* * *
Давным-давно это было.
Молоденькая секретарша моего начальника Тонечка Воробьева была от меня без ума (как она сама очень дипломатично дала мне это понять) и, в обеденный перерыв, да и не только, бегала ко мне в мониторку.
Началось это так: в один из таких обеденных перерывов, Антонина зачем-то принесла мне в мониторку кусочек торта, конфет в дешевой алюминиевой миске и баночку (неполную) какого-то своего национального (Антонина была девушкой еврейских кровей) варенья из редьки, с непроизносимым названием айнгимацх, на удивление вкусным, и, с еле заметным смущением тихо проворковала:
— Женя (Женя это — я), наши решили микро сабантуйчик устроить, вот, поучаствуй…
В этот момент, неожиданно для нас обоих, в коридоре послышался голос нашего Босса. Антонина испугалась, быстро огляделась, задержав взгляд на дверце огромного встроенного шкафа.
— Тонь, ты что? — реально удивился я.
— Знаешь, Жень, — зашептала она, — Босс говорит, что я неровно к тебе дышу!
Я мгновенно оценил ситуацию. По отдельно понятым словам начальника предположил, что в мониторку он не зайдет, но виду не подал. Вместо этого, я приблизился к Антонине, слегка прижал ее к стене и, заглянув в ее распахнутые от страха глаза, голосом демона-искусителя произнес:
— Правда? М-м-м-м… И ты мне тоже нравишься!
Антонина хлопала глазами и молчала.
Я, продолжал глядеть в ее влажные карие глаза и, приблизив свои губы к ее губам, но, не касаясь их, еле заметно покачал головой из стороны в сторону. Заметив, как глаза моей пленницы подернулись легким туманом, а дыхание действительно стало неровным, я… ничего не сделал, медленно отпуская красивую еврейскую девушку на свободу.
И так, мы дружили. Дружба наша была столь крепка и незыблема, что мне иногда даже приходилось действительно прятать ее в шкафу, когда в мониторку заходил начальник.
Начальник — Исаев Александр Николаевич (в девичестве Самсон Абрамович Кацман) был молод, красив (для самого себя), неумен и амбициозен. Маленького роста, этакий холеный типчик, всегда в одном и том же, идеально сидящем костюме, голубовато сером и всегда в разных рубашках (золотые запонки в манжетах). На шее постоянный, как аксиома, полосатый галстук, лакированные туфли и классически картавая речь. Поговаривали (со слов Лешки, водителя Исаева), что имелась у него жена — дама невероятных размеров, потная и неаккуратная.
— Посмотри, — обычно говорил он, — посмотри по камерам, где моя Антонина, что-то ее нет нигде!
Я обыкновенно смотрел по камерам и, даже, если Тонечка Воробьева и обозначалась где-то, говорил неправду:
— Не видно. Может в лаборатории?
— Да нет ее там… — задумчиво так отвечал начальник и смотрел на меня подозрительно.
Тогда я, громко так, что б до шкафа дошло:
— Наверное, писает или какает!
— Издеваешься? — кривился начальник.
— Конечно! — бодро отвечал я (он же не знал, что я не над ним издеваюсь).
Когда начальник уходил, Тонечка элегантно выпархивала из шкафа, вся красная, хоть прикуривай. И тогда она мне очень нравилась!
Вот так мы и жили. На работе. Можно сказать, весело жили, интересно и разнообразно. И об этом далее…
