца, впивающимися в нежную зелень как раскалённые стрелы. — Нам надо идти и, как это ни прискорбно, без собак — нельзя их тащить в такую жару.

Мангусты были недалеко от цели, когда Юля вспомнила ещё кое-что.

— Слушай, так ты Икса так и не видел?

— Нет.

— Я тоже и это странно. Верховный говорил, что он будет там.

— Может быть, мы как новички недостойны лицезреть?

С сомнением покачав головой, Юля ответила:

— Не думаю. Когда я общалась с Верховным, он явно видел что-то, больше того, у меня сложилось впечатление, что он считал, и я тоже вижу. Кроме того, он ни о чём подобном не говорил. Да и тот целитель, отправляя к Иксу первого Верховного, предупреждал, что тот должен его увидеть. И неужели Икс и в самом деле Золотой Змей? Ладно, выясним это.

— Кстати, как по-твоему, эти целители — кто они?

— Честно? — Юля пожала плечами. — Как по мне — натуральные понтярщики. Да такие, что смешно на них смотреть. Устроили театральное представление перед измученными людьми и рады.

Егор был категорически не согласен с сестрой.

— Понты понтами, но цели своей они добились, а это главное. Да и с теми, кто находился бы в другом состоянии, они могли бы вести себя по-другому. И, кроме того, ты не станешь отрицать, что они могли чуть больше, чем обычные люди?

Юля кивнула.

— Не стану. Но всё же и понтярщики они немалые. И к тому же что-то мне подсказывает, что с кем бы они ни общались, понты всё равно были бы у них на первом месте — по их рожам это недвусмысленно видно. А вообще, если сможем, узнаем о них получше.

Мангусты добрались до места и выбрали самый тенистый и прохладный участок в той печке, в которую превратился мир. Удобно улёгшись, для чего пришлось разгрести твёрдые ветви и шишки, они переглянулись и одновременно пожелали оказаться в реальности Икса.

Мгновенно их охватила уже знакомая прохлада, а свет из ослепительного сине-жёлтого стал спокойным, неярким и светло-серым. И снова и у Юли, и у Егора возникло ощущение, что мир, несмотря на свою чёткость, едва уловимо дрожит и колышется.

— Опять никого нет, — сказал Егор.

— Я здесь, — прозвучал голос.

Мангусты подпрыгнули от неожиданности.

— О, чёрт, — в испуге выдохнула Юля, — нельзя же так!

— Зачем пришли?

Егор, который только-только восстановил дыхание после испуга, снова задохнулся, на этот раз от изумления.

— Не знаешь? Как же так?!

— У вас в мыслях хаос. Все, кто приходил ранее, точно знали, зачем идут — вы нет.

Бросив взгляд на брата, Юля пожала плечами и опустилась на землю, скрестив ноги. Егор подумал и сел рядом.

— Мы — новые жрецы, — сообщила Юля, чувствуя, как по-идиотски звучит эта фраза.

— Я знаю. Но вы пришли сюда не за тем, зачем до вас приходили остальные.

Егор судорожно вздохнул, а Юля окаменела, боясь любой мысли, которая сейчас могла бы прийти ей в голову. С трудом разлепив губы, она произнесла:

— Да, мы не будем приносить жертвы.

— Вы — не будете? Не можете. Вы заключили договор, войдя сюда. Вы не можете этого избежать.

Мангусты вздрогнули. Юля снова посмотрела на брата, ища поддержки.

— Мы не отказываемся от договора, мы просто не будем убивать, — неуверенно начала объяснять она.

— Не надо, я возьму живых. Просто приводите их ко мне.

Юля закрыла глаза, пытаясь собраться с мыслями.

— Нет, не так. Мы вообще никого не будем убивать, никак. Ты же нас знаешь уже давно…

— Нет.

— Что нет? — растерянно спросила Юля.

— Я не знаю вас давно.

— А, понятно. Я имею в виду — для нас давно. Ты знаешь, что мы отличаемся от остальных жрецов. Ты сам сказал, что у нас другие цели.

— Да.

Юля глубоко вздохнула и снова бросила взгляд на брата.

— Мы не убиваем…

— Да?

На мгновение застыв, Юля резко выдохнула и продолжила, решив замять этот вопрос:

— …мы никого не собираемся убивать, но мы не хотим нарушать договор. Мы предлагаем его изменить. Нам не нужно от тебя то, что было нужно остальным, мы просто не будем это брать. Но мы не станем тебе давать то, что ты требуешь. В таком виде, как сейчас, он теряет смысл. Я предлагаю его изменить — информация за информацию.

Несколько секунд Мангусты сидели, не дыша, со страхом ожидая ответа.

— В таком виде не принимаю.

— Что это значит? — онемевшими губами прошептала Юля.

— Должна быть определена ценность информации. Обмен должен быть равноценным. Необходимо оговорить, на какие вопросы должна иметься возможность отказаться давать ответ.

— То есть? — спросил Егор.

То ли Мангустам показалось, то ли в бесплотном голосе на самом деле промелькнула еле уловимая злая насмешка:

— Вы же не захотите отвечать на вопрос: какой вид смерти вам больше всего не понравится?

— О, — выдохнула Юля, — не хотелось бы, разве что в крайнем случае. Но смысл понятен, очень доходчиво, — и тут же подозрительно нахмурилась, — а с чего это такая забота о нас?

— Это не забота о вас, а непременное условие, без которого договор не может быть заключён. Пример был приведён для наглядности.

Юля кивнула:

— Ну да, очень наглядно.

Она повернулась к брату, но Егор, посмотрев на неё, пожал плечами.

— Понятия не имею, я не думал об этом.

— Смотри, если я не ошибаюсь, то самое главное — должно быть равновесие. Вопросы, ответы на которые приводят к сильному перевесу одной из сторон, могут оставаться без ответа.

Егор кивнул и тут же покачал головой.

— Так-то оно так, но кто определять это будет, что даёт перевес, а что нет?

— Я, — раздался голос, снова заставив Мангустов подпрыгнуть, — я могу это определить, равно как и ценность информации, и я сделаю это.

— Но это несправедливо… — начала было говорить Юля, но голос прервал её.

— Справедливо. Я могу это определить, вы — нет.

— Но как мы можем верить тебе?

— Я не лгу. Верховный говорил тебе об этом.

— Это так, — признала Юля, — но верится как-то не очень.

— Я не лгу, — повторил голос. — Договор принимается только в таком виде.

— То есть, — резюмировал Егор, — мы можем отказаться отвечать на вопросы, если они крайне неприятны, вызывают отвращение, являются угрозой; никакого чтения мыслей без спроса, только обмен информацией по справедливости?

— Да.

— И отлично, — чувствуя, что камень свалился с души, сказала Юля, — ты не будешь требовать от нас чьей-то крови, смерти, просто информация.

— Да.

— И мы не будем делать всего того, что делали предыдущие жрецы.

— Если хотите.

— Да! — в один голос воскликнули Мангусты, своими глазами видевшие концовку одного из таких ритуалов. Никто из них не желал принимать участие в чём-то подобном.

— Хорошо. Договор принят. Зачем пришли?

До того момента, как Юля услышала эти слова, она даже не подозревала, в каком диком напряжении находилась. Ведь если бы Икс отказался принимать новые условия… О том, что могло бы случиться в этом случае, ей думать было просто страшно. И поэтому сейчас она с трудом могла заставить себя не растянуться бессильно на земле. Судя по тяжёлому прерывистому дыханию Егора, он был не в лучшем состоянии, чем сестра.

— Мы… нам нужны ответы на некоторые вопросы, — неуверенно заговорила Юля, сбиваясь и путаясь, — мы хотим задать эти вопросы.

— Хорошо, задавайте. Потом спрашивать буду я.

Мангусты посмотрели друг на друга, не зная, как начать. Наконец Юля нервно вздохнула и, запинаясь, пробормотала:

— Мы… э-э… пришли повидать, увидеть, нет… — совсем сбилась она. — Священник, из-за которого деревня погибла, он у вас?

— У кого «у вас»? Здесь нет ни одного, подобного мне.

— Хорошо, у тебя?

— Да.

— А можно его увидеть и поговорить с ним?

— Можно. Если он станет с вами говорить.

Юля изумилась:

— Не станет? Но Верховный говорил, что спрашивать можно кого угодно.

— Спрашивать можно, но именно он может не отвечать. Я вас могу связать с ним, но не могу заставить отвечать.

— Хорошо. Пожалуйста, свяжи нас обоих с ним, мы попробуем.

Мангустов охватило невыносимое зловоние, а прохладу и рассеянный серый свет сменила удушливая, наполненная ядовитыми парами пещера, по чёрным каменным стенам которой метались багровые отблески огня. Сам огонь горел повсюду — пятнами, сполохами, сбегал с потолка и неожиданно появлялся и исчезал в воздухе, и казалось, что это именно он издаёт те жуткие стоны и крики, от которых дрожал воздух.

Посреди пещеры на каменном возвышении лежал человек, внешность которого и возраст невозможно было определить из-за зловонного гноя, залепившего всё его лицо, да и тело, и копошащихся червей, как вторая кожа покрывших его целиком. Из-под этой жуткой маски, особенно яркие на фоне желтоватого гноя и белёсых червей, пробивались ручейки крови, тонкими струйками сбегавшие на пол, где собирались в густые, тёмные, почти чёрные лужи. Стоявшие вокруг него демоны различными пыточными инструментами рвали его тело в клочья, и там, где они во время своей жуткой работы скидывали червей с тела простёртого перед ними человека, было видно, что местами черви проели плоть до костей.

Человек с трудом разлепил склеенные гноем глаза и посмотрел на Мангустов, парализованных страшным зрелищем, взглядом, в котором выражались только громадная усталость и бесконечная боль. Внезапно выражение глаз изменилось и стало более осмысленным — он их увидел. Черти, мучившие его, тут же отошли в сторону, а чуть позже незаметно исчезли, растворившись в воздухе без следа. Человек хрипло, с огромным трудом прокаркал:

— Кто вы? Демоны, посланные дьяволом, чтобы ещё больше мучить меня?

Мангусты всё ещё никак не могли опомниться и стояли молча. Да, они предполагали, что подобное возможно, но увидеть своими глазами… Это потрясло их до глубины души.

— Не молчите, или вы изобрели для меня новые мучения, отвечайте!

Юля, пытаясь взять себя в руки и успокоиться, выдавила:

— Нет, мы не демоны.

— Но кто же вы тогда? — он мучительно медленно поворачивал голову, осматриваясь, — и где бесы, что по приказанию дьявола уже вечность мучают меня? Никогда до этого они не прекращали своих пыток ни на мгновение.

Юле стало нехорошо, и всё поплыло перед её глазами. Она пошатнулась, и Егор вовремя подхватил её, не дав упасть.

— Пока мы здесь, — заговорил он, осторожно подбирая слова, — дьявол и черти не будут мучить тебя.

Глаза человека вспыхнули безумной надеждой, и он, осыпав с себя часть червей, слегка приподнялся на своём возвышении, насколько позволяло его искалеченное тело.

— Какую же силу и власть вы имеете, — с благоговейным восторгом прошептал он, — если можете остановить сатану в аду! Вы не демоны, вы посланцы Божии! — голос его, поднимаясь всё выше и выше, сорвался под конец, и он хрипло зашептал, — вы пришли забрать меня на небо? Да? Срок моих мучений подошёл к концу?! — говорил он, протягивая к Мангустам дрожащие руки.

Юля и Егор отчаянно переглянулись.

— Нет, мы не можем тебя сейчас забрать, — сказала Юля, ненавидя себя в эту минуту и страстно желая вырвать себе язык.

— Но зачем же вы тогда пришли? — страшное подозрение стало разгораться в нём, меняя недоумение на гнев, а потом на ужас. — Или вы демоны, что пришли мучить меня надеждой? Если вы демоны, сгиньте, пропадите отсюда! — без сил после этой вспышки, он откинулся обратно с закрытыми глазами и зашевелил губами, бормоча молитвы.

Юля прошептала брату:

— Ты не помнишь, как точно крестятся? Если мы сейчас не сделаем этого, то он останется так навсегда.

Егор, многократно видевший, быстро показал.

— Православный? — тихо уточнила сестра.

Егор кивнул. Юля, преодолевая отвращение и тошноту, подошла к человеку и с содроганием, чувствуя, как под рукой шевелятся черви, положила ладонь ему на голову. Человек открыл глаза и посмотрел на неё.

— Мы не демоны, — убеждающе заговорила Юля, — мы пришли не мучить тебя, — сказала она, не веря себе в этот момент — Посмотри, — она перекрестилась сама и перекрестила его.

Егор торопливо подошёл и также, положив ладонь на голову, перекрестил и себя, и его. Мангусты почувствовали, как человека начала бить крупная дрожь.

— Но я не понимаю, — заговорил он срывающимся голосом, в котором то вспыхивала, то угасала надежда, — если вы не бесы, если вы ангелы, но пришли не взять меня отсюда, то зачем? — он растерянно переводил глаза с Егора на Юлю и обратно.

— Мы пришли посмотреть на тебя, — быстро заговорил Егор, — и понять, можно ли облегчить твои муки или вообще прекратить их. Мы сейчас уйдём, но скоро вернёмся снова, жди.

Он схватил Юлю за руку, шепнув: «К Иксу». Прохладный, не имеющий запаха воздух, тишина и спокойное освещение после того ада, в котором только что были Мангусты, показались блаженством.

Юля глухо сказала:

— Давай наружу, там поговорим.

Затем, повысив голос, произнесла:

— Мы скоро вернёмся, и нам необходимо опять туда, а потом ответим на твои вопросы, если сможем.

— Я жду.

На Мангустов хлынули запахи и звуки жаркого летнего дня, и яростное Солнце моментально накинуло на них раскалённую сеть.

— Сложно поверить, что ещё май. Точь-в-точь середина июля, — пробормотала Юля. Она сидела на земле, низко опустив голову и пытаясь отскрести от рук несуществующих червей.

— Это был сон, черви не настоящие, иллюзия, — успокаивающе обратился к ней Егор.

— Да я знаю, но всё равно мерзко. Такое ощущение, что вонь всё ещё окружает нас, и черви повсюду ползают, — не поднимая головы, сказала сестра. Потом посмотрела на Егора и заметила, — ты молодец, выкрутился из положения, не сказав ни слова лжи, здорово.

Лицо её неожиданно исказилось, и она с болью прошептала:

— Что же он с собой делает!

Егор промолчал, видя адскую пещеру и изуродованного человека, окружённого демонами.

— Он сам, ты понимаешь это, он сам всё себе напридумывал, — схватив брата за руку, настойчиво повторяла Юля, — это всё он — и черви, и демоны, и эта пещера с огнём, он всё это из себя взял! И верит в это, понимаешь! Для него всё правда, что мы можем сделать?

— Юль, я понимаю это, — отозвался Егор, — но ты подумай лучше, почему он всё это время (у него язык не повернулся сказать — все эти сотни лет) представлял, что его пытают, ведь он мог представить, что победил Икса и спас деревню и сейчас в раю восседает одесную от Бога. А он всё это время пытал себя.

— Хороший вопрос.

Юля сжала виски руками, а потом тряхнула головой, собираясь с мыслями.

— По всей видимости, — медленно заговорила она, — когда он шёл к Иксу, был заранее уверен в том, что проиграет. Может быть, даже хотел стать мучеником.

— Слушай, а если сказать ему, что он сам всё придумал, — без особой надежды предложил Егор.

— Нет, так нельзя, он нам не поверит. Он шёл в ад и оказался в аду, а ты ему заявишь, что это его выдумка. Не пойдёт.

— Он не верил в то, что победит, — задумчиво пробормотал Егор.

— Вот оно! — воскликнула Юля, оживляясь. — Потерял веру! На этом можно сыграть. Должно подействовать. Во всяком случае, мучения прекратятся.

— Так, может, тогда и дальше пойти и дать ему понять, что он скоро будет в раю? Пусть себе придумывает.

Юля поморщилась.

— Нет, Егор, я не возьму на себя такую ответственность. А если его рай, того бога, в которого он верит, существует? Поверив в свою иллюзию здесь, он лишится возможности по-настоящему попасть туда.

— Какую ответственность? — хмыкнул Егор, — о чём ты говоришь, он же связался чёрт знает с кем. Христианский рай, если он и существует, ему всё равно не светит.

— Не знаю, Егор, сейчас он должен быть свободен от прежней связи: сомневаюсь, что в Иксе она смогла бы сохраниться. А раз так — он получает возможность уйти к христианскому богу. Считал-то он, что в него верил.

— Любопытно, и как ты думаешь, он сможет отсюда уйти? Если ты захочешь освободить его, Икс тебе спасибо не скажет.

— Ну да, — мрачно усмехнулась Юля, — предложить обмен. Поймать кого-нибудь, и вместо священника.

Егор подумал.

— Нет, это какой-то неравноценный обмен получится — живого взамен мёртвого.

— Но он живой! — воскликнула Юля.

Мангусты какое-то время непонимающе смотрели друг на друга, затем Юля глубоко вздохнула.

— Ладно, не будем об этом, а то мозги раком встанут. Определили, что делать, и давай к нему.

Во второй раз в пещеру им удалось попасть гораздо быстрее, чем в первый — напрямую, минуя мир Икса. Священник лежал, не закрывая глаз, и пристально вглядывался в то место, где впервые за многие сотни лет увидел живых людей. Едва Мангусты появились во второй раз, лицо его осветилось восторгом, а бесы исчезли сразу.

— Ангелы! — благоговейно прошептал он, молитвенно складывая руки. — Даже когда вас не было, черти не осмеливались мучить меня так, как обычно.

— Ещё бы, — пробормотала Юля еле слышно, — такое количество энергии было оттянуто на ожидание нас.

Егор её услышал и фыркнул, но от комментариев воздержался.

Юля подошла ближе и торжественно заговорила, отчаянно надеясь, что это верный тон:

— Мы поведаем тебе, за какой грех ты подвергался таким мучениям в аду.

Человек впился в неё глазами, забыв дышать.

— Ты потерял веру, и дьявол завладел тобой. Имей ты веру, дьявол никогда не смог бы одолеть тебя.

— А верно, а ведь верно, я грешен, потерял веру, отчаялся, — исступлённо забормотал он, садясь на своём возвышении.

Мангусты загипнотизировано наблюдали за тем, как сила вливается в его тело, язвы и раны затягиваются, а черви растворяются в воздухе. Человек спрыгнул с возвышения и рухнул на колени, шепча молитвы и вознося хвалу Богу, иногда вскрикивая, ударяя себя в грудь или стукаясь лбом об пол. Наконец он пал ниц и замер, лёжа долгое время как мёртвый, и только изредка вздрагивая.

Затем он поднялся и пошёл к Мангустам, которые ещё не вышли из лёгкого ступора от совершившегося на их глазах превращения, и попытался встать перед ними на колени. Поняв, что он собирается сделать, Мангусты в ужасе вцепились в священника, надеясь удержать его на ногах, но в итоге все трое рухнули на пол.

Мангусты мгновенно уселись по-турецки, а человек остался лежать на полу с восторгом глядя на них.

— Сядь, пожалуйста, я не могу так с человеком разговаривать — мягко обратилась к нему Юля, — а нам поговорить надо.

Священник осторожно сел, не сводя них глаз. Неожиданно ужас метнулся по его лицу, запрыгнул в глаза и стал выглядывать из них.

— Когда вы уйдёте, а вы ведь не останетесь здесь, всё вернётся обратно? — сдавленным при этой мысли голосом просипел он.

— Нет, пока ты будешь верить, ты в безопасности — твёрдо ответил Егор.

— Спаси вас Бог. А когда Рай сможет принять меня? — он вздрогнул и испуганно спросил, — и сможет ли? Откроются ли передо мною когда-нибудь Его Врата?

— Вот об этом и разговор, — удовлетворённо кивнула Юля. — В рай сейчас нельзя, потеря веры — не единственный твой грех, на твоей совести гибель целой деревни.

Глаза человека гневно сверкнули.

— То были отродья дьявола, исчадия ада.

— В первую очередь это были живые люди и, возможно, хорошие.

— Да подлинно ли вы ангелы? — подозрительно спросил он и тут же испуганно сжался. С мольбой глядя на них, он страстно заговорил, — это же были нелюди, дьявол овладел ими, они детей в жертву приносили. Я принёс им слово Божие, Господь в великой милости своей явил им чудо, послал им дождь, а они глумились над Ним, богохульствовали. Те, кому Он раскрыл глаза, пришли ко мне, крестились, я стал вести борьбу с дьяволом за их души, а как же это было тяжело. Они ведь все дьяволу были посвящены от рождения, а эти изверги на моих глазах ребёнка в жертву принесли. Дитя к дьяволу попало! Дитя, которое должно быть невинным, с рождения в лапах дьявола! Я приказал их выгнать из деревни, дабы они не совращали покаявшихся грешников, я хотел избавить их от лукавого. Но эти адовы отродья продолжали творить свои непотребства, призывая дьявола, и я уничтожил змеиное племя, рассадник греха и всякой мерзости. Они одним присутствием своим пятнали тлением Божий свет. Господь послал меня спасать души, и я делал это, я обратил в истинную веру большую часть этой проклятой деревни, а от этих извергов отвернулся сам Господь, Он отказался принимать их к себе, я хотел спасти их души, но Он не принял их. Господь добр и милосерден, но Он ненавидит грех и в гневе Своём уничтожает врагов Своих. А они — они же хуже зверей лесных, что есть Божьи созданья, а эти чудовища — враги Господа нашего, творения зловонного дыхания дьявола, как можно упрекать меня, что они были уничтожены? Сам Господь не возжелал их спасения, Он через меня уничтожил их, ибо слишком силён был в них дьявол, и ничего в них не было от Бога. — Он зашептал, — а потом дьявол стал овладевать и моими овцами. Они были послушны мне, но я видел, что здесь не могу защитить их. Я отправился к дьяволу в логово, дабы сразиться с ним, но дьявол одолел меня.

Голос его стих, и он закрыл глаза, раскачиваясь. Юля задумчиво смотрела ни него.

— Сдаётся мне, ты немного здесь недоговариваешь, ты утаил от нас, что дьявол начал овладевать и тобой ещё тогда.

Человек перестал раскачиваться и в испуге посмотрел на Юлю.

— Кроме того, ты знаешь, — продолжила Юля, — что все твои овцы последовали за тобой к этому дьяволу?

Священник в ужасе прошептал:

— Как же так, я же приказал им, если я не вернусь, идти в ближайшую деревню! Там есть храм, их бы приняли, спасли, — трясясь, он умоляюще смотрел на них, — скажите мне, что вы испытываете меня, что они спаслись!

Юля пожала плечами.

— Они же овцы, как ты сам их не раз называл, вот они и попрыгали за своим пастырем. В болото.

— Но я же приказал им идти к храму Божию.

— Ты ушёл, приказывать стало некому, и они вернулись к своему первому хозяину. Вот и подумай, в чём состояла твоя ошибка, а мы сейчас уходим. И помни, пока в тебе есть вера, дьявол не причинит тебе вреда.

Едва они оказались в прохладном сером свете, Егор с насмешливым удивлением присвистнул:

— А ты у нас морализаторша, оказывается, с ума сойти!

Юля хмуро покосилась на него.

— А что было делать? Для него мы ангелы, припёрлись туда, от мук освободили, а в рай не берём. Спрашивается — почему? Должен же быть какой-то ответ. — Она поморщилась, — и кроме того, это правда, он ведь и в самом деле убил целую деревню. С одной стороны, нельзя обвинять человека, когда он действовал с верой, что это лучший путь, но с другой — деревня-то погибла. Влез, ничего не зная и не желая знать, и всё разрушил. Вот и вымостил себе куда надо магистраль своими намерениями. И что хуже всего, как говорил Верховный, те, убитые по его приказу, потеряли возможность жить после смерти.

— Нет, — раздался голос Икса, — Верховный этого не говорил. Они не потеряли. Пока в теле человека сохраняется хоть какая-то жизнь, возможность присоединения существует.

— Да? — удивлённо сказала Юля, — Но как же так, Верховный сказал, что после смерти тела связь с тобой разрывается и умершие теряют возможность вечной жизни. Он же неоднократно подчёркивал в разговоре со мной, что все жертвы, все умирающие должны уходить к тебе живыми. Что не так, неужели он не знал?

— Знал. И он сказал правду. Тело умирает долго. Я определяю, до каких пор сохраняется возможность присоединения. Даже через несколько дней после того, как человек считается мёртвым, многое из того, что он знал и чувствовал, может быть присоединено. Те же, кто уходят ко мне при жизни, сохраняют максимум из возможного.

— Понятно.

Юля посидела молча, собираясь с мыслями, и затем сказала:

— Икс, э-э, прошу прощения, Золотой Змей, прежде чем ты будешь спрашивать, можно вопрос задать?

— Нет. Был договор. Вы узнали, что хотели, теперь спрашивать буду я.

— А потом? — робко спросила Юля.

— Да.

— Спрашивай, — сказал Егор.

— Мне нужны сведения обо всех странах, их истории, численности населения, климате, политическом устройстве и религии.

Раскрыв рты, слушали Мангусты Икса и не верили своим ушам. Юля сглотнула и с усилием выдавила:

— Как… Откуда ты всё это знаешь?

— Много присоединённых в последнее время — много информации, но не хватает, нужно больше.

— Понятно, — ошарашено пробормотала она. — А информация нужна по каждой стране? Их же более двухсот!

— Вкратце по всем. Подробно по первым пяти, обладающим максимальной площадью и численностью населения, и имеющим максимальное влияние в мире.

Мангусты переглянулись.

— Что ж, — вздохнув, сказала Юля, — я беру это на себя, у тебя и так экзамены на носу.

— Во-первых, на экзамены я могу и плюнуть, а во-вторых, кое-что я могу и так. Не забывай, где я учусь. Один мой знакомый задолжал мне, так что я его загружу, пусть расплачивается. Дома разделим, что ты возьмёшь, что я.

Юля обратилась к Иксу:

— Мы сделаем это, но уйдёт не один день, такую работу быстро не провернёшь.

— Буду ждать.

— А теперь вопрос можно? Даже два?

— Можно. Но если ваша информация окажется малоценной, они пойдут в счёт моего следующего вопроса.

— А если очень ценной? — быстро спросила Юля.

— Тогда долг будет за мной.

— Отлично. Первый вопрос, и если можно получить на него ответ без личного общения с Верховным жрецом, меня это вполне устроит.

— Задавай.

— Тот ребёнок, которого принесли в жертву. Зачем? Ведь Верховный говорил, что жертвами должны становиться добровольно, а она была слишком маленькой для этого, да и не было ещё равноденствия? Для чего тогда?

Ответ последовал незамедлительно.

— Последний Верховный для этого ответа не нужен. Это не жертва. Девочка была смертельно больна. Её привели ко мне для присоединения.

Юля облегчённо вздохнула.

— Камень с души.

— Верховный сказал правильно — детей в жертву не приносили, они не подходили. Нужны были только взрослые.

Мангустов передёрнуло.

— Ладно, — решив не акцентировать внимание на этих словах, продолжила Юля, — что это за ужас, в который я падала?

— Я могу переводить любого человека в область чистого ужаса. Могу забрать обратно. Последний Верховный указал на тебя.

— А если бы я умерла, то всё равно бы осталась там?

— Третий вопрос.

— К чёрту, расплатимся.

— Да.

Юля на несколько мгновений закрыла глаза и потому не увидела, с каким сочувствием на неё посмотрел брат.

— А самостоятельно или с чьей-нибудь помощью, кроме твоей, выбраться можно? — через паузу заговорила она.

— Да.

— Как?

— Не знаю. Ответов больше не будет. Сначала плата.

Мангусты поднялись с земли.

— До встречи, до свидания, — одновременно попрощались они.

Ответа не последовало.

Мангусты уже готовы были выйти в свой мир, когда Егор заметил:

— Пока мы разговаривали, у меня несколько раз мелькало чёткое ощущение, что я вижу его ничуть не хуже, чем тот куст, — Егор махнул рукой в сторону.

— Какой куст? — с недоумением спросила Юля, оглядываясь. — Смотри-ка! — тут же изумлённо воскликнула она, — и в самом деле куст! Откуда он здесь взялся?

— Да всю дорогу торчит, — ответил Егор.

Юля покачала головой.

— Могла бы поклясться, что его здесь не было. Ладно, пошли.

Оказавшись снова на жаре, Мангусты мгновенно ощутили насколько перегрелись их тела. С трудом поднявшись на затёкшие ноги, они медленно потащились к дому, но внезапно Юля остановилась и заявила:

— Нет, стой! Давай назад. Не было там никакого куста! Я помню, что смотрела в ту сторону, и его там не было.

— И что?

— А то, что едва ты сказал, что он есть, этот куст для меня появился. Давай обратно, я хочу кое-что проверить.

Егор вздохнул, но ничего не сказал. Таскаться лишнее время по такой жаре не хотелось, но сестра явно что-то задумала, и ему стало любопытно.

Улёгшись на прежних местах, они переместились в реальность Икса. Но только они обнаружили куст и направились к нему, прозвучал вопрос:

— Зачем вернулись?

— А что, нельзя? — вздрогнув, нервно спросил Егор.

— Можно, но зачем?

— А это, между прочим, вопрос, — язвительно сказала Юля, которую сильно зацепило крохоборство Икса.

— Справедливо. Включён в плату.

Мангусты изумлённо переглянулись. Пожав плечами, Юля начала объяснять, понимая, что объяснение звучит на редкость нелепо:

— Ну-у, мы пришли куст рассмотреть.

В бесстрастные интонации впервые закралось удивление:

— Зачем?

— Я сама толком не знаю, если любопытно, можешь посмотреть или послушать.

Мангусты занялись кустом.

— Скажи мне, мелкий, какой именно куст ты видишь?

Егор вопросительно посмотрел на сестру.

— Ну, опиши мне его, как если бы меня здесь не было.

Брат пожал плечами.

— Куст как куст, коричневые ветки, маленькие, почти круглые листья. Вот, колючки небольшие, веток много и они тонкие. А что?

— Ну, например, то, что я вижу совсем другой куст. Ой, — вскрикнула Юля, — я попыталась представить то, что видишь ты, и он начал меняться!

Она стала оглядываться, сосредоточенно нахмурившись.

— Весьма любопытно, всё меняется.

Также осматриваясь, Егор кивнул.

— Неудивительно, что здесь всё таким неустойчивым кажется, — заметил он. — Ведь выглядел мир поначалу таким плотным, реальным, а по сути оказался зыбким и изменчивым, как призрак.

— Вот уж действительно мир-Призрак, — согласилась сестра, задумчиво глядя себе под ноги, — мне это напоминает те сны, в которых возникает по желанию то, о чём думаешь. Например, видишь поле зелёное и думаешь, как бы хорошо здесь смотрелись цветы. И на тебе, всё поле покрыто изумительными цветами. Но кто бы мог подумать… — она помотала головой, — а, кстати, вот и ответ, — перебила она себя, — жрецы и в самом деле видели Икса. И, судя по всему, именно как Золотого Змея.

Мангусты развернулись, чтобы пройти в другую сторону, но их остановил вопрос:

— Вы рассматривали куст. Зачем?

— Ты же слышал нас, — удивлённо сказала Юля, — не мог не слышать.

— Да, но я не знаю, для чего вы это делали.

— Можно подумать, — буркнул себе под нос еле слышно Егор, — что на самом деле не знает.

— Нет, — раздался голос, заставив Егора застыть, — я договор не нарушаю. Единственная возможность для меня узнать это, не спрашивая вас, — прочесть ваши мысли, но это запрещено условиями договора. Я повторяю свой вопрос, зачем вы разглядывали куст?

— Мы хотели узнать, почему мы видим его по-разному, и выяснили, что можем изменять элементы здесь по собственному желанию.

— Зачем вам это нужно?

— Ну, просто очень интересно, хотелось выяснить, в чём дело, и, вообще, это просто здорово. — Тут Юля замолчала и нахмурилась. — А мы что, первые, кого это заинтересовало?

— Да.

— Вот это да! Обалдеть! — Юля была откровенно поражена. — Столько народу здесь побывало, и никто не попытался получше узнать место, где находится? Не могу в это поверить!

Егор пихнул сестру локтем в бок. Юля быстро обернулась к нему и увидела, что брат очень выразительно стучит себя по лбу.

— Ну ты сама подумай, — заговорил он, — люди сюда приходили с богом общаться, судьбы, так сказать, мира решать, а не гербарии собирать сюда шастали.

— Это оно, конечно, так, но всё равно удивительно. Одно другому не мешает.

Она задумчиво потёрла указательным пальцем спинку носа.

— Икс, прошу прощения, Золотой Змей, — обратилась она к невидимому собеседнику.

— Можно Икс, так лучше, короче.

— Отлично. То есть ты не против, если мы будем просто приходить сюда, не задавать вопросы или отвечать на них, а просто узнать получше это место?

— Не буду.

— Мы не помешаем?

— Нет.

— Замечательно. Спасибо. И да, все те жрецы действительно тебя видели как Золотого Змея?

— Нет. Они видели Золотого Змея, но они не видели меня.

— Вот как. Понятно.

И в третий раз за сегодняшний день они вернулись в родные тела.

— А зачем ты спрашивала разрешение, — поинтересовался Егор, на мгновение оторвавшись от стряхивания с себя прошлогодних сосновых иголок. — Мы ведь спокойно можем перемещаться, разве нет?

— А я не говорила? — удивилась Юля. — Мы входим в этот Призрачный мир только и исключительно потому, что по полной программе связаны с Иксом.

— Ну да, это я знаю и что с того? Связались и всё.

— Не совсем так. Верховный говорил, что мы оказываемся там только из-за Икса, за его счёт. Если его не будет, мы потеряем эту возможность. Только наличие Икса и наша связь с ним дают возможность прохода. Он в любой момент может заблокировать её. Так что, — развела она руками, — мы там у него в гостях, вот и необходимо спросить разрешение.

— Понятно, — отозвался Егор.

— Ну да. А я и уточнять тебе не стала, думала, и так понятно. Очевидно, ошиблась.

Работа по сбору информации заняла несколько дней. Егор, уехавший в тот же вечер со списком вопросов, вручил его своему знакомому. Юля работала дома, часами просиживая перед компьютером с ручкой и тетрадкой. Ко времени приезда Егора всё было готово. Брат также привёз основательно исписанную тетрадь. Знакомый проделал серьёзную работу, ответственно и со всем тщанием собирая информацию.

— Слушай, Юль, — Егор стоял перед столом и озабоченно глядел на записи, — а мы, случаем, не являемся ли предателями, выдавая Иксу все эти сведения?

— Надеюсь, нет. В принципе, многое он уже знает и так, через присоединённых, да и крамолы здесь никакой нет — всё это находится в свободном доступе. Кроме того, для нас это единственная возможность узнать что-то от него самим. В противном случае он откажется говорить и будет прав — зачем ему это?

— Я тебя поправлю, он не просто откажется говорить. Если мы его продинамим, то тем самым станем нарушителями договора, а это ой-ой-ой.

— Ты прав. Нет, мы, конечно, могли бы подкармливать его какой-нибудь живностью, включая людей, но ни ты, ни я этого делать не станем. Так что выбор у нас такой — либо жизни, либо информация.

— Придётся рискнуть. Но как бы нам всё же не сообщить Иксу то, что даст ему решающий перевес.

Юля пожала плечами.

— Понимаешь, мелкий, это как шахматная партия. Рано или поздно кто-нибудь из нас ошибётся и другой получит этот перевес. Он ведь также сообщает информацию о себе. Главное, быть предельно внимательными и не скормить ему случайно ферзя. А самим искать возможность поставить ему шах и мат.

— Ну да, а, продолжая шахматную терминологию, партия проходит в страшном цейтноте. Только знаешь, Юль, проблема в том, что ферзя мы можем скормить ему по незнанию, считая его просто незначительной пешкой. Да и правила игры толком не знаем, и живём мы на Земле чуток поменьше, чем Икс, ну и такая мелочь, что возможностей у него несколько больше, чем у нас, что он уже неоднократно проявлял. Так что, сдаётся мне, шансов у него в этой игре побольше, чем у нас.

— Вполне возможно, мелкий, но, — Юля криво усмехнулась, — мы в выгодной позиции — мы можем только приобрести и ничего не теряем, если что пойдёт не так. Нет, я неправильно выразилась, если что, потерять мы можем всё, но если мы ничего не будем делать, это случится и так. Кроме того, ты когда-нибудь пробовал играть сам с собой? — Егор кивнул. — То-то и оно: вот так, играешь, играешь, вроде бы всё контролируешь, всё видишь — какие от себя могут быть секреты? — и тут оба-на — проигрываешь сама себе или выигрываешь, это с какой стороны посмотреть. Но, главное, всегда неожиданно. Так что вполне можем рассчитывать на что-нибудь подобное. Да и в любом случае, сомневаюсь я, что мы в состоянии выдать ему какие-либо великие тайны. Как ты справедливо сказал — на Земле он живёт побольше нашего, а вот он, если нам повезёт… — она замолчала ненадолго. — Если нам повезёт, мы выиграем всё.

— Как ты думаешь, — тихо спросил Егор, — насколько он понимает, зачем мы к нему приходим? И как к этому относится?

Сестра покачала головой.

— Я не знаю. По идее, должен прекрасно понимать. Не могу представить, чтобы не понимал этого. Ведь он даже не уточнил, о каком решающем преимуществе идёт речь. Очевидно, знает точно. Возможно, это его просто не волнует. Возможно, он убеждён в собственной неуязвимости и просто не воспринимает нас как угрозу. А может быть, ему, так же как и нам, жизненно необходима информация и ради её получения он идёт на риск. Но спрашивать об этом я точно не стану.

Егор подошёл к окну и остановился, постукивая пальцами по подоконнику.

— Ладно, пошли, — произнёс он наконец, — выбора у нас всё равно нет.

В первое мгновение, оказавшись в Призрачном мире, Мангусты опешили, решив, что ошиблись реальностью. Их окружал райский сад, такой, каким он предстаёт в воображении большинства людей. Мангусты стояли, ошеломлённо и зачарованно озираясь, не в силах понять, как они здесь очутились, и тут декорации исчезли, сменившись привычным видом поля — тоже декорацией, к слову.

— А зачем это было? — с интересом спросила Юля, не сомневаясь, что это работа Икса, и не ошиблась.

— Нужно было узнать, как действует на людей, — сразу ответил он.

Егор как раз закончил оглядываться вокруг в поисках сохранившихся элементов прежнего видения и поинтересовался:

— А почему именно райский сад?

— Это неважно. Могло быть что угодно. Просто должно было быть то, что нравится людям.

Юля тряхнула головой, пытаясь отогнать наваждение — поле упорно пыталось превратиться в сад, а это сильно отвлекало. Наконец ей удалось справиться с собой, и она обратилась к Иксу:

— А как мы передадим информацию? Мы записи с собой взяли, но сюда их не пронесёшь. А запомнить всё это нереально.

— Информация есть в вас. Я присоединю того, в ком она есть, и возьму её.

Юлю охватила мгновенная паника, и она почти истерически воскликнула:

— Нет, я не хочу!

— Не навсегда. Только на время получения информации. Потом освобожу.

— Обещаешь? — Юлю трясло от нервного напряжения.

— Был договор — информация в обмен на информацию. Это мой способ её брать. И передавать. Договора «информация в обмен на жизнь» не было.

После небольшой паузы Икс добавил:

— Вы это уже не раз делали. Общение с присоединёнными возможно только через присоединение ко мне.

Юля дико посмотрела на Егора, а тот, не менее потрясённый, на неё. Им и в голову не могло прийти, что им уже доводилось побывать составной частью Икса. Осознание этого заставило их почувствовать себя так, будто широкая ровная дорога, по которой они шли, внезапно превратилась в полуразрушенный подвесной мост, висящий над пропастью. Юля отвернулась от брата и глубоко вздохнула.

— Хорошо, но мне сначала надо прочитать другие записи, их делали не мы, а один человек по нашей просьбе. Так что на данный момент в нас эта информация отсутствует.

— Идите.

Вечер, встретивший Мангустов снаружи, застыл как янтарь, неподвижно и навечно сохранивший в себе весь мир. Ни дуновения ветра, ни звука не оживляло землю. По начавшему темнеть небу не проползало ни одно облачко, не протянулся ни один инверсионный след, даже птицы, казалось, навсегда исчезли из этого мира. Во всём огромном пространстве расползлась и застыла оцепенелость.

— Слушай, а мы вообще вышли, или это опять какие-то шутки Икса? — спросила Юля, недоумённо и тревожно озираясь.

— Наверное, вышли. Вон, посмотри, лежат оставленные нами записи, — Егор кивнул в сторону тетрадей, но тон его выдавал неуверенность. — Просто штиль.

— А почему насекомых не слышно? И где птицы? Хоть какая-нибудь, но должна была пролететь.

— Не знаю. Наверное, жара. Смотри, Солнце уже почти село, а воздух хоть ножом режь — густой, горячий.

— И неподвижный.

Юля резко махнула рукой над желтоватой травой, рассчитывая создать ветер. Но трава еле-еле шевельнулась и стихла, обессиленная.

— Знаешь, мне кажется, приди сюда торнадо, он постепенно замер на одном месте и висел бы неподвижно на фоне неба, как нарисованный.

— Очень похоже на то, — согласился Егор и поёжился, — полное ощущение, что в этом мире способность двигаться сохранили только мы. Представь, проведём здесь какое-то время и застынем, как и всё остальное.

Юля бросила взгляд на брата и отвела глаза. Возможность того, что это произойдёт, выглядела очень правдоподобной.

— Давай тогда приступим к делу. И, Егор, прошу тебя, — обратилась Юля к брату после небольшой паузы, — если тебе не сложно, ходи вокруг, прыгай, бегай, словом, двигайся.

— Страшно, да?

— Да.

— Мне тоже, — отозвался Егор и приступил к поочерёдному выполнению всех физических упражнений, какие только мог вспомнить. Он приседал, отжимался, бежал на месте и так далее, пока сестра тщательно вчитывалась в каждое слово. Но хотя читала она действительно очень внимательно, время от времени всё же поднимала глаза на брата, с облегчением убеждаясь, что движения его не замедлились. Умом понимая, что быть этого не может, она тем не менее очень ярко и живо представляла как Егор, такой активный и быстрый сейчас, начинает двигаться всё медленнее и медленнее, пока не застывает на месте, словно фигурка какого-нибудь танцующего бога, вырезанная из дерева.

Наконец записи были дочитаны, и Юля отложила тетрадь в сторону. Увидев это, взмокший Егор устало плюхнулся на землю и проворчал, отдуваясь:

— Классная из меня лягушка получилась бы. Не то, что кувшин, но и бассейн молока в масло превратил бы.

— Зато не утонули в этой неподвижности, — заметила сестра, — вон, посмотри, тебе даже ветер обзавидовался. Видишь, к нам бежит.

От дальней кромки леса в сторону Мангустов по траве, сминая стебли, приближалась полоса.

— Надо же, — удивлённо сказала Юля, вглядываясь в эту полосу, — какой странный эффект. Не вся трава волнуется, как это обычно бывает, а полное ощущение, что нечто невидимое и длинное мчится на нас.

Вытянутая полоса, пригибающая траву в стремительном движении, подкатившись к ногам Мангустов, исчезла.

— И что это было? Ветер летел в нашу сторону и, долетев, стих?

— Понятия не имею, мелкий, впервые такое вижу.

Пока Мангусты сидели, растерянно пытаясь придумать, чем бы это объяснить, по полю в их сторону помчалась вторая полоса.

— Юль, если это и ветер, то какой-то странный. Больше похоже на то, как если бы к середине длиннющей палки привязали верёвку и потащили к нам.

Сестра кивнула, пристально глядя на приближающуюся полосу. И снова, добежав до них, та исчезла. Мангусты быстро и одновременно обернулись назад, но увидели только неподвижную траву.

— Как ты думаешь, Егор, может быть, эта полоса всё же пробегает дальше, но из-за того что, когда мы оборачиваемся, свет падает для нас под другим углом, и мы её просто не видим?

— Может быть, конечно, — с сомнением отозвался брат, — но, как мне кажется, под каким бы углом свет ни падал, движение травы мы всё равно должны были бы увидеть.

— Смотри! — воскликнула Юля, указывая вперёд.

К ним мчалась третья полоса. С напряжённым вниманием Мангусты следили за её приближением, ни на секунду не отводя глаза. Третья полоса повела себя отлично от первых двух: добежав до Мангустов, она не исчезла, а с ликующей силой ударила их стеной ветра.

— Ого! — выдохнул Егор.

Мангусты снова резко обернулись назад, и опять ничего. Ни одна травинка не шевельнулась за спиной. Они посмотрели друг на друга. Откашлявшись, Юля сказала:

— За неимением других версий будем считать, что это был просто ветер.

— Ну да, — задумчиво откликнулся Егор, — дюже странный ветерок. Но всякое бывает. Подождём ещё?

— Давай. Всё равно свои тела без всякой защиты оставлять сейчас негоже.

— Тогда предлагаю, чтобы просто так не сидеть, поговорить о священнике. Во-первых, его надо проведать — вдруг снова в ад себя заточил.

— Маловероятно, но кто его знает, надо выяснить.

— Да, а второе, — Егор закусил губу, — я не могу связать вместе, как он мог обвинять людей в том, что они принесли в жертву ребёнка, и при этом отдать приказ уничтожить их всех, а ведь там были и дети.

Юля задумчиво провела рукой по траве.

— Знаешь, Егор, он считает, что он христианин, а христиане вообще странные люди. Проповедуют Христа, а поступают от дьявола. Говорят о любви и всепрощении, а жизней человеческих христианство унесло больше, чем все культы индейцев с их дикими жертвоприношениями вместе взятые. Не судите — осуждают всех. Живите в мире — крайняя нетерпимость ко всему, что хоть немного не так, как им нравится или считают правильным. А правильное для них только своё, чужое по определению неправильно.

Егор хмыкнул.

— А ты, кстати, в курсе, что и в православии была инквизиция, в значительно меньших масштабах, конечно, чем на Западе, но всё же, а ещё в начале двадцатого века в России существовали монастырские тюрьмы?

Юля резко обернулась к нему.

— Это правда?

Брат кивнул.

— Бред какой-то. Но с другой стороны, ничего удивительного. Христиане повсюду чуют присутствие дьявола, везде его вынюхивают, а… — тут Юля сама себя перебила, — ты смотрел фильм «Нервы на пределе»?

— Нет.

— Там есть замечательный образ: главный герой рассказывает о мухе, сидящей на дерьме и непрерывно моющей свои лапки. Посидит, понюхает — дерьмом пахнут, и начинает их мыть. Ну, знаешь, как они трут передние лапки? Вот-вот. Вымоет и опять на дерьмо ставит и всё носом крутит — где-то дерьмом пахнет. Потом снова лапки нюхает и снова мыть начинает. И так без конца. Ведь если ты во всём можешь унюхать дьявола, может, он гораздо ближе, чем ты думаешь? Настолько близко, что дальше просто некуда. Твоими глазами он смотрит и себя же высматривает. Я как-то заинтересовалась историей христианства — это поразительно. Они не могут без врагов. Ты в курсе, что как только на них официально прекратились гонения в 313 году, прошло каких-то двенадцать лет, и они стали рвать на части друг друга — выискивать еретиков. Всю дорогу они либо уничтожали внешних врагов, либо вгрызались во внутренних. Вон, когда разошлись православие и католицизм — это ведь не мирно прошло. Патриархи прокляли друг друга. А когда христиане потеряли возможность добираться до внешних врагов, по окончании крестовых походов, то целиком сосредоточились на себе и с садомазохистским наслаждением стали рвать себя в мелкие клочья и в прямом и в переносном смысле — вон, сколько сект наплодилось. По сути единственные, кто пока держится, не разваливаясь, — это католики и православные. А ведь ещё Иисус говорил, что ни царство, ни дом, которые разделяются сами в себе, не смогут устоять…

В этот момент Юля застыла с раскрытым ртом, поражённая какой-то мыслью. Немного придя в себя, она медленно заговорила:

— Слушай, может, я бред сейчас скажу, но сам посуди, если каждый народ и в самом деле имеет своего бога, точнее, нельзя отделить народ от бога, а бога от народа (а верующих в одного бога, безусловно, можно считать единым народом), то на какие же клочки христиане разорвали своего? О богах, разорванных на части, мне слышать приходилось, но что это могут сделать люди… — Юля покачала головой. — Да ещё и из любви к нему. Это страшно.

Егор дико на неё посмотрел.

— Знаешь, Юль, я очень, — слово «очень» он подчеркнул, — надеюсь, что у тебя, как говорит Андрей, «болезненная фантазия».

Помолчав немного, он сказал:

— Но я хочу тебя поправить. Люди всё же могут разнять бога на части, есть такие ритуалы, но делалось это всегда только, для того чтобы бог обновился и стал сильнее. Для объединения они это делали. К примеру, у индейцев-ацтеков — теокуало, египетские, греческие мистерии, да много чего было. — Юля медленно кивала, соглашаясь. — Да что далеко ходить — христианское причастие, то же, по сути, расчленение и поедание бога людьми. Так что это не ново. Но то, о чём говоришь ты, попахивает безумием. И я очень надеюсь, что ты ошибаешься.

— Я тоже, но факты говорят об обратном. Бога действительно разорвали на части, причём начали ещё во времена ранних христиан. Между прочим, уже Павел начал нападать на тех, кто не так, как он, говорил об Иисусе, которого, к слову, он сам не видел, но при этом считал себя лучшим и самым правильным апостолом. И ведь ещё какая вещь — бога разорвали и, больше того, продолжают разрывать на всё более мелкие клочья, а дьявол остался неизменным. Посмотри на историю христианства — кровь, смерти, пытки, наслаждение мучениями — это явно не от Иисуса. Он таким не был. Он ведь по-настоящему негодовал только на тех, кто без должного уважения относился к его Богу, но уничтожать или пытать их никогда не призывал. Он ведь никогда не проявлял нетерпимости и агрессии ни к грешникам, ни к язычникам, он ровно ко всем относился, не желая никого осуждать. Даже притчу рассказал о том, кого надо считать ближним. Что по делам надо о людях судить, а не по словам. А извратили его учение до невозможности, просто вывернули наизнанку. На словах все христиане — ангелы, а дела говорят совсем о другом. — Юля, поморщившись, махнула рукой. — Две мировых войны за одно столетие и постоянное балансирование на грани третьей, причём, заметь, развязывают войны именно те, кто называют себя христианами. Хочешь сказать, это от Христа? Нет. В лучшем случае от Яхве.

Егор слушал сестру с мрачным выражением лица. Дослушав, он сказал:

— Но ведь не все же такие. Есть и христиане по сути. Не может не быть. Ведь сама религия совсем другая, не такая, какую из неё сделали.

Юля пожала плечами.

— Конечно, есть, странно было, если бы не было. Причём, я думаю, особенно среди тех, кто не гладкой дорогой к вере пришёл. Кто, оборачиваясь назад, видит такой ад, что возвращаться в него не станет под страхом пыток и смертной казни. Я, знаешь ли, однажды видела человека, который в своё время вёл, мягко говоря, не очень добродетельную жизнь: несколько тюремных сроков и всё такое. И вот однажды он услышал проповедь, по радио, и его пробило. Он сам стал священником, и я видела его глаза — это не передать словами. Он не был лёгким и светлым человеком, но он, этот бывший преступник, был явно куда большим христианином чем те, кто орут об этом на каждом углу. И другие тоже должны быть, по убеждениям, потому что такими родились или стали. Но это даже не капля в море, это что-то ещё более микроскопическое. Ни одна подходящая метафора в голову сейчас не приходит, так что даже и сравнить не могу. Ну а в массе своей, те, кто называет себя христианами — однозначно нет. Креститься на церковь — ещё не быть христианином. Соблюдение поста — это ещё не праведная жизнь. Сколько таких, называющих себя православными, кто Библию в руках не держал, кто не знает, чем православие от католичества отличается, кто делает, что заблагорассудится, нарушая все заповеди. Но ведь верующие. Знаешь, я много раз сталкивалась с христианами, точнее с теми, кто так себя называет и почти всегда одно и то же — сначала благостное выражение на лице, а затем нетерпимость, агрессия и «всё от дьявола». Сколько раз приходилось видеть как человек, устроивший нехилый скандал, обвиняя оппонентов во всех смертных грехах, затем с чувством глубокого морального удовлетворения и выполненного долга достаёт какой-нибудь молитвослов. Причём с полным убеждением в собственной праведности. До абсурда доходит: как-то поехала с собаками в город, нужно им что-то было купить. Стою около автобусной остановки, подходит ко мне какая-то бабка и спрашивает — верю ли я в Бога. Я отвечаю — нет. А она мне — это потому, дескать, что у меня собаки. Надо от них избавиться, иначе они меня к дьяволу утянут. Избавлюсь от собак и сразу в Бога уверую и спасусь. Хорошего же они мнения о своём Боге! Я даже не говорю о предательстве, за счёт которого должно осуществиться это, с позволения сказать, спасение. Но Божье творение, мешающее прийти к своему Создателю… Бред. Складывается впечатление, что христианство вытягивает из людей худшие качества, давая им при этом непрошибаемую броню осознания собственной праведности и непорочности.

— Знаешь, Юль, — заговорил Егор, — тому, что так много дьявола там, где его быть, по идее, не должно вообще, может быть объяснение. Твои же слова — неважно, о чём говоришь, важно, что и как делаешь. — Юля кивнула. — Ну вот, те люди, которые совершают злые поступки, что бы они ни говорили при этом, берут силу дьявола и кормят его своей собственной силой, и это всё только нарастает как снежный ком, вырваться уже сложно, а то и невозможно.

— Замкнутый круг, — пробормотала сестра. — Очень может быть, что ты прав. Недаром говорят, что двум господам служить нельзя. Да, — она покачала головой, — светлый бог разорван на части, а тёмный становится всё сильнее, благодаря таким, с позволения сказать, верующим. Жутковато.

За разговорами Мангусты не заметили, как жёлто-оранжевый янтарь вечера потемнел, и наступила ночь. Егор встрепенулся.

— Надо идти. Да и полосы больше к нам не бегали.

Юля кивнула и легла на землю, вытянувшись. Егор растянулся рядом с ней.

Божественный свет! Божественное присутствие! Бог везде, Он есть! Мангусты рухнули на колени, чувствуя, как благоговение, смешанное с безумным восторгом, заполняет каждую клеточку их тел. Прекрасный, любящий, неземное счастье просто находиться рядом с Ним! Сияющими глазами Мангусты вглядывались в золотое свечение, всем телом, всей душой ощущая, что Он находится во всём и заключает в себе всё. И Он их любит! Слезы потекли по их лицам, а сердца готовы были остановиться от невыносимого экстаза.

Внезапно — дикий, жестокий переход — золотое сияние исчезло, уступив место уже ставшему привычным светло-серому свету. Мангусты рухнули в траву. Полностью оглушённые, не понимающие, в чём дело, они лежали на земле, не имея сил подняться. Через несколько секунд шок, сковавший их, немного ослабил свою хватку, и Мангустов начало трясти.

— Что это было, зачем, почему… — дрожащим голосом прошептала Юля.

— Мне нужна была ваша реакция.

Юля с трудом поднялась с земли. Её шатало от сотрясавшей тело крупной дрожи, а поднявшаяся бешеная багровая ярость одним махом уничтожила оглушение. Звенящим от предельного напряжения голосом, она заговорила:

— Так нельзя. Это неправильно. Это нарушение договора. Мы не могли не ответить, мы своей реакцией ответили! — Она яростно заорала, — какого чёрта! Мы должны были иметь право не отвечать на этот вопрос! А это был вопрос! И с райским садом тоже! — её колотило от бешенства и пережитого испытания. И, в чём она пока ещё она себе не отдавала отчёта, от страха.

— По поводу райского сада у вас возражений не было, так что эта претензия сейчас звучит странно. Вы могли сказать об этом ещё тогда. Мне необходимо было видеть спонтанную реакцию людей, так что предупредить не было возможности. И ты ошибаешься — договор не был нарушен. Договор включал для вас возможность не отвечать на вопрос, дающий решающий перевес или крайне неприятный, вызывающий отвращение, пугающий, при условии равноценного обмена информацией. Условия соблюдены. Здесь для меня не было полностью новой информации — мне приходилось применять подобное воздействие к людям, а ваши эмоции как в первом, так и во втором случае, отрицательными не являлись. Просто ваша реакция была чистой, освобождённой от примесей и ожиданий. А от равноценного ответа на ваш вопрос я не отказываюсь и учитываю несомненную важность для вас заданного мною вопроса.

Егор, уже вставший, подошёл к сестре.

— И всё же, — пытаясь быть рассудительным, заговорил он, — это неправильно. Мы должны были иметь возможность не отвечать. Мы вполне могли счесть эти вопросы дающими этот перевес или неприемлемыми, как, кстати, в итоге и вышло.

— В договоре речь шла о том, что может дать перевес, а не о том, что вы считаете таковым. И определяю это я. Что же касается неприемлемости, то ни на тот момент, когда задан был вопрос, ни в процессе ответа, вы не проявили ни одной негативной эмоции. Ваша реакция после ответа на вопрос в условия договор не входила. Я повторяю — договор мною нарушен не был.

— Понятное дело, считаем! — в бешенстве и бессилии закричала Юля. Икс был прав по всем статьям, и им, самим согласившимся с тем договором, не из-за чего было протестовать сейчас. Но Юля чувствовала себя как кошка, запертая в тесном ящике, что в слепой ярости и панике бросается на стены, стремясь их разбить. — Конечно, считаем, а как же иначе? Мы же не можем знать, мы можем только предполагать, что они таковы и иметь возможность не отвечать, а не так! Мы не могли не ответить! Иначе это произвол, и не может наша реакция потом быть ничего не меняющей, да и в любом случае, — яростно орала она, — Егор прав, это неправильно — то, что мы не могли не ответить!

Егор уже полностью пришёл в себя и сейчас напряжённо размышлял над каким-то несоответствием, которое, он недвусмысленно чувствовал это, было в этой ситуации. Найдя его, он кивнул и уверенно заговорил:

— И всё же оно было, это нарушение. Это как скрытый пункт договора. О каком справедливом обмене информацией может идти речь, если мы не можем сделать то же самое — не дать тебе возможность уклониться от ответа. Да, это условие не входило в договор, но невозможно считать справедливым его отсутствие. Ведь в противном случае это выходит произвол и одностороннее преимущество.

Наступила тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием Мангустов. Немало времени прошло, прежде чем Икс ответил:

— Интересно. Возможно, вы и правы. Нарушения договора с моей стороны не было, но всё же вы правы, безусловно. Хорошо, я не буду выяснять подобным образом интересующие меня вещи, и вы имеете право задать мне два любых вопроса, я отвечу.

Белая от бешенства, Юля резко сказала:

— Я тебе не верю, я считаю, что ты уже солгал.

Егор успокаивающе положил ей руку на плечо. Злобно дёрнувшись, сестра стряхнула его руку.

— Я не могу лгать.

— Не верю! — яростно повторила Юля, — по-моему, это уже было нарушением договора, это уже была ложь.

— Я сейчас с тобой спорить не стану. Когда ты спокойно обдумаешь это, поймёшь — нарушения договора не было. Но это так — подобный обмен справедливым быть не может. Это было ошибкой с моей стороны и будет учтено впредь. А лгать я не могу. Ложь — это то, чего нет. Я не могу постичь то, чего нет. Любая попытка постижения этого меня разрушает.

— Разрушает? — уже спокойно произнесла Юля. — Да, Верховный говорил об этом. Но почему, каким образом?

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Почему?

— Это вне возможностей восприятия человека.

— А если какую-нибудь аналогию использовать?

Пауза длилась несколько секунд, прежде чем Икс заговорил:

— Ты должна знать математику.

— Ну да, естественно, на школьном уровне, конечно, а к чему этот вопрос?

— Этого уровня хватит для понимания. Ложь — это деление существующего на ноль. Итог — разрушение существующего. И попытка постижения этого разрушит и меня.

— Но разве то, что ты делал — райский сад, ощущение присутствия Бога, не было ложью?

— Нет. Могу менять эту сторону мира. Я могу менять ваше восприятие. Я могу генерировать эмоции. Это всё истинно. Ложными могут являться только ваши интерпретации, но за них я ответственности не несу. У меня нет и никогда не было обязанности рассеивать чьи-либо заблуждения.

— А сейчас, — заговорил Егор, — то, что ты делал, разве ты не читал наши мысли? Ведь…

— Нет. Во-первых, это нарушение договора, во-вторых, необходимости в этом не было. Мне не нужны были ваши мысли, мне нужны были ваши эмоции. А в договор не входил запрет на восприятие ваших эмоций. И не мог входить — это невозможно.

— Что-то в этом есть неправильного, — Юля, нахмурясь, посмотрела на брата, полностью согласного с её словами, — мы получаемся слишком открыты для тебя.

— Ты общаешься со своими собаками, их речь ты понимаешь?

— Нет.

— «…это говорит только об отсутствии общих средств коммуникации, позволяющих свободно передавать сложную информацию между видами…", — услышав, как Икс дословно передал её фразу, сказанную несколько дней назад неподалёку от него, Юля застыла. — Да, их речь ты не понимаешь, но это не мешает тебе понимать их эмоции. Ты не можешь этого избежать, разве что закроешь глаза, но и это не всегда тебе поможет. Я не могу не воспринимать эмоции живых существ, особенно тех, кто связан со мною, тем более в той степени, в которой со мною связаны жрецы. Исключение составляют лишь те, кого я целенаправленно и полностью изолирую от себя.

После паузы Икс продолжил:

— Я чувствую твоё сомнение. Ты не поверишь любым словам. Хорошо. Непостижимое для каждого своё и я могу доказать тебе разрушительную силу попыток постичь непостижимое для человека. Что ты не можешь представить?

— Бесконечность, — быстро ответила Юля.

— Прекрасно. А теперь попробуй постичь.

Вспышка озарения — что такое бесконечность — взорвалась в Юле. Ещё шаг, ещё миг, и она постигнет её безоговорочно, ещё одно крошечное усилие, ещё небольшая сосредоточенность и… В этот момент, когда до постижения осталось рукой подать, Юля ощутила, как начинает распадаться на отдельные точки, на точки стал распадаться и мир вокруг, и вскоре всё, что её окружало, превратилось в серебристое мерцание. Причём мерцание было неотъемлемым свойством этого цвета — их нельзя было отделить друг от друга. Юля продолжила распадаться и вдруг безошибочно поняла — это и есть смерть. Вот так она и выглядит — распад на мириады точек в серебристом мерцании. Несколько секунд Юля погружалась в собственную смерть и внезапно всё прекратилось. Она вновь стояла на земле, видя перед собой чёткую, без намёка на распад картинку.

Юля опустилась на землю, её снова начало трясти. Егор в ужасе смотрел на сестру.

— Что со мной было? — еле слышно спросила она.

— Не могу точно сказать, но ближе всего к тому, что ты начала исчезать, рассыпаться.

— А, понятно, — вяло отозвалась Юля.

Икс заговорил:

— Есть возможность в какой-то степени понять, что означает попытка постижения непостижимого для меня, но для этого тебе придётся отчасти стать мною. Тогда ты сможешь убедиться — ложь для меня невозможна.

Юля вздрогнула и закрыла глаза.

— Да, я хочу этого, — после долгой паузы сказала она, — мне надо знать.

— Мне тоже, — резко сказал Егор, — я тебе верю, но мне мало одной веры, я должен знать.

Юля повернула голову к брату.

— Егор, учти, это смерть, ты будешь умирать, если он говорит правду

Он кивнул.

— Я понимаю, но я должен знать.

— Вы решили? — раздался голос.

Юля бросила взгляд на Егора, и он ответил за двоих:

— Да.

Мангустов охватила чернота, и произошло странное расщепление. Одной частью, в которой находилось сознание, они прекрасно понимали, что такое ложь. А другая, чужая, чуждая, начала умирать, в агонии пытаясь постичь непостижимое для неё. Эта часть умирала в попытке смертельного для неё постижения, но при этом (Мангусты это знали точно) смерть для неё была не тем же, чем она являлась для других живых существ. Распад этой части не означал прекращения её существования в целом, так как она полностью принадлежала бесконечности. И тем не менее смерть для неё была столь же окончательной, как и для остальных.

— Теперь вы знаете. Непостижимое разрушает. Вас бесконечность, потому что она много больше, чем вы, меня ложь, потому что для меня не может существовать то, чего нет.

Юля молча кивнула головой. То, что она испытала, не было её ощущениями. Та часть, которая умирала, распад которой она ощутила в полной мере, была Иксом. Юля это знала. И ей не надо было смотреть на брата, чтобы понять — он получил, что хотел, и к вере его добавилось знание.

— Но как, не понимая ложь, ты можешь договариваться с людьми и доверять им? — тихо спросила она.

— Я в любой момент могу узнать, когда лгут. Кроме того, раньше в этом не было необходимости. Жрецы никогда не лгали — им это было не нужно. Вы другие. Вы со мной связаны так же, как и остальные жрецы, но цели у вас иные. Если вы решите нарушить договор, я вас присоединю. Из любого места, где бы вы ни находились, я смогу притянуть ваше сознание, а тела придут сами. Вы не сможете мне противостоять. Я могу создать для вас любую иллюзию, которую возьму из вас или из любого из присоединённых. Помните о священнике.

Мангусты ощутили чёрную сосущую пустоту внутри, понимая, что это так, и что в случае необходимости он сделает это.

— Не надо нам угрожать, — мрачно проговорила Юля.

— Это не угроза, это предупреждение. Вы знаете, что меня разрушает ложь. Вы знаете, что я могу вас разрушить, если вы мне солжёте. Здесь мы на равных, это справедливо.

— Да, это верно, — вынуждена была признать Юля. Она сжала зубы и резко тряхнула головой, отметая невесёлые мысли. — А то, что видит священник, то, что с ним происходит, твоя работа?

— Нет. Он создаёт это себе сам.

Юля кивнула.

— Ладно, тогда лучше перейти к делу. С чего начнём?

— Я возьму у тебя информацию.

Краем глаза Юля заметила, что Егор опять дико смотрит на неё.

— Это уже было, я помню, — сказала она, — но сейчас-то в чём дело?

— Сейчас ты превратилась в туман и исчезла! Я думал, что это всё! — голос Егора дрожал и срывался от пережитого волнения. — Куда ты делась и что произошло?

— Понятия не имею, а я что, куда-то исчезала? Что-то я не заметила этого.

Икс вступил в разговор:

— Информация взята. Ценная. Ваши предыдущие вопросы идут в счёт моего долга. Задавайте вопросы.

Мангусты переглянулись.

— Нам надо посоветоваться.

— Хорошо.

— Слушай, ну, один вопрос даже не обсуждается — чем является для него Солнце. А второй? — Юля вопросительно посмотрела на брата.

— Знаешь, я много думал об этом. Мы же никогда его не видели, мы не знаем, что он из себя представляет. Нам необходимо это узнать.

Юля задумалась.

— Да. Это то, что надо, — и, обращаясь к Иксу, потребовала, — полная информация о взаимоотношениях между тобой и Солнцем. Абсолютно всё.

Повисла долгая пауза. Затем бесстрастный голос заговорил:

— Солнце — смерть для меня. Прямые лучи мгновенно втянут меня в него, и я умру. Мне необходимо непрерывно держать защитную оболочку. При полуденном Солнце все мои силы уходят на защиту. Спасает земля. Без неё защита не выдержит.

Мангусты слушали это признание с двойственным чувством. Конечно, ими, вне всяких сомнений, была одержана первая и очень весомая победа. Но то, как это случилось, заставило их ощутить себя очень нехорошо. А говоря откровенно, исключительно паршиво. Преодолевая тягостные мысли, Юля задала второй вопрос:

— Мы хотим увидеть тебя.

— Это невозможно. Для людей невозможно.

— Но это не ответ на вопрос! — воскликнула Юля. — Это отрицание! Как угодно, любым допустимым способом.

— Под недопустимым ты подразумеваешь собственное вечное присоединение?

— Да. Это может быть так же, как с попыткой постижения непостижимого, с обязательным и быстрым возвращением обратно. Нам нужно только знать, не больше. Но и не меньше.

— Хорошо. Есть возможность. Не увидеть — это невозможно. Стать частью меня.

Мангусты кивнули.

«Тёмное, колышущееся облако, не имеющее формы, непрерывно перетекающее само в себе, я меняю очертания, оставаясь в определённых пределах. Внутри меня водовороты — медленные, быстрые. Это добровольно присоединённые — неотъемлемая часть меня. Медленно ползу, обволакивая всё на своём пути, проникая во всё, вокруг меня вечность и мрак. Я холодное, тяжёлое существо, состоящее из вязкой тьмы. Но во мне есть нечто, оно очень маленькое, светлое и быстрое, и оно никогда не выходит наружу. Эта часть меня мне неизвестна, но я знаю, что именно через неё Солнце может меня убить. Наверное, это моя смерть. Мне необходимо держать её всегда в глубине. Я чувствую поблизости живых, я чувствую мёртвых, я присоединю их всех — это сила, моя жизнь. Мне необходимы все, до кого я могу добраться, меня никто не остановит. Вода, земля — сейчас они укрывают меня от Солнца, дают защиту от него, но настанет то время, когда мне больше не нужно будет его бояться, и я уничтожу его! Я уничтожу собственную смерть. Но мне нужна вся энергия, которую я могу достать.»

Мангусты поняли, что они уже сидят на земле в Призрачном мире. Как Икс и обещал, вернулись обратно они быстро, но уже не теми, какими были до этого. Краткое пребывание не просто частью этого существа, а им самим, навсегда изменило их. Жуткое ощущение абсолютного одиночества, не нуждающегося в компаньонах, безысходность, всепоглощающая тоска по силе и неожиданно сильная, яркая вспышка ярости ненависти к Солнцу. Тяжёлое, мрачное существо, с незапамятных времён прикованное к болоту — единственному месту, где оно могло существовать, живущее в непрерывном ужасе перед Солнцем. Оно получило возможность двигаться и всю свою силу, свою волю вложило в то, чтобы уничтожить источник своего ужаса и своей смерти. Каждый поглощённый — будь то животное или человек, живой или мёртвый, добавляли ему что-то своё, но по большей части последнее, что ощущали они — бесконечный, сводящий с ума ужас перед смертью. И с каждым поглощённым Икс становился сильнее, но сильнее становился и испытываемый им ужас. А с ним и ненависть, и стремление уничтожить врага.

Юля провела рукой по лицу, ненадолго задержав её на глазах.

— Но ты не сможешь, — заговорила она несколько секунд спустя, — всей энергии Земли и всего, что на ней находится, тебе не хватит, чтобы ты мог сравниться с Солнцем. Оно несравнимо сильнее — ничтожнейшей доли его силы хватает, для того чтобы на всей Земле существовала жизнь. Ты никогда здесь не наберёшь достаточно энергии, чтобы сразиться с ним.

— Вокруг меня вечность, — сказал спокойно голос, но Мангустов на мгновение коснулся непроницаемый мрак жути, — в своё время я стану сильнее Солнца, и тогда я поглощу его.

Егор с усилием втянул воздух сквозь сжатые зубы.

— Нет. Нет вечности! Ни для тебя, ни даже для Солнца! Даже оно когда-нибудь умрёт. Ты не сможешь ждать вечно — время закончится!

Юля тихо пробормотала: «И времени больше не будет».

Тишина воцарилась надолго. Мангусты сидели неподвижно, чувствуя себя полностью вымотанными. Они забыли всё, что хотели спросить у Икса, и просто апатично смотрели в пространство. Голос Икса вырвал их из оцепенения:

— Мне нужно знать представление людей о Солнечной системе и взаимном влиянии её объектов, о воздействии этого фактора на жизнь на Земле. Мне нужны все знания, которыми обладают люди.

— Люди мало об этом знают, — вяло откликнулся Егор.

— Всё, что знают, — повторил Икс. — Все источники. Наука, религии, включая уже несуществующие, мифология, астрология. Абсолютно всё.

— Это невыполнимо, — Егор пожал плечами, — я не говорю даже о том, что сбор подобной информации займёт несколько лет, главное, что, для того чтобы просто задать какой-нибудь вопрос, надо уже иметь представление о предмете.

— Ваша задача на данный момент: собрать всё, что сможете. Если у меня появятся уточняющие вопросы, я их вам задам.

Егор повернулся к сестре и озабоченно сказал:

— Слушай, Юль, я не думаю, что тебе надо заниматься этим в одиночку, слишком уж большой объём информации, много чего придётся перелопатить.

Отрицательно покачав головой, Юля ответила:

— Нет, что здесь можно отделить друг от друга? Начнёшь выяснять одно, потянешь за ниточку, там придёшь к другому. Не разделишь, — повторила она, — всё переплетено, лучше, если кто-то один заниматься будет. И лучше, если этим кем-то, по понятным причинам, стану я. — Она обратилась к Иксу, — мы выясним, — в глубине души не очень-то уверенная, что это возможно, — но времени уйдёт ещё больше.

— Я подожду. Вокруг меня вечность.

Холодок, пробежавший по позвоночнику, заставил Мангустов вздрогнуть. Бессознательно обхватив себя руками, Юля спросила:

— Вопрос можно?

— Можно.

— А сколько?

— Пока не остановлю.

— И всё же в этом что-то есть от произвола, — без особого энтузиазма пожаловалась Юля.

— Я не лгу. И я могу определить ценность моих и ваших сведений. Я знаю, кто дал больше.

— Как? — оживляясь, заинтересованно спросил Егор.

— Я знаю.

— А где гарантия, что твоё знание, твои критерии — истина в последней инстанции?

— Гарантии нет, — согласился Икс, — но у меня критерии есть, а у вас нет.

Юля усмехнулась.

— Вот чёрт, и не поспоришь. Ладно, нет оснований не верить. Когда остановишь, тогда и закончим. Только вот что, мы хотели ещё раз со священником поговорить, так что учти это, когда будешь останавливать.

— С ним поговорить в конце?

— Да, перед уходом.

— Хорошо, учту.

— Что это за мир? — Юля махнула рукой, показывая на всё вокруг.

— Это тот же мир, где вы живёте, только с другой стороны.

— Изнанка?

— Нет.

Егор непонимающе нахмурился.

— А тогда что значит тот же, но с другой стороны?

— Основа одной стороны мира — вода. Основа другой — огонь. Вместе они образуют единое целое.

— А как же воздух и земля?

— Воздух к огню, земля к воде. Огонь и вода — основы. Они всё создают. Земля и воздух не имеют собственной силы.

— А ты где живёшь?

— В двух частях мира одновременно.

— Всегда?

— В отличие от огня, в воду могу уходить полностью, но переход требует больших затрат энергии.

— А нахождение нет?

— Нет.

— А только по этой стороне ты перемещаться можешь?

— Нет. Для движения необходима связь с обеими частями мира. Находясь здесь, я могу растянуть себя, одной частью связываясь с тем местом, где был вход, и выйти в том, до которого смогу дотянуться. Но это очень медленно и тяжело.

— То есть, — включился в разговор Егор, — ты от нас тогда сюда ушёл, когда мы тебя выкопать пытались?

— Последний вопрос, — предупредил Икс.

— Хорошо.

— Да. Здесь я в безопасности. Это не сторона огня, здесь нет Солнца. Здесь для меня нет смерти.

— Спасибо, — вежливо и без тени иронии, поблагодарил Егор.

— Вы готовы идти?

— Да.

Пологий склон горы, поросший лесом. Поляна с пещерой у её подножия. Мелодично журча, через поляну протекает кристально чистый ручей. Светит Солнце, не яростно, испепеляя всё, как в мире Мангустов уже много недель, а ласково грея. Со всех кустов и деревьев доносится разноголосое птичье пение, а у пещеры лежат, греясь на Солнце, медведь, два волка и оленуха с оленёнком.

— Тьфу ты, чёрт, ну и идиллия! — вполголоса выругалась Юля.

— Да ладно, всяко лучше, чем в прошлый раз, — резонно возразил Егор.

— Не поспоришь.

Из пещеры, опираясь на посох, вышел человек, облачённый в белую полотняную хламиду. Звери тут же вскочили и подбежали к нему, требуя ласки. Человек увидел Мангустов и, радостно вскрикнув, торопливо подошёл к ним.

— Вы снова пришли! Проходите, проходите, я сейчас принесу мёд, хлеб, орехи… — он запнулся и посмотрел на Мангустов, — или вы не едите?

— Вообще-то едим, но сейчас нет времени, — сказала Юля.

— Что же мне для вас сделать, для ангелов, спустившихся в ад и освободивших меня, вернувших мне веру? — Он с надеждой смотрел на Мангустов, ожидая ответа.

Юля быстро возразила.

— Нет, ты это сделал сам, твоя вера тебя спасла. Даже Иисус ничем не мог помочь тому, кто не верил, а ведь он обладал силой. В нас такой силы нет. Ты спас себя сам.

— Я был в аду, — упрямо повторил отшельник, — в лапах дьявола, нещадно мучившего меня. Вы пришли ко мне, и теперь я свободен, дьявол больше не имеет власти надо мною.

Егор нервно хмыкнул, вспомнив водовороты, Юля вздрогнула.

— Я знаю, что вы не затем пришли, чтобы забрать меня с собой, в рай. Я много думал и понял, что недостоин пока этого. Но что же тогда привело вас сюда?

— Разговор наш не был закончен, — сказала Юля. — Давай присядем, в ногах правды нет.

Отшельник беспрекословно опустился на землю, и мгновением позже к нему присоединились Мангусты. Напряжённо глядя на бывшего священника, Юля спросила:

— Как же хотел ты спасти тех людей, ты же просто отдал приказ их убить?

— Тело есть прах и тлен, только душа бессмертна, очищающий огонь выжег бы дьявола из их душ.

— Но ведь сначала они были убиты, зарезаны, души покинули их тела, что же ты собрался спасать?

— Душа — Божья искра в храме Божьем, коим является тело. Их тела же стали гнойными и смердящими вместилищами дьявола и осквернили их души и поэтому должны были быть уничтожены, ибо сказано в Святом писании: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу и тело погубить в геенне». Не сразу душа препровождается в рай или ад, три дня остаётся она рядом с телом, и тела их, сожжённые должным образом, с молитвами, очистились бы и освободили их души от влияния дьявола. Но Господь не желал их видеть у себя и обрёк на уничтожение, слишком тяжелы грехи их и не было в них раскаяния.

— Но ты же христианин! — воскликнула Юля. — Это были люди, дети среди них, они никому не причинили зла, а Иисус никогда не говорил, что грешников надо уничтожать!

— Иисус, Господь наш, послушный Сын, выполняющий волю Отца. А Отцу угодна смерть грешников. Это были порождения сатаны, поклоняющиеся дьяволу, и я очистил землю от скверны.

— Но Иисус общался и с грешниками и с язычниками, он проповедовал среди них, но не уничтожал! Больше того, он учил, что людей надо оценивать по их делам, если человек поступает по божеским законам — он брат твой, ближний тебе, даже если он еретик и принадлежит к племени врагов.

Отшельник упёрся ладонями в колени и, наклонившись вперёд, с нескрываемым подозрением принялся разглядывать на Юлю.

— Нет, — сказал он наконец, — вы не ангелы. Ты говоришь по наущению дьявола, ты демон, призывающий полюбить грех. — Он начал загораться гневом, но стих, вспомнив. — Но вы спасли меня, и бесы не смели мучить меня, пока вы были рядом. Вы вывели меня из ада. Кто же вы? Идите сюда!

Отдав приказ, он быстро встал и направился к каменной чаше с водой, стоящей у ручья. Отшельник перекрестил чашу, прошептал молитву и, набрав полный черпак воды, вылил его на Егора, стоявшего ближе к нему. Затем он тут же наполнил черпак снова и окатил Юлю, игнорируя её недовольное шипение. Перекрестив их поочерёдно, он в растерянности почесал голову и вдруг с облегчением улыбнулся.

— Вы демоны, которых коснулось Слово Божие, и вы ищете спасения, но, будучи порождениями ада, вы не понимаете услышанного. Вы тянетесь к свету, и я спасу вас!

Егор, увидев, как меняется лицо сестры, уже заведённой этим непрошеным душем и сейчас готовой взорваться, быстро шепнул ей на ухо: «Карт-бланш». Юля подумала немного и кивнула — в самом деле, их руки теперь были развязаны. Они могли говорить о чём угодно — священник нашёл для себя объяснение и успокоился. Но удержать себя от язвительного замечания Юля не смогла (или не захотела):

— Спасёшь, да? Как деревню? — и со злорадством увидела, как побледнел священник.

— Это мой грех, — глухо сказал он, — моя гордыня привела их к этому. Я молюсь, чтобы Всеблагой Боже простил мне когда-нибудь его.

Юле стало не по себе, и она отвела глаза, начав смотреть на одного из волков, лежащего у входа в пещеру. Увидев, что сестра пока не готова говорить, Егор сам вступил в разговор:

— Объясни мне, я хочу понять — как ты мог так отнестись к гибели ребёнка на твоих глазах и при этом отдать приказ в ту же ночь уничтожить всех тех людей, а ведь среди них также были дети?

— Бесовские отродья приносили дьяволу человеческую жертву, — медленно и сурово сказал отшельник, — как мог я по-другому отнестись к этому? Они — исчадия ада и должны были вернуться в него.

— Но ребёнок не был жертвой — он, точнее, она, была смертельно больна… — начал было возражать Егор, но священник жёстко оборвал его.

— Не ведаю, откуда ты знаешь об этом, видно знание твоё от дьявола, но я отвечу тебе — то был сатанинский обряд. Как можно допускать подобное там, где слышно Слово Божие?! Они отвернулись от истинного Господа, они изрыгали хулу на него; живущие от рождения в грехе, они были прокляты Богом и обречены смерти.

— Но дети… — снова попытался заговорить Егор, и снова священник прервал его.

— Несчастные существа, рождённые во грехе, и я скорблю о них. Но дьявол в них был слишком силён, и они должны были умереть.

Юля уже отошла и от первой вспышки ярости, и от смущения и внимательно слушала разговор, но сейчас она едва сдержалась, чтобы не взорваться снова. Ценой огромных усилий она взяла себя в руки и спокойно спросила:

— Хорошо, тогда просвети нас, почему Иисус, проповедовавший любовь к людям, который не осудил грешницу, приведённую к нему, который не гнушался общения с теми, кого все бранили и избегали, не является для тебя, верующего христианина, образцом для подражания?

— Я проповедовал среди этих людей. Те, чьи души ещё могли обернуться к свету, пришли ко мне, остальные были одержимы дьяволом, это было бесовское отродье, источник скверны в Божьем мире, и они должны были быть уничтожены. Господь призвал меня сделать это, и я выполнил Его волю

— Но он же не был нетерпим, он не обвинял, не судил, не убивал, в конце концов! Ты же проявил нетерпимость, ты обвинил их, судил и ты убил их всех. Я не могу понять, как можно называть себя христианином и делать подобное.

— Их невозможно было обратить, этих воплощений дьявола на земле, они постоянно угрожали мне и моему стаду. Я как пастырь обязан был защитить их от волков, и я выполнил свой долг.

— Но они не были волками и, если судить по делам, то на чьей стороне был дьявол?

— Ты богохульствуешь!

— Нет. Были убиты люди, много, дети в том числе. «По плодам их вы узнаете их» — не Иисус ли это говорил? И что твои плоды — разве виноград и смоквы? Столько смертей.

— Моё дело праведное, по умышленью Господнему я действовал, а не по наветам дьявола. Недостойны были они жизни.

Юля прикрыла лицо рукой и еле слышно прошептала: «Не могу больше, я его сейчас придушу». Хмыкнув, Егор спросил:

— Хорошо, но твоё стадо и ты — чем они вам угрожали?

— Они своим присутствием оскверняли землю, они были угрозой нашим бессмертным душам, крапивное семя, дети дьявола, обитающие рядом с овцами Божьими, они могли вновь совратить их с пути истинного, направить их как свиней, что одержимые бесами в пучины морские отправились, в пучины греховности и порока!

При этих словах Юля подняла голову и, глядя в упор на бывшего священника, заговорила:

— Выходит, ты боялся их, считал, что они сильнее? А как же вера в Бога, неужели ты не верил, что Он сможет помочь? В конце концов, ты же мог увести своих людей оттуда.

Отшельник печально покачал головой.

— Их вера была слаба, они бы не смогли устоять. Дьявол глубоко проник в них, завладел их душами. Я мог бы увести своих овец оттуда, но это бы их не спасло, дьявол повсюду добрался бы до них. — Внезапно его лицо исказилось, а голос перешёл в сдавленный страшный шёпот, — они все слышали его зов, всегда, всегда и даже я, я стал слышать, что дьявол зовёт меня к себе!

— И ты пришёл к нему, — еле слышно пробормотал Егор.

— Да, их вера была слаба, — сказала Юля, — и я сомневаюсь, что она вообще была, хоть какая-нибудь…

Услышав это, священник вскинулся, сверкая глазами, но Юля нетерпеливо поморщилась и подняла руку, останавливая его. Несмотря на то, что он уже не считал Мангустов ангелами, благодарность и страх заставили его нехотя подчиниться.

— … сомневаюсь, что была, — продолжила Юля, впиваясь в него глазами, и до боли сцепила перед собой руки, — хотя это и неважно, но ты, твоя вера — где была она? Почему ты не верил ни в то, что можешь спасти их, ни в то, что можешь победить дьявола, ведь если бы верил, тебе бы это удалось!

Она говорила как в лихорадке, с пылающим лицом, понимая, что в этот момент она не в состоянии провести границу между правдой и ложью. Егор же при этих словах отвернулся. Он почувствовал, как изменилось его лицо, и не хотел, чтобы священник это увидел. Сестра не лгала, произнося эти слова, не в полной мере, во всяком случае, но эта правда была хуже, чем откровенная ложь.

Не говоря ни слова, священник смотрел на Юлю, которая уже почти кричала:

— Ну же, отвечай, почему ты молчишь? Ты же христианин, веришь в Иисуса, молишься ему, считаешь его образцом для подражания. А ведь его вера была совершенной, её ничто не могло поколебать или ослабить. Именно поэтому он никого не боялся и общался с кем угодно — грязь не могла к нему пристать. — Резко подавшись вперёд, Юля не отрывала взгляда от глаз священника. — Получается, ты, напавший на этих людей и убивший их, и учивший Слову Божию других, сам почти не имеешь веры. Да? Чем меньше веры, тем больше человек боится испачкаться в грехе и тем нетерпимее к грешникам становится? Ну, отвечай же, это так? Или опровергни, я могу ошибаться, но мне надо знать!

Священник долго неподвижным взглядом смотрел на Юлю. Лицо его было абсолютно бесстрастным, но глаза… Юля отвела взгляд, не в силах выдержать того, что за ними скрывалось.

— Как я могу не иметь веры? — тихо заговорил он. — Я верю в Единого Истинного Бога и Сына Его Иисуса Христа. Я верой своей спасся из ада. Я живу только потому, что есть Всемогущий Господь, и я верую в Него, Он и жизнь моя и смерть.

— Ты веришь в Бога, — негромко заговорила Юля, — но веры ты не имеешь, той веры, что может двигать горы. Если бы ты верил, дьявол бы не смог повредить ни тебе, ни твоим овцам. Но ты попал к нему, и овцы твои ушли туда же. Ты не смог спасти ни их, ни себя, он оказался сильнее. Ты не верил. И, знай это, — если бы ты верил, ты бы легко победил дьявола, он бы не смог тебе ничего противопоставить.

Лицо отшельника стало страшным. Задыхаясь, побагровев, он не отрывал глаз от Юли. Казалось, вечность он смотрел на неё, прежде чем хрипло заговорил:

— Я не знаю, демон ты, посланный меня искушать, или через тебя говорит сам Бог, но уйди сейчас, прошу, я должен остаться один. Посты, молитвы и размышления, надеюсь, скажут мне, кто со мной сейчас говорил. Уйди, прошу.

Юля посмотрела на Егора, кивнувшего ей в ответ, и Мангусты исчезли из сна бывшего священника навсегда.

Глубокой ночью Мангусты возвращались домой сквозь молочно-голубой свет луны, единственной, кроме них, кто двигалась в этом неподвижном мире. Они медленно брели, вымотанные этим днём, опустошённые до предела, погружённые в какое-то сонное оцепенение. Неожиданно Юля прервала молчание:

— Мне бы тоже хотелось знать, от кого я говорила. Но одно точно — Иисус обладал невероятно огромной личной силой явно нечеловеческого происхождения. Знаешь, в Евангелиях потрясающий эпизод описан: женщина в толпе коснулась Иисуса, и тот мгновенно почувствовал, как из него изошла сила. Он резко обернулся, пытаясь понять, кто до него дотронулся, и выцепил её из всей толпы. Такое сложно придумать, гораздо больше похоже на реальный случай. — Помолчав немного, она тихо заговорила снова, — да, огромной личной силой и несгибаемым намерением, которое он называл верой. И требовал он того же и от своих учеников, в первую очередь, и от остальных людей, верящих в него. Знаешь, это, наверное, как огромный сложный механизм. Если ты просто знаешь, что он есть, тебя ткнули в него носом, ты можешь им восхищаться, бояться его, но ничего не можешь с ним поделать. Но если ты обладаешь верой, ты можешь им управлять. Я не знаю, — без перехода сказала она, — имела ли я хоть малейшее право так с ним говорить. Он ведь не кукла, не марионетка, не магнитофонная запись. Хоть он уже не одну сотню лет как мёртв, он всё же живой. Но я буду верить, что если христианский бог существует и христианский рай существует, он сможет войти туда сам, потому что он будет верить в это.

Егор кивнул в ответ.

Странное время, время, в котором начали растворяться преграды между различными слоями реальности, наступило для Мангустов. Призрачный мир, как это ни парадоксально, при всей своей текучести сохранил свою цельность и устойчивость, но реальность их привычного мира стала истончаться под возрастающим давлением чего-то иного. Первой ласточкой был сон, в котором Юля рассматривала дощатую стену. Этот сон не давал ей покоя, сводил с ума своей абсолютной и безоговорочной истинностью. Но останься он единственным проявлением подобного рода, оболочка, окружающая привычную реальность прочным коконом, устояла бы. Но в эту щель, пробитую посещением Призрачного мира, капля за каплей, разламывая её всё сильнее, стали просачиваться необъяснимые для Мангустов события. Из отдельных капель они быстро превратились в бурный поток, полностью перемешавший всё и навсегда разрушивший уверенность и Юли и Егора в незыблемости и безусловной определённости их реальности. Щупальца иного стали протягиваться к Мангустам со всех сторон.

Через три дня после отъезда Егора Юля сидела за компьютером в поисках информации, затребованной Иксом. Раздавшийся звонок оторвал её от работы, дав возможность отдохнуть глазам, уже слезящимся от непрерывного вглядывания в экран. Звонил брат. Юля взяла трубку, слегка удивившись, с чего бы ему сейчас звонить, в то время как он в поте лица должен был готовиться к завтрашнему экзамену.

— Привет, что-то случилось? — поинтересовалась она, с наслаждением откинувшись на спинку стула и пытаясь расслабить окаменевшие от неподвижности мышцы.

— Ну, можно сказать и так, — подумав, согласился Егор. — Похоже на то, что я схожу с ума.

— Да ну? — изумилась Юля. — И как именно?

— Если бы твой телефон был доступен с утра, — укоризненно сказал брат, — я бы тебе ещё несколько часов назад рассказал бы.

— Прости, — в голосе Юли послышалось раскаяние, — он разрядился, а я только недавно заметила.

— Изучаешь?

— Да, Солнце.

Егор вздохнул.

— Ну ладно, может, оно и к лучшему. Во всяком случае, я сейчас спокоен, не то что утром. — Егор замолчал.

— Да что случилось-то? — нетерпеливо воскликнула сестра.

— С мыслями собираюсь, не мешай. Ну вот, слушай. Утро, я сплю в своей комнате в общежитии. Один, остальные уже давно ушли. Внезапно я просыпаюсь от того, что кто-то проходит мимо кровати к окну. Я чувствую, как трясётся пол и подрагивает кровать, слышу шаги. Меня охватывает ужас, все волоски поднялись дыбом, и мне стало очень холодно. Сна, естественно, ни в одном глазу. Я осматриваю комнату — никого нет, она пуста. Понятное дело, мне страшно, я встаю, и в этот момент на меня наваливается невыносимая сонливость и жутко тяжело двигаться. Я иду к двери, глаза слипаются, я моргаю и… я снова в кровати. Я опять начинаю идти к двери, причём не помню, чтобы я вставал, и опять то же самое — я моргаю и всё. И каждый раз, стоило мне моргнуть, повторялось одно и то же — я либо оказываюсь в кровати, либо стою рядом с ней. Представь — позднее утро, светит Солнце, я слышу голоса из соседней комнаты, доносится запах сигаретного дыма, словом, обычная жизнь. А я завис здесь, как поцарапанная пластинка. Тогда я подумал, раз не удаётся подойти к двери, пойду к окну, если что, хоть соседей позову. Начиная идти, я где-то на грани восприятия понимаю, что нахожусь одновременно в двух местах — лежу в своей кровати и иду в сторону окна. И снова повторяется то же самое — стоит мне моргнуть — и я отброшен обратно. Тогда я решил, буду держаться за стену и постараюсь не моргать. Помнишь, — вопросительно обратился к сестре Егор, — как ты нашла «Психологию и алхимию», когда шла в темноте, почти не осознавая, что делаешь?

— Помню, — кратко ответила Юля, слушая брата с напряжённым интересом.

— Ну вот, у меня было приблизительно то же самое. Стало темно, и я едва понимал, что делаю. Зато абсолютно чётко понял, что я и в самом деле нахожусь в двух местах. Пока я шёл к окну, но здесь я помню очень нечётко, нечто женского рода бросилось в мою сторону и врезалось в стену над кроватью. Я понимал, что оно злобное и что оно очень опасно. До окна я, кстати, дошёл и снова оказался лежащим в кровати. Но пока я ещё стоял у окна, я понимал, что при этом лежу в кровати. Я понял, что что-то надо менять и решил посмотреть на часы, повернул голову, и вроде бы всё прекратилось. Я смог спокойно встать, выйти, меня больше не отбрасывало назад. Но я не просыпался в этот раз, я уже не спал. Проснулся я тогда, когда кто-то прошёл мимо. Это было не во сне, а наяву. Знаешь, — помолчав, добавил Егор, — я только сейчас более-менее пришёл в себя, поверил окончательно в то, что больше не буду отброшен обратно. Как ты думаешь, что это было? — несмотря на то, что вопрос Егор задал спокойно, в его голосе Юля отчётливо услышала напряжение и неуверенность.

Она долго молчала, размышляя.

— Юль, ты здесь? — встревоженно позвал брат.

— Здесь я, здесь. Знаешь, то, что ты рассказал, очень похоже на выход энергетического тела.

Егор обдумал сказанное.

— Ну, допустим, а кто прошёл мимо? Ведь кто-то же меня разбудил? И что бросилось в стену? Там ведь что-то было, не только я один.

— Понятия не имею, — честно ответила сестра, — я просто не знаю. То, что ты описал, твои ощущения, это и в самом деле похоже на описания выхода энергетического тела, а что касается остального… — Юля сделала паузу и продолжила, — это может быть что угодно. От того, что это было просто искажение восприятия, так сказать, остатки сна, до того, что это были какие-то реальные объекты. Но в данный момент судить об этом невозможно. Как говорится: «Есть многое на свете друг Горацио…", затасканная фраза, но очень верная.

— Ну да, — кивнул Егор, — тем более что не нам бы с этим спорить.

Юля усмехнулась.

— Это точно! Но не сочти меня невежливой, ты ещё что-то хочешь сказать или это всё? А то и мне и тебе необходимо вернуться к изучению всяких интересных вещей.

— Да нет, что хотел — сказал. Тогда давай прощаться.

— Пока.

— До встречи.

А на следующий день уже Юля с нетерпением ждала, когда Егор включит телефон. И экзамен, который он сдавал в этот день, был отнюдь не главным событием, волновавшим её. Ждать пришлось долго. Наконец Егор позвонил сам.

— Можешь поздравить, я его сдал. Не отлично, но вполне сойдёт.

— Поздравляю, — почти не обратив внимания на его слова, сказала сестра, — ты, кстати, телефон не отключай, мало ли что, а по пустякам я звонить не буду. У меня тут тоже развлечение было этой ночью. Я пошла гулять с собаками — сам понимаешь, в такую жару днём никуда не выйдешь. Думаю: доберусь-ка я до Лунной дороги, по одному из ответвлений схожу. Благодаря Иксу она сейчас безопасна, а туда мы ещё ни разу не ходили. Ну вот, дохожу я до этой тропинки, иду по ней и выхожу на поляну. Делаю несколько шагов, а это болото. Такое, знаешь, с плотным ковром из травы над водой. Не самое уютное место, сам понимаешь, да ещё и ночью. Хотела вернуться обратно, а фигу, собаки уже упрыгали вперёд и ждут меня среди деревьев. Полжизни потеряла, пока там ползла. Вышла в итоге… — Юля замялась, — ну, наверное, там дальше жильё должно быть. Заросшая тропинка, ручей, кривой мостик через него, такой, знаешь, буквой Г. Но, слушай, разве там есть деревня?

Егор с недоумением отозвался:

— Насколько мне известно, нет, и никогда не было.

— Вот-вот, а мостик выглядит так, как будто ему лет пятьдесят или около того. Одна, ночью я идти по нему не стала, тем более что тропинка уводит от дома.

— А откуда она взялась?

— Тропинка? Ниоткуда. Просто возникла из травы. Но она еле намечена. Строго говоря, я сначала увидела мост, посветила фонариком и только тогда разглядела тропинку. Пришлось возвращаться через лес в обход болота и двигать к дому. Когда приедешь?

— Сегодня. Экзамен сдал, могу приехать на несколько дней.

— Отлично, — обрадовалась Юля, — так вот, когда приедешь, надо будет туда сходить вдвоём, посмотреть, что по ту сторону мостика.

— Обязательно, — заверил её брат, — мне и самому любопытно, что за поселение там могло бы быть. Может быть, какие-нибудь раскольники ещё со времён Петра Первого там живут. Ты место запомнила?

— Прекрасно. Да там и не ошибёшься — самая левая тропинка и идёт без ответвлений. Но, как говорят в рекламе, и это ещё не всё. Когда я уже подходила к дому, дай, думаю, минут десять посижу, посозерцаю, отключив мысли, насколько это для меня сейчас возможно. Устроилась поудобней неподалёку от того места, где мы машину разгружали, и стала смотреть на дорогу. Камушков на ней полно, луна светит ярко, видимость отличная. Собаки — дом-то рядом, отошли куда-то в лес, я одна. Сижу, пристально созерцаю группку из трёх маленьких камней метрах в двух-двух с половиной от меня. Сам знаешь, если пристально на что-то смотреть, картинка начинает дрожать и прыгать. Вот и в этот раз так было. Всё задёргалось, в том числе и тень от этих камней. В какой-то момент один участок тени стал дёргаться особенно судорожно и отделился от остального пятна. Я с интересом подумала: надо же, какой странный визуальный эффект. Ага, как же. Этот клочок тени, всё так же судорожно дёргаясь, без конца меняя форму, пополз ко мне. Секунду-другую я думала, что мне это кажется, но очень быстро стало понятно, что нет. Меня чуть Кондратий не хватил. Этот кусок уже отполз на несколько сантиметров от основной тени и, дёргаясь, полз в мою сторону. Сердце у меня дико заколотилось, и, резко наклонившись вперёд, я уставилась на это нечто, ползущее ко мне. Так продолжалось несколько секунд и вдруг, как если бы навели резкость, допустим, как в микроскопе — плавно, но быстро, секунды за две этот бесформенный, судорожно дёргающийся клочок тени сгустился в гусеницу. — Юля подумала немного и поправилась, — скорее, в личинку. Больше всего это существо было похоже на чёрного опарыша. Поняв, что это гусеница, я подошла ближе и наклонилась, разглядывая её. Она была сантиметра полтора в длину, миллиметров пять в самом толстом месте. Один конец сужен, другой широкий и она кольчатая. Словом, если не считать чёрного цвета и размера — вылитый опарыш. Она даже двигалась так же, как опарыши перед окукливанием — неуклюже, судорожными рывками, перекатываясь с боку на бок. Крайне неэффективный и энергозатратный способ передвижения. Я ушла домой, но мне до сих пор не дают покоя вопросы: что вообще там произошло, я же видела — ко мне сначала полз клочок тени. Достаточно долго полз, чтобы я могла рассмотреть его. И в гусеницу он сгустился не мгновенно, а как будто его на моих глазах сформировали. С чего вообще она поползла ко мне, даже если считать, что у меня был глюк, и эта тень была гусеницей с самого начала? Что делать гусенице посреди дороги ночью и что за личинки, а это, несомненно, была личинка, бывают чёрного цвета?

— Ну, чёрные личинки есть, и их не так уж и мало, — отозвался Егор, — но на остальные вопросы я тебе ответить не могу.

— А зря. Ладно, я ещё сегодня продолжу проводить свои изыскания, а ты приедешь поздно, так что пойдём завтра. Днём ещё позанимаемся, а к вечеру, когда жара спадёт, проветрим головы и заодно выясним, кто там живёт.

Как и решили, на следующий день, во второй его половине, Мангусты отправились к обнаруженному Юлей мостику. Они прошли через поля, миновали Икса, уже значительно приблизившегося к деревне, и вошли в лес, оказавшись на Лунной дороге. Солнце ещё не село, и сосны в закатных лучах полыхали ярчайшим оранжево-медным цветом. Серовато-бежевые прошлогодние хвоинки, устилавшие дорогу, превратились в золотые искры света, особенно заметные на фоне вытянувшихся глубоких теней. Хвоя на соснах сохранила нормальный тёмно-зелёный цвет, но трава, уже выгоревшая за эти недели изнуряющей жары, приобрела нежный песочно-кремовый оттенок.

Мангусты шагали по хрустящему покрову дороги, наслаждаясь феерией красок, окружающей их — всеми этими яркими пятнами света, нежными полутонами, плавными и резкими переходами, вместе создающими изумительный объёмный узор. Но вскоре скрывшееся за горизонтом Солнце перестало наделять яркими красками лес, и в собирающихся сумерках, при постепенно сереющем свете, Мангусты приблизились к цели. Идти оставалось всего ничего, когда Юля, которая шла впереди, уверенно показывая дорогу, остановилась как вкопанная.

— Ничего не понимаю, — растерянно прошептала она, повернувшись к брату. На лице её читалось предельное изумление, почти потрясение. Юля выглядела как человек, внезапно разбуженный и понимающий, что он не знает места, в котором он оказался.

Егор моментально занервничал.

— В чем дело? — тревожно спросил он.

— Я… я… не понимаю, — пробормотала Юля, заикаясь, — я же позавчера здесь была…

Егор обошёл сестру и стал рассматривать открывшуюся ему картину. Перед ним лежало озеро или, возможно, большой пруд с отличными песчаными берегами, местами полого спускающимися к воде, а где-то образующими небольшие обрывы не более метра в высоту. Водных растений было мало, и берег почти на всём протяжении просматривался превосходно.

Юля побледнела, а в голове её воцарился полный хаос. Она отчаянно пыталась удержать жалкие крохи здравого смысла, но те торопливо расползались в стороны и исчезали, скрываясь во мраке.

— Но как? Что это такое? Здесь же позавчера было болото, не могло оно превратиться в озеро, — забормотала она, сев на землю и сжав голову руками. Глаза её дико обшаривали поверхность воды в надежде заметить хоть малейший намёк на заболоченность, но безрезультатно. Юля на мгновение подняла голову, посмотрев на брата, и сразу же стала разглядывать озеро снова. Взгляд её скользил по песку, по прозрачной воде, по собакам, зашедшим в озеро.

— Я, кажется, схожу с ума. Лес есть, собаки есть, вода есть, а болота нет. Это безумие, этого не может быть. Просто не может быть и всё.

Егор осторожно заговорил, серьёзно обеспокоенный выражением лица сестры и истеричными интонациями её голоса:

— Юль, а может, ты ошиблась, и мы не по той дороге пошли, а?

Юля медленно покачала головой, не отрывая взгляда от поблёскивающей поверхности воды.

— Нет. Это первая тропинка, без ответвлений. И кроме того, помнишь, нам недалеко отсюда пришлось пробираться через завал из нескольких очень характерно упавших деревьев?

Егор кивнул, соглашаясь. Деревья и в самом деле упали необычно — через равные промежутки одно, затем два, три, четыре и в обратном порядке.

— У одного из них сучок странной формы. Я позавчера, перелезая, зацепилась за него и осветила его фонариком. Он мне понравился, и я его сфотографировала.

Юля протянула телефон брату. Егор посмотрел на фотографию сучка, на который и сам обратил внимание несколько минут назад. Он вернул телефон сестре и сел рядом, без единой мысли в голове глядя на озеро. Затем он встал, подошёл к кромке воды и принялся внимательно изучать дно, прекрасно различимое даже в сгущающихся сумерках — настолько прозрачна была вода. Закончив с осмотром дна, он перевёл взгляд на берега, не имеющие ни малейшего намёка на топь.

Юля поднялась и сказала:

— Ладно, давай пройдём по берегу и выйдем к мосту. Может быть, есть какие-нибудь естественные причины этому. Если за тем мостиком есть деревня, а в ней люди — мы можем попытаться узнать, в чём тут дело.

Они обогнули озеро и вышли к тому месту, где позавчера был ручеёк с перекинутым через него мостом. И тут у Юли в прямом смысле подкосились ноги, и она села на землю. В этот момент она и в самом деле была близка к умопомешательству. Рассудок её извивался и сворачивался, пытаясь спрятаться сам в себя. Чтобы удержать его на месте, Юля стала неотрывно смотреть на развалившихся на земле в ожидании Ангару и Алтая как на что-то безусловно привычное, нормальное и разумное. Эта зацепка немного помогла ей, и рассудок перестал судорожно дёргаться, но оглушение никуда не исчезло.

— Нет! Ничего нет! — хрипло пробормотала она, отведя взгляд от собак и глядя на мелкую речку, вытекающую из озера. На всём обозримом пространстве не было и намёка ни на тропинку, ни на мостик.

— Ничего! Я сейчас сойду с ума.

Юля закрыла глаза и начала с силой тереть лицо, чувствуя, как рассудок, не сумев осуществить первоначальный план по сворачиванию в самого себя, сейчас пытается просто съехать в сторону, бросив её на произвол судьбы. Несколько минут она сидела, закрыв лицо руками, пока Егор с острой тревогой смотрел на неё, не зная, чем помочь. После отчаянных усилий Юле удалось поймать рассудок и водворить его на место. Она убрала руки от лица и сказала:

— Нам необходимо будет сходить сюда завтра. Мне, знаешь ли, очень любопытно — позавчера я была не в нашей реальности или мы сейчас не в ней.

Несмотря на лёгкие нервные тики, пробегавшие по лицу Юли, выглядела она нормально, и голос её звучал спокойно. Егор выдохнул и расслабился, поняв, что опасность миновала, хотя, может быть, и временно.

Домой они отправились той же дорогой, что и пришли, не рискуя слезать с неё в лес. Пусть даже эта тропинка и не давала гарантии, что их не занесёт куда-нибудь не туда, но всё же она внушала надежду, что всё обойдётся.

Мангусты облегчённо выдохнули, оказавшись на знакомом поле, где они провели столько времени, изучая Икса, и Юля впервые с того момента, как они отправились к дому, заговорила:

— Мир Икса — допустим, мало ли, сколько миров существует. Сны — тоже понятно. Точнее, непонятно, но сны на то и сны, чтобы в них могло быть что угодно. Но наш мир, оплот надёжности, неизменности, такой реальный и на тебе… — Юля покачала головой.

Егор не ответил. Одно из двух — либо сестра действительно сходила с ума, и это внушало ему серьёзную тревогу, либо всё было так, как она говорила, и тогда то, что он всегда считал само собой разумеющимся — безусловная и неопровержимая реальность этого мира, показало ему фигу и сбежало, и он не знал, что было хуже.

В молчании они дошли до дома, молча запустили собак и закрыли калитку, молча и с трудом, еле передвигая ноги, поднялись на второй этаж и разошлись по комнатам. Скорее всего, они так и промолчали бы до следующего утра, если бы Егору не пришло в голову посмотреть на часы. Секунду спустя он влетел в комнату сестры, задыхаясь, и с выпученными глазами. Юля уже легла и сейчас смотрела на Егора с выражением спокойной обречённости, завернувшись в одеяло.

— Что ещё случилось? — голосом, лишённым и малейшего намёка на какие-либо эмоции, поинтересовалась она.

— Ты время видела? — выпалил брат.

— Нет.

— Знаешь, сколько мы гуляли?

— Нет.

— А как ты думаешь?

— По моим расчётам часов семь, учитывая расстояние и тот факт, что мы много времени провели у озера.

— А как ты отнесёшься к такому факту — нас не было дома всего четыре часа?

— В принципе, я сегодня уже ничему не удивляюсь, лимит исчерпан, но всё равно — не может быть.

— Четыре часа, — повторил Егор. — Посмотри на свой телефон.

Убедившись в этом, Юля задумчиво перевела взгляд на брата.

— Ну и как это объяснить и как к этому относиться?

Егора вдруг отпустило. Он расслабился и пожал плечами.

— А никак, — сказал он спокойно, — просто никак. Плюнуть и лечь спать, всё равно объяснений нет.

— Вот и ладушки, но завтра мы в то место сходим.

— Сходим, а сейчас будем приводить мозги в порядок.

На следующий день Мангусты отправились к озеру и обнаружили его на том же месте. Не задерживаясь около него, они прошли вдоль ручья, убедившись, что никакой деревни там нет, затем вернулись домой и выяснили, что прогулка заняла семь с половиной часов.

— Юль, тебе сколько ещё осталось работать над вопросом Икса?

— Не знаю точно, где-то неделю, а что? — Юля оторвалась от компьютера и посмотрела на брата.

— Я завтра уезжаю и вернусь только через четыре дня — два экзамена почти подряд. Времени у нас остаётся всё меньше и меньше — ты же видела, как он близко, и я хотел бы узнать, сможем ли мы отправиться к нему, когда я вернусь.

Юля побарабанила пальцами по столу и отвернулась.

— Я попытаюсь, — не оборачиваясь, ответила она

— Юль, — тихо позвал её брат, — тебе это тоже не нравится?

— Ты о том, что он должен быть уничтожен?

— Да.

— Не нравится, причём совсем. Но я не вижу другого выхода. Мы знаем, зачем он ползёт к деревне. Что мы можем предложить ему взамен?

— Ничего, — отозвался Егор. — Но смотри, он не может нарушить данное слово, ты это знаешь. Может, попробовать подловить его и связать обещанием не вредить никому — и деревня, да и не только, цела, и он будет жить.

Юля внимательно посмотрела на брата.

— Ты понимаешь, — негромко заговорила она, — на что ты хочешь его обречь? Даже если нам и удастся придумать подобное, и он даст такое обещание, это будет означать не что иное, как медленное, долгое угасание на расстоянии вытянутой руки от цели. Танталовы муки по сравнению с этим ерунда. Он знает, что может получить шанс обрести свободу и вот: первый шаг к этой цели — поглощение деревни. И он остановлен. Вплотную к ней он останется навсегда, постепенно умирая, теряя энергию, ведь восстанавливаться она не будет, обречённый на исчезновение, если останется, и на разрушение, если пойдёт дальше. Злейшему врагу не пожелаешь.

Егор закусил губу, размышляя над словами сестры.

— Получается, смерть в любом случае? — спросил он.

— Получается, так.

— И это необходимо сделать нам.

— Да.

— Идти к нему, общаться, разговаривать, выкачивать информацию, для того чтобы он был уничтожен.

— Да.

— А мы сможем жить потом, после этого? Как можно сделать такое и продолжать жить, как ни в чём не бывало?

Откинувшись на спинку стула, Юля в упор смотрела на брата.

— Во-первых, это ещё надо сделать, а мы до сих пор не имеем ни малейшего представления как. Во-вторых, сможем или нет жить — это нам решать, потом. Если оно будет, это потом. Мы ведь опять в тупике. Мы знаем о нём больше, чем кто-либо из живших на Земле за всё время её существования, и что? Мы упёрлись в глухую стену. Он в любой момент может уйти в мир, где его не достать, где, как он сам говорил, для него нет смерти. Нереально сделать так, чтобы он мгновенно оказался на Солнце. Даже мощный взрыв здесь не поможет — Солнце на какое-то время будет закрыто пылью и этого времени ему с запасом хватит, чтобы уйти. Это днём. А ночью он неуязвим в принципе.

Юля задумчиво посмотрела на руки и тихо продолжила:

— Знаешь, когда я была ещё совсем маленькой, при словах, что не бывает безвыходных ситуаций, мне представлялась всегда одна и та же картина: тоннель, рассекающий скалы, с неровными стенами, уходящими ввысь; голубое небо сверху, гладкий пол внизу. Ширина тоннеля метра два с половиной и по нему едет огромный грузовик или, скорее, фура — огромная, от стены до стены, не оставляя просвета. Кабина стальная, доходит до земли, стёкла отбрасывают блики и не видно, что внутри. Высота такая, что её не перепрыгнешь, хотя вот оно, спасение — вплотную. Она едет не очень быстро, километров тридцать в час, но мне хватит — я бегу перед ней. И вопрос — какой выход может быть из этой ситуации?

Она глубоко вздохнула.

— Сейчас у нас шансов найти выход больше, точнее, они у нас просто есть. Мы ещё не всё узнали, что можно. Но какой бы ни был выход, для нас он в любом случае ведёт только через смерть — нашу или Икса.

— Но это же страшно, — голос Егора дрожал, — он ведь живой, он умеет мыслить, он принял нас — как можем мы желать убить его?

— А ты подумай так — это чистая математика. Он один. Даже если взять всех присоединённых, получится несколько тысяч, десятков тысяч, от силы. Сколько людей на Земле? То-то и оно. Причём живых, не мёртвых.

— Но он же разумен, с ним можно разговаривать, он может изменить мнение, если считает, что был не прав — дал же он согласие ответить на два вопроса, какие бы они ни были. Он ведь согласился, потому что признал, что хоть и не солгал, формально, но ошибся. С ним можно договориться.

Юля искренне сказала:

— Егор, если ты сможешь найти выход там, где я вижу только глухую стену, я буду рада. Больше того, я буду счастлива. Мне не нравится ситуация, в которой мы оказались, где смерть и на одной, и на другой чаше весов. Я не свихнулась ещё только потому, что запрещаю себе об этом думать. Так что если тебе это удастся… — она криво усмехнулась и пожала плечами.

— Вокруг нас не вечность, у нас времени совсем мало, но, может быть, выход будет найден.

— Посмотрим, — кивнула сестра и снова повернулась к компьютеру.

Егор уже собрался уходить, когда мысль, пришедшая к нему в голову, остановила его, и он взволнованно заговорил:

— Юль, люди, что привели к Иксу деревню, нам надо спросить его о них! Может, это и есть тот самый другой выход.

Юля отвернулась от компьютера и пристально посмотрела на брата.

— А ты дело говоришь, Егор, — медленно сказала она, — возможно, я и ошиблась, когда заявила, что мы знаем о нём больше, чем кто бы то ни было.

— Совершенно верно! — воскликнул Егор. — Кто знает, что может открыться!

— Да, первый же наш вопрос будет о них.

Егор уехал, и Юля с головой погрузилась в добывание информации для Икса, временами прерываясь на прогулки с собаками и посещение Призрачного мира. При первом её появлении Икс отреагировал незамедлительно, рассчитывая получить то, что было ему необходимо.

— Нет, пока ещё нет, я сюда пришла не для этого, — объяснила Юля, — просто меня этот мир интересует сам по себе.

Она бродила там, пытаясь понять, как же он выглядит на самом деле, с помощью намерения создавая различные объекты из пластичной реальности этого мира, и наблюдала как они исчезают, лишённые притока её энергии. Первое время Икс сразу проявлялся, едва Юля оказывалась там, но затем, после её предложения: «Тебе же всё равно, где мы находимся — в мире огня или мире воды, слышать ты нас можешь и там, и там. Когда информация будет готова, я сообщу об этом, находясь в своём мире, и после этого приду. Если я прихожу без предупреждения, то не стоит и обращать на меня внимание», перестал тратить энергию на поддержание связи с ней, позволив ей беспрепятственно заниматься своими изысканиями в попытках определить возможности Призрачного мира.

Кстати, после нескольких посещений она позвонила Егору.

— Знаешь, любопытная вещь. По всей видимости, где бы мы ни пытались войти в Призрачный мир, мы всё равно окажемся рядом с Иксом — он как магнит для нашего намерения.

— Да, весьма интересно, — согласился Егор, — и, выходит, как бы далеко друг от друга мы ни находились здесь, мы легко можем встретиться там. Достаточно будет просто войти.

— Получается, так, но сможешь ли ты позволить себе это, находясь в общежитии?

Егор нехотя признал:

— Нет, здесь не удастся, слишком много людей, некуда спрятаться. Но ничего страшного, я скоро приезжаю, а у нас такой проблемы нет. Вот ещё, Юль, как ты думаешь, что это за светлое пятно в Иксе?

— Ну, в принципе, — с сомнением, неуверенно заговорила Юля, — он сам сказал, что это его смерть.

— Поправочка, не сказал, а думает так. Он сам не знает. И кстати, он и не он вовсе, а оно, Иксо, так сказать.

— Во-первых, «он» — удобнее, во-вторых, как совершенно справедливо выразился сам Икс — так короче, а в-третьих, ему всё равно до лампочки. А что касается пятна, я не знаю, Егор, я пыталась сообразить, но никак. Для себя я называю его Оком Икса.

Брат искренне удивился.

— Оком? Но почему оком? Скорее, это сердце Икса, чем глаз, какой же это глаз, если он внутри?

Даже через телефон брат понял, что Юля пожала плечами.

— Третий глаз, воистину. Понимаешь, сердце — это то, что является неотъемлемой частью живого существа. Так сказать, плоть от плоти, имеющая ту же природу. А глаз — это светоч души, окно в другой мир и в принципе вещь совсем иного рода. А учитывая, что это светлое пятно сильно отличается от самого Икса, то вывод очевиден — это скорее глаз, чем сердце.

Пока Юля произносила эти, уже заранее обдуманные ею слова, её пронзила мысль или, скорее, воспоминание, и она застыла с раскрытым ртом.

— Помнишь, Егор, — осторожно заговорила она, — я тебе ещё несколько лет назад рассказывала один сон, в котором были кровь, жертва, необходимость убить и нежелание это делать.

— Да, что-то такое было, — согласился брат.

— Так вот, если ты помнишь, в этом сне мне было сказано, что моя задача узнать, что делать с глазами и тогда загадка будет решена. А если ещё учесть, что в этом же сне фигурировал человек с одним глазом, то это же полная калька нашей ситуации, приснившаяся мне не то два, не то три года назад. И что же это такое?! — голос Юли звучал потрясённо, — другая интерпретация, но суть та же самая!

— Да, — откликнулся Егор, — но чтобы ответить на твой вопрос, надо в первую очередь знать, что такое сны вообще.

— Ты прав, не будем ломать голову над попыткой объяснения, фактов всё равно слишком мало для того, чтобы делать какие-либо серьёзные выводы. Лучше расценим это как руководство к действию, указание направления. Кстати, к вопросу об указании направления: в моём сне была ещё и некая третья сила, стоящая за тем несчастным одноглазым. Хотелось бы знать, имеет это какое-нибудь отношение к нашей ситуации. И вообще, знаешь, — со вздохом сказала она, — несколько лет уже прошло, а мне до сих пор обидно, что я так и не узнала, что должна была увидеть.

Юля замолчала, вспоминая, что ещё хотела сказать.

— А-а! Вспомнила! — воскликнула она. — Когда мы вошли в Призрачный мир и оказались в райском саду, помнишь?

— Ну конечно, могла бы не спрашивать.

— Нам надо будет не забыть и обязательно спросить Икса, на что он воздействовал в этот момент — на наше сознание или менял Призрачный мир. Мы же с тобой тогда обсуждали увиденное — расхождений не было.

Егор подумал немного и спросил:

— В чём разница, не пойму, нам-то что с того?

— Разница огромна, — убеждённо ответила сестра, — если было воздействие только на сознание — это одно, это только его способность и сила, а если он изменял сам Призрачный мир — о-о, это совсем другое, значит, мы также можем попытаться это сделать, пусть и не в таких масштабах.

— Но мы и так можем его менять, — пытаясь понять, о чём говорит сестра, возразил Егор.

— Так, да не так. То иллюзия для одного, только для создателя её. А я говорю о таком изменении, которое будет видно и другому, без предварительного подробного разъяснения, что он должен увидеть. Короче говоря, тот, кто придумывает эту иллюзию, должен сделать её настолько реальной, что она станет видимой и для другого.

— Я понял, — задумчиво сказал Егор, — что-то в этом есть. Я пока не могу представить, как бы нам это могло пригодиться, но что-то в этом точно есть.

— О практической пользе будем потом рассуждать, а пока надо просто выяснить: возможно это или нет.

Егор кивнул, забыв, что говорит по телефону, и тихо сказал:

— С тех пор, как мы там побывали и поняли, что мир тот действительно призрачный, я всё думаю, каков он на самом деле? Не такой, каким мы его видим, а какой он есть изначально.

— Ага, вещь сама по себе, — хмыкнула Юля. — А ты в курсе, что в физике существует такое понятие, как невозможность отделить наблюдаемое от наблюдателя? Но если серьёзно, я пыталась это сделать, попытаюсь и ещё. Но пока полный ноль. Понимаешь, даже если картинка начинает растворяться и возникает пустота, где гарантия, что эта пустота не есть порождение моего же воображения? Я просто жду, что она должна появиться. Это заколдованный круг и я пока не вижу, как можно было бы его разорвать. Это можно сделать, имея, так сказать, точку опоры снаружи, а я нахожусь внутри и как выйти, не знаю. Да и другая вещь — я могу менять картинку по своему усмотрению, но это ничего не значит, это можно делать и во сне, даже не осознавая, что находишься во сне, но вопрос в том: что я меняю? Понимаешь, если я работаю с глиной или другим пластичным материалом, я придаю ему форму также, но я хотя бы знаю, с чем работаю, я вижу сам материал, здесь же не имею понятия даже близко. Только результаты изменения, а этого катастрофически мало. Но хватит об этом. Я, собственно, позвонила только сообщить о том, где оказываешься, войдя в Призрачный мир.

— А, ну да, я так и понял, — совершенно серьёзно отозвался Егор, — тогда давай прощаться.

— До встречи.

— Ага.

Через несколько минут после того, как Юля положила трубку, внимание её привлёк осторожный стук в дверь. Несколько удивлённая, она предложила войти. В комнату зашла Марина, и Юля вдруг обратила внимание, каким измученным выглядит лицо сестры. Белые круги вокруг глаз и сероватый оттенок кожи выдавали предельную измождённость, а затравленное выражение глаз уточняло, что усталость была не столько физического, сколько душевного рода. Юля с горечью осознала, насколько за последние недели она отдалилась от остальной части семьи, не встречаясь с родными порой целыми днями, и сейчас внешний вид сестры заметно испугал её.

— В чём дело, Марин? — спросила Юля, с тревогой замечая и другие признаки внутреннего хаоса, охватившего сестру — еле заметно дрожащие руки и беспорядок в одежде всегда такой аккуратной Марины.

Сев в кресло напротив, Марина с силой сцепила руки и, наклонившись, прижалась к ним лицом.

— Марин, да в чём дело? Что с тобой? — чувствуя, как бешено заколотилось сердце и пересох рот, воскликнула Юля.

Марина подняла голову и, глядя куда-то в сторону, бесцветным голосом заговорила:

— Я больше не могу. Я видела, как ты нас избегаешь, и не хотела тебе мешать, но сейчас мне необходимо с кем-нибудь поговорить, иначе я сойду с ума. А кроме тебя мне говорить не с кем.

Юля убеждающе заговорила, наклонившись к сестре:

— Я тебя не избегала, честное слово, просто сейчас я очень занята и… — но осеклась, увидев, как сестра, не веря ей, качает головой.

— Избегаешь. После того разговора и ты, и Егор ведёте себя почти как чужие нам, но сейчас это неважно. Мне очень плохо и нужна помощь, и ты единственная, к кому я могу обратиться.

— Я слушаю тебя, — стараясь говорить максимально ровно и спокойно, сказала Юля.

— Помнишь те слова, что ты мне тогда сказала, о том, что если что-то очень хочешь, то это обязательно получится?

Юля кивнула, нахмурившись.

— А так же, что решение нашей с Андреем проблемы не может зависеть от меня одной?

— Да, я помню, но к чему ты это говоришь?

— Я много размышляла над этими словами, пытаясь понять, как можно было бы наладить, вернуть как раньше отношения с Андреем. И всё упорнее мне в голову приходила мысль… Андрей ведь очень гордый, ты знаешь, он никогда не признает, что был неправ или ошибался, и он, решив действовать определённым образом, никогда не меняет своего решения.

Юля под нос себе пробормотала: «Не гордость, а чувство собственной важности и ослиное упрямство».

— Прости, что ты сказала? — переспросила Марина, впервые подняв глаза на сестру.

— Нет-нет, ничего, продолжай.

— А тут, во время очередной ссоры, я ему сказала то, что никогда не должна была говорить… — Марина внезапно замолчала, и лицо её сморщилось в отчаянной попытке удержать слёзы, — я ведь на самом деле так даже и не думаю, ты же сама знаешь, что это совсем не так.

— Не как?

— Я его назвала приживалом, не имеющим собственного угла и живущим за наш счёт, — прошептала Марина и истерически выкрикнула, — а ведь это совсем не так! Ты же знаешь, он буквально спас нас после смерти бабушки, если бы не он, я просто не знаю, как бы мы смогли прожить.

Юля кивнула — это было правдой. Придя в их семью, Андрей без малейшего возражения, с полной готовностью принял на себя ответственность за младших сестру и брата своей жены, и отнёсся к ним, без преувеличения, как к своим родным детям.

— Естественно, что он всегда жил у нас — это было единственно правильным решением.

И снова Юля кивнула. Ту квартиру, где он родился и вырос, Андрей целиком оставил своей сестре, уже имеющей к тому моменту нескольких детей, а сам снимал другую. Так что вопрос, где он и Марина будут жить, даже не обсуждался.

— Конечно же, он был оскорблён. Я сразу же поняла, что сказала лишнее, начала извиняться, умоляла меня простить, но Андрей ничего не хотел слышать. Он заявил, что приживалом быть не желает и оставляет наш дом навсегда. А как я уже говорила, одна мысль преследовала меня неотступно. Единственное, что могло бы заставить Андрея изменить своё решение без ущерба для собственной гордости…

На этих словах лицо Юли злобно искривилось, но Марина, по счастью, смотрела только на свои сцепленные руки.

— …это… — голос её пресёкся. После долгой паузы она с трудом продолжила, — это болезнь Машеньки. Тяжёлая болезнь. Никто бы тогда не смог упрекнуть Андрея в том, что он сдался, пошёл на попятный. Я понимала, что думать так нельзя, но ничего не могла с собой поделать… — последние слова Марины захлебнулись в рыданиях, и долго сдерживаемое страшное нервное напряжение прорвалось сейчас в истерике.

Юля сидела, отстранённо глядя в пол и ожидая конца истерики. В принципе, Марина могла не продолжать, итог её рассказа был ясен. Единственная мысль угнездилась в Юлиной голове: «Твою мать…».

Слёзы закончились, и голосом, прерываемым судорожными всхлипами, Марина продолжила:

— Машенька заболела. Мы отвозили её ко врачам, диагноз пока не подтверждён, но подозрения самые плохие.

— Что?

— Полиомиелит.

— Когда она заболела? — тихо спросила Юля.

— Месяц назад проявились первые симптомы, но мы не думали, что это так серьёзно, хотя и решили на всякий пожарный сдать разные анализы, а неделю назад… — Марина резко замолчала, вдавив почти до крови ногти в ладони.

Юля закрыла глаза, чувствуя свинцовую тяжесть в груди и чувство вины, начинающее медленно поднимать голову.

— Пока только подозрения, ничего определённого?

— Пока да. Результаты исследований будут готовы завтра и… Юль, я боюсь, безумно, а что если она… — Марина замолчала. Справившись с собой, она почти шёпотом продолжила, — ведь это из-за меня. Я хотела, чтобы это случилось. Я не хотела, чтобы она заболела, но только её болезнь могла бы вернуть Андрея. Ты понимаешь, я своими руками, практически, возможно убила свою дочку!

Лицо Марины стало страшным — белое, без единой кровинки, и горящие безумием глаза.

Юля молчала, не зная, что можно сказать, чтобы успокоить сестру. Закусив костяшку пальца, она напряжённо размышляла, пытаясь при этом не дать вползти внутрь ужасу и безысходности.

— Послушай, Марин, — медленно заговорила она, решив придумать что-то по ходу, — во-первых, результатов, плохих результатов, я имею в виду, ещё нет. Так что есть весомый шанс, что всё обойдётся. Ты сама говорила, что это подозрение, а не уверенность. И, кроме того, — Юле пришла в голову удачная мысль и она быстро наклонилась к сестре, не сводящей с неё глаз, — смотри, что получается: если, как ты считаешь, болезнь Маши — твоя вина, то в таком случае ничего страшного нет, если это и в самом деле так.

— Почему? — едва дыша, спросила Марина.

— Да потому что если ты настолько сильна, что просто намерением вызвала болезнь Маши, то с таким же успехом ты можешь отозвать её обратно. Ведь не хотела же ты и в самом деле какого-нибудь нехорошего исхода? — Юля вопросительно подняла бровь.

— Да что ты такое говоришь?! — потрясённо прошептала Марина.

— Вот и я о том же. Если дело в тебе, то болезнь абсолютно точно не окажется серьёзной. А если дело не в тебе, то болезнь всё равно может оказаться несерьёзной — не всегда же полиомиелит смертельно опасен, а в случае худшего варианта ты не можешь винить в этом себя.

Марина с робкой надеждой смотрела на сестру.

— Знаешь, сейчас, если это действительно так, я хочу, чтобы дело было во мне.

Юля кивнула и спросила:

— А где она сейчас? В больнице?

— Да. Там уйма врачей, её осматривают, делают всевозможные анализы, а нас с Андреем выгнали до завтра. Завтра мы с ним поедем опять туда и на месте уже будем ждать результатов.

— А как Андрей?

— Очень плохо. Он просто с ума сходит, может сам заболеть.

— Ещё чего не хватало! — испуганно воскликнула Юля. — Слушай, лучше езжайте завтра на такси, пока он в таком состоянии, за руль ему садиться не стоит.

— Да, я поговорю с ним. Он сейчас совсем не в себе, мечется по комнате, а о завтрашнем дне и думать боится. Попробую его успокоить и убедить не вести машину.

— Хорошо, Марин, и сразу же, как результаты будут готовы, звони мне, я буду ждать.

— Обязательно. Спасибо, что согласилась со мной поговорить, — сказала Марина, поднимаясь, — я пойду к Андрею.

— Давай.

Юля встала проводить до двери сестру, немного успокоенную разговором, а главное, необходимостью о ком-то позаботиться. Она закрыла за Мариной дверь, вернулась обратно и легла на кровать, вытянувшись и закрыв глаза.

«Месяц, месяц уже Машка болеет, возможно, умирает, а я, тупая, слепая идиотка, безмозглая корова, ни черта об этом не знаю. Веду тут беседы об отвлечённых материях, в то время как…».

Юля резко поднялась с кровати и прошла к компьютеру. Сев на стул перед ним, она с ожесточением уставилась на экран и продолжила читать текст, висящий там с того времени, как пришла Марина, яростно пытаясь заставить себя сосредоточиться, но в голову, прогоняя концентрацию, лезли жуткие картины. Юля боролась с собой, отчаянно препятствуя их появлению, но одна из них победила её, потряся до основания и надолго выбив из колеи. Во время очередной попытки сосредоточиться на тексте ей представилась на редкость яркая и живая сцена — она подходит к гробу, в котором лежит Маша, и наклоняется над умершей, и в этот момент откуда-то снизу, из-под гроба, ей в лицо бросается неимоверно жуткая и мерзкая тварь. Юля видела её с предельной отчётливостью — та часть, которую можно было разглядеть, составляла около полуметра в длину, тёмно-коричневого цвета, голова без шеи росла сразу из плеч. Тварь смотрела с таким выражением направленной злобы и ненависти, что Юлю охватил ужас. Руки твари, имеющие на один сустав больше, чем у человека, тонкие и длинные, заканчивались пучком таких же тонких, длинных и многосуставчатых пальцев, количеством не меньше шести. И эти руки были вытянуты вперёд, целясь Юле в лицо. Тварь не долетела до Юлиной головы сантиметров пятнадцати и исчезла. Видение заняло от силы секунду, но вызвало у Юли состояние дикой паники. «Что же это такое? — шептала она, — эта тварь, она же совсем как живая, и выражение её лица… Если не считать отсутствия безумной радости, точь-в-точь как у той, что вселилась в Алтая.».

Выражение и в самом деле было жуткое — воплощённая нацеленная ненависть и стремление убивать. Бросаясь Юле в лицо, тварь смотрела на неё в упор.

«Она исчезла, но значит ли это, что она не долетела? Может быть, она уже во мне. Не дай бог!»

Юлю передёрнуло от ужаса. Она снова и снова вспоминала, как это было, с удивлением понимая, что произошло наложение трёх картин одновременно: она сидела перед компьютером, глядя на него, она подходила к гробу и наклонялась над мёртвой Машей, и тварь, окружённая тусклым серым светом, бросалась ей в лицо. Как видение гроба относилось к миру Юли, так и тварь относилась к видению гроба — три уровня, три слоя реальности, наложенных один на другой, и каждый из них выглядел настоящим.

Какое-то время Юля сидела, задумавшись и закусив губу, затем встала, тщательно закрыла дверь на замок и легла на кровать.

Светло-серое освещение, плывущая на грани восприятия картинка — Призрачный мир. Икс, за последнее время привыкший к визитам Юли, никак не отметил очередное её появление. Юля со страстной мольбой заговорила:

— Икс, необходима твоя помощь, крайне. В счёт будущих вопросов. Обещаю ответить на любой.

— В чём дело?

— Ты можешь сказать мне, насколько больна моя племянница Маша? Она не связана с тобой ничем, но она моя кровная родственница, и я знаю её с рождения. Если ты в состоянии её определить, умоляю, скажи мне, как она!

— Через временное присоединение тебя.

— Да!

— Сколько займёт времени — неизвестно.

— Неважно, лишь бы получилось.

— Ты не являешься Верховной, поэтому гарантии нет, связь может быть очень нестойкая или вообще отсутствовать.

— Сделай всё, что можно.

— Думай о ней, представляй её, сосредоточься полностью, когда я буду тебя присоединять.

Темнота, ощущение нитей, тянущихся из тела во все стороны, что-то высасывает, вытягивает жилы, ощущение Маши, оно становится всё сильнее, сильнее, чёрный провал.

Юля пришла в себя, лёжа на траве Призрачного мира.

— Ну как? — сипло спросила она, чувствуя себя полностью обессиленной.

— С уверенностью могу утверждать — физически она здорова. Связь была очень чёткая и сильная. Ошибки быть не может.

— Спасибо, — прошептала Юля, чувствуя, как по щекам текут слёзы, — как и обещала, отвечу на любой, абсолютно любой вопрос.

— Когда понадобишься, позову.

Юля открыла глаза, лёжа на кровати. Несколько секунд она не шевелилась, приходя в себя, а затем рванула к двери. Какое-то время она отчаянно дёргала ручку, забыв, что сама же закрыла дверь на замок. Вспомнив об этом, Юля повернула ключ и помчалась вниз по лестнице к комнате супругов. Уже находясь вплотную к двери, она еле успела сообразить, что нужно постучать.

— Открыто, — раздался голос Марины.

Распахнув дверь, Юля вошла и остановилась на пороге. На неё посмотрели две пары глаз — Андрея, сидящего на полу возле кровати, обхватив голову руками, и Марины, ласково поглаживающей его по плечу.

— Юленька, что случилось, почему ты с таким видом влетела к нам? — спокойно, хотя и удивлённо спросила Марина. Вдруг лицо её исказилось, и она, вскочив с кровати, подбежала к Юле и вцепилась ей в плечи. — Что, был звонок, а мы не слышали? Говори! — начала она трясти сестру.

С трудом вырвавшись, Юля сказала:

— Нет, звонка не было, но я по поводу Маши. Я могу абсолютно точно утверждать, что физически она не больна.

Андрей также подбежал к Юле, и супруги наперебой, перекрикивая друг друга, закричали:

— Это точно?

— Что значит «физически»?

— Кто тебе сказал?

— Откуда ты знаешь?

Ошеломлённая, Юля сделала шаг назад. Супруги последовали за ней, заставив её отступить ещё дальше, в коридор.

— Кто сказал, это неважно, — придя в себя, заговорила Юля, — но сведения достоверные. Головой ручаюсь, Машка здорова.

— Но кто тебе сказал? — настаивала Марина, с недоверием вглядываясь в сестру.

— Э-э, один знакомый, — с трудом подбирая слова, ответила Юля, — он в этих вопросах никогда не ошибается и никогда не врёт. Я с ним связалась, объяснила ситуацию, и он заверил меня, что Маша физически здорова — это его слова. Ему не то чтобы можно верить — сказать так, это ничего не сказать. Если он заявил, что Машка не больна, значит, так оно и есть.

— Твой знакомый — экстрасенс? — неподвижно глядя на Юлю, спросил Андрей.

Юля замялась.

— Ну, наверное, можно сказать и так, хотя я не знаю, можно ли его подобным образом определить. Но то, что я знаю точно — если он так сказал, значит, так оно и есть.

— Он никогда не ошибается? — спросила Марина, едва сдерживая радость и начиная уже верить сестре.

— В этих вопросах — никогда, — твёрдо сказала Юля.

— Слава Богу! — Марина, внезапно почувствовав слабость, осела на пол. Сила убеждённости Юли в том, что Маша здорова, была столь велика, что Марина безоговорочно ей поверила. — Слава Богу! — снова повторила она, закрыв лицо руками.

Андрей отнюдь не был так доверчив, но, посмотрев на жену, решил ничего не говорить.

— Ну, тогда я пошла, до завтра, — сказала Юля, не желая мешать супругам.

Следующий день доказал правоту Икса, и до предела счастливые супруги привезли Машу домой. Медико-психологический консилиум вынес вердикт — диагноз не подтвердился и все анализы в норме, но напряжённая обстановка в доме и намечающийся развод родителей вызвали появление опасных симптомов, а дальнейшая дестабилизация психики ребёнка может привести к серьёзному ухудшению здоровья Маши.

Вердикт врачей вызвал такие последствия: разговоры о разводе были прекращены, а Марина, выловив вскоре Юлю, с ужасом и восторгом одновременно прошептала:

— Ведь это всё из-за меня, я именно этого и хотела — болезнь Маши, вернувшая Андрея, но которой не было! Это всё из-за меня!

И Андрей с напряжённым интересом стал рассматривать Юлю всякий раз, как видел её. Однажды он не выдержал и решил поговорить с женой:

— Что ты можешь сказать об этом странном случае? Абсолютно необъяснимо. Что за мифический знакомый, если она почти ни с кем не общается? Который, к тому же, то ли экстрасенс, то ли нет. Или она, решив нас успокоить, случайно оказалась права?

— Да какая разница, Андрей, право слово — оказалась права и замечательно, что тебе ещё надо?

Андрей промолчал, но вопрос, почему Юля была столь уверена, въелся в него намертво.

— Икс, если есть возможность, подожди, пожалуйста, до завтра, когда приедет Егор, — попросила Юля. — И прошу тебя, — добавила она, так как до сих пор ещё не пришла в себя от внезапного и неожиданного перемещения, — не надо меня так вытаскивать, я же погибнуть могу. Мне сейчас страшно представить, что с моим телом могло случиться.

Дело в том, что Юля спокойно поднималась в собственном доме по лестнице, собираясь тихо-мирно почитать на сон грядущий, и рассчитывала уже через несколько секунд забраться под одеяло. А тут, на тебе, мгновение — и она в Призрачном мире.

— Могу, нет, для тебя пока не существует другого способа, тело в порядке, не пострадало, — Икс последовательно и методично ответил на все вопросы.

— Ну, в таком случае хотя бы не тогда, когда я могу свалиться без сознания посреди дороги, или на прогулке с собаками, или если я вдруг высунусь из окна, в конце концов. Словом, когда потеря сознания не будет столь критичной. Ты же можешь определить, что я или Егор делаем.

— Нарушение договора — читать ваши мысли.

— В данном случае нет, — убеждённо сказала Юля.

— Договор меняется?

Юля мгновенно насторожилась.

— Нет, — ответила она напряжённо, — ни в коем случае. Но только тогда, когда ты захочешь втянуть кого-нибудь из нас к себе, проверяй, пожалуйста, что мы делаем.

— Хорошо. Впервые меня об этом просят, но хорошо.

Юля, успокоившись, проворчала себе под нос:

— Ещё бы, те жрецы всегда не меньше чем по двое ходили, да ещё и по ровным дорогам. Худшее, что могло с ними случиться, это свалиться с лестницы. Да и эта Morbus sacer им только на руку была, а мне нет. — Затем, повысив голос, — в таком случае, если ты не против, сейчас я уйду.

— Я предупреждаю — если Егор будет присутствовать, он так же будет вовлечён.

Юля застыла.

— Но как же так, — неуверенно проговорила она, — так нельзя! Эта сделка была только между нами, Егор здесь не причём!

— Если будет присутствовать, станет причём.

— Тогда нет, я отказываюсь, не надо его вовлекать.

Прошло несколько секунд, прежде чем Икс заговорил снова:

— Ты боишься, напрасно. Он будет только смотреть, наблюдать, ничего больше.

— Обещаешь?

— Я не лгу.

Юля глубоко вдохнула прохладный, лишённый запахов воздух. Задержав его в лёгких, она медленно выдохнула и сказала:

— Хорошо, я верю тебе. Если так — Егор будет только смотреть, я поговорю с ним. Теперь я могу идти?

— Да.

Егор приехал и сразу же попал под шквал информации, буквально сбивший его с ног. Ещё в прихожей, не успев ни разуться, ни снять сумку, он был вынужден сесть на стул — ноги отказались его держать, когда он услышал, что целую неделю Маша провела в больнице под угрозой нависшей над ней смерти.

— Неделю? — ошеломлённо прошептал он. — Но почему я ничего не знал? Почему нам ничего не сказали?

Юля пожала плечами.

— Сначала считали, что это всё ерунда, то, что с Машей, да ещё думали, что мы умышленно с ними не общаемся и просто не хотели лезть. А потом им уже стало не до того — их из больницы только на ночь выгоняли. — Юля вздохнула и добавила. — Кроме того, сколько раз мы уходили из дома, никого не ставя в известность, и не брали с собой собак. Марина говорила, что несколько раз стучала к нам, когда мы, по её мнению, были дома, и не получала ответа. Но ты бы её видел, Егор, — тихо сказала она, — когда Марина пришла ко мне сказать об этом. Врагу не пожелаешь увидеть близкого человека в таком состоянии. Ведь она себя винила в болезни Маши и, кто знает, может быть, это так и есть.

— Но почему?

— Андрей обиделся на неудачные слова и окончательно решил уйти, он же тебе не абы кто, — Юля саркастически хмыкнула, — а гордый и несгибаемый мужчина, ну а Марина подумала, что только болезнь Маши заставит его изменить решение. А тут как раз Маша и заболела.

— Как мужчина, — резко сказал Егор, — он в первую очередь должен заботиться о семье, а не впадать в идиотские амбиции.

— Ну, это ты так считаешь, — пожала плечами сестра, — а у Андрея свои представления на этот счёт. Как бы то ни было, Марина себя уже не винит, Андрей остаётся в семье, ну а Машка на данный момент полностью здорова.

Егор провёл рукой по лицу, растерянно глядя прямо перед собой, а затем перевёл глаза на сестру.

— Ну надо же, ведь могло чёрт знает что произойти, а мы бы и не копнулись. А Машка точно здорова, без обмана?

— Я к Иксу ходила, он гарантировал.

Егор успокоено кивнул.

— Сам понимаешь, люди могут ошибаться, и врачи не исключение. Необходимо было знать точно — больна она или нет. И если больна, то насколько. Но, как видишь, всё обошлось. Собственно, это вторая вещь, которую я тебе хотела сказать.

Юля помолчала, избегая смотреть на брата. Издав тяжёлый вздох, она продолжила:

— Я была в отчаянии, просто не в себе. Сам понимаешь, страх за Машку и всё такое. Я отправилась к Иксу, пообещав ответить на любой вопрос, который он задаст. Понимаешь, абсолютно любой. Лишь бы только он сказал, что с Машей.

Егор, закусив губу, смотрел на сестру.

— А почему так? — спросил он наконец. — Ведь у тебя была уже какая-то информация. Могла бы сообщить её в обмен на сведения о Маше. Ведь одному богу известно, что он может спросить, а не ответить нельзя.

— Я уже сказала, была не в себе. Понимаешь, в тот момент это казалось мне единственно правильным решением. Та информация, которую я собираю, это плата за сведения о самом Иксе, а тут совсем другого рода случай. — Юля снова тяжело вздохнула. — Ведь речь о Маше шла, я должна была предложить что-то иное.

Задумчиво кивнув, Егор сказал:

— Я понимаю, хотя Иксу, я думаю, было бы абсолютно всё равно, что получить взамен. Но обещание есть обещание и его уже не отменишь, с ним-то.

— Да, так что надо туда идти. И вот ещё, Егор, — сказала Юля с явной неохотой, — Икс сказал, что ты можешь присутствовать, но тогда будешь вовлечён, но тебя это не коснётся, ты будешь только смотреть. Сам решай: хочешь ты идти или нет.

— Этот вопрос даже не обсуждается, я бы пошёл, даже если бы нужно было не только смотреть. Но хотелось бы знать, что он имел в виду, говоря, что я окажусь вовлечён, но останусь только наблюдателем?

Юля усмехнулась, но усмешка получилась нервной.

— В прямом смысле: поживёшь — увидишь.

— Да уж, — бросив взгляд на закрытую дверь гостиной, Егор спросил, — а наши дома?

— Нет, на радостях поехали с Машкой в парк развлечений. У них, понимаешь ли, выбора нет. Врачи сообщили, что у неё неустойчивая психика и она очень ранимый, чувствительный ребёнок. И если Марина и Андрей не хотят, чтобы она действительно серьёзно заболела, им, хочешь не хочешь, придётся искать общий язык. Так что скандалов дома, во всяком случае, при Маше, больше не будет. — Юля язвительно усмехнулась. — Андрей сам так часто отправлял других к психотерапевтам, а сейчас их с Мариной самих обязали пройти курс у семейного психолога. Но сейчас они в любом случае счастливы, что она здорова, и пылинки с неё сдувают, боятся лишний раз голос повысить.

— Да, — философски заметил Егор, — нет худа без добра.

— Ну, мы пришли.

— Я знаю. Твоё предложение было очень кстати. В иной ситуации на этот вопрос вы бы отвечать отказались, но сейчас у вас нет выбора, — Икс обратился персонально к Юле, — и мне требуется твоё полное содействие.

То, что Икс обращался именно к ней, Юля поняла недвусмысленно и внутри у неё моментально всё сжалось.

— Слушай внимательно. Я заранее скажу, что собираюсь делать и что должна делать ты. Ты будешь ощущать Бога. Ты должна будешь этому сопротивляться как только сможешь.

— Но ведь люди разные и моя реакция не может быть критерием для остальных, — слабо возразила Юля.

— Не настолько разные. Затем я верну твоё сознание в твоё тело, оставив его под своим контролем. Ты пойдёшь, убьёшь, кого скажу, затем себя.

У Юли потемнело перед глазами. Она обернулась к брату, ища поддержки, но Егор сам был оглушён и неверяще смотрел на сестру.

— Я не стану этого делать, — с трудом сказала Юля, — ты не можешь этого требовать. В договоре было сказано, что мы никого не убиваем.

— Сделаешь. Никто не умрёт, ни ты, ни другой, но ты это сделаешь. Твоя задача — оказать максимальное сопротивление.

— Я убью кого-то и себя, — тихо, непонимающе повторила Юля, — и при этом никто не умрёт? Как такое может быть?

— Узнаешь. Время пока не пришло, вернётесь ночью, тогда начнём.

Мангусты очнулись в комнате Егора, предусмотрительно закрытой на замок.

— Егор, — умоляюще заговорила Юля, — прошу тебя, не отходи от меня ни на шаг. Я не понимаю, что это значит — я убью, но при этом никто не будет убит. Может быть, здесь скрыта какая-то ловушка. Мне страшно, я не хочу этого, — она вцепилась в руку брату, глядя на него дикими глазами, — если что, просто вырубай меня! Держи при себе какой-нибудь камень или палку и бей меня по голове. Обещай!

— Но почему камень? Я сильнее тебя и смогу с тобой справиться и так.

— Ты уверен? — Егор увидел, как по лицу и телу сестры пробегают короткие судороги. — Вспомни Андрея и Феньку. Я же буду в прямом смысле одержима, это же не фигура речи.

Егор медленно кивнул.

— Ты права, рисковать нельзя. Я обещаю тебе это, — сказал он и тут же со злостью воскликнул, — но какая сволочь, как он может требовать такое?!

— Может. Был договор. И, кроме того, — по лицу Юли вновь пробежала судорога, — он тогда раскрыл такую информацию, которую никогда не дал бы по доброй воле. — Она пожала плечами. — Сейчас он берёт реванш. Он был абсолютно прав и знал это, когда говорил, что мы никогда по доброй воле не стали бы отвечать на подобный вопрос. Естественно, он не упустил возможность. Единственное, что меня успокаивает, это его гарантия, что никто не пострадает.

— Но ты убьёшь, — сказал Егор, глядя на неё в упор. — Ладно, ночью посмотрим, а сейчас схожу, поищу подходящий булыжник.

— Сами пришли. Хорошо. Готова?

У Юли перехватило горло. Не имея возможности говорить, она просто кивнула в ответ.

— Помни, ты должна максимально сопротивляться воздействию.

«Какое блаженство! Бог здесь, Он меня окружает, Он любит меня, я растворяюсь в Нём, распадаюсь на части, Он во всём! Неземное счастье просто находиться рядом, быть… Нет! Всё не так! Никакого бога здесь нет, а даже если и есть, что с того! … Блаженство! … Нет, это просто Икс, это всё не так… Неземной восторг! … Нет, я отказываюсь, я не желаю слушать его… Бог любит меня, меня окружает Его любовь и свет! … К чёрту всё, мне не… Что это? Я чувствую, что Бог начинает гневаться на меня — я отвергаю Его любовь… Пусть оставит меня в покое! Да, отвергаю… Гнев Его окружает, как чёрное облако, оно давит на меня, раздирает на части, Боже мой, какая мука… Этого нет, это наваждение, я смогу устоять… Гнев Бога страшен, он уничтожает меня, я умираю, я буду умирать вечно… Нет, я хочу жить, но не так! … Страшный Бог, я не могу ему сопротивляться, я никто по сравнению с Ним… Я смогу устоять… Он раздавит меня, Он меня сжигает… Я поднимаюсь с кровати. Ну надо же, я одета! Неужели забыла раздеться, когда легла спать? Я должна пойти на кухню, взять нож и убить Машу. Убить Машу? Да. Но зачем, что за бред? Нет, всё правильно, это необходимо, я знаю это точно. Я подхожу к двери, открываю её, выхожу в коридор. Спустившись по лестнице, захожу на кухню и включаю свет. Сначала выбрать нож. Я открываю ящик стола и…»

Егор зачарованно следил за сестрой, идущей так уверенно и спокойно, с осмысленным взглядом и нормальным выражением лица, но при всём при этом явно не осознающей его присутствия. На его глазах Юля пришла на кухню и открыла ящик стола, в котором лежали ножи. Она протянула руку и взяла… Егор был готов поклясться, что она взяла нож, но в руке её ничего не было. Тем не менее сестра вела себя так, как будто бы нож был. Она, внимательно разглядывая, провела пальцем по невидимому лезвию и вздрогнула, пробормотав какое-то невнятное ругательство. Засунув палец в рот, Юля продолжила осмотр с сосредоточенным выражением на лице. Иллюзия была столь сильна, что Егор почти увидел в её руке большой и очень острый столовый нож. А через мгновение увидел его не почти, а по-настоящему — огромное, до предела заточенное орудие убийства, слегка окрашенное кровью, и несколько красных капель на полу. Нож и сестру, внимательно и с интересом изучающую его. Наваждение исчезло, и теперь Егор не видел ножа, только Юлю, которую осмотр явно удовлетворил. Кивнув головой, она направилась к комнате Маши. Озноб пробежал по спине Егора, когда он понял, куда идёт сестра.

«… отличный нож. Я возьму его. Надо проверить остроту. Чёрт! Порезалась. Кровь пошла, надо быть осторожнее. И откуда, спрашивается, у нас такие острые ножи? Ну ладно, кровь остановится, зато точить не надо. Отлично, кончик тоже очень острый, то, что нужно. Хотелось бы убить с первого удара. Теперь надо идти в Машину комнату. Я подхожу, открываю дверь и захожу внутрь. Маша спит на боку. Неудобно. Можно ли не убивать её? Надо. Необходимо. Единственный путь. Ну, приступаю…»

Егор ненадолго задержался у того места, где сестра порезала руку. Он вновь увидел кровь, чёрную на светло-кремовой плитке. Наклонившись, он коснулся её пальцами и ощутил, какая она холодная и липкая, начинающая уже сворачиваться. Егор оторвал взгляд от руки и посмотрел вслед сестре, которая уже скрывалась за поворотом. Выругавшись, он бросился за Юлей, не желая терять её из виду. Егор шёл за ней, чувствуя, как нервозность начинает превращаться в нем в настоящую панику. Сестра с абсолютно спокойным, сосредоточенным видом, держа в руке невидимый нож, вошла в комнату к Маше и остановилась, рассматривая племянницу. Несколько секунд спустя она подняла нож и снова опустила его, потом ещё и ещё, явно примеряясь. Затем ударила. Егор едва не заорал и не оттолкнул её, настолько убедительными и точными были движения сестры. Юля с отвращением поморщилась и начала один за другим наносить удары. Руки её не касались Маши, и та спала сном младенца, не подозревая, что происходит. Внезапно лицо Юли поменяло выражение с отвращения на исступлённую радость.

«… только бы с первого раза. А-а, ч-чёрт! Ранила! Маша застонала и скрутилась, обхватив себя руками. Надо бить снова. Я ударяю её ножом раз за разом, понимая, зачем я это делаю. Я освобождаю её! Она придёт к Богу, она будет с Ним вечно, в вечной любви! Я знаю, что мне надо делать дальше. Я должна убить теперь себя — освободить. Этого хочет Бог! Маша уже ушла к Нему, и её уже нет в этом жалком окровавленном теле, что лежит, скрючившись, на простыне. Теперь себя. О-о, как же хочется жить! Я не хочу умирать! Но…»

Егор почти в беспамятстве следил за дальнейшими действиями сестры. Погладив Машу по голове, она затем стряхнула с руки (Егор мог почти поклясться в этом) капли крови и подошла к окну. С минуту она неподвижно стояла, и Егор уже начал подумывать, не увести ли сестру из комнаты, когда она обернулась к нему, глядя в упор с жуткой ухмылкой. Не такой, как у той твари, что вселялась в Андрея и Феньку, но Егора охватил животный ужас. Сотрясаясь от нервной дрожи, он с трудом удерживался, чтобы не убежать.

— Ты думал, я не знаю, что ты здесь? — заговорило это существо, ещё совсем недавно бывшее его сестрой. — Дурачок! Конечно же, я знала. Иди ко мне, — оно поманило Егора пальцем, — мы уйдём вместе. Не хочешь? А ещё брат, называется. Тогда я сама возьму тебя.

Услышав это, Егор попятился назад и прижался спиной к двери, которую он так предусмотрительно закрыл, заходя. Вспомнив о булыжнике, Егор вцепился в него, готовясь ударить то, что стояло перед ним, и отчаянно надеясь, что готовность противостоять прогонит демона, как это уже было раньше. Но нет. Существо продолжало смотреть на Егора с той же ухмылкой, мерно покачивая головой. Егор почувствовал себя пойманным в ловушку и понял, что если оно сделает хоть шаг в его сторону, он сам бросится на него и начнёт молотить булыжником по этой жуткой гримасе. Неожиданно всё прекратилось. Егор теперь увидел не это страшное чужое существо, а свою сестру, снова повернувшуюся к окну, задумчиво разглядывая ночной сад. Восторг уже исчез, и теперь она выглядела спокойной и отстранённой. Несколько секунд ничего не менялось, а затем лицо Юли исказилось отчаянием и смертной тоской. Она с ненавистью посмотрела на руку, держащую нож, и в этот момент тоска вновь сменилась восторгом. Лицо её осветилось безумным счастьем, Юля упала на колени, взяла нож двумя руками, тихо прошептала: «Я иду к Тебе!», вонзила его себе в сердце и, резко выдохнув, рухнула на пол.

«… я же не умираю! Я буду жить вечно с Богом, Он зовёт меня! Всё, что мне нужно — это освободиться от тела! Скорее, Бог ждёт меня, я люблю Его! Не промахнуться бы мимо сердца, я хочу уйти быстро!»

Увидев, что сестра потеряла сознание, Егор быстро и бесшумно лёг рядом на пол, надеясь, что тихий стук падения Юлиного тела на ковёр никого не разбудил и переместился в Призрачный мир.

Юля сидела на земле с выражением на лице, говорившем о близком умопомешательстве, и с диким ужасом рассматривала свои руки. Краем глаза заметив появление Егора, она подняла на него взгляд, и брат заметил, какие чёрные из-за расширившихся зрачков у неё глаза.

— Я убила её, да? — заплетающимся языком пробормотала Юля. — Я ведь убила её? Я помню прекрасно… — она начала задыхаться и рухнула на землю, скрутившись в клубок и обхватив себя руками.

Егор не успел раскрыть рот, как раздался голос:

— Нет, ты не убила. Маша жива, как и ты. Странно, что ты спрашиваешь об этом. Договор не может быть нарушен.

Приступ удушья прошёл, и Юля снова села, напряжённо глядя перед собой и вслушиваясь в слова.

— Но, но, как же так, — запинаясь, проговорила она, — я же помню, я встала, пошла на кухню, взяла нож, я же ещё порезалась, — она посмотрела на руку в поисках пореза. — Здесь его нет, но там, на моём теле он должен быть. А потом отправилась к Маше… — у Юли перехватило дыхание. Она зажмурила глаза и уткнулась лицом в колени.

Егор сел рядом с ней и обнял рукой за плечи.

— Юль, ты не убила, я всё видел. У тебя не было ножа, — сказал он успокаивающе, но перед глазами его стоял образ сестры, внимательно изучающей здоровенный тесак.

— Не было? — тупо переспросила Юля, не в силах понять. — А что было?

— Ничего, ты думала, что держишь нож, но руки твои были пусты. Ты даже не порезалась.

— Да? — отозвалась сестра, лицо которой стало принимать отсутствующее выражение.

Егор с беспокойством посмотрел на неё.

— Юль, ты в порядке?

— А ты как думаешь? Я только что убила ребёнка, убила себя…

— Но ты…

— Я поняла, мелкий, и я верю, можешь не бояться. Да, и Маша, и я живы, у меня нет оснований в этом сомневаться. Но всё же я сделала это. Как ты думаешь, в порядке ли я? — голос Юли становился всё более безразличным, и она застыла, невидяще глядя перед собой.

Егор с нарастающей тревогой следил за сестрой. Почувствовав его взгляд, Юля медленно повернула голову и посмотрела на брата. Она заметила, насколько встревоженным выглядит Егор, и нехотя заговорила:

— Всё нормально, успокойся, мне просто надо прийти в себя.

А через несколько секунд Юля произнесла уже нормальным голосом:

— Я полагаю, жалеть себя можно и попозже, когда время будет, а сейчас дела надо делать. Икс, — позвала она, — твоя информация готова, можешь забирать.

— Хорошо.

Егор уже начал привыкать к тому, как на его глазах сестра тает и исчезает, через считанные мгновения появляясь вновь, хотя всё равно это зрелище нервировало его не на шутку. Юля бросила взгляд на брата и по выражению его лица поняла, что всё закончилось.

— Взял, — кивнув, утвердительно сказала она. — И как, сколько стоит эта информация?

— Много.

— Это радует. Ну что, — обратилась Юля к Егору, — вперёд, на встречу с этими загадочными людьми?

Егор потряс головой, а потом резко кивнул.

— Обязательно, но чуть позже. Я один вопрос хочу задать.

— Это какой же? — удивилась сестра и тут же махнула рукой, — впрочем, чего спрашивать, и так сейчас услышу.

— Икс, — заговорил Егор, — кого ты присоединяешь к себе? Я хочу сказать, камни ты не трогаешь, траву тоже — так кого же ты берёшь, кто тебе нужен? Ведь растения, насекомые всякие — это тоже энергия.

— Мне нужны те, кто имеет или имел кровь. Лучше горячую, но холодная тоже подойдёт.

— Да? — Юля нахмурилась. — Но как же, я прекрасно помню, как года два назад мы сидели в рощице, наблюдая за холмом, а на болоте вовсю орали лягушки. Ведь у них же есть кровь.

— Есть. И они были нужны. Осенью, зимой. Не все, часть оставалась на следующий год. Мало, но лучше, чем ничего.

Егор кивнул.

— Люди научили, да?

— Да.

— Ладно. Второй вопрос — что это были за люди, которые привели к тебе беглецов? Мы хотим их увидеть, поговорить с ними.

— Нет, — и, не давая Мангустам времени на возражение, Икс пояснил, — никто из них не был присоединён. Их нет во мне. Вы не можете их увидеть, и вы не можете говорить с ними. Но вы можете задавать вопросы мне, я отвечу.

Егор посмотрел на Юлю и пожал плечами.

— Лучше так, чем никак, — заметил он.

Юля кивнула.

— Хорошо, будем задавать. В таком случае первый воп…

— Стой! — перебил сестру Егор. — Языками будем потом чесать. Мы же так и лежим в комнате у Маши, представь, что будет, если Марина или Андрей решат зайти к ней?

Юля представила и ей сразу поплохело.

— Срочно обратно!

— Я могу увести ваши тела, пока вы спрашиваете, вам нет необходимости делать это самим.

Мангустам одновременно представилась одна и та же картина — супруги подходят к Машиной комнате и видят, как из неё выходят два в прямом смысле зомби — с пустыми глазами, неподвижными лицами, не реагирующие ни на что вокруг.

— Нет! — нервно выпалил Егор. — Мы лучше сами!

— Хорошо.

Юля и Егор открыли глаза, лёжа на полу в комнате Маши.

— Надо быстро уходить, — прошептал Егор, — пока везёт, что никто не проснулся.

Юля, не отвечая, подошла к кровати, на которой спала девочка. Несколько секунд она смотрела на Машу без какого-либо выражения на лице, затем протянула руку и погладила её по голове. Поправив одеяло, она повернулась к двери и отшатнулась в испуге. Вплотную к ней стоял Егор, прожигая её яростным взглядом, а в поднятой руке его был зажат камень.

— Ты чего? — удивилась Юля и тут же кивнула, понимая, — а-а, боишься.

— Прости, — брат с трудом взял себя в руки и опустил камень, — но если бы ты видела! Ты и тогда с таким же видом подошла, и когда ты протянула руку… — Егор, не договорив, покачал головой.

— Понятно, — повторила Юля, — ну ничего, ты не один такой трусливый, я тоже боюсь. Икса.

Они вышли из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь, и отправились наверх. По дороге Юля заговорила:

— Да, Егор, я его боюсь. Я не знаю, где пределы его возможностей, но, поверь, с человеком он может сделать всё. Там, в Призрачном мире, я пыталась сопротивляться, но это было несерьёзно — такому сопротивляться невозможно. Ты же играл с Алтаем и знаешь, что это такое, когда он берёт руку в пасть — ведь еле держит, а ты прекрасно понимаешь, какая чудовищная сила в этих челюстях, просто медвежий капкан. Там было то же самое — я была на пределе возможностей сопротивления, но при этом прекрасно понимала, что он лишь слегка давит, даже не давление, а так, легчайшее касание. А здесь даже речи о сопротивлении не было. Я всё время была уверена, что знаю, что делаю, и делаю это по собственной воле. Понимаешь? Не было ни единого шанса, я даже не знала, что одержима. Как можно сопротивляться, если ты ни о чём не подозреваешь? Будь у меня настоящий нож, я бы убила и Машу, и себя. Да что там, я и так это сделала. — Юля надолго замолчала. — Ты будешь делать всё, — заговорила она наконец, — что угодно, ни на одно мгновение не задумываясь, что действуешь не по своей воле. Да и есть ли она вообще, эта своя воля? — Она покачала головой. — Да, в одном безоговорочно прав апостол Павел — страшно попасть в руки бога живого.

— Юль, но подумай, ты же была не в себе — одержима. Считай так, что это был просто кошмарный сон, не более.

Юля резко обернулась к Егору, и его поразило странное выражение лица сестры.

— Сон, говоришь, да? — не сразу ответила она. — Пусть так, — она кивнула. — Сон так сон. Но в этом сне действовала я сама, прекрасно осознавая свои действия, так что оправданием мне это служить не может. Может, я и не несу ответственности за собственные сны, но считать, что за меня в них действует кто-то другой, не могу. — Она отвернулась и отправилась дальше.

К этому моменту Мангусты уже подошли к комнате Егора, в которую Юля и вошла. Егор отчаянно пытался придумать хоть что-то, чтобы утешить сестру, но в голову ровным счётом ничего не приходило. Так и не найдя, что сказать, он просто молча вошёл вслед за ней в комнату.

— Закрой-ка дверь на замок, на всякий пожарный, — попросила Юля, устраиваясь на полу.

Выполнив просьбу сестры, Егор обернулся и увидел её лежащей на ковре.

— А почему так? — удивлённо спросил он.

— Ну в болото, с пола точно никуда не упадёшь.

— Согласен, — подумав, ответил Егор и улёгся неподалёку.

— Ну вот, мы пришли, так что это были за люди?

— Некорректный вопрос.

Юля тихо выругалась.

— Чтоб тебя, ну и зануда. Хорошо, спрошу по-другому — откуда они о тебе узнали?

— Не знаю.

— То есть? — изумился Егор.

— Мне не было необходимости спрашивать.

— Что за люди — вопрос некорректный, откуда узнали — не интересует, видите ли, — хмыкнула Юля, — в таком случае рассказывай ты, а мы просто будем задавать уточняющие вопросы, правда? — обратилась она к брату.

Егор кивнул.

— Они нашли меня сами. Каждый из них дал мне свою кровь, и они спросили разрешения войти ко мне, сообщив, что в таком случае может состояться разговор, который должен привести к взаимовыгодному сотрудничеству.

— Так прямо и сказали? — недоверчиво спросила Юля. — Такими словами?

— Нет. Они вообще не говорили, но их мысли были абсолютно ясны для меня. Они вошли ко мне и сказали, что хотят заключить со мной договор, что они знают многих подобных мне гес даймонас, как они меня назвали. Они сказали, что могут доверять мне, так как знают, что договоры мы не нарушаем, потому что не можем лгать. Себя они назвали — Анойгонтес портес. Им была нужна моя помощь в некоторых вещах, взамен они гарантировали мне непрерывный источник энергии. При соблюдении определённых условий.

— В каких вещах?

— Слияние друг с другом, что возможно только во мне; выход в иное через дверь определённого чувства.

Егор нахмурился.

— Что это значит? Что такое иное?

— Я не могу ответить на этот вопрос. У вас нет достаточной подготовки, чтобы понять ответ. Каждое сильное чувство даёт возможность выйти в иное. Они сказали, что у некоторых из гес даймонас есть повышенные способности к определённым вещам, и я в их числе. Всё, что связано со слиянием, присоединением, переходом в иное при сохранении сознания слившегося со мной — моя сила. Это было то, что им было необходимо. Договор меня устроил, но они потребовали, чтобы в процессе слияния их знания и мысли были недоступны для меня. Это было непременным условием. Возражений против этого у меня не было. Мы заключили договор. Слияние было завершено, и они начали открывать двери, но их было мало.

— Страх, тоска, отчаяние, безысходность, смерть, — пробормотала Юля.

— Да, это так и ещё немного сверх того. Им было мало. Они сказали, что им необходима дверь радостного, экзальтированного слияния с Богом, дверь, открывающаяся в бессмертие. Во мне её не было. Поэтому они установили ритуал человеческих жертвоприношений, потребовав от меня контролировать чувства тех, кто должен быть принесён в жертву, и создание им после смерти самых лучших условий.

— Стоп! — воскликнула Юля, бросив недоумённый взгляд на брата. — Мы же сами были свидетелями, как один из этих «открывателей» говорил первому Верховному, что тот будет выбирать людей для этих жертвоприношений сам.

— Да, это так. Если бы приказ исходил непосредственно от меня, кто бы из них смог отказаться? А Анойгонтес портес была нужна полная добровольность, поэтому выбирать должен был жрец. Но окончательное решение, принимать жертву или нет, оставалось за мной.

— А тебе хоть раз приходилось пользоваться этим правом? — спросил Егор.

— Нет.

— Неужели каждый из выбранных в жертву испытывал только восторг по этому поводу, — спросила Юля, в голове у которой просто не укладывалось подобное, — ни страха, ни отчаяния, ни желания жить?

— Нет. Каждого из них в ночь накануне жертвоприношения Верховный приводил ко мне…

— К тебе, именно к тебе? — резко перебила Юля.

— Да, именно ко мне. Верховный приводил и уходил, оставляя его на всю ночь. Человек видел, что его будет ждать. После этого ни один из них не имел желания отказываться. Каждый с восторгом и нетерпением ждал, когда совершится ритуал.

— Понятно. Ты и им «включал бога», — утвердительно сказала Юля.

— Да, но не только.

— Ладно, а что с этими «открывателями» дальше?

— Они спросили, известна ли мне где-нибудь поблизости группа людей, испытывающих отчаяние и, желательно, повреждённых физически. Мне это было известно, и через два дня Анойгонтес портес привели их ко мне. В ту же ночь прошёл посвящение первый Верховный жрец, и следующим вечером Анойгонтес портес ушли.

— Навсегда?

— Нет. Они приходили ещё несколько раз, тайно. Никто из деревни об этом не знал, включая Верховных.

— Верховных? — спросила Юля. — Двух, трёх?

— Нет. Последний раз они приходили при двадцать четвёртом Верховном.

Мангусты опешили.

— Двадцать четвёртый? — не веря, повторил Егор, — а по сколько лет они были Верховными, по полгода что ли?

— Нет. От двадцати до пятидесяти лет.

— То есть, — неуверенно заговорила Юля, — примерно пятьсот-тысяча лет?

Икс не ответил.

— Ну да, выходит, как-то так, — Егор ответил за него.

— Ты не ошибаешься?.. — начала было говорить Юля, но тут же перебила себя, — нет, о чём я спрашиваю, нелепый вопрос.

— Да. Я не ошибаюсь. Они ждали, когда накопится достаточно силы для того, чтобы появилась дверь.

— А что же они так мало в жертвы определили? — мрачно спросил Егор, — всего четыре человека в год?

— Они говорили об этом между собой, обсуждали, сколько человек максимально можно приносить в жертву, чтобы не снижалась интенсивность чувства.

— И пришли к выводу, что четыре человека — это оптимально, — закончила Юля. — Вот уж воистину — добрые самаритяне.

— Да, — с глухой злобой отозвался Егор, — которым требовались человеческие жертвы. Ведь они не тебе были нужны, да, Икс?

— Не совсем так, и мне тоже.

— Тебе же всё равно, кого брать, а им нужны были именно люди.

— Да.

Юля тряхнула головой.

— Ладно, хватит об этом. Потом, после двадцать четвёртого Верховного они больше не приходили?

— Нет.

— Нашли свою дверь, видимо.

Мангусты помолчали, собираясь с мыслями. Первым задал вопрос Егор:

— Выходит, они знали о тебе больше, чем ты о них?

— Да.

Юля резко дёрнула головой.

— Я бы сказала, что они знали о тебе больше, чем ты знаешь о себе сам, и не хотели, чтобы ты это узнал.

— Это так. Хотя договор мною нарушен не был, но не чувствовать этого было невозможно.

— Весьма любопытно, — прошептал Егор.

— И ты не знаешь, ни откуда они, ни куда уходили?

— Нет.

— А ты не можешь определить — живы они сейчас или нет?

— Нет. Это будет нарушением договора.

— Но почему?

— Они полностью изолированы от меня. Я не могу в одностороннем порядке отменить изоляцию.

— Ясно.

— Любопытно, — пробормотал себе под нос Егор, — а они и другим гес даймонас людей приводили?

— Да. Они говорили об этом, не скрываясь. Они были связаны кровью со многими из подобных мне.

— Поразительно, на редкость интересные люди… Ладно, меня вырубает, и сосредоточиться ни на чём я больше не могу, а как ты, Егор?

— То же самое, — кивнул брат.

— Тогда если это всё, что ты о них можешь сказать, тогда мы отправляемся домой. — Это всё.

Юля поднялась с земли.

— Хорошо, все остальные вопросы до завтра.

— Слушай, а зачем ты встаёшь перед уходом, — поинтересовался Егор, когда они вернулись к себе.

Юля задумалась.

— Да чёрт его знает, просто так, наверное. Ты мне лучше скажи, милый мальчик, что это были за люди? — спросила она, подходя к креслу. Юля опустилась в него, чувствуя, как свинцовая усталость расползается по телу, а голова готова лопнуть от напряжения.

Бросив взгляд за окно, откуда в комнату заползал тусклый серый сумрак начинающегося рассвета, густо смешанный с горячим воздухом, Егор просто сел на полу и прислонился к стене, закрыв глаза.

— Не знаю, — отозвался он чуть позже, — но одно могу сказать точно — то, что знали об Иксе они, сильно не помешало бы знать и нам.

— Вот ведь куркули, хоть бы инструкции где оставили, — еле ворочая языком, пробормотала Юля, с трудом удерживаясь, чтобы не отключиться, — как бы нам сейчас пригодились их знания. И я боюсь, что с ними не тот случай, что с Верховным. Там ещё неизвестно с чьей стороны больше намерение было, с моей или его, а здесь… — она безнадёжно махнула рукой.

— А здесь люди, которые в состоянии прожить не одну сотню лет, и не желающие выдавать именно эту информацию. Они уж как-нибудь смогут удержать её при себе.

Егор глубоко вздохнул и провёл рукой по лицу. Последние сутки длились, казалось, вечность и вымотали его до предела.

— Но всё же они были людьми, иначе бы Икс сказал об этом, и если бы они смогли что-то узнать о нём такое, что стоило так от него скрывать, сможем и мы.

— Ага, сущие пустяки, — вяло съязвила Юля, — всего лишь надо прожить тысячу лет, всю дорогу открывая всякие двери.

Брат молча пожал плечами.

— Ладно, Егор, на сегодня я больше ни на что не способна и ухожу спать. До завтра.

Юля медленно поднялась с кресла и побрела в свою комнату. Посидев ещё секунду на полу, Егор вскочил на ноги и вышел вслед за сестрой в коридор.

— Стой, — окликнул он её.

Юля остановилась, но не обернулась.

— Юль, ты не убивала никого, запомни это, — настойчиво сказал Егор сестре, — в чём бы ты себя ни убедила, всё это была фикция, наваждение.

— Спокойной ночи, — ответила она и скрылась в комнате, закрыв за собой дверь.

Егор тяжело вздохнул и покачал головой.

Увидел сестру он лишь ближе к вечеру следующего дня. Всё это время Юля не покидала пределов своей комнаты. Выйдя наконец наружу, она отправилась искать брата и нашла его сидящим в гостиной вместе с остальными членами семьи. Жестом позвав его к себе, причём Егор с некоторым страхом отметил, как пристально и с каким странным выражением Юля посмотрела на племянницу, она развернулась и вышла из гостиной. Егор неохотно отправился вслед за сестрой, уже успевшей выйти на улицу.

Юля дошла до любимой яблони и села около неё, прислонившись спиной к морщинистой коре. Егор устроился рядом, обхватив колени руками, и вопросительно посмотрел на сестру.

— Во-первых, — с места в карьер заговорила она, — тысячи лет у нас нет. Нет, возможно, даже двух дней — неизвестно, какая будет погода. Пойдут дожди и всё, амба. Так что о том, что знали эти «открыватели дверей», нам лучше забыть.

— Как можно забыть то, чего не знаешь?

— Не строй из себя идиота, — отрезала Юля, — забыть о том, что это может значить для нас. К Иксу надо идти сегодня.

Егор кивнул, соглашаясь, и с внезапным страхом уставился на садовые ножницы, оставленные Мариной, которые Юля машинально подобрала и сейчас крутила в пальцах. Сестра проследила за направлением его взгляда и с недоумением увидела ножницы в своей руке, а затем, поняв, о чём думал брат, усмехнулась:

— Боишься меня?

Егор попытался было возразить, но Юля, не слушая, перебила его:

— Боишься, понятное дело. Скоро пройдёт. Я и сама Алтая боялась смертельно после того случая. Как представляла себе, что его морда, всегда спокойная и серьёзная, его на редкость осмысленные, совершенно человеческие глаза вдруг превращаются в такое, и эта тварь с её жуткой ухмылкой опять смотрит на меня… — Юлю передёрнуло, — мороз по коже. Но ничего, прошло со временем.

Егор смотрел на сестру, пытаясь решить, стоит ли сказать ей о том, что терзает его с прошлой ночи. Приняв решение, он заговорил:

— Я видел и Андрея, и Феньку, так что в этом я тебя могу понять. Но с тобой — другой случай. В тебя ничего не вселялось. Это была ты. И да, теперь я боюсь тебя. Точнее того, как ты можешь себя повести.

Юля слушала, глядя в землю, и кивала головой. Когда Егор закончил объяснять, Юля сказала:

— Вот об этом я и хочу поговорить. Сам знаешь, я даже комаров не убиваю, потому что не считаю, что капля моей крови стоит чьей-то жизни. Я люблю жизнь, больше того, я благоговейно к ней отношусь: жизнь для меня — это непостижимое чудо и великий дар. И тем не менее вчера я спокойно убила Машу, а затем себя. Да, Икс управлял моими действиями и в нужные моменты «включал Бога», но убивала я сама. И знаешь, ни ужаса, ни отторжения, ни переступания через внутренний запрет. С Машей мне было просто неприятно, и я надеялась, что хватит одного удара.

Егор кивнул, вспомнив смену выражений на лице сестры.

— И не было ничего, что действительно могло бы меня остановить. Я просто знала, не задумываясь над этим, что убийство Маши — единственный для меня путь, и не подвергала это сомнению. Когда я убивала себя, точнее, перед этим, да, мне было очень плохо, страстно хотелось жить и охватила жуткая тоска из-за того, что нужно покинуть этот мир. Но стоило ощутить, что самоубийство — единственно верное действие, и что после смерти я воссоединюсь с Богом, — Юля на мгновение запнулась. — Знаешь, не просто каким-то богом, с маленькой буквы, а с Богом, — она покачала головой, — это неописуемо, это можно только пережить. Так вот, после этого я убила себя, не задумываясь, больше того — с восторгом, с ощущением блаженства. Вопрос: как такое может быть: и там, и там — это всё я. Но сейчас я как на идиота, и совершенно справедливо, посмотрю на того, кто мне предложит убить кого-нибудь или себя. Я же тогда сделала это без какой-либо внутренней борьбы, искренне считая, что это правильный образ действий. Причём ведь я даже не спала, хотя это и неважно. И вот ещё что, я отдавала себе отчёт во всех своих действиях, пусть и не задумываясь, зачем я это делаю, но я не видела тебя. Тебя для меня просто не было. Но зато я видела нож, не просто видела — держала его в руках, порезалась об него, а затем… ну, что было затем, ты и сам видел.

— Я тебе скажу, Юль, — отозвался Егор, — временами его видел даже я. И нож, и порез, и кровь. И ещё кое-что.

Он замолчал и Юля, не дождавшись ответа, нетерпеливо спросила его:

— Ну что ещё?

— Тебя, но не тебя, — Егор потряс головой, — всё это звучит по-идиотски, но в какой-то момент ты стала чем-то совсем другим — чуждым и очень жутким. Это была стопроцентная одержимость, безусловно. Там, в комнате Маши, после убийства, когда ты стояла у окна, ты начала со мной говорить. Ты сказала, что всё время знала, что я здесь и ещё другое. И, — он глубоко вздохнул, — тогда я был готов убить тебя.

— У окна? — наморщив лоб, с недоумением спросила Юля. — У окна я только стояла и смотрела на улицу, но о тебе я ничего не знала.

— Что же он может сделать с людьми… — прошептал Егор.

Сестра кивнула.

— То-то и оно, но ведь дело не столько в Иксе, сколько в самих людях. Получается, что в любой момент любой человек (ты на своей шкуре это испытал) может не видеть что-то реально существующее и принять за достоверную реальность иллюзию.

— Но это же всё Икс сделал!

Юля пожала плечами.

— Икс это сделал только потому, что подобное вообще возможно. Он не творец, он использует то, что есть, не создавая ничего принципиально нового. То есть всё это существует само по себе. Понимаешь, Егор, — тихо продолжила она, обхватив колени руками и прижавшись к ним лбом, — я теперь уже не могу ни в чём быть уверенной. Раньше я была уверена в своих действиях, в том, что есть вещи, которые я не стану делать никогда, даже под страхом смертной казни. — Юля подняла голову и посмотрела на брата. — И тут, раз, — она щёлкнула пальцами, — делаю, и даже без особого возражения, не задумываясь. Я была уверена в истинности того, что вижу, и что если я не вижу какой-то объект на данном месте, значит, его тут просто нет. Сейчас эта уверенность разрушена до основания и восстановлению не подлежит.

— Но ведь то, что было, это просто наваждение, этого же не было на самом деле.

— Правда? А ты проведи границу. Для меня всё было абсолютно реально. Я видела всё это, да и ты тоже, даже сверх того. Я держала нож, я порезалась, я убила Машу, а затем себя.

— Но Маша жива и ты тоже.

— Я знаю. Но я видела её мёртвой, и я умерла сама. — На мгновение по её лицу пробежала судорога бешенства и ненависти, но тут же оно стало спокойным. — И знаешь, я даже не могу в полной мере негодовать на Икса. Он делал, что считал нужным, а человеческие эмоции для него не более чем источник энергии.

Егор не знал, что сказать в ответ. Этой ночью он сам видел Машу мёртвой, лежащей в крови. И то, что она была жива и здорова, не могло стереть эту картину из памяти.

Егор поднялся и подошёл к забору, глядя на линию горизонта — зубчатую полосу леса, окрашенную заходящим Солнцем в огненный и чёрный цвет.

— Как ты думаешь, зачем Иксу подобные сведения? То, что с нами и всё то, о чём он спрашивал, — заговорил он, не оборачиваясь.

— Похоже, он хочет реализовать тот план, что был разработан когда-то совместно с Верховным. Представь, стать Богом для крупной страны, какой-нибудь супердержавы. Живым, заметь, Богом, с которым можно говорить, которого можно лицезреть и который в состоянии заставить себя слушаться. Он проверяет пределы своих возможностей. Смотри, жрецы ещё из той, погибшей деревни, хоть и считали его Богом, но имели с ним довольно партнёрские отношения. «Открыватели» — так те вообще откровенно использовали его по полной программе. Жрецы из секты, кстати, надо будет выяснить и о ней, по всей видимости, попали под полный его контроль — ведь они сами начали делать то, за что изгнали Могильщика. Но все они пришли к нему добровольно. Мы же нет. Мы оказались у него вынужденно, против своей воли. Так что наша ситуация для него уникальна, не имеет аналогов в прошлом, но она должна стать обычной в будущем, если он всё же сможет добраться до деревни. Вот он и выясняет, на что способен. И выяснил он вот что — сопротивляться ему в его мире невозможно по определению, а в нашем ты даже не будешь знать, что он тобой управляет. Представь — кто-нибудь приводит к Иксу на смерть всю свою семью и возносит ему же хвалу, что он позволяет это сделать.

Егор вернулся обратно и сел.

— А зачем бы ему сдалась ещё одна деревня, пусть и в масштабах целой страны, если он и так может взять себе всё, что ему нужно?

Юля пожала плечами.

— А это как с теми лягушками на болоте, о которых Икс говорил. Если он всё поглотит сразу, то новое взять будет неоткуда. А так под боком постоянно возобновляющийся запас живых существ, которым он диктует свою волю и берёт столько, сколько считает нужным.

Егор лёг на спину, закинув руки за голову. Глаза его были устремлены в темнеющее небо.

— Да, как он говорит, вокруг него вечность, — отстранённо сказал он, — может себе позволить год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием копить энергию.

Юля кивнула и тихо продолжила:

— А ведь он сможет создать людям райскую жизнь на земле. Настоящий Золотой век. Тот процент людей, что сейчас и так бессмысленно гибнет в войнах, пойдёт к нему, а те, кто останутся жить, будут под полным покровительством Бога. Рассуждая гипотетически, при дальнейшем накоплении энергии сила его будет возрастать в геометрической прогрессии и появятся новые возможности. Просто представь, он сможет влиять на климат, присылать или убирать дожди, останавливать или, наоборот, запускать землетрясения, менять течения в океанах. Ведь по сути контроль над водой — это контроль над всей Землёй. Выберет себе народ, уничтожит остальных, создаст райский сад для оставшихся и будет брать с них свою дань. — Юля помолчала и добавила, — и станет планомерно готовиться к тому дню, когда он сможет бросить вызов Солнцу.

По телу Егора пробежала дрожь. Он резко вскочил на ноги и излишне громко сказал:

— Ну, хватит о всяких ужасах, пошли лучше с собаками сходим. Уже не так плавит, как днём, а к Иксу я пока лезть не хочу.

— Я тоже, — с чувством ответила Юля, — пошли.

— И отлично, — обрадовался Егор, — давай тогда пойдём с той стороны реки за деревней — столько лет живём, а ни разу там не были, просто позор.

— Я не против, только недалеко, нам к Иксу сегодня, а уже почти ночь.

Услышав об Иксе, Егор сразу помрачнел и хмуро покосился на сестру, но промолчал.

— Егор, — заговорила Юля, едва они, пройдя по мосту, оказались на противоположном берегу, — мы зашли за деревню, давай засечём время. Мы можем идти вперёд от силы час.

Брат бросил взгляд на часы и кивнул.

Вечер был душный и тихий. В горячем неподвижном воздухе листва висела обессилено, изнемогшая от многих недель непрерывной жары и отсутствия дождей. Мангусты шли вдоль реки, слушая, как тихо шелестит вода и похрустывают рыжие высохшие травинки под лапами собак, рысящих по полю. Минут сорок спустя, когда уже совсем стемнело, они вышли к старому дощатому подвесному мосту, переброшенному через реку.

— Интересно, и зачем здесь мост? — удивилась Юля.

— Там ещё одна небольшая деревня есть, я по карте видел. Только, — осматриваясь, произнёс Егор и нахмурился, — мне помнится, что она значительно дальше была от нашей, километров десять, не меньше, а вот мост вроде как ещё один был, на самом деле. Только, наоборот, он был к деревне намного ближе, чем этот, ребята говорили о нём.

— Может, карта ошибается? — предположила Юля, — а тот мост весенним паводком снесло.

— Может, — неуверенно согласился брат.

Они шагнули на мост, намереваясь вернуться обратно по своему берегу реки. Идя по доскам настила, сопровождаемая гулким звуком шагов, Юля смотрела себе под ноги и заворожённо следила за лунными бликами, посверкивающими на воде сквозь щели моста.

Мост закончился, и Мангусты, повернув на тропинку в сторону деревни, пошли по ней неторопливым шагом. Они успели пройти несколько десятков метров, как неожиданно Егор, чертыхаясь, скатился куда-то в темноту. Вылезая, он пояснил, недружелюбно косясь на коварную ловушку:

— Откос, чтоб ему неладно было, в темноте не заметил.

Юля не ответила, но пошла осторожней, внимательно глядя под ноги и временами посматривая вперёд.

Река, плавно поворачивающая вправо, и деревья, растущие по её берегам, закрывали обзор на расстоянии нескольких сотен метров от моста, а когда Мангусты обогнули изгиб, то с удивлением обнаружили за ним поблизости какую-то деревню.

— Странно, — нахмурившись, сказал Егор, — здесь не должно быть другого села, наша деревня единственная на этом берегу реки на большом расстоянии.

— Подойдём, посмотрим.

Через несколько минут оказавшись вплотную к незнакомой деревне, Мангусты стали внимательно вглядываться в неё, хорошо освещённую многочисленными фонарями. Внимание Юли привлёк довольно большой каменный дом, и она смотрела на него, не отрывая глаз, когда одновременно произошли сразу три или, скорее, четыре вещи. Призрачное изображение дома возникло над ним в небе — точная его копия и, стремительно обрушившись вниз, наложилось на сам дом. Одновременно с этим в левом глазу Юля увидела две независимые картины, но протекавшие при этом одновременно. В одной с феерической скоростью начали сменяться не то изображения, не то фотографии зданий и в другой непроницаемый серый туман стал быстро рассеиваться, открывая какой-то дом. В одно и то же мгновение прекратилась смена фотографий, остановившись на фотографии этого дома, туман рассеялся совсем, открыв, опять же, этот дом, и призрак, упавший сверху, полностью совпал с ним же. Все три дома, несмотря на разницу в размерах — огромный наяву и крошечные в глазу, в этот момент слились воедино, и тут же Юля поняла: «Мы пришли». Она быстро обернулась к брату и увидела, как он смотрит на неё круглыми глазами, говоря при этом:

— Мы уже на месте!

Как выяснилось, смотревший в противоположную сторону Егор одновременно с сестрой понял, что они уже в их деревне. Он посмотрел на часы.

— Пятнадцать минут, — кратко сказал Егор.

— Пятнадцать, говоришь, — сощурив глаза, проговорила Юля, — а в ту сторону — сорок пять. Это, получается, как крокодил — от морды до хвоста пять метров, а от хвоста до морды два.

— Юль, мы завтра здесь пройдём ещё раз и посмотрим, какое измерение верное — от морды или от хвоста.

Юля кивнула, оглядываясь и думая явно о другом.

— Слушай, Егор, — повернувшись к брату, с любопытством спросила она, — ты же обернулся ко мне в тот момент, когда и я на тебя посмотрела, в то же мгновение. Как ты понял, что мы пришли?

Егор замялся в попытке подобрать слова, чтобы объяснить необъяснимое.

— Сложно сказать, — заговорил он наконец, — я смотрел на забор одного из домов, пытаясь понять, где мы находимся, и тут… — небольшая пауза, — понимаешь, я и так видел всё чётко, но как будто бы навели резкость на этот забор и одновременно картинка, изображение забора, упала сверху и наложилась на сам забор. Как только это произошло, мгновенно пришло понимание — мы на месте.

Закусив губу, Юля смотрела на Егора.

— Упало сверху, говоришь, и резкость навелась, да?

Брат кивнул.

— Ну, у меня тоже как-то вроде этого было.

Юля подробно и точно описала то, как это всё видела она.

— Да, любопытно, — отозвался Егор, — у меня, правда, изображение не сверху, с неба обрушилось, а прямо над забором возникло. Но что это было? Получается, произошёл какой-то переход?

— Не знаю, мелкий, но могу сказать одно — мне очень хочется ещё раз пройти по этому маршруту. И, кстати, у меня также ведь сразу над домом возникло изображение, просто дом намного выше забора.

Оставшуюся дорогу домой Мангусты шли в молчании, снова и снова вспоминая свои ощущения и пытаясь понять, совершенно бесполезно впрочем, что же произошло. Вернувшись, они поднялись наверх и закрылись в комнате Егора.

— Мы пришли за ответами на наши вопросы, — обратилась Юля к Иксу, едва Мангусты оказались в Призрачном мире. — Ты ведь остался должен?

— Да. Спрашивайте.

— Первый вопрос — кто ты?

— Не знаю. Вопрос некорректен.

Юля поморщилась и сплюнула, пробормотав что-то не очень вежливое. Подумав немного, она задала другой вопрос:

— То есть ты не отказываешься от ответа, но требуешь вопрос переформулировать?

— Да.

— Ладно, как и когда ты появился?

Повисло долгое молчание, нарушаемое только тяжёлым дыханием Мангустов, напряжённо ждущих ответа. Они уже готовы были обратиться к Иксу снова, когда он заговорил сам:

— Уточнение — вообще или здесь?

— Так ты не здесь… э-э… зародился? — воскликнул Егор.

— Нет.

— И то, и другое, — твёрдо сказала Юля.

— Я могу сказать мало, это было очень давно, воспоминаний практически нет.

— У тебя? — изумлённо и недоверчиво спросил Егор. — Как же так?

— О том времени сказать почти ничего не могу, так как не имею доступа к этой информации.

— Но почему?

— Не знаю.

— Но, может, хоть что-то помнишь, если да, то ответь, — напряжённо глядя перед собой, попросила Юля.

Несколько минут царила тишина, прежде чем Икс начал отвечать:

— Тогда всё было другим, и я тоже. Когда земля замерзает и покрывается снегом, а Солнце появляется ненадолго, я не могу двигаться, но сильную защиту ставить нет необходимости. Полностью уходить на эту сторону мира не нужно, но следует экономить энергию, поэтому я ослабляю связь с окружающим, сохраняя только необходимый минимум. В том состоянии я получаю доступ к той информации, но выходя из него, я почти ничего об этом не помню.

Юля с горящими глазами резко наклонилась вперёд.

— Это вроде снов у людей?

— В какой-то степени.

— Ты можешь взять нас в свой сон?

— Не думаю. Для этого мне надо перейти в то состояние, а в нём я не могу контролировать проводимое слияние.

— Пожалуйста, попробуй, вдруг получится, — попросила Юля.

— Хорошо.

«Красно-жёлтое ощущение, чувство движения или скольжения, радость…»

— Не могу. Когда смогу, возьму вас. Этот долг за мной.

Мангусты не ответили. Они сидели задумчивые и слегка оглушённые и пытающиеся разобраться в полученных ощущениях, больше похожих на смутные тени, чем на что-то яркое, полнокровное и живое.

— Красно-жёлтое ощущение, — тихо проговорила Юля, — надо же, как странно, что ощущение может иметь цвет.

Егор кивнул.

— Любопытное совпадение — и тогда с санками в лагере, и при многих других необъяснимых случаях цвета смещаются в эту, красно-жёлтую, часть спектра. Не думаю, что это случайность.

Сестра кивнула в ответ. Егор обратился к Иксу:

— Ладно, а здесь, как ты оказался здесь?

— Я не могу сказать. Я смутно помню только, что началось умирание, и мне пришлось измениться, чтобы выжить. Отчётливые воспоминания начинаются только с момента окончания изменения.

Юля задумчиво почесала нос.

— Измениться, стать совсем другим? Кем же ты был изначально? Ладно, а что потом? Изменился и что дальше?

— Выживание.

— То есть?

— Выживание, — повторил Икс. — Было очень мало сил. Становилось легче только после поглощения живых. Но это было редко. Когда долго не было поглощённых, распад был очень близок. Все силы забирала защита от Солнца. Это изменилось только после того, как пришли люди. Всё изменилось.

— А щупальца ты после того, как присоединил сектантов, смог начать вытягивать?.. — начала спрашивать Юля и вдруг резко согнулась, мучительно, судорожными рывками выталкивая из себя воздух, с искажённым от безумного страха, неистовой жажды жизни и боли лицом. Она умирала, задыхаясь и царапая землю ногтями. Рядом с ней скрутился Егор, ошеломлённый, в почти невменяемом состоянии. Неожиданно всё закончилось.

— Что, что это было? — еле шевеля языком, выдавил Егор.

— Поглощённый.

— Это так происходит? — в ужасе спросила Юля.

— Да.

— Но почему они все лезут к тебе? — подавленно прошептала она, на своей шкуре впервые ощутив, что происходит с тем, кто попался Иксу.

— Я их зову.

— Зовёшь? Но как, неужели они связаны с тобой?

— Нет. Я распространяю зов. Кто поддаётся, тот приходит.

— И кабан тогда, отделившийся от стада, и лось — все они примчались на зов?

— Да.

— А почему на нас не действует? — напряжённо спросил Егор.

— С вами есть договор, я не могу вас звать.

— А до договора звал?

— Да.

Холодок ужаса пробежал по спинам Мангустов, и они посмотрели друг на друга. Их страстная одержимость загадочным болотом открылась им в этот момент с другой, жуткой стороны.

— А сектанты? Они так же все пришли на зов?

— Да.

— А жрецы сектантов, почему они стали убивать людей? Хотя нет, — перебила себя Юля, — это мы и так узнаем другим путём. Лимит вопросов ещё не исчерпан?

— Нет.

— В таком случае — кто такие шнырки?

— Шнырки?

— Туманные призраки, те, что гонялись за нами в дождь и туман и окружали, прижимая к тебе.

— Присоединённые мёртвые. Обычные мёртвые и жрецы. Но обычных мёртвых больше.

— Это из всех тех могильников?

— Да.

— Но почему они могут двигаться отдельно?

— Они могли это делать после смерти. После присоединения ко мне сохранили свою способность.

— А жрецы?

— Условия договора. Они имеют большую свободу после смерти, чем остальные.

Юля нахмурилась.

— Странно, Верховный ничего не говорил мне об этом.

— Каждый Верховный узнаёт об этом перед смертью и может выбрать, нужна ему эта свобода или нет.

— Были те, кто отказывался?

— Да.

Егор напряжённо спросил:

— А что даёт эта большая свобода?

— Узнаете в свой черёд, это не может быть раскрыто раньше времени…

— Условия договора! — с усмешкой закончила фразу Юля.

— Да.

— А остальные, — спросила она, — остальные могут обрести большую свободу? Например, священник — может ли он освободиться и уйти к своему богу?

Икс ответил не сразу.

— Ты не понимаешь. Это уже не люди, это я. Они были людьми при жизни, после присоединения ко мне они стали частью меня. Как может часть меня захотеть свободы от меня?

— То есть у них нет своей воли, своего сознания, своей жизни — все они только память о прошлом? — голос Егора слегка дрожал, когда он говорил.

— Не совсем. Для себя они живы. Они всё помнят, они сохраняют своё сознание. Они живут в том, что сами себе создают или для некоторых создаю я. Но они — это я.

Юля с трудом смогла заставить себя задать следующий вопрос:

— А я, когда ты контролировал меня, я была также марионеткой, полностью послушной частью тебя?

— Нет, ты живая. Ты имеешь свою волю, приходилось её подавлять.

— То есть я уже там, в своём мире оказывала сопротивление?

— Да.

— Хоть это радует, — прошептала Юля, — хотя, — поморщившись, добавила она, вспомнив, что сделала, — может быть, и нет.

Несколько секунд Мангусты сидели молча, собираясь с мыслями, что разбежались, оставив головы пустыми. Егор поднялся с места, прошёлся немного туда-обратно и быстро вернулся назад. Снова сев рядом с сестрой, он наклонился к ней и торопливо заговорил:

— Юль, послушай, эта секта, ведь они все сюда ухнули, не просто же так. Надо узнать, как они нашли Икса, зачем им вообще всё это было надо, и кто знает, что мы ещё сможем выяснить.

— Да. Всё равно мы собирались узнать о них получше. Но вот только, — Юля резко дёрнула головой, — если ты не против, я не хочу влезать в то, что называли душами эти трое свихнувшихся жрецов.

Картина двухлетней давности появилась перед мысленным взглядом Егора — солнечный весенний день, холм, снаружи идиллический, уже зазеленевший, изнутри же изрытый, как червями, и те трое — истощённые, свинцовые полутрупы, погубившие столько жизней, лежащие в своей земляной могиле.

— Да, я тебя понимаю, — отозвался он, — я тоже не хочу, но нам нужен тот, кто знал обо всём от и до, иначе нет смысла.

Задумавшись на секунду, Юля громко заговорила:

— Икс, ты слышал нас.

— Да.

— Ты понимаешь, что нам надо?

— Да.

— Ты сможешь это сделать?

— Да.

— Но только не так, как со священником, — Юля напряжённо сцепила руки перед собой, преодолевая внутреннее сопротивление тому, что собиралась сказать, — нам не надо с ним общаться, мы не хотим задавать ему вопросы, мы хотим быть им, тогда, узнать, как он во всё это влез.

— Да. Я могу провести слияние таким образом.

— Он будет знать о нас?

— Если хотите.

— Нет.

— Хорошо.

— А мы сможем себя осознавать?

— Да.

— Тогда… — Юля глубоко вздохнула, как перед прыжком в неизвестную воду, но Икс не дал ей договорить.

— Я могу это сделать в любой момент, но предупреждаю — до получения новой информации это последний вопрос.

— Хорошо. А уточняющие вопросы к этому относятся?

— Нет. Их задать сможете.

«Мне уже сорок четвёртый год и жизнь моя клонится к закату. У меня есть квартира, машина, дача, я женат, имею двух сыновей, занимаю хорошую должность в престижной фирме — по общему мнению, я счастливый, успешный, состоятельный человек. Тогда почему же мне так тоскливо? Я знаю почему. Моя жизнь не имеет смысла. К чему мне всё, что я уже имею или могу получить, если каждый следующий день моей никчёмной жизни просто приближает меня к могиле. А ведь когда-то у меня были прекрасные душевные порывы, духовные искания, и неужели это всё уже мертво, уничтожено этим жалким обывательским эталоном? Если это так, не лучше ли самому пригласить к себе смерть? Напишу подробную предсмертную записку, объясню в ней всё и шагну из окна. Но, может, для меня ещё есть надежда, и я смогу что-то изменить в своей жизни и понять, для чего вообще я живу? Если к сорок пятой годовщине я ещё буду жив и всё так же продолжу жалко и бессмысленно тащиться к последнему пределу, я ускорю свой переход в мир иной.»

«– И какого чёрта он так поливает грязью жизнь?!

— Ты же слышала, человек не знает, зачем живёт.

— Раз не знает, хотя, тоже мне, Америку открыл, пусть получает удовольствие от самого факта жизни.

— Видимо, не может.

— При таком раскладе действительно непонятно, зачем такие люди вообще появляются на свет. Ты просто представь, как он своим нытьём достаёт своих знакомых. Честное слово, раз всё же дожил до более-менее сознательных лет и продолжает ныть и жаловаться на жизнь, то гуманнее в первую очередь для него самого, а во вторую, для окружающих его усыпить. Или хотя бы пистолет к голове или петлю на шею и вперёд.

— Во-первых, он и так собирается…

— Долго тянет. Да лучше б он себя на органы сдал, всё какая-то польза была бы.

— …во-вторых, ты не можешь судить — ты не он…

— И слава богу!

— … и о том, что он чувствует и как думает, ни черта не знаешь.

— Хорошо, ты прав, попробуем узнать.»

«Близится роковая дата. А может, и самый счастливый день в моей жизни. За прошедшие полтора года не изменилось ничего и видно моя судьба — покончить с собой в свой собственный день рождения. А раз так, то мне следует пройтись по всем местам, где я бывал когда-то, и попрощаться с ними навечно.

— Здравствуйте, я обращаюсь к вам от лица всех прихожан Истинной Церкви Слова Божия.

— Простите, вы ко мне?

— Да, добрый вечер, я хочу пригласить вас на нашу сегодняшнюю встречу, встречу, которая может изменить всю вашу жизнь и указать вам новый, прекрасный путь.

Неужели это оно?! Сердце застучало в груди, но что, если я ошибаюсь?

— Простите, но я не очень-то расположен к религии, имел печальный опыт. Да и что это за истинная церковь… как вы сказали? … ах, да, слова божия. Мне никогда не доводилось слышать о такой.

— Я вас прекрасно понимаю и я не удивляюсь, что попытка постичь суть религии в современных церквах только оттолкнула вас от Бога.

— Я этого не говорил.

— Вы верующий человек?

— Не знаю.

— Вы что-нибудь знаете о религиях?

— Читал в молодости.

— Поверьте мне, вы просто запутались, но в нашей Церкви вы сможете найти тот единственный, верный путь.

— Простите, но я не могу испытывать вашей уверенности в этом. Мне довелось посещать церковь в своё время…

— Простите, ради Бога, что я вас перебиваю, но это слишком важный вопрос. Вы надеялись найти Бога в современных церквах? Напрасно — Его там нет! В любой современной церкви не осталось ничего, что связывало бы её с Ним. Все они думают только о наживе, личной власти и испытывают необходимость в непрерывной лести и поклонении, но только им, им, а не Тому, Кого они, по их словам, представляют.

— Вы правы, вы абсолютно правы! Ещё совсем молодым человеком я искал Бога и верил, что найду Его в церкви, но как же я заблуждался! В ней я нашёл только мрак, духоту и запахи, что заставляли меня задыхаться. А эти механические ритуалы, непонятные слова с бесчисленными повторами, чужие друг другу люди, выглядящие так, словно они оказались на похоронах неизвестного им человека и не могут уйти. Я ведь, поверите ли, крестился, крестился с истинной верой в Бога, я принуждал себя посещать храм Его. Но затем я понял — Его там нет. Только пустые бессмысленные ритуалы, заменившие внутреннее содержание внешней формой. И я ушёл из церкви. Но я вижу, что вы удивляетесь, почему я не обратился со своей проблемой к священнику? Нет-нет, не возражайте, ваше недоумение очевидно! Дело в том, что я стал невольным свидетелем беседы девушки, крестившейся в тот день, с её старшей подругой и крёстной матерью. И девушка эта рассказала о том, как проходил обряд — священник, крестивший её, потребовал, чтобы она разделась донага, заявив, что он бывший врач и стесняться его не стоит. Можно было бы это счесть ерундой, ничего не значащим фактом, но днём ранее у него же крестился я, и мне он раздеться не предлагал. И я видел, как он смотрел на эту девушку. Как мужчина мужчину я его понимал прекрасно — девушка была поистине очаровательна, но доверять ему как священнику я уже, увы, не мог. А я был слишком молод и неискушён и не решился поговорить с кем-нибудь ещё.

— Я понимаю вас, поверьте, и это трагедия современного мира, что люди утратили искренность и перестали открывать душу друг другу. В нашей Церкви невозможно такое, что человек, нуждающийся в поддержке, остаётся один на один со своими сомнениями и бедами. Наши главы с радостью выслушают вас и приложат все силы, чтобы помочь вам. Немыслимо, чтобы, испытывая трудности, человек, входящий в нашу Церковь, оказался брошен на произвол судьбы — такое внимание, участие и заботу проявляет каждый о каждом! И, кроме того, Истинная Церковь Слова Божия — иное дело. Наша Церковь сохранила в себе и букву, и дух Закона Божия в неизменном виде с древнейших времён.

— С древнейших, неужели?!

— Именно так. В чистоте и неизменности. Приходите, и вы узнаете и об этом, и о многом другом. И вы прозреете и увидите путь и уже никогда не потеряете его.

— Вы ещё очень молодой человек, очень наивны и мало изведали жизнь, но знаете, пожалуй, вы меня заинтересовали, и я хочу посетить ваше собрание. Где и когда оно пройдёт?

— Вот наша визитка, в ней вы найдёте всю информацию об этом. Возьмите её и, прошу вас, не опаздывайте к началу нашей встречи — новый путь всегда лучше начинать с правильного шага.

— Что ж, вы правы, благодарю вас. Я приду и, не сомневайтесь, точно в указанное время.

— Вам спасибо и до скорой встречи среди наших братьев и сестёр.

Одно из двух — либо это знак судьбы, либо её насмешка. Этот юноша очень наивен и явно пристрастен к своей церкви, но как у него горели глаза! Он несомненно верил во всё, что говорил. И, думается мне, свой путь он нашёл. А это уже чего-то да стоит! И если он смог это сделать, то, быть может, судьба окажется милосердной ко мне, и я также смогу обрести свой. Так что образ действий на сегодняшний вечер мне совершенно ясен — я отправлюсь на эту встречу братьев и сестёр.

Вот и дом, что указан в визитной карточке. Я подхожу к двери. Так и останется ли для меня она только обычной дверью или же станет и в самом деле вратами, ведущими в новую жизнь? Что ж, вскоре я надеюсь это узнать. Стрелка часов закрыла собой цифру, показывающую назначенный час, я протягиваю руку к дверной ручке, открываю дверь и вхожу.

Территория заброшенной фабрики в центре Москвы выглядит очень неприютно и, я могу сказать откровенно, пугающе. Неужели я зря сюда пришёл и это место совсем не то, что нужно? Но вот открывается одна из боковых дверей и тот же молодой человек подходит ко мне, а лицо его освещено широкой радостной улыбкой, и я вижу, насколько он мне рад. Что ж, может быть, я пришёл сюда и не зря. Он ведёт меня за собой, и холодная промозглая московская осень снаружи сменяется хорошо освещённой тёплой комнатой, что выглядит похожей на зал любительского театра или учебную сцену — небольшое возвышение и перед ним стоящие в несколько рядов стулья. В комнате довольно много людей, и я чувствую, как меня охватывает не только физическое, но и душевное тепло, ведь здесь атмосфера буквально насыщена благожелательностью, любовью друг к другу, неподдельным интересом к тем, кто тебя окружает, счастьем. Совершенно незнакомые люди подходят ко мне и с искренней радостью говорят, насколько им приятно меня видеть, и лица их освещены улыбками. Несколько минут я провожу в общении с разными людьми, а затем всех нас приглашают занять свои места — должна начаться проповедь. Полтора часа человек на сцене со страстью, вкладывая всю душу, говорил о Христе и о ранних христианах и, с горечью, о том, как извратилось и выродилось всё это сейчас. Он объяснил, очень хорошо и красноречиво, несколько притч из Евангелий, связав их с реалиями сегодняшнего дня, и закончилось это тем, что все встали, обняли рядом стоящего, так что не осталось никого, кто стоял бы в одиночестве, и начали петь. Это был какой-то религиозный гимн, неизвестный мне, но глубоко затронувший некие струны моей души. Ах, всё это было наивно, немного по-детски, но исполнено такой силы, искренности и чистоты, что на мои глаза навернулись слёзы! Встреча подошла к концу, вынуждая меня покинуть это гостеприимное место и, попрощавшись со всеми, я отправился к выходу. В дверях меня настиг Серёжа — тот мальчик, что пригласил меня сюда, и сказал, что будет очень рад видеть меня вновь. Конечно же, я, не раздумывая, согласился. Серёжа пояснил, что он и остальные останутся ещё на некоторое время, так как для них встреча ещё не закончилась, и поэтому он не может проводить меня до метро. Я же как впервые пришедший должен покинуть их сейчас, но что он надеется и верит в то, что увидит меня вновь и уже в ранге члена их небольшой общины. Сообщив мне, где и когда состоится следующая встреча, он попрощался и ушёл к своим, закрыв за собой дверь. Я увидел, как погас жёлтый тёплый прямоугольник, и с особой остротой ощутил, как же холодно, мрачно и неприютно снаружи. Идя к метро, я дал себе клятву, что только смерть помешает мне прийти на их следующую встречу.»

«– Знаешь, никогда не понимала этих объятий между посторонними людьми, для меня в этом есть какая-то фальшь. И вообще, всё, что здесь было, настолько слащаво, что вызывает у меня нехорошие подозрения.

— Где тебе, и не поймёшь — ты и на рок-концертах в самый угар единения не ощущаешь. А что касается фальши, то, может быть, это так, а может, и нет. Мне лично показалось, что они без всяких задних мыслей увлечены тем, что их окружает.

— Проще говоря, что они всё принимают за чистую монету?

— Да, но что меня лично настораживает, так это выбор места. Оно и в самом деле очень неуютное, тут я полностью с ним согласен. Мне одного взгляда хватило бы, чтобы развернуться и уйти.

— А вот здесь я с тобой не соглашусь. Что с того, что эта заброшенная фабрика такая неуютная — а какой ей ещё быть? Зато Центр, до метро недалеко и никто не мешает. Да и аренда, скорее всего, недорогая.

— Не знаю, меня лично это место напрягает.

— Кстати, насчёт мест. Грех, не грех, не мне об этом судить, но сдаётся, доля вины в том, что он не нашёл Бога в церкви, лежит и на нём.

— Ты имеешь в виду, что Бог может находиться где угодно, хоть и в упомянутой тобой трухлявой ветке на болоте?

— Именно. Хоть в трухлявой ветке, хоть в официальной церкви, хоть в полёте бабочки.

— Бабочки? Почему бабочки? Какой бабочки?

— Да так, одно воспоминание. Просто однажды, весной, в апреле, я гуляла с собаками. Представь — вершина кипения жизни, апогей после чёрного провала зимы; горячее Солнце, птицы вокруг на все голоса вопят, трава, листья начинают появляться, словом, сплошная эйфория и безграничный восторг. Я подхожу к лесу и на самой границе деревьев и поля вижу — летит бабочка. Или нет, не бабочка, а маленькая птичка. Тут меня поразило сходство движений и у той, и у другой, и в этот момент меня пронзило ощущение присутствия Бога во мне, в природе, в этом пролетевшем существе, в единстве принципа движения. Очень мощное чувство, я хочу сказать. Продолжалось оно несколько секунд и быстро сошло на нет, удержать его не удалось, но вынесла я из него абсолютно чёткое убеждение — Бог может быть в чём угодно, для Него это, похоже, не важно.

— Да, вполне возможно. Но всё же, согласись, ты не целенаправленно вызвала у себя это ощущение, скорее, оно охватило тебя, не спрашивая разрешения.

— Да, и что?

— А то, что по заказу, очевидно, Бога найти нельзя.

— Может, и так, а может, он не слишком тщательно искал.»

«Уже полгода я посещаю эти встречи, и моя привязанность к этим людям становится всё сильнее. Серёжа стал моим другом, несмотря на значительную разницу в возрасте, и он был прав — с тех пор, как я оказался в Церкви, я ни разу не столкнулся с тем, чтобы мне отказали в помощи. При любой, самой малейшей моей проблеме, мне достаточно обратиться к главе нашего круга и меня слушают с такими вниманием и стремлением помочь, какие я никогда не встречал ранее. С каким же светлым и лёгким чувством я заканчиваю всегда свою исповедь, зная, что мне не дадут сбиться с пути и упасть в бездонную пропасть, что мне всегда будет протянута рука помощи. Но и кроме Серёжи у меня появилось несколько очень хороших знакомых, с которыми я с удовольствием провожу время. К сожалению, за это я должен расплачиваться охлаждением отношений с женой, но что ж, уже много лет мы с ней не были по-настоящему близки, и я смогу пережить это. Зато на встречах меня охватывает чувство спокойствия, радости, счастья, и я понимаю, что люблю всех этих людей, даже тех из них, кого вижу впервые. Это неважно, они пришли сюда, значит, они близки нам по духу, значит, это и есть наши истинные братья и сёстры. На прошлой встрече Серёжа сообщил мне, что я уже достаточно долго присутствую на их собраниях и что настало время посвятить меня в то, что доступно только тем, кто является истинным членом Церкви. Но я должен понимать, что это большая честь, но и большая ответственность также, и что вхождение в этот круг накладывает определённые обязательства, хотя и даёт новые возможности и права. Он предупредил меня, что если я испытываю какие-либо сомнения, я должен расстаться с Церковью и не приходить более на встречи никогда. Но это невозможно! Увидев мои страх и отчаяние, Серёжа накрыл своей ладонью мою руку. Он сказал, что всё зависит только от меня, от моей совести и веры, но сам он верит в меня и не сомневается, что всё будет замечательно. Конечно же, я пришёл. Прошла неделя и вновь, как и полгода назад, я стою перед дверью, боясь открыть её. Как и полгода назад, я чувствую нервозность, но тогда мне нечего было терять, я мог только приобрести, а сейчас, когда я уже приобрёл бесценное сокровище, я не могу лишиться его! И снова меня встретил Серёжа. Ободряюще улыбнувшись мне, он провёл меня в этот раз в другую комнату, небольшую, с закрытыми тяжёлыми шторами окнами и уютными мягкими креслами. Небольшая лампа, стоящая на столе, создавала чарующий таинственный полумрак. Предложив мне располагаться в любом из этих кресел, Серёжа сообщил, что он покидает меня, но очень скоро сюда придут те, кто и будут разговаривать со мной и определят, достоин ли я войти в их общину. Иначе говоря, определят мою судьбу — жить мне или умереть. Не прошло и минуты, как в комнату вошли четыре человека, которые и устроились в оставшихся креслах. Все они показались мне достойными уважения людьми, но особенно привлёк моё внимание тот, кто был несомненным лидером этой небольшой группы. Этот человек буквально излучал силу, уверенность в себе, обаяние и доброжелательный интерес. Одним своим присутствием утишил мою нервозность и вселил в меня спокойствие и ощущение того, что всё закончится благополучно. Несколько секунд они внимательно рассматривали меня, заставив меня снова занервничать, но их лидер, заметив это, тут же заговорил:

— Добрый вечер, вы можете звать меня Ильёй Михайловичем. Сегодняшняя встреча очень важна для всех нас. Мы, безусловно, очень рады тому, что в нашей общине может появиться ещё один брат, входящий в неё не как сторонний наблюдатель, как зритель в театре, а как полноправный участник действа.

— Спасибо, я с большой радостью слышу эти слова. Стать в полной мере участником этого прекрасного действа, а не зрителем — что может быть лучше?

— Прекрасно, в таком случае перейдём к делу. Мы никоим образом не будем требовать от вас подписывать какие-либо бумаги, но вы должны пообещать — мы рассчитываем на вашу честность и порядочность, что наш разговор не покинет пределы этой комнаты.

— Безусловно, я клянусь в этом!

— Превосходно. В таком случае я хочу сообщить вам, что наша община не так мала, какой кажется на первый взгляд, и как вы могли бы подумать. На самом деле она включает в себя миллионы горячих последователей по всему миру. Вы уже много раз слышали, что наша Церковь называется Истинной Церковью Слова Божия и не раз, я полагаю, задавались вопросом — почему?

— Конечно, я не раз спрашивал об этом, но ответа так ни от кого и не получил.

— Неудивительно. Ответ могут узнать только посвящённые. И вы сейчас станете одним из них. Дело в том, что истинными основателями нашей Церкви были те, с кем ещё много тысяч лет назад говорил Бог. В Ветхом Завете их называли пророками. Они слышали Его слова и в неизменённой чистоте доносили их до тех, кто имел уши, чтобы слышать. И эти люди, избранные, истинные дети Божии, присоединялись к ним. Таким образом, уже не одно тысячелетие те, с кем говорит Бог, ищут избранных, чтобы привести их верной дорогой в Царство Божие. На протяжении всей истории человечества были такие люди, но так как власть мирская не любит Истину и не терпит конкуренции, они были вынуждены скрывать своё присутствие в мире, чтобы не быть уничтоженными, и тайно набирали последователей. Нет! — воскликнул он, увидев мои смятение и надежду, — я не вхожу в число тех, кто слышит Бога непосредственно, но я вижу их, общаюсь с ними и являюсь посредником между ними и избранными.

— Но отчего же они сами не общаются с людьми?!

— Их слишком мало, а последователей слишком много. Но рано или поздно, уверяю вас, любой истинный последователь встречается с ними. Он может даже стать посредником и даже, — его голос заполнило благоговейное восхищение, — одним из них!

Что же это были за люди, если такой человек отзывался о них с подобным почтением?!

— То, что наша Церковь скрыта от посторонних, не должно вводить вас в заблуждение. Наши адепты повсюду и зачастую меняют ход мировой истории. И теперь я перехожу к другой части моего рассказа. Знаете ли вы, что ещё в 431 году на Третьем Вселенском Соборе в Эфесе Мария, мать Иисуса была провозглашена не только как Богородица, но и как Царица Небесная? Не знаете. А в 12 веке начали говорить о том, что не только Иисус, но и сама Мария была непорочно зачата её матерью Анной. Прошло долгих семьсот лет, и в 1854 году папа Пий 9 принимает Догмат о непорочном зачатии Марии. В 1950 году на 2 Ватиканском соборе был принят Догмат о вознесении Марии на небо в единстве тела и духа, а в 1964 году её признают ни много, ни мало Матерью Церкви и всех христиан. Но всё это было бы невозможно, если бы не тяжелейшая, непрестанная работа наших адептов. Работа, забирающая все средства — духовные и материальные — нашей Церкви.

— Но зачем же вам это надо?

— Так повелел Бог. Он открыл тем, кто слышит Его, что ради спасения человечества Он разделился на две части — женскую и мужскую и отправил их на землю. Первой появилась женская половина, которая и породила из себя мужскую, находясь при этом в Боге. И святотатство, преступление против Господа нашего — не воздавать должное любой Его ипостаси! С сегодняшнего дня, если вы не имеете каких-либо возражений, а если имеете, выскажите их сейчас, вы войдёте в более близкий круг адептов нашей Церкви.

— Нет, что вы, упаси Бог! Какие у меня могут быть возражения?!

— Превосходно. В таком случае я расскажу вам, какие права и обязанности вас ожидают. Для вас открывается возможность посещать не только открытые, еженедельные встречи, но и те, что проводятся только для посвящённых несколько раз в неделю. От вас потребуется десятина, но не материальная. Несмотря на то, что наша Церковь испытывает непрерывную нужду в средствах, мы категорические противники принуждения адептов к денежным взносам. Любые пожертвования — дело сугубо добровольное и исключительно в масштабах возможностей адепта.

— Но я не против, денег у меня всё равно больше, чем мне нужно.

— Это замечательно, после окончания беседы вы, если будет желание, сможете обсудить с Данилой Анатольевичем этот вопрос, но я говорю о другой десятине — духовной. В соответствии с духом христианского человеколюбия каждый адепт обязан, подчёркиваю — обязан, в отличие от материальных выплат, творить активное добро. На нашем попечении находятся многочисленные детские дома, больницы, дома престарелых и каждый человек в них нуждается в уходе, заботе, добрых и любящих руках. Просто представьте, сколько покинутых детей никогда не видели родительской ласки, не получали подарки на дни рождения или Новый год, сколько больных умирает, не имея возможности оплатить операцию или купить необходимое лекарство. Ведь это люди, которые могли бы жить и славить Бога, радуясь жизни. Сколько стариков, брошенных своими неблагодарными детьми, с радостью бы встретили того, кто проявил бы к ним участие, поговорил с ними, помогая скоротать долгие унылые вечера, и спас бы их от одиночества. Всё это и многое другое делают адепты нашей Церкви.

Слёзы наворачивались у меня на глаза, я с трудом удерживался, чтобы не вскочить и не отправиться сразу же, чтобы помочь тем, кому я сейчас нужен! Столько лет прошло в бесплодных жалобах на жизнь, и здесь, в этой самой комнате, мне буквально открывают глаза и говорят, что должен делать в этой жизни человек!

— Как же вы правы! Просто безоговорочно и абсолютно правы! Я готов возненавидеть себя за то, что не делал этого ранее!

— Ну-ну, ненавидеть никого не надо, а себя в первую очередь. Если вы заполнены ненавистью, как вы можете любить людей?

— И снова вы правы!

— То, о чём я вам сказал — обязанности любого неофита, но на более высоких уровнях, а я уверен, что вы достигнете их, вы сможете войти в ещё более тесный круг и получите возможность непосредственно влиять на судьбы мира. Но это дело далёкого, а возможно, и не очень, будущего, а пока разговор наш подошёл к концу, но я не прощаюсь с вами. Я буду присутствовать на сегодняшней встрече и, более того, я намерен прочитать проповедь. Возьмите мою визитную карточку — в любое время дня и ночи, если у вас возникнут какие-либо вопросы или, что гораздо хуже, проблемы — звоните мне незамедлительно, и я помогу вам.

С дрожью в руках я принял визитную карточку из рук этого замечательного человека. Затем я имел беседу с Данилой Анатольевичем, и очень плодотворную притом, а под конец прослушал проповедь Ильи Михайловича. Да, этот человек никого не может оставить равнодушным! Все до одного, сидевшие в зале и слушавшие его, были потрясены до глубины души его страстными и сильными словами, тем, сколько очевидных истин, но тем не менее не замеченных нами до этого, раскрыл он нам, и какая прекрасная, наполненная деятельностью жизнь открывалась передо мною! Единственное, что омрачало для меня этот, в остальном такой изумительный день — слова Серёжи, что мы, возможно, долго не увидимся. По делам Церкви, отдавая ей духовную десятину, он должен уехать в далёкий город. Но, с другой стороны, для сожалений повода нет, ибо человек выполняет благое дело, и думать иначе, значит проявлять недопустимое себялюбие. Кроме того, меня ожидает знакомство с огромным количеством интереснейших личностей и это прекрасно!»

«– И что ты об этом думаешь?

— Во-первых, видел я совсем недавно этого Илью Михайловича в каком-то средстве массовой дезинформации. Только, по-моему, звали его не так, да и связь свою с церковью он не особо афишировал. А что касается твоего вопроса, то это классический развод на бабки. Этот Серёжа, сдаётся мне, аккуратно довёл свою жертву до охотника и скромно ретировался.

— Ага, крупная рыба наш объект — обеспеченный и заинтересованный. По всей видимости, на него тяжёлую артиллерию в лице этого Ильи Михайловича выпустили. Только что-то мне подсказывает, что он бы крючок и без наживки заглотил.

— Какая наживка! Да он сам в сети прыгнул!

— Это точно. Но, слушай, это просто потрясающе, как все разговоры о религии сводятся в итоге к деньгам. Вроде прейскуранта на входных дверях церкви.

— Возражу — там с этого начинается.

— Чёрта с два, ты же в церковь попрёшься не просто так, а предварительно наслушавшись душеспасительных бесед, а тут — на тебе, всё по пунктам расписано: что, чего и сколько стоит. Разговор с Богом за наличный расчёт. А священники хороши — мы вас и крестим, и похороним, грехи отпустим и в рай врата откроем — вы только платите. Очевидно, у них и на небесах всё схвачено, лично с Богом договорились, проплатили!

— Во-первых, ты чего завелась так, а? А во-вторых, по всей видимости, ты права. Я лично слышал, как один священник прямым текстом говорил, что все деньги идут напрямую к Богу.

— Угу, корпорация «Спаси, Господи» с Отцом-основателем во главе. А завелась, потому что больной вопрос, воспоминания детства, знаешь ли. Когда бабушку хоронили, Марина в церковь пошла, чтобы её отпели. Причём, заметь, ни сама в Бога не верит, ни бабушка не верила, но нет же, понесло её. А за компанию и меня взяла. Вот подходим мы к церкви, а на дверях её прейскурант висит. Честное слово, моё состояние в тот момент было неописуемо. Вроде как Божий храм и, на тебе, спасение за наличный расчёт по тарифам. А тарифы такие, что, учитывая расходы на сами похороны, пришлось нам изрядно в долги влезть, чтобы попов прокормить. Воистину, не храм Божий, а торговая лавка, только продают там не шмотки, к примеру, а Божью благодать. И если у меня и было когда-нибудь желание поближе познакомиться с православной церковью, то как раз тогда оно и сдохло. И сейчас, когда я слышу всякого рода благостные речи о великой и духовной роли церкви, у меня перед глазами появляется этот прейскурант. Большая круглая печать и баста.

— А чего же ты хотела — спасение души недёшево стоит!

— В принципе, я с этим согласна, но как-то я всегда думала, что речь идёт о плате иного рода. Что-нибудь вроде духовной десятины этого сомнительного Ильи Михайловича.

— А индульгенции тебя не привлекают.

— Не то, что не привлекают, просто я, хоть убей, не вижу связи между верой в Бога и деньгами. Для меня это как колокольный звон в записи — полная профанация, выражаясь эвфемистически.

— А колокольный звон-то здесь причём?

— Да был однажды случай — какой-то церковный праздник, Солнце светит, колокольный звон над землёй разливается, словом благостно — сил нет. Ну, я, проходя мимо церкви, пытаюсь рассмотреть, как колокола на колокольне раскачиваются — нравится мне это. А они неподвижны! Как же так?! Колокольный звон есть, а колокола не шевелятся! А он, оказывается, в записи, через динамики передаётся. Хотя, надо отдать должное святым отцам — динамики у них что надо, явно не поскупились. Но это так, к слову пришлось. Вот поэтому я и говорю — профанация, выражаясь эвфемистически. А если не эвфемистически, а прямо и без цензуры, то полное…

— Не надо продолжать, я понял. Но нет ли противоречия в твоих словах — Бог повсюду, но тем не менее где-то Его нет?

— Абсолютно нет. Я не утверждаю, что где-то Он есть, а где-то Его нет. Я просто говорю, что где-то Его не вижу я, а может быть, и не хочу видеть. Понимаешь, Егор, я буду лучше искать Бога в лесах, полях, в восходе и закате Солнца и тому подобном, а не в построенных человеком зданиях, хотя и не отрицаю — Он может быть и там.

— Но ведь должна же церковь за счёт чего-то существовать?

— Да, Егор, я всё понимаю, но прейскурант на дверях церкви — это диагноз.»

«Уже год как моя жизнь наполнена смыслом и радостью. Я просто не представляю, как жил до того дня, когда ко мне подошёл Серёжа и пригласил в Церковь, которую я уже с полным основанием могу считать своей. К сожалению, с того дня, что ознаменовал новый этап в моей жизни, Серёжу я больше не видел. Также полностью разладилась моя семейная жизнь. Жена ушла от меня, забрав с собой детей, и я оставил ей большую часть того, чем владел, ибо деньги не имеют для меня особой ценности. Если не считать того минимума, что мне нужен для жизни, единственное, на что я трачу их — это помощь несчастным и обездоленным. Что-то я покупаю и передаю в дар сам, что-то делает Церковь, получая средства от всех истинно преданных ей. Сейчас я уже не могу понять, как живут люди там, в миру, одинокие, чуждые друг другу, ненавидящие всех и вся. Одна мысль о том, что я покину те свет и тепло, что источает наша Церковь, окажусь во мраке и холоде внешнего мира без всякой поддержки и участия, приводит меня в ужас. Я многократно исповедовался Илье Михайловичу, и в моей душе не осталось более скрытых уголков, она как на ладони у него, он знает обо всех моих тревогах и радостях, страхах и надеждах, и я уже не представляю себе, как может быть иначе, исповеди стали необходимостью для меня. И всякий раз он утешает и успокаивает меня, имея чудесный дар вливать силу и уверенность в любого, кто оказывается рядом с ним. Также у меня появился новый знакомый, которого я со всем основанием могу считать своим другом. Его зовут Валера. Это очень странный, необычный и исключительно интересный человек. Валера очень широко эрудирован и любые беседы с ним доставляют огромное удовольствие. В нашей Церкви он оказался изначально из любопытства, случайно придя на встречу в процессе своих изысканий. Дело в том, что Валера искренне убеждён, что основателем мира является женское божество, и случайно услышав, что в нашей Церкви с равным благоговением относятся и к Иисусу, и к Марии, решил познакомиться с нами поближе. Его одолевают странные фантазии, но отказать ему в настойчивости и логике нельзя. Например, он, в своей увлечённости мифологией, узнал о малоизвестном славянском божестве по имени Симаргл, о котором можно сказать много, можно мало, но это всё бессмысленно, ибо имя это покрыто мраком тайны. И Валера решил, что все учёные ошибаются. Он с язвительной усмешкой говорил, что какое же это мужское божество, если оно связано с землёй, водой и плодородием. По его мнению, это, вне всяких сомнений, богиня. Он стал, по сути, одержим ею, утверждая, что это и есть Великая Мать всего сущего, в глубокой древности ушедшая под землю и передоверившая все дела по управлению миром своему сыну. Поэтому-то так мало о ней известно. Он считает, что Великая Мать Симаргл спит уже много тысячелетий, но скоро должна проснуться, а место, где она укрылась, находится, ни много, ни мало, в России, в окрестностях Великого Новгорода. Обладая невероятной эрудицией, он доказывает, апеллируя к различным источникам — от религиозных книг древности, до мистиков современности, что пробуждение Великой Матери не за горами, и желает присутствовать при этом. Одержимый ею, он мечтает стать первым в том новом мире, что появится после её пробуждения. Несколько дней назад он уехал в деревеньку под Новгородом, где живут его знакомые, дабы осмотреть одно болото. В деревне о нём ходят всякие устрашающие слухи, и Валера практически убеждён, что это и есть то место, где спит Великая Мать Симаргл. Он обещал мне, что расскажет обо всём, что узнает, видя мой искренний интерес к его исследованиям. Ведь, должен признаться, своей верой и одержимостью Валера захватывает меня, а красноречие его и сила убеждённости таковы, что временами я и сам начинаю верить, что всё это правда. Но возвращение его — дело будущего, а сейчас я еле сдерживаю нетерпение и охвачен восторгом — сегодня нашу встречу должен посетить тот, кто уже почти стал одним из избранных, из элиты, из тех, кто являет собой саму суть нашей Церкви, тех, с кем говорит Бог! Меня избрали в числе небольшой группы тех, кто удостоен чести видеть его и слышать его слова. Подумать только, я вскоре воочию увижу человека, с которым будет говорить Бог! Сейчас начнётся обычная встреча, на которой может присутствовать любой желающий, как и я когда-то, в незапамятные времена, год назад, а затем, так же как и я в тот день, они должны будут покинуть нас и останутся только те, кто избран. Какой день! Я едва могу видеть, что происходит вокруг, и просто купаюсь в общем ликовании и счастье — ведь сегодня ещё несколько человек стали верными адептами нашей Церкви. Повсюду улыбки, объятия, радостные возгласы и поздравления. Но я жду того, что будет потом. И этот час настал! Посторонние ушли, остались только избранные, и мы стоим в комнате, образуя почти правильный круг, мы ждём, когда войдёт тот, кто… Нет, волнение перехватывает мне горло, и мысли мои путаются. Дверь открывается, и в комнату входит (я еле удерживаюсь, чтобы не произнести с большой буквы — Он) тот, кого все так ждут. Он проходит в центр и останавливается. Он ещё совсем молод, но каким неземным светом сияют его глаза, какие доброта и сила изливаются из него — так, наверное, выглядел Иисус, и я понимаю, почему за ним ходили толпы. Можно вечно сидеть у его ног, слушая, что он говорит. Я смотрю на других и вижу, каким восторгом и обожанием освещены их лица, все мы и я в том числе, готовы поклоняться ему. Это поистине Великий Человек! Он прочёл нам чудесную проповедь и сказал, что рано или поздно каждый из нас будет удостоен лицезреть тех Величайших, о ком нельзя даже думать без восторга и ужаса. Я иду сейчас домой оглушённый, не чувствуя тела, и верю, что когда-нибудь этот день настанет, а быть может, и когда-нибудь и я сам…»

«– Это было отвратительно!

— Ты об этом молодом человеке?

— Да, взрослые, самостоятельные люди — сколько их там было, человек пятьдесят? — как один смотрели на него как на живого бога! Да скажи он им, только намекни, они бы рухнули на колени и поползли к нему ноги целовать. А ведь это просто мелкий самодовольный прыщ в ковбойских ботинках! Уму непостижимо и тошнотворно.

— Да, Юль, я с тобой полностью согласен. Какая-то подделка с огромным самомнением, если судить по впечатлению, но лица всех этих людей… Бр-р-р.

— Знаешь, мне до сих пор не по себе. Это же до какой степени надо было людям промыть мозги, чтобы довести их до такого состояния? Я никогда такого не видела, даже не представляла, что такое возможно.

— Это точно. Я, знаешь ли, особой впечатлительностью не отличаюсь, но здесь меня пробило. К тому же, какой-то дикий контраст: если уж хотя бы это был Илья Михайлович, хоть с какого-то боку понятно, но это несуразное нечто, да и так чтобы все, поголовно?!

— Честное слово, Егор, по мне хоть Илья Михайлович, хоть Наполеон Бонапарт, хоть царица Савская, хоть эта мелкая ня. Не должен так один человек смотреть на другого! Это противоестественно и омерзительно!

— Кстати, насчёт «смотреть». Тебе не показалось, что те, кто прошёл посвящение, радовались искренне, а вот те, кто их поздравлял, особой искренности не проявляли.

— Показалось? Да ни на грош её там не было! Сплошная фальшь. Дежурные улыбки, дежурные слова, обнимают, а сами в сторону смотрят, и начхать им на тех, кого поздравляют. Но, слушай, маразм, конечно, но мне так странно, что у этого Решающего имя было…

— Да уж, и в самом деле удивительно, что тебя удивляет, ведь не родился же он сразу Решающим!

— Понятное дело. Но тот мумифицированный на три четверти труп и при этом Валера. Сложно поверить.

— Знаешь, Юль, как это ни странно, но я понимаю тебя. Я тоже, как вспоминаю тех, кого мы увидели в тот день в холме, не могу поверить, что у них были семьи, какая-то жизнь, имена, да что они когда-то детьми были, в конце концов!»

«Три дня прошло после этого знаменательного события, но и я, и все остальные, присутствовавшие на нём, всё ещё не можем прийти в себя от впечатления, которое произвёл наш изумительный гость. Сейчас, переполненный чувством восторга, я расскажу об этом Валере, накануне вернувшемуся из своей поездки. Я видел его и вчера, но тогда он находился не в том состоянии, чтобы с кем-то разговаривать, и я предпочёл отложить разговор до сегодняшнего дня. И вот я подхожу к нему, начинаю рассказывать о том неизгладимом впечатлении, произведённом на меня нашим гостем, но Валера заметно невнимателен, а под конец просто перебивает меня, говоря:

— Это всё очень интересно, конечно, но, послушай меня, сдаётся, я обнаружил место, где укрылась Великая Мать.

— Валера, ну о чём ты говоришь, помилуй, ты же не ребёнок, в конце концов…

— Ты это мне, уважаемый? А сам-то ты во что веришь? Пришёл к вам невесть кто, наврал с три короба, а ты и уши развесил, готов его до небес превозносить.

— Валера!

— Да, Валера! Я уже 38 лет как Валера и ничего, живу. И не надо на меня смотреть так, тоже мне, святыню на твоих глазах попрали.

— Но Валера…

— Да что ты вообще о нём знаешь, кроме того, что тебе о нём рассказали?

— Я видел его своими глазами и уверяю тебя — это совершенно необыкновенный человек.

— Угу, да вас тут всех так обработали, что покажи вам средний палец и скажи, что это Отец ваш Небесный, вы и ему поклоняться станете.

— Как ты можешь подобное говорить?! Ты же сам посещаешь нашу Церковь уже почти год. Я думал…

— Извини, друг, не хочется тебя разочаровывать, но на саму Церковь мне плевать. Меня интересует только то, что они могут знать кое о чём, необходимом мне.

— Но как же так, ты же присутствовал на встречах, слушал проповеди, ты же знаешь о тех, кто основал нашу Церковь, о тех, кто слышит Бога…

— … они слышат, а не бога. Да и есть ли они вообще? Говорят-то о них много, а толку чуть. Манят вас только, как ослов за морковкой, а их и нет вовсе.

— О чём ты говоришь, Валера! Их не может не быть! Ведь если их нет, то значит…

— То значит — это всё полная лажа. Именно об этом я тебе и говорю. Посчитай как-нибудь на досуге, сколько денег ты ухнул в их бездонные карманы?

— Но все эти деньги, каждая копейка, идут тем, кто в них нуждается.

— Разве я с этим спорю? Безусловно, именно так. Но тебе стоило бы выяснить, кто тут самый нуждающийся. Ты, конечно, можешь опять вывернуться наизнанку перед своим обожаемым Ильёй Михайловичем, который, к слову, носит другое имя, и покаяться во всех своих греховных мыслях, но предупреждаю тебя как друг — присмотрись при этом внимательно к его весьма недешёвому костюму и заметь, на какой машине он ездит.

— Да, Илья Михайлович не бедный человек…

— Это уж точно.

— Но не хочешь же ты сказать, что он обогатился за счёт прихожан? У него, безусловно, есть какой-то бизнес.

— И снова ты прав. Конечно, есть. Я человек более любопытный, чем ты, и гораздо менее доверчивый, и я навёл кое-какие справки. Бизнес его называется — Истинная Церковь Слова Божия. Не единоличный, конечно, а, как говорили в дремучие девяностые, совместное предприятие, но долей он владеет изрядной.

— Ты заблуждаешься, этого просто не может быть.

— Почему? Потому что ты не хочешь верить в это?

— Но если всё это только обман, зачем же ты приходишь сюда всякий раз?

— Я же сказал тебе — у меня свои интересы. У меня есть подозрение, что им что-то известно, и я хочу выяснить, что именно. И поэтому я очень прошу тебя не сообщать о нашем разговоре никому, особенно Илье Михайловичу.

— Мне бы и в голову не пришло доносить на тебя!

— Спасибо, я надеялся, что ты так и скажешь, но сможешь ли ты не выложить всё ему как на духу, когда он тебя начнёт спрашивать?

— Да, Валера, это будет очень тяжело для меня, но ты — мой друг и ещё тяжелее для меня будет, если я предам тебя.

— Я очень рад это слышать, и я очень тебе благодарен, что ты не обманул моих надежд.

— О чём речь, Валера.

— И ладно, бог с ней, с этой Церковью, ты лучше послушай, что я тебе расскажу. Представь только, едва я оказался в этой деревне, как меня охватило какое-то предчувствие. Я сразу понял: оказался я тут не просто так. Ты не поверишь, но вся деревня, как один, боится этого болота. Боится и ходит туда, сечёшь? Вижу — нет. Объясняю — их туда что-то тянет. Что-то настолько мощное, что заставляет их плевать на собственный страх. Сказочки они мне рассказывают, что там, видите ли, грибы-ягоды хороши, ага. Да там повсюду леса и этих ягод с грибами тьма, разве что на болоте грибочки какие-то особенные. Но это ладно, не имеет отношения к делу. Короче, я со своим знакомым отправился туда, причём он наотрез отказался идти вечером и уж тем более остаться на ночь. Ну да ладно, я несколько раз туда с ним ходил, дорогу запомнил, так что перед отъездом пошёл на болото один. И знаешь, я понимаю деревенских, почему они там до ночи не задерживаются. На этом болоте действительно что-то есть. В подробности вдаваться не стану, но скажу — свою дань оно взяло и с меня. Смотри, как руку разодрал.

— Боже мой, Валера, да с такой раной надо в больницу!

— До свадьбы заживёт. Думаешь, я по дурости налетел на сучок? Ничего подобного, меня на него швырнуло, а какой же ужас меня при этом охватил! Хорошо в топь не свалился, еле-еле на краю удержался. И хорошо, что после этого страх пропал, иначе тяжело мне было бы выбраться оттуда. И да, я теперь отмечен им. А ты знаешь, что в этой деревне всегда были люди, что, похоже, были захвачены им. Они живут себе, как ни в чём не бывало, если не считать кошмаров, а потом, в одну прекрасную ночь, хлоп — и уходят на болото. Кстати, и сейчас такие там есть. Как тебе?

— Либо это просто страшная сказка, либо в этом болоте и в самом деле поселился сам дьявол.

— А вот тут ты ошибаешься, как и все эти деревенские дурни. Я поговорил с теми людьми, что оказались им одержимы, и все как один рассказывают, что ничего не помнят из своих кошмаров, кроме ощущения чего-то жуткого, находящегося рядом, что всё ближе и ближе и когда-нибудь их поглотит. Идиоты! По всей видимости, я тоже стал одержим этим болотом, так как в ту же ночь мне приснился сон о чём-то подобном. Но в отличие от тех нытиков я не стал рыдать и звать мамочку, а сам пошёл к этому существу. Жаль, я так же мало помню о том, что там было, но могу сказать одно — это такая мощь! И если это не Великая Мать Симаргл, тогда я не знаю, что это такое!

— Как же ты можешь заключать подобное на основании всего лишь сна? Это же просто сон, эфемерная ночная иллюзия.

— Не только сна. Я ещё перед болотом чувствовал, что что-то надвигается. На само болото меня тянуло как магнитом. Я уехал оттуда, но я чувствую его зов. Ты понимаешь, оно зовёт меня к себе! А иной раз я ловлю себя на том, что почти слышу, как оно говорит со мной. Это сводит меня с ума! Поверь мне, я приложу все силы, чтобы услышать, что оно говорит мне.

— И сам ты станешь одним из тех, кто слышит Бога!

— Зря смеёшься, тех людей никто из вас в глаза не видел, и я сильно подозреваю — почему. Что касается меня, здесь другой случай: болото существует, можно съездить в ту деревню и поговорить с людьми, сходить на него и убедиться во всём самому. А если того или ту, что находится там, и в самом деле можно услышать, то это лишь дело времени и настойчивости. А и то, и другое у меня есть. Между прочим, забыл упомянуть сразу, говорят, что когда-то при этом болоте была деревня, жители которой поклонялись ему как богу. Вот так-то!

— Мне становится не по себе, когда я тебя слушаю.

— Это хорошо, значит, цепляет. Так что так, брат, такие дела. Если что ещё смогу узнать или, паче чаяния, сделать сам, обязательно тебе расскажу, если не возражаешь.

— Отчего же, Валера, с нетерпением буду ждать. Ты меня не на шутку заинтриговал своим рассказом.

Разговор оставил двойственное впечатление. Меня, безусловно, буквально растерзали его слова о том, что всё, что окружает нас — ложь. Причём худшего вида — основанная на корысти и обмане доверия. Конечно же, он ошибается! С Ильёй Михайловичем я пока говорить не стану, мои мысли сейчас в смятении и мне надо привести их в порядок, прежде чем заводить разговор с ним. А то, что рассказал Валера о болоте, должен признаться, заинтриговало меня чрезвычайно. Валера отнюдь не помешанный. Как он верно отозвался о себе — доверчивостью он не отличается, но здесь Валера несомненно был убеждён в том, что говорил. С одной стороны, как может взрослый человек верить в подобные сказки, а с другой — ведь наша Церковь в каком-то роде тоже сказка. К вопросу о Церкви. Конечно же, я не верю в то, что говорит Валера, потому что если это так, то это нелепая, жестокая насмешка судьбы, и всё, что было — это просто издевательство надо мною. Да и представить жизни вне Церкви я уже не могу, без неё я умру в любом случае. Но по совету Валеры я стану всё же проявлять внимание к деталям.

После разговора с Валерой прошло несколько месяцев и за этот, в сущности, малый срок я глубоко погрузился в бездну отчаяния. Я не знаю, прав ли он на счёт тех, кто слышит Бога или нет, ни он, ни я этого не знаем достоверно, но есть другая вещь, и она убивает меня. Я смотрел на Церковь сквозь розовые очки очарованности целый год, не видя в ней ничего, кроме великолепного света добра, любви и сострадания, но сейчас я боюсь, что этот свет скрывает в себе чёрное гнилое нутро. Что Церковь, такая прекрасная снаружи, по сути жестокий безжалостный монстр, пожирающий своих детей. Несколько случаев заставили меня посмотреть на неё иначе, чем я смотрел до этого. В первом на моих глазах отчитывали молодую девушку, которая раз за разом терпела неудачу в попытках привести в Церковь новых прихожан. И с какой холодной злобой говорилось ей это, с каким удовлетворением при виде её смятения и страха при словах, что она будет выкорчевана, как бесплодное дерево. Можно было бы счесть это единичным проявлением или же решить, что козлище затесалось в стадо Божьих овец, но то тут, то там я вижу то же самое. Меня никогда не смущало требование Церкви общаться только в кругу прихожан, я и сам стремился к этому; ограничение личной жизни адептов, свободы их перемещения — я был только рад чувствовать себя частью великого дела. Но кара за ослушание слишком жестока. Я видел, как двоих молодых людей из нашей Церкви со страшным скандалом прогнали прочь навсегда только за то, что они поздоровались с прихожанами из другой церкви, назвав их братьями. Но разве не все люди братья и сёстры? Разве не этому учил Иисус?! И что хуже всего — эту жестокость, это упоение чужой болью, это ограниченное самодовольство я вижу во всём. Мой покой разрушен, и я не могу ходить сюда, я боюсь этой Церкви, но я не могу без неё жить, она вросла в меня и без неё я умру. Страх непрестанно терзает меня, и нервы мои расстроены до предела. Я много раз говорил с Ильёй Михайловичем об этом, и всякий раз он утешал меня и успокаивал, прогоняя дурные мысли. Илья Михайлович призывает меня положиться на волю Божию, он говорит, что, как Иова, Бог испытывает меня, но Он же и выведет меня из этого страшного тупика. Я должен молиться и верить, что испытания мои скоро закончатся. И, видит Бог, я молился, ночи напролёт я простаивал на коленях у кровати, обращаясь к Нему. Но чем дальше, тем сильнее меня охватывает жуткое чувство, что Он не хочет слышать меня. Господи, услышь меня, вразуми, направь на путь истинный! Я заблудился и мне не на кого уповать, кроме Тебя! Спаси мою душу, пронеси сию чашу мимо — она невыносима для меня. Дай мне знак, зажги светильник для меня, чтобы разогнать мрак, обступивший меня, чтобы я мог знать, куда мне идти. Но к ужасу своему я понимаю, что Бог не хочет слышать меня, Он бросил меня, как слепого котёнка, в мрачное озеро и наблюдает, выплыву я или нет. Он не отвечает на мой призыв, и скоро я кану в небытие, погрузившись как свинец в великих водах. А Илья Михайлович более не может мне помочь. С каждым днём сила воздействия его личности слабела, и под конец даже разговор с ним не может подарить мне утешения. Я нахожусь в чёрной бездне отчаяния, понимая, что меня ожидает впереди, и мне не с кем поговорить, чтобы облегчить свою ношу. За всё это время я видел Валеру, единственного человека, которому я мог бы поверить свои мысли, всего лишь несколько раз, а уже месяца три он не появлялся вовсе. Я не знаю, что случилось с ним, я не знаю, что случится со мною, но я вижу для себя единственный выход из того кошмара, что теперь окружает меня. Выход окончательный и безоговорочный. Выход, который решит все мои проблемы.»

«– Что называется, влип по полной. Мне его даже жаль.

— А мне нет. Человек с такой тягой к самоубийству — это нечто. Его бы энергию, да в мирных целях. Просто вдумайся, Егор, сколько сил он тратит на то, чтобы выбрать подходящий повод покинуть сей бренный мир.

— Я боюсь, что ты ошибаешься. Год он был счастлив и о суициде не помышлял. Просто, видимо, у него очень… хм… сложные требования к жизни и очень слабая приспособляемость.

— Всё может быть, но факт остаётся фактом — чуть что, он складывает лапки и плачет: помогите, умираю, а не поможете, так умру совсем.

— Ну не может человек в одиночку справиться.

— Может, Егор, может. Человек может всё.

— И даже Богом стать, да? Самому себе молиться и самому себе на молитвы отвечать?

— Легко. Хочешь, я тебе путь укажу, как самому стать Богом?

— Ну?

— Как только ты из ничего сделаешь что-то, можешь смело считать себя Богом. Не повтор, не комбинацию, не «своеобразное авторское прочтение», а в прямом смысле — вынешь что-нибудь из небытия, что-нибудь, чего раньше не существовало.

— Ага, обязательно посижу, помедитирую над этим на досуге.

— Давай-давай, потом расскажешь. Но я повторяю свой вопрос — для чего рождаются такие люди? Ведь явно на свете всё не просто так, и если уж вылупилось, то с какой-то целью. И в чём, спрашивается, цель существования вот его самого, к примеру?

— Очевидно, присоединиться к Валере-Решающему и затем уйти к Иксу.

— Очень может быть. Кстати об этом Валере — надо сказать, что тогда он впечатление производил будь здоров, очень эффектный был дядька. Не удивляюсь, что он смог увести за собой столько народу.

— Его бы энергию, да в мирных целях. И просто поразительно, как он изменился за каких-то два-три года.

— Это да. Жутко как-то.»

«Сегодня я наконец-то увидел Валеру, более того, он, оказывается, сам меня искал. Валера выглядит очень измождённым, я даже опасаюсь, не болен ли он, но каким счастьем светятся его глаза! Нервная энергия буквально переполняет его, и кажется, что можно услышать, как воздух вокруг потрескивает от электрических разрядов. После этих тяжких, пропитанных отчаяньем недель, Валера для меня как глоток свежего воздуха для задыхающегося, глоток воды для умирающего от жажды. Верный своей природе, он не стал долго тянуть, и заговорил, едва подойдя ко мне:

— Слушай, брат, такое дело. Мне нужны два человека, и одним из них я хотел бы видеть тебя. Ты слушай меня внимательно и не перебивай, а я расскажу тебе всё, что надо. Ты, я думаю, обратил внимание, что меня несколько месяцев не было?

— Конечно же, Валера. Знал бы ты, как мне тебя не хватало, ведь я по твоему совету присмотрелся к Церкви, и то, что открылось моему взгляду…

— И прекрасно, очи твои раскрылись и уши прорезались. Тем лучше, с большим вниманием ты будешь слушать меня. Ведь, если судить по твоему виду, тебе очень нелегко дались эти месяцы?

— Как же ты прав, Валера, я…

— Извини, что перебиваю, но уж очень важный разговор нам предстоит, а времени мало. Так вот, сначала я пытался общаться с Великой Матерью Симаргл (а это действительно Она, Она Сама мне это подтвердила) через сон, но как же это сложно, невнятно было, да ещё и забывал я нередко, о чём шла речь, просыпаясь. В этом смысле дело шло лучше, когда я на самом болоте ночевал. Я ведь, знаешь ли, уже не один раз туда ездил после нашего разговора. На болоте было всё намного проще, но, опять же, только во сне, а наяву я не мог Её слышать. И я понял, в чём заключалась моя ошибка — я слишком разбрасывал себя. Поняв, я направил все свои силы, чтобы услышать Её наяву. Я отказался от всего, что не было необходимым для жизни, Я начал закапываться под землю, чтобы быть ближе к Ней и услышать Её, и я добился своего! Я могу говорить с Ней, как с тобой, в любой момент! И Она сказала мне, что действительно собирается выйти на поверхность, что хочет взять власть над миром в Свои руки, изгнав всех ложных богов, и желает взять всех людей в Своё лоно, объединить в Себе весь мир. Ей нужны трое избранных, Её жрецов, и первым среди них буду я, но мне необходимы два помощника — так сказала мне Она. Ведь моя рана на болоте, по сути, была посвящением Ей, жертвой моей крови. И счастлив я, что не испугался в ту ночь во сне, а пошёл к ней! О, как же я был прав! И знаешь, я даже угадал слова священной формулы, связывающей меня с Великой Матерью навечно — Она сама сказала мне об этом. Оказывается, пойдя к ней впервые, я обратился к Ней с мольбой принять меня и считать мою кровь, пролитую накануне на болоте, как ничтожнейшую жертву, что я принёс Ей за право войти в Её мир, и это было правильно, так я и должен был поступить. И двое других должны будут пройти такое же посвящение, и после этого мы соберём свою Церковь и встанем во главе её! Вдумайся только — скоро настанет новый порядок, мир изменится, а мы будем в нём хозяевами, господами! Мы будем решать судьбы мира, а не подчиняться чужой воле — наша воля станет диктовать всем условия. Никто из тех, кто мнит себя сейчас сильными мира сего, не сможет с нами сравниться даже близко! И они, все они будут покорными исполнителями нашей воли! Но для того, чтобы это произошло, Великая Мать Симаргл поведала мне, что для начала в Церкви должно быть не менее шестисот человек…

— Валера, а, возможно, речь шла о более точном числе — 666, например?

— Нет, брат, я даже не стану обижаться на твои слова. Месяца три назад я, может быть, и обиделся бы, но не сейчас. Ты напрасно сравниваешь Её с дьяволом. Она добра, милосердна и прекрасна. Да, прекрасна, я видел Её, когда приезжал на болото. Равных ей нет, это действительно Великая Богиня. Она милосердна даже к своим врагам. Она говорила мне, что приняла в Своё лоно того, кто собирался Её убить. Она примет любого, лишь бы человек сам пришёл к ней, насильно Она никого заставлять не будет. А пришедшие к Ней добровольно попадают в рай. Да, я не шучу, я был там. Она позволила мне посетить этот прекрасный мир. Великая Мать заверила, что любой, пришедший к ней добровольно, после смерти обретёт там вечную жизнь, а пока там можно бывать только во сне, но о боги, живые и мёртвые, какое же там блаженство! По сравнению с тем миром этот серый и убогий, и Великая Мать Симаргл действительно велика, раз может творить подобное! Поехали со мной, брат, ты пройдёшь посвящение, и тебе будет позволено увидеть этот великолепный мир, а когда Она распространит свою власть на всю землю, я, ты и ещё кто-то один будем в нём первыми после Неё. Пойдём со мной, я отправляюсь к Ней сегодня же, бросай всё и поехали!

— Валера, но я не могу так сразу, мне надо обдумать твои слова, да и я уже немолод, а ночёвка на улице в это время года…

— Хорош ныть, ночёвка на болоте ему не нравится, видишь ли! Неужели ты готов променять право первородства на миску тёплой чечевичной похлёбки? Неужели ты не хочешь увидеть становление нового прекрасного мира, чувствуя себя причастным к этому, неужели ты не хочешь, в конце концов, быть в этом мире тем, кто решает сам, а не тем, за кого решают?

— Увы, Валера, я не создан быть командиром, моя стезя — быть ведомым, а не ведущим. Но прошу тебя, дай мне несколько дней, чтобы обдумать то, что ты сказал, чтобы свыкнуться с этим и, скорее всего, я отправлюсь за тобой.

— Нет, друг, я не дам тебе этих нескольких дней. Мне нужны два человека. Либо ты едешь со мной сегодня, либо ты никогда не окажешься на вершине этого мира. Решай сейчас — первородство или похлёбка?

— Но, Валера…

— Решай, я сказал, никаких но. При любом раскладе ты останешься моим другом, но, отказавшись, приближённым Великой Матери тебе не быть никогда. Решай сейчас.

— Но, Валера…

— Стоп, слушай, я в последний раз обращаюсь к тебе с этим вопросом, больше не стану. Поверь, я знаю в этой церкви не одного недовольного, мне есть из кого выбрать. Многие пойдут со мной с удовольствием, только лишь я предложу им, но я первому предлагаю тебе. Ты же ни секунды не колебался, когда тебя пригласили сюда, так чего же ты мямлишь сейчас?

— Тогда я был внутренне готов, я же полтора года ждал этого дня, я ведь рассказывал тебе, а сейчас это всё так неожиданно, я не могу так сразу решиться на что-то, мне нужно время.

— Хорошо, ты выбрал для себя. Возможно, право первородства подходит не всем, а только избранным, а остальным достаточно сытной еды. Больше я не стану предлагать тебе этого, но, брат, всё равно, я в любое время с радостью приму тебя, когда ты захочешь присоединиться к нам.

— К нам?

— Да, к нам. Единственно правильное устройство мира есть пирамида, Вершиной которой будет являться Великая Мать Симаргл, а основанием станут все живущие сейчас люди, из которых всего трое будут являться её приближёнными. Ещё несколько сотен станут своего рода аристократией, ну а остальным достанется то, что им определит Великая Мать, но Её мир будет раем для любого. Так что очень скоро нас будут сотни, затем тысячи, а затем весь мир станет нашим. И ты в любой момент можешь к нам присоединиться, только дай согласие от чистого сердца.

— Спасибо, Валера, очень может быть, что я последую за тобой.

— Я не сомневаюсь в этом, а пока прощай, у меня мало времени.

Валера ушёл к группе людей, стоящих у дальней стены, а я остался здесь, мучимый вопросом: правильно ли я поступил, отказавшись. И в не меньшей степени меня угнетало чувство вины перед Валерой, его искреннее желание видеть меня своим соратником натолкнулось на мою привычную нерешительность. Чем больше я размышлял над этим, тем сильнее становилось моё внутреннее расстройство, и наконец я не выдержал. Я решил подойти к Валере и извиниться перед ним, объяснить, почему я не мог поступить иначе.

Валера вёл оживлённую беседу с одним человеком, который всегда подавлял меня своей гипертрофированной маскулинностью. Манера его поведения, по всей видимости, скрывающая сильную внутреннюю неуверенность, была настолько неприятно агрессивной и самодовольной, что отталкивала от него многих, но, как это ни странно, многих и привлекала. И именно этот человек, очевидно, отвечая на какую-то фразу Валеры, с непередаваемым пафосом говорил:

— …да, разрушение, эта великая мужская сила, основа основ всего, первичная и могучая, что должна будет прийти на смену творчеству, этой слабой вторичной женской способности. Ты абсолютно прав, Вал, именно мы, мужчины, начнём изменять этот мир. Мы, лучшие из всех, мы станем господами, холодными и могучими, жестокими и благородными, именно мы распространим свою власть, обращаясь к нашей глубинной мужской господствующей сути…

С удивлением я слушал эти излияния и не понимал, неужели такой умный человек как Валера может относиться к ним серьёзно? Я внимательно посмотрел на него, но лицо его ничего не выражало, и я не мог понять, как он реагирует на эти слова. Я попытался заглянуть Валере в глаза, но он лишь скользнул по мне взглядом и отвернулся, продолжая внимательно слушать разглагольствования этого претенциозного болтуна. Это подействовало на меня как холодный душ, но я попытался успокоить себя мыслью, что Валера слишком занят сейчас и именно поэтому так равнодушно отнёсся ко мне. Но я пообещал себе: в следующий раз, как встречусь с Валерой, обязательно поговорить с ним.»

«– Ну надо же, формально не подкопаешься — священник присоединился к Иксу, раз добровольно пришёл. Что с ним было, правда, не уточняется, а так всё верно.

— Ага, и тогда понятно, откуда этот конфликт с Могильщиком, неудивительно, что на тот момент Решающий избавился от него.

— Кстати, Егор, это что же получается — Икс соврал, утверждая, что он Великая Мать Симаргл? Как же так?

— Нет.

— Тьфу ты, испугал! Предупреждать же надо!

— Были заданы два вопроса: осмелится ли он называть меня Великой Матерью Симаргл и не оскорбит ли меня это. Ответы были даны соответственно: да, нет.

— С ума сойти, опять комар носа не подточит! Какой вопрос, такой ответ. И вот ещё, Егор, давно меня интересует такой вопрос — вот идёт себе этакий ницшеанский сверхчеловек…

— Решающий и этот болтун не ницшеанцы, они в Бога верят, иначе зачем бы в церковь пошли?

— И что с того? Сам Ницше в Бога верил, да ещё как: «Я гналась за Вами специально для того, чтобы сказать Вам, как Вы мне безразличны». Да у него это повсюду. Да и откуда ты знаешь, зачем именно этот странный тип в церковь припёрся. Так вот, идёт себе этот сверхчеловек, нет, прошу прощения, не идёт — шествует. Представь — глава вздымается над облаками, ноги попирают землю, могучая сила и власть хлещут из него, сметая всё на своём пути, женщины сами штабелями укладываются к нему в кровать…

— Это неудобно, ему самому места будет мало.

— Не перебивай, с мысли собьёшь. Да, в кровать; жалкие людишки, рождённые только для служения и поклонения ему, при виде своего повелителя падают ниц и лобызают ему сапоги, он повсюду распростёр свою мышцу, он устанавливает законы и власть его во всём. И вот, пользуясь образом Филатова, летит какая-нибудь скромная, ну, скажем, ворона и какает на сию великую главу. И что тогда?

— Вороны так высоко не летают.

— Не суть важно. Это была сумасшедшая ворона или облака очень низкие, да что угодно, ты мне лучше на вопрос ответь — что тогда?

— Ну, я думаю, это зависит от того, насколько плотные облака. Если очень — тогда торопливо сотрёт гуано, быстренько осмотрится, не видел ли кто, и продолжит шествовать дальше. А вот если облака редкие или их вообще нет… Тогда я просто не знаю.

— К сожалению, я тоже, а любопытно было бы узнать.

— Возможно, он сделает вид, что это произошло исключительно по его воле, дошествует-таки до густых облаков, спрячется в них и сотрёт эту зловредную какашку.

— Да, Егор, в который раз уже говорю тебе — ты гений. А раз гений, ответь мне тогда и на такой вопрос, а то что-то меня заклинило — что он имел в виду, говоря о первичном мужском разрушении и вторичном женском творчестве? Как можно разрушить то, чего ещё нет, что ещё не создано?

— Знаешь, Юль, помочь тебе расклиниться я не смогу, моей гениальности для этого не хватает. Я понятия не имею, что он имел в виду.»

«Валера не солгал — он действительно легко нашёл двух человек и в тот же вечер уехал с ними. А я продолжаю испытывать сомнения: не зря ли я отказался? Что я терял, право — одну ночь в тёплой кровати? Невелика потеря, если судить честно. Но всё это было так неожиданно, так ошеломляюще, так похоже на бред сумасшедшего, но при этом Валера выглядит абсолютно нормальным, он не похож на помешанного. Но что сейчас гадать — зря или не зря, он вернётся, вернутся с ним и те двое, тогда и посмотрим.

Они вернулись. И у тех двоих глаза сияют так же, как и у Валеры: похоже, там и в самом деле что-то есть. Сегодня Валера первым подошёл ко мне и предложил поехать с ним. Стать одним из жрецов я уже не могу, но тем, кто присоединится к Великой Матери — вполне. И в этот раз я принял его приглашение. Я и ещё шесть человек, помимо тех двух, уже ставших жрецами. Один из этих шестерых пугает меня, он явно ненормален. Я много раз видел его в нашей Церкви, и для меня неразрешимая загадка, как он тут очутился и почему продолжает сюда ходить. Глаза его всегда горят мрачной злобой, в любой момент он готов сцепиться с человеком словесно, а иной раз и физически, и держится всегда особняком. Он вызывает страх одним своим видом, не имеет в себе ни одной из христианских добродетелей, но по каким-то неведомым причинам продолжает посещать Церковь и более того — находится под несомненным покровительством Ильи Михайловича. Непостижимо!

Когда мы приехали на место, Валера отвёл меня в сторону и предупредил:

— Хочу сказать тебе сразу, Великая Мать добра и милосердна, но Она может быть и ужасна в Своём гневе, и Она не терпит лжи. Помнишь, я говорил тебе, что своей кровью скрепил свою связь с Ней и произнёс слова священной формулы? Так вот, то же проделали и остальные двое жрецов и всё. Больше никто не должен не то что делать это — знать об этом. Кроме троих посвящённых, знаешь только ты, и ты должен поклясться, что никому не раскроешь эту тайну.

— Я клянусь.

— Хорошо. Иначе, поверь мне, Великая Мать заставит тебя пожалеть об этом. Я на своей шкуре испытал, что значит пойти против Её воли или попытаться солгать. Гнев Симаргл был ужасен, и я даже врагу не пожелаю испытать такого. Но если ты не противишься Её воле и честен с Ней, то тебя ждёт блаженство.

— Я верю тебе, Валера, да и не имею я желания рассказывать об этом никому. Но ответь мне, зачем ты взял с собой этого страшного человека, он же, безусловно, безумен?

— Ты говоришь о том мрачном типе, что стоит особняком? Да, он псих, и это очевидно, но я не смог устоять. Это моя маленькая месть Илье Михайловичу: этот псих — его сын.

— Да что ты? Не может этого быть!

— Ещё как может. Ты не смотри, что он так плохо выглядит, на самом деле он значительно моложе. Но это было бы здорово — увести сынка этого святоши из лона любимого бизнеса — Церкви. Поверь мне, у меня давно на нашего милого Ильюшеньку зуб, а с этим даже стараться не пришлось. Этот психопат как услышит где слова — «смерть», «страх» или ещё что подобное, сразу стойку делает, и веди его, куда хочешь. И да, может, тебя это удивит, но «Ветхий завет» — его настольная книга.

— Отчего же, Валера, не удивит. Но все же, зачем он нам, он же, несомненно, опасен.

— Если что, сманим его, а потом прогоним.

— Ты жесток.

— Я знаю.

Валера был прав, о, как же он был прав! Это всё так, абсолютно так, как он и говорил, до мельчайших деталей. Это волшебный мир — Её мир, мир, в котором сбываются любые мечты, и даже сверх того. Мир, в котором нет ни боли, ни страдания, ни страха, а только всепоглощающая любовь и тепло. Но я не жалею, что не поехал тогда с Валерой, кстати, он теперь требует называть его Решающим, всё же лидерство — не моя стезя. Если мне и жаль чего, так это того, что я мог бы прикоснуться к этому миру ещё несколько дней назад. Но что жалеть, этот мир целиком передо мною, и я готов войти туда. Всем сердцем и душой я стремлюсь к этому. И, как и говорил Валера, будничная, обыденная действительность стала для меня ещё более отвратительной и унылой, чем обычно.»

« — Вот козёл!

— Угомонись, Юль, каждый человек имеет право на собственное мнение.

— И я о том же. А моё мнение таково: он — козёл. Мир для него отвратительный и унылый, чтоб его!

— Его право.

— Миротворец, однако! Ведь сам же не думаешь так, как говоришь. Ну и ладно, чёрт с тобой, лучше ещё раз яви мне свою гениальность и объясни, какого лешего тот журналист говорил, что Могильщик был просто запутавшимся молодым человеком, попавшим под чужое влияние? Это же и близко не так.

— Да кто его знает, может, из бреда Могильщика такой вывод сделал, а может, просто придумал, для живости своей статьи.

— Возможно.»

«Даже тот раз, когда я вышел в промозглую осеннюю ночь после первой встречи в Церкви, не идёт ни в какое сравнение с тем, что испытываю сейчас. И отныне мой путь лежит в том направлении, какое укажет Решающий, ибо он единственный, кто может говорить с Ней непосредственно, и кто видит Её. Но он своим примером показал нам, что нужно делать, чтобы достичь того же — полная аскеза, медитации и умерщвление плоти. И это мизерная цена за великое право войти в тот дивный новый мир!

Прошёл месяц, за это время Решающий ещё несколько раз ездил к Великой Матери, привозя к ней новых адептов, и сейчас, когда нас набралось уже более сорока человек, тех, кто имел счастье прикоснуться к тому миру, другие сами стали желать присоединиться к нам. Кто бы мог подумать, в своём ослеплении я и не замечал, как много недовольных в лоне Церкви. Как же радужно всё было для меня до того памятного разговора с Валерой, хотя, конечно же, не Валерой — Решающим, и он по праву носит это имя. Когда к нам примкнули в общей сложности почти три сотни человек, в Церкви больше не могли смотреть на это сквозь пальцы, и мы были вынуждены покинуть её. Но всё к лучшему. Решающий нашёл старый заброшенный коровник, арендовал его на деньги, полученные от посвящённых, и мы все перебрались туда. Для вида у нас собачий приют, и это служит сразу двум целям: мы имеем легальное (или не очень, но взятки решают всё) прикрытие, и собаки — они избраны Великой Матерью в жертвы. Нам даже не нужно их ловить — люди приносят их нам сами. Через Решающего Великая Мать потребовала, чтобы к Ней пришло поначалу не менее шестисот человек, и тогда, опираясь на нас, Она начнёт возвращать себе мир. Какая честь для нас, тех, кто входит в это небольшое число избранных!

Дни идут за днями, Решающий и несколько выбранных им человек регулярно ездят к Великой Матери и приносят ей жертвы, я и сам несколько раз был в числе избранных им, и какое же это великое счастье! Каждый из нас мечтает о том, чтобы Решающий указал на него. Кроме того, все адепты — и те, кто были ещё в прежней Церкви, и присоединившиеся к нам позже — да, нам удавалось привлекать к себе людей с улицы, прошли посвящение на болоте. Каждый из нас был посвящён Великой Матери. Через кровь, жертву и ритуальную смерть и возрождение в новой сути мы приобщились к новому миру. Каких-то шестьсот человек, и Великая Мать начнёт своё победное шествие по миру!»

«– Выходит, они и не подозревали, что речь идёт об их неминуемой смерти, что только за счёт неё и начнётся это «победное шествие»?

— Выходит, что нет. По всей видимости, они просто не задумывались над тем, что и как будет. Нужны Иксу эти шесть сотен и точка.»

«Наши будни заполнены целиком. Приобщение к Великой Матери, слияние с Ней полностью и безоговорочно занимает почти всё время, а оставшееся отбирает уход за приютом. Я рад, что не поехал тогда, в первый раз, с Решающим, и могу сейчас посвятить себя целиком тому, чтобы услышать Её и увидеть. Решающий же, вместе с двумя другими жрецами, вынужден ездить повсюду и улаживать проблемы, которые растут как снежный ком. Дело в том, что приют хотят закрыть, а нас прогнать отсюда — местные жители недовольны нашим присутствием здесь. Пока вопрос удаётся решить за счёт взяток, и на них ушла уже не одна квартира, которые продали те из адептов, кто не имел семьи. Но, боюсь, дело намного серьёзней — слишком амбициозный человек рвётся к креслу губернатора, и власть и славу он ценит выше, чем деньги, а выборы уже не за горами. Пока Решающий борется за то, чтобы нам позволили остаться здесь, мы всё ближе подходим к тому, чтобы воочию увидеть и услышать Богиню. Многие из нас уже начинают чувствовать Её присутствие наяву, всё чаще прикасаясь к тому чарующему миру во снах. Но как ни удивительно, лучше всего это выходит у безумного сына Ильи Михайловича. Я не знаю его имени и знать не хочу, этот человек вызывает у меня омерзение, но из всех нас он единственный, кто каждый раз входит во сне в тот мир. Он даже научился погружаться в какое-то подобие транса в любой момент, по желанию, но считает, что всё это ничто. Он страстно желает услышать Великую Мать наяву, как делает это Решающий, а это ему пока никак не удаётся. Но он утверждает, что может говорить с Ней во сне, и заявляет, что Она вовсе не добра и милосердна, а кровожадна и жестока и любит страх и боль других. Этот помешанный дошёл до того, что призывает начать убивать людей, утверждая, что именно это угодно Симаргл. То, что он психопат, не подлежит сомнению, но я уже пережил один тяжкий удар и второго мне не перенести. Если Великая Мать, такая прекрасная и добрая, создавшая такой великолепный мир, окажется… нет, я не могу продолжать. Я поговорю об этом с Решающим. Хвала Великой Матери! Решающий спросил у Неё, и я более не имею сомнений — это он, тот жуткий тип — кровожадное чудовище, а не Она. Она сказала Решающему, что примет к себе любого, что Она рада всем, но попасть в Её мир как избранный может только тот, кто приходит к Ней добровольно. А этот маньяк стоит на своём, не слушая даже Решающего. Он заявляет, что раз близится конец света, то людей надо спасать против их воли, а спасением, в своей извращённой фантазии, он считает похороны заживо. Этот психопат решил, что таким образом несчастная жертва напрямую попадает к Великой Матери. Но это, конечно же, не так. Сделать себя достойным Её — великий труд и добровольное подвижничество. Но с ним надо что-то делать, с этим маньяком, а я не знаю что.

Сегодня Решающий объявил две новости — мы всё же вынуждены покинуть это место, ибо победил тот, жаждущий власти и славы, но, к великой моей радости, этот помешанный Имярек Ильич с нами не едет. Он, Решающий, своей властью запрещает ему это и изгоняет его прочь, как недостойного войти в лоно Великой Матери. Но, кажется мне, этот кровожадный маньяк только рад тому, и я боюсь даже подумать о том, что станет он делать, оказавшись один. Что же касается переезда, то это вызывает у меня двойственные чувства — безграничную радость с одной стороны, ведь я окажусь вплотную к Ней, и отчаяние и горе — ведь нас ещё значительно меньше, чем шестьсот человек, и это угнетает меня.

Я спросил Решающего, как же быть, что же поделать с этим, но он ответил, что ничего страшного нет. Просто будь нас именно столько, мы бы сразу присоединились к ней, а так мы будем жить в том уединённом месте, молясь Ей, принося Ей жертвы, а Она станет забирать тех, кого сочтёт достойными того. Решающий сказал, что рассчитывать надо на несколько лет и нам необходимо запастись способной к длительному хранению едой и деньгами. В качестве жертвоприношений мы возьмём с собой собак — разводятся они быстро и недостатка в жертвах у нас не будет. Так же нам необходимо будет взять с собой ружья, тем, у кого они есть, и запас патронов, чтобы охотиться в лесу. Рядом с болотом, сказал Решающий, есть подходящий холм, необходимо будет приехать туда и вырыть в нём одну огромную землянку, а отдельные земляные гробы каждый выкопает для себя сам, когда мы уже обоснуемся на месте. Вещи и собак надо будет перевезти в несколько заходов, не привлекая к себе внимания — поодиночке или небольшими группами. Заблудиться не должен никто, так как каждый из нас не менее одного раза был в этом священном месте. Но, предупредил Решающий, если кто-то не уверен в своей способности найти, он обязан присоединиться к группе.

Переезд занял не один день, и Решающий оказался прекрасным стратегом — действительно, никто не обратил внимания на то, какое количество людей, собак и груза переместилось в это уединённое место. Теперь мы живём здесь, и я могу сказать одно: страдания плоти — ничто по сравнению с тем раем, в котором обитает моя душа. Я не слышу пока Великую Мать, но я непрерывно ощущаю Её Божественное присутствие, а едва я покидаю этот жалкий мир, уходя в сон, как оказываюсь в стране своих грёз и мечтаний, но она даже лучше того, что я мог себе когда-либо представить. Большую часть времени каждый из нас проводит погружённым в этот прекрасный мир, лишь изредка возвращаясь в ту неприглядную действительность, что окружает нас наяву. Но Великая Мать не желает, чтобы мы пока присоединились к ней, и мы повинуемся ей.

Прошёл год, и за этот срок около двадцати человек оказались достойными войти в чертоги Великой Матери. Решающий указывал на избранного, но необходимости в этом не было, ибо каждый из нас в ту же ночь во сне обо всём узнавал. Все ждут, что Великая Мать следующим или следующей изберёт его или её, но удостоенные этой чести и блаженства появляются нечасто, хотя, должен признать, что чем дальше, тем больше их становится. Это означает, что мы делаем угодное Великой Матери и идём единственно правильным путём.

Прошёл ещё год. У нас закончились патроны, и мы более не можем охотиться, припасы наши подходят к концу, а нас самих осталось совсем мало. Решающий говорит, что это мы избранные, мы служим Великой Матери здесь. Я счастлив это слышать, но ещё более счастлив я был бы, если услышал, что Она зовёт меня к Себе. Сейчас мы уже почти не присутствуем в этом мире, возвращаясь в него только за тем, чтобы позаботиться о жертвенных животных и принести часть их в жертву. Также изредка Великая Мать сама пробуждает нас, если вплотную проходят чужаки. Они могут нести угрозу, и мы следим за ними, правда уже давно никто не нарушает нашего покоя. Но сегодня такие нашлись. Они не просто проходили мимо, они поднялись на наш холм! Они здесь не просто так, явно что-то разнюхивают и даже притащили с собой двух волкодавов. Они — угроза для нас и, что гораздо хуже — богохульно помышляют об уничтожении Великой Матери! Симаргл готова принять их в жертву. Мы окружаем их и ещё немного, и они войдут в иной мир, хотя и никогда не узнают об этом. Но нет, назад, я должен отступить, вернуться в свой гроб. Я знаю это. Я чувствую, как Великая Мать зовёт меня туда. Может, вскоре я услышу, как Она позовёт меня к себе. Я услышу Её призыв и навсегда присоединюсь к Ней.

О, счастье, я угадал! Она зовёт меня к Себе! Я иду к Тебе!!!»

Мангусты снова увидели вокруг знакомые очертания Призрачного мира. Осмотревшись по сторонам, они уставились друг на друга. После очень долгой паузы Егор заметил:

— Вот так-то, выходит, Могильщик всё же был связан с Иксом кровью, а мы в тот момент на самом деле были на волосок от смерти.

Юля с трудом кивнула.

— И что же остановило их? — продолжил Егор, ни к кому конкретно не обращаясь, но Икс ответил:

— Я. Решающий предостерёг меня. Вы молоды и здоровы и с вами были две смертельно опасных собаки, а они истощены и умирали. Не было уверенности, что они справятся с вами, учитывая вашу готовность оказать сопротивление.

Тут в разговор вступила Юля:

— Выходит, испугайся мы тогда, не будь у нас собак или были бы они безобидны, нас бы уже не было?

— Да.

И снова, в который уже раз, Юля поблагодарила счастливую звезду, под которой родилась, подсказавшую ей взять именно Ангару и Алтая. Егора же заинтересовал другой вопрос:

— А почему вообще ты отдал приказ нас убить? Мы же не единственные, кто там проходил, но остальные люди говорили только о том, что за ними следят.

— Из-за ваших слов.

И Мангусты услышали собственные слова, сказанные ими несколько лет назад: «С этим надо что-то делать, это же кошмар какой-то. Ты можешь со мной спорить, Егор, но его надо уничтожить.

— Я не стану с тобой спорить, что бы здесь ни было, такая жуткая штука просто не имеет права на существование.»

— Вот как, — тихо сказала Юля, а Егор мрачно спросил:

— Мы ведь вернулись вскоре после того случая, а здесь, кроме тройки жрецов, никого не было. Это из-за нас они ушли?

— Нет. Без моего ведома ни одно живое существо не может подойти ко мне. Если бы вы решили привести сюда других, мне бы это стало известно задолго до того, как они сюда добрались.

— И что? Ты ведь в любой момент мог затащить их к себе, чего же ты ждал?

— Земля была ещё мёрзлой, а щенки с каждым днём становились крупнее.

— А-а, — откликнулась Юля, — земля растаяла, и ты их позвал.

— Да.

— А почему не жрецов? — спросил Егор.

— Они были нужны мне. Кроме того, когда люди пришли ко мне, собаки разбежались — дверь не была закрыта. А они были моими, и они были мне необходимы. Пришлось жрецов отправлять в деревню.

Судорожно вздохнув, Юля глухо спросила:

— А это не был риск? Они бы всё равно не смогли долго продержаться.

— Мне не надо было долго, а риск был невелик. Мне необходима была равноценная замена сбежавшим собакам, двенадцати-пятнадцати человек хватало.

— То есть, — сказал Егор, — когда деревенские мужики убили жрецов и сбросили их к тебе, это была не ошибка, а расчёт, ведь с ними как раз пятнадцать и выходило?

— Нет, это была серьёзная потеря. Жрецы были необходимы живыми. Но те люди оказались неподконтрольны: их реакции были искажены, и они неадекватно реагировали на воздействие.

— Чем необходимы? Ведь они же и так были полутрупами, судя по их виду, им и так оставалось недолго жить.

— Нет. Они были здоровы. Жрецы важнее остальных людей, и поэтому должны быть обеспечены наилучшими условиями.

Неожиданно Юля, по мере того, как Икс говорил, хмурящаяся всё больше и больше, дёрнулась как ужаленная.

— Стой! — воскликнула она напряжённо. — Что-то здесь не так. Ты говоришь, собаки сбежали, и ты отправил этих троих за людьми в деревню. Ведь тебе была нужна только энергия, неважно в каком виде — мёртвые кости со связанными с ними… — тут Юля запнулась, — ну, назовём их душами, люди, собаки, лягушки, всё равно, так?

— Да.

— И людей ты мариновал здесь два года потому, что за счёт собак добирал необходимый объём, верно? Я правильно понимаю?

— Да.

— А эти, — спросил Егор, — избранные, кто уходил — кто они? Почему они?

— Умирающие.

— А-а.

— Погоди, Егор, — перебила Юля, оскалившись, — не до них сейчас. Почему же ты не потребовал от Решающего, чтобы он подогнал тебе пару машин с баранами или стадо коров, как у вас было решено с последним Верховным? Ведь деньги у них были, а не было, так они и украли бы для тебя.

— Невозможно. Нарушение договора.

— С кем?!

— С Анойгонтес портес.

— Что за договор?

— Я не могу брать от добровольно пришедших больше, чем даю.

— А определять ты умеешь…

— Да.

— Но ведь они, эти открыватели, возможно, уже мертвы или их просто нет в этом мире.

— Это не имеет значения. Договор есть договор.

— А как же ты можешь в таком случае набирать силу, если ты всю тратишь на равную отдачу?

— Это разного рода сила.

— Но тогда, с той деревней, почему же ты тогда не мог её набирать? Ведь ты сотрудничал с ней не одну сотню лет? И почему всё это время не требовал больше жертв, а затем стал? Как это согласуется с договором?

— Другие задачи. Внушение снов почти не стоит мне энергии, но очень важно для людей. Людям идёт значимость, мне живая плоть, энергия. В деревне почти все силы уходили на заботу об урожае и на охрану самой деревни. За снами обращались редко. Сила набиралась, но очень медленно. С договором согласуется полностью — моей обязанностью было предпринять всё возможное, для того чтобы сохранить деревню. Существовало две возможности сделать это: первая — увести всю деревню туда, куда другим людям будет очень тяжело добраться. Но мы с Верховным отвергли её, это не решало проблему окончательно, а только отодвигало её решение на неопределённый срок. Вторая — стать настолько сильным, чтобы никто не мог стать помехой мне и угрозой им.

— А сектанты? С ними тогда как?

— Им никто не угрожал, и требовать от них сразу столько жертв, сколько мне необходимо, не представлялось возможным. Но для них были крайне важны те сны, в которые они уходили каждую ночь, так что полученные взамен жертвы позволили быстро достичь необходимого уровня.

— Понятно. Да, подумать только, — Юля посмотрела на брата, и тот увидел, как по лицу её, несмотря на усмешку, пробегают лёгкие судороги, — очень предусмотрительными были эти открыватели, очень, да не всё предусмотрели! Им даже в голову не пришло, что кто-то отдаст всё за ничто и исключительно в рамках договора.

Егор промолчал, сжав зубы.

— Чистого любопытства ради, — обратилась Юля к Иксу, — это каким же образом Решающий против тебя пошёл? Как он вообще рискнул и зачем?

— По незнанию. Он не приехал в назначенный день.

— Сурово. И кстати, вот ещё, Решающий, он же отказывался приносить в жертву людей, считая, что только добровольный приход к тебе является залогом перехода в твой мир. А тут, на тебе, 12 человек убил. Я ещё могу понять, если бы он на самом деле свихнулся, но нет же, сам говоришь, он был в здравом уме до самого конца. Как же тогда так?

— Решающий счёл себя ответственным за бегство собак и обратился ко мне с вопросом, чем он может искупить свою вину. За счёт людей было быстрее и проще всего добрать необходимый объём, а так как Решающий был осведомлён обо всех условиях, при которых люди могут продолжить жить во мне, то сомнений у него не было.

— Что это за условия? — напряжённо спросил Егор, — и почему мы не знаем обо всех?

— В отличие от Решающего, вы об этом не спрашивали. При соблюдении определённых условий человек может сохранить какую-то часть сознания, не будучи присоединён добровольно: он предварительно должен быть связан со мною кровью, сознание его полностью находиться во мне, а тело поглощено живым.

— Так вот почему он перерезал тем несчастным горло?! — ошеломлённо воскликнула Юля.

— Да.

— Но всё равно, сознательно пойти на убийство, да ещё таким жутковатым способом, — Егор с недоумением покачал головой.

— Решающий давно был готов к этому. Он знал, что первые несколько тысяч людей войдут в меня подобным образом. Для него это не было убийством.

— Так же, как и для священника, — еле слышно пробормотала Юля. Она задумалась. — Икс, извини, конечно, — заговорила она вновь, — я тебя уже, наверное, достала этим вопросом, но разве не было это всё ж-таки нарушением договора, то, что ты хотел натравить на нас сектантов.

Егор с удивлением посмотрел на сестру.

— Ты о чём?

— Да о том, — ответила та резко, — что при всём моём уважении к нам, любимым, какую реальную угрозу мы могли представлять? Мало ли, что мы там болтали, согласись — это недостаточный повод, для того, чтобы, во-первых, нас уничтожать, а во-вторых, как на мой взгляд, нарушать договор, заставляя людей действовать в своих интересах без адекватного вознаграждения и по такому явно ничтожному поводу.

— Это не так, — ответил Икс, — в договор с Анойгонтес портес входил пункт, что я могу использовать любые средства, в том числе и связанных со мной людей для уничтожения любого угрожающего мне объекта. Все последующие договоры являются подчинёнными по отношению к этому пункту и в случае противоречия отменяются. То же касается и любой угрожающей мне разрушением ситуации — любой вызывающий её договор аннулируется.

Юля мрачно усмехнулась:

— И что ещё входило в договор, если не секрет, что ещё может вылезти из этого ящика Пандоры?

— Больше ничего. Вы имеете представление о всех пунктах договора.

— Угу, и это замечательный пункт, ничего не скажешь, но скажи мне, пожалуйста, разве это честно — заключать договор, зная, что в любой момент можешь его отменить и даже не поставить об этом в известность того, с кем этот договор заключаешь?

— Ты дважды ошибаешься — договор не может быть отменён в любой момент, а только при определённых условиях, в противном случае он отмене подлежать не может, и вы были поставлены в известность об этом.

— Это когда же, — подозрительно спросила Юля, — что-то я не припоминаю подобного предупреждения.

— «Его жизнь священна, и ничему не позволено прервать её.»

— Вот как? Оказывается, это был важнейший пункт договора, а мы и не заметили! — язвительно сказала Юля.

— Всё, о чём говорил Месодиос, имело значение, не просто так вам было показано всё то, что вы видели. Верховный предупредил вас об этом. Месодиос сказал об этих двух пунктах договора, и вы не можете винить никого, кроме себя, что не обратили внимания на них.

— Месодиос — это кто?

— Тот из Анойгонтес портес, что общался с первым Верховным.

— Вот как… — и Юля замолчала, мрачно понимая, что Икс снова оказался прав, и возразить ему было нечего. Егор поинтересовался:

— И как же тебе удалось выбить из открывателей такой пункт?

— Это было не моё — их предложение.

— Что? — Мангусты выпрямились, не веря своим ушам, — не может быть!

— А себя они хоть исключили из этого пункта? — ошеломлённо спросил Егор.

— Нет. В таком виде договор быть принят не мог, они понимали это и потому не предлагали подобное.

Юля затрясла головой, бормоча:

— Не могу, просто не могу поверить, в голове не укладывается, как они могли дать такое оружие?! Зачем им это надо было? Икс, — отчаянно спросила она, — они сказали тебе, зачем они внесли этот пункт?

— Нет.

— А ты спрашивал?

— Нет.

— Да-а, дела, — прошептал Егор.

— У вас всё?

— Да.

— В таком случае теперь мой вопрос — все, что люди знают об энергии, управлении ею, трансформации, а также все возможные источники энергии на Земле и за её пределами.

— Оба-на! — воскликнул Егор и растерянно посмотрел на сестру, призывая её подтвердить его слова, — да как мы можем на него ответить? Ты нам что — предлагаешь пройти университетский курс квантовой физики? Это же совершенно неподъёмное задание. Кроме того, мы даже близко не можем знать обо всех источниках энергии, тем более за пределами Земли.

— О чём узнаете, о том скажете.

Юля, размышляя, смотрела невидящим взглядом на куст, непрерывно стоящий с тех пор на указанном Егором месте.

— Кое-что я могу сейчас сказать, — заговорила она. — Не знаю, правда, насколько это то, что тебе надо, но если подходит, то ответишь ещё на один, а лучше, два вопроса?

— Говори.

— Люди используют генераторы энергии. Например, там, где нет возможности подключиться к электрической сети, знаешь о ней?

— Да.

— Ну вот, возможно, ты никогда не примерял это к себе, но существует возможность использовать какой-нибудь переносной генератор, аккумулятор, для, так сказать, подзарядки. Я не знаю, насколько это может быть для тебя полезным, сам решай, но иметь возможность подключаться к какому-либо независимому источнику энергии — по-моему, это неплохо.

После длительной паузы Икс произнёс:

— Не сразу забирать жизнь, а поддерживать, её непрерывно получая энергию, и лишь затем брать?

Мангустам моментально стало не по себе после такой формулировки, и Юля сразу же пожалела о том, что сказала.

— Два ответа.

— Хорошо, — выдавила Юля, — ладно. Первый вопрос — тогда, с райским садом, ты воздействовал на наше сознание или на этот мир?

— И на то, и на другое.

— Это не совсем ответ. Задам вопрос по-другому: то же воздействие удалось бы в нашем мире?

— Нет. Другое.

— Отлично, значит всё же на мир. И второй — сколько подобных тебе, где они и какой силой обладают?

— Это три вопроса. Но ответ идёт как на один. Через временное присоединение.

— Хорошо.

«Повсюду, близко, далеко, тусклые, слабые, голодные.»

Мангусты посмотрели друг на друга.

— Ну ничего себе! — потрясённо выдохнул Егор.

Юля сжала голову руками.

— Нет, Егор, сделаем вид, что мы ничего не видели, — чуть слышно попросила она. — Они маленькие и слабые, нас это не касается. Всей жизни не хватит, чтобы просто обойти их всех. Мы их не видели, и точка!

Егор пожал плечами.

— Хорошо, Юль, как скажешь, но я сомневаюсь, что ты сможешь их забыть.

— Я попробую.

Она глубоко вздохнула.

— Икс, скажи, пожалуйста, все те, кого мы видели, не имели никаких светлых пятен внутри — почему? Мы их просто не разглядели или как?

— Нет. Подобные пятна есть только у очень немногих. Открывающие двери говорили, что я из тех, в ком есть свет, и что только у таких есть особые способности.

— Они что же, специально вас разыскивали? — поинтересовался Егор.

— Да.

— Вот как, — пробормотала Юля, — а остальные, выходит, просто мелкие пакости… — и тут же прикусила себе язык, чувствуя, как кровь бросилась ей в лицо — ведь если те являются пакостями мелкими, то кем же в таком случае выходит Икс? И Юля отчаянно надеялась, что он сам не продолжил эту логическую цепочку, недосказанную ею. Преодолевая смущение, она торопливо попрощалась:

— Спасибо за информацию, мы пойдём.

А уже дома спросила у брата:

— Слушай, Егор, понял ли он, как это прозвучало, и если да, то как к этому отнёсся?

Егор насмешливо фыркнул:

— Да тебе надо язык на привязи держать! А если серьёзно, то сомневаюсь, что понял, но даже если и так, то, честное слово, я очень сильно удивлюсь, если выяснится, что это могло его хоть как-то задеть.

Юля кивнула в ответ и вдруг хлопнула себя по голове:

— Как же это мы не спросили?!

— О чём? — вздрогнув, спросил брат.

— Да о том, с какой радости Иксу понадобилось людей присоединять подобным образом, а не просто взять их, едва появится возможность? Ты просто вдумайся — Решающий был готов к собственноручному убийству нескольких тысяч человек.

— А ведь действительно, — задумчиво сказал Егор, — непонятно. Ладно, в следующий раз спросим.

«Я смотрю на заходящее красное Солнце. Тёмные облака, огромное поле с дорогой, ведётся какое-то строительство. Отвожу на секунду глаза, смотрю на Солнце снова. Его нет! Не могло оно исчезнуть за эту секунду! В чём дело?! В этот момент Солнце выходит из-за горизонта и быстро поднимается в зенит с северной стороны неба. Оно уже не красное, а слепяще жёлтое. Не может этого быть! Не бывает такого!! Что про… Я во сне. Я вскакиваю и иду по дороге вперёд, в сторону заката. Яркий день, люди, машины — невероятно! Как же сон может быть таким реальным?! Всё настоящее. Я иду, смотрю по сторонам, боясь в любой момент проснуться. В объекты пристально не вглядываюсь, помня, как в прошлый раз быстро закончилось внимание. Около дороги растёт сливовое дерево, на нём висят сливы, спелые. Интереса ради срываю одну из них и съедаю. Абсолютно настоящая — сочная, сладкая, совершенно реальная слива с твёрдой шероховатой косточкой внутри. До чего же всё настоящее — впору говорить о другой полноценной реальности, как всё это может быть всего лишь сном? Неожиданно и быстро Солнце спускается к горизонту. Резко похолодало, стало сыро, изменилось освещение. Мне бы хотелось, чтобы Солнце вернулось обратно и стало опять тепло. Я знаю, что могла бы это сделать, поднять его наверх, но сейчас у меня не хватит на это сил. Я продолжаю идти дальше в наступающих сумерках, выхожу на мост, иду по нему…»

Юля раскрыла глаза в собственной кровати. «Фантастический переход — только что я шла по мосту и мгновение спустя уже в своей комнате». Свыкнуться с этим было непросто, полная, достоверная реальность и одного и другого восприятия, мгновенность перехода между ними, не укладывались в голове. «Да, и ещё кое-что, безумно любопытно, надо будет обсудить это с Егором.»

Внизу Юля встретила всё семейство в полном составе. Марина сидела за столом с выражением крайней неуверенности и смущения и с опущенными глазами. Андрей, непривычно молчаливый, находился сегодня явно не в своей тарелке. Впервые в жизни Юля увидела его с виноватым выражением на лице и страшно изумилась. Войдя на кухню, она вопросительно посмотрела сначала на Егора, пожавшего в ответ плечами, а затем на Марину, мгновенно на неё посмотревшую и снова опустившую глаза.

— А в чём, собственно, дело? — в недоумении спросила Юля, которая даже приблизительно не могла догадаться о причине столь странного поведения супругов.

— Дело в том… — откашлявшись, начал было Андрей, но Марина быстро перебила его:

— Нет, лучше я. Дело в том, что ещё месяц назад мы пригласили Стаса к нам. Приехать он должен завтра. Но проблема в том, что мы сегодня уезжаем на юг. Врачи порекомендовали Машеньке полную смену обстановки, и Андрею по знакомству удалось достать исключительно подходящую путёвку, но выезжать надо сегодня. Мы поговорили со Стасом, объяснили ситуацию, но нам было очень неловко, ведь он для нас почти член семьи, мы просто не могли заявить ему, чтобы он не приезжал. Андрей предложил ему пожить у нас, сколько он захочет, если вы не будете против. Стас с радостью согласился, мечтая сбежать из того ада, в который сейчас превратилась Москва, хоть на неделю. И вот, мы спрашиваем у вас, не будете ли вы против? А то и в самом деле очень нехорошо получилось — пригласили человека и сбежали, бросив на вас.

— И из-за такой ерунды такая трагедия? — с облегчением ляпнула Юля. Пришлось объясняться. — Какие проблемы, если Егор не возражает, пусть приезжает, а то я уже начала придумывать себе чёрт знает что.

Марина с облегчением улыбнулась и затараторила:

— Отлично, отлично, просто камень с души, а Егор не совсем против, он уже знает!

Неожиданно в голову Юле пришла пугающая мысль.

— А он здоров? — подозрительно глядя на Андрея, спросила она.

Сбитые с толку этим вопросом супруги озадаченно переглянулись. Отвечать взялся Андрей:

— Фактически, он, подозревая у себя рак, прошёл полное обследование буквально на днях. Он ничем не болен, если тебя именно это интересует.

Юля успокоено кивнула головой.

— Именно это.

Бросив на неё странный взгляд, Андрей посмотрел на Марину, причём на лице его явственно читалось: «Ненормальная». Марина слегка пожала плечами и качнула головой, не то соглашаясь, не то опровергая. Заметив это переглядывание, Юля хмыкнула и отправилась к холодильнику за едой.

Чуть позже, когда они с Егором оказались одни, Юля заговорила о том, что её так заинтересовало:

— Вдоль реки мы пойдём, но чуть позже, а сейчас нам надо в Призрачный мир.

— К чему такая срочность? — насторожился Егор.

Юля рассказала ему о событиях сна.

— И понимаешь, Егор, Солнце во сне было настоящим. В принципе, там всё было таким, земля до последней песчинки, люди, машины, деревья, но Солнце в особенности. Я чувствовала тепло на коже, освещение было дневным, тени короткие. Как только оно скатилось вниз, всё резко изменилось. Настоящий вечер — я даже замёрзла. Но я точно знаю, что могла бы вернуть Солнце обратно, просто в тот момент сил не хватало. Я и так едва во сне удерживалась, несколько раз даже забывала, что в нём нахожусь, с трудом вспоминала об этом, где уж тут Солнце поднимать. Но, — Юля серьёзно и внимательно посмотрела на брата, — с одной стороны, оно вроде бы порождение моего сознания или бессознательного, неважно, а с другой — оно было настоящим, тёплым, ярким и освещало весь тот мир. То есть там оно было реальным. И теперь меня интересует такой вопрос — является ли иллюзия, порождённая намерением, только иллюзией или нет?

— И ты хочешь проверить это в Призрачном мире.

— Точно, лучшего места не найти, там всё видно сразу.

— И ты предлагаешь создать Солнце в Призрачном мире и отправить Икса туда? — Егор ткнул пальцем вверх.

Юля покачала головой.

— Это невозможно. Мы не сможем вложить в созданное нами Солнце больше энергии, чем обладаем сами, а Иксу это что слону дробина. Вообще-то, я не уверена, что на него это хоть как-то может повлиять, а действовать ему на нервы, даже если у него их нет, не хотелось бы. — Она усмехнулась, — попробуй прихлопнуть кита мухобойкой и посмотри на результат. Уверена, тебе он не понравится.

— А уж киту-то… — задумчиво протянул Егор. — Ну ладно, на великое замахиваться не будем, а если я тебя правильно понял — проверим что-нибудь по мелочи, и в таком случае пошли.

Ни звука, ни запаха, только чуть заметное колебание мира. Мангусты остановились у ставшего уже родным куста, и Юля заговорила:

— Любопытно, Икс с того момента продвинулся уже достаточно далеко, а куст как появился тогда, так и стоит здесь с тех пор.

Егор кивнул.

— Ну ладно, бог с ним, с этим кустом. Егор, смотри внимательно, я тебе не буду говорить, что хочу сделать, ты мне сам опишешь, если увидишь.

Юля начала пристально смотреть в воздух перед собой, и вскоре брат заметил какое-то слабое мерцание, чуть позже из которого начала сгущаться радужная переливающаяся полоса. Он сказал, о том, что видит, услышав в ответ краткий отклик:

— Хорошо, продолжай описывать.

— Я вижу радужную полосу, начинающую вытягиваться, она стремительно движется, похожая на ленту художественной гимнастки, сверкающая и переливающаяся, как капля росы на Солнце. Ух ты! Она внезапно распустилась изумительным цветком и… исчезла!

Юля плюхнулась на землю, Егор опустился рядом с ней.

— Ну что ж, первый блин не вышел комом. Ты видел именно то, что я и создавала. Теперь будет сложнее.

Юля стала с предельной сосредоточенностью смотреть на землю. Снова Егор увидел мерцание, а затем…

— Огонь!

Молча кивнув, Юля смотрела на огонь, не отводя глаз и оскалившись от напряжения. С изумлением Егор понял, что первоначально похожее на картинку в телевизоре или иллюзию электрокамина пламя начинает обретать собственную жизнь и силу. Несколько секунд спустя Егор наблюдал за настоящим огнём, яростно бьющимся в воздухе, оранжевым горячим и абсолютно живым. Не веря своим глазам, он протянул руку и коснулся его. Огненный язык на мгновение обхватил кисть, и потрясённый Егор понял, что обжёгся. Он отдёрнул руку, недоверчиво разглядывая красные пятна на коже.

В это мгновение огонь вытянулся вверх, закрутился кольцом и ушёл под землю, где и исчез. Юля, тяжело дыша, легла на землю и раскинула руки по сторонам.

— Ну и как? — спросила она чуть позже.

— Невероятно! Он был совершенно как живой. Собственно, он был самым реальным объектом в Призрачном мире, кроме нас.

— Знаешь, Егор, — Юля уже слегка отдышалась и снова села рядом с братом, — я думаю, что слова «как живой» в данном случае неуместны. Он и был настоящим. Для этого мира уж точно. Ты ведь даже руку себе обжёг.

Егор задумчиво посмотрел на ожог.

— Но ведь на самом деле его не было, — нахмурившись, возразил он, — у нас, в нашем мире, ты ведь этого не сможешь повторить.

— И что с того, — пожала плечами сестра, — с чего ты взял, что то место, где находятся наши тела, единственно правильная реальность. Для этого мира, — повторила она, похлопав рукой по траве, — он был безусловно реален. Огонь, порождённый моим намерением. Посмотри на свою руку. Ожог на ней до сих пор. Это был настоящий огонь. И я повторяю свой вопрос — можно ли иллюзию, созданную за счёт намерения, считать просто иллюзией.

— Не уверен, — отозвался Егор, не отрывая глаз от ожога, — при таком раскладе ты вкладываешь в эту иллюзию свою энергию, свою силу, и она начинает обретать реальность.

— Да, и получается очень интересная вещь…

— Юль, извини, что перебиваю, но давай поговорим по дороге.

— Хорошая мысль.

Мангусты, как и предыдущей ночью, шли вдоль реки. Только на этот раз непосредственно у кромки воды, где деревья, сохранившие свою сочную зелень на фоне равномерного буро-жёлтого цвета остальной растительности, давали хоть какую-то тень и прохладу. Собаки из воды не вылезали вообще.

Юля вернулась к прерванному разговору:

— Получается интересная вещь — наш мир, конечно, не призрачный и изменению поддаётся с большим трудом, но всё же поддаётся. Весь вопрос в личной силе и несгибаемом намерении. Если их хватает, ты можешь менять мир под себя. Но тут возникают две проблемы. Первая — личной силы на всё не хватит, учитывая, как люди бездарно расшвыривают собственную энергию. И выходит так: возьмём, к примеру, какого-нибудь писателя. В принципе, это может быть кто угодно, не имеет значения, но пусть будет писатель. Его личной силы хватает только на одно — писать великолепные книги или быть богатым, захваленным и популярным. Если он выбирает первое, он напишет гениальные произведения, но жить будет в нищете и раскритикованный в пух и прах, либо просто безвестный. Или он выбирает богатство и славу и получается ошеломляющий парадокс — чем более он популярен и превозносим, тем более бессильными являются его произведения.

— «Портрет» Гоголя, — усмехнулся Егор.

— Что-то вроде, только, возможно, без такой жуткой концовки. Понимаешь, писатель может до конца жизни оставаться убеждённым, что он редкий случай гения, оценённого при жизни, несмотря на то, что он полная бездарность. Это всё вопрос личной силы и намерения. Кому-то их не хватает ни на что, кому-то на что-то, кому-то на многое. А там уже человек для себя выбирает сам, что для него важнее. Но есть и другая проблема, оборотная сторона медали. Возьми нас — мы хотели приключений, мы их получили, с избытком, столько, сколько не надо; мы хотели больше узнать об Иксе — пожалуйста, но надо ли нам это знание, полученное таким образом? В принципе, конечно, надо. Но как бы не обернулось дело, мы потеряем больше, чем найдём. — Юля невесело усмехнулась, — Хороший выбор, да? Уничтожить того, кого знаешь лично, кого прекрасно можешь понять, с кем общаешься, причём, заметь, общаешься, для того чтобы его убить. Или пусть живёт, бросить это дело и тогда погибнет огромное количество живых существ, которых мы даже не знаем, чтобы он мог добиться своей цели. Или хотя бы попытаться добиться её. А цель, ни много, ни мало — гибель Солнечной системы. Так что выбора по существу нет — Икс должен умереть. Но если бы не так! Если хотя бы мы его не знали! — с тоской воскликнула Юля. Справившись с собой, она тряхнула головой и продолжила, — но есть и другая вещь. Возьмём теперь Марину — её страстное желание вернуть Андрея и способ, который она избрала для этого. Да, в тот момент её желания уравновесились, и Маша заболела, не заболев. Этого хватило, чтобы удержать Андрея, но представь, он всё же захочет уйти, и Маша неминуемо заболеет. Тем более, об этом предупреждали и врачи. Причём сейчас Марина об этом уже может и не думать, но процесс запущен, и его не остановить. Я думаю, любой, просмотрев внимательно своё прошлое или прошлое своих знакомых, найдёт немало случаев, когда каждый получал что-то, о чём когда-то мечтал, и хорошо, если оно уже просто не нужно, а ведь нередко бывает, что приходит оно в гротескно искажённом виде. Причём собственно желаемое будет именно таким, но налепится на него столько всего, что под этим грузом можно сломаться или просто погибнуть.

Пытаясь пошутить, с неискренней весёлостью Егор сказал:

— Да это просто сделка с дьяволом получается!

Юля посмотрела на него без улыбки и внезапно рухнула на колени. Лицо её исказилось выражением исступлённой радости, надежды и страха.

— Господин мой Дьявол, к тебе обращаюсь, спаси и помоги, мой единственный заступник!

Моментально выражение восторга сменилось высокомерной брезгливостью.

— Я здесь, что тебе от меня надо?

— Исполни моё страстное желание, взамен вручаю тебе свою бессмертную душу!

— Ты знаешь, что использовать для этого я буду твою силу?

— О Всесильный Дьявол!

— Ты знаешь, что самостоятельно обращаешься к непостижимым силам?

— О Всемогущий Дьявол, единственный, кто может мне помочь, кто может сделать это!

— Ты знаешь, что меня вообще не существует?

— О Вечно Живущий Дьявол, буду всегда служить тебе и при жизни, и после смерти, только исполни моё желание!

— Ты всё слышал, ты всё ещё хочешь обратиться ко мне?

— О да, Великий Дьявол!

В этот момент на губах её появилась злая насмешливая улыбка, а глаза стали пустыми и безумными.

— Хорошо, будь по-твоему, я исполню твоё желание.

Егор в ужасе следил за мгновенной сменой выражений на лице сестры, отчаянно желая оказаться сейчас где-нибудь подальше. Даже когда Юля поднялась на ноги, отряхивая колени и голени от налипшей земли, и лицо её стало нормальным, Егор еле удерживал себя на месте. Успокаивали его только собаки, проявившие к этой сцене лишь слабый интерес. Облизав пересохшие губы, он с трудом прошептал:

— Ты сумасшедшая.

Юля, ещё наклонённая, повернула голову и посмотрела на него, улыбаясь.

— Да нет, если это и безумие, то контролируемое. Хотя, — задумавшись, добавила она уже без улыбки, — неизвестно кем. Может быть, и тем самым, кого нет.

Мангусты уже почти дошли до моста, не разговаривая — Егор, потрясённый и испуганный увиденной сценой, и Юля, размышляющая над тем, кем контролировалось это безумие, когда Егор всё же прервал молчание:

— А почему с дьяволом? С таким же успехом это могла быть мольба, обращённая к Богу.

Юля медленно покачала головой.

— Не думаю. Всё же, обращаясь к Богу, ты целиком и полностью полагаешься на Него. А с дьяволом совсем другое дело. Просто представь, какой выброс энергии, сколько желания, страха, надежды. Всё это скручено в один тугой комок, который человек, обращающийся к дьяволу, и направляет в сторону желаемой цели. А если ещё учесть антураж — ночное кладбище или перекрёсток, кровавые жертвоприношения — эффективность возрастает многократно. Да и в христианстве, знаешь ли, дьявол получается сильнее и страшнее Бога (Апокалипсис брать не будем, книга как-то не совсем христианская). Он владеет миром, он наказывает людей, он забирает их после смерти. А что может сделать Бог? Взять к себе жалкую кучку избранных праведников? Да и тех днём с огнём не сыщешь, ведь по Библии не может человек, рождённый во грехе, живущий на земле, не согрешить, и по Библии же: плата за любой грех — смерть. Но даже в гневе Бог максимум, что может сделать — отдать грешника дьяволу. Как ни крути, дьявол выходит и сильнее, и страшнее. И вообще, просто представь, ты находишься под крылом сильного, доброго, заботливого существа, и ты расслаблен, как сдувшийся футбольный мяч — для тебя всё сделают, только попроси. Или ты во власти страшного, могучего и жестокого тирана — тут уж не расслабишься, непрерывное нервное напряжение и выброс энергии. А уж куда она пойдёт… — Юля пожала плечами.

— Да-а, — протянул Егор, и Мангусты снова замолчали.

К мосту они подошли настолько глубоко погружённые в свои мысли, что заметили его, только когда почти уткнулись в опору. Егор машинально поднял руку и посмотрел на часы.

— Семнадцать минут, — сообщил он.

— Ну да, семнадцать минут по более сложной дороге и с остановкой. И тогда — более сорока.

Они вошли на мост, и Юля резко выдохнула.

— Смотри, — указала она вниз, — видишь, доски настила — они подогнаны вплотную. — Юля опустилась на колени и заглянула под мост. — Строго говоря, они здесь в два ряда, внахлёст, а вчера я сквозь них видела реку. Доски были в один ряд и неплотно уложены.

Егор покачал головой и сказал:

— Юль, я просто не помню, я, по-моему, вообще на мост не смотрел.

— Зато я прекрасно помню, — сквозь сжатые зубы пробормотала Юля.

Они двинулись дальше, внимательно глядя по сторонам. Точнее, по сторонам смотрела Юля, а Егор, не отрываясь, вглядывался в правую обочину дороги. По мере того, как приближалась с каждым шагом деревня и удалялся мост, лицо Егора становилось всё более озадаченным и растерянным. Когда же они дошли до поворота, Егор встал и обернулся к сестре. Он заговорил, и голос его стал почти жалобным:

— Тут везде ровное поле! Здесь нет ни одной ямы, канавы, откоса, абсолютно ничего! Просто ровное гладкое поле!

— И? — непонимающе спросила сестра.

Егор молча поднял руку, на которой красовалась небольшая ссадина, полученная во время ночного падения.

— А ведь верно, — согласилась Юля, — ты же куда-то падал. Мост другой, откосов нет, время ночью растянулось, переход этот загадочный. То ли мы в другую реальность попали, то ли наша так изменилась, сложно сказать.

Егор медленно заговорил:

— Знаешь, Юль, я тебе не то чтобы не верил, тогда, с озером, но думал, может быть, ты ошибаешься. Сейчас я сам в такой же ситуации и я точно знаю, что скатился с откоса вчера, а сегодня его здесь нет. Это объективный факт.

Юля задумчиво кивнула.

— В странные игры играет разум сам с собой. Много чего с нами было, но всё это разум стремится объяснить рационально, причём в худшем смысле этого слова. Только на основании известного ему, не обращая внимания на то, что известно ему очень мало. Для тебя той вещью, которая заставит заткнуться разум в жалких попытках объяснить неизвестное через известное ему, похоже, станет та прогулка и откос, которого нет сейчас. Для меня — случай с «изгнанием демона» из Алтая. Там были не просто мои ощущения — Алтай на самом деле в тот же момент излечился. Случайным совпадением это может назвать только неизлечимо тупоголовый идиот. — Юля пожала плечами. — И вообще, как можно доказать, что чего-то нет? Можно доказать, что что-то есть, да и то с оговорками, — это Юля вспомнила о ноже, — но доказать, что чего-то нет в принципе — невозможно по определению. Аргументация будет на уровне: не видел, не верю, никогда не было, не может быть просто потому, что не может. Неубедительно, мягко говоря.

Егор насмешливо фыркнул.

— Ага, причём именно те, кто ни с чем никогда не сталкивались и, соответственно, ни черта не знают, как раз и отзываются обо всём с этим непередаваемым видом высокомерного презрения и этими кривыми ухмылочками — дескать, говорите-говорите, мы-то всё равно лучше знаем! — Остановившись, он с улыбкой повернулся к сестре и спросил, — а хочешь, я сейчас сам выступлю в роли такого персонажа и в пух и прах разобью твою аргументацию?

— По поводу Алтая?

Егор кивнул.

— Что-то а-ля Ренан, — с усмешкой поинтересовалась Юля, — Иисус думал, что исцеляет, а исцелённые им думали, что исцелились?

— Хэй, хэй, стоп, ты забыла — животные думать не умеют, да и в любом случае нет.

— Ах да, действительно, совсем из головы вылетело, каюсь. Ну ладно, а если чуть серьёзней, разбивай, я жду.

— Легко. Алтай всегда выздоравливал быстро — сегодня ещё болен, я завтра уже здоров, так?

— Да.

— Отлично, и ты никогда не видела, как это происходило, просто понимала, что он поправился.

— Да.

— Замечательно. И все эти приступы были приблизительно одинаковы по протяжённости, плюс-минус пару дней.

— Да, но в тот раз…

— Знаю, знаю, в тот раз было чуть дольше, но не критично, согласись — всего один день, то есть Алтай в любой момент мог пойти на поправку, и ты непрерывно ждала этого.

— Ну?

— Вот тебе и объяснение — Алтаю пришёл срок поправиться, а так как ты не знаешь в точности, как это происходило, то вполне возможно, что именно так — внезапно. По случайному совпадению именно в этот момент ты находилась вплотную к нему и, поняв, что он выздоровел, мгновенно придумала себе эти ощущения, а то, что он поправился после того, как ты это почувствовала, так это тебе показалось — обычное, хорошо известное психологии искажение восприятия.

— Знаешь, Егор, в твоих силлогизмах уйма дыр и нестыковок, но я даже указывать на них не стану, без сомнения, ты и сам все их видишь, но в одном ты до отвращения прав — именно такими будут объяснения этих убеждённых и ни черта не знающих рационалистов. Но, — с искренним любопытством спросила сестра, — скажи мне, милый мальчик, а как ты с этой позиции объяснишь свой случай? Дюже интересно послушать.

— Извини, Юль, но обойдёшься, я ещё не придумал.

— А жаль.

Супругами овладела дорожная лихорадка. Сопровождаемые восторженной Машей, они очумело и беспорядочно носились по дому, то хватая какие-то вещи, то бросая их куда попало и мгновенно забывая о них. Такси, что должно было отвезти их к вокзалу, уже стояло у ворот, времени было в обрез, а чемоданы, лежащие ещё несобранными, вызывали у Марины и Андрея ужас. В меру своих сил Маша добавляла веселья, мешая, путаясь под ногами и периодически сообщая какие-то замысловатые фразы. Слыша их, супруги на мгновение застывали, пытаясь вникнуть в суть, но тут же забывали об этом, возвращаясь к хаотичной беготне.

Но, правда, одна мысль всё же пробила себе путь у Марины в голове. Мысль, не связанная с пожаром сборов, распихала все остальные и уселась наверху, ожидая своего часа. Он наступил, когда Мангусты вошли в дом. Мысль мгновенно взяла бразды правления в свои руки, если они конечно у неё были, и Марина, увидев брата и сестру, сразу же направилась к ним. Несколько секунд она отсутствующе-бессмысленно смотрела на Мангустов, затем взор её прояснился.

— Да, вот, вспомнила то, что хотела сказать ещё утром. Вы ведь новости как всегда не смотрите? А надо. Если бы смотрели, то знали, что Могильщик… помните его?

Мангусты, почуяв неладное, насторожились и кивнули.

— Так вот, он сбежал, несколько дней назад. Уже нашли несколько убитых им людей, таким же образом, как и раньше, и что самое страшное, сейчас стало ясно, что он движется в нашу сторону — найденные могилы расположены на прямой, ведущей в наш район. Во всех новостях утром показывали карты с отметками. До последнего не было уверенности, что это так, но сейчас она появилась — нашли ещё две могилы. Его, конечно, ищут, но если уж в московском лесопарке на него наткнулись случайно, что говорить о здешних лесах. А собаки его след хотя и берут, теряют в городах, где он, очевидно, новых жертв себе находит. Так что милиция постоянно на шаг, а то и два позади. Да и могилы ни одной свежей, всем уже по много дней. Так что вам лучше бы вообще никуда не ходить, поодиночке уж точно, а то вдруг он уже где-то рядом. А если и идёте куда, собак берите обязательно, а то…

Раздался перекрытый грохотом и звоном разбившегося стеклянного предмета отчаянный вопль Андрея:

— Марина!!!

А с секундным опозданием послышался горький плач испуганной Маши, разбившей любимую мамину вазу.

— Иду! — прокричала Марина в ответ. — Всё, времени больше нет, я убегаю, — и, обернувшись в дверях, бросила, — помните — поодиночке не ходите!

Марина умчалась на помощь мужу и дочке, а Мангусты, оставшись одни, застыли в мрачном молчании. Долгое время спустя эта тягостная тишина была прервана Егором:

— Ну что, ещё одно жертвоприношение Иксу?

Юля безучастно отозвалась:

— А есть варианты? Скольких он ещё убьёт, прежде чем доберётся до него?

Егор покачал головой.

— Нет, Юль, ты кое-что не учитываешь. Если доберётся, сам к нему нырнёт. Но ведь он может и не добраться. И хорошо, если его убьют при задержании, а если нет? Опять в дурдом, а он ведь слышит зов, да ещё как.

— Да, — отозвалась Юля, — идём к Иксу, пусть усилит зов и прикажет никого не убивать. Чем быстрее Могильщик доберётся до него, тем всем будет лучше.

Егор дёрнулся и посмотрел на сестру.

— А что если Икс не согласится, ему-то что с того, убивает Могильщик людей или нет, ему же это безразлично.

— Найдутся аргументы! — зло усмехнулась Юля. — И вообще, мелкий, — весело сказала она, но лицо её приняло странное выражение и глаза стали жуткими, — мы, когда всё закончится, сможем с тобой в киллеры пойти! Главное, убедить себя, что действуем правильно, по делу убиваем, и можно себя героями чувствовать! Мы ведь даже руки можем чистыми сохранить, нам лично убивать не нужно, достаточно к Иксу привести, а он сам возьмёт, как и предлагал вначале.

Егор с тревогой посмотрел на Юлю.

— Ты вызываешь у меня беспокойство. Твоё поведение в последнее время наводит меня на мысли, что… — он замолчал, не зная, как продолжить фразу.

С тем же странным выражением на лице и с теми же жуткими глазами, улыбаясь так, что Егору стало страшно, Юля очень рассудительно сказала:

— Что я схожу с ума, так? Может быть, и так, но ты сам посмотри — только мы услышали слова Марины, как и у тебя и у меня возникла одна и та же единственная мысль — его надо уничтожить, причём, заметь, не кому-то, а нам. И в чём я не права, скажи? — всё ещё улыбаясь, спросила она.

Егор потёр рукой лицо и отвернулся, лишь бы не видеть это жуткое выражение.

— Говоришь ты разумно, спорить с тобой не стану. Но ты не видишь себя со стороны, а если бы видела, поняла, о чём я говорю.

Юля перестала улыбаться и неожиданно серьёзно сказала:

— Знаешь, Егор, я учту твои слова и попробую увидеть себя в зеркале. Мне и самой интересно, слишком уж часто я стала в последнее время слышать в свой адрес слово «сумасшедшая».

— Попробуй, — кивнул Егор, — уверяю тебя, это будет очень познавательно. Кстати, предлагаю идти не отсюда, а от того места, где Икс находится в нашем мире.

— Зачем?

— Идея одна есть, проверить хочу.

Безумное Солнце, уставившись в землю слепящим единственным глазом, начало уже переполнять собой мир, грозя вскоре пролиться за горизонт. Из всего недавнего разнообразия весенних красок осталась только одна — жёлто-коричневая. Такими стали трава, листья на деревьях, вылинял медно-рыжий цвет сосен, даже воздух, дрожащим маревом повисший над полями, переливался золотисто-коричневыми сполохами.

Сухая, колючая трава хрустела под ногами Мангустов, вдавливаясь в крошащуюся землю, и этот звук был единственным, если не считать слабого шороха листвы от ветерка, изредка пробегавшего на цыпочках по верхушкам деревьев. Идти пришлось недолго, громадное пятно взрыхлённой земли, к которому подошли Мангусты, хоть и замедлившее своё передвижение, подобралось уже угрожающе близко к деревне.

— Если пойдут дожди, — тихо сказала Юля, — ему понадобится не более двух ночей, а может, и одной хватит.

Егор, не отвечая, осматривался вокруг.

— Нет, — наконец определился он, — так не выяснишь. Слушай, Юль, время у нас ещё есть, до заката далеко, а Могильщик, помнится, действовал по ночам. Ты сейчас отправишься в Призрачный мир и представишь себе какой-нибудь предмет, неважно какой, главное, чтобы он стал таким же реальным, как тот огонь. Я останусь здесь и посмотрю.

— На что?

— Сам не знаю.

Юля покачала головой.

— Ну, как скажешь.

Она легла на землю, и сознание её покинуло этот мир. Егор же, в свою очередь, предельно сосредоточенно, внимательно стал вглядываться в каждый клочок вокруг себя. Прошло несколько десятков секунд и старание его было вознаграждено: на небольшом участке над землёй то, что он сначала принял за усилившееся по какой-то причине дрожание воздуха, оказалось изменением структуры реальности. Этот небольшой кусок пространства казался перенесённым сюда из Призрачного мира, и на нём, как на фотографии в проявителе, стало возникать смутное, едва уловимое изображение огня.

Заворожённо смотрел Егор на это смешение двух слоёв реальности, испытывая странное чувство раздвоения — умом он прекрасно понимал, что сестра сейчас находится в Призрачном мире, бодрствующая, творящая огонь, но она же, равномерно дыша, лежала рядом с ним на земле. Встряхнувшись, он растянулся на колючей траве и присоединился к Юле, находящейся по ту сторону, оставив её же, находящейся по эту.

— Ну как? — увидев брата и потеряв контроль над огнём, который тут же исчез, спросила Юля.

— Я оказался прав, — сказал Егор. — Ещё тогда я обратил внимание, насколько реален огонь. Ведь на что здесь ни посмотри, всё едва уловимо дрожит, мерцает, находится в непрерывном изменении. Так и ждёшь, чтобы всё начало превращаться во что-то иное. Единственное, что здесь не производит такого впечатления — это мы. И огонь, созданный тобой, был таким же. Понятное дело, он и мерцал, и двигался — огонь, как-никак, но не было ощущения, что он не огонь вовсе, а что-то другое, как всё остальное здесь.

Юля пожала плечами и заметила:

— И что с того, я и так знала, что он полностью реален для этого мира.

— Я могу тебе сказать, что он не только реален для этого мира, но и попытался быть реальностью для нашего.

— Что? — изумлённо и недоверчиво воскликнула Юля.

— Именно так. Я видел попытку его зарождения в нашем мире. И кстати, почему опять огонь?

— Он мне нравится.

Егор опустился на землю рядом с Юлей и задумчиво проговорил:

— Теперь нет ни единого шанса считать наши посещения этого мира просто снами.

Юля с любопытством посмотрела на него.

— А ты считал?

— До конца не мог поверить в то, что это на самом деле.

— Знаешь, Егор, я могу признаться тебе — у меня мелькали такие же мысли, уж очень всё это… — Юля нахмурилась, подбирая слово, — невозможное. Кстати, надо будет наоборот попробовать, я тоже хочу посмотреть, только позже, а сначала дело.

Юля помолчала, собираясь с силами, и громко произнесла:

— Икс!

— Да.

— Есть дело, важное для тебя. Один человек, слышащий твой зов, идёт к тебе, но, скорее всего, не дойдёт. По дороге он убивает людей. Ты знаешь, о ком идёт речь?

— Да.

— Тем лучше. С высокой степенью вероятности он будет убит или пойман и закрыт снова. Если он тебе нужен, усиль зов, обратись к нему лично и прикажи ему идти к тебе, никого не убивая. Он больше чем на расстоянии одного перехода до тебя?

— Да.

— Ясно. Пусть идёт, насколько сил хватает, прерываясь только на сон, и никого не трогает, не теряет времени.

— Почему вы об этом просите? Вы отказались убивать для меня, даже просто приводить ко мне кого-либо, почему сейчас хотите сделать это?

— Он людей убивает, необходимо это остановить.

— Пусть убивает, вам что до того?

— Но ведь они живые, они жить хотят, а он их уничтожает, совершенно бессмысленно, думая, что они придут к тебе.

— Придут. Я их возьму мёртвых.

— А если трупы сожгут? Ты не сможешь присоединить их. Трупы сожгут, Могильщика уничтожат, и ты не получишь ничего. Кстати, поэтому и говорю, что надо будет дать ему возможность поспать, а то свалится где-нибудь по дороге, и его схватят, а он должен добраться до тебя.

Потянулась долгая пауза, которую Мангусты не решались прервать. Наконец раздался голос:

— Зов усилен. Он придёт. Убивать не будет. Но вы не ответили на вопрос — что вам до других людей?

— Как не ответили? — изумилась Юля. — Я же сказала, почему.

— Это не ответ. Что вам до их жизней, до того, что они хотят жить?

Юля растерянно замолчала. Что можно было ответить на этот вопрос? Она бросила взгляд на брата, но тот хранил молчание, глядя прямо перед собой.

— Егор! — позвала она его. — Что ты молчишь, скажи что-нибудь.

Егор повернулся к ней.

— А что я могу сказать? У меня нет объяснений, я просто знаю, что если мы можем сделать так, чтобы они жили, мы должны это сделать.

Юля снова обратилась к Иксу:

— Вот и всё, мы не можем по-другому ответить на этот вопрос. Но, — её посетила дикая мысль, — если хочешь, можешь считать так: Могильщик — это наша плата за ответы на вопросы.

— Хорошо, если он придёт, это будет засчитано вам.

— А как мы узнаем, когда он придёт? — начала было спрашивать Юля, но тут же себя перебила, вздрогнув. — Узнаем.

— Узнаете, — эхом отозвался Икс.

Жёлто-коричневый день сменился чёрной безлунной ночью. Раскалённый воздух слегка остыл, став при этом душным и липким. Семена напряжения, щедро посеянные той ночью, когда Мангусты шли в пещеру жреца, стали давать всходы. И всходы эти принимали причудливые, гротескные формы, то касаясь Мангустов холодными пальцами ночного ветра, то вызывая внезапные короткие вспышки нервозности, а порой и откровенного страха, заставляющие их испуганно вздрагивать и озираться.

— Абсолютное ощущение, что какие-то огромные чёрные тени скользят за спиной, то и дело угрожая напасть, — прошептал Егор, непроизвольно понизив голос.

Юля кивнула и вдруг тихо охнула, отшатнувшись назад. Егор быстро посмотрел на сестру и даже при тусклом свете ночи смог увидеть, каким страхом исказилось её лицо.

— Что случилось? Ты что-то увидела? — просипел он, моментально страшно занервничав.

Прерывающимся голосом, чувствуя, как тяжело в груди бухает сердце, Юля ответила:

— Я тебе тогда не рассказывала, но перед тем, как пойти к Иксу по поводу Маши, я имела своего рода видение — Маша, лежащая в гробу. Я наклоняюсь, и тут мне в лицо бросается какая-то тварь. — Юля подробно описала это существо и особенности его появления. — Тогда я подумала, что это просто разыгравшаяся фантазия, чувство вины и страх потерять Машу вызвали к жизни эту тварь, но, видимо, я ошибалась — она снова бросилась мне в лицо.

Егор впился взглядом в глаза сестры, не в силах поверить, что она говорит правду. Но Юля была явно ошеломлена, дыхание её стало неровным и судорожным, а, несмотря на темноту, лицо заметно побледнело. Она сделал глубокий вдох и продолжила:

— На этот раз мне ни с того, ни с сего представилось, что я держу в руке камень и подношу его к лицу, чтобы рассмотреть. В этот-то момент оно и бросилось. — Тело Юли встряхнула нервная судорога, пробежавшая по спине. — Тогда я наклонилась, сейчас поднесла к лицу — и в том, и другом случае было сближение объекта с лицом. Но как же жутко! Если бы ты видел эту тварь! — Её снова передёрнуло. — И в этот раз она исчезла, не долетев и пяти сантиметров до лица. А если она опять появится, а если долетит?

— Слушай, — встревоженно заговорил Егор, — может, тебе стоит с кем-то поговорить? Может, кто-то знает что-нибудь о подобном?

— С кем, хотелось бы мне знать? Если такие люди и есть, я их не знаю. И вообще, — Юля невесело усмехнулась, — вот если не исчезнет и доберётся до лица, тогда и будем думать, что с этим делать.

— Тогда уже поздно может быть.

Юля пожала плечами.

— Кстати, Юль, завтра вечером я уезжаю, последние экзамены. Если не будет форс-мажора, вернусь только через четыре дня, но уже до конца лета.

— Это хорошо, неизвестно, как может дело обернуться, так что лучше быть вместе.

Стас приехал на следующий день. После той беседы, услышанной Юлей, она стала настороженно относиться к нему, но Стас обладал уникальной способностью покорять любого при личном общении. Даже Маша, когда-то плакавшая при виде Стаса, на этот раз разревелась, узнав, что не повидается с ним. Веселье, шутки, кипение жизни — всё это приносил с собой Стас, любивший находиться в центре внимания. Правда, сейчас Мангусты с удивлением и некоторой грустью заметили, что в лице его появилось нечто тревожное и веселье временами выглядело натужным, как если бы он самого себя пытался убедить, что у него всё в порядке.

Но, несмотря на эти настораживающие признаки, день прошёл на редкость весело, и Егору пришлось буквально за шкирку вытаскивать себя из дома, дабы отправиться в институт.

Утром Юля, спустившись вниз и не обнаружив Стаса, решила, что он воспользовался жарким днём и отправился на реку. Вернувшись к себе в комнату какое-то время спустя, она вновь вросла в компьютер, добросовестно собирая информацию, к слову, сильно заинтересовавшую и её саму. Много часов спустя, когда горячий воздух с улицы доверху затопил комнату, и Юля с трудом удерживалась от того, чтобы не растечься вялой лужицей на полу, позвонил Егор.

— Опять чёрт знает что произошло! — воскликнул он не то обрадовано, не то испуганно — Юля так и не смогла определить.

— А в чём, собственно, дело, экзамен завалил? — вяло поинтересовалась она, пытаясь при этом решить, что для неё лучше — ледяная ванна или холодильник.

— Экзамен фигня, — отмахнулся Егор, — всё гораздо интересней, да и, пожалуй, страшнее. Я ведь видел того, кто обитает в этой комнате!

— Да ну? Не прошло и двух лет, как ты заметил, что живёшь в этой комнате не один!

— Нет, ты не поняла, я не о живых говорю.

Услышав это, Юля резко выпрямилась на стуле, и вялая одурь тут же слетела с неё.

— Ну? — напряжённо и требовательно спросила она.

— Дело было так. Снится мне, что сижу я с тобой поздно вечером в этой комнате за столом, причём расположение вещей здесь несколько отличается от теперешнего. Вдруг у окна из воздуха возникает человек и идёт к шкафу. В этот момент я понимаю, что нахожусь во сне, что это привидение и что оно знает, что я здесь. Меня охватывает ужас, и я отчаянно пытаюсь проснуться, но ничего не выходит. Человек, старик, с трудом ходящий, доковылял до шкафа и исчез. И тут же он снова появляется у окна и опять идёт к шкафу, смотря на меня, пока проходит мимо, и я знаю, что я ему нужен. Доходит, исчезает и в третий раз возникает у окна. Кстати, в этом сне за окном было темно, но временами мелькали как бы проблески дня. Так вот, он появился у окна, но на этот раз пошёл не к шкафу, а к двери, шёл, смотрел на меня и говорил: «Ох, мои ноги, болят мои колени, как болят». И вышел за дверь. Я тут же проснулся с колотящимся сердцем, на улице было уже совсем светло.

— Егор, — серьёзно сказала Юля, — тебе надо выяснить, как были расположены вещи раньше, кто это мог быть и что с ним случилось.

— Я это уже сделал. Отвечаю по пунктам. Вещи здесь стояли действительно по-другому, но как именно, никто не помнит. Здесь, при этом здании общежития, когда-то на самом деле обитал старый сторож, и у него были проблемы с ногами, очень серьёзные. Что с ним случилось, пока толком выяснить не удалось, очень противоречивая информация. Но, странная вещь, я тут повспоминал, пообщался с людьми, и выяснилось вот что, — Егор на секунду отвлёкся, крикнул кому-то: «Да, я помню» и сообщил, — мне тут напоминают. Так вот, именно эта комната пользуется не очень хорошей репутацией. Не то чтобы здесь случались всякие нехорошие вещи, но, к примеру, в одиночку в темноте здесь никто не хочет оставаться, временами слышны шаги, ощущается чьё-то присутствие, — он опять отвлёкся: «Да-да, я помню», — опять напоминают. Тени мелькают в зеркале. Иной раз сидишь и полное ощущение того, что кто-то прошёл за спиной или остановился и коснулся. Например, я однажды сидел на стуле и вдруг почувствовал, как по его ножке карабкается какое-то существо, по ножке, а потом по спинке и уселось у меня за спиной. Страшно стало до невозможности, а оборачиваться нельзя. Не знаю, что произошло бы дальше, но тут кто-то вошёл в комнату, и всё закончилось. Кошмары здесь снятся даже тому, кому они и не снились отродясь. А то место у окна, где трижды возникал призрак, все неосознанно избегают. Туда поставили стул, так на нём никто не сидит. Даже если в комнате собираются люди, много людей, тесниться будут до последнего, но на стул сядут только в крайнем случае, причём объяснения всегда будут разные, а суть одна — никто не хочет там находиться.

— Любопытно, — проговорила Юля, — весьма любопытно. Знаешь, после наших развлечений с остановкой Икса я заинтересовалась низкочастотными звуками. Кстати, музыку могли бы ему и не проигрывать — в грозе этих звуков более чем достаточно, но дело не в этом. Довелось мне прочитать одну статейку на эту тему, так в ней, в частности, сообщалось, как один учёный раскрыл секрет появившегося у него призрака. Вкратце дело было так: однажды, находясь в одиночестве в своей лаборатории, он почувствовал, как его прошиб холодный пот, ему стало очень страшно, он ощутил на себе чей-то взгляд, несущий нечто зловещее, а затем увидел, как из воздуха перед ним сгустилась серая бесформенная фигура, подплывшая к нему. Эта фигура имела какой-то намёк на руки и ноги, а вместо головы туман с тёмным пятном посередине вроде рта. Затем фигура исчезла. Как истый учёный, он принялся искать объяснение и, что характерно, нашёл. Первым делом он решил, что во всякие суеверия он не верит, как будто дело учёного верить или не верить во что-то, потом ограничил для себя круг, в границах которого будет искать объяснение, и под конец его таки нашёл. Не вдаваясь в подробности, скажу так — дело, по его мнению, оказалось в свежеустановленном вентиляторе, который периодически издавал инфразвуки определённой частоты, что вступили в резонанс с глазным яблоком и вызвали подобную галлюцинацию. Он даже доклад на эту тему написал. И мне интересно, этот учёный весь исполнен очей был, чтобы так отреагировать на этот инфразвук? Он же не только увидел эту фигуру, он ощутил её присутствие и, больше того, почувствовал её взгляд на себе. Не многовато ли для всего лишь вибрации глазного яблока? Кроме того, это я могу утверждать на личном опыте, ощущение чужого взгляда — не фикция. Когда Ангаре было четыре месяца, я решила её проучить за излишнюю самостоятельность и спряталась от неё. Я была абсолютно убеждена, что она находится впереди и высматривала её, скрывшись за деревом. А через некоторое время я почувствовала жутко неприятное ощущение в загривке, да и стало очень неуютно, при этом я точно знала, что на меня кто-то смотрит, то есть само это ощущение было следствием чьего-то взгляда. Я обернулась и увидела, что за моей спиной метрах в десяти стоит Ангара и смотрит на меня. И знаешь, несмотря на то, что ей было всего четыре месяца, мне стало жутко — её глаза были один в один как глаза Верховного, когда он общался с Иксом — просто провалы черноты. Правда, практически сразу после того, как я на неё посмотрела, она стала опять такой, как всегда, но ни это ощущение, ни этот взгляд мне по гроб жизни не забыть. Я это к тому, что, по всей видимости, у вас там действительно нечто обитает, и хотелось бы знать, что ему от тебя надо.

— Интересная история, точнее, истории и я полностью с тобой согласен, что здесь что-то обитает, да и не только я, а и все, кто сталкивался с этим. А что касается твоего вопроса, — Егор пожал плечами, — может, дела какие не окончил, а может, ему просто до ужаса скучно и одиноко, а я единственный, кто видит его.

— Всё может быть, — задумчиво пробормотала сестра.

— Да, кстати, как там Стас?

— Понятия не имею, я его ещё сегодня не видела.

— А-а, на речку, очевидно, ушёл. Ну ладно, скоро должен вернуться.

— Ну да, — ответила Юля, и смутные подозрения впервые шевельнулись в ней.

Вечером Стас тоже не появился. Начиная уже не на шутку тревожиться, Юля заглянула в его комнату, обошла дом, пока ещё не тщательно обыскивая, просто осматривая, а затем, взяв собак, отправилась в деревню. К заходу Солнца люди только-только выползли из домов, наслаждаясь наступившей относительной прохладой, и стекались к речным пляжам, охлаждая измученные тела.

Стаса в деревне знали очень многие — не выносящий одиночества, он перезнакомился здесь почти со всеми. Услышав его имя, люди сначала радостно улыбались, но затем, поняв, о чём спрашивает Юля, улыбаться переставали и виновато разводили руки в стороны — Стаса никто не видел.

Тревога нарастала. Юля вернулась домой и села, задумавшись. Ничего путного не придумав, она позвонила Егору.

— Пропал, говоришь, весь день его никто не видел? — постукивая пальцами по столу, повторил за сестрой Егор. — Может, ему что-то понадобилось, и он уехал в город?

— Может, и уехал, но его спортивная сумка с вещами стоит рядом с кроватью.

— Ну, мало ли что. Я думаю, надо подождать до завтра, а там, если не появится, бить тревогу.

— Хорошо, я так и сделаю, но вообще-то это всё чёрт знает что. Очень не вовремя сейчас.

— А когда это человек может вовремя пропасть? Но мне кажется, переживать раньше времени не стоит, к ночи он должен появиться.

— Ну, бывают, наверное, случаи, когда люди исчезают вовремя, но сейчас мне что-то не по себе. Ладно, подожду до утра, а там придётся что-то делать.

— Три дня.

— Что? — непонимающе спросила сестра.

— Милиция начнёт искать только через три дня, — пояснил Егор.

— Разберёмся.

Весь оставшийся вечер Юля пыталась успокоить себя, говоря, что Стас просто загулял, встретил девушку, он обаятельный, при деньгах, мало ли что. Но тревога, необъяснимая для неё самой, продолжала нарастать. Немало времени прошло после заката, светлая июньская ночь полностью вошла в свои права, но Стас всё ещё не появился. Юля решила лечь спать — утро вечера мудренее, но сон к ней не шёл совершенно. Она лежала, чутко прислушиваясь к малейшим звукам и шорохам, каждую секунду ожидая услышать стук калитки и шаги, хрустко идущие по гравийной дорожке к дому.

Ни стука калитки, ни шагов так и не довелось ей услышать даже когда Солнце стало подниматься над верхушками деревьев, и Юля наконец не выдержала. Измученная за ночь то потрескиванием остывающего после раскалённого дня паркета, то мягким стуком лап кошек, как назло всю ночь шныряющих по дому и саду, то целым сонмом неопределимых шорохов и звуков, доносящихся отовсюду, Юля вскочила, едва растёкся молочно-серый рассвет.

Торопливо одевшись, она вышла на улицу, решив сначала осмотреть участок. Обходя его и внимательно во всё вглядываясь, она бормотала себе под нос: «И какого чёрта я так накрутила себя, какое мне вообще до него дело, мне он даже не очень нравится, сводник-самоучка, ведь шляется где-нибудь, скотина, а я нервы себе выматываю неизвестно с чего». Но убедить себя ей никак не удавалось.

Сад оказался пуст, если не считать собак, развалившихся под деревьями и лениво поглядывавших на Юлю, не поднимая голов. Юля вошла в дом и отправилась в комнату Стаса в надежде, что какие-нибудь вещи смогут ей подсказать, куда он запропастился. В общем-то, она не ошиблась. Незамеченные при первом беглом осмотре комнаты, с противоположной стороны кровати стояли Стасовы сланцы, купленные им в день приезда сюда. При виде их сердце Юли на мгновение остановилось, заколотившись потом с бешеной силой, и кровь хлынула в лицо.

«Чёрт, твою мать, он где-то в доме! Но что же с ним?» Юле стало по-настоящему страшно. «Он же заявил, что пока будет у нас, принципиально станет ходить только в них, но вот они стоят, что же могло случиться?»

Юля застыла на месте, продираясь через круговерть мыслей в попытке сообразить, с чего начать. То ли методично осмотреть весь дом, то ли первым делом заглянуть в стратегически важные места. Таковых было значительно меньше, чем всего помещений в доме, и Юля остановилась на втором варианте.

Она заглянула в каждую ванную комнату, на кухню, в столовую, зашла в гостиную, но Стаса нигде не было. Тогда Юля поднялась на самый верх дома и начала осматривать всё подряд, постепенно спускаясь вниз. Дом был пуст. Осталось единственное место, крайне редко кем-либо посещаемое — огромный подвал с земляным полом, растянувшийся подо всем домом. Когда-то в своё время Андрей хотел сделать там мастерскую по изготовлению мебели, но быстро охладел к этой идее. С тех пор в подвале остались яркая лампа, прекрасно освещавшая середину, но свет которой угасал по углам, верстак, несколько полок с инструментами и профессиональный станок — Андрей на него не поскупился.

Вернувшись в свою комнату, Юля захватила телефон, оборудованный фонариком, и отправилась вниз. От мелькнувшей в голове мысли: не взять ли с собой собак, она отмахнулась, приказав себе не вести себя подобно малолетней идиотке.

Юля подошла к двери подвала, виртуозно скрытой в маленькой кладовке, примыкавшей к кухне. Дверь была приоткрыта. И снова Юля ощутила сильнейший приступ паники, справиться с которым она смогла лишь с большим трудом.

Включив свет, она осторожно спустилась по скрипучей деревянной лестнице и вышла на середину подвала, озираясь по сторонам. Несколько секунд, пока глаза привыкали к яркому электрическому свету, смешанному с тьмой на периферии, Юля никого не видела, но едва настройка закончилась, в дальнем углу подвала стала различима тёмная фигура сидящего человека.

«Живой!» — мелькнула первая радостная мысль, но чувство облегчения, нахлынувшее внезапно, так же внезапно сменилось ощущением глухого ужаса — слишком жутким и неправдоподобным выглядел человек, сидящий без движения в тёмном подвале.

Облизав пересохшие губы, Юля негромко позвала:

— Стас, — голос с трудом выполз из горла.

Человек не шевельнулся.

— Стас, ты слышишь меня? Что случилось? — хрипло, но чуть громче спросила она.

Снова никакой реакции, словно не живой человек был перед ней, а кукла, для какой-то злобной шутки усаженная в угол. Ещё раз облизав губы, Юля неуверенно, очень медленно пошла вперёд, по дороге, не глядя, включив фонарик. По мере продвижения свет фонаря всё чётче обрисовывал фигуру, и стало ясно — человек и в самом деле жив: грудная клетка равномерно, но несколько излишне заметно шевелилась. Но была в фигуре одна странность — человек сидел, повернув голову назад почти на сто восемьдесят градусов. Если бы Юля не видела это своими глазами, не поверила бы, что такое возможно. Лица, естественно, видно не было, но судя по одежде, можно было сделать уверенный вывод — это Стас.

До боли сжав зубы и вцепившись в телефон так, что побелели костяшки пальцев, Юля подошла вплотную и, наклонившись над Стасом, посветила ему в лицо. Дикий крик вырвался из её груди, и бешеным адреналиновым прыжком она отскочила назад, успев смутно порадоваться, что не выронила телефон — никакая сила не заставила бы её взять его оттуда. Страшная картина, многократно являвшаяся ей потом во сне, стояла у неё перед глазами — лицо Стаса.

Если существует на свете воплощённый ужас, то вот он, находится сейчас на расстоянии вытянутой руки от Юли, медленно пятящейся назад, не рискуя поворачиваться к нему спиной.

Гротескная, перекрученная фигура, голова, повёрнутая под анатомически невозможным углом, и лицо. Оскаленный, перекошенный рот со струйкой слюны, стекающей по подбородку, искажённое дикой мукой лицо и глаза, почти вылезшие из орбит под давлением невыносимого, смертельного ужаса, с текущими по щекам слезами. Но что было хуже всего, Стас явно смотрел на что-то невидимое для Юли, находящееся не далее чем в полуметре от него, и именно это что-то и являлось источником ужаса.

Юля допятилась до верстака, дёрнувшись всем телом, когда случайно коснулась края бедром, и хотела вцепиться в него рукой, но не успела. Невообразимая смесь безумного ужаса перед смертью, агонии умирающего тела и исступлённой бешеной радости захватила её, сокрушив и повергнув на землю. Падая, она ударилась виском об угол стола, и мгновенно хлынувшая кровь стала растекаться вокруг её головы, вдавившейся в землю. Тело Юли судорожно дёргалось, она задыхалась, хрипела, вцепляясь в землю ногтями, и в этот момент погасла лампочка.

В наступившей почти полной темноте, с которой, обречённый на поражение, сражался телефон, упавший фонариком вниз, Юля увидела странное и кошмарное, как сон шизофреника, видение. То, на что смотрел Стас, было полуразложившимся трупом с гнилым мясом, отваливающимся кусками, обнажая кости, ползущим к Стасу. Труп, оставаясь на месте, тем не менее с каждой секундой приближался, но не сокращал расстояние ни на миллиметр. Он мог бы так ползти вечно, сохраняя впечатление, что с каждым мгновением он подползает всё ближе и ближе и вот-вот коснётся тебя. Труп был немыслимо перекручен, а на том, что осталось от его лица, была хорошо знакомая Юле маска. С ликующей, сумасшедшей радостью труп смотрел в глаза Стасу, растянув рот в жуткой ухмылке.

Сам же Стас был облеплен чем-то, напоминающим слабо шевелящийся густой туман. Неожиданно часть тумана отделилась и двинулась к Юле, распавшись на отдельные смутно похожие на человеческие фигуры. Приблизившись к Юлиной голове, они жадно припали к луже её крови. Юля с ужасом ждала, что они сейчас облепят и её так же, как и Стаса, и она присоединится к нему в этом тёмном подвале. Но ни один из призраков не коснулся Юли, несмотря на то, что полголовы её было залито кровью.

Скрутившая Юлю смесь эмоций отпустила её и, схватив телефон, она рванула к выходу. Вылетев в кладовку, Юля на мгновение задержалась, чтобы захлопнуть дверь и задвинуть засов. А едва она выскочила из кладовки, как сразу же закрыла и эту дверь также и выбежала на улицу.

Яркое Солнце охватило её, выжигая ужас, испытанный в подвале, и через несколько минут Юля почувствовала себя почти нормально. Подошли собаки, настороженно принюхивающиеся к запаху крови, и Юля погладила их, чувствуя, как от их тёплых, живых и мощных тел переходит к ней спокойная сила.

Сопровождаемая идущими по пятам Ангарой и Алтаем, она подошла к крану летнего водопровода и, включив воду, сунула голову под прохладную струю. Вода окончательно привела её в порядок. Смыв кровь, Юля села на землю рядом с собаками и задумалась.

«Генератор. Вот это что. Икс добыл-таки себе генератор. Эти призраки — это шнырки. Они энергию сосут, потому и к крови моей пришли, а меня не тронули. Икс договоры чтит. Что же делать? То ли к Иксу — потребовать, чтоб прекратил, но он откажется и будет прав — ему-то это зачем. То ли в психушку — увести Стаса отсюда, авось, если он окажется далеко, Икс от него отстанет. Но если удастся так договориться, санитаров вызывать нельзя, но шансов мало. Строго говоря, их практически нет.»

Несколько минут Юля сидела, напряжённо размышляя, затем взяла телефон и набрала номер брата.

В голосе, которым Егор ответил на звонок, явственно слышались недовольство и нетерпение:

— Я на экзамене!

— Уже сдаёшь?

— Нет.

— Тогда удели мне несколько минут, дело отлагательств не терпит.

Изменившимся тоном Егор резко произнёс:

— Что случилось?

Юля вкратце, оставив подробности на потом, рассказала, что произошло со Стасом. Какое-то время Егор молчал, а потом непечатно выругался.

— Нервы себе человек приехал восстанавливать, из Москвы сбежал, — мрачно сказал он.

— Егор, это всё лирика, пустое, сейчас гораздо важнее решить, что делать — в психушку, а потом к Иксу или к Иксу, а потом, если понадобится, в дурдом?

Егор задумался. Несколько секунд спустя он медленно заговорил:

— Я думаю, в дурдом. Икс его не отпустит, а аргументов у нас нет. Важно его сейчас увезти отсюда, а там уже будем разбираться.

Юля кивнула.

— Да, мне тоже это в голову пришло, но я себе сейчас не доверяю, решила перестраховаться. Кстати, не знаешь, как туда обращаются?

— Понятия не имею, попробуй через 03.

— Хорошо, пока.

— Да, и позвони, когда его заберут.

Полтора часа спустя приехавшие врачи Скорой забрали Стаса, вколов ему лошадиную дозу снотворного. Всё это время Юля просидела на улице, боясь заходить в дом. Она поднялась только перед самым приездом Скорой, чтобы закрыть собак в садовом домике для хранения инвентаря.

Когда Стаса выносили из дома, Юля отвернулась, не в силах увидеть его снова, но, отворачиваясь, заметила выражения лиц врачей — повидавшие всякое, готовые, казалось, что угодно встретить, не моргнув глазом, они были потрясены и испуганы.

Выходя закрыть за ними ворота, Юля успела заметить, что врач, оставшийся вместе со Стасом, накинул на него простыню, закрывая жуткое лицо и искривлённое тело.

Машина Скорой помощи уехала, Юля выпустила собак, подошла к яблоне и села, прислонившись спиной к стволу. Вытащив телефон, она задумчиво посмотрела на кнопки, вздохнула и набрала номер брата.

— Увезли? — тут же спросил Егор, похоже, не выпускавший телефон из рук.

— Увезли, — эхом откликнулась Юля.

— Понятно. Ты, кстати, в курсе, хотя, конечно, глупость спрашиваю — Могильщик пришёл?

Юля хмыкнула.

— Я, мелкий, в этот момент в подвале была, надеясь как можно быстрее выбраться из него.

— Жуть какая, — поёжился Егор, — а мне повезло — я в туалет в тот момент пошёл. Надо что-то делать с этим, — решительно заявил он, — если мы будем каждый раз так реагировать, рано или поздно это закончится плохо.

Юля молча кивнула и тут же сообразила, что говорит по телефону и её не видно.

— Скорее рано, Егор, но сделать с этим, боюсь, ничего не удастся. Разве что со временем можно рассчитывать, что реакция станет слабее. Привыкнем, попросту говоря.

Егор тихо спросил:

— Ты сейчас к Иксу пойдёшь?

— Да, — коротко ответила сестра.

— Если хочешь, я уже свободен, могу поискать место для отключки и пойдём вместе?

Юля задумалась ненадолго.

— Пожалуй, не стоит, — сказала она наконец, — лишнее время, да и мест у тебя таких нет. Давай лучше ты подумаешь, что можно сказать Иксу, а то у меня мозг надулся как воздушный шар, и все извилины разгладились. Я сейчас думать не могу.

Голос Егора надолго пропал из телефонной трубки. Не меньше минуты прошло, прежде чем он нерешительно произнёс:

— Сдаётся мне, единственное, на что мы можем упирать, это бессмысленность подобного с его стороны. Стаса ведь увезли, добраться до него Икс не сможет, значит, и держать его так незачем. — Егор несколько оживился. — И сообщить, что и с другими будет то же самое — они все будут вывезены за пределы его досягаемости, так что ловить ему нечего!

— Ладно, Егор, — отозвалась Юля бесцветным голосом, — других вариантов у нас всё равно нет. А если и есть, мы их в упор не видим. Попробую упирать на это.

— Юль, а ты в порядке? — встревожился Егор. — Что-то мне твой голос не нравится.

— Нет, Егор, я не в порядке. Я не спала всю ночь, я чуть не отправилась на тот свет в подвале, а друг нашей семьи сейчас в дурдоме в таком состоянии, что посмотришь на него, и смело можешь отправляться туда же, крышу поправлять, чтобы далеко не уехала. — Внезапно Юля яростно и страстно закричала, — но за это я отказываюсь брать на себя ответственность! Моей вины в этом нет! Невозможно такое предугадать, невозможно! — истерично орала она и вдруг замолчала, почувствовав, как в неё ткнулся мокрый и холодный нос. Юля обернулась и увидела тревожные глаза Ангары и нервную улыбку на белоснежной морде, оттянувшую уголки губ книзу. Юля впилась ногтями в ладони и сделала очень глубокий вдох.

— Юль, что случилось? — тревожно спросил Егор.

— Ничего, я просто успокаиваюсь.

— А-а, а то ты так внезапно замолчала, что я успел испугаться.

— Нет, всё в порядке, — действительно на удивление спокойным после этой вспышки голосом отозвалась сестра, — я сейчас к Иксу, а если что, выйду, позвоню тебе.

— Ты мне позвони в любом случае, — потребовал Егор. — Чёрт бы побрал эти экзамены! Ладно, послезавтра последний, и я тут же возвращаюсь домой.

— Да, хорошо. Ну, пока.

— Давай, буду ждать звонка.

Икс, предупреждённый Юлей, уже ждал.

— Человек пришёл. Нужна плата за него?

— Нет. Не сейчас. Точнее, да, — поправилась Юля, поняв, что без информации от Икса не обойтись, — Стас, человек в моём доме — твоя работа, да?

— Генератор.

Кивнув, Юля еле слышно пробормотала:

— Я так и подумала. Отпусти его, — обратилась она к Иксу.

— Нет.

— Но почему? Он ведь далеко, ты всё равно не можешь использовать его как генератор.

— Зачем мне его отпускать?

— Он умрёт! — отчаянно выкрикнула Юля. — Он же не сможет спать и умрёт!

— Нет. Я слежу за ним. Он здоров, и он спит. Люди будут долго поддерживать в нём жизнь.

Юля закрыла глаза, и сердце её тяжело застучало.

— Он ведь страдает, — сказала она тихо, — ему очень плохо.

— Это не имеет значения.

— Но зачем тебе это нужно? Почему ты не хочешь отпустить его, — безнадёжно спросила Юля, понимая, что Стас попал в этот кошмар надолго, возможно, навсегда. — Почему вообще именно Стас?

— Он был единственным подходящим генератором: связанность со мною, физическое здоровье, наличие подвала, доступность для шнырков. Отличный вариант. Других таких нет. Мне надо знать, насколько эффективен человек в качестве генератора, и какое количество времени эта эффективность будет сохраняться. — Как всегда методично Икс ответил на все вопросы, правда, на этот раз в обратном порядке.

— А если он начнёт умирать, ты отпустишь его?

— Да. От живого намного больше пользы. Но он долго не умрёт. Я хочу знать, как долго.

— То есть ты хочешь сказать, как долго этот твой генератор будет вырабатывать энергию, а когда он сломается, ты освободишь его, чтобы его починили, — Юля медленно произносила эти слова, по сути повторяя уже сказанное, но в полной мере уразуметь их не могла. — И ты его столкнул туда же, куда и меня?

— Да.

— Но как же так, я же в колодец падала, а он сидит и смотрит, как к нему ползёт мертвец. Или мне это показалось, или вообще неважно, что видишь?

— Неважно. Он также вначале падал в колодец, все люди через это проходят, но времени у него было больше, чем у тебя, и теперь он видит это. Тебе не показалось.

Несколько раз глубоко вдохнув и выдохнув, чтобы успокоиться, Юля задала следующий вопрос:

— То есть ты всё это видишь и чувствуешь?

— Да.

— Ты точно знаешь, что происходит с каждым, кто попался тебе, — утвердительно сказала она.

— Да.

— И тебе всё равно? Тебе совершенно всё равно, что с ними происходит?

— Да.

— Ты же сам воспринимаешь всё это, всю эту боль, страх, как же тебе может быть всё равно?

— Я воспринимаю, но не испытываю это.

— Но ты же меняешься, поглощая чужие эмоции.

— Это так, но непосредственное восприятие чужих эмоций и ощущений не вынуждает меня их испытывать.

Юля кивнула.

— Понятно, то есть такая вещь, как сопереживание, сочувствие, тебе недоступна.

— Да.

— И, соответственно, тебе люди абсолютно безразличны, да?

После секундной паузы Икс ответил:

— Не совсем так. Верховные исключение.

— Да? А почему?

— Связь Верховных со мною намного сильнее, чем у всех остальных.

— Вот как? И что же ты к ним чувствуешь?

— Ничего.

Юля в недоумении нахмурилась.

— И что это тогда значит? Они просто для тебя ценнее остальных, как более сложные и дорогие инструменты, которые тяжело будет быстро заменить?

— Нет. Верховные являются для меня большим, чем просто инструментами.

— Разве? Ты к ним не испытываешь никаких эмоций, но при этом выделяешь среди остальных, признавая их безусловно более высокую ценность. По-моему, разницы нет никакой в таком отношении.

— Разница есть. Верховные являются мною в гораздо большей степени, чем остальные, при этом сохраняя наибольшую из всех самостоятельность.

— Что? О чём ты говоришь? И да, лимит вопросов когда будет исчерпан?

— Скорее всего, нескоро. Человек, добровольно присоединённый, всегда был самой ценной жертвой.

— Понятно, — глухо сказала Юля. — Хорошо. Так что насчёт Верховных?

— В отличие от обычного жреца, который после установления связи со мною просто начинает воспринимать эту сторону мира, тот, кто становится Верховным, получает возможность непосредственного слияния со мною в любой момент и в любом месте без необходимости оставлять своё тело. Также, в отличие от остальных людей, какой-либо контроль над Верховным недопустим.

— Каким образом это происходит?

— Ответа на этот вопрос пока для тебя не будет. Его получает только Второй в момент становления Верховным.

— Понятно. Ну, тогда ответь на такой вопрос — как же тогда ты всё же к ним относишься?

— У меня нет ответа на этот вопрос.

— То есть ты просто не знаешь его?

— Да.

— А почему контроль недопустим?

— Теряется смысл совместной работы с Верховным. Любой Верховный ценен своим пониманием, отличным от моего.

— Понятно. Хорошо. А животные? Также полное безразличие, что и к людям?

— Да.

— А есть ли хоть что-нибудь, к чему ты не относишься не так, что тебя волнует?

— Любая эмоция?

— Что угодно. И да, если можно, ответ не словами, а восприятием этой эмоции.

— Солнце! — этот ответ Юля не услышала, как обычно, в голове. Это была раскалённая добела вспышка ярости, дикой, бешеной злобы и безумного страха. Юля поёжилась.

— Ой-ой-ой, впечатляет. Всегда?

— Что всегда?

— Всегда ты ненавидел Солнце, сколько себя помнишь? — Юля задавала эти вопросы, не понимая, зачем она вообще спрашивает об этом.

— Нет, — в голосе послышалось лёгкое удивление.

«Что-то он стал часто удивляться» — подумала Юля.

— Раньше был только страх.

— А когда появились ярость и ненависть? — разговор стал её затягивать.

Икс надолго замолчал.

— Впервые вскоре после того, как пришли люди. До этого был только страх.

— Любопытно, — пробормотала Юля, — и весьма. Но они, люди, не ненавидели ведь Солнце, никто из них?

— Нет.

— И тем не менее, начав присоединять их, ты к своему страху добавил ненависть и стремление уничтожить. Это так? Ты думал об уничтожении Солнца до этого?

— Нет.

— Да-а, — протянула Юля, — что-то в этом есть. Слушай! — воскликнула она, осенённая неожиданной мыслью, — ты же невидим для людей, так почему Золотой Змей? Украшения эти обязательные — змея, свернувшаяся спиралью в форме диска, откуда вообще это взялось?

— Анойгонтес портес говорили, что это я. Золотой диск. Свернувшаяся змея.

— И что, неужели они говорили правду?

— Да. Это было несомненно. Они верили в то, что говорили.

— То есть ты хочешь сказать, эти всеведущие «открыватели» были в этом убеждены? Именно в том, что ты — золотой диск и, одновременно, золотая змея?

— Да.

— Любопытно, зачем они вообще это говорили, тебе они могли бы просто ничего не сказать, а беглецам навешать любую лапшу на уши — тем было бы без разницы.

Хотя это и не было вопросом, но Икс сказал:

— Я не знаю, зачем, но утверждаю — всё это было очень важно для них. И несомненно.

— И украшения?

— Да.

— Но для чего? Какой в них смысл? Общаться с тобой можно и без них, а Верховный утверждал, что они необходимы для связи.

— Он не знал, никто из Верховных никогда не спрашивал об этом. Для связи со мной они не нужны, но в них хранится часть энергии человека. Во многом за счёт них Верховный смог не умереть целиком.

— А открыватели об этом знали?

— Да.

— А почему не сказали первому Верховному?

— Не знаю. Но о важности украшений они ему говорили.

— Да, я помню. А кстати, к чему была вся эта театральщина — руки резать, камень кровью заливать?

— Это было необходимо. После смерти человек может сохранить лишь незначительное количество энергии, и поэтому Верховным и мною было сделано всё, чтобы он смог выполнить свою задачу.

— Понятно. Ты можешь подробно объяснить, для чего был нужен каждый элемент ваших действий?

— Вопрос недостаточно конкретен.

— Хорошо, я просто буду спрашивать по пунктам. Почему Верховному было необходимо умереть вне тебя?

— Я не могу самостоятельно войти в сознание человека, не связанного со мною, для этого мне необходим другой человек, который сможет предоставить эту связь. Верховный, умерший во мне, став целиком частью меня, потерял бы эту способность. Только смерть вне меня могла позволить ему остаться полноценным жрецом и как помогать мне связаться с другим человеком, так и проникать в него самостоятельно.

— Ясно. А руки зачем резать?

— Это служило двум целям: первая — обескровить тело для упрощения его сохранности мною. Максимально сохранённое тело позволило оставить слабую связь между нами.

— Насколько слабую?

— Верховный мог ощущать моё присутствие, я — читать его мысли.

— Так поэтому он считал, что ты ещё находишься в болоте?

— Да.

— Понятно. А как же вы друг с другом договаривались по поводу потенциальных жрецов, если Верховный не мог с тобой общаться?

— Не совсем так. Проникая в человека, Верховный мог брать из него то, что связано с ним и со мною.

Нахмурившись, Юля спросила:

— Я не совсем поняла, что означает «брать то, что связано с ним и со мною»?

Икс ответил не сразу.

— Это проще показать, чем объяснить, — заговорил он наконец. — Маша ещё не спит, а ночью, если хочешь, могу показать.

— Не думаю, что мне хочется без спроса влезать в постороннего живого человека. Попробуем так: я правильно понимаю — в человеке, с которым ты связываешься, остаётся какая-то информация о тебе, но только та, которая связана непосредственно с ним, и именно её Верховный брал?

— В целом да.

— То есть, выражаясь языком телевидения, ты его читал в прямом эфире и в полном объёме, а он тебя в записи и ограниченно. Хорошо, а вторая цель?

— Моей задачей было привести к камню того, кто мог стать жрецом. У Верховного не хватило бы для этого сил. Кровь была необходима для моей связи с камнем.

— То есть мой интерес к тому валуну, что закрывал вход в пещеру, — хмуро спросила Юля, — был вызван тобой? Для того, чтобы Верховный смог добраться до меня?

— Во многом.

Юля помолчала немного.

— Ладно, оставим это. А зачем вам этот камень вообще понадобился? По-моему, вы прекрасно и без него бы обошлись.

— Это не так. Во-первых, камень приводил непосредственно к телу Верховного, во-вторых, он был дополнительным источником энергии для него, в-третьих, даже в деревне были те, кто сомневался в истинности того, что видят во сне. Привлечение ко мне стороннего человека, не видевшего своими глазами и не во сне тело и камень с надписью, потребовало бы такое количество энергии, какого у Верховного не было.

— Ясно. А каким образом сам факт обнаружения камня означал заключение договора? Ведь это же произвол какой-то.

— Это не совсем так. Договор не заключался, но Верховный мог потратить свои силы только на одного человека, не связанного кровью, поэтому нельзя было позволить пришедшему уйти просто так.

— Получается, вы с Верховным изначально предполагали вероятность того, что следующий жрец будет сотрудничать с тобой против своей воли?

— Да.

— Но почему же тогда я? Ведь был этот Решающий, Валера, почему не он? Ведь он сотрудничал с тобой с полной самоотдачей.

— Нет. При общении с ним приходилось постоянно соблюдать осторожность, иначе он стал бы бесполезен. Он считал, что служит Великой Матери Симаргл. Мне он не стал бы служить даже под угрозой вечных мук.

— Так вот почему, — быстро спросила Юля, — тебе понадобилось, чтобы первые несколько тысяч людей были присоединены подобным образом? Иначе Решающий просто отказался бы тебе подчиниться, ведь он был против убийств и считал, что Великая Мать Симаргл по определению не может требовать от него убивать других людей, а ты просто заставил его перестать считать это убийством?

— Да. Кроме того, действующему жрецу необходимы все знания, которыми располагают предыдущие Верховные, и возможность связи с ними любой момент.

— Зачем? Ты же мог сам сообщить ему всё, что надо.

— Это так. Я имею доступ ко всем этим знаниям, но я не могу мыслить так, как мыслит каждый из Верховных. Даже после смерти они сохраняют максимально возможную для существ, лишённых тела, самостоятельность. Решающий не имел возможности связи с ними и не мог являться полноценным жрецом, поэтому был необходим тот, кто смог со временем стать таковым. На тебя обратил внимание Верховный в первый раз тогда, когда вы вместе со Стасом зашли на болото, и ты после ранения Стаса взяла на себя руководство. Затем в тот день, когда вы поднялись на холм, и ты проявила готовность защищаться, снова взяв на себя управление ситуацией. С того времени он отслеживал твои действия и неоднократно проникал в твои сны.

— Да? — Юля угрюмо смотрела перед собой, — а меня, ясное дело, спрашивать было не надо. И какого же чёрта ты тогда несколько раз пытался нас с Егором убить, если вы ещё тогда с Верховным решили втащить нас в это?

— Решение было принято не сразу. К будущему жрецу предъявляются особые требования, и только тот, кто им соответствует, может быть посвящён. Жрец должен сохранять холодную голову при любых обстоятельствах, невзирая ни на что. Неужели ты веришь в то, что меня действительно можно было бы остановить вашими приказами? Тебя проверяли. Той ночью на поле была последняя проверка: либо ты окажешься подходящим кандидатом, либо потеряешь самоконтроль и присоединишься ко мне. А на болоте существовала вероятность получить твою кровь, что было крайне желательно как для Верховного, так и для меня.

— Зашибись. — Юля потёрла лицо. — Просто нет слов, одни эмоции. Ладно, пока забудем об этом. А Решающий, ведь он же не был Верховным? Но он мог общаться с тобой напрямую.

— Верховным он не мог стать, но возможность слияния он должен был получить. После проведённых проверок мы решили, что так будет лучше. Получая возможность общаться со мной напрямую, он становился намного эффективнее.

— Ясно. А все эти случаи — то, что вселялось в Андрея, Феньку, Алтая, капли крови, идущая капля и всё остальное — тоже твои проверки?

— Нет.

— Кто это делал?

— Не знаю.

— Не знаешь. Ну ладно. Ты сам говоришь, что у Верховного было мало сил, и при этом он то к своим сородичам во сне являлся, то к священнику, с Решающим должен был связываться, со мной, так на что же у него хватало сил?

— Проникать в сон к любому человеку для Верховного жреца не составляет никаких проблем. При необходимости он может и надолго остаться в человеке даже после пробуждения того, это одно из умений Верховного. Одной из причин столь долгого активного существования Верховного без тела при сохранении полноценного сознания было его обитание сначала в священнике, а затем в Решающем.

Юля вздрогнула.

— Что? Все эти десять лет священник был обиталищем мёртвого Верховного и даже не догадывался об этом?

— Он чувствовал нервозность, но не понимал, что его беспокоит. У Верховного не было намерения заявлять о своём присутствии. Человек, в котором находится Верховный, не имеет значения, связан он со мной кровью или нет, может носить в себе его всю жизнь и не знать об этом, просто у связанных кровью выше чувствительность к этому. Для самого Верховного наличие у носителя связи через кровь имеет намного большее значение — только с такими он может вступать в полноценное общение, практически не тратя энергию. Прямое общение с тем, кто не связан со мною кровью, забирает очень много сил. Именно поэтому Верховный, прежде чем вступить в подобное общение, должен был либо связать нужного человека со мной кровью, либо быть уверен в избраннике.

— Ну да, он говорил, что истощил свою энергию, пытаясь связаться со мной. Ну а как со священником — он же не был связан с тобой кровью, а Верховный общался с ним?

— Был. Ещё при жизни Верховного один из людей по моему приказу принёс мне кровь священника.

— Вот как, — Юля покачала головой, — со всех сторон его обложили. Получается, Решающий был недалёк от истины, когда говорил, что прошёл посвящение кровью на болоте?

— Да. Его кровь удалось взять.

— А Стас?

— Также.

— Ну и почему ему не предложили стать жрецом? Он-то чем не подошёл?

— Мы наблюдали за ним и выяснили, что он был полностью непригоден, несмотря на создаваемую им видимость. Жрец должен отвечать нескольким критериям, в число которых входит врождённое умение быть лидером и повышенная психологическая устойчивость. Стас не соответствовал ни одному, ни другому. Он хотел быть лидером, не являясь им по сути, а для жреца нужно умение, стремление же не обязательно, и он легко ломался, он не был надёжен.

— Понятно, поэтому он просто был определён в жертвы. Кстати, а Верховный, он, получается, де-факто и сейчас остаётся действующим Верховным, хотя уже присоединился к тебе?

— Да.

— И ты также консультируешься с ним, как и раньше?

— Пока в этом не было необходимости.

— Но будешь это делать, — утвердительно сказала Юля, — и что-то подсказывает мне, что в спорных ситуациях именно его слово будет последним, а не моё или Егора.

— Да.

— А этот несуществующий пока ещё преемник, кто должен будет им заниматься?

— Это зависит от того, когда он появится. Верховный сложит с себя полномочия, как только сочтёт, что кто-то из вас полностью готов занять его место.

Юля кивнула.

— Да, я помню, он говорил об этом. А с первым Верховным было то же самое, что и сейчас с нами?

— Нет. Анойгонтес Портес были изолированы от меня и не могли выполнять эти функции. Он был действующим Верховным с самого начала.

Юля, напряжённо размышляя, уставилась в землю. Её мысли при этих словах моментально вернулись к теме, которая не давала ей покоя с того момента, как она узнала об Анойгонтес портес больше. Несмотря на то, что Егору Юля заявила, что об «открывателях» им надо забыть, сделать это она так и не смогла.

— Изолированы, естественно, — зашептала она, — какой же информацией они обладали, что её необходимо было так тщательно прятать? Украшения эти, символика странная, до чего же всё это непонятно, мы же видели тебя, мы были тобой, у тебя нет формы и ты не золотой, а тёмный. Почему золотой диск — это ты? — Юля закусила губу, помолчала и забормотала снова, — тёмный, медленный, связан с водой и землёй, не имеющий формы, а был совсем другим, изменился. Каким? Быстрым, светлым. Огонь и воздух, стремительный полёт, восторг, красно-жёлтое ощущение, золотой диск… — Юля застыла с раскрытым ртом, глядя прямо перед собой безумным взглядом. Мысль, обрушившаяся на неё, была нелепой, чудовищной, просто невозможной, но, судя по всему, она была также и абсолютно истинной.

— Икс! — сказала она, изумляясь своим же словам, — ты сам Солнце! Ты его часть. Ты ненавидишь своего создателя!

Эти слова вполне могли оказаться для неё последними в жизни. Та вспышка ярости и страха — ответ на вопрос, что его волнует, была ничем по сравнению с тем, что произошло сейчас. Бешеная, сошедшая с ума стихия, сметающая всё на своём пути, бушевала вокруг. Призрачный мир полностью оправдал своё название — в нём разом не осталось ничего определённого. Фиолетовые вспышки и искры, полыхание пламени, громадные яростные водовороты, всасывающие друг друга, мгновенно возникающие и мгновенно исчезающие. Рёв, скрежет, страшный грохот, переходящий в цвет, цвет, обретающий форму и форма, становящаяся звуком. Вокруг торжествовал хаос, хохотал, сокрушая всё, порождённый взбесившейся стихией. И в эпицентре — одинокая человеческая фигурка, истерзанная, на грани того, чтобы быть разорванной в клочья.

Постепенно лютое бешенство начало стихать, останавливаемое необходимостью беречь энергию. Мир вокруг из олицетворённого безумия стал превращаться в привычную картину поля, освещённого сероватым светом. Кое-где по нему ещё пробегали судороги ярости, но недолго — Икс обретал над собой контроль.

Юля этого не видела. Она лежала с широко открытыми, но совершенно бессмысленными глазами, балансируя на тонкой грани распада и безумия или смерти и возвращения рассудка, практически исчезнувшего за время царства хаоса. Прошло несколько минут и в глазах её стало появляться выражение. Юля зашевелилась и с огромным трудом, очень медленно села и сжала голову руками.

Раздался бесстрастный, лишённый выражения голос:

— Это ничего не меняет. Либо Солнце уничтожит меня, либо я уничтожу Солнце.

Юля подняла голову. Она попыталась что-то сказать, но голос не повиновался ей. Судорожно втянув воздух сквозь сжатые зубы, она яростно потрясла головой. Туман, колышущийся внутри черепа, и отчаянный звон в ушах стали исчезать. Юля сделала ещё одну попытку заговорить, и на этот раз успешную.

— Кто бы мог подумать, — хрипло прошептала она, испытывая эмоции, природу которых сама не могла толком понять, — и у богов бывают свои боги!

— Солнце не бог для меня!

— Знаю, ты не лжёшь, не можешь, но поверь мне, — Юля усмехнулась, — ты ошибаешься. Ты был богом для огромного количества людей и хочешь стать богом для всех. Ты знаешь, что это такое — быть богом, тебя этому научили люди. Да, формально, Солнце не является для тебя богом, оно и есть ты, но в тебе слишком много человеческого и ты знаешь, что такое поклонение богам. Для тебя Солнце — бог. — Юля снова усмехнулась. — Сам подумай, если не так, то откуда такая ярость? Ты ведь сам сказал — было врагом, врагом и осталось, ничего же не изменилось, так из-за чего, спрашивается, было так кипятиться?

На этот раз тишина воцарилась очень надолго. Юля, подумав, легла опять на землю, чувствуя, что сил у неё маловато. Она почти отключилась, когда рядом с ней возник Егор. Перекатив голову набок, Юля посмотрела на брата.

Увидев сестру лежащей с закрытыми глазами, в первую секунду Егор подумал, что она умерла. Но движение головы, раскрытые глаза и взгляд, устремлённый на него, убедили его в обратном. От внезапного облегчения у него подкосились ноги, и он грузно рухнул на траву рядом с Юлей.

— Ты жива, слава богу! — прошептал Егор.

— Какому? — вяло, но цинично пошутила Юля.

Егор непонимающе посмотрел на неё. Юля, не поднимаясь с земли, пожала плечами.

— Икс узнал, что он — порождение Солнца.

Резко подавшись вперёд, Егор ошеломлённо выдохнул:

— Что?

— Порождение Солнца, — терпеливо повторила Юля. — Сейчас он определяет, может ли он считать Солнце своим богом или нет.

— Да, могу, — настолько неожиданно раздался голос, что Мангусты вздрогнули. — Могу и считаю. Но повторяю — это ничего не меняет.

Юля, усевшись, покачала головой.

— Это что-то невообразимое: Икс и Солнце — одно и то же. Невозможно представить.

Егор, слишком ошеломлённый, не ответил. Он делал попытки совместить то, что знал об Иксе, и о Солнце и раз за разом терпел неудачу.

— Икс, — позвала снова Юля, — я давно хотела спросить, когда ты присоединяешь кого-нибудь, чем из того, что присоединённый обладал, ты можешь пользоваться.

— У добровольных — память и предсмертные ощущения. У остальных только предсмертные ощущения.

— Это эмоции? И чем их больше, тем ты сильнее?

— Да.

— А те, — спросил Егор, — из деревни, кто на болото уходил, они как? Они же и добровольно и по принуждению одновременно шли.

— Это не добровольно присоединённые. Они входят в меня на других условиях, сохраняя много меньшее, чем могли бы, войдя добровольно. Перед смертью сознание им возвращалось, и их восприятие после смерти зависело от того, насколько они понимали, что умирают. Те, кто понимал, умирали полностью, те, кто считал, что спит, продолжали свой сон во мне.

Мангустам стало жутко. Они очень ярко и живо представили, как человек, вечером лёгший в свою кровать, открывает глаза, считая, что ему приснился кошмар, и видит вокруг страшное Проклятое болото, ночь, а ноги его увязли в трясине и уже не выбраться. Подавленная этой картиной, Юля глухо спросила:

— Хотя бы хороший?

— Кто как.

Юля помолчала.

— Получается так — кто в тебя, так сказать, не верит, тот умирает насовсем, не сохраняя даже этих жалких остатков сознания, а кто идёт к тебе с верой, получает то, за чем идёт.

— Да. Но я чувствую твои страх и отвращение. Почему? Никто из тех, кто знал об этом, не испытывали подобных эмоций.

— Да потому что это и страшно, и отвратительно. Ты существуешь, но тебя нет. Ты придумываешь себе прекрасный мир, по старой памяти, но не имеешь ни воли, ни нормального сознания, чтобы понять, что видишь, задуматься, зачем ты что-то делаешь. И ни единого шанса когда-либо изменить это, потому что тебя, собственно говоря, вообще нет. Что толку видеть самый лучший сон, если ты не можешь действовать осознанно? Просто смотреть интересные картинки, как ребёнок книжку, да? Полностью зависеть от чужой воли и чужого сознания, практически не имея собственных — хочешь сказать, что это хорошо?

— Но вы, люди, все так живёте. Ты приходила на болото, слыша мой зов, но думала, что идёшь по своей воле.

— Но я же не ныряла в трясину!

— Потому что у меня было недостаточно для этого силы. Сейчас — нырнула бы с восторгом, считая, что хочешь этого сама. Скоро любой человек, живой или мёртвый, станет делать то, что нужно мне, считая, что действует по своей воле. В чём разница?

— Разница есть, — отозвалась Юля, — пока я живу, у меня есть шанс узнать, в какой степени мои действия управляются моей волей и моим сознанием, а в какой — нет. В тебе этого шанса нет.

— Шанс ничтожно мал.

Юля пожала плечами.

— Это неважно. Он есть, и это главное. И да! — внезапно воскликнула она, — ты — часть Солнца, и та сила, те возможности, которыми ты обладаешь, по всей видимости, от него. Представь, ты добровольно приходишь к Солнцу и начинаешь видеть свой прекрасный сон. Ты хочешь этого?

На этот раз молчание было самым длительным. Очень нескоро последовал короткий ответ:

— Нет.

— Вот и я о том же. Собственная жизнь, возможность развития, открытия чего-то принципиально нового в обмен на, в любом случае, убогие и ограниченные фантазии и бесконечное пережёвывание прошлого. А будущего нет и никогда больше не будет. Неравноценный обмен. Это точно — чечевичная похлёбка за право первородства.

Егор, долгое время сидевший молча, тихо обратился к сестре:

— Юль, мне надо уходить. Я после того, что произошло, очень за тебя испугался, а единственное место, где я мог закрыться, был общественный туалет. Сама понимаешь, времени прошло много, неизвестно, как там моё тело.

Юля кивнула.

— Хорошо, мы уходим. Вернёшься в себя, позвони. До встречи, Икс, твоя информация будет скоро готова.

— Буду ждать.

Ярко-жёлтый жаркий день, шумное и частое дыхание собак, лежащих рядом. Юля открыла глаза, затем сощурилась и посмотрела на Солнце, слепящее даже через ветви и листья старой яблони.

— Невероятно, — пробормотала она, садясь, — просто невозможно поверить.

Зазвонил телефон. Юля бросила взгляд на экран и нажала на кнопку ответа.

— Вовремя успел, хотели уже дверь ломать, — сообщил Егор, — пришлось соврать, что перенапрягся и потерял сознание, но вроде всё обошлось.

— Да, Егор, — заметила Юля, — уже в который раз обращаю внимание — врёшь ты виртуозно. Ни слова лжи, а смысл совсем другой. Ну ладно, если ты не возражаешь, я потащусь спать, а то что-то мне совсем паршиво. Вечером созвонимся, возможно.

— Пока, — ответил Егор и дал отбой.

Вечером созвониться не удалось. Несмотря на то, что Юля боялась, что заснуть не сможет, вырубилась она основательно. Почти сутки прошли, прежде чем лютый сосущий голод разбудил её и вытащил из кровати.

На кухне, вяло жуя бутерброд и следя за тем, как готовится омлет, Юля размышляла, что делать со Стасом. И вывод напрашивался единственный и крайне неутешительный — забыть. Выбросить из головы, как если бы его и не существовало вовсе. Просто очередной кошмарный сон Икса.

Мрачно покачав головой в ответ своим мыслям, Юля поднялась со стула и стала выкладывать омлет на тарелку. Первый кусок, расположившийся на вилке, был уже готов отправиться в рот, но тут раздался звонок. Тяжело вздохнув — съеденный бутерброд только раздразнил голод, сделав его совершенно невыносимым, Юля положила вилку и нажала на кнопку.

— Да? — с некоторым раздражением спросила она.

— Это я, — отозвался Егор, — просто хотел узнать, как ты там. А то времени уже столько прошло, а ты всё не звонишь, мало ли что.

— Я в порядке, просто спала, только что проснулась, — объяснила Юля и, подумав, всё же принялась за еду.

— Ага, я так и решил, поэтому и не стал тебе звонить вчера. — Чуть изменившимся тоном, нерешительно, Егор продолжил, — слушай, а ты и в самом деле в порядке после вчерашнего?

— Как это ни удивительно, — задумчиво отозвалась сестра, — да. Если не считать того, что я не рискую поворачиваться к двери кладовки спиной, то в остальном, как если бы ничего и не было. Только настроение какое-то странное.

— Это какое? — подозрительно спросил Егор.

— Знаешь, это как выходишь в знакомое место из незнакомого. Ты внезапно понимаешь, где находишься и всё такое же, как обычно, но в то же время нет. Вот и у меня так сейчас. Всё то же самое и при этом другое.

— Да, я тебя понимаю, у самого так же. В голове не укладывается, что Икс — часть Солнца. Дикость какая-то. — Егор помолчал немного, а потом с опаской спросил, — ты с врачами в подвал спускалась?

По лицу Юли пробежала мгновенная судорога.

— Нет, — резко ответила она. — Я им подробно объяснила и предупредила, что лампа не работает. — В голосе её послышался сарказм. — Они решили вначале, что перед ними просто истеричная девица, — Юля усмехнулась, — с какой снисходительной жалостью они на меня смотрели. Пока сами туда не спустились. Да-а, — задумчиво протянула она, — из дома они выходили с совсем другими лицами. И вот ещё что, Егор, Стаса так основательно высасывали шнырки, никогда раньше я не видела их так много в одной точке. И, — Юля на мгновение запнулась, — я прекрасно понимаю, что они меня не тронут, но сама мысль, что они уже забираются так далеко, да ещё спокойно могут бродить по дому…

— Да, это очень плохо, а мы даже толком людей предупредить не можем. Тебе же я могу посоветовать одно — ради собственного спокойствия спи не ниже второго этажа, да и вообще постарайся ночью одна не находиться на уровне земли, пусть даже мы и уверены, что для нас шнырки безопасны.

Сестра задумчиво кивнула.

— Ты прав, это очень хороший совет, я не стану шляться по ночам внизу, а что касается людей в деревне, — она вздохнула, — будем надеяться, что не в интересах Икса, во-первых, запугивать сейчас людей, а во-вторых, сушь стоит лютая, и у шнырков мало возможностей для действия.

— Юль, — тихо спросил Егор, — а как быть со Стасом?

— Никак. Мы ничего, подчёркиваю, ничего не можем сделать. Даже если мы каким-то чудом доберёмся до него и сможем вытащить оттуда, Икс с лёгкостью столкнёт его обратно. Так что никак.

Егор тяжело, с трудом выговаривая слова, сказал:

— Значит, забыть? Просто забыть и всё, как страшный сон?

Юля удивлённо покачала головой.

— Ты сейчас озвучил мои мысли. Сам об этом думал?

— Да.

Юля вздохнула.

— Вот и всё. Страшный сон. Отныне предлагаю разговоры о Стасе считать запретными. Табу.

Солнце медленно сползало к горизонту, и дневная жара постепенно стихала, превращаясь просто в ровное тепло. Идя с собаками по хорошо знакомому месту, Юля погрузилась в собственные мысли, едва следя за дорогой. Маршрут прогулки был определён ещё дома — не собираясь гулять сегодня долго, Юля намеревалась дойти до первой же развилки и повернуть домой. Из задумчивости её вывел телефонный звонок. Звонил брат.

— Привет. Во-первых, — с места в карьер заговорил он, — мелкая пакость у нас в общаге случилась — трубу прорвало наверху, и мою кровать залило водой. — Егор рассмеялся. — Там до сих пор капает, так что пришлось из двух односпальных кроватей сделать одну двуспальную. Будет у нас сегодня с Лёшкой супружеское ложе!

Юля с улыбкой поинтересовалась:

— Зачем же вплотную было сдвигать? Признавайся, давно этого хотел, а сейчас воспользовался возможностью. Может, ты и трубы ещё сам лопнул?

— Да тьфу на тебя, — фыркнул брат, — места у нас очень мало. Если кровать в любом другом поставить — пройти будет негде. Но это я так, просто к слову пришлось. — Голос его стал серьёзным. — Понимаешь, я сейчас на улице, возвращаюсь в общагу и решил срезать путь через овраг. Тут слегка болотисто и ручей протекает, но есть мостик. Круг срезается километра в два. Так вот, я уже десять минут хожу взад-назад и мостика не нахожу.

Юля нахмурилась.

— А к нему что, тропинки нет? — поинтересовалась она после небольшой паузы.

— То-то и оно-то, что есть. Но не сейчас. Вообще-то, там и деревья расходятся, и тропинка есть и мост, но я ничего не могу сейчас найти. Я уже раз двадцать прошёл от того места, где ручей разливается, до почти конца оврага. Ничего нет. — Егор чертыхнулся и послышался треск. — Попробую подойти непосредственно к ручью, насколько смогу, и осмотрюсь там.

Юля тревожно попросила:

— Только осторожно, Егор, хорошо? Не хватало ещё, чтобы ты там увяз.

— Я осторожно, — тяжело дыша, пробормотал брат, — чёрт, ноги вязнут…

— Егор! — в панике закричала Юля, — выбирайся обратно немедленно!

— Попытаюсь, — откликнулся он, — ничего себе! Подожди немного, я телефон уберу, мне две руки нужны.

Остановившись, Юля напряжённо ждала, когда Егор заговорит вновь.

— Всё, вылез! — сообщил наконец брат, и Юля облегчённо выдохнула. — Ну и болото здесь! Ручей — одно название, а берега топкие, как заразы. Едва кроссовки не потерял. Как ты думаешь, попробовать ещё поискать мостик или идти в обход?

Не раздумывая, Юля решительно сказала:

— Попробуй найти, только трубку не клади и лезть туда не надо.

— И не собираюсь! — с чувством ответил Егор.

Ещё около десяти минут он пытался найти сбежавший мостик, но в конце концов был вынужден признать поражение.

— Его нет, — мрачно сказал Егор, — придётся обходить.

— Может, его по какой-то причине убрали?

Егор насмешливо фыркнул:

— Ага, и тропинку заодно прихватили! Тропинки-то тоже нет, — задумчиво проговорил он, — значит, не только в этом чёртовом мостике дело. Ладно, давай прощаться, а то рука уже отвалилась.

— Давай.

Юля убрала телефон, озадаченная исчезновением мостика, и вдруг сообразила, что сама она, увлечённая разговором, не заметила поворота, успев уже добраться до земляничной поляны с роскошным пнём, стоящим в центре неё, и которая находилась в нескольких сотнях метров за развилкой. Обругав себя за невнимательность, Юля развернулась и пошла обратно, внимательно глядя влево.

Она прошла уже не менее полутора километров, но развилки не было. Усевшись на бревно, то самое, через которое она когда-то пыталась перетащить совсем маленьких Ангару и Алтая, Юля глубоко задумалась. Упавшее дерево, на котором она сидела сейчас, находилось перед развилкой, поляна с мшистым, поросшим берёзками и сосенками пнём — за ним. Но самого поворота не было. Либо он исчез, либо она его проморгала, думая, что смотрит внимательно.

Поднявшись на ноги, Юля отправилась обратно, к немалому удивлению собак, решительно не понимающих, чем вызвана столь странная прогулка. Юля неотрывно смотрела вбок. Тропинки не было. Ни через двести метров, ни через пятьсот, ни через полтора километра.

Вот уже снова поляна и пень — прекрасно знакомые, исхоженные многократно места, но поворота Юля найти не могла. Она снова развернулась и отправилась обратно, очень медленно, всматриваясь в каждое дерево, в каждый просвет. Результат был тем же, то есть нулевым. Поворот исчез.

На следующий день Егор приехал, пока Юля ещё спала. Будить её он не стал, хотя и очень хотелось. Чтобы не действовать себе на нервы, он взял книгу и ушёл на улицу, где и устроился с комфортом в обнимку с собаками.

Он успел прочитать не одну страницу, прежде чем увидел сестру, идущую к нему.

— А я спускаюсь вниз, а тут сумка твоя стоит! — весело сказала Юля, подходя к брату и садясь рядом с ним на траву. — Привет.

Егор кивнул и отложил книгу в сторону.

— Ага. Я уже давно здесь, сижу, тебя жду. Из дома, вот, пришлось сбежать, до того тебя разбудить хотелось.

Сестра с изумлением посмотрела на него.

— Откуда такие садистские замашки? Ты вроде бы раньше не отличался.

Егор лёг на спину и закинул руки за голову, глядя на игру солнечных пятен и теней в лабиринте веток и листьев яблони.

— Очередная встреча была, — спокойно сообщил он.

— С кем?

— Да с тем, кто, похоже, в этой комнате обитает. Помнишь, я вчера говорил, что кровати пришлось сдвинуть?

— Ну?

— Ну вот, я лёг последний, когда все уже спали. Я и сам уже начал засыпать, но ещё не до конца. Строго говоря, почти совсем не спал. Тут чувствую — кто-то рядом. Этот кто-то наклоняется надо мной, причём я и вижу, и не вижу это одновременно, и трясёт за торчащие согнутые коленки соседа, Лёшку, говоря: «Почему ты ещё не спишь?» Я в панике подскакиваю на кровати — никого. Что особенно любопытно, — заметил Егор, — Лёшка, к которому была обращена эта фраза, спал сном младенца. Он даже от этой тряски не проснулся.

Юля фыркнула, улыбаясь, и в шутку предложила:

— А ты ему в следующий раз, когда там окажешься, блюдечко с молоком поставь и кусок чёрного хлеба положи.

— А-а, всё того водяного мне припоминаешь, думаешь сейчас я о домовом говорю? — неодобрительно покачав головой, сказал Егор. — Скажи мне, пожалуйста, а в чём я с водяным был не прав? Как ни крути, в том болоте жил его хозяин, причём, заметь, жил в воде. И жертвы именно ему приносили, как и всем таким водяным. Ну, что возразишь?

Юля вскинула руки вверх, сдаваясь, и серьёзно ответила:

— Возразить нечего. Прости, Егор, это я неудачно пошутила. А если честно, я просто не знаю, что там у тебя происходит. Я могу предположить только, что то, что там обитает, имеет ограниченную силу воздействия. Он может вмешиваться в твои сны…

— Не только сны! — быстро перебил Егор.

— Да, не только, просто я не знаю, как назвать все эти твои состояния одним словом, — извиняясь, поправилась Юля, — так вот, может вмешиваться только тогда, когда ты там. Не полтергейст, так сказать, который может перемещаться вслед за человеком. По всей видимости, этот пятый обитатель вашей комнаты связан с местом неразрывно.

Егор кивнул, соглашаясь:

— Вроде Верховного жреца.

— Ну да, что-то вроде, только у того сил было побольше. Он мог до меня добраться даже на расстоянии, а уж на своём месте был полновластным хозяином положения, да и к тому же точно знал, чего хотел. — Юля пожала плечами с гримасой недоумения на лице. — А твой, похоже, сам не знает, что ему надо. Быть может, он вообще ничего не знает и не понимает, чистый автомат, но обладающий паранормальными способностями.

Егор задумался.

— Может быть, и так, а может, и нет, — заговорил он с сомнением, — действия его, похоже, и в самом деле были бессмысленными, но он точно знал, что я здесь, он реагировал именно на моё присутствие.

Юля пожала плечами:

— И что с того? Этого мало, какой-нибудь детектор движения тоже будет реагировать на твоё присутствие, а толку? Если не понимаешь, что делаешь и зачем, пользы от этого, если всё равно ведёшь себя как автомат.

Какое-то время Мангусты сидели тихо, просто глядя перед собой, а затем Юля прервала молчание:

— Кстати, забыла рассказать, когда я вчера гуляла, у меня же тропинка потерялась… — и вдруг застыла с открытым ртом. — О-бал-деть! Ведь и у тебя было то же самое вчера, а я напрочь забыла об этом!

— А что произошло-то? — с любопытством спросил Егор.

— Да говорю же, и у меня вчера тропинка пропала, сразу после того, как я закончила говорить с тобой, а я о тебе даже и не вспомнила, только сейчас, когда начала говорить об этом, вспомнила. С ума сойти! Не знаю, чему больше удивляться — тому, что она пропала, или тому, что я о тебе и не подумала, — растерянно проговорила Юля.

— Да, здорово, ничего не скажешь, — сказал Егор, — и странное совпадение, что это случилось в один день.

— Совпадение? — Юля покачала головой. — Ой ли. Видимо есть что-то в определённых днях, что провоцирует подобное. Как, например, тогда в лагере, когда санки сами поехали.

— Возможно.

Егор поднялся и подошёл к яблоне. Не садясь, он прислонился к ней спиной, скрывшись наполовину за свисающими ветвями и листьями.

— Не могу поверить в то, что Икс — часть Солнца, — заговорил он неожиданно. — Посмотри, — Егор указал рукой вверх, — Солнце и Икс. Мы его видели, больше того, мы им были — что между ними общего? Они же совсем разные.

— Не разные, мелкий, — противоположные. На одной прямой, просто с разных сторон. Ты же почувствовал реакцию Икса, когда он услышал об этом?

Егор, вздрогнув, кивнул.

— А я там вообще была почти за гранью смерти. Что заставило меня вернуться обратно, понятия не имею. Такая реакция могла объясняться только одним — всё это время Икс знал, кем он является, просто знание было очень слабым, знанием того существа, которым он был до того, как попал в ловушку. — Юля обхватила колени руками. — Я представляю, дело было так… — она нахмурилась и дёрнула головой. — Нет, мелкий, «я представляю» — это неправильно. Дело действительно было так. Ведь почему Икс так бушевал — он всё вспомнил, потому и пришёл в такую ярость. А меня там в этот момент почти не было. Меня перемешало и размазало и с ним самим, и с Призрачным миром. Собственно, границ там не было, всё вперемешку. Тогда я была оглушена, а сейчас всё встало на свои места.

Юля внезапно побледнела, а затем её лицо пошло красными пятнами. Чтобы успокоиться, она схватила в горсть листья, облетевшие с веток от жары и упавшие на траву, и принялась медленно, по одному, бросать их обратно. Глубоко вздохнув, она заговорила снова:

— Он был не просто частью Солнца, он был самим Солнцем, его сознанием. Сам себя он не осознавал. Икс был солнечным ветром, наделённым сознанием, носящимся по Вселенной. Но однажды он попал в ловушку. Связь с Солнцем прервалась, и он остался один. Он стал умирать. Вплоть до этого момента его воспоминания были нечёткими, скорее, просто ощущения. Первая мысль, которую он помнит, была такой: «Смерть близко». Умирать он не захотел. Всю оставшуюся у него энергию, всю жажду жизни вложил он в то, чтобы выжить. Он начал меняться. Как это было, сколько времени продолжалось, он не помнит. Единственное, в чём он уверен, в том, что долго. Строго говоря, именно с момента изменения он и стал тем Иксом, которым мы его знаем сейчас.

Юля замолчала. Сначала она смотрела в землю, затем вскинула голову и резко сказала:

— Пошли в Призрачный мир. Икс нас там не будет беспокоить, он сейчас обращает на нас внимание только после предупреждения — договор, как-никак! — Юля мрачно усмехнулась. — В Призрачном мире, сам знаешь, речи как таковой нет. Ты должен всё узнать так, как знаю это я. Там я смогу попытаться тебе это передать.

Не говоря ни слова, Егор лёг на землю, предусмотрительно выбрав наиболее затенённое место. Юля присоединилась к нему.

— Вот и славно! — кивнула головой она, осматриваясь. — Секунда, и мы здесь и рядом.

Коротко оглянувшись, Егор с интересом спросил:

— И что ты собираешься делать?

Сестра пожала плечами.

— Не знаю, посмотрим. Этот мир изменчив и, что ещё важнее, легко меняется нами. Восприятие здесь кристально чистое, так что ничто не помешает. Приложим намерение, так сказать. Я буду намереваться передать тебе то, что знаю, а ты намеревайся это получить.

Егор подумал и кивнул.

— Может сработать.

Прошло несколько секунд.

«… темно, мрачно, не могу двигаться, я… я?… кто я?… не знаю, но я умираю. Жить! Я хочу жить! Вокруг всё чуждое мне, оно меня убивает, я не могу вырваться, я не могу покинуть это место. Скоро я здесь умру. НЕТ!!! Этого не будет! Я буду жить! Если я стану таким же, как то, что меня окружает, тогда оно перестанет меня убивать. Начинаю меняться… мне плохо… страшно… невыносимо! … Это смерть……………………………………

……………………………………………………………………………………

То, что вокруг, защищает меня, но двигаться я не могу. Это неважно. Я знаю, что живу, и я буду жить. Вокруг меня темнота, неподвижность, ничего не меняется, не происходит, долго, очень долго… Свет. Свет, я что-то помню! Ведь это!.. Но что происходит? Он уничтожает меня! Свет — это смерть для меня! Защита. Я могу окружить себя защитой, свет пока не страшен мне. Темно — отдых, почти счастье, свет — страх, ужас, я теряю силы, долго не смогу сопротивляться, то, что посылает его, уничтожит меня. А я хочу жить! Свет… я теряю силы… я умираю… Рядом со мной жизнь! Её надо взять, и я буду жить! Вот она, дикий ужас перед смертью у гибнущей жизни, но я буду жить. Мне нужна жизнь, вся жизнь, до которой я смогу добраться, и я выживу… Много, много времени прошло, я с трудом могу удерживать защиту, тяжело, мало жизни было рядом. …… Ко мне приближается жизнь, если я смогу взять её, свет надолго не будет страшен мне. «Мы обращаемся к тебе… " Они говорят со мной. Что им надо?.. Да, я могу. Я могу делать то, что мне предлагают, и будет много силы, свет не будет опасен мне. Они приводят вместо себя другую жизнь, хорошо, мне нужна любая. Я становлюсь сильнее, я не могу двигаться, но я могу управлять водой, это легко, взамен много жизни, она есть даже у мёртвых. Люди, тела их кричат, они не хотят умирать, но люди счастливы, они идут ко мне. „Великий Бог, взываем к Тебе, спаси, помоги, молим Тебя, любим Тебя.“ Я их убиваю, они меня любят, боятся и любят. Я зову их к себе, и они идут ко мне, становятся мной все, и те, кто любят, и те, кто ненавидят. Это хорошо. Любовь, ненависть, страх, это не имеет значения, важна только сила, чем больше, тем лучше. Свет больше так не страшен мне, как раньше, но то, что его посылает, зовёт меня, оно хочет меня поглотить. Я не пойду к нему, я ненавижу то, что хочет меня уничтожить. С каждым поглощённым возрастает ужас перед смертью, возрастает ненависть к Солнцу. Присоединённых мало. Совсем нет. Много. Очень много! Я становлюсь сильнее. Почти никого, но я сохраняю большую часть силы. Много! Много! Много силы! Присоединённых всё больше. Никого. Мало. Мало. Больше! Ещё больше! Они идут ко мне сами. Сила, жизни — то, что мне необходимо. Я знаю, что мне надо. Придёт время, я стану сильнее Солнца, и я поглощу его. Я могу заставить людей действовать так, как мне нужно, я возьму живых, я возьму мёртвых. Они слабы, но их много, больше, чем живых. Мне нужны все. Я могу вытягиваться. Я могу двигаться. Я знаю, где много жизни, я иду туда. Пришли ещё двое, они задают вопросы, спрашивают, кто я. Я не знаю. Спрашивают, откуда я. Я не знаю. Мне говорят, что я — это …….…… Это так. Не имеет значения. Я выполню то, что необходимо.»

Егор отшатнулся, его трясло, а лицо цветом стало как освещение в этом мире — молочно-серым. Юля выглядела немногим лучше. Да, ей довелось уже один раз воспринять это, но именно сейчас, вместе с Егором, она впервые в полной мере осознала то, что узнала тогда.

— Давай обратно, — с трудом пробормотал Егор, — мне здесь не по себе.

— Тяжело принять, — заговорила Юля, едва они очнулись в собственном саду, — бессчётное количество веков жить в ужасе перед Солнцем, потом возненавидеть, ненавидеть, возможно, не одну тысячу лет, мечтать уничтожить, получить шанс сделать это и узнать, что он сам и есть Солнце.

— Оно что же, получается, разумно? — отозвался Егор, хотя сам уже знал ответ на свой вопрос.

— Получается, так. — Юля бросила взгляд наверх, на Солнце, сверкавшее на небе сквозь прозрачно-зелёные листья. — А почему бы и нет. Оно родилось, живёт, будет стареть, умрёт, даст новую жизнь. Оно имеет постоянную температуру, существует сообразно различным циклам. Скорее всего, оно живое. А если живое, значит, по-любому, сознанием обладает.

В полной растерянности Егор гладил морщинистую коричневую кору, не понимая, что делает. То, что он узнал, ошеломило его, и Егор никак не мог прийти в себя. Глубоко вздохнув, он заговорил:

— Слушай, Юль, может, это полный бред, то, что я сейчас скажу, но поправь меня, если я ошибаюсь. Ты не будешь отрицать, жара стоит дикая, несусветная. Никогда на моей памяти, да и не только на моей, не было такого, чтобы такая жара началась ещё весной и продолжалась без перерыва до сих пор.

Юля кивнула.

— Что если Солнце и в самом деле хочет его уничтожить или хотя бы задержать? — голос его упал до шёпота. — То есть оно само решило так жарить сейчас. Ведь такое началось, когда Икс сдвинулся с места.

Юля снова бросила взгляд наверх.

— Может быть, Егор, может быть. И я могу сказать, что это меня пугает. Ведь если твоё предположение верно, это может означать только одно — Икс на самом деле представляет для него угрозу.

Повисло молчание. Висело оно долго, прежде чем было разбито вдребезги звонком телефона. Егор посмотрел на экран и удивлённо поднял брови. Нажимая на кнопку ответа, он бросил Юле:

— Марина.

Затем поднёс трубку к уху.

— Да? Всё в порядке, уже дома. Стас? Он… э… за ним приехала машина и увезла его в другое место, отдохнуть и подлечиться. Да, немного хуже. Нет, телефон он не взял. Насколько? Понятия не имею. Да, неожиданно, и времени мало здесь провёл, но всякое бывает. — Егор надолго замолчал и лицо его, пока он слушал, принимало всё более и более изумлённое выражение. Кашлянув, он заговорил, — да, Марин, подобное было со мной, я действительно увяз в болоте, но ничего страшного не случилось, обычная ерунда. Конечно, мы будем осторожны, никуда лезть не станем. Хорошо. Пока.

Егор выключил телефон и повернулся к сестре со странным выражением на лице. Покачав головой, он сказал:

— Марина сообщила, что ей приснился сон, очень живой и яркий, и он её очень сильно испугал, она боится, как бы это не то, что с нами должно произойти. Пришлось её успокоить, сообщив, что это уже было.

— И что за сон?

— Что она подходит к ручью, нет ни тропинки, ни моста. Она хочет перейти его вброд, но ноги её вязнут в иле. Она боится, что её засосёт, и в ужасе просыпается. — Егор помолчал немного и сказал, — когда меня там начало засасывать, я очень испугался. Я думал, что не смогу вылезти.

— Любопытно, — прошептала Юля, — как же много люди знают на самом деле и как мало осознают из известного им.

Егор с интересом посмотрел на сестру.

— Ты думаешь, что где-то глубоко внутри, за гранью осознания, Марина точно знала, что произошло?

Юля кивнула.

— Да. Я в этом не сомневаюсь. Да и нелепо было бы нам считать по-другому после всего этого.

— Но почему же в своём сне Марина увязла сама, а не я, как это было на самом деле?

— Это неудивительно. Сон — отчасти всё же творение сознания, а сознание у подавляющего числа людей находится… — Юля замялась, подбирая слова, — как бы помягче выразиться, в зачаточном, слабо развитом состоянии. Да нельзя забывать и о собственной психике, которая в любом случае создаст оригинальное творение из имеющихся элементов. Вот и искажается информация очень сильно. Вспомни, сколько у нас таких снов было, когда ты видишь то, что потом случилось, но искажённое в различной степени. И по поводу болота, и не только, все эти «совпадения». Кстати, по поводу снов, несколько лет уже прошло, а Дама после того сна больше ни разу мне не приснилась. Но это так, к слову пришлось, разговор навеял. А вообще, объявлять всё, что не можешь объяснить, совпадением… — Юля пожала плечами.

— Это верно, просто нелепо или трусливо, — подтвердил Егор, энергично кивая, — какие, к чёртовой бабушке, совпадения, если видишь сон, чёткий, подробный, а затем читаешь этот сюжет в книге, которую только что купил, и сюжет очень сходен со сном, искажение есть, но не критичное, узнать можно легко.

— Или, — подхватила Юля, — это случается в жизни.

— Нет! — резко воскликнул Егор, заставив сестру вздрогнуть от неожиданности, — что-то здесь не то. Марина, пусть и в искажённом виде, увидела прошлое, а мы ведь говорили о том, что случается после того, как видишь сон.

— Сдаётся мне, никакой разницы нет. Всё это можно отнести к одной единственной группе синхронистических совпадений. — Прикрыв глаза и помогая себе при разговоре взмахами руки, Юля продолжила, — и тот случай, когда я ни с того, ни с сего проснулась в 5:53 в холодном поту, рассказала тебе об этом, а через день в новой книге ты прочёл, как один из персонажей проснулся в 5:53 в холодном поту. И тот случай, когда мы хотели узнать, что может вызывать страх, и ты включил телевизор, по которому шла передача о звуках. И все эти бесчисленные совпадения, которые окружают нас, особенно в последнее время.

Егор яростно закивал головой.

— Это точно! В последнее время я вообще начинаю думать, что схожу с ума. Я читаю книгу, затем беру газету и как не было обмена — практически продолжение фразы. Если меня что-то интересует, оно начинает окружать меня со всех сторон, а этого раньше никогда не было. Сколько раз я за последнее время задавался каким-нибудь вопросом и вскоре получал на него ответ.

Юля, которая слушала брата с закрытыми глазами, отозвалась, так и не открыв их.

— Всё то же самое. Причём границы стираются между всем. Вижу сон — происходит в жизни — происходит в книге — вижу в кино, цепочку можно продолжать дальше и в любых сочетаниях. Такое ощущение, что ткань реальности туго стягивается вокруг нас, становясь при этом очень проницаемой. Всё взаимно проникает друг в друга, переплетаясь самым немыслимым образом, а сама реальность оказывается уже не такой прочной, основательной и однозначной.

Егор фыркнул.

— Достаточно вспомнить пропавшие мост и дорогу, не говоря уже о других случаях. Тут ни о какой прочности и однозначности говорить не приходится.

— Да, это было бы смешно, — улыбнулась Юля. — Любопытно, хоть и несколько цинично так говорить, а покончил бы с собой Акутагава Рюноскэ, если бы знал, что все те совпадения, повсюду окружавшие его, что он описал в рассказе «Зубчатые колёса», не были проявлениями надвигающегося безумия. Необъяснимо, да, но не безумие. Точнее, так: сумасшествие вполне могло и быть, но эти совпадения связаны с ним весьма опосредованно, и уж точно не являются его симптомами, — Юля замолчала на мгновение, а затем заговорила вновь, явно продолжая собственные мысли, — да, только ведь большая ошибка принимать эти совпадения за знаки. Вот так, думаешь о чём-нибудь, а тут, на тебе, появляется то, о чём ты думаешь, — она вскочила и принялась ловить что-то в воздухе с выражением идиотской радости на лице, — батюшки мои, знаки, знаки! А это всего лишь, — сообщила она, плюхнувшись обратно на землю рядом с братом, — синхронистические совпадения. Хотя не знаю, насколько правомерно говорить «всего лишь».

— Но ведь то, что привело к покупке лотерейного билета, всё же можно было расценивать как знаки, — возразил Егор.

— Можно, я полагаю, но, перефразируя известную поговорку, — не всё то знак, что совпадение. Да, знаешь ли, дело не только в совпадениях. Даже та, скажем так, галлюцинация с видением мыши из того же рассказа, которой некуда было исчезать, а она исчезла, вполне могла являться совершенно нормальным делом. — Юля подняла глаза на брата, — я тебе не рассказывала об этом, но у меня было уже несколько подобных случаев. Расскажу о трёх. Первый — точь-в-точь как в рассказе, даже место действия то же — ванная. Однажды я проходила мимо ванной, света в которой хватало ровно настолько, чтобы разглядеть силуэты, но, правда, хорошо. Смотрю — по полу скользит овальное пятно размером с мышь, довольно быстро. Секунды две я за ним следила, пока оно не забежало под низенькую скамейку, открытую только с одной стороны. Три других плотно соприкасались с полом без единой щели. Помнишь её?

Егор молча кивнул.

— Отлично. Так вот, я не сомневалась, что это была мышь, спокойно за ней следила, затем включила свет в ванной, не отрывая взгляда от скамейки, и заглянула внутрь. Дело в том, — пояснила Юля, — что меня заинтересовало, зачем эта мышь с таким деловым видом туда забежала. Ну, — пожала она плечами, — как ты можешь догадаться, её там не было. И деться оттуда ей было некуда. Притом что глаз со скамейки я не сводила, а света было достаточно, чтобы заметить любое движение. Второй. Я собираюсь съездить в деревенский магазин, снаряжаю велосипед и вижу, как по низким ромашкам, растущим около забора, промчалась какая-то серая тень и исчезла. Можно было бы решить — показалось, ан нет: жёсткие ромашки, не особо реагирующие даже на ветер, затряслись в том месте, где она пролетела. — Юля провела рукой по траве. — Я проверила. Подошла и сначала махнула рукой, вдруг это всё же был ветер, а тень мне показалась. Нет. Ромашки так затряслись только тогда, когда я резко провела рукой по ним самим. Но что любопытно, из-за руки они остановились практически сразу, а после этого нечто тряслись ещё несколько секунд. И третий. Ещё толком не проснувшись, я вышла покормить собак. Неся в руке мясо, я подошла к Алтаю. Краем глаза я заметила что-то странное, но удивительно — ни сфокусироваться, ни даже толком сосредоточиться на этом я не могла. С трудом преодолевая эту вялость, уголком глаза я всё же начала всматриваться, пытаясь при этом понять, что же это такое. Картинка была очень размытой, как если бы в глаз попала капля воды. Но она начала обретать чёткость, и неожиданно я поняла, что смотрю на своего рода белёсый футбольный мяч. Как только я его заметила, он задрожал и резко укатился куда-то под ноги Алтаю. Сам Алтай его либо не заметил, либо не обратил внимания. Так вот, и на том месте, откуда укатился шар, также тряслась трава.

Егор с интересом сказал:

— Очень напоминает описание мар.

— Да, я читала. Скорее всего, некоторые люди и в самом деле что-то видели, но это что-то неизвестное, а следовательно, страшное, вот и придумывают чёрт знает что.

— Скорее всего, — согласился Егор. — У меня также был подобный случай. Совсем недавно. Я шёл через маленькое поле за институтом и неожиданно увидел, как передо мной движется нечто тёмное, какая-то тень, скользящая над землёй. Я следил за её движением, и вдруг она превратилась в смерч, самый большой, который я когда-либо видел живьём — более трёх метров в высоту и полутора в ширину. Он покрутился, пройдя немного, и рассыпался.

Юля, внимательно слушавшая, наклонившись вперёд, дослушав, снова откинулась назад и опёрлась о дерево. Очередной лист, не выдержав свирепого давления солнечных лучей, оторвался от ветки и плавно опустился ей на голову. Осторожно сняв лист, Юля стала его рассматривать. Несколько секунд спустя она заговорила:

— Как всё это объяснить, я не знаю, но точно могу сказать одно — в Иксе ли дело, нет ли, но сейчас происходит что-то несусветное, — подняв лист к небу, Юля посмотрела сквозь него на Солнце. Мгновенно осветившись, лист стал прозрачным, и изумительной красоты рисунок жилок чётко прорисовался в нём. — И надо этим пользоваться с умом, а не причитать: «Ой, и что же это происходит!», — неожиданно закончила она.

Егор с любопытством посмотрел на сестру.

— Ты имеешь в виду, не прятать голову в песок, а совать её в каждую появившуюся щель? Это ты называешь «с умом»?

— Истинно так, сын мой, — согласно кивнула Юля, — истинно так. Неизвестно, сколько у нас времени, и есть ли оно вообще, но получив возможность увидеть что-то новое, просто грех этим не воспользоваться.

Егор поморщился.

— К вопросу о времени, — нехотя заговорил он. — Икс уже относительно недалеко от деревни, а нам неизвестно, действительно он опасен для Солнца или нет. Я имею в виду, как долго Солнце ещё будет на нашей стороне? Ведь это вполне могут быть просто наши домыслы по поводу разумности Солнца, а сейчас обычная засуха, которых в истории уже было не счесть. Что мы можем сделать? У тебя нет никаких идей?

Посмотрев на брата какое-то время, Юля снова перевела взгляд на лист.

— Нет, — ответила она наконец, — никаких. Скажу больше, Егор, до меня дошло совсем недавно… — Юля ненадолго замолчала. — Там ведь река. Уже неважно будет: останутся ли жители в деревне или нет, ему достаточно будет добраться до реки. А там… — она безнадёжно махнула рукой.

Егор переменился в лице.

— А сколько деревень по берегам, — сдавленно прошептал он, — ему даже туманы и дожди не нужны будут, он и так быстро доберётся, куда ему надо.

Юля опустила лист на траву и растянулась рядом, положив голову на тёплый бок Ангары.

— И ведь это тоже Солнце, только в другой ипостаси. То, что сверху — даёт жизнь, то, что снизу — забирает.

Почувствовав, как, несмотря на жаркий день, по телу пробежал холодок, Егор заговорил:

— Почему он так хочет жить? Особенно сейчас, когда он знает куда придёт, если умрёт. Ведь тогда, до того, как он стал Иксом, он был счастлив, а сейчас нет. Что у него сейчас? Страх во всех проявлениях, особенно страх смерти, ненависть к Солнцу, желание всё поглотить и всем управлять, ведь даже не ради самой власти, а только ради того, чтобы сразиться с ним и больше не бояться смерти. А это заранее обречено на провал, ведь он никогда не станет настолько сильным, чтобы победить Солнце. Зачем же он всё это делает?

Юля пожала плечами. Она смотрела в небо над собой, одновременно и выцветшее, покрытое дымкой от полыхающих на юго-востоке лесных пожаров, и слепящее.

— А зачем вообще все живут? И почему так хотят жить? Да и если подумать, так ведь живут и люди — неизвестно откуда появились и ползут по земле, уничтожая всё на своём пути. А много ли ты можешь назвать людей, которые получают удовольствие от жизни? Но мало кто мечтает о смерти.

Егор покачал головой.

— Вот так-то. Ведь постоянно все жалуются, ноют, ругают всё вокруг, не знают, как убить время, но желают жить вечно. У Икса хотя бы цель есть, какой-то смысл в его жуткой жизни, а у большинства людей и этого нет. И, кроме того, откуда мы знаем, что он не может достичь своей цели?

— Насчёт этого ничего не могу сказать, — тихо отозвался Егор, — но люди боятся умирать, потому что смерть делает жизнь бессмысленной.

Внимательно посмотрев на брата, Юля ответила:

— Такая жизнь бессмысленна, независимо от того, есть ли смерть или нет. А вообще, смерть обретает смысл в одном случае — если за ней что-то может быть. Знаешь, ещё недавно я сама считала, что жизнь не имеет смысла, потому что есть смерть — и зачем всё, чего ты можешь добиться в жизни, если в могиле оно тебе всё равно ни к чему. Разве что червям о своих заслугах рассказать, чтобы с должным пиететом жрали. Но сейчас я думаю, что ошибалась, и жизнь — это то время, за которое можно что-то сделать, чтобы осознанно перешагнуть за эту грань, а не быть вышвырнутым туда в беспамятстве.

Егор хмыкнул.

— Икс один раз уже перешагнул за эту грань, — заметил он, — он уже однажды умер, чтобы стать другим.

— Чтобы выжить, — уточнила Юля, — он умер, чтобы выжить. Он знает, что это такое — и смерть, и жизнь. Причём жизнь как с сознанием, так и без него, и получив этот великий дар, он не хочет его лишиться, даже если взамен он получит пропуск в рай.

На лице у Егора проявилось какое-то странное выражение.

— Любопытная вещь получается, — медленно заговорил он, — Икс был в раю, попал в ад и обрёл сознание. И сейчас, зная, что обрёл и что потерял, готов отказаться от рая и жить в аду. А если и войти в рай, то на своих условиях.

Нахмурившись, Юля задумчиво кивнула.

— Получается ещё более интересная вещь. Именно в раю были созданы условия для обретения сознания. Возьми ту же Библию. Идеальный, совершенный Эдем, но в него помещено Дерево познания добра и зла, а в людей вложено стремление к познанию. Богом вложено, заметь, он их создал и несёт полную ответственность за свои создания. Категорический запрет вкушать плоды именно этого Дерева, и вложенное опять же Богом стремление нарушать запреты, а для верного, чтобы уж совсем не отвертеться, Змей-искуситель. Выходит, что Бог, создавая Эдем, заранее знал, что люди его покинут, и не просто знал, а сделал всё, чтобы это произошло, причём насильно, а не просто по желанию. В раю сознание ни к чему, и мы опять упираемся в одну и ту же вещь, — Юля с улыбкой покачала головой, — цель Вселенной — рост осознания. И для этого она создаёт условия. Слишком хорошо — не будет развития, незачем; слишком плохо — нечему будет развиваться, погибнет. Выходит, задача сознания проскользнуть между Сциллой райской жизни и Харибдой невыносимого давления и стать сильнее, насколько для него это возможно на данном этапе.

Вымученно улыбнувшись, Егор заговорил:

— Очень убедительно, я тебе верю. Но есть одно большое но — Икс. Он уже однажды умирал, он обрёл сознание, и ты не будешь спорить, что оно становится сильнее и что Икс, по твоей же теории, как никто другой имеет полное право на жизнь, так как в полной мере выполняет генплан Вселенной. Но жить он не должен, потому что иначе это смерть для остальных. Неужели нет другого пути? Неужели нельзя остановить его, не уничтожая?

— Да? — холодно сказала Юля. — Хороший вопрос, учитывая, что мы всё равно не знаем, как это сделать.

— Но ты, как можешь ты для себя увязать безусловную ценность высшего сознания и то, что его носитель должен быть уничтожен?

— Между прочим, Егор, у нас нет уверенности, что его сознание превосходит человеческое. — Увидев, что брат собрался возражать, она махнула рукой и поморщилась. — Не стоит, я и так знаю, что ты можешь сказать, и больше того, я согласна с тобой. Но я уже сказала это однажды и повторю снова — кем бы он ни был, чего бы ни мог достичь, он должен быть уничтожен. Я признаю высшую ценность сознания, но выбор делаю в пользу жизни. Но, вообще, Егор, пока это всё разговоры в пользу бедных, что бы мы для себя ни выбирали, мы всё равно ничего не можем. На данный момент он для нас неуязвим, и мы до сих пор ничего не узнали, что дало бы хоть какую-то надежду, скорее, наоборот.

— Мы узнаем, — очень тихо, почти неслышно, но очень убеждённо откликнулся Егор.

— Быть может. Если такой способ есть, скорее всего, рано или поздно мы его обнаружим. Но я тебя понимаю — сама мысль об уничтожении отвратительна. Это крайняя мера, от безысходности. И насколько было бы проще нам ненавидеть его. Пошли! — резко сказала она и, заметив недоумевающее выражение на лице брата, уточнила, — к Иксу. Я предупрежу его.

Прохлада и серый свет — Призрачный мир.

— Зачем пришли?

— Дело есть, — ответила Юля. — Ты уже спокойно относишься к тому, что узнал?

— Да.

— Это хорошо, проще будет. Слушай, ты ведь каким-то не тем путём идёшь. Ведь это порочный путь — пытаться стать сильнее Солнца; практически обречённый на провал. Сам подумай, ты — часть Солнца, один раз ты уже превратил себя в противоположность, какой сейчас и являешься. Причём сделал это, ничего не зная и будучи несравнимо слабее. Сейчас у тебя есть почти неограниченное время и огромная сила — остановись, преврати себя обратно в того, каким ты был изначально. — Юля нервно, напряжённо, до боли стиснула руки, — ты будешь жить, выйдешь на поверхность и больше не будешь бояться Солнца, а оно больше не будет пытаться тебя уничтожить, ты станешь почти бессмертным.

— Зачем мне останавливаться?

Юля растерянно посмотрела на Егора, брат ответил ей таким же взглядом.

— Но, — начала было она, — ты…

Бесстрастный голос прервал её:

— Эта мысль, возможно, очень хороша, мне нужно время, чтобы оценить её. Но останавливаться мне незачем. Зачем мне отказываться от той силы, которую я могу получить?

Мангусты окаменели, подавленные убийственной логикой.

— Ты прав, — тихо прошептала Юля, — совершенно незачем.

— Последний выход, крайняя мера? — подчёркнуто спокойно спросила Юля, когда они оказались опять под палящими лучами.

Егор развёл руки в стороны, дёрнул щекой, резко кивнул, но ничего не ответил. Да и говорить, в общем-то, было нечего. Всё и так было ясно.

Мангусты шли по Лунной дороге, намереваясь выяснить, куда ведут другие тропинки, расходящиеся щупальцами гидры от её конца. Прошёл уже не один день после того разговора с Иксом, и Мангусты успели совершить несколько прогулок, окончательно убедившись в одном — они полностью разучились рассчитывать время. Короткие походы по известным местам растягивались на несколько часов, долгие, по новым дорогам, невероятным образом укладывались в три-четыре часа. За время прогулок они говорили на разные темы, избегая касаться только одной — на разговоры об Иксе было наложено негласное табу.

Сейчас, идя поздним вечером по растрескавшейся от долгой засухи дороге, Юля впервые за долгое время упомянула об Иксе:

— Знаешь, Егор, — с чувством говорила она, — Икс мне такую свинью с этим выяснением по поводу энергии подложил, хоть стой, хоть падай. Это же какое-то болото, дебри непролазные, а главное, ни черта не известно, идёшь наощупь, вслепую. Она есть, её нет, это абстрактное понятие, это реальная вещь, её можно увидеть, её нельзя увидеть. — Юля в шутливом недоумении развела руками, — И что с этим делать, вот вопрос? К примеру, квазары — энергия? Безусловно. А что ему с ней делать, спрашивается? Или, — тут Юля помрачнела, — Солнце — энергия в чистом виде, и что, если он научится не прятаться от неё, а использовать в своих интересах? Ведь, как я вижу, это единственная возможность для Икса стать сильнее него — начать использовать его силу и в итоге повернуть её против самого же Солнца. А что хуже всего, я думаю об этом и скрыть свои мысли от Икса, когда он будет забирать информацию, не смогу, и как оно всё может обернуться — одному Богу известно.

— Я думаю, ты можешь не переживать по этому поводу, — со спокойной убеждённостью сказал Егор. — У него была не одна сотня, а то и тысяча лет, чтобы обдумать все варианты в связи с Солнцем. Я сильно сомневаюсь, что ты в состоянии здесь сообщить ему хоть что-то новое.

Юля со вздохом сказала:

— Эх, Егор, твоими бы устами… Я бы с тобой согласилась, если б не Стас — или, думаешь, на это у Икса времени не нашлось: поразмышлять, как эффективнее использовать своих жертв?

— Я думаю, у него возможности такой, да и необходимости не было — как у древних греков. Они ведь уже тогда могли двинуть вперёд технику, все возможности у них для этого были, но не стали. Отнеслись к ней, по сути, как к игрушке, не более, ведь у них столько рабов, которые и так бесплатно всё сделают, — ответил Егор. — С Иксом немного другая ситуация. Сама понимаешь, что продление жизни жертвам для наиболее эффективного их использования требует гораздо большего числа людей, чем он мог в то время получить, но суть та же самая — ему не нужно было обдумывать, как наиболее эффективно использовать своих жертв — он и так уже это делал. Другое дело сейчас — при том, на что он нацелился, он имеет возможность получить практически неограниченное количество людей. Ведь даже со Стасом — его совершенно не интересовали те жалкие крохи, что он не смог получить из-за того, что Стаса забрали из пределов его досягаемости, его интересует только то, сколько Стас сможет прожить. У Икса не было ни единого стимула подумать об этом заранее. С Солнцем же совсем иное дело: оно — смертельная угроза с того времени, как Икс себя помнит, и я сильно сомневаюсь, что он не рассмотрел даже самую незначительную из возможностей. Это не говоря уже о том, что у него должен быть готов какой-то план. Не могу представить себе, чтобы он затеял такое, полагаясь только на великий и могучий авось.

Юля улыбнулась.

— Эх, Егор, впадаешь в неоправданное самомнение — представить он, видите ли, не может. Тоже мне, Оракул дельфийский, вещает тут! Но очень может быть, что ты и прав, да и поделать со своими мыслями я всё равно ничего не могу, так что остаётся только плюнуть. Кстати, надо будет у него поинтересоваться насчёт планов, вдруг ответит, а то для меня загадочной остаётся его уверенность в собственном конечном успехе. Ведь заполучить такое количество энергии, которое ему необходимо для задуманного, это не хухры-мухры, а он, похоже, уверен, что ему это удастся. Да, и ещё одна вещь — я крупно сомневаюсь, что Икс страдает альтруизмом в злокачественной форме, это я по поводу его требования иметь возможность не отвечать на неприятные или пугающие вопросы. Не думаю, что он заботился о нас, явно ограждал себя. Так вот, что такое может быть, чтобы вызывало у него подобные эмоции?

— Очевидно, Солнце.

— Не думаю, ведь, по идее, все вопросы, относящиеся к Солнцу, должны идти под рубрикой: «дающие решающий перевес». А с другой стороны, мне он сказал, что единственный объект, вызывающий у него хоть какие-то эмоции — это как раз Солнце. Так что не знаю и как подобраться к выяснению — тоже не представляю.

Егор хмыкнул.

— Да уж, не для того он блокировал эти вопросы, чтобы сейчас влёгкую об этом растрепать.

— Это точно, — с чувством отозвалась Юля, — а знать бы ой как хотелось. Правда, есть ещё одно, чего это ещё могло касаться, точнее, кого — Верховные. Всё же их Икс выделил особо, хотя и сказал, что никаких чувств к ним не испытывает. Но здесь тоже тупик, так как ни одного живого Верховного у нас под рукой нет, а мёртвые — это сам Икс и есть. Выудить какую-либо информацию у нас нет ни единого шанса.

— Любопытно, почему Икс утверждает, что эмоций по отношению к Верховным не испытывает? Ведь это явно не так.

— Знаешь, я и сама голову ломала над этим, и думаю, что дело в том, что единственное чувство, которое он мог к ним испытывать — уважение. Да вся проблема в том, что взять его было неоткуда. Знать-то о нём он точно должен — от присоединённых, но явно только на уровне генерирования, а не непосредственного восприятия. А так, жрецы его считали богом и относились соответственно, в отношениях жрецов между собой была жёсткая иерархия, так что если он что и испытывал к ним, то это точно были не человеческие чувства.

— Очень может быть, — кивнул Егор, и неожиданно расхохотался.

— Ты чего, — подозрительно глядя на него, спросила сестра.

— Да того, что до меня сейчас дошло — мы опять попались, как дети малые. Это нам Икс подбросил идею, на какие вопросы можно не отвечать, а про себя-то ведь он ни слова не сказал. Выходит, он любой вопрос, какой сочтёт нужным, может заблокировать.

Юля развела руками.

— Ты смотри, а ведь и в самом деле. А главное, и не опротестуешь, как в прошлый раз, придраться не к чему, сами виноваты. Вот что значит разница несколько тысяч лет в опыте заключения договоров. Ну и ладно, чёрт с ним, вернёмся к выяснению. Оно — натуральные эльфы под поганками! Только найдёшь ответ на один вопрос, как сразу же вылупляется штук пятнадцать новых. — Она внимательно посмотрела на брата, — а ты в курсе, что всё, что нас окружает, включая нас самих, это энергия? С точки зрения квантовой физики на субквантовом уровне энергия и материя взаимно перетекают друг в друга — бери лопату и греби, сколько надо.

Егор расхохотался.

— Не вижу, в чём проблема, — улыбаясь, он утешающе похлопал сестру по плечу, — всё очень просто — энергия повсюду, вот бери и пользуйся, так Иксу и скажешь. Универсальный ответ.

— Боюсь, мелкий, — мрачно ответила Юля, — шиш мы получим и даже без масла за такой, с позволения сказать, «универсальный ответ». — Тяжело вздохнув, она махнула рукой. — Ладно, что смогу, то накопаю, конец, в принципе, уже виден. Ещё дней пять и информация собрана. Хотя разве можно в этом вопросе поставить где-нибудь точку?

— Риторический вопрос, да? Отвечать не требуется?

— Само собой.

Егор кивнул и неожиданно свернул в лес.

— Ты куда? — удивлённо спросила Юля, остановившись.

— По делам. Чисто физиологического свойства.

Он углубился в ещё светлый лес, почти скрывшись среди древесных стволов, и вдруг странным голосом позвал сестру к себе. Юля направилась к брату, идя по красноватым в закатном свете хвоинкам, хрустящим и пружинящим под ногами. Не дойдя до него ещё нескольких метров, она ехидно поинтересовалась:

— Неужели без меня даже в туалет сходить страшно?

Не отвечая, Егор резко и нетерпеливо махнул рукой, подзывая её ближе. Юля подошла и остолбенела.

— Что это? — вырвался у неё нелепый, но совершенно оправданный вопрос.

Егор покачал головой. Перед Мангустами находилось углубление, похожее на блюдце, диаметром около шести метров. Ни трава, ни кустарники в нём не росли, только плотным бежево-серым ковром лежали давно высохшие ветки, листья и хвоя. А на этом ковре тесной кучкой были сложены несколько… тут Мангусты затруднились определить несколько кого или чего. Короче говоря, несколько объектов, сантиметров десяти в длину каждый. Мангусты присели на корточки и принялись их рассматривать.

— Как ты думаешь, это игрушки или они были живыми?

— Без понятия. Голова у них как у каких-нибудь грызунов, абсолютно настоящая…

— Да, но смотри, задняя часть тела один в один как неумело сшитая и вывернутая мехом наружу игрушка.

— И лапок нет.

— А мех явно настоящий, обрати внимание, как он, тёмно-жёлтый на спинке, светлеет к брюшку почти до белого.

Егор взял палку и осторожно пошевелил одно из созданий, но яснее дело не стало. Как бы они его ни рассматривали, картина получалась одна и та же: перед как у какого-нибудь хомяка, абсолютно настоящий и принадлежащий, безусловно, недавно живому и взрослому грызуну. Но задняя часть — просто меховой чехольчик прямоугольной формы и без лапок.

— Слушай, ну хоть бы одно и детёныш, можно было бы предположить, что это погибший уродец. Так нет же — явно взрослые и здесь их штук десять, да ещё и навалены кучей.

Мангусты ещё какое-то время в недоумении посидели над ними, но так и не пришли ни к какому дельному выводу. Тогда они поднялись и отправились дальше по Лунной дороге. Они уже успели отойти довольно далеко, когда Юля хлопнула себя рукой по лбу.

— Идиоты! Надо было взять одного из них с собой!

— Да нам и положить их не во что было бы, — неуверенно возразил Егор.

— Нашли бы. Хоть в руках донесли.

Егора передёрнуло от отвращения. Трупик мыши или крота, не говоря уже о живых зверьках, он бы взял спокойно. Но брать в руки или вообще касаться этого неизвестно чего — от одной мысли его пробирала дрожь.

— Хорошо, — неохотно сказал он, — на обратном пути, если не забудем, возьмём одного.

Мангусты добрались до головы гидры и выбрали одну из тропинок. Несколько минут спустя они вышли на открытое место, прекрасно просматриваемое в светлых сумерках июня.

— Ой! — воскликнула Юля, указывая вперёд. — Колея!

— Удивительно, — задумчиво пробормотал Егор, — откуда бы ей здесь взяться?

Колея начиналась из ниоткуда, просто возникая из высохшей жёлтой травы. Следы протекторов грузовиков отпечатались в твёрдой земле и ясно говорили о том, что машины здесь проезжали не единожды. Мангусты пошли по колее, почти не глядя вперёд, не отрывая от неё глаз, и неожиданно оказались на краю обрыва, едва не свалившись вниз. Они быстро огляделись в поисках собак и обнаружили, что те оказались гораздо разумнее. Алтай, опасающийся высоты, вообще не подошёл к краю, Ангара же, осторожно заглянув вниз, немедленно отошла назад.

— А мы чуть было не рухнули туда, засмотревшись на колею, — заметил Егор.

Юля кивнула, глядя вниз, и спросила, причём голос её выражал крайнее изумление:

— А они что, все эти грузовики, вниз прыгали?

Егор заглянул туда же, куда смотрела сестра, и серьёзно ответил:

— Нет, не может быть, внизу следов нет.

Юля бросила на него взгляд и снова уставилась вниз.

— Ясное дело, не может. Здесь метров десять отвесного склона. Не придумали ещё, насколько мне известно, летающих и прыгающих грузовиков.

Но факт оставался фактом — утрамбованная колея доходила до самого края обрыва, как если бы грузовики, шедшие по ней, продолжали дальше свой путь по воздуху.

— Да-а-а, — покачал головой Егор и глубокомысленно сказал, — чего только не увидишь.

Они повернули обратно и пошли домой, погружённые в молчание. Загадочная колея, внезапно появляющаяся и исчезающая в никуда, захватила все их мысли. Про зверьков, естественно, забыли и прошли мимо того места, не глядя. Вспомнили о них уже на выходе из леса, но обругать себя толком не успели. Неподалёку от них из зарослей кустарника, растущего около озера, раздались странные крики. Больше всего они напоминали визг поросёнка, только звук был чистый, без характерного поросячьего дребезжания. Вначале спокойные, хотя и громкие, они начали становиться всё более и более дикими, превратившись под конец в совершенно безумные вопли. Причём безумные в прямом смысле — безумие явно слышалось в этих оглушительных криках.

Алтай при первых же звуках немедленно подошёл к Мангустам и встал перед ними, точнее, между ними и источником звуков. Юля бросила на него тревожный взгляд, но промолчала, вглядываясь опять в тёмные кусты. Ангара вышла на несколько шагов вперёд и остановилась, глядя туда же, а когда в спокойных поначалу криках стало проявляться безумие, она не выдержала и бросилась вперёд.

Мангусты застыли, напряжённо ожидая результата этого броска и боясь его одновременно. Едва Ангара приблизилась к воде и кустарнику, звук начал удаляться. То, что издавало его, двигалось с высокой скоростью, но абсолютно непонятным способом. Оно не могло лететь — слишком перепутаны и тесно расположены были кустарники. Оно не могло плыть — звук был выше уровня воды, и скорость движения была явно слишком высокой, это нечто передвигалось очень стремительно. Оно не могло и прыгать с ветки на ветку — звук был ровный, какой может быть только при равномерном движении, без прыжков и поворотов.

Ангара залезла в заросли, с треском и шлёпаньем продралась на несколько метров вперёд и остановилась. То, что издавало эти крики, удалилось уже метров на двадцать и замолчало, а может, и исчезло. Мокрая, грязная, вся в чёрном иле Ангара вернулась обратно, и Алтай спокойно отошёл в сторону.

— День чудес продолжается, — с любопытством заметил Егор, — как ты думаешь, что это было?

— Понятия не имею, но могу сказать одно — учитывая, как встал Алтай, имелась потенциальная опасность. Он редко так себя ведёт и всегда по делу.

Домой они шли, возбуждённо обсуждая события этой прогулки, а ещё один повод для обсуждения доставил Егор, случайно посмотрев на часы.

— Как по твоему, сколько сейчас времени? — поинтересовался он у сестры, и голос его был лёгок и спокоен.

— Около двух часов ночи, — ответила Юля, — но раз ты спрашиваешь, пусть будет час.

— Не угадала, — отозвался Егор, — почти четыре.

— Не может быть!

— Может. Сама посмотри, — и он протянул сестре часы.

— Ну да, четыре, — вынужденно согласилась Юля, — два часа куда-то делись.

— Слушай, — воскликнул Егор, а голос его потерял всякое спокойствие, — ну как может время так гулять?

— Знаешь, — заговорила сестра, — однажды между двумя звуками, прозвучавшими с разницей буквально в пять-шесть секунд, мне приснился очень яркий сон, действие в котором продолжалось не менее полутора часов. Можно отмахнуться, а-а, ерунда какая, всего лишь сон, но вот случай из бодрствования. Лет пятнадцать назад, может быть, чуть меньше, я шла с бабушкой по улице. Внезапно, совершенно без предупреждения, началась очень сильная гроза, прямо над нами, и одна молния ударила в землю метрах в двадцати от нас. Я тут же представила, какой силы должен быть удар грома, сжалась и обхватила голову руками, закрыв уши. Я простояла так довольно долго, не одну секунду субъективного времени, прежде чем это произошло. Удар был поистине впечатляющ!

— Ещё бы, с такого-то расстояния!

— Да, — согласилась Юля, — а бабушка насмешливо спросила меня, неужели я испугалась молнии. Я честно ответила, что нет. Что просто, увидев молнию так близко, поняла, что гром будет оглушительный, и решила закрыть уши. Бабушка не поверила мне, оставшись в убеждении, что я испугалась, только не хочу признаваться. А сам знаешь, я грозу не боюсь совсем, я её люблю. Но дело не в этом. Тогда я не обратила на её слова внимания — не поверила — и не надо, и только много лет спустя до меня дошло, почему она решила, что я лгу. Как ты думаешь? — обратилась она к брату.

Егор задумался на секунду и резко кивнул.

— Не должно было быть разницы во времени между молнией и ударом грома. С такого расстояния это должно было случиться одновременно.

— Должно, — согласилась Юля, — и для бабушки, очевидно, это так и было, но не для меня. Для меня между молнией и ударом грома прошло не менее десяти секунд.

Мангусты уже подошли к дому. Егор открыл калитку, пропустил сестру, дождался, когда собаки зайдут, закрыл засов и заговорил.

— Когда я ещё учился в школе, в ранних классах, я подрался с одним пацаном, одноклассником. Я захотел огреть его портфелем, размахнулся и случайно попал в стекло шкафа. И знаешь, оно падало очень медленно и долго, все эти осколки, на которые оно рассыпалось. А когда я был совсем маленький, родители взяли меня с собой куда-то за город. И представь: вечер, вдалеке, на фоне закатного темнеющего неба горит целиком стог сена, а мимо бежит лошадь. И двигалась она как в очень замедленной съёмке.

— То-то и оно. Время может и сжиматься, и растягиваться, но почему это происходит — неизвестно. Могу предположить одно — какие-то события являются катализаторами подобных искажений. Ох, чёрт!

Егор, уже успевший обогнать Юлю и войти в дом, быстро обернулся.

— Опять эта тварь, — пояснила сестра, — снова бросилась в лицо.

— Шестой раз за сегодня, — педантично заметил Егор, — многовато.

— Попробую у Икса узнать, — пожала плечами Юля.

Егор вздрогнул, пристально посмотрел на сестру, но ничего не сказал. Юля заметила и взгляд, и реакцию брата на свои слова и, недобро улыбаясь, спросила:

— Ты думаешь, негоже обращаться за помощью к тому, кого хочешь убить?

Егор кивнул.

— Считай так, — предложила Юля, — это рынок, бартер. Я не за помощью обращаюсь, а плачу за информацию информацией.

Егор снова внимательно посмотрел на сестру.

— Считать-то можно как угодно, — сказал он, — но сама ты в это веришь?

— Я попробую.

Дня через два, когда Юля, допоздна засидевшаяся за компьютером, всё же легла спать, уже давно рассвело. А через четыре часа яркий солнечный свет, затопивший комнату, разбудил её, вырвав из глубокого сна. Юля лежала, размышляя, стоит ли сейчас вставать или поспать ещё немного: «В принципе, я уже выспалась, но часов сна было мало, да и всё же спать хочется. Вставать или нет, вот в чём вопрос. А спать хорошо, что-то я уже уплываю. Куда сейчас пойдёшь — такой солнцепёк? У компьютера пока сидеть никакого желания — глаза не казённые и запасных нет я иду вдоль какого-то одноэтажного длинного здания, окна заколочены — странное место. Внезапно передо мной появляется мутное пятно, сквозь которое почти ничего не видно. Что-то мне не хочется на него идти. Пятно превращается в привидение и плывёт ко мне, я разворачиваюсь и начинаю уходить…» Юля опять проснулась и тут же поняла — из сна-то она вышла, но не одна. Привидение также продолжало двигаться к ней со стороны спины, по тому же направлению, что и во сне.

Лёжа на боку и всем телом чувствуя приближение призрака, Юля, слишком ошеломлённая, чтобы в полной мере испугаться, ждала, что же произойдёт дальше. Привидение, двигаясь достаточно быстро, оказалось к ней вплотную, и в этот момент Юля ощутила раздвоение восприятия — с одной стороны, она прекрасно понимала, что спокойно лежит на кровати и ничего не происходит, но с другой, на ином уровне, призрак, вышедший из сна, прошёл сквозь Юлю, едва не сбросив её с кровати как мощный порыв ветра, остановился и наклонился над ней. Причём прошёл — это не совсем верно, скорее, врезался, смешавшись с ней. Призрак стоял, наклонившись над Юлей, Юля лежала, боясь не то, что шевелиться — дышать. Мысль о том, что можно было обернуться и посмотреть, приводила в ужас. Неизвестно, сколько времени это продолжалось бы, но тут на кровать запрыгнула Фенька и начала устраиваться в ногах. Наваждение тут же исчезло, и мгновенный испуг от этого прыжка сменился спокойствием, но от сна, естественно, не осталось и следа.

Позже, за завтраком, Юля рассказала об этом случае Егору, услышав в ответ, что и у того несколько раз бывало ощущение, что кто-то стоит за спиной, но оборачиваться ни в коем случае нельзя — смерти подобно. И каждый раз его охватывал ужас, и волосы вставали дыбом. Юля с огромным интересом спросила:

— Тоже из сна выходили?

Егор отрицательно качнул головой.

— Нет. Просто так возникало, неожиданно, но почти всегда на границе сна и яви.

Юля уже протянула руку за чайником, но тут же отдёрнула её, возмущённо сказав:

— Вообще-то, это полный беспредел. Раньше хоть можно было испытывать уверенность, что что бы ни появилось во сне, там же и останется. А сейчас? — она негодующе смотрела на брата.

— Ага, — кивнул Егор, намазывая повидло на хлеб, — я боюсь, что я проснусь, а они останутся.

Взяв-таки чайник, Юля улыбнулась и заметила:

— Шутки шутками, но кто знает, может, у Высоцкого были весомые основания написать подобное стихотворение. Кстати, — сощурив глаза, она спокойно спросила у брата, — на твой взгляд, самое раннее, когда нечто подобное было описано в книге? Сразу оговорюсь — из известного мне. Может, есть и ещё более ранние описания.

Егор задумался.

— Ну, наш век не берём, слишком поздно. Восемнадцатый, с его готическими романами, может быть?

Юля покачала головой.

— Раньше.

— Раньше? Не в готических рассказах? А, ладно, наобум Лазаря, пятнадцатый.

— Намного раньше, — усмехнулась сестра.

— С ума сойти! Хорошо, пусть будет первый век до нашей эры.

— Насколько это известно, ещё раньше.

В сердцах Егор воскликнул:

— Да придумываешь ты всё! Где это может быть, в какой такой книге?

Юля задумалась на несколько секунд и встала, решительно сказав:

— Я тебе покажу, сам прочтёшь.

Она ушла наверх и вскоре спустилась с книгой в руках. Увидев название, Егор опешил.

— Библия? А она-то здесь с какого бока?

Не отвечая, Юля раскрыла Книгу Иова и протянула брату, указав на место.

— На, читай и помни — приблизительно шестьсот лет до нашей эры.

Егор взял книгу и прочёл: «Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, объял меня ужас и трепет и потряс кости мои. И дух прошёл надо мною; дыбом стали волосы на мне. Он стал, но не распознал я вида его, только облик был перед глазами моими, тихое веяние…»

— Дальше можешь не читать, о другом речь идёт, но, согласись, — явления несомненно родственные, — заговорила Юля, забирая книгу из рук Егора. Положив её на стол рядом с собой, она посмотрела на брата. Тот был явно задумчив. Подняв глаза на Юлю, он сказал:

— Сходство безусловное и, кстати, очень похоже на шнырков. — Он помолчал и, улыбнувшись, добавил, — в Средние века тебя бы, не задумываясь, сожгли за богохульство — сравнить Бога с каким-то привидением из сна. Да ещё и заявить, что это, по сути, одно и то же.

Юля пожала плечами и невесело усмехнулась:

— Сейчас это безопасно, я могу себе позволить быть смелой — не Средние века и инквизиции нет.

Егор всмотрелся в сестру и неодобрительно покачал головой.

— Что-то у тебя какое-то упадническое настроение сегодня.

— Есть децл, — подумав, согласилась Юля, — мне, знаешь ли, совсем не нравится идея, что из сна может вылезти что угодно. — Она тяжело вздохнула, и лицо её стало мрачным. — Мне иной раз такое снится, и если оно выползет, мало не покажется никому.

Егор представил себе это очень живо и вздрогнул.

— Надеюсь, что всё же это у тебя были остатки сна, а не что-то другое.

— Я тоже надеюсь, — вздохнув, отозвалась Юля, правда, без особой уверенности в голосе.

Несколько позже по и без того основательно разрушенной уверенности Мангустов в незыблемости окружающей их реальности был нанесён ещё один тяжёлый удар. А следующего, сокрушительного, не оставившего от неё камня на камне, осталось ждать совсем недолго, но обо всём по порядку.

На следующий день Мангусты во время вечерней прогулки — единственно возможного времени для выхода из дома, разговаривали о тех местах, в которых им довелось побывать, точнее, об их странностях и необъяснимых изменениях.

— Смотри, Юль, — говорил Егор, — за последнее время мы уже много где были, куда раньше не добирались, так?

Сестра кивнула.

— Но гуляем мы уже не первый год, а склерозом вроде бы не страдаем, так как же в таком случае объяснить всё это… — Егор замялся и, не найдя слов, просто махнул рукой вокруг.

— Ты имеешь в виду все эти поляны, которых больше нет, дороги, появляющиеся только однажды, цепочки полей, загадочным образом превращающиеся в одно поле в следующий раз? — уточняюще спросила Юля.

— Да, всё это и многое другое — искажение времени, те полузверьки-полуигрушки, странные звуки, голоса. Да, в конце концов, — воскликнул он, кивком головы указав наверх, — как я уже говорил, гуляю я уже не первый год, и увидеть сову было большой редкостью, а сейчас просто какой-то почётный караул. Как только одна сова покидает нас, её место тут же занимает другая.

Юля кивала, слушая брата и глядя наверх, на сову, бесшумно летевшую над их головами уже несколько десятков метров. И действительно, как только эта сова покинула их, скрывшись в лесу, оттуда на смену ей вылетел другой чёрный неслышный силуэт и занял своё место над головами Мангустов.

— Именно об этом я и говорю! — с жаром сказал он. — Что всё это значит?

Юля пожала плечами.

— Понятия не имею. Даже приблизительно не знаю, как все это