автордың кітабын онлайн тегін оқу Собачья шкура
Марина Удальцова

Кітап туралы Қазір оқып жатыр5 Сөрелерде Тегін фрагмент

Марина Удальцова

Собачья шкура

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Смотреть на мир глазами собаки — как это? А что, если пёс смотрит на мир глазами человека, а от собаки у него — только шкура? Есть ли у него шанс сбросить чужую шкуру?

16+

Я валяюсь на кровати, уложив вытянутую морду на передние лапы, и жду хозяйку. Хозяйку — ненавижу это слово, хотя другие только так и говорят! Диана мне не хозяйка, а уже десять лет как самый настоящий друг, верный и единственный. Я знаю ее с тех пор, как она была еще нескладной семнадцатилетней девчонкой. Для собачьих лет я должен быть совсем дряхлой псиной, но тут ведь особый случай. Я бодр и молод, и, как это часто кажется в молодости, дряхлеть собираюсь еще нескоро. Хотя другой бы не радовался в положении, в которое мне угораздило вляпаться.

В любом случае, для моей собачьей жизни в последние десять лет все складывалось более чем просто сносно. Скоро придет моя Диана — какое красивое имя! Не люблю, когда подружки зовут ее Динкой. Вообще не люблю ее подруг. Когда приходят эти бесстыжие болтушки, ведут себя, словно я пустое место. И Дина становится как будто бы на них похожей. Что она в них нашла?.. Хорошо, что это случается нечасто.

В двери повернулся ключ… Дина. Дииина! Конечно, крикнуть я не могу, поэтому из глотки вырывается просто радостный лай. Но она меня понимает и бережно треплет за ухом. Сейчас она поужинает, и мы пойдем гулять. Люблю гулять с Диной. Во-первых, она у меня на глазах и не приходится нервничать, где она, что с ней. С тех пор, как умерла ее мама, у нее никого не осталось, кроме меня. Во-вторых, она рядом, и от этого мое почти человеческое сердце переполняет радость и гордость, и еще какие-то непередаваемые хорошие чувства. Ну, и в конце концов, охота ведь размять лапы. Особенно если Дина соизволит со мной поваляться и подурачиться в февральском пушистом снегу. Это, конечно, редко, но бывает, и в эти дни я особенно счастлив.

— Джек, идем, мальчик мой!

Раньше, давно совсем, меня вообще-то Васькой звали. Но я тогда другим вовсе был. Мальчик, надо же! Сколько еще лет она меня будет мальчиком звать? Дина берет поводок, и мы уходим. Поводок нужен скорее для других — им вроде как спокойнее, если я прикован к хозяйке. Ну-ну, пусть думают себе, что хотят: я им задам такую трёпку, хоть на поводке, хоть без, попробуй они обидеть мою Дину! Ну и ладно, что на поводке — зато к ней ближе.

Уже давно стемнело, и по дорогам нервно бегут огоньки машин, автобусов — как и в любой другой понедельник, все несутся как угорелые, кто домой, кто в спортклуб, кто на свидание. А наши с Диной вечера теперь проходят в размеренном ленном темпе. С тех пор, как её бросил этот странный двуличный Паша — то есть уже почти пять месяцев — Дина избегает проводить вечера с кем-либо, кроме меня. Не буду лукавить, что это меня не радует — я как никто жду каждой минутки, которую она находит на меня. Но мне очень больно было смотреть, как она плакала тогда, когда он просто взял и свалил со своей внезапно нарисовавшейся подружкой куда-то то ли в Польшу, то ли в Венгрию — я не особо силен в географии. А Дина мне говорила, что всерьез любила. Я ревновал, конечно, но не мог злиться за это на нее. Наоборот, приходил, жалел, хотел поцеловать даже, но получалось только слизывать слёзы с её нежных щёк.

Сегодня был прекрасный вечер! От свежего воздуха сильнее захотелось спать. Она улеглась перед телевизором, ну, а меня окончательно сморило — я умостился у нее в ногах, чтобы засыпая, чувствовать ее тепло.

Похоже, так я и проспал до утра на диванчике, пригревшись возле моей Дины. Сейчас её рядом нет. Уже время будить ее, а то еще опоздает на работу. Она у нас врач-кардиолог, в прошлом году закончила ординатуру. Я не совсем понимаю смысл этого слова своими собачьими мозгами, но знаю только, что теперь она настоящий, совсем-совсем врач.

Мы выходим погулять минут на пятнадцать. Еще сонная Дина ежится на неуютной морозной улице, кутаясь в куртку. Ладно, не буду тебя мучить, девочка, пошли домой! Тяну зубами за поводок в сторону подъезда. Ну и кто кого выгуливает, спрашивается?

— Стой, не так быстро! — со смехом говорит она, неохотно догоняя меня. Мне и самому-то не особо тепло. Зима вообще-то, у меня же нет уютной куртки.

Дина собирается на работу в клинику. Сейчас начнет, как и каждый день: краситься, кокетливо крутиться перед зеркалом в… таком, скажем, не совсем одетом виде. Я столько раз это наблюдал, что, наверное, должно было надоесть. Но всегда снова и снова украдкой подглядываю за тем, как она, полуодетая, скрупулезно и придирчиво приводит в идеальное состояние макияж, расчесывает свои длинные немного непослушные темно-рыжие волосы, вертится, примеряя блузочку, иногда снимая одну и принимаясь за поиски другой, более подходящей к наряду. Меня это всегда умиляет и повергает в какое-то медитативное состояние, но я робею, когда она замечает мои взгляды из-за угла.

Когда Дина уходит, я включаю телевизор. Она, конечно, не знает, а то решит еще, что у нее какая-то ненормально умная собака, перепугается ещё. Хорошо, что техника пошла простая — уж кнопки пульта я как-то освоил. Телевизор — практически единственный доступный источник моего образования. За целый день надоедает, конечно, ухожу в другую комнату и просто слушаю. Иногда выключаю и лежу в тишине. Жду Дину. Думаю… Временами, правда, хочется научиться не думать. Не знаю, другие собаки думают или так, просто ведутся на инстинкты. Судя по тому, что мы с ними не очень-то ладим, скорее второе. Когда гуляю, всегда ужасно бесит этот скандальный лай приставучих псов. Неужели не видно, что мне плевать на них? Бежали бы себе своей дорогой…

Так проходят мои дни. Уходит время моей жизни. Собачьей жизни.

Скрежет металла в дверной скважине, поворот ключа… Дииииина! …Эй, а это еще кто?! Как ты могла, Дина? Я, конечно, многое прощу ради твоих счастливых глаз, но то, что у него на лице написано «мерзавец со стажем», ты же не могла не разглядеть? Хотя, судя по твоей учтивой улыбке и кокетливо потупленному взгляду, могла. Ну, конечно, давно ведь ты не получала шикарный букет алых роз, вычурно холеных и правильных, как и он сам.

Сейчас все исправим. На рожон я не полезу и рычать не стану. Беру поводок в зубы и начинаю тыкаться мордой в руку Дины. Ладонь пахнет этим правильным незнакомцем. Наконец она вспоминает о моем существовании.

— Джек, привет! Ой, мне еще собаку надо выгуливать. — Последняя фраза адресована этому типу, естественно. Он, похоже, понял, что на этот раз он отхватил уже достаточный кусок внимания Дины, и на больший сегодня уже губу раскатывать не стоит. Наклоняется к ее губам, но она ловко подставляет щеку. Похоже, и сама не слишком довольна сегодняшним вечером. Но по глазам вижу, что внутренняя борьба между тем, что придумало наивное женское воображение и тем, что было на самом деле, идет в полную силу. За ним закрывается дверь. Её лицо приняло какое-то глупое, даже нездорово слабоумное выражение. Да, похоже, наспех надуманные мечты, навеянные жаждой счастья, побеждают в этой битве.

— Идем, Джек! — Тон не просто сердитый и недовольный, но даже обвиняющий. Похоже, голова Дины активно пытается вогнать все характеристики холеного франта в заранее заготовленные рамки. Причем, судя по плотно сжатым губам и морщинке на лбу, они туда ну никак не хотят влазить. Наверное, говорил что-то не то, смотрел куда-то не туда, делал как-то не так — и выбился из уже затертого до дыр сентиментального сценария, проигрывавшегося миллионы раз в её буйно цветущем, шумно бурлящем, неистово бьющем воображении еще до того, как они познакомились.

Ни слова больше не обронила мне в этот тихий вечер. Ни «спокойной ночи», ни даже улыбки. Да что там, и взглядом не удостоила. Как два чужих существа. Я пытаюсь как-то исправить угнетающее положение, лижу ее руку и ухожу спать. Величественная Дина, не шевельнувшись, сидит и смотрит куда-то мимо бубнящего ящика с картинками. Как назло, еще и слезливая мелодрама. Зло щелкает пультом в поисках чего-то, более лояльного к ее переживаниям. Это последнее, что я вижу, скрываясь за дверью. Засыпаю мгновенно, немного обиженный за сегодняшний конец дня.

Морозное утро наполнено ароматом роз. Тех самых, что принес холеный поклонник. С этим запахом в душу врываются отчуждение и холод вчерашнего вечера. Ну, где ты, принцесса? О, судя по глазам, еще и плакала. Дурочка, ведет себя так, словно с каждым новым поклонником утекает последняя надежда на счастье. Странно, уже вроде бы взрослая, а на самом деле — такая же, какой я ее встретил целых десять лет назад! Некоторые подруги в её возрасте уже успели обзавестись семьей, детьми, карьеру сделать, кое-кто уже даже развелся, а Дина такая чистая и наивная, с этими своими огромными милыми зелеными глазами… И эти ресницы — шуршат, как крылышки крошечных шустрых птичек, когда она непонимающе и удивленно моргает… А когда плачет — перышки у этих крыльев мокнут, становятся тяжелыми и медленно опускаются в печальном величии. Совсем как сейчас.

Не утруждая себя даже налетом улыбки, Дина с неестественной поспешностью и даже каким-то отдаленным подобием раздраженности выгуливает меня. Теперь ее руки, двигаясь неловкими, яростными рывками, домывают чашку из-под соленого от слез кофе. Пытаясь быть ловкой и расторопной, она лишь груба и нелепа. Но отрешенный взгляд демонстрирует полное безразличие ко всему вокруг: фантазии о красивой сказке в ее голове терпят существенное поражение под натиском превосходящих числом и силой аргументов противника — здравого смысла, опыта и непонятно чего еще. Это буйство мыслей доступно мне без труда: просто Дина из тех людей, у кого на лице написано всё, абсолютно всё, что происходит у нее на сердце. По крайней мере, до последнего времени мне думалось именно так.

Наконец-то ушла. Еще чуть-чуть — и воздух бы иначе стал настолько плотным от повисших в нем мыслей и чувств, что было бы невозможно вдохнуть. Оставив сиротливую квартиру на домашнего любимца, ушла утешаться работой, придав каждому мускулу лица неприступно-гордое выражение.

Как? Нет, ну вот как так можно?! Мне три дня помнила сворованную с ее тарелки курицу, а ему простила… От его запаха уже впору в окно прыгать. Его запах — яркий, наглый, заполняющий все уголки дома, словно с порога штурмом завоевавший территорию. Всё это дополняет ароматный табачный дым недешевых сигарет, вкупе с его собственным запахом способный погружать в странное состояние, подобное гипнотическому трансу, даже меня — не то, что эту очарованную дурочку. Как животное… Как самец — пришел и сразу заявил свои права и намерения. Расчетливо и бесстрастно. Я не выдерживаю его злого взгляда. Дина вообще забыла о том, что здесь находятся целых три живых существа, хотя то, какими глазами она смотрит на прощённого ухажера, влюбленностью не назовешь даже с натяжкой. Скорее, заинтересованность, кураж, желание пробраться сквозь его гипнотические сигаретные чары. Впрочем, мне не составляет труда понять, что обладать ею и любить ее — разные вещи, и к последнему он уж точно не стремился. Ну, давай, бери её, она уже вся твоя! Я взглядом возвращаю всю его злость, гордо ворочу морду и удаляюсь. Делай, что хочешь! Совсем крышу сорвало у девочки после смерти матери. С упавшим сердцем ухожу из кухни в гостиную — у них сегодня, кажется, другая программа, так что на диване перед телевизором царствовать буду я.

Я стал безжизненной ходячей игрушкой. Сознательно. Специально для Дины. Не прибегаю встречать её. Не лаю и не лижу ей ладони. Чинно и тихо хожу рядом на поводке без попыток повалить хозяйку в снег или поиграть. Не заваливаюсь на её кровать. Поедая с миски обед, не лезу к ней в тарелку за безотказной добавкой. Не сворачиваюсь у её ног усталыми вечерами. И даже не смотрю в её глаза, хотя безумно соскучился по ним. Короче говоря, я обиделся.

Этот холёный хмырь приползает к Дине не реже двух раз в неделю. Но и не чаще. Осторожничает. Значит, пять вечеров остается на такой вот мой гордый и молчаливый ультиматум. Нельзя, правда, сказать, что до этого я блистал многословием.

В минуты безделья и молчания в голову лезут мысли. Воспоминания… Как мы встретились. Я нашел ее. Целых десять лет назад! Я тогда был бездомным запущенным псом, уже вышедшим из умилительного щенячьего возраста, когда еще можно рассчитывать на лакомый кусочек от радостных ребятишек. Приходилось перебиваться случайным пропитанием. Я стащил неосторожно выложенный на скамейку в парке пакет с круассанами. Мужчина как раз собирался почитать какую-то периодическую не особо обремененную смыслом литературу, заодно и позавтракав. Но я нарушил его планы. Стыдно, конечно, но ведь его откормленная фигура не шла ни в какое сравнение с моими впалыми боками, так что это сильно успокаивало моё и без того не слишком глубокое чувство стыда за содеянное воровство. А тут она… Я несся со всех лап (толстяк, но вдруг догонит и наподдаст еще мне за его несостоявшиеся утренние круассаны), а тут она! Сидит и плачет. Не знаю, чем привлекла мое внимание, ну девчонка и девчонка такая себе семнадцатилетняя. Но в тот момент, когда я бежал со своим трофеем, она подняла заплаканные глаза — и эта мольба и бессилие меня вогнали в мгновенный ступор. Я уже почти пробежал мимо, но она приковала меня к себе этим взглядом, заставив сменить направление. До скамейки было еще несколько метров, а она уже протягивала руку, ее мягкая ладонь ждала встречи с грязной шкурой бездомного собакоподобного существа с небезгрешным прошлым. Ей нужна была эта маленькая нежность, которой и я, признаюсь, не испытывал с непродолжительных щенячьих времен. Я положил ворованный завтрак рядом с ней, пододвинув носом. Тогда Дина (я не знал еще, что это рыжее заплаканное чудо — обладательница красивого имени Диана) раскрыла пакет и взяла два — один для себя, а другой предложила мне, умиляясь моей незначительной заботой. Как здорово было — она кормила меня со своих рук, улыбаясь и, казалось, забыв не только о слезах, но и об их причине. Это было действительно незабываемо, ведь даже будучи щенком, я не испытывал таких чувств — заботы, покровительства, дружбы и еще много другого, всего и сразу, чего я не пытался даже понять. Просто это было здорово, возможно, всего лишь оттого, что давно никто не кормил с руки грязную псину-воришку. Солнечным был не только тот день — вся моя жизнь с тех пор была словно залита яркими лучами, прогнав из души безнадежность. Хотя эта встреча не приблизила меня к разрешению моей проблемы, с Диной было лучше. Не знаю почему, просто — лучше!

Не раз еще эти глаза заставляли меня забывать всё на свете, прощая за то, в чём, если вдуматься, она не виновата. За моё ужасное обличье. В этот раз, я уверен, я тоже её прощу. Именно поэтому я избегаю смотреть ей в глаза — знаю, что, завороженный, не удержусь от неуклюжей нежности и обязательно лизну руку, потрусь об ноги или сделаю еще какую-нибудь милую глупость.

Этот поток собачьего сознания прерывают ввалившиеся в комнату Дина и этот… Как там его? Не помню даже. Я, конечно же, пустое место. Ну, не совсем еще — для Дины, наградившей меня небрежным почесыванием по уху. Я удаляюсь с их территории, окончательно признав поражение. Ухожу на кухню, но и там не могу спастись тишиной: звонкий и лучистый смех Дины — пожалуй, чуть громче и наиграннее, чем у актрис на театральных подмостках — догоняет меня в любом уголке дома, где я — уже не друг, а пленник. Впрочем, этому её бойфренду абсолютно плевать и на меня, и на деланное искусственное веселье своей женщины — он добился своего и остался праздновать шумную и пафосную победу в её спальне. Чудовищно! Все то, от чего мне некуда бежать в этих стенах — чудовищно! Впрочем, я и есть — чудовище, так что все закономерно… С усилием проваливаюсь вглубь своей памяти, чтобы не видеть и не слышать всё то, что так чудовищно в моей чудовищной жизни.

Я теряю тебя, Дина… Последние двадцать лет моей жизни — да, да, целых двадцать лет — я словно уснул и вижу кошмар! Все, что происходит со мной наяву — бред, гипноз, марево. Я знаю, что никогда не проснусь, я принял это как непоправимую данность, но десять лет назад мне показалось, что этот бред стал как будто бы не таким безысходным и темным. А теперь я вновь качусь туда, в темноту и холод кошмарного сна. Когда-то я ещё хотел вдруг проснуться однажды в холодном поту и с облегчением понять, что сон окончен, а за окном — безмятежное утро, светлое и настоящее. Но этот кошмар случился со мной так много лет назад, а время закалило, выстроило стену, вытеснило последние человеческие желания. Теперь за этой шкурой — ничего более, всего лишь пёс. Почти совсем настоящий пёс.

Еще одно невыносимое, равнодушное, холодное утро. Десятиминутной прогулки хватило, чтобы понять, что настоящая весна совсем не спешит наступать. А хмурая погода на улице под стать моему настроению в последние недели. Продрогший и ещё немного сонный и вялый, валяюсь на ковре в гостиной и с раздражительным нетерпением дожидаюсь момента, когда они оба уже наконец уйдут и не станут мешать моим воспалённым, кровоточащим чувствам безуспешно лечиться теплыми фантазиями. Я сердит. На всё сердит. На себя самого, на весь этот мир, на Дину и особенно на этого ворвавшегося в нашу жизнь человека. Жду… Всю жизнь жду чуда, которое расколдует меня обратно из этого состояния замкнутой безысходности. Но, похоже, чуда на мою жизнь уже однажды выпало достаточно — теперь осталось смириться и… ждать? Да, хотя бы пока они уйдут, и я снова буду гордым и непримиримым в своем одиночестве.

Радушный шум и голоса, доносящиеся из коридора, выдергивают меня из безмятежного забытья в реальность. Похоже, я задремал, провалившись куда-то в лабиринты серых, путаных дум. Вскакиваю на лапы и бросаюсь встречать Дину, спросонья позабыв о своем пакте равнодушия. В последнюю минуту спохватываюсь и возвращаюсь к избранной тактике — осторожно высовываю морду в коридор, надменно ведя взглядом по пришедшим подружкам, которые крутятся в поисках вешалки и уже с порога начинают выдавать насобиравшиеся новости, говоря все разом, причем умудряясь выпалить несметное количество слов в минуту, и при этом успевая среагировать и ответить на пылкие реплики друг друга. Три приятных женских голоса в таком исполнении словно сбиваются в гомонящий комок, беспорядочно наполненный эмоциями и переживаниями. Тяжело вздохнув, я с уже неподдельной досадой разворачиваюсь в сторону кухни, когда одна из красоток — Наташа — замечает меня.

— Джееек! Ну, привет, красавчик! Дай лапу. — Я им что, цирковой, что ли? На автомате кладу мохнатую конечность на ее раскрытую ладонь. — Вот молодец, какой умный мальчик! — Дина с Леной смеются, пока Наташа продолжает разговаривать со мной, как врач с крайне слабоумным собеседником. — Ты сегодня хорошо вел себя? — Вечер определенно не задался, отмечаю я про себя, а вслух выдаю короткий обреченный лай. Снова смех, словно я игрушка заводная. Дина наклоняется ко мне, обнимает и треплет за шею.

— Ну, наконец-то, я то я уже думала, ты разучился лаять, — я отвожу взгляд от лучистой улыбки, чтобы не сорваться и продолжить держать марку. — Ну, чего ты? — Хозяйка пытается заглянуть в мои глаза, наклоняя голову в погоне за бегающим взглядом. — Обиделся, что ли? — Какая догадливая! Я упорно продолжаю воротить собачью морду в каких-то сантиметрах от Дининого лица. Что-то словно сжало сердце на крошечный миг: от нее сегодня не пахнет этим стремящемся к идеалу бойфрендом, это снова моя Дина, своя и родная, как раньше. Накрепко стиснув зубы и прикрыв глаза, напрягшись и застыв на месте на долю секунды, успешно борюсь с искушением, прилагая большие моральные усилия, вырываюсь из ее рук и мчусь на кухню к миске с водой.

Кажется, их не трое, а три сотни — столько шума, смеха, голосов, столько жизни вдруг заполнило гостиную, куда ввалились близкие подружки, заняв диван. Мне доставляет какое-то нездоровое удовольствие подслушивать их сплетни и изредка мелькать в коридоре, подглядывая исподтишка. Они все — красивые, сияющие, немного вычурно манерные. Но эта безобидная игра нужна каждой из них — несмотря на то, что все они по умолчанию знают об этих напяленных масках.

— Ой, девчонки, я на десять минут — выведу Джека и заодно куплю что-то к чаю, — изрекает моя Дина и срывается с места, направляясь в коридор за поводком. Я появляюсь из моего укрытия и натыкаюсь на ее улыбку. Сапоги, второпях накинутая куртка — и вот мы уже выбегаем из подъезда навстречу негостеприимному мартовскому вечеру. Если б не физиологические потребности собачьей жизни, в такие вечера ничто бы меня не заставило покинуть тёплые стены квартиры. Покорно бреду, прикованный к Дине.

— Эй, не отставай!

Пружинистой походкой она спешит преодолеть расстояние до магазина. Привязывает меня у входа (исключительно для спокойствия окружающих, хочется верить), и через несколько минут, за которые я и подумать-то ни о чем серьезном не успел, уже подбегает ко мне, держа в руках какие-то съедобные штуки для подружек, кофе в зёрнах и большую упаковку собачьего корма (хоть я могу и едой попроще обойтись). Домой мы уже не спешим, а то моя непредусмотрительная девочка ещё растеряет всё — не догадалась сложить в один пакет и теперь жонглирует покупками в попытке донести их в целости. Меня забавляет это зрелище, и вскоре я сдаюсь в умилении, выхватывая зубами свой корм из ее рук. Тяжелый! Теперь прохожие уж точно решат, что я дрессированный пес. Облегчив ношу, Дина прибавляет скорость, да вот только я-то теперь еле ковыляю. Наконец заходим домой, где ее подружки, похозяйничав, вскипятили воду и заварили чай. Судя по сервировке, они собираются пить его из рюмок… Что ж, значит, уже часам к девяти вечера всё их шумное веселье плавно перейдет в меланхоличное обсуждение сердечных секретов, и мне предстоит узнать много нового и занимательного из жизни этих трех наивных мечтательниц и еще полусотни обсуждаемых лиц. Если, конечно, я не усну раньше от перенасыщения этой ненужной информацией.

Разместившись в гостиной, неугомонные девчонки заводят живой и энергичный разговор. Я растягиваюсь на кухонном полу поближе к двери так, чтобы торчащие уши не пропустили ни одной подробности из жизни Дины. Меня развлекают эти разговоры, кроме того, я всегда узнаю что-нибудь интересное о ее работе — все три работают в одной больнице, правда, в разных отделениях. Наташа — анестезиолог в отделении политравмы, поэтому инициатива расслабиться за рюмкой обычно принадлежит ей — трудная и гнетущая работа не наилучшим образом сказывается на психике хрупкой девчонки. Монотонный веселый гомон, периодически прерываемый звонким смехом все нарастает, их не обремененный содержанием разговор повергает меня в сладкую дремоту… Но тут коллеги перешли на громкий шепот, и я, прежде слушавший через слово, теперь жадно ловлю каждый звук. Не пойму, как они вышли на эту тему, но Лена принимается зловещим заговорщицким тоном делиться впечатлениями о новом нейрохирурге, и тут я уж не пропускаю ни слова, внимаю, как завороженный. Вжавшись в пол и вытирая его золотистой шкурой, подползаю ближе к двери, но так, чтобы подруги из комнаты меня не заметили — боюсь спугнуть то ценное, что могу сейчас услышать.

— …Вообще сама странная такая, я с ней пытаюсь даже просто в коридоре лишний раз не сталкиваться. А говорит, как будто гипнотизирует…

— А, я с ней, кажется, столкнулась на той неделе в буфете! И как к ней больные только идут, она же вся… потусторонняя какая-то! — Да не перебивай ты, Диночка, твой пес сейчас впервые, может быть, от Лены твоей что-то важное услышит!

— Не то слово — потусторонняя! Она вообще как не от мира сего. В самом худшем смысле этого слова. Волосы черные, и сама она вся черная какая-то, темная…

— Ах-ха, вы прям ведьму какую-то рисуете! — О нет, Наташа, не спугни только! Я весь в напряжении, чутье меня не подводит: я уже знаю, что хочу услышать.

— Ну ведьму не ведьму, а рассказывают у нас… В общем, не знаю, реальный случай или как, но…

— Ну, что, что? — Дина нетерпелива, но её нетерпение просто ничто по сравнению с тем, как я жду продолжения этих сплетен.

— Ну, короче, пациентка у нас была, лет 20, так вот в немилость она чего-то к этой Розе… — это зовут ее так невинно, что ли? Да уж! — …попала, хотя, если честно, действительно девуля та еще была. Капризная, все ей не так, все плохие, стервочка в общем нормальная такая.

Я аккуратно заглядываю в комнату. На лицах Дины и Наташи застыли заинтересованно-обескураженные выражения. Моё же сердце сейчас просто проломит ребра. Я боюсь спугнуть этот такой важный для меня рассказ, боюсь неаккуратным движением прогнать это оцепенение, навеянное словно бы зловещим присутствием этой Розы. Она вся витает в воздухе, здесь есть её глаза, её уши, её дьявольский смех… Ну давай же, Лена, скажи, я же знаю, это она!

— Ну так в день ее выписки чего-то поскандалили они окончательно, и эта больная выскочила за ней в коридор с криком «Змея!». И тут… На глазах у всех, и персонала, и больных, Роза как развернется резко к ней! У нее даже голос как будто поменялся, чужой какой-то стал, текучий и шипящий, как будто и правда змеиный. И прямо при всех она шипит на нее в ответ «Сама ты гадюка! Скользкая и ползучая!» Развернулась и ушла. У нас так челюсти и отвисли. Ну, та в шоке, конечно, жалобу куда-то там писать собралась… Да только потом, ну это я уже достоверно не знаю, ее ж выписали в тот день, говорят, пропала та девчонка. Пришла домой, кто-то к ней из друзей зашел еще, а наутро никого в доме. Пропала как не было. Только змею нашли в пустой квартире!

Я мигом вскакиваю на лапы и так и замираю, стоя у двери в гостиную. Меня накрыло сразу всё, что так долго томилось внутри — и тяжелые обрывочные воспоминания двадцатилетней давности, и многолетнее ожидание, все эти несбывшиеся надежды, плавно и неотступно перетекшие в глухую обреченность — и теперь вот это, ставшее последней каплей. Это какая-то молчаливая истерика, самая настоящая человеческая истерика, в момент собравшая мельчайшие крупицы всего людского, что во мне ещё оставалось и учинившая эмоциональный бунт. Казалось бы, я нашел её, я должен радоваться — лаять, скакать, вилять хвостом — но лапы словно приросли к порогу комнаты, а глаза не видят ничего перед собой, настолько все мое существо обращено внутрь себя. Я тяжёлым усилием выуживаю из самых заброшенных уголков этой чудовищной души всё о ней — воспоминания, домыслы, фантазии, надежды — всё, что связывает меня с прошлым, таким далеким и человеческим, словно уже и не моим. Включив всю свою волю, я возвращаюсь в реальность, отложив мысли об услышанном до более здравого момента. Прислушиваюсь к разговору подруг. Наташу разморило, и она вяло и сонно поддерживает не особо клеящийся разговор, глядя перед собой мутным взглядом. Дина задумчиво смотрит перед собой, растерянно возвращая сознание из мистического транса обратно в реальность, а Лена, вполне быстро совладав с собой, переключает болтовню в безобидное женское русло: куда-то в сторону шмоток и косметики и немного раздражаясь, что её монолог никак вновь не станет нормальной беседой.

Я наконец отрываю тяжелые лапы от пола и вплываю в комнату, медленно поднимаю глаза на Дину — и на какую-то секунду мне кажется, она читает там всю эту жуткую правду о своем чудовищном питомце. Но она отводит взгляд, и я бреду дальше, направляясь в спальню мимо вновь ставших собою трёх болтушек. Плюхаюсь к ней на кровать, и то, что должно быть тяжелым человеческим вздохом, превращается в сдавленный негромкий короткий собачий рык. Превращается легко, словно так и должно быть. Так же легко, как я сам тогда, двадцать лет назад, превратился из нормального девятилетнего мальчишки в симпатичного отчаянного щенка с золотистой длинной шкуркой.

Вдыхаю запах простыней на Дининой половине кровати и с отвращением вспоминаю, что с некоторых пор у этой кровати появились половины — её и её поклонника, который хладнокровно завоевал все территории этого дома, кроме её сердца. Сейчас нет сил думать об этом. Я снова шумно втягиваю аромат Дины и наслаждаюсь своим горьким одиночеством, настигшим меня в темноте тихой спальни. Из соседней комнаты раздаются вялые и угасающие женские голоса, а здесь гордая ирония моей жизни погружает сразу в сотню дремотных мыслей. В свете фонаря, врывающемся в окно, моя шкура приобретает чужие причудливые оттенки. Мало что за этой шкурой теперь напоминает детдомовского сироту без нормального прошлого и, как сейчас уже понятно, без светлого будущего. Миллионы лет, кажется, прошли с тех пор, как я, вечно чумазый сорванец со следами побоев и ссадинами ожесточённо вёл свою борьбу за выживание, наглостью и кулаками доказывая право на обладание маленькими детскими радостями, так по-взрослому мне достававшимися. Отнять, наказать, сломать — чудовищные нормы жизни таких же, как и я, безродных и отчаянных. Уже тогда я был чудовищем, гнилым, эгоистичным, равнодушным! Роза лишь вывернула меня наизнанку, дав этой чудовищной душе наиболее подходящий для нее оплот. Она сломила моё чувство безнаказанности и анархичной, отчаянной свободы. Я проклинал её и ненавидел — о да, как я её ненавидел! Но и сейчас не вижу для себя ничего достойнее той участи, которую она мне даровала. Проклятие! Безысходный, пропитанный слабостью гнев стал нормальным состоянием для этой псины, в чью оболочку заключили меня её чары.

Тогда, двадцать лет назад, я столкнулся с ней лицом к лицу первый и последний раз. Я, кажется, встречал её раньше, и, как это привыкли делать все воспитанники нашего печального заведения, не упускал случая выпендриться перед каждым встречным-поперечным, показать главное, что ценилось среди мне подобных — власть, силу, вседозволенность и безнаказанность. Конечно, это все были маски. Правда, к кому-то из нас они прирастали настолько прочно, что становились частью натуры. В мои девять лет еще трудно было понять, срастется ли привычная для нашей среды гнилая маски с не менее гнилой душой. По крайней мере, мне так казалось. Ну, или просто хотелось верить в лучшее. Но слово «лучшее» неприменимо ко всем тем бесчинствам, которые приключались со мной и моими приятелями, разделившими одинокую долю, одну на всех, что, впрочем, не сделало нас ближе и сплочённей.

Я дразнил её собаку. Какая мелочь по сравнению с тем, что мы с моими друзьями порой себе позволяли! Я всего лишь один раз в жизни дразнил её собаку, нагло и отчаянно, как и всё, что я делал. «Ах ты, грязный щенок!» Я никогда не забуду этот взгляд — пронзающий, словно нанизывающий все нервы на одну острую мучительную иголку. Казалось, она знает все мои мысли, всё, кем я был, кем я буду… Еще бы — она же сама и превратила меня в того, кем я буду. В то, чем я стану — чудовище, зверя! Я встретил свой последний закат человеком, а утром в этом мире появился монстр — нет, не такой уж страшный, выглядел-то я обычным песиком. Но именно тогда я, наверное, только-только начал осознавать, что моя душа — душа монстра, и ничего хорошего из меня бы не выросло. Больше я никогда ее не видел. Я искал бы, но не знал где. И если после того, как паника прошла, я стал забавляться, упиваясь щенячьим весельем, то вскоре это очень быстро стало безысходностью и бессильным горем, которое теплится во мне и теперь. Моя жизнь перестала обладать каким-то смыслом или надеждами. Последние десять лет я живу только Диной. Одной ею, её жизнью, её ожиданиями, её разумом. Потому что я сам перестал существовать тогда, когда появился этот «грязный щенок».

Ловлю себя на мысли, что стало тихо — девчонки ушли, чтобы успеть добраться домой на метро, и в доме осторожно копошится одна Дина. Наспех прибрав следы бурных посиделок, она идет сюда, в спальню. Мартовский ветер за окном напоминает о теплом уюте домов и квартир, раскачивая обледенелые ветви и заставляя их тени пускаться в причудливый монотонный танец на стенах. В дверном проеме едва угадывается её хрупкий силуэт. Слегка опьянев, она двигается медленно и неуверенно, добираясь до кровати. Половина уже занята мною. Её половина. Пакт равнодушия летит к чертям, когда она опускается рядом и греется у моей теплой шкуры, совсем как раньше. Я закрываю глаза, боясь спугнуть это невесомое, хрупкое чувство покоя и доверия. И еще чего-то очень бережного и нежного. Дина тихо бубнит на ухо мне, только мне, словно я снова воскрес в её глазах:

— Странная история с этим нейрохирургом. Змея… Ужас один. А Ленка с Наташей сразу давай строить версии про свихнувшегося маньяка, который оставляет на местах похищения пауков, крыс и змей. Вот дурочки! — Тут я согласен. — Нет, не зря эта Роза имеет отношение к нервам и ощущениям. Змея… Это же было как проклятие! — Ты у нас умная, Диночка, ну, догадайся сама. — А если эта змея, которую нашли потом в доме, и есть пропавшая пациентка? — Интересно, это тебе алкоголь так развязал язык и фантазию, вспомнишь ли ты наутро весь бред, что говоришь сейчас, и будет ли это для тебя таким важным? — И где она теперь? Если это так, то наверное, где-то в доме или неподалеку… — Судя по голосу, Дина уже засыпает. — Надо завтра расспросить на работе… — Тишина. Спит. Рядом. Я не могу больше думать, я опустошен этими мыслями, я выпит ими за сегодняшний вечер без остатка. Я просто засыпаю рядом, охраняя Дину и вдыхая её запах.

До утра еще долгие часы. Погасшие фонари уже не играют блёклым светом по стенам. Она рядом. Тихо и темно, только часы тикают над дверью. 2:04. Еще долгие, долгие часы и минуты до утра…

После этого суматошного вечера, наполненного дьявольским весельем и незримым присутствием той страшной женщины темнота, тишина и Динино тепло кажутся единственными драгоценными благами, которых мне так не хватало. Пожалуй, да — в каком-то смысле. Я потерял себя однажды, глупо и надолго, и чуточку обрел только когда узнал поближе Дину. Но этого, как часто бывает, оказалось мало. Людям всегда мало того, что у них есть. Людям! Горькая и безысходная ирония — людям! А ты, псина, лежи и довольствуйся нетронутой тишиной ночи и её теплом. Правда, и это у тебя, псина, отнимают. Тот парень, о котором как-то забылось на сегодня, отнимает, грубо и нагло отнимает то право, которым я никогда не владел. Я никогда не мог её завоевать, и это моя вина… Моя и этой ведьмы! Потому что навсегда я — лишь псина, обреченная носить это дарованную проклятием шкуру. Смириться и подавить этот бунт.

Внутри бурлят океаны. Сталкиваются два течения, не в силах мириться ни друг с другом, ни с оболочкой этого моего нутра, в котором они бушуют. Одна половина меня хочет с головой погрузиться в горестную депрессию, в которой собственно, уже и находится мое существо добрых два десятка лет. Убить эти надежды, наконец. А другая вкрадчиво шепчет, что эти мои надежды теперь — не беспочвенны! Разыскать! Намекнуть! Понять! И… превратиться! Смело, дерзко и не сдаваясь. Теперь, когда я нашёл её…

Всё, я иссяк на сегодня. Спящая Диана уютно греет мой бок, и это напрочь лишает меня способности шевелить собачьими мозгами. Это её нежное, хрупкое и легкое тепло вырывает меня из процесса яростного соображания и перебирания вариантов. Её дыхание бережно шевелит мою шерсть, от чего под ней бегут мурашки. Я закрываю глаза и, беспечный и безоружный, проваливаюсь в лавину сегодняшней усталости, становясь легким и невесомым, как ее дыхание… До утра.

Ещё один мартовский день начался вполне неплохо — я просыпаюсь на Дининой кровати. Её, правда, уже на месте нет. Из ванны доносится шум воды, а на плите уже вовсю свистит чайник. Тут я, к сожалению, ничем помочь не могу — с газовой плитой я своими неуклюжими лапами управляться никак не научусь. Бегу под дверь ванной комнаты и изрекаю призывной лай.

— Да слышу я, слышу, Джек!

Давай, хватит там возиться, девочка. Выскакивает, наспех накидывая уже на ходу махровый халат на мокрое тело. С нею вместе мимо проносится запах — собачья натура берет своё. Нет, не её запах — душистый медово-пряный искусственный запах мыла. Мчится на кухню, чтобы угомонить, наконец, закипевший чайник. Я вхожу следом и осторожно поднимаю на неё глаза. Возится с завтраком, на меня не смотрит. И хорошо — после вчерашнего я не знаю, как мне себя с ней вести. Боюсь, что все-таки догадается, но в то же время очень этого хочу. Хочу, чтоб она знала. Чтоб читала по глазам. И чувствовала. На какую-то секунду мне вчера показалось, что так и есть, что после этой девушки-змеи она смотрит на меня другими глазами. Но сегодня рассказ подруги на ночных посиделках не останется ничем, кроме занятного пьяного бреда, не сулящего мне никакой новой развязки.

Уже много лет привычное чувство безысходной жалости к себе тут же сменяется внутренним бунтом, желанием психануть и всё-таки бороться за свое возвращение. В конце концов, теперь есть Роза — её имя, место работы, а это уже гораздо больше, чем у меня было вчера. Но я ничего не могу. Только Дина. Надо ей как-то намекнуть. Проявить себя. Проявить не собакой, чтобы она поняла, что я особенный, я не животное, не питомец, а личность, человеческая личность!

Вновь поднимаю взгляд… и понимаю, что весь мой план гибнет на корню — я попросту не представляю даже, с чего начать! Дина на какую-то секундочку отвлекается от приготовления еды и ловит мой взгляд, расплываясь в улыбке и попутно жуя что-то, наспех схваченное с тарелки. Но мое сердце тут же полоснуло ледяной волной страха оттого, что моя принцесса может догадаться, что все эти десять лет — долгие десять лет! — рядом с ней был человек. Гулял с ней, подглядывал исподтишка, лизал ее руки, спал на ее кровати… Все это был человек. Нет, я хочу, конечно, чтоб она узнала. Но я боюсь этого. Я стыжусь этого, стыжусь своей человеческой натуры. Собакой все-таки иногда быть удобней — ты безликий, тебя вроде как даже и нет! А человек… Такой же, как она — это уже совсем другая мера ответственности за все эти взгляды, подслушивания, подглядывания. Наверно, пока я боюсь, я все-таки ещё не до конца человек там, внутри себя. Я и вовсе не человек — в два раза дольше я был псом, и половину этого срока — возле неё. Вспоминаю все моменты, которые были бы ой какими неловкими, если бы Дина поняла, что я — человек!

Да уж, если б моя морда была способна иронично усмехнуться, я бы именно это и сделал. Забудь это, пёс! Не сегодня. Сегодня как всегда пройдусь с ней по сонным улицам, потом — в магазин (вернее, я — возле магазина), потом — обычная суббота. Обычная, как раньше, в смысле, если её не испортит этот её парень… Гена, вспомнил.

Уже полдня обречённо наблюдаю Динино грустно-равнодушное выражение лица. Ей скучно, принцесса явно мечтала о другой субботе, не этой домашне-диванно-телевизорной… Ну конечно, Гена! Холёного правильного принца так давно не было, что я уже и позабыл о своем деланном равнодушии и постепенно съехал с той роли, которую зачем-то отчаянно пытался изображать перед Диной.

Лежу на диване и грею ее ноги. Она читает книжку, одной рукой лениво почесывая меня по голове и ушам и приводя мои мысли этим незатейливым движением в блаженный хаос. Если б я только мог улыбаться… От тепла её ладоней тяжелеют веки, но тот факт, что в её душе сейчас нет места такому же блаженному состоянию, конечно же, бередит мне сердце. Я трусь об её стройные ноги, прилагая все возможные усилия, чтобы она забыла причину своей напряженности, и это мне даже отчасти удается — ленная расслабленность вкупе с бессильной грустью берет своё и Дина проваливается в сонное забытье. Спи, принцесса, у тебя надежная и верная охрана.

Лежу рядом и слушаю мягкое аккуратное дыхание. Покой, тихий бережный покой — вот что отражается на её лице, делая его по-весеннему свежим и отдохнувшим. Мою же голову метеоритным дождем пронизывают мысли — одна сумасброднее другой. Дело в том, что я не хочу сдаваться, ищу варианты. Но при таком моем укладе жизни общение с человеческой расой, к сожалению, можно назвать практически односторонним. Безнадежно думать, что Дина каким-то чудом приведет ведьму в дом. Да и опасно это! Выход один — мне надо оказаться на работе у Дины. Но как туда попасть? Кто меня пустит? Да и узнает ли Роза в простой собаке плод своего колдовского труда? Вопросы… Вопросы… Сплошные вопросы. Но если даже не попробовать — никогда ведь не узнаешь. А вдруг…

Завтра еще один день ничегонеделания, значит, бежать надо в понедельник, послезавтра. А как же Дина? Вот это вопрос. Она будет убиваться потерей питомца, я хоть и собака для неё, но все же мы с ней очень близкие друг другу существа. Она мне не простит. Я не хочу её слез. Это будет сумасшедший поступок, если даже не предательство с моей стороны.

Последний мой сумасшедший поступок — круассаны десятилетней давности с ней на лавочке в парке — обернулся долгим затишьем и спокойствием, обуздавшим мою шумную сиротскую натуру. А теперь придется опять вспомнить былые времена, когда ты один, тебе плевать на всех и надо думать лишь о выживании, тупо и расчётливо. Так что прости меня, Дина. Если у твоего питомца всё получится, я обязательно вернусь, честно-честно вернусь, только другой. И подарю тебе настоящую собаку. Пушистую и верную, как я сейчас.

Следующий такой же глупый и скучный день проносится под звездопадом моих мыслей о грядущем понедельнике. Причём чем больше я думаю, тем больше сомневаюсь. Но нет, я всё же сделаю это, хотя как обычно бездонные глаза Дианы, сталкиваясь с бегающим неуверенным взглядом, грозят разбить мой и без того не слишком гениальный план на сотни крошечных осколков. Нет. У меня все получится, и я вернусь. И если не получится, тоже вернусь. Потому что я не могу без её взгляда и невообразимо светлой, слегка грустной улыбки. А значит, я ничего не теряю. Я буду с ней, неважно, в каком качестве, но буду. Эта мысль роняет меня в сладкое ночное забытье, даря волнительно пульсирующему внутри меня предвкушению гениальной или провальной авантюры значительную дозу успокаивающего и усыпляющего зелья, превращая меня если не в человека, то, по крайней мере, в умиротворенное существо, далеко ушедшее от озлобленного мальчишки, которым я когда-то был.

Как глупо! Крах моей идеи убийственной волной захлестывает меня уже здесь, в паре мгновений от цели. Только тут, на проходной её больницы, еще не встретившись глазами, но уже дождавшись и украдкой наблюдая за главной, казалось бы, целью жизни — ведьмой, я чувствую себя полным дураком, понимая, каким чудовищно провальным сейчас окажется моё предприятие. Я попросту не знаю, что делать и как делать, я не способен ни говорить, ни кричать о том, кто я есть под золотистой шкурой дворняги.

Я ни на секунду не соизволил подумать, что же дальше. Вот она передо мной, я даже сам не понял, как оказался так далеко от дома и так близко к цели. Морда все еще ныла из-за того, что ошейник с нее пришлось грубо стаскивать лапами, пока Дина была увлечена вежливой болтовней с бабулей-соседкой, которой тоже спозаранку не спалось и ужасно не терпелось выведать новые подробности личной жизни моей принцессы. Кстати, не попасться бы тут ей на глаза! Никак не удается успокоить дыхание после бешеной гонки за автобусом, которого я выжидал, из-за угла наблюдая, как Дина, заплаканная и расстроенная, мёрзнет на остановке, всё ещё нервно и отчаянно оглядываясь в поисках сбежавшего питомца… Чувствую себя предателем! В тот момент главное было не встретиться с её опустошённым взглядом, который я и так не прощу себе никогда!

Только здесь, неподалеку от стеклянной проходной светлой больницы, я немного перевожу дух, успевая почувствовать себя по-настоящему потерянным и одиноким. Не свободным, как это было когда-то, а именно одиноким! Сердце ноет и неистово колотится о рёбра, но через какие-то стремительные доли мгновения я понимаю, что не от бешеной — пусть и недлинной, всего пять остановок — гонки за автобусом, а оттого, что я вижу, как объект моей долголетней охоты собирается скрыться за прозрачной дверью. Всё складывалось как нельзя удачно — вплоть до настоящего момента. Судорожно соображаю, однако в собачьей голове никак не родится дельная мысль, и я отчаянно кидаюсь в сторону уже скрывшейся в двери Розы, давая и без того гудящим лапам новую безрассудную работу.

Никто и опомниться не успевает, как я проскальзываю внутрь, попадая в другой мир и открывая для себя странные, прохладно-искусственные запахи. Забываю об осторожности и краем сознания надеюсь, что Дина уже на рабочем месте — мне просто некогда давать себе труд думать о том, что сейчас хозяйка меня заметит, иначе я просто утону в своих рваных и бушующих эмоциях! На меня едва успевают оглядываться, а я уже скольжу мимо них всех, проскочив турникет, по гладкому холодному полу, как бык на корриде устремив взгляд только на красные полы ведьминой юбки. Вот она с кем-то здоровается, подходит к лифту… Сердце успевает рухнуть куда-то в бездну, предвидя очередное мгновение моего провала. С момента, как я вошел в этот холодно-металлический мир Дининой работы, проходит несколько секунд, а в моей голове пронеслись годы и тысячелетия, но вдруг всё обрывается резко, в один момент, здесь, у лифта. Сейчас она скроется в нём. Моя гениальная слежка окончена.

Роза внезапно разворачивается ко мне, и я чуть не налетаю на неё. Сам не замечаю, как виновато ёжусь, поджав хвост, под её стрелой пробивающим взглядом. А она напоминает гордое и несказанно довольное собой изваяние, насмешливо и надменно глядя на меня с высоты невидимого нерушимого постамента. Кажется, она каждую секунду знала, что я ищу встречи с ней все эти годы и годы, задыхаюсь, мчась за ней по больничному двору мимо лавок и маленькой часовни, несусь по скользким плитам холла, сгребая в кучу разъехавшиеся лапы…

Наконец меня догоняет вахтёрша, выдергивая из этого навеянного транса и выгоняя из стерильного здания, где не место четырехлапым грязнулям вроде меня. Жалкий мой взгляд становится и вовсе умоляюще-раболепным, и Роза, как бы наигранно сжалившись, изрекает:

— Ну, давай, я сама тебя выведу. Голодный? У меня как раз пирожок с мясом есть. — Извлекает из сумки сверток. Она знала, знала наверняка, что я приду, что я приду сегодня! Ухмылка не слазит с лица, она манит меня едой во двор, разыгрывая крошечный спектакль для вахтёрши в белом халате. Я подчиняюсь, наконец, начав немного соображать и разглядывая вовсе не изменившуюся за годы ведьму. Дина была права, и как к ней только люди идут? Такой взгляд, кажется, заменит и рентген, и ультразвук, рассматривая и нанизывая на холодные стальные нити всю твою подноготную, заканчивая самыми непознанными уголками души!

С волнительной покорностью проследовав за ней обратно из белого здания, терпеливо опускаюсь у её ног. Словно не замечая моей обескураженности, зловещая женщина кормит меня с рук, сидя на скамейке. Ничего общего с бережной Дининой открытой ладонью с круассаном, которой она завоевала меня в один миг.

— Много вас тут таких ходит. Ну, и как же ты меня разыскал-то? — На последней фразе ядовито-властная усмешка обретает налет искренней заинтересованности, и я понимаю, что речь идет не о приблудных псах, а о жертвах ее колдовского урока. Только как вот ответить мне, неспособному на нормальную человеческую речь?

— Не переживай. — Снова бесстыжая ухмылка. — Ты сейчас так распсиховался, что думаешь слишком громко. Одно усилие, и твои мысли услышат даже прохожие. — Ведьма отламывает еще один кусок пирожка. Чего ж не слышат, интересно, тогда? — Прямо «ведьма»! Грубовато, я и обидеться могу. А меня лучше не обижать, хоть это можно было за столько времени усвоить. Просто люди любят давать труд мозгу там, где это бесполезно, зато ленятся сделать над собой усилие там, где это действительно нужно.

Похоже, я зря рассчитывал, что вот я найду её, всю такую раскаивающуюся в своей содеянной магии, и она со слезами на глазах тут же меня расколдует обратно.

— Это не моя магия. Это магия жизни. В твою собачью башку разве ни разу за два десятка лет не пришло, что я — не злая богиня и не бесчинствующий демон, а просто инструмент? Я не расколдовываю. Я и колдовать толком не умею, это все происходит само собой, словно так и задумано.

О, нет. Мое сердце как будто вылетает из грудной клетки и проваливается глубоко под земную кору. Зря? Все это — зря? Я шел только за одним…

— Ну, почему же сразу зря? Вдруг ты поймешь, что за этим превращением есть что-то большее, чем озлобленность, месть, гнев и все остальные «идеалы», которыми ты жил девять лет и продолжал бы жить и дальше?

Этот её нарочито спокойный наставительный тон ранит все больнее. Во мне поднимается настоящий неукротимый торнадо, я действительно боюсь сорваться и все испортить. Откуда ей знать, что я бы вырос злым и плохим… Все должно было быть не так, совсем не так.

— А с чего это вдруг «не так», когда твоя мелкая, беснующаяся, злобная жизнь не грозила вырасти ни во что стоящее? Ты стал бы убийцей, воришкой, бандитом… Ты хотел для себя такого будущего? Ты и сейчас думаешь, что так было бы лучше? Чтобы мы никогда не встретились? Чтобы этого с тобой не случилось?

Такие рассуждения ставят меня в тупик, потому что в эту сторону я и правда никогда не думал. Я глотаю не жуя остатки пирога и понуро опускаю уши. Торнадо в душе умеривает свою первобытную силу, но раздражение от её вольного распоряжения моей судьбой всё растёт.

— Да говорю же, все случается не по моей воле. Вернее, не по одной лишь моей воле. Я — лишь инструмент. Хватит злиться, есть ведь, наверное, еще что-то, что ты хотел бы от меня узнать. Ну, так спрашивай. Ты бы порадовался, что хоть можешь впервые за столько лет поговорить полноценно с человеком, кто тебя слышит!

Какая самоуверенная! Нет, не впервые. И не ты! Вот с Диной разговоры всегда получались долгие и богатые самыми яркими и согревающими эмоциями! Хоть и молчаливые. Дина… Стоп, туда не думать! Сердце на секундочку сжимает стальной кулак, но усилие воли прогоняет беззащитные от ведьмы мысли. Однако уже поздно.

— О, так у тебя завелся достойный собеседник! И не только собеседник, я посмотрю. — Эта хитрая змеиная улыбка просто невыносима! — И что ты готов сделать ради неё? Стать человеком — готов? Точно?

Хм… А я никогда и не думал об этом. На что я готов… Я просто знаю, что у меня теперь есть дом, уют, еда, Дина. Вот и всё.

— Вот оно! Ты всегда думал только о себе. Делал как удобно тебе. Жил как надо тебе. И после всего этого ты тут сидишь, пытаешься скалить зубки и убеждаешь себя, что ты действительно её…

Нет! Вместо этого вырывается отчаянный грозный лай. Оборачиваются прохожие. Я срываюсь с места и делаю круг по двору, но остываю и покорно бреду назад к ведьме.

— Ну нет так нет. — Роза немного сбавляет насмешку и надменность, словно почуяв, что моя точка кипения уже близко, хоть и сделав вид, что разговор продолжается как ни в чем не бывало. — Чтобы стать обратно человеком, не так уж много и надо. Сделай что-то для неё. Или для кого-нибудь другого, это неважно. Приносить тапки в зубах не в счёт. Просто докажи, что ты можешь жить для других. Но перво-наперво реши сам для себя, что ты готов, действительно готов существовать в потерянном обличье. Поступай по-человечески, и будешь человеком, вот и весь секрет. Нет никаких контрзаклятий. Это только в сказках так, и в фильмах. А в жизни ты то, что ты делаешь. Вот и всё.

Полы её юбки вновь трепыхаются красными языками пламени, оставляя меня наедине со всем этим не новым и таким банальным, но нужным для меня знанием. Внезапно я вспоминаю ещё кое-что и бросаюсь за ней. А как же змея?

— Это её история. Я и не думала, что с ней так сделается. Я не решаю за неё, за вас всех не решаю. Я просто говорю, а сбываются эти слова или нет, дело каждого из вас. И того, что у каждого за плечами, какую жизнь они выстроили для себя. Я — инструмент, и в этом тоже, поверь, есть моя собственная трагедия. Но у каждого, и у той змеи тоже, есть шанс вернуться обратно. Дело за ней.

И что же, просто вот так оставить её в чужом обличье? Может, ей как-то помочь…

— Да ты себе помоги. Не думай, что за помощь не приходится платить. До тебя за двадцать лет не дошло, что для того, чтобы быть человеком, нужно всего лишь взять и быть им! Я вот тебе сейчас помогаю, но не думай, что ты за это не отплатишь дорогой монетой. Может, даже жизнью.

Интересно, это сарказм у нее такой или она серьёзно? Ну, и где тут смысл, я-то хочу прожить жизнь человеком.

— Не сдохнуть собакой, вот в чём смысл. Всё, иди отсюда, а то за такие ценные советы и жизнью не расплатишься. Всё получится само. Если не струсишь и будешь поступать, наконец, по-человечески.

Шаг. Шаг. Ещё шаг. И ещё один. Лапы перебирают метры асфальта как-то сами по себе, а я не утруждаю себя мыслями о том, куда вообще бреду. Голова живет своей жизнью, в ней прокручиваются сотни сценариев, как надо было подойти к ведьме и как с ней заговорить. Эх, надо было не трусить, не поджимать хвост… Она говорила, словно была моей хозяйкой, полноправным владельцем. Нет, даже хуже. Дина, моя хозяйка Дина никогда не позволяла себе так со мной обращаться! Чувствую себя униженно-обескураженным, а лапы все куда-то идут, идут…

Наконец ураганы в душе сменяются унылым штилем, и невообразимо гудящие от усталости лапы останавливаются. Я оглядываюсь вокруг в попытке понять, как добраться хоть до какого-нибудь знакомого ориентира. Наконец-то способен здраво подумать о чём-то ещё, кроме сегодняшней встречи. Серые дворы все похожи один на другой, но я смутно помнил, что пошел в нужную сторону от больницы, а значит, сейчас нахожусь где-то на полпути к дому. Ищу знакомую вывеску или подворотню… Ага, вот оно. Маленький магазинчик, где мы с Диной покупаем еду. И высокий тополь рядом знакомо и умиротворяюще шуршит листвой под ещё холодным весенним ветром. Фууух, значит, можно отдохнуть до конца её рабочего дня, привести в порядок мысли и еле шагающие лапы. Я ложусь напротив входа, до подъезда уже просто нет сил брести, и закрываю глаза. Другая сегодняшняя встреча меня точно должна порадовать. Встреча с Диной.

Смутно знакомый пожилой мужчина из соседнего дома в плаще и далеко не новых ботинках, не без труда одолевающий спуск со ступенек магазина — последнее, что выхватил мой взгляд из-под почти уже закрывшихся под собственной тяжестью век.

Сколько я проспал, сразу и непонятно, ведь ни снов, ни мыслей в моей голове не копошилось. Все вернулось через пару мгновений, когда прошло сонное оцепенение и ветер взъерошил шкуру неприветливыми прикосновениями. Я вскакиваю на лапы, которые тут же сигналят о недавней усталости. Тянусь. Замечаю, что хоть ещё и день, но уже сереет, и над вывеской напротив зажглись фонари. Дина. Скоро, уже скоро я тебя увижу. Ощущение стыда за свое вынужденное утреннее бегство мгновенно отодвигает на задний план то, ради чего я так поступил.

Я не просто хромаю, а почти ползу, еле находя живое место на подушечках лап, чтобы криво опереться, не стирая их окончательно в кровь. Героически доползаю до подъезда и ложусь прямо у входа, чтобы не пропустить её. Двадцать минут или полчаса пытаюсь насильно дать моим собачьим мозгам работу и проанализировать все услышанное и усвоенное за сегодня, но думать просто неспособен — и от хаотичных эмоций, и от предвкушения своего возвращения. Ёжусь на ветру, когда безошибочно узнаю, как цокают знакомые каблучки по неровной дорожке. Поднимаю морду… Ну конечно, вот она! Не зарёванная, но видно, что сегодня плакала не раз, хоть и тщательно — и почти умело — скрыла это. Поздно. Наверное, искала меня по микрорайону, прежде чем дойти до подъезда. Дииииина!

Я забываю про свои лапы — это сейчас неважно — и мчусь к ней. Оглушаю лаем, чуть не сбиваю с ног… Вот незадача — поставил пару грязных следов на её светлое пальто, но принцесса и не заметила. Даже с красными глазами она всё равно принцесса, милая и добрая. Моё чувство стыда усиливается, когда по пути к подъезду она треплет меня, обнимает, смеётся в унисон с моим лаем вместо того, чтобы накричать на меня, обругать за бегство, рассердиться… Я не подвёл тебя, я вернулся, Дина!

Ну, рассердись же хоть чуточку! Нет, даже не успев переодеться в домашнюю одежду, принцесса аккуратно смывает грязь с моих стертых лап, щебеча и приговаривая, как она скучала и волновалась. Я млею, меня это размаривает еще сильнее, я ужасно хочу спать. Наконец она отпускает меня и начинает заниматься собой… Может это и имела в виду ведьма — думать первым делом не о себе? Но эта мысль как-то уж очень вяло развивается внутри моей головы, которая уже касается кровати… Я нагло и бессильно плюхаюсь прямо поверх покрывала на Динину постель, в течение одной секунды перед тем, как полностью закроются мои глаза, наслаждаясь ленным танцем теней на стене под убаюкивающее тиканье часов.

Утро. Кажется, вечность, холодная вечность отделяет это утро от вчерашнего, когда меня ломало под диким взглядом ведьмы. Дина не знает. По-прежнему ничего не знает. О давнем непостижимом превращении, о встрече с этой огнём разящей женщиной, о моем визите в больницу, обо всем — ничего не знает. Она знает лишь, что я однажды вдруг сбежал. И вернулся! И даже не сердится. Может, потому что я для нее — лишь обыкновенное безмозглое животное, простая тупая дворняга? Нет, не так. Она все-таки привязана ко мне… Ну, хотя бы немножко.

Я потягиваюсь и вижу рядом на неразобранной смятой кровати Дину. Только теперь замечаю, что лишь несколько минут назад в комнату серыми отблесками вполз холодный рассвет, и принцесса всё ещё спит поверх покрывала в тонком лоснящемся халате. Я осторожно соскальзываю и беру в зубы край пледа, свернутого на диване в гостиной. Попутно смахиваю какой-то пустой пакет… Вот так, теперь тебе теплее. Укрываю Дину, она уютно нежится во сне. Какая она красивая! Дина вообще всё делает красиво… Красиво спешит на работу, второпях озадаченно оглядывая себя в зеркале. Красиво грустит, величественно уронив застывший взгляд на что-то неопределенное. Красиво обедает, не забывая поделиться надкушенным кусочком со своим питомцем-подлизой. Красиво спит, как сейчас, едва заметно улыбаясь и уютно утопая в мягких складках пледа и покрывал…

Я тихонько подползаю и устраиваюсь на прежнее нагретое место. Тепло. И хорошо сейчас ни о чем не думать. Есть много смуты у меня в душе. Но сейчас мне легко не думать. Хочу просто быть здесь и сейчас, в этом моменте моей жизни, на этой кровати. Рядом с принцессой. И неважно, кем я когда-либо буду. Тепло. Рядом с ней тепло. И нет ничего человечнее этого тепла, нашего с ней тепла.

А человеком оказалось быть не так-то просто. Я даже, как выяснилось, и не знаю, что такого особенного в том, чтобы быть человеком. Не бабочкой, не слоном и не собакой — именно человеком. Долго смотрю на людей из окна. Пристально глазею на них на улице, когда Дина выходит со мной ненадолго — я провожу лишь несколько вынужденных минут во дворе, шатаясь на все еще горящих лапах. Что это за зверь такой человек? Что у них в головах творится? Они сами вообще задумываются, каково это быть теми, кто они есть? Глупо претендовать на какую-то особо значимую собачью философию, но начинает казаться, что дело далеко не в оболочке. Хотя, когда рядом Дина, ловлю себя на мысли, что её оболочка меня очень даже привлекает. Хотя, конечно, не только. Она добрая. И абсолютно не разбирается в людях. Ну вот, опять! А как это вообще — разбираться? Видеть, кто добрый, а кто злой? Гена злой. Или просто он меня раздражает. А может, это я злой, а он добрый, поэтому он меня так раздражает? Куда-то не туда меня занесло…

Скучно без Дины. Ушла с Леной на каток. Хотел бы я посмотреть, как Дина катается на коньках! Нет, я, конечно, видел это по телевизору вообще. Но хочу увидеть Дину на льду… Она, наверное, такая как всегда изящная и улыбчивая. Рыжие волосы колышутся, глаза лучистые… Дина… Мне срочно надо сделать что-то человеческое!

На этой мысли я пытаюсь сосредоточиться уже битый день! Спустя неделю Роза кажется явлением из ночного кошмара. Одного из таких, в которых обычно вроде как и особо страшного ничего не происходит, и всё же так зловеще леденит нутро до костей. Слова её засели у меня под кожей. Оказалось, что из того, что делают люди, я только ем, сплю и смотрю телевизор. «Что-то человеческое» кажется чудовищно невыполнимой задачей. Я не знаю, какие эти люди есть там, внутри, под оболочкой, под кожей… По ту сторону их глаз, мыслей, жестов — кто они? Отважные герои или трусливые предатели. Вдохновленные творцы или жестокие разрушители. Теплые и преданные или холодные и равнодушные. Родные и добрые или чужие и злые…

Или все не так?! Они — лишь белые или черные там, в своих сердцах, в своем нутре? Разве так? Я второй час подряд смотрю в окно на этот размеренно копошащийся человеческий муравейник. Один и тот же человек орет на жену и тут же гладит котёнка. Один и тот же подросток бьет младшего братца и тут же радостно бежит навстречу маме. Одна и та же старуха проклинает соседа и тут же кормит голодных птиц. Они не чёрные и не белые. Они не злые и добрые. Они — люди… Они сведут меня с ума!

Суббота проходит в одиночестве, но я не виню за это Дину. Вовремя остался один, чтобы подумать в спокойствии и трезвом уме. Она бы только отвлекала своей улыбкой, своими взглядами, своим запахом… Даже воспоминания о ней мешают сосредоточиться.

Бубнящий ящик мне сегодня поведал о новом понятии. Клаустрофобия! Так вот оно что, вот что происходит со мной последние два десятка моих трудных затянувшихся лет — у меня душевная клаустрофобия! Мне тесно в собачьей шкуре. Я хочу вытянуть ноги (не лапы!), раскинуть руки (не лапы!), может быть (чего греха таить), обнять ими Дину… У меня душевная клаустрофобия, моя безысходная депрессивная душевная клаустрофобия. Хотя какая разница, легче ведь не станет, как это ни назови!

Скрежет в замочной скважине… Дина! Не одна. В дверном проёме появляется шумная и весёлая возмутительница спокойствия — Лена. Конечно, не такая шумная и весёлая, как Наташа… О, а где же у нас Наташа? Нет, за Леной принцесса захлопывает дверь и мимолётом треплет меня по шерсти. Я лижу её ладонь и тыкаюсь носом в колени, мешая и путаясь под ногами в узкой прихожей. Две красавицы продолжают активно болтать, попутно скидывая туфельки и верхнюю одежду. Я подхватываю зубами пальто, неосторожно оброненное Диной. Вернее, тяну зубами край упавшего на меня пальто.

— Ой, прости, Джек! — С хохотом подружки выпутывают питомца из одежды. Сейчас у них, похоже, такое «взрывное» состояние, когда любая мелочь вызывает бурю эмоций и смеха. Причем чем больше участников предстоящих посиделок, тем страшнее реакция. Это, кажется, чисто женское. Это как секта. Сегодня будет неспокойный вечер и я услышу кучу сплетен и светских новостей из хроники жизни больницы. Если, конечно, расслышу что-то из-за смеха.

— Ну и ладно, что уволился, вы же с ним все равно почти не виделись на работе. Он вообще не с тобой на этаже работал.

— Ну и что, хотя бы рядом… Можно было покрасоваться перед ним в буфете или в холле перед работой постоять… — И опять хитрое перемигивание и всплеск смеха. Я вообще не понимаю, что тут весёлого. Я тупая псина, да?

На этот раз я наглею и не торчу под дверью, а плюхаюсь на диван между подружками и кладу морду на Динины колени. Вдруг мои уши сегодня уловят что-то важное. Хотя что я уже могу услышать более дельного, чем тогда? Дина включает музыкальный канал, им, наверное, недостаточно громко от собственного смеха. Да, это всё-таки женская секта. Этого не понять. Но я сегодня — маленькая часть шумных девчоночьих посиделок, отчего чувствую себя довольным и добрым. Дина периодически опускает руку на мою макушку и почёсывает шерсть, усыпляя размеренными движениями. Усыпляя, впрочем, лишь на пару минут — до очередного взрыва смеха. Девушек «понесло», как говорится, в дали сплетен и обсуждений, в которые я и не пытаюсь вникнуть! Прикрываю глаза и млею под рукой моей принцессы.

— Сегодня видела эту… ну, невропатолога эту… Глазами сверкает!

Дина? Мои уши тут же встали по стойке смирно, а сердце железным кулаком забилось об ребра. Ну что еще с этой колдуньей?!

— Да тебе-то что? Вы ж с ней на уровне «здравствуйте-до свидания» общаетесь. Пусть дальше сверкает.

— Сегодня она как поймала меня взглядом в коридоре. Как назло никого не было…

— И что? Что ей надо от тебя, ты ж не по её части работаешь?

— Ну да… Она сказала странную фразу такую… Бред просто, не может быть…

— Что? Говори уже!

— Да ну, бред. Ты только сёрьезно послушай, не смейся, ладно? У меня неделю назад Джек сбежал. Странно это, на него не похоже. — Ну вот, опять говорят, будто меня тут и нет.

— Ну, а она при чём?

— Погулял весь день, вернулся потом, когда я с работы возвращалась. Уставший, потрепанный… А она сегодня мне в коридоре: «Вы бы лучше за питомцем своим следили!»

Сердце у меня сделало за одну секунду пару десятков кувырков и встало обратно на место!

— Это она к чему?

— А я знаю, к чему? Я ей никогда даже не говорила, что у меня собака есть. Значит, она сказала, я остановилась и говорю: «А что с ним не так?» А она мне: «Не о том вы думаете. Достойный человек не сразу ведь, может, выглядит как человек»

Мысли пульсируют в висках, но я и дышать боюсь.

— И что это может значить? Что дальше было?

— А дальше всё! В том-то и дело. Я шла, думала о том, как я зла на Гену, что только вот кажется, замаячил на горизонте достойный человек…

— Так она что, говоришь, на мысли твои ответила? Она что, экстрасенс?

— Знаешь, мне иногда кажется, что «экстрасенс» — самое безобидное, чем ее можно обозвать… Она ходячий рентген. Невропатолог… Да она препарирует все твои мысли за секунду!

Там, под шерстью, я, наверное, покраснел — то ли от неловкости, то ли от гнева. Каких же мне усилий стоило не сбежать, как тогда, а приковать себя к дивану и дослушать разговор!

— Это да. Трудно выносить эту женщину. Ухмыляется всегда, как будто знает о тебе больше, чем ты сам.

— Во, точно. И как это можно всё понимать?

— Не знаю.

Украдкой вглядываюсь в Динино лицо — она упирается взглядом в меня и берет в обе руки мою морду. Стойко держу эти наши взгляды, хотя вижу, как принцесса надеется и в то же время страшится увидеть по ту сторону моих глаз что-то, что бы выдало меня с потрохами. Опустив уши и закрыв глаза, мягко высвобождаю морду, кладу обратно ей на колени и продолжаю млеть под её пальцами, играя роль покорной псины. Голос моей Дины льется нежным звенящим ручейком, повествуя Лене о новых сводках с больничного фронта… Хочется побыть с ней вдвоём. Едва подавляю нетерпение и даже какое-то легкое раздражение от присутствия весёлой подруги. Надеюсь, хотя бы завтра будет наше с принцессой воскресенье.

Я идиот! Всё это время, все годы и дни — я идиот. Тупая я псина, как же я не догадался! А по телевизору еще говорят, что собаки, слоны и дельфины по интеллекту почти как люди. Наверное, мне надо стать не двуногим, а вообще одноклеточным — как же я не догадался! Всё это наше с ней время это было так просто, а я, псина, не догадался…

Наконец-то Лена копается в тесном пространстве коридора. 21:04. Давно ей уже пора сматываться и оставить нам с Диной этот вечер. Я не двигаюсь с дивана, и Дина, небрежно спихнув мою пока еще собачью морду с колен, уходит в коридор проводить соратницу по сплетням. Из прихожей доносятся реплики и смешки — ну да, они ж не наговорились за столько времени! Всё, не время шпионить. Хватит быть тупой псиной. Ну, Дина, держись. Выдохнув и собрав остатки решимости, взгромождаю передние лапы на журнальный столик и цепляю ими вазочку с печеньем. Грохот падающей посудины немного приглушил напольный коврик, но я всё равно замираю, боясь, что она услышала. Нет, девчонки заняты собой и своими мыслями. Ну, а я займусь своим делом. Лапы не сильно помогают, придется зубами. Аккуратно беру печенье по одному и выкладываю на полу. «Д»… Получается! Уж буквы-то я учил давно когда-то! Да и телевизор смотрю, обложки Дининых книг, вывески… Ой! Под правой задней лапой золотистое лакомство разъезжается в крошки. Влетит же мне от Дины, если у меня ничего не выйдет! Не мешкая, продолжаю дальше…

Кривовато, но ничего так получилось. Читаемо. Самое короткое слово, которым я могу заявить о себе этой самой прекрасной представительнице человеческой расы! Четыре таких драгоценных для меня буквы из золотистых сердечек, квадратиков и треугольничков красуются среди крошек на полу нашей с ней гостиной. «ДИНА»! В стороне валяется чудом не разбившаяся вазочка. Я всё-таки молодец, а?

Только бы Лене не вздумалось зайти зачем-то обратно в комнату. Аккуратно выглядываю в прихожую. Ну, когда же ты уже уйдешь, в пальто ведь стоишь? Хочу залаять, потом понимаю, что это глупо — они просто вдвоем заглянут в комнату и всё испортится. Надо запастись этим ненавистным терпением и дождаться, когда моя рыжеволосая принцесса наконец наобщается с подругой. Опять слышу что-то про Гену… Хочу в порыве разметать печенье и стать вновь ничем большим, кроме шаловливой псины, но в сантиметре от первой буквы замираю, глядя на плод своего труда как на невиданное сокровище. Трус! А еще человеком хочешь стать, псина! Будь мужчиной, поборись за нее как можешь в своем обличье! Нервно мечусь по комнате, наворачивая нетерпеливые круги вокруг дивана и букв, оберегая ее сказочное имя от собственных посягательств. Пялюсь на буквы из печенья и после второго круга по комнате понимаю, что слово ее имени я не смог бы разрушить ни в какой буре эмоций. «ДИНА»! Ну, где же ты там, Дина?

Наконец хлопает входная дверь, и внутри у меня что-то огромное делает три кувырка. Дина появляется в двери. Я не могу держать эмоции при себе, подскакиваю к ней, лаю, потом рычу, потом опять лаю и тяну её зубами за рукав к заветному слову из печенья. Моя принцесса смотрит на печенье на полу и не сразу понимает, а потом её выражение лица застывает. Я вижу её страх, чувствую его запах. Дотрагиваюсь мордой до руки и лижу ладонь. Дина выходит из оцепенения и смотрит на меня такими же застывшими и чужими глазами. Не знаю точно, что она чувствует, но не могу требовать от неё ни понимания, ни самообладания. Но я же сам ведь хотел ей как-нибудь сказать, да?

Дина тихо отходит, почти пятится к двери и скрывается в ванной. Я ложусь на ковёр и стерегу ее. Долго. Долго… Из-за эмоций мысли не успевают оформиться во что-то стоящее и мелькают в голове, утомляя и гипнотизируя. Кажется, проваливаюсь в дремоту. Как же ты, Дина моя, слабая маленькая Дина, всё это переживёшь…

Открывшаяся дверь ванной выдергивает из сладкого оцепенения и напряжённое ожидание снова охватывает мои собачьи мозги. Дина скованно и нервно перебирается в комнату. Отшатывается от меня и опять пялится на свое имя на полу. Искусственными, неживыми движениями поднимает с пола вазу. Я боюсь подойти, а она боится поднять на меня взгляд. Беру поводок и покорно кладу у ее ног. Ошарашенная принцесса больше не может меня игнорировать. Идём гулять.

Молчание Дианы меня убивает. Мучаюсь мыслью — а может, я сделал что-нибудь неправильно? Но ведь жизнь — не сценарий. Откуда узнать наверняка и как проверить, как это — правильно? Я дал о себе знать, подал сигнал этой милой представительнице человеческой расы о том, что я тоже имею отношение к людям. Поймёт ли она? Поверит ли когда-нибудь, что такое вообще может быть?

Я ловлю себя на мысли, что с тех пор, как я встретился с Розой в надежде найти ответы, вопросов стало только больше. Зато в жизни появилась цель. Дина в размеренном темпе меряет расстояние от подъезда до магазинчика, ни разу не задержав на мне взгляд дольше, чем на секунду. Я семеню рядом. Лапы по-прежнему еще гудят и противятся быстрой прогулке. Но хозяйка упорно не замечает хромой походки своего любимца. Поводок душит меня, потому что она прямо-таки тянет меня за собой. Тогда я останавливаюсь как вкопанный. Всё. Я больше не могу бежать за ней.

Дина, кажется, даже не сразу замечает, что я остановился. Должно быть, она не смотрит на меня потому, что хочет поверить, что рядом — всего лишь пёс. Который просто звонко лает, подает лапу и умилительно виляет хвостом, как заводная игрушка. Который не знает, как пишется имя хозяйки. И который не смотрит на нее глазами человека. Впрочем, о последнем она, скорее всего, и не догадывается.

Натяжение поводка заставляет Диану резко затормозить и развернуться ко мне. Она смотрит на меня, освобождая лицо от рыжих прядей волос, спутавшихся от еще прохладного, но уже пронизанного весенними запахами ветра. Я знаю, что теперь она не отвертится и будет смотреть мне в глаза. Поднимаю морду, чтобы встретиться взглядами. Она прищуривается, словно хочет рассмотреть каждую ворсинку на моей морде. Вглядывается в мои глаза не больше секунды, затем опускает голову и прячет глаза. Наверное, ей страшно. Как же мне хочется узнать, что там сейчас происходит в её голове! Она напугана, ошарашена, подавлена — по крайней мере, именно такие выводы я могу сделать.

Но я не буду сдаваться на этот раз. Как минимум, потому, что я просто больше не могу бежать за ней в таком быстром темпе. Отвернувшись и не проронив ни слова, Дина собирается продолжить прогулку, как ни в чем не бывало. Я хватаю зубами поводок и рычу. Принцесса разворачивается и снова поневоле упирается взглядом в мои глаза. Я отпускаю кожаный ремешок поводка и коротко и звонко лаю. Дина смотрит сверху вниз, и взгляд её выражает одновременно любопытство и недоверие. Лоб моей принцессы пересекают вертикальные морщинки. Она, похоже, понимает, что я не отступлюсь. Присаживается на корточки и берет мою морду в свои ладони. Это сбивает меня с толку и заставляет мое сердце исполнить мучительно приятный пируэт. Такие маленькие радости всегда обезоруживали меня, а сейчас я совсем растерялся.

— Только не делай вид, что ты всего лишь собака. Ты понимаешь каждое мое слово! — В голосе моей принцессы слышатся странные холодно-стальные нотки. Хочется верить, что её равнодушие — напускное. Я ведь прекрасно вижу, что в её голове идет какая-то своя, неведомая мне борьба. Мы так и продолжаем сидеть друг напротив друга, глядя прямо в глаза. Дина всё ещё держит мою голову в своих нежных ладонях. Ловлю себя на мысли: её лицо сейчас так близко, что уже не весенний ветерок, а дыхание Дины шевелит мою шерсть вокруг глаз и носа. Жадно ловлю её запах, ставший за долгие годы не просто родным, а почти моим собственным.

— Кто ты такой? Кто ты? — Мне нечего ответить тебе, Дина. Смотрю на неё и просто не знаю, что предпринять. Как-то сами собой забылись все эти её Гены, Паши, всё мое прошлое без неё. Всё, что у меня сейчас есть — Дина, эти её рыжие волосы, растрепанные ветром, её зеленые глаза, в которых стоят пока ещё не пролитые слезы, её бережные ладони… Я не знаю, что тебе ответить, Диночка. Я и сам уже, кажется, не знаю, кто я. Не успеваю даже подумать о том, что я делаю. И вдруг начинаю лизать её щеки, тереться носом об её шею, сам не замечаю, как оставляю отпечатки грязных лап на красивой куртке светло-оливкового цвета. В итоге и вовсе валю её своей тяжестью на мощеный тротуар, местами еще не просохший от назойливых дождей, продолжая облизывать ее лицо.

— Ну что ты делаешь, Джек! — Голос моей принцессы звучит сердито, сдавленно и немного хрипло — то ли от неожиданности, то ли от того, что я навалился на неё всем своим весом. Я вынужден отпрянуть и освободить хрупкую Дину от тяжести своего тела. Она встает и безуспешно пытается отряхнуть грязь в тех местах, где перестарались мои лапы. Да уж, не скажу, чтобы удалось этой выходкой разрядить обстановку. Но, по крайней мере, я выдернул девочку из череды переживаний и заставил хоть немного с собой пообщаться, пусть и не очень результативно. А чего я, собственно, жду? Ну, например, даже если она узнает, что я когда-то был человеком и снова хочу им стать, что от этого изменится? Она ведь не сможет сказать «Абракадабра, Джек, давай-ка превращайся обратно!» — и я тут же превращусь. Нет, я снова возвращаюсь к тому, что сказала ведьма: мне срочно нужно сделать что-то человеческое. Самому. Никто за меня это не сделает. Даже Дина.

Эти размышления заняли весь путь до подъезда. Уже у входной двери я ловлю себя на мысли, что между нами нет этой напряженности, от которой даже воздух делается плотнее. Дина ищет ключ по карманам заляпанной мною куртки. А там, за дверью — слово «ДИНА» из печенья, моих рук дело. Вернее, лап. Оно снова напомнит ей о моей непонятной для неё странности. А мне… Ни о чем оно мне не напомнит. Только воздух будет снова плотнее и невыносимее от её непонимания, за которое я не могу её винить.

Сказать, что я горд, польщён, доволен — это ничего не сказать! Дина убрала с пола только одно печенье — то, которое превратилось в крошки под моей лапой. Пол в гостиной стал своеобразным памятником — её милое, красивое и доброе имя так и лежит нетронутым! Солнечные лучи по-весеннему радостного утра словно растопили плотную, до тошноты приторную напряжённость, которую оставил вчерашний день. Дом теперь сияет невообразимо лучистыми, сочными и радостными красками, солнце пробивается сквозь светлые занавески, рассеивая по воздуху какую-то ванильную легкость. А золотистые буквы из печенья на полу кажутся гармоничным дополнением к этому чудесному утру, словно они там лежали уже сто лет.

Я сегодня проснулся поздно — Дина уже копошится на кухне. Но я отчего-то вовсе не боюсь её взгляда, не жмусь в угол и не подвергаю себя привычному депрессивному самобичеванию. Выходя из её спальни, я украдкой глянул в зеркало — в тот момент я еще не знал о том, что слово «ДИНА» на полу стало важным дополнением гостиной, но мне показалось, будто шкура моя сияет, переливается красками золотой весны. Наверное, просто солнечные лучи, первые в этом году теплые и по-настоящему весенние, стали поскорее врываться во все окна, возвещая о пробуждении от меланхолии и спячки и окрасив мою шкуру в новые оттенки тепла и доброты. И не только шкуру — солнечный свет словно проник в душу, переродившись там в чудесную песню, в непередаваемую радостную мелодию.

Смотрю на её имя — золотое и яркое, как и сама Дина. Она вся для меня — золотая, сияющая, самая прекрасная. Нетронутое имя в гостиной — это лучшая награда за всё моё ожидание, терпение, преданность. Это словно знак, шедевр искусства, нечто прекрасное, что связывает меня и её. Ну, где же она? Я хочу скорей её увидеть. Сейчас я готов на все, что угодно, переполняющая меня радость полностью вытеснила из сердца страх и нерешительность, которые меня обычно тяготили.

Что-то жарится на сковороде, весело потрескивая и источая аппетитный аромат. Я вбегаю, нет — влетаю в кухню. Дина! Трусь об её ноги, облизываю её ладони, уже успевшие впитать в себя ароматы еды и смешаться с её собственным запахом. Пытаюсь в каждом своем действии выразить нежность и радость, которые переполняют моё сердце и выплескиваются через края.

Боясь быть поваленной на пол, Диана садится на стул и отвечает на мои ласки привычными поглаживаниями шкуры. Я подставляю пушистую шерсть, мне хочется сказать ей: «Эй, смотри, какой я сегодня золотой и блестящий в лучах весны!» Сам не знаю, что со мной творится, но я не уверен, что только весеннее солнце сотворило со мной такие перемены.

— Джек, — привычно протягивает Дина, но потом замолкает, наверное, вспомнив, что я теперь для неё стал существом разумным, по крайней мере, более разумным, чем раньше. Улыбка сползает с её лица, и оно приобретает какое-то обескураженное выражение. Какой-то момент мы сидим глядя друг на друга, пока неловкость не нарушает внезапная трель телефонного звонка. Дина резко вскакивает, выключает огонь под сковородой, хватает телефон и, взмахнув сатиновыми полами лоснящегося халата, вылетает из кухни. Я не успеваю заметить, чьё имя высветилось на экране. Поэтому придется сейчас опять поиграть в шпионов, чтобы разведать, кто же вторгся в наше с принцессой золотое утро.

Странно, но Дина уходит в спальню и закрывает за собой дверь. Ну да, я ж теперь уже не пустое место, а существо разумное. Обычно звонкий голос теперь звучит немного приглушённо, но я всё равно слышу каждое слово — слух-то у меня звериный, тонкий. «Да… Нет, я одна… Нормально… Нет, не обиделась… Ничего страшного, я все понимаю… Особо никаких планов, просто выходной… Ну, с Джеком прогуляюсь… Не против… Когда?… Хорошо, буду ждать твоего звонка… Ну, пока!»

Разговор меня радует не очень — кажется, я знаю, кто звонил. Не прячусь, сижу на пороге гостиной и жду её. Дверь спальни открывается и выходит Дина. Я и правда уже не просто незаметный домашний зверь для неё — Дина дарит мне осмысленный, прямой и долгий взгляд прямо в глаза, потом смущается и отводит глаза в сторону. Принцесса прекрасно знает, что я слышал разговор. Вот только осознает ли, что я понял его? Чтобы пройти обратно на кухню к остывающему завтраку, ей поневоле нужно ко мне приблизиться. Конечно, меня сердит её телефонное шушуканье с соперником, но я не злюсь на неё. Я не могу испытывать ничего, кроме терпения, радости и нежности к ней здесь и сейчас, когда мы стоим на разных порогах одной комнаты друг напротив друга, и нас разделяет её имя, написанное мною на полу. Она смотрит на буквы, и, наконец, приближается ко мне, аккуратно обходя их. Я не могу передать, какие чувства вызывает такое бережное отношение Дины к моему единственному, но такому ёмкому посланию к ней. Глядя на мою принцессу, я чувствую, как моё сердце бьёт крыльями где-то в глубине грудной клетки, словно стремится вырваться оттуда. Дина, ты же специалист по сердцам, ну, поставь, наконец, диагноз и моему тоже! Нет — ты специалист по человеческим сердцам, а моё, увы, собачье.

И всё же ничто не способно внести смятение в наше с принцессой золотое, домашнее, уютное воскресное утро, даже звонок Гены. Я прекрасно понимаю, что я — по прежнему пёс, питомец, домашнее животное и не более того. И знаю, что сегодня вечером у меня в душе будут уже совсем другие чувства, потому что Дину мне придется делить с её холеным парнем. Зачем она ему? В ней столько простоты, наивности, столько жизни! Дина — словно бурный горный ручеёк, а он — такой правильный и величественный, как океан. А кто же я? Комок нервов в золотистой шкуре? И что мне делать, когда придет он? Бездействовать и притворяться живой игрушкой, как раньше? Но ведь для Дины я уже не «как раньше»! Для Дины я теперь буду третьим. Тем самым третьим, который лишний.

Резкий звук в прихожей заставляет меня пулей вылететь из кухни и искать источник шума. Оказывается, пока я был погружен в свои привычные думы, Дина уже оделась и неловким движением задела мой поводок, который шмякнулся с полочки, ударившись карабином об пол. Я быстро поднимаю его зубами и смотрю снизу вверх прямо ей в лицо. Дина с минуту разглядывает меня, чуть наклонив голову набок. В её глазах я читаю интерес, любопытство — как если бы она смотрела на меня впервые. Дина поправляет свои рыжие волосы, золотые, как и сегодняшнее весеннее утро, потом аккуратно берёт поводок и кладет обратно на полочку. Я с непониманием устремляю взгляд на поводок, а Дина тем временем берет ошейник с биркой и натягивает на меня. Берёт ключи и открывает двери. Стою в растерянности и смотрю ей вслед — забыла ведь поводок! Она дарит мне улыбку и мягко поддёргивает за ошейник к выходу.

Интересно… Дина не привыкла нарушать правила. Ни в чём. Поэтому я никогда в своей жизни не появлялся на людных улицах без поводка. Иногда она отпускает меня пробежаться по пустырю. Но сегодня она впервые оставила мой унизительный поводок дома. Я расцениваю это как высшую степень доверия, которая появилась благодаря моему поступку. Хотя… Если бы это и правда было доверие, то всё-таки между нами не было бы той вчерашней натянутой паузы. Впрочем, с чего это вдруг я возомнил, что должен быть причиной всех её безрассудностей?! Эх, да ладно –бегу так, без поводка!

Ничего необычного. Просто идём по улице. Правда, сама улица стала чуточку необычней — теперь она стала весенней. И хотя под ногами (то есть под лапами, конечно) среди островков сухого тротуара то и дело попадаются лужицы, грязь и даже не до конца растаявший снег, стоит только взглянуть вверх, чтобы понять, что деревья, небо и даже само солнце радуются перемене сезона. В голосах птичек слышится надежда и предвкушение тепла. Хотя по шкуре пробегается небольшой ветерок — и становится зябко и неуютно, как будто сама зима, убегая, обернулась и дунула напоследок холодными ледяными порывами. Я со всех ног (лап, лап, непременно лап) мчусь вдоль нашего дома, разворачиваюсь назад и лечу обратно к Дине, в лице которой на секунду угадывается тревога, что питомец не оправдает оказанного доверия и сбежит. Только сейчас, подлетая к принцессе, я соображаю — а ведь она не пристегнула меня на поводок, несмотря на то, что я меньше недели назад нагло свалил на весь день! При этой мысли по моему сердцу снова разлилось то чувство, которое сегодня возникло впервые, когда я увидел ее нетронутое имя на полу.

Я не могу сдержаться и прыгаю на неё со звонким лаем, оставляя следы на куртке. В следующее мгновение соображаю, что будет совсем не дело, если я повалю мою принцессу в грязь. Приходится отпрянуть, убрав свои грязные лапы с её уже измазанной куртки. Дина, кажется, даже и не замечает пятен и следов, оставленных её питомцем. Она улыбается самой лучшей из всех своих улыбок — открытой, лучистой и искренней. В это мгновение она — сама весна. Я покорно подхожу к её ногам и скромно трусь об них, не глядя на хозяйку. Потом позволяю себе снова сорваться с места, и, распугав стайку воробьев и пару соседских котов, повторить свою радостную пробежку еще несколько раз. Дина смотрит на меня и смеётся в ответ на моё щенячье веселье. В этот момент для неё я просто собака — и ничего больше. Как будто не было вчерашнего вечера.

Тихое домашнее воскресенье омрачается неизбежным приближением вечера. И всё же я польщен — уже целый день буквы на полу гордо и дерзко возвещают о моей значимости. Дина их обходит, стараясь в эти моменты не смотреть на меня, чтобы избежать неловкости. Какая еще может быть неловкость, ведь я же — собака? Второй за этот день телефонный звонок застает Дину за неспешными домашними заботами. Судя по репликам, позвонила одна из её подруг. Начав разговор, она роняет взгляд вначале на меня, затем на пол в гостиной. Спохватившись, Дина встаёт с места и снова идёт прятаться от меня в спальне. Я жадно ловлю каждое слово, хотя она старается говорить потише. Я расцениваю это как еще один хороший, просто замечательный знак — я стал обладателем лишних ушей, и от меня пытаются что-то скрыть, а значит — со мной всё-таки считаются. Я уже не пустое место, при котором можно болтать о чем угодно. Диана говорит слишком тихо, и я с трудом улавливаю суть болтовни, хотя некоторые реплики до меня доносятся вполне отчетливо.

«…Да я и сама не знаю, зачем он навязывается… Ну приятно, конечно, что он вообще вспомнил… Нет, мы на улице договаривались встретиться… Домой? Нет, домой я не могу пригласить… Ну, не могу просто сегодня… Нет, не пойдем никуда… Не знаю, как сказать ему… Сказал, что перезвонит вечером… Я вообще никуда сегодня уже выходить не хочу, если честно…»

Она не пригласила своего друга домой, потому что дома у нас — памятник нашему взаимопониманию! Пафосно? Да, ну и пусть! Главное — она боится притронуться к созданному мной имени даже ради своего… хм, а кто он ей, собственно, такой? Сколько он уже не звонил ей? Почти две недели! Да, и Диана не рвётся с ним увидеться! Всё это меня ещё как радует и тешит моё самолюбие.

Ловлю себя на мысли, что потерял нить её телефонного разговора, хотя она продолжает что-то бубнить из-за двери спальни. Да ладно уже, не пытаюсь снова вникнуть в слова и их незатейливый смысл. Вчерашняя выходка уже не кажется такой уж грандиозной. Аккуратно стараюсь лапами не наступить ненароком на оставшееся со вчерашнего дня печенье на полу, обхожу имя Дины и плюхаюсь на диван. За окном начинает сереть, солнце село и небо как будто бы стало ниже и угрюмее. В душу закрадывается смута. Теперь у меня какие-то смешанные чувства. Во-первых, впервые за сегодняшний день ко мне вернулся страх предстоящего вечера. Во-вторых, я все-таки доволен собой, потому что Диана меня принимает не просто за живое существо. Ну, и в третьих, теперь я по-настоящему почувствовал себя охотником, соперником, конкурентом. А Дину — своей добычей. Несостоявшейся добычей. Сегодня у меня снова будут её отнимать.

Разговор умолкает, через время в гостиную вплывает Дина. Не сразу замечает меня на диване. Я поднимаю морду и издаю короткий негромкий лай. Ну, поговори же со мной, девочка! Поговори, кем бы я ни был. Но она как ни в чём не бывало отводит взгляд и направляется в сторону кухни продолжать свои неспешные домашние хлопоты. Не идет прихорашиваться и выбирать наряд, словно ей не хочется понравиться Гене на сегодняшнем свидании. Я опять покорно кладу морду на передние лапы, не мешая и не влезая в её дела. Дина то опасается меня, пытается разгадать мою вчерашнюю выходку, то вновь ведёт себя как ни в чём не бывало, причем это самое «как ни в чём не бывало» исполняется с такой неестественностью, наигранностью, что даже противно.

Наконец телефонный звонок, запланированный, но не долгожданный, в момент прогоняет из моей головы все мысли, оставляя лишь одни инстинкты. И главным моим ощущением становится инстинктивное чувство опасности. Я встаю на четыре лапы у двери, уши торчком, морда вперед — весь мой вид говорит о крайней степени настороженности. «Нет, не заходи, я сама спущусь. Скоро. Жди!» Последняя реплика Дианы повергает меня в смятение — мне придется отпустить её одну, и я даже не смогу присмотреть за принцессой, пока она будет со своим изысканным, но от этого не менее опасным кавалером.

Увидев собравшуюся Дину, я удивляюсь — а где же моя милая красотка-кокетка? Ни каблуков, ни юбки, ни блузки с декольте — сегодня её кавалеру не достанется ничего из того, на что он рассчитывает. Дина фокусирует свой взгляд на моей недоумевающей морде и со сдержанной, можно даже сказать, смущённой улыбкой изрекает: «Это не свидание. Это не то, что ты думаешь». По ее тону абсолютно непонятно, для кого эти слова — то ли для того, чтобы в чём-то убедить себя, то ли для того, чтобы ввергнуть меня в окончательный ступор. Быстро накинув пальто и даже не окинув себя взглядом в зеркале, она выбегает из дома.

Остался один. Мчусь к окну, которое выходит во двор, чтобы хотя бы взглядом проводить мою Дину так далеко, насколько это возможно. Становлюсь передними лапами на подоконник и тяну морду вперёд, чтобы было видно подальше. Окно открыто, и я ощущаю, что воздух, который с утра был теплым и по-весеннему приветливым, стал почти морозным. Как бы не замёрзла моя принцесса!

С высоты третьего этажа не сразу узнаю силуэт Гены, который ждет её в темноте. Только когда Дина выбегает из подъезда в круг, очерченный светом фонаря, Гена выходит из тени навстречу ей. Без цветов, отмечаю я. А между прочим, так долго не звонил ей, мог бы и притащить какой-нибудь букетик. Дина ёжится, её красивые волосы треплет ветер. Скрестив руки на груди, она избегает объятий своего ухажера, чем ввергает в непонимание и у меня, и, очевидно, у него. Их разговор мне, конечно же, не слышен. Но видны их силуэты, жесты, и даже чуточку видны лица в свете фонаря. Дина явно недовольна. А Гена сегодня почему-то без своих напускных манер. Похоже, зовет её куда-то. Принцесса выглядит такой несчастной и слабой. Она не принимает приглашения, отворачивается от своего горе-кавалера. Успеваю подумать, что меня это почему-то даже не радует: Дина огорчена, и мне сейчас не до своих уязвленных симпатий. Ну, иди же от него, иди домой уже, принцесса!

Тусклый свет и ветер, раскачивающий ветви, мешают мне понять наверняка, плачет ли она, но мне кажется, что у нее на глазах слёзы. Я понятия не имею, что Дина хочет сделать с их взаимоотношениями, но кажется, девочка никогда не доверяла ему. А может быть, мне просто так хочется. Ветер дует мне прямо в лицо, нет, в морду! Задувает в глаза, и я пытаюсь сильнее высунуться из окна, что разглядеть и расслышать всё, что творится на улице. Они совсем одни в безлюдном дворе, который, кажется, замер или уснул в воскресный вечерний час. От утренней весенней погоды не осталось и следа, и Дина кутается в куртку, мечтая поскорее уйти. Или мне так только кажется.

Гена жестикулирует, машет руками, повысив тон на мою принцессу. Мне надоело это, я отрывисто лаю несколько раз. Безуспешно, но я охвачен тревогой. Наверное, никогда за весь последний десяток лет мне не было так страшно за неё. Пространство между небом и землей заполнено чем-то средним между туманом и моросящим дождем, и Дина уже, наверное, промокла. Эти весенние мелкие капельки красиво падают на глянцевые от влаги ветви в свете фонаря, но мне недосуг любоваться на них, ведь моя принцесса сейчас не в лучшем расположении духа. Она отступает, делает несколько шагов к подъезду, её догоняет Гена, хватает за запястье. В это время я вижу рядом с кругом света какое-то шевеление, но тень и туман скрывают от меня силуэты. Дина и её бесцеремонный парень не сразу оборачиваются на звук. Теперь я отчётливо вижу, как, не входя в круг света, рядом с ними остановились три мужских силуэта. Слышу разговор, но до меня долетают лишь отдельные слова. Впрочем, этого хватило, чтобы моё сердце стало мчаться с бешеной скоростью!

Один из троих неизвестных выходит на свет и хватает отступающую Дину за руку. Она вскрикивает. Я начинаю истошно лаять, не помня себя от тревоги! Гена раболепно изрекает пару слов, делает несколько шагов назад, а потом пускается со всех ног, оставляя Диану один на один с тремя бандитами, второй из которых уже сгреб в кулак огненную копну её волос. Я лаю, срывая голос, боясь представить, что же им надо от моей принцессы, цинично брошенной этим уродом! А еще, называется, человек!

Страх в одно мгновение ледяным кулаком сжимает сердце. Пока моя Дина кричит и вырывается, я лапами распахиваю открытую створку окна и вскакиваю на подоконник. На какую-то долю секунды задерживаюсь на нём, глядя вниз с третьего этажа. Потом снова веду глазами в ту сторону, где Дина безуспешно пытается вырваться от троих бандитов. Даже не смотрю вниз — взгляд с ужасом устремлён только на мою Дину: так мне кажется, что сделав шаг, я полечу не вниз, а прямо к ней.

Приземлившись в клумбу на землю и по пути поцарапав бока об мокрые ветки, я прихожу в себя после ушиба об землю, оглядываюсь по сторонам. Вот они! Начинаю истошно лаять. Скользя лапами по грязи, несусь к ней, ничего больше не видя на своём пути. Отталкиваюсь от асфальта и одним прыжком валю того, кто держит её за волосы. Слышится крик Дины: наверное, в падении мы оба увлекли за собой и её, больно дернув её огненную копну. Я зубами рву его руку и плечо, не замечая ничего вокруг. На секунду даже теряю бдительность. А зря! Сквозь дождливую морось вижу, как мужская рука мелькает сбоку. Поворачиваюсь, реагируя на движение, которое заметил боковым зрением. Дина пытается встать, опираясь на ствол дерева. Но эти трое её уже и не замечают. Внезапно чувствую резкую боль в левом боку. Метнувшись к источ

...

Ұқсас кітаптар

Григорий Родственников, Марина Удальцова, Вячеслав Слесарев, Александр Быков, Виктория Пшеничная, Виктор БровковСеребряная пуля. Антология авантюрного рассказа

18+

Анна Лазарева, Григорий Родственников, Николай Лебедев, Роман Морозов, Марина Удальцова, Екатерина Белозерова, Татьяна Шумная, Светлана Лёвкина, Вячеслав Слесарев, Александр Огурцов, Арсений БарановПристань звездного скитальца

18+

автордың кітабын онлайн тегін оқу Собачья шкураМарина Удальцова

Марина Удальцова

Собачья шкура

Оглавление

Ұқсас кітаптар

автордың кітабын онлайн тегін оқу Собачья шкура
Марина Удальцова