Алексей Карпов

Княгиня Ольга

Научное предисловие
доктора исторических наук К.А. Аверьянова

Приложения
Константин Багрянородный
«О церемониях. Второй прием Ольги Русской»
С.М. Соловьев
«История России с древнейших времен»

Под общей редакцией В.Р. Мединского

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 94(47)′′09′′

ББК 63.3(2)41

К26

Изображение на обложке: репродукция гравюры «Ольга Св.»,
Исторический альбом тысячелетия России: портреты Царского дома Земли Русской с 862‒1862 г., 1875 г.

Автор:

Карпов А.Ю., историк, член Союза писателей России.

Княгиня Ольга — одна из выдающихся женщин в истории России. Книга А.Ю. Карпова посвящена личности и деятельности великой правительницы: от ранних лет, когда она стала супругой, а затем вдовой князя Игоря, до ее регентства в детские и юные годы князя Святослава Игоревича.

Автор погружает читателя в политические и культурные реалии Древней Руси, описывая внутренние конфликты и стратегические решения, которые сделали Ольгу символом мудрости и силы. Особое внимание уделяется ее реформам, дипломатическим усилиям и духовному наследию, которое она оставила после себя.

В дополнение к изданию публикуются приложения: фрагмент фундаментального труда С.М. Соловьева «История России с древнейших времен», а также сборник описаний церемониального протокола Константина Багрянородного — императора Византии, принимавшего княгиню Ольгу в Константинополе.

Проект «Собиратели Земли Русской» реализуется Российским военно-историческим обществом при поддержке партии «Единая Россия».

УДК 94(47)′′09′′

ББК 63.3(2)41

© Карпов А.Ю., 2024

© Российское военно-историческое общество, 2024

© Оформление. ООО «Проспект», 2024

ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!

Мы с Вами живем в стране, протянувшейся от Тихого океана до Балтийского моря, от льдов Арктики до субтропиков Черного моря. На этих необозримых пространствах текут полноводные реки, высятся горные хребты, широко раскинулись поля, степи, долины и тысячи километров бескрайнего моря тайги.

Это — Россия, самая большая страна на Земле, наша прекрасная Родина.

Выдающиеся руководители более чем тысячелетнего русского государства — великие князья, цари и императоры — будучи абсолютно разными по образу мышления и стилю правления, вошли в историю как «собиратели Земли Русской». И это не случайно. История России — это история собирания земель. Это не история завоеваний.

Родившись на открытых равнинных пространствах, русское государство не имело естественной географической защиты. Расширение его границ стало единственной возможностью сохранения и развития нашей цивилизации.

Русь издревле становилась объектом опустошающих вторжений. Бывали времена, когда значительные территории исторической России оказывались под властью чужеземных захватчиков.

Восстановление исторической справедливости, воссоединение в границах единой страны оставалось и по сей день остается нашей подлинной национальной идеей. Этой идеей были проникнуты и миллионы простых людей, и те, кто вершил политику государства. Это объединяло и продолжает объе­динять всех.

И, конечно, одного ума, прозорливости и воли правителей для формирования на протяжении многих веков русского государства как евразийской общности народов было недостаточно. Немалая заслуга в этом принадлежит нашим предкам — выдающимся государственным деятелям, офицерам, дипломатам, деятелям культуры, а также миллионам, сотням миллионов простых тружеников. Их стойкость, мужество, предприимчивость, личная инициатива и есть исторический фундамент, уникальный генетический код российского народа. Их самоотверженным трудом, силой духа и твердостью характера строились дороги и города, двигался научно-технический прогресс, развивалась культура, защищались от иноземных вторжений границы.

Многократно предпринимались попытки остановить рост русского государства, подчинить и разрушить его. Но наш народ во все времена умел собраться и дать отпор захватчикам. В народной памяти навсегда останутся Ледовое побоище и Куликовская битва, Полтава, Бородино и Сталинград — символы несокрушимого мужества наших воинов при защите своего Отечества.

Народная память хранит имена тех, кто своими ратными подвигами, трудами и походами расширял и защищал просторы родной земли. О них и рассказывает это многотомное издание.

В. Мединский, Б. Грызлов

КТО ОНА, КНЯГИНЯ ОЛЬГА?

Основная трудность, с которой сталкиваются историки Древней Руси, — крайне малое число источников. «Повесть временных лет», из которой мы черпаем основные сведения по истории тех времен, упоминает Ольгу всего в девяти погодных статьях. Не следует забывать и о другой сложности, подстерегающей исследователя: все данные о киевской княгине, жившей в X веке, дошли до нас в летописи, составленной в начале XII века. При этом ее сохранившиеся списки датируются XIV (Лаврентьевский) и XV (Ипатьевский) столетиями.

Но и это еще не все. Как установил академик А. А. Шахматов, «Повесть временных лет» многослойна и имеет несколько стадий формирования. Сравнивая ее текст по Лаврентьевскому и Ипатьевскому спискам, исследователь обнаружил логические нестыковки, вставки, разрывающие связное изложение. Это, по мысли ученого, является свидетельством существования гипотетической первой русской летописи, составленной в 1039 году при Киевской митрополичьей кафедре. Ее он назвал «Древнейшим сводом». В 1070-х годах его продолжил и дополнил монах Никон, один из основателей Киево-Печерского монастыря. В свою очередь летописный свод Никона, дополненный описанием событий до 1093 года включительно, лег в основу «Начального свода», составленного, по предположению А. А. Шахматова, в 1093–1095 годах игуменом Киево-Печерского монастыря Иоанном. А уже Нестором в той же обители в 1110–1113 годах была составлена первая — несохранившаяся — редакция «Повести временных лет». Затем, согласно исследователю, «Повесть временных лет» была переработана игуменом Выдубицкого монастыря Сильвестром, в результате чего возникает ее вторая редакция, отразившаяся в Лаврентьевской летописи, и чуть позже, по поручению новгородского князя Мстислава Владимировича, была составлена третья редакция, сохранившаяся в тексте Ипатьевской летописи.

Несомненно, что каждый из редакторов и переписчиков что-то добавлял к трудам своих предшественников, и в итоге летописные сведения об Ольге настолько украшены легендами, что порой в них трудно указать границу, где кончается вымысел и начинается историческая правда. Если же к этому добавить труды историков, то получится, что о жизни княгини мы узнаем из пятых — шестых рук.

Тем не менее попробуем разобраться. Первый раз Начальная летопись называет ее имя под 903 годом, когда правивший в то время на Руси князь Олег привел сыну Рюрика Игорю жену, именем Ольга: «В лето 6411. Игореви же възрастъшю, и хожаше по Олзе и слушаша его, и приведоша ему жену от Пьскова, именем Олгу»1. Новгородский летописец сообщает об этом чуть подробнее: «Приведе себе жену от Плескова, именемъ Олгу, и бе мудра и смыслена, от нея же родися сын Святославъ»2.

Сколько лет было Ольге в момент замужества? Составленная в XVI веке. Степенная книга утверждала, что Ольга скончалась в возрасте около 80 лет (в супружестве с Игорем 42 года и во вдовстве 25 лет)3, что относит дату ее рождения к концу IX века. Не противоречит этому показание позднего «Архангелогородского летописца», уточняющего, что на момент брака Ольге было 10 лет («Оженижеся во Пскове, понят за себя Ольгу 10-ти лет, бе бо красна велми и мудра»4). На основании этого Н. М. Карамзин высчитал, что она родилась в 893 году.

Древняя Русь конца IX — X в. Карта д. и. н. С. Н. Темушева (Беларусь, Минск, Белорусский государственный университет)

Но верна ли эта дата? Ипатьевский список Начальной летописи сообщает, что сын Ольги Святослав родился в 942 году («в се же лето родися Святослав оу Игоря»5). Исходя из того, что Ольге в момент рождения сына должно было исполниться 49 лет, это просто невозможно.

Поскольку в более раннем Лаврентьевском списке дата рождения Святослава не указана, историки решили «сделать» сына Ольги более взрослым. Дело в том, что после гибели Игоря формальным главой Древней Руси стал Святослав. И хотя он был слишком мал, древняя традиция требовала личного участия правителя в бою. В соответствии с ней, когда в 946 году Ольга пошла вой­ной на древлян, ее сын, сидя на коне, должен был бросить в противника копьем. Оно пролетело между ушей коня и ударило того по ногам. Тем не менее воевода Свенельд, увидев это, произнес: «Князь уже почалъ; потягнете, дружина, по князе»6. На основании данного известия исследователи предположили, что Святославу на тот момент исполнилось уже шесть — восемь лет. Правда, эта попытка особо увеличить возраст юного княжича не помогла, так как на момент рождения сына Ольге должно было бы быть не менее 45 лет.

Неудивительно, что в энциклопедиях можно наблюдать разнобой в датах рождения Ольги. Самый авторитетный из дореволюционных «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона обходит этот вопрос, указывая лишь на упоминание летописью, что в 903 году Олег привел Игорю жену, именем Ольга7. «Большая российская энциклопедия» не признает летописную дату брака Ольги (903) «сколько-нибудь вероятной, ни даже правдоподобной» и сдвигает ее «ближе к 930–940-м гг.»8. Изданная чуть позже «Православная энциклопедия» говорит о рождении Ольги около 920 года, а брак с Игорем относит к 30-м годам X века, «скорее всего, ближе к концу десятилетия»9.

Киев X в. Карта д. и. н. С. Н. Темушева (Беларусь, Минск, Белорусский государственный университет)

Попытаемся выдвинуть свою версию появления 903 года в летописи. При уже первом знакомстве с «Повестью временных лет» в глаза бросается, что целый ряд календарных дат летописец оставляет пустыми, указывая только год. Отсюда выскажем предположение, что первоначальная основа Начальной летописи не имела хронологической сетки, а представляла собой рассказ без расстановки дат. Косвенно это подтверждается тем, что Новгородская первая летопись младшего извода, которая, как считается, содержит в наиболее неизменном виде сведения из «Начального свода» конца XI века, оставляет сообщение о женитьбе Игоря на Ольге недатированным.

Разбивка первоначального текста летописи на годовые статьи, судя по всему, произошла в тот момент, когда Нестор попытался соотнести русскую историю с византийскими хрониками. Об этом он сам говорит под 852 годом: «наченшю Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля. О семъ бо уведахомъ, яко при семъ цари приходиша Русь на Царьгородъ, яко же пишется в летописаньи гречестемъ. Тем же отселе почнем и числа положимъ». Но эти подсчеты оказались не слишком удачными, что видно из последующего текста: «от Христова рождества до Коньстянтина лет 318; от Констянтина же до Михаила сего лет 542. А от перваго лета Михаилова до перваго лета Олгова, рускаго князя лет 29»10. Несложный подсчет (318 + 542 + 29) показывает, что Олег начал княжить в 889 году, тогда как по Начальной летописи это произошло в 879 году11. Тем самым оказывается, что подсчеты Нестора отстают от действительных дат на 10 лет. Если это так, то брак Ольги и Игоря следует отнести к 913 году (903 + 10). Учитывая же 10-летний возраст невесты, приходим к выводу, что 903 год — дата рождения Ольги.

Неизвестный гравер. Княгиня Ольга. Конец XIX в.

С учетом этого возникает вариант с рождением Свято­слава, когда Ольге исполнилось 39 лет. Историки, рассуждая о возрасте Ольги в момент появления сына, как-то забывали уточнить, что до его рождения у княгини могли быть другие дети, скончавшиеся в младенчестве. Подобные примеры известны. Так, у Софьи Витовтовны, жены великого московского князя Василия I, последовательно рождались сыновья Юрий, Иван, Даниил и Семен в ее возрасте соответственно 24, 26, 30 и 34 года, но рано скончавшиеся. И только в 44 года она родила мужу наследника — будущего великого князя Василия II Темного. Судя по всему, у Ольги могла быть подобная ситуация, а имена ее умерших в младенчестве детей в Начальную летопись просто не попали.

Такая же путаница обнаруживается при определении возраста мужа Ольги — Игоря. Согласно обычаю, на Руси мужчину считали окончательно взрослым, когда он женился. В Древней Руси брачный возраст юношей обычно наступал с 15 лет, а девушек — с 12. Точная дата рождения Игоря неизвестна, но если предположить, что он появился на свет за год до смерти в 879 году своего отца Рюрика, то на момент женитьбы ему должно было быть не менее 25 лет, что, по тогдашним меркам, крайне поздно. Если же наше предположение об «отставании» Начальной летописи от действительной хронологии верно, то Игорю на момент женитьбы было 15 лет.

Как уже говорилось, новгородский летописец отметил, что Ольга происходила из Пскова. Сомневаться в этом нет причин, хотя, ради справедливости, укажем, что выдвигались и иные версии. В Ипатьевском списке Начальной летописи под 903 годом вместо Пскова указан «Плесков» («приведоша ему жену от Плескова именем Ольгу»12). Это дало основание выдвинуть версию о болгарском происхождении Ольги. Поводом для нее стало обнаружение в конце XIX века архимандритом Леонидом при разборе архива графа А. С. Уварова рукописного сборника второй половины XV века, получившего название «Нового Владимирского летописца» и представляющего поздний список «Повести временных лет». В нем говорится, что Олег женил Игоря в Болгарии: «Игоря же ожени [Ѻльгъ] въ Българехъ, поятъ же за него княжну Ѻлгу». При такой трактовке в летописном топониме Плесков опознается не Псков, а Плиска — болгарская столица того времени. Названия обоих городов в древнеславянской транскрипции действительно совпадают, что могло стать причиной ошибки автора «Нового Владимирского летописца», поскольку в его время написание Плесков для обозначения Пскова давно вышло из употребления, а сам он пытался понять отношение сына Ольги Святослава к Болгарии, говорившего матери и своим боярам: «Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Перея­славци на Дунаи, яко то есть середа земли моей»13.

«Новое» слово в происхождении Ольги встречается в современной украинской историографии, пытающейся отрицать любую связь Древней Руси с современной Россией. В этом плане показательны утверждения львовского историка И. Мицько, что Ольга родилась якобы в Плеснеске на Волыни14. Оставляем их без комментариев.

Гораздо более сложным является вопрос о происхождении Ольги. В ее житии, написанном в середине XVI века духовником Ивана Грозного протопопом Сильвестром, утверждалось, что она якобы являлась поселянкой из села Выбуты, расположенного на реке Великой в 12 км выше Пскова, и была простой перевозчицей на реке, где и познакомилась с Игорем.

Другие, наоборот, утверждали, что она происходила из рода прежних славянских князей и была дочерью (а чаще правнучкой) Гостомысла. Судя по не дошедшей до нас ­Иоаки­мовской летописи (в пересказе историка XVIII века В. Н. Татищева), славянское ее имя было Прекраса, и лишь после брака Ольги с Игорем Олег назвал ее привычным нам именем15.

Поскольку имя Ольга есть славянизированная форма скандинавского имени Хельга, это дало основание третьим утверждать, что родители Ольги, имена которых не сохранились, были «языка варяжского».

Общие правила источниковедения советуют при разногласиях источников опираться на сведения более ранних из них. Типографская летопись конца XV века после известия о женитьбе передает, что Ольга была дочерью Олега: «Нецыи же глаголютъ, яко Олгова дчи бе Олга». Это также было повторено Пискаревским летописцем XVII века16.

Но кем тогда являлся Олег? Начальная летопись сообщает, что Рюрик, умирая в 879 году, «предасть княжение свое Олгови, от рода ему суща, въдавъ ему сынъ свой на руце, Игоря, бе бо детескъ вельми»17. В. Н. Татищев, со ссылкой на Иоакимовскую летопись, полагал Олега шурином — братом жены Рюрика, которую называл Ефандой18. При этом Новгородская первая летопись именует Олега не князем, а воеводой Игоря19.

Целый ряд исследователей, не в силах разобраться в этом клубке противоречий, признавая за Олегом княжеский титул, полагал, что прямые родственные связи Рюрика и Игоря — историографическая легенда. В частности, по мнению О. В. Творогова (1928–2015), регентство Олега представляется безусловным историческим мифом, а в действительности на Руси правили последовательно три «вполне самостоятельных князя»: Рюрик, Олег и Игорь20.

Между тем разгадка вопроса о статусе Олега оказывается чрезвычайно простой. Для этого следует вспомнить о том, что русское право вплоть до эпохи Петра I содержало понятие о родовых земельных владениях.

Родовые земли («вотчина», «дедина») представляли собой древнейшую форму землевладения, которая была свой­ственна не только Древней Руси, но и другим странам на начальном этапе их истории. Главной ее чертой являлось осознание принадлежности земли всем членам проживавшего на ней рода, а не только его главе. При этом последний не имел права свободного распоряжения родовыми владениями, доставшимися ему вместе с родичами от предков, в отличие от благоприобретенных, то есть полученных владельцем единолично, которыми тот мог распоряжаться самостоятельно.

Подробное рассмотрение юридического статуса родовых владений увело бы нас далеко в сторону. Укажем здесь на самое главное. На протяжении столетий он менялся. Первоначально отчуждение родового имущества полностью запрещалось, затем допускалось в случае крайней нужды, с согласия всех родичей, имеющих право наследования, и, наконец, дозволялось, но с правом родового выкупа.

«Сказание о призвании варягов», помещенное в «Повести временных лет», рассказывает о призвании на Русь (имеется в виду Северная Русь) трех братьев: Рюрика, Синеуса и Трувора, подтверждает факт того, что полученные ими земли являлись именно родовой собственностью, когда указывает, что «изъбрашася 3 братья с роды своими»21.

Данной ситуации полностью соответствовал древнейший «лествичный» порядок наследования, хорошо известный и многократно описанный историками. Он заключался в том, что княжеские владения составляли общее достоя­ние княжеского рода, и держался на очереди старшинства, когда они переходили по наследству не по привычной для нас прямой линии, а по ломаной — от старшего брата к младшему, от младшего дяди к старшему племяннику и т. д. Как отмечал в своем «Курсе русской истории» (лекция XIX) В. О. Ключевский, «князь не мог передавать своей волости по личному распоряжению даже своему сыну, если она не следовала ему по очереди старшинства»22.

После смерти Рюрика и его братьев единственным наследником их владений становился Игорь. Но поскольку он был малолетним, требовался регент, связанный с ним если не прямым родством, то отношениями свой­ства. Именно таковым являлся Олег — по В. Н. Татищеву, брат жены Рюрика и соответственно матери Игоря. Подобные примеры известны. Великий московский князь Василий I в 1417 году, когда его сыну Василию (будущему Темному) еще не исполнилось трех лет, в качестве регента в своем завещании называл отца своей жены великого литовского князя Витовта: «А приказываю сына своего, князя Василья, и свою княгиню, и свои дети своему брату и тъстю великому князю Витовту». При этом данная формулировка полностью была повторена им в 1423 году в новом завещании23.

Традиция составления завещаний, идущая из глубокой древности, требовала обязательного выделения доли наследства вдове (так называемой «опричнины»). Можно полагать, что так поступил и Рюрик, отдавший своей жене часть владений. В этой связи надо по-новому взглянуть на замечание В. Н. Татищева, что «Олег же приведе Игорю жену от Изборска»24. Отсюда можно предположить не случайным упоминание Изборска, когда-то принадлежавшего брату Рюрика Синеусу, а затем, очевидно, доставшегося вдове Рюрика. Вполне вероятно, что здесь прошли детские годы Ольги.

Олег, будучи опекуном Игоря, мог не опасаться за устойчивость своего положения. Однако время играло не в его пользу. Княжич подрастал, на повестке дня рано или поздно должен был появиться вопрос о его женитьбе, автоматически выдвигавшей на первые роли родичей со стороны будущей жены. К тому же, женившись и став совершеннолетним, Игорь получал все права на владения Рюрика, которыми управлял его опекун.

Чтобы сохранить свою роль и в дальнейшем, Олег разработал довольно хитрую комбинацию: в 882 году (по хронологии Начальной летописи), собрав «воя многи, варяги, чюдь, словени, мерю, весь, кривичи», захватил Киев, сделав его столицей своих личных владений25, а позднее выдал замуж свою дочь за Игоря.

Судя по Начальной летописи, план удался и Игорь продолжал подчиняться Олегу и после того, как женился. И только через десять лет, под 913 годом, уже после кончины Олега, «Повесть временных лет» отметила: «Поча княжити Игорь по Олзе»26.

При этом укажем на одну странность. Если киевский автор «Повести временных лет» полагал, что Игорь продолжал подчиняться Олегу до смерти последнего, то Новгородская первая летопись, наоборот, считала, что Игорь был вполне самостоятельным правителем уже с момента захвата Киева в 882 году: «И седе Игорь, княжа, в Кыеве... Сеи же Игорь нача грады ставити, и дани устави... И пакы приведе себе жену от Плескова, именемъ Олгу»27. Позднейшая Никоновская летопись попыталась совместить показания Нестора и новгородского летописания. Процитировав из «Повести временных лет» известие о женитьбе Игоря, она под этим годом сообщила о сборе Игорем и Олегом вой­ска и кораблей28.

Историки сломали массу копий, пытаясь объяснить приведенные выше факты, но так и не пришли к какому-то одному выводу. Разгадку дает написанное между 948 и 952 годами (то есть при жизни Ольги) сочинение византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей», в котором кроме Руси он упоминает еще и Внешнюю Русь29.

Если под первой следует понимать Киев и завоеванные Олегом владения (косвенно это подтверждает Начальная летопись: «И седе Олегъ княжа въ Киеве, и рече Олегъ: “Се буди мати градомъ русьскимъ”. И беша у него варязи и словени и прочи, прозвашася русью»30), то под последней следует понимать северные владения, принадлежавшие Рюрику и затем его сыну Игорю. Понятно, что киевский летописец подчеркивал первенство Олега, а новгородский — Игоря.

Древняя Русь этого времени представляла собой конгломерат отдельных земель, связанных между собой личными отношениями Олега, названного в договоре 912 года с греками «великим князем руским» и остальных «иже суть под рукою его, светлых и великих князь, и его великих бояръ», и обязанностью последних платить Олегу дань31. Из Начальной летописи известен размер дани, выплачиваемой Новгородом: «гривенъ 300 на лето»32.

При этом данные связи были крайне неустойчивыми. В этом плане характерен пример с древлянами, которые сразу после смерти Олега отказались выплачивать дань Киеву: «И деревляне затворишася от Игоря по Олгове смерти», следствием чего стал поход Игоря: «Иде Игорь на деревляны, и победивъ а, и возложи на ня дань болши Олговы»33.

Дань обычно собиралась во время полюдья, представлявшего объезд подвластных владений, во время которого нередко возникала вероятность различного рода злоупотреб­лений: избыточного требования припасов для собиравших доходы, излишнего усердия при выколачивании недоимок или просто грабежа того, что плохо лежит. Именно это вызвало гибель Игоря во время полюдья в Древлянской земле, когда он решил взять силой дань сверх установленных размеров.

Считается, что, будучи женой Игоря, Ольга ничем себя не проявила и полностью заслонена фигурой мужа. Но это далеко не так. Для заключения нового договора с греками в Константинополь в 945 году прибыли послы из Руси: сначала назван посол от «великаго князя рускаго» Игоря, затем от его сына Святослава, а на третьем месте значится посол «Ольги княгини»34.

После смерти Игоря «Повесть временных лет» помещает обширный рассказ о мести Ольги древлянам35. Подробности роднят сказания об Ольге с норвежскими сагами, и сейчас трудно разобраться, где в этом повествовании правда, а где преувеличения, свой­ственные устным рассказам. Единственное, что абсолютно достоверно, — то, что смерть Игоря не прошла даром для его жены. Понимая, что будущие подобные восстания можно предупредить только четким установлением размеров собираемой дани, она прошла по всей Древлянской земле, «уставляющи уставы и уроки». Отправившись на следующий год к Новгороду, она и здесь «устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани»36.

Историки за этими мерами прочно закрепили название «реформ княгини Ольги». Правда, при этом их суть не вполне выяснена. Как указывал один из исследователей, распространенное представление, что Ольга, упразднив полюдье, организовала сеть погостов — пунктов, куда свозились дани, весьма уязвимо, так как этимология термина «погост» (место, связанное с «гощением») показывает, что он возник именно из практики полюдья (то есть собственно «гощения»)37.

Древняя Русь. Месть княгини Ольги древлянам. Оригинальный рисунок Н. Д. Дмитриева-Оренбургского. Гравировал В. Зейпель. Журнал «Всемирная иллюстрация». 1892

Ответ дает археология. «Повесть временных лет» под 862 годом называет первые русские города: Новгород, Ростов, Белоозеро, Муром и т. д.38 Именно эта дата считается временем их первого упоминания. Но каково же было удивление археологов, когда они, несмотря на тщательные и систематические поиски, не смогли обнаружить в указанных городах культурных слоев IX века. К примеру, Новгород начинает заселяться лишь с середины X века, а по данным дендрохронологии, древнейшая из новгородских построек, исследованная археологами, датируется 953 годом. Ту же картину видим и в Ростове: город со свой­ственными ему особенностями начинает складываться не ранее середины X века, а наиболее ранняя из имеющихся дендрохронологических дат — 963 год. Именно в этом году сруб­лено дерево, из которого была сделана обнаруженная колода. Тем самым перед исследователями встала необъяснимая загадка: хотя эти города упоминаются летописцем уже в IX веке, физических следов их существования так и не было найдено.

Объяснений по этому поводу выдвигалась масса, вплоть до объявления Рюрика и его братьев легендарными фигурами и плодом вымысла автора Начальной летописи. Разгадка этого парадокса оказалась связанной с полюдьем. Применительно к IX–X векам подобные объезды осуществлялись, как правило, по рекам. Константин Багрянородный оставил описание такого полюдья киевских князей, продолжавшегося всю зиму (с ноября по апрель), — его он назвал «кружением»39. Места остановок во время полюдья располагались в зависимости от дальнейшего следования княжеской дружины. Понятно, что, когда дружинники князя находились всего несколько дней в году на подобных стоянках, археологам найти следы их кратковременного пребывания зачастую не представляется возможным.

Если до Ольги полюдье представляло собой по сути полувоенный ежегодный набег киевских князей, от которого жители вынуждены были откупаться данью, то в результате ее реформ на местах появляется княжеская администрация, осуществлявшая не только сбор дани, но и функции управления — суда, решения местных нужд и т. д. Понятно, что княжескому наместнику надо было где-то жить, и следы его пребывания фиксируются археологами.

При этом погосты становятся центрами близлежащей округи: вместе с наместником сюда приезжают купцы — «гости», снабжавшие жителей необходимыми припасами. Сбор дани начинает проводиться более регулярно, два-три раза в год — за неделю и после больших церковных праздников (Рождество, Пасха, Петров день). С принятием христианства здесь возникают церкви и при них кладбища (не случайно в современном русском языке одно из значений слова «погост» — «кладбище»).

«Повесть временных лет» оставляет незаполненными последующие несколько лет правления Ольги. Но нет сомнений, что на эти годы приходится активная деятельность княгини по обустройству страны. Так, по некоторым источникам известно, что благодаря усилиям Ольги была в значительной мере укреплена псковская крепость.

Но одним из важнейших событий в эти годы стало для Ольги принятие христианства, к которому она пришла, вероятно, под влиянием проповеди киевских христиан, которых было немало уже при Игоре. «Повесть временных лет» сообщает, что Ольга была крещена в Константинополе под именем Елены патриархом, а ее крестным отцом стал византийский император Константин Багрянородный. При этом русский летописец добавляет любопытную по­дробность. Император, увидев Ольгу, подивился ее красоте и предложил взять ее в жены. Но княгиня напомнила ему, что он сам крестил ее и назвал дочерью. И тогда, по образному выражению летописца, царь вынужден был сказать: «Переклюкала мя еси, Ольга», то есть перехитрила. Дав ей дары многие, он отпустил ее в Киев40.

Но все же, несмотря на этот рассказ, место крещения Ольги в точности не известно. Русский летописец относит это событие к 955 году, но многие историки обыкновенно исправляют этот год на 957-й. Именно под ним император Константин Багрянородный подробно рассказывает о пребывании киевской княгини в Константинополе, но вовсе не упоминает о ее крещении там41. Вероятно, все же Ольга крестилась раньше своей поездки в Константинополь, в Киеве, где уже тогда было много христиан.

Несомненно, что поездка Ольги в Константинополь преследовала не только религиозные цели. Главной проблемой Русского государства в это время становилось сопротивление хазарам, и поэтому Ольга в лице греков старалась приобрести сильного союзника. Но в свою очередь и греки были заинтересованы в союзе с киевской княгиней. Византийская империя X века была уже далеко не таким могущественным государством, как несколько столетий назад. На южных и восточных рубежах она сталкивалась с не менее, если не более, сильным Арабским халифатом, чьи владения раскинулись на половине всего Средиземноморья. Ей нужны были союзники, и империя находила их в лице киевских князей. Еще при Игоре русские корабли ходили в 935 году вместе с греками на Италию. В 949 году Ольга отправила 600 русских воинов в Византию, и те участвовали в освобождении Крита от арабов. В 962 году византийский император снова просил ее о помощи воинами, которые были отправлены в Сирию воевать с арабами.

Неизвестный художник. Святая княгиня Ольга убеждает Святослава принять христианскую веру. Конец XIX — начало XX в.

Но прочному союзу с Византией препятствовали постоянные дворцовые перевороты, когда за несколько дней на престоле могли смениться несколько правителей. В Киеве внимательно следили за обстановкой в Константинополе и действовали в соответствии с изменявшейся ситуацией. Очевидно, к одному из таких периодов политической неясности в Византии относится известие Начальной летописи под 955 годом, когда император просил немедленно прислать вой­ска, но Ольга, одарив послов и отпустив их с честью, по преданию, предлагала сначала постоять императору у нее на Почайне (небольшой речке близ Киева), как она у него в Суде (пригород Царьграда), и тогда даст их42. Во многом это было сказано из-за того, что сын Ольги Святослав, все более входивший в возраст, не любил греков, а также потому, что в подобные смутные времена далеко за Царьград дружины посылать опасались.

И все же киевская княгиня в своей внешней политике стремилась опираться не только на Византию. По западным известиям, в 959 году Ольга отправила посольство к германскому императору Оттону I с просьбой прислать епископа и священников. Это было исполнено через несколько лет, но в итоге присланный на Русь епископ Адальберт Магдебургский был изгнан из Киева и должен был возвратиться ни с чем43. Возможно, это объясняется тем, что попытки Ольги обратить в христианство своего сына Святослава оказались безуспешными. Летописец добавляет, что на призывы княгини креститься ее сын обычно говорил: «Како азъ хочю инъ законъ приятии единъ? А дружина моя смеятися начнутъ». И хотя Ольга в ответ говорила: «Аще ты крестишися, вси имуть тоже створити», ее призывы оставались без внимания ее взрослого сына44.

К 964 году Начальная летопись относит начало самостоятельного княжения Святослава. Ольга к тому времени, хотя формально уже отошла от дел, все же продолжала управлять Киевом во время отлучек сына в его многочисленные походы. Уже находясь в глубокой старости, она в 968 году руководила обороной Киева от печенегов. Княгиня скончалась в следующем, 969 году, завещав похоронить себя по христианскому обряду и запретив совершать по себе тризну45.

Место погребения Ольги не известно. При ее внуке Владимире ее мощи были перенесены в Десятинную церковь Киева и положены в каменную раку. Но во время нашествия монголо-татар храм был разрушен и простоял в таком виде несколько столетий, а мощи Ольги скрылись под его обломками. Сравнительно рано Ольга была канонизирована, а память ее празднуется церковью 11 июля (по старому стилю), в день, когда она, по преданию, умерла.

К.А. Аверьянов,
доктор исторических наук,
ведущий научный сотрудник
Института российской истории РАН

А.Ю. Карпов
КНЯГИНЯ ОЛЬГА

От автора

Так получилось, что книга о русской княгине Ольге была написана мной много позже, чем книги о ее преемниках на киевском престоле, прямых продолжателях ее дела — Крестителе Руси князе Владимире Святом и его сыне Ярославе Мудром (последняя также выходит в серии «Собиратели Земли Русской»)¹. Между тем все три книги связаны между собой, образуя некое единство, своего рода трилогию. Их объединяет общность темы — это прежде всего книги о начале русского государства и начале русского православия, ибо все трое — и Ольга, и Владимир, и Яро­слав — стоят у истоков и того и другого.

Но Ольга даже в этом ряду занимает особое место. Первой из правителей Киевской державы она приняла крещение, навсегда войдя в русскую историю как предтеча («предтекущая») христианской Руси, как денница — утренняя звезда, предвещающая будущий восход солнца христианской веры. «Се первое вниде в Царство небесное от Руси»² — так написал о ней киевский летописец, один из авторов «Повести временны́х лет», древнейшего летописного свода из дошедших до нашего времени.

В памяти русских людей Ольга навсегда осталась «мудрейшей среди всех человек», как называли ее современники и ближайшие потомки. Но далеко не всегда свидетельства ее необычайного ума способны вызвать положительные эмоции у читателей летописи. Едва ли не со школьной скамьи знакомы нам рассказы о победах, одержанных ею благодаря хитрости и коварству, вроде расправы над древлянскими послами или взятия с помощью воробьев и голубей древлянского города Искоростеня; о жестокости, проявленной ею при этом. Но ведь, наряду с хитростью, есть и высшая мудрость — и ею тоже в полной мере обладала княгиня Ольга. Ибо принятие ею христианской веры стало торжеством разума над косностью, подлинным шагом в будущее, изменившим ход всей нашей истории, — а такое под силу очень немногим.

Биография каждого человека есть загадка. Но редко когда загадка эта способна привлечь к себе внимание многих и многих поколений, подобно тому как вот уже более тысячи лет привлекает к себе внимание личность святой Ольги. Женщина, волею судеб оказавшаяся во главе огромной державы, она твердой рукой правила ею в течение двух десятилетий, и именно в годы ее правления Русь из разрозненного конгломерата племен и народов стала превращаться в настоящее государство и вышла на тот магистральный путь, по которому мы идем до сих пор.

Начало княжения Ольги и смерть Ярослава Мудрого, ее правнука, разделяют немногим более ста лет — срок ничтожный по историческим меркам. Но как далеко ушла Русь за это время! Тря княжения — Ольги, Владимира и Ярослава — это три эпохи нашей истории, и каждая из них определила судьбу страны на тысячелетие вперед.

Приходится, однако, признать: собственно о биографии Ольги нам почти ничего не известно. А потому и книга о ней к биографическому жанру имеет весьма отдаленное отношение, как, впрочем, и предыдущие книги автора — о Владимире Святом и Ярославе Мудром. Если читатель надеется найти здесь какие-то новые, неведомые подробности из жизни киевской княгини, выяснить подноготную тех или иных ее поступков, узнать о ее окружении, о жизни в браке с Игорем, о чувствах и переживаниях, радостях и горестях, получить ясную и точную картину того, как она шла к власти и каким образом рассталась с нею, и так далее, то он лишь напрасно потратит время, перелистывая страницы. Эта книга не столько об Ольге, сколько об эпохе, в которую ей довелось жить, о ее месте в истории России.

Иначе, наверное, быть не могло. В «Повести временны́х лет» — основном источнике наших сведений по истории Руси того времени — Ольге отведено до обидного мало места. Ее имя упоминается здесь не более полусотни раз³, причем все известия о ней сосредоточены лишь в девяти летописных статьях. А если учесть еще, что две из этих статей датированы одним и тем же годом, то получается, что всего восемь лет из ее жизни — всего восемь! — хоть как-то освещены летописью. (Даже само ее имя не имеет в летописи устойчивого написания. На одних и тех же страницах, в одних и тех же летописных статьях, буквально на соседних строчках она называется то Ольгой — причем то с «о», а то с «ота» (греческой омеги), — то Олгой, то Волгой, то Вольгой, а то и Оленой — но это уже влияние ее позднейшего крестильного имени Елена.) В летописи не более десятка фактов, так сказать блоков информации о ней — это поразительно мало! Брак с Игорем и рождение Святослава, месть древлянам, поход в Новгородскую землю, путешествие в Царьград и крещение там, споры с сыном о вере, пребывание в Киеве во время нашествия печенегов, болезнь и смерть — это все, что мы знаем более или менее достоверно. Еще пара событий из ее жизни нашла отражение в иностранных источниках; кое-что добавляют различные редакции ее Жития. Лишь несколько всполохов света, высвечивающих десяток эпизодов в ее биографии, — и кромешная мгла полнейшего неведения относительно всего остального… Правда, есть еще легенды, предания, домыслы позднейших книжников, но они, увы, едва ли имеют отношение к реальной княгине, столь много сделавшей для Руси.

Но вот что удивительно. При такой скудности сведений судьба первой правительницы-христианки, «праматери князей русских», всегда захватывала русских людей — и читателей летописи, и самих книжников, и тех, кто передавал истории о ней из уст в уста. Даже само ее имя обладает неизъяснимой притягательной силой. К ее биографии обращались самые выдающиеся из книжников и писателей русского Средневековья, в их числе преподобный Нестор Летописец и первый наш агиограф мних Иаков, киевский митрополит Иларион и «русский Златоуст» епископ Кирилл Туровский, печерский инок XV века «грешный» Феодосий и знаменитый серб Пахомий Логофет, псковский писатель XVI столетия Василий-Варлаам и московский митрополит Макарий, благовещенский ­священник Сильвестр и создатель Степенной книги митрополит Афанасий, священник Иоанн Милютин и митрополит Димитрий Ростовский. И это только те, чьи имена нам известны.

А сколько написано о княгине Ольге историками и писателями Нового времени! Статьи и публикации, по­пулярные очерки и научные труды, посвященные тем или иным сюжетам, связанным с ее биографией, настолько многочисленны и разнообразны, что один только разбор их, с подробным изложением и анализом высказанных гипотез и точек зрения, мог бы составить книгу, далеко превосходящую объемом ту, что читатель держит в ­руках⁴.

Так стоит ли пополнять этот перечень, дальше продолжать список? Наверное, стоит. Ибо биография княгини Ольги, повторюсь еще раз, есть прежде всего загадка, и связана эта загадка с самыми основами, с самым началом нашей истории. И без обращения к ее личности, к ее жизни и деяниям, без скрупулезного разбора того, что в действительности известно о ней, что сохранилось в немногочисленных источниках, а что относится к ­области преданий и мифов, мы никогда не сможем осознать тот исторический выбор, который был сделан ею, а вслед за ней и ее внуком Владимиром более тысячи лет назад.

Ну а насколько автору удалось приблизиться к пониманию образа святой Ольги и насколько смог он увлечь им читателя, судить, конечно, читателю по прочтении книги.

2009

Си бысть предътекущия крестьяньстеи земли, аки деньница пред солнцемь и аки зоря пред светом. Си бо сьяше, аки луна в нощи, — тако и си в неверных человецех светящеся…

Из «Повести временны́х лет»
по Лаврентьевскому списку,
под 969 годом

Радуися, деннице, предтекущи пред солнцем земли Русстеи!..

Из «Слова о том,
как крестилась Ольга,
княгиня Русская»,
начало XV века

Глава первая. В ТУМАНЕ СТОЛЕТИЙ

Еще и сегодня в окрестностях старинного русского города Пскова, на берегу реки Великой, найдется немало мест, казалось бы, вовсе не тронутых временем и цивилизацией. Здесь, в нескольких километрах от шумной городской жизни, все осталось таким же, как сто и даже тысячу лет назад. Берег круто срывается к реке, величественно несущей свои воды к суровому Псковскому озеру. (Глядя на карту, нельзя не подивиться столь громкому названию главной реки Псковского края, но здесь, ближе к устью, понимаешь: конечно, Великая, и никак иначе.) В белесых сумерках, обычных для этих северных мест, пейзаж выглядит чарующе волшебно: и широкая речная гладь, и противоположный низменный берег открываются, как на ладони. И удивительная тишина царит кругом. Никакой посторонний шум не может нарушить ее: только потрескивание веток в костерке, да ночные шорохи леса, да плеск воды внизу под ногами. И если сесть спиною к огню и долго вглядываться вдаль и вслушиваться в ночные звуки, то, может статься, сквозь плеск волны различишь чуть слышный шелест весла и увидишь то, что скрыто от обычного взора плотной завесой времени. И легкий челн выплывает тогда на самую середину реки, и прекрасная юная дева в белых одеждах взмахнет веслом, устремляя челн к брегу… Такой, наверное, увиделась юная Ольга юному Игорю-князю, как рассказывает о том легенда.

Во всяком случае, подобные мысли могли прийти мне на ум теплой летней ночью на берегу Великой без малого три­дцать лет назад. В тот день мы долго выбирались из Пскова и только к ночи разбили палатку почти у самой кромки воды. Но сон не брал, и так просидел я полночи, глядя на воду, на дрожащую лунную дорожку, бегущую по волнам, прислушиваясь к отдаленным звукам, доносящимся откуда-то с низовьев реки. Было это в июле 1979 года, и по всем прикидкам выходит, что заночевали мы на Великой в 20-х числах, едва ли не в самый Ольгин день, который празднуется ныне 24-го числа (11 июля по старому стилю). Знаменательное совпадение, которое, увы, не было угадано нами…

А между тем здесь, и в самом Пскове, и в ближней Псковской округе, кажется, все дышит памятью Ольги. Согласно местному псковскому преданию, записанному еще в XVI веке, княгиня родилась в Выбутовской веси, то есть в некогда существовавшем селе Выбуты, или Лыбуты (Любуты), на левом берегу реки Великой, в тринадцати километрах от Пскова вверх по течению. На берегу реки и доныне стоит старинный храм во имя святого пророка Илии, построенный в XV веке на месте более древней церкви. В 1914 году рядом был заложен каменный храм во имя святой и благоверной княгини Ольги Российской, но от него теперь сохранились только руины. А приблизительно в пятистах метрах к северо-востоку от Ильинского храма, недалеко от современной деревни Бабаево, можно увидеть основание некогда огромного Ольгиного камня, взорванного в 30-е годы XX века; предание связывает его с именем княгини Ольги, некой могучей богатырки, переносившей с места на место гигантские камни-валуны и выронившей один из них то ли по дороге в церковь, куда она спешила к заутрене, то ли отправляясь на войну с нечестивой «поганью». В прежние времена в день памяти святой княгини, 11 июля, сюда из города Пскова ежегодно совершался крестный ход. А в 1886 году над камнем была построена кирпичная часовня, также, увы, не дошедшая до наших дней. Но память Ольги по-прежнему почитается местными жителями: ныне над фундаментом Ольгиного камня (представляющего собой, кстати говоря, даже не валун, а выступ гранитной скалы, пробившейся сквозь известняки на поверхность) установлен памятный знак в виде пирамиды из валунов, увенчанный кованым крестом. Местные жители могут рассказать и о других, ныне уже не существующих камнях-валунах (или камнях-следовиках, как называют их ученые), приписываемых преданием княгине Ольге. Рассказывают, что на них явственно были видны отпечатки ее босой ноги, но оставленные уже не мифической воительницей-богатыркой, а девушкой-подростком, почти ребенком. (Впрочем, таких камней-следовиков немало разбросано по северо-западу Европейской России и Прибалтике; они, несомненно, имеют языческое и еще дославянское происхождение, однако традиция всякий раз связывает их с наиболее почитаемыми местными святыми.)

Чуть ниже Выбут река Великая разделяется на два протока. Правый рукав реки, более глубокий, носит название «Ольгины ворота», левый, мелкий, с каменистым дном, — «Ольгины слуды» (слуды — подводные камни). Говорят, что именно здесь и повстречал в первый раз князь Игорь прекрасную Ольгу. А на другой стороне Великой, немного выше по течению, находится деревня Олженец (Волженец), где также живы предания о великой княгине. Еще в конце XIX века здесь показывали остатки каменного фундамента какой-то древней постройки, которую местные жители называли «Ольгина церковь» или «Ольгин дворец». Это место считалось святым и не запахивалось, хотя и располагалось прямо посередине поля. Рассказывали, будто здесь же в древности располагались сады и погреба «великой колдуньи» Ольги, доверху наполненные золотом и серебром; однако отыскать их можно только единственный раз в году — в ночь на 11 июля. Возле деревни Олженец, на самом берегу реки, до сих пор есть колодец, выдолбленный в береговой скале и заполнявшийся прозрачной холодной водой из Ольгиного ключа; по преданию, сюда, еще крестьянкой, ходила по воду сама Ольга. В конце XIX века многие верили, что, если умыться студеной водой из Ольгиного ключа, можно избавиться от разных глазных болезней, даже от слепоты, и потому в Олженец ежегодно, а особенно в день святой Ольги, тянулись вереницы паломников и богомольцев.

Память об Ольге живет и в других местах Псковской земли: и вниз от Пскова по течению Великой, где на топонимической карте Псковской области в окрестностях Псковского Снетогорского монастыря обозначены и Ольгин городок, и Ольгин дворец; и на реке Нарове, где еще в XIX веке местные жители показывали любопытствующим Ольгин зверинец, в котором княгиня будто бы забавлялась звериной ловлей, или Ольгин камень, хранившийся в часовне Нарвского погоста (ныне на территории Эстонии)¹.

Словом, различных легенд и преданий, связанных с именем княгини Ольги, на Псковской земле не счесть.

Да только ли на Псковской? Легенды и были об Ольге слагали и записывали и в Новгороде, и в Поднепровье, близ Киева, и в окрестностях бывшего древлянского города Искоростеня (в нынешней Житомирской области Украины), и у знаменитых днепровских порогов, и в белорусском Полесье, и даже в Москве и на Волге, близ Мологи и Углича, где княгиня, возможно, никогда не бывала. Едва ли кто-нибудь еще из правителей русской державы стал героем стольких легенд и преданий, доживших до наших дней. Легенды окружают чуть ли не каждый ее шаг. Даже летописные рассказы о ней — те самые хрестоматийные, со школьной скамьи знакомые нам строки «Повести временны́х лет» о мести княгини древлянам, о взятии ею Искоростеня или о ее крещении в Царьграде — по жанру ближе всего именно к сказке, в которой Ольга выглядит привычным сказочным персонажем: она загадывает и разгадывает загадки, неподвластные обычному человеческому уму, и вообще действует в полном соответствии с неписаными законами народной сказки.

В. К. Сазонов. Первая встреча князя Игоря с Ольгой. XIX в.

Фигуры русских князей киевского времени — и первых, языческих воителей Рюрика, Олега, Игоря и Святослава, и последующих, уже христиан Владимира, Ярослава и их потомков — вообще трудноразличимы для историка, прежде всего из-за почти полного отсутствия дошедших до нас источников. Но фигура княгини Ольги даже в этом ряду стоит особняком. Она-то как раз различима, ибо выписана на страницах летописи ярко и убедительно. Но выписан и различим фольклорный образ ее — княгини-воительницы, «мудрейшей из всех людей», как назвал ее летописец. И этот фольклорный, сказочный образ вкупе с житийным, иконописным ликом полностью заслоняет от нас подлинную княгиню Ольгу, о которой мы, увы, почти ничего не знаем.

Вообще же, сравнивая образы княгини Ольги и главных продолжателей ее дела — киевских князей Владимира и Ярослава, — легко увидеть, как далеко шагнула Русь за те неполные сто лет, что отделяют крещение Ольги от смерти Ярослава Мудрого. Переменилось все: и строй государственной жизни, и уровень культуры, и, конечно же, вера. И может быть, явственнее и нагляднее всего произошедшие перемены отразились именно в образах этих великих правителей — просветителей и крестителей Руси, настоящих создателей и устроителей русского государства, — какими они дошли до нас. Ярослав — единственный из трех — всецело принадлежит книжной культуре. Его образ ярче всего выступает со страниц книжного, прежде всего летописного, повествования: это он насеял «книжными словесы сердца верных людей», как повествует летописец. Владимир же прежде всего былинный герой. Его мир — это мир русской былины, в которой он занял прочное, никем не оспариваемое место на много веков вперед. Это на его княжеском дворе, на устраиваемом им «почестном пире» собираются русские богатыри; это он отправляет их на совершение великих подвигов во славу родной земли; это на его зов, забыв о старых обидах, спешат богатыри на помощь стольному Киеву. Былинный образ Красного Солнышка Владимира явственно проступает и на страницах летописи, и даже — что кажется удивительным и необычным — церковном житии и похвальном слове.

А. П. Рябушкин. Пир князей у ласкового князя Владимира. 1888

Ольга же, как мы сказали, в значительной степени принадлежит миру сказки, легенды. Плотная завеса времени и этот сказочный флер окружают ее почти непроницаемой пеленой. И проникнуть за эту пелену чрезвычайно сложно, если возможно вообще. Но уж коли мы взялись за сей нелегкий труд, то попробуем сделать это, привлекая все имеющиеся в нашем распоряжении письменные и иные источники и подвергая их самому тщательному, скрупулезному анализу. И если даже труд наш окончится неудачей и образ княгини Ольги — первой русской правительницы-христианки, предвосхитившей исторический выбор народа на многие века и даже тысячелетия вперед, — не станет для читателя понятнее и яснее, будем тешить себя надеждой на то, что мы сделали все, что было в наших силах, и пусть те, кто будет трудиться после нас, сумеют сделать больше.

* * *

О жизни Ольги до ее встречи с Игорем и, более того, до рождения ею на рубеже 30–40-х годов X века сына Святослава известно ничтожно мало. В «Повести временны́х лет» по Радзивиловскому списку под 6411 (903?) годом, в статье, рассказывающей о возмужании князя Игоря, сына Рюрика, легендарного родоначальника всех русских князей, в первый раз упомянуто ее имя: «Игореви же възрастъшю, и хожаше по Ользе (по Олеге. — А.К.) и слушаша его (то есть: «Когда Игорь вырос, то следовал за Олегом и слушался его…». — А.К.); и приведоша ему жену от Пьскова (в несохранившейся Троицкой летописи читалось: «от Пльскова»; в Ипатьевской: «от Плескова». — А.К.), именем Олену»².

Трудно сказать, почему в этом известии княгиня Ольга оказалась названа своим позднейшим христианским именем (в Троицком и Академическом списках, а также в Ипатьевской летописи значится: «Олга» или «Ольга»³). Не знаем мы и того, что дало основание летописцу датировать это известие именно 903 годом — весьма и весьма условным и, как мы увидим позже, маловероятным, если не сказать невероятным вовсе. Пока же отметим, что данная летописная запись, несмотря на свою краткость, является ключевой — и в силу своей уникальности, и в силу того, что именно она, по-видимому, дала в дальнейшем толчок для разного рода домыслов и предположения относительно происхождения и юных лет великой княгини.

Псковское происхождение княгини Ольги, на мой взгляд, не может вызвать сомнений⁴. Об этом свидетельствуют не только «Повесть временны́х лет», но и Новгородская первая летопись младшего извода⁵ и другие, более поздние летописи, а также Проложное житие княгини, известное в рукописях с XIII–XIV веков и называющее блаженную княгиню Ольгу родом псковитянкой (в разных списках: «пльсковитина» или же «псковка»)⁶.

Поздне́е псковская версия происхождения Ольги была в значительной степени уточнена и дополнена. Местом рождения княгини стал признаваться не сам Псков, а либо Изборск (древний город в Псковской земле), либо ближняя к Пскову весь (селение) Выбуты, что в тринадцати километрах от Пскова вверх по реке Великой. Уроженкой Изборска Ольга была названа в несохранившейся Раскольничьей летописи (впрочем, судить об этом мы можем лишь со слов русского историка XVIII века Василия Никитича Татищева, который использовал эту летопись при написании своей «Истории Российской»)⁷. Упоминание же о Выбутах в первый раз встречается в Житии княгини Ольги, составленном около 1553 года известным псковским книжником Василием (в иночестве Варлаамом), одним из сотрудников московского митрополита (а прежде архиепископа Новгородского) Макария, составителя грандиозных Великих миней четьих. Автор жития ссылался при этом на какие-то «повести многие», где будто бы и говорилось о подлинной родине княгини: «Святая и блаженная великая княгиня Ольга русская родилась в Плесковской стране, в веси, зомовой Выбуто… Об имени же отца и матери писания нигде же не нашел, но только в повестях многих обнаружилось о рождении блаженной княгини Ольги и о житии ее, яко Выбуцкая весь изнесла святую и породила»⁸. Однако вряд ли Василий отыскал упоминание о Выбутской веси в каких-то письменных источниках более раннего времени. Скорее его отсылка к «повестем мнозем» имеет в виду летопись и Проложное житие, где в общей форме говорилось о Псковской земле как о родине святой. Возможно также, что появлению этого предания способствовало распространенное по крайней мере в XVI веке мнение, согласно которому сам город Псков был основан Ольгой и, следовательно, ко времени ее появления на свет еще не существовал (современные археологические исследования позволяют с уверенностью отвергнуть это мнение). Но едва ли можно сомневаться в том, что псковский книжник — будь то Василий-Варлаам или кто-то из его предшественников — опирался и на местные псковские предания, связывавшие Выбутскую весь с княгиней Ольгой. О существовании таких преданий по крайней мере с XVI века свидетельствуют псковские летописи, в которых упоминаются рядом близкие друг к другу географические объекты — некая Ольгина гора и Выбуты⁹.

П. Лебедев. Князь Игорь Рюрикович. 1876

В том же XVI веке было записано и самое известное псковское предание — о первой встрече Ольги с ее будущим мужем, князем Игорем. Встреча произошла будто бы в Псковской земле, на реке Великой, за некоторое время до женитьбы Игоря. Вот как рассказывается об этом в ­Степенной книге царского родословия — памятнике ­официальной московской идеологии, составленном в Москве в середине XVI века сподвижником митрополита Макария, протопопом Московского Кремлевского Благовещенского собора Андреем, ставшим впоследствии под именем Афанасий московским митрополитом. (Автором же самого Жития княгини Ольги в составе Степенной книги — своего рода торжественного вступительного слова ко всему этому грандиозному произведению — считают другого знаменитого писателя и церковного деятеля XVI века, благовещенского священника Сильвестра, между прочим духовного наставника царя Ивана Грозного).

Однажды Игорю, тогда еще юноше, случилось охотиться в Псковской земле («утешающуся некими ловитвами», по словам автора). И вот на противоположном берегу реки он узрел «лов желанный», то есть великолепные охотничьи угодья, однако переправиться на ту сторону не было никакой возможности, потому что у князя не имелось «ладьици» (лодки). «И увидел он некоего плывущего по реке в лодейце, и призвал плывущего к берегу, и повелел перевезти себя через реку. И когда плыли они, взглянул Игорь на гребца того и понял, что это девица. То была блаженная Ольга, совсем еще юная, пригожая и мужественная» (в подлиннике: «вельми юна сущи, доброзрачна же и мужествена»). С первого взгляда воспылал Игорь страстью к юной деве: «и уязвися видением… и разгорелся желанием на ню (к ней. — А.К.), и некия глаголы глумлением претворяше (то есть бесстыдно начать говорить. — А.К.) к ней». Ольга, однако, уразумела нечистые помыслы князя и отвечала ему с твердостью — не как юная дева, но как умудренная женщина («не юношески, но старческим смыслом поношая ему»): «Что всуе смущаешь себя, о княже, склоняя меня к сраму? Зачем, неподобное на уме держа, бесстыдные словеса произносишь? Не обольщайся, видя меня юную и в одиночестве пребывающую. И не надейся, будто сможешь одолеть меня: хоть и неучена я, и совсем юна, и проста нравом, как ты видишь, но разумею все же, что ты хочешь обидеть меня… Лучше о себе помысли и оставь помысел свой. Пока юн ты, блюди себя, чтобы не победило тебя неразумие и чтобы не пострадать тебе от некоего зла. Оставь всякое беззаконие и неправду: если сам ты уязвлен будешь всякими постыдными деяниями, то как сможешь другим воспретить неправду и праведно управлять державой своей? Знай же, что если не перестанешь соблазняться моей беззащитностью (дословно: «о моем сиротстве». — А.К.), то лучше для меня будет, чтобы поглотила меня глубина реки сей: да не буду тебе в соблазн и сама поругания и поношения избегну…»

Эти исполненные целомудрия и глубокого недевичьего смысла слова поразили Игоря. В молчании переплыли они реку, а вскоре пришло время ему жениться: «и повелению его бывшу изобрести ему невесту на брак». По обычаю «господьства и царстей власти» (имеются в виду, конечно, обычаи XVI века, а не времен Игоря и Ольги), повсюду начали искать невесту князю, однако ни одна из приведенных в Киев девиц не полюбилась Игорю. Тогда-то и вспомнил он «дивную в девицех» Ольгу, ее «хитростные глаголы» и «целомудренный нрав» и послал за ней «сродника» своего Олега (согласно «Повести временны́х лет», подлинного правителя Киевского государства в конце IX — начале X века). Тот «с подобающею честию» привел юную деву в Киев, «и тако сочьтана бысть ему законом брака»¹⁰.

Таково предание или, точнее, его изложение благочестивым книжником, которого от описываемых им событий отделяли пять с половиной столетий (к нашему времени он заметно ближе, чем к началу X века). Нетрудно увидеть в его рассказе явные приметы московской идеологии XVI века: это и рассуждения о природном благочестии первой русской правительницы-христианки («еще не ведущи Бога и заповеди Его не слыша, такову премудрость и чистоты хранение обрете от Бога»), и сентенции о достоинстве княжеской и соответственно царской власти (между прочим, любимая тема Сильвестра как воспитателя Ивана Грозного). Автор воссоздает идеальную картину встречи канонизированной русской святой и родоначальника правящей династии московских государей; воссоздает так, как она, по его мнению, должна была происходить. А потому те Игорь и Ольга, о которых рассказывается на страницах Степенной книги, принадлежат шестнадцатому столетию в значительно большей степени, чем десятому.

Но столь же несомненно, что за строкой автора явственно чувствуется народное, сказочное представление о княгине, имеющее, как мы уже говорили, местное псковское происхождение. К слову сказать, Сильвестр был уроженцем Новгорода и, по-видимому, не раз бывал в Пскове, хотя свою редакцию Жития Ольги составил, будучи священником московского Благовещенского собора. Мы уже говорили и еще будем говорить о том, что княгиня Ольга стала одним из любимых персонажей русского фольклора. В представлении народа эта великая правительница и воительница, богатырка в полном смысле этого слова сама явилась плотью от плоти народной и– подобно другим любимым героям народных сказок и легенд — вышла из среды простых людей. Уроженка Выбутской веси, едва ли не крестьянская дочь, «невежда» и «сирота» (по ее собственным словам, приведенным в Степенной книге), она стала в народном сознании перевозчицей и в этом своем качестве оказалась мудрее и благоразумнее и киевского князя, и впоследствии византийского императора. Ее роль перевозчицы, по-видимому, далеко не случайна. Переправа через реку всегда представлялась чем-то бо́льшим, нежели простое перемещение в пространстве. В народном сознании река служила некой преградой, отделяющей один мир от другого, свое от чужого, иногда саму жизнь от смерти. В преданиях и легендах перевозчиками становились в том числе и князья; ставший хрестоматийным пример — легендарный Кий, основатель Киева, о котором еще в XI веке, по словам киевского летописца, иные говорили как о «перевознике» через Днепр. Но в русских обрядовых песнях переправа через реку символизирует еще и перемену в судьбе девушки — ее соединение с милым, превращение в замужнюю женщину¹¹. Переправа при этом, как правило, осуществляется женихом, хотя в народной поэзии известны и обратные примеры. Вот и Ольга сама переправляет на другой берег своего суженого, и Игорь поначалу даже принимает ее за юношу. Роли меняются: Ольга оказывается не только мудрее, но и мужественнее своего будущего супруга («доброзрачна же и мужествена»), берет на себя его функции. Так уже первая встреча Ольги с Игорем предопределила ее будущее замещение Игоря в качестве правителя его державы.

Псковские краеведы XIX–XX веков попытались ре­конструировать описанную авторами Степенной книги встречу, исходя из того, что знаменательная переправа имела место у самой Выбутской веси. «В окрестностях Выбут, — писал в 70-е годы позапрошлого века историк Н. К. Богушевский, — …прохожих и теперь перевозят через реку в челноках особенной конструкции, выдолбленных из толстых стволов осин. В таком челноке могут поместиться не более двух человек. Управляет челноком рыбак или перевозчик — одним веслом или багром». По словам другого знатока местной старины, протоиерея В. Д. Смиречанского, рыбаки искусно управляют такими лодками-«душегубками» с помощью рук и ног, а иногда и шестом, «ежеминутно опасаясь быть опрокинутыми быстрыми волнами реки… Маленькие, выдолбленные из дерева лодки крестьяне находят более удобными для переезда через реку. Жители правого берега, против погоста Выбуты, переезжают на левый берег в таких корытах, иногда связанных по два. При этом управляющий должен быть ловким, а пассажир должен сидеть смирно, чтобы переправа обошлась без приключений, которые не редки. Здесь страшна не глубина, а сильное течение, с которым совладать не всякий в силах…»¹²

Так было в XIX веке, так могло быть и раньше. Но нарисованная картина разительно отличается от той, что изображена в летописи. Да и вообще Выбуты не слишком подходят для переправы на лодке. Это место было знаменито другим — бродом через реку Великую, который сохранял стратегическое значение и в XV, и в XVI веках¹³. Хотя автор Жития Ольги в редакции Степенной книги и разделял ­мнение о Выбутах как о родине святой, сцену переправы он, скорее всего, создавал, имея в виду другую местность — либо в районе самого Пскова, либо еще ниже по течению Великой, ближе к ее впадению в Псковское озеро. Именно здесь Великая, как бы оправдывая свое название, становится по-настоящему широкой и полноводной — такой, что описанная в летописи переправа — с долгими присматриваниями, разговорами, угрозой броситься в «глубину реки сей» — становится по крайней мере возможной.

Другие народные предания о княгине были записаны в Псковской земле позднее — в XIX и даже XX веках. В них Ольга уже совсем лишена каких бы то ни было исторических черт. Она предстает то великаншей-богатыркой, способной переносить в рукаве или в подоле своего платья огромные валуны, то колдуньей-чародеицей, чьи наполненные золотом и серебром погреба можно увидеть только один раз в году, в Ольгин день, 11 июля, — но всегда мудрой, исполненной целомудрия девой. Женихами Ольги в этих преданиях становятся и другие, помимо Игоря, почитаемые в Псковской земле исторические деятели, например князь Владимир (внук Ольги князь Владимир Святой?) или Всеволод (первый псковский святой князь Всеволод-Гавриил Мстиславич, умерший в 1138 году?).

Народное представление об Ольге как о княгине-простолюдинке отразилось не только в летописи и местных псковских преданиях, но и в агиографической литературе. По словам авторов Жития, святая «отца имела неверующего (в оригинале: «неверна сущи». — А.К.), также и мать некрещенную, от языка варяжского, и не из княжеского рода, ни из вельмож, но из простых была человек», — показательно, что эта фраза одинаково читается и в псковской редакции Василия-Варлаама, и в редакции Степенной книги.

Но так ли было на самом деле? Та выдающаяся роль, которую княгине суждено было сыграть в русской истории, ее исключительное положение в княжеском семействе еще при жизни Игоря (об этом речь впереди), да и само ее наречение в летописи, однозначно свидетельствуют о ее высоком происхождении, во всяком случае по меркам древней Руси1.

Особенно показательно имя княгини. В языческом обществе имя — это всегда знак определенной особости, выделенности из обычного круга. Прежде всего это относится к женским именам, которые вообще очень редки и появляются значительно позже, чем мужские.

Начальная русская история знает не более десятка женских имен. За небольшим исключением все они даже не собственно личные имена, а производные от мужских имен, как правило отца (или какого-нибудь другого родственника) или мужа. В древней Руси и позднее, в XI–XIII веках, женщин крайне редко называли по имени, но чаще — по отчеству или имени мужа: например, «Ярославна», «Всеволодовна» («Всеволодова дщи») в первом случае или «Святополчая», «Володимеряя», «Всеволожая» и т. д. — во втором. В той или иной степени к именам мужей или отцов восходят и имена первых известных нам русских женщин, живших в X веке. Так, в имени полоцкой княжны Рогнеды, будущей жены князя Владимира Святого, явственно угадывается имя ее отца Рогволода; в имени Малуши, матери Владимира, — ее отца Малка Любечанина. Скорее всего, от соответствующих мужских имен образованы и имена упомянутой в договоре Игоря с греками некой «Сфандры, жены Улебля (Улеба. — А.К.)» или Малфреди, умершей в 1000 году, — дочери или жены какого-то оставшегося неизвестным нам Малфреда¹⁵.

Неизвестный художник. Княгиня Ольга. 1812

Имя Ольги — из того же ряда. Обычно его считают скандинавским, отождествляя со скандинавским именем Helga, и переводят как «святая». Но это не совсем верно. Имя Ольга — женская форма мужского имени Олег, и можно думать, что в качестве таковой оно получило развитие уже на Руси, подобно тому как скандинавское имя Хельга представляет собой женскую форму мужского имени Хельги (Helgi), получившую развитие на скандинавской почве¹⁶. Что же касается мужского имени Хельги, то оно приобрело значение «святой» лишь с распространением христианства в скандинавских землях, то есть не ранее XI века. В языческую эпоху это имя значило прежде всего «удачливый», «обладающий всеми необходимыми для конунга качествами» и оставалось чрезвычайно редким, относясь к небольшой категории «княжеских» имен, причем таких, которыми нарекали главным образом эпических, легендарных героев¹⁷.

Скандинавское происхождение имени Олег (но не Ольга!) кажется наиболее вероятным. Однако — оговорюсь особо — происхождение имени еще не решает вопроса о происхождении его владельца, ибо использование иноязычных, заимствованных имен — явление, распространенное во всех обществах.

Древнерусские книжники, трудившиеся спустя века после кончины княгини Ольги, ничего не знали о ее происхождении и могли лишь высказывать догадки на этот счет. Автор Проложного жития ограничился тем, что назвал ее псковитянкой (псковкой); книжники же XVI века были уверены в том, что княгиня происходила «от языка варяжского», хотя автор псковской редакции Жития княгини Ольги Василий-Варлаам и вынужден был признать, что «о имени же отца и матери писание нигде же не изъяви», то есть не обнаружил.

Выражение «от языка варяжского» в XVI веке, тем более под пером псковского книжника, несомненно, означало скандинавское, скорее всего шведское, происхождение княгини. Но во времена самой Ольги название «варяги» еще не имело столь жестко закрепленного значения. Варягами в древней Руси, по всей вероятности, именовали выходцев с побережья Балтийского (Варяжского) моря, причем не только северного — собственно Скандинавии, но и южного, заселенного различными племенами, в том числе (прежде всего) славянами. Так что и славянское происхождение Ольги нельзя исключать. Могла она происходить, например, и из знатного кривичского рода, ибо славяне-кривичи и населяли те земли, на которых возник город Псков.

Вообще же, говоря о варяжском происхождении Ольги и имея в виду позднейшее отождествление варягов со скандинавами, нельзя не затронуть пресловутый варяжский вопрос, расколовший не одно поколение русских историков на два враждующих лагеря — так называемых норманистов и антинорманистов. Не углубляясь в дебри варяжского вопроса (и не считая его определяющим для понимания хода русской истории), скажу о том лишь, что присутствие скандинавов в древней Руси не вызывает сомнений, поскольку бесспорно подтверждается археологически. Однако в духовной жизни Древнерусского государства скандинавское влияние прослеживается слабо. Так, исследователями давно уже отмечен тот в высшей степени любопытный факт, что города, основанные первыми варяжскими князьями (Новгород, Изборск, Белоозеро), носили в основном славянские названия; показательно и то, что божества скандинавской мифологии отсутствуют в языческом пантеоне древней Руси, который, помимо славянских, включает в себя также балтские, иранские и финно-угорские божества. Скандинавские сказители, составители саг отнюдь не считали правителей Руси родичами норвежских или шведских конунгов, как должно было бы быть, если бы предки Владимира и Ярослава пришли на Русь из Швеции или Норвегии. И это притом что генеалогия и родственные связи героев саг прослеживаются в них очень тщательно и на большую историческую глубину.

Древняя Русь с самого начала возникла как многоэтническое государство. Помимо славян, в состав правящего слоя Древнерусского государства в X–XI веках входили представители финно-угорских, германских (скандинавских), балтских племен. Собственно говоря, именно смешение всех этих разноязычных компонентов и привело к образованию древнерусской народности. Но показательно, что очень скоро все прочие языки были вытеснены славянским. Да и представители династии Рюриковичей, начиная как раз с Игоря и Ольги, определенно говорили на славянском языке и нарекали своих детей по преимуществу славянскими именами.

Наша информация о первых русских князьях чрезвычайно скудна. Признаемся, что мы так и не знаем наверняка, откуда пришел на Русь легендарный Рюрик — основатель династии, правившей Россией более семисот лет. Не знаем мы и того, какие узы родства (или, быть может, свойства́?) связывали первых представителей династии — самого Рюрика, его полулегендарного преемника Олега и вполне исторического Игоря, вошедшего в русскую историю с характерным прозвищем Старый, то есть старейший. Летописи называют Игоря сыном Рюрика, хотя многие историки ставят этот факт под сомнение. А вот место Олега в тех же летописях совершенно не определено. Между тем, согласно летописи, именно Олег более тридцати лет правил Русью, и лишь после его смерти княжеская власть перешла к Игорю.

Когда информации в наличествующих источниках нет или слишком мало (или же она слишком противоречива), приходится строить свои выводы, опираясь прежде всего на такие информационные блоки, которые в наименьшей степени могут быть подвергнуты перетолкованию, позднейшему искажению или домысливанию. В дописьменном языческом обществе наиболее устойчивым носителем информации о той или иной личности является имя. И оказывается, что имя княгини Ольги способно прояснить некоторые темные моменты в запутанной истории взаимоотношений первых Рюриковичей. В частности, именно оно дает основания полагать, что Ольга принадлежала к роду Олега Вещего.

Мысль эта не нова. О том, что именно Олег привел Ольгу к Игорю, сообщают так называемые новгородско-софийские летописи, отразившие весьма древний летописный источник, — Софийская первая, Новгородская четвертая, Новгородская Карамзинская и др.¹⁸ В XV веке и позднее полагали, что Ольга — дочь Олега, хотя автор так называемой Типографической летописи (XV век), приведший это мнение, не был уверен в его истинности¹⁹. Но даже если Ольга и не приходилась Олегу дочерью, она все же была связана с ним и, вероятно, именно узами кровного родства, почему и получила свое имя — женский вариант мужского имени Олег. А если так, то ее брак с Игорем можно рассматривать как династический, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вещий Олег — одна из самых загадочных фигур русской истории. Именно он, по существу, создал единое Древнерусское государство, объединив Северную Новгородско-Варяжскую Русь с Киевским полянским государством и освободив славянские племена среднего Поднепровья — северян и радимичей — от дани, которую те выплачивали хазарам. Олег вел успешные войны и с Хазарским каганатом, и с Византией, совершив единственный в русской истории по-настоящему победоносный поход на Царьград. Однако ни в одной византийской хронике, что кажется весьма странным, мы не найдем его имени.

Но самое удивительное, что и русские летописи содержат крайне противоречивые сведения о нем. В древнейших из сохранившихся русских летописей — «Повести временны́х лет» и Новгородской первой младшего извода (начальная часть Новгородской первой летописи старшего извода, к сожалению, до нас не дошла) — присутствуют два варианта его биографии, противоречащие друг другу в самых существенных своих положениях.

«Повесть временны́х лет» называет Олега князем, родственником и наследником Рюрика, который якобы и передал ему свое «княжье» вместе с сыном, младенцем Игорем. Олег во главе собранного на севере войска завоевывает Киев, убивает княживших здесь Аскольда и Дира и объявляет Киев своей столицей, или «митрополией», «матерью градам русским»; он основывает новые города и устанавливает дани, покоряет древлян, северян и радимичей, воюет с уличами и тиверцами; наконец, побеждает греков и в знак победы прибивает свой щит к вратам Царьграда. Игорь во все время его княжения пребывает в Киеве и во всем подчиняется ему.

Новгородская же первая летопись знает Олега исключительно как воеводу князя Игоря. Именно Игорю приписаны здесь те деяния, которые, согласно версии киевского летописца, автора «Повести временны́х лет», совершает Олег. Это он, Игорь, хотя и вместе с Олегом, захватывает Киев, убивает Аскольда и Дира, ставит города и устанавливает дани. Наконец, именно он, Игорь, сам приводит себе «от Пскова» жену Ольгу.

Резко различается в этих двух летописях и хронология жизни Олега. Согласно «Повести временны́х лет» знаменитый поход Олега на греков был совершен в 907 году. Новгородский же летописец датирует поход 922 годом, сообщив двумя годами раньше о походе на Царьград князя Игоря — том самом походе, о котором в «Повести временны́х лет» рассказывается под значительно более поздним 941 годом!

В. П. Верещагин. Олег Правитель. «История Государства Российского в изображениях Державных его Правителей». 1891

Смерть Олега отнесена киевским летописцем к 912 году (на пятое лето после похода на греков). В соответствии с предсказанием волхвов князь принял смерть от своего коня: «выникнувши змиа изо лба (черепа конского. — А.К.) и уклюну в ногу, и с того разболеся и умре». Он был погребен на киевской горе Щекавице; «есть же могила его и до сего дне, — замечает летописец, — словеть могыла Олгова»²⁰. «Ольгова могила» неоднократно упоминается в более поздней Киевской (Ипатьевской) летописи как место сбора князей и вообще приметный, хорошо известный киевский ориентир.

Новгородский же летописец датирует смерть Олега упомянутым выше 922 годом: после похода на греков Олег возвращается в Новгород, а оттуда идет в Ладогу, где, оказывается, также была известна его могила. Знали в Новгороде и версию смерти Олега от укуса змеи, однако полагали, что случилось это где-то за морем (в той же Ладоге?): «Друзии же сказають, яко идущю ему за море, и уклюну змиа в ногу, и с того умре; есть могыла его в Ладозе»²¹.

(Еще одна версия смерти русского князя Олега, или «Х-л-гу», — и тоже где-то за пределами Руси — приведена в древнем еврейском источнике хазарского происхождения. Однако о том, какое отношение имеет это известие к Олегу Вещему, мы поговорим позже.)

Историки оценивают летописные версии также совершенно по-разному²². Что касается различных «могил» князя Олега, то есть, надо полагать, посвященных ему погребальных курганов в Киеве и Ладоге, то здесь как раз все более или менее объяснимо. Оба летописных рассказа — и киевский и новгородский — несомненно, основаны на народных преданиях и записаны спустя полтора-два столетия после действительной кончины «вещего» князя. В этих преданиях судьба Олега представлена по-разному, в зависимости от того, кем передавалось предание — киевлянином или новгородцем (ладожанином). А ситуация, когда различные города спорят о месте погребения знаменитого мужа, смело может быть отнесена к числу распространенных в мировой истории.

Но как объяснить столь различные представления летописцев о месте Олега в политической системе Древнерусского государства, о его взаимоотношениях с Игорем? Кем был Олег в действительности — князем или все-таки княжеским воеводой? И правил ли он до Игоря, вместе с Игорем или, может быть, вместо Игоря? На некоторые из этих вопросов ответить, наверное, можно, на другие — едва ли.

То, что Олег в течение ряда лет стоял во главе русского государства и носил титул князя, не вызывает сомнений. Его имя значится в тексте официального документа, включенного в состав «Повести временны́х лет», — русско-византийского договора 911 года, называющего его «великим князем русским», «под рукой» которого пребывают другие «светлые и великие князья» и «великие бояре»²³. Имя Игоря в тексте договора не упомянуто. Так что в этом отношении версия «Повести временны́х лет» выглядит явно более предпочтительной. Но если Олег был князем, то почему летописцы (причем и киевский и новгородский) с такой настойчивостью подчеркивали легитимность именно Игоря в качестве киевского князя при жизни Олега? Согласно «Повести временны́х лет» княжение Олега продолжалось 33 года — поистине эпическая цифра! За это время Игорь давно уже должен был выйти из младенческого возраста, возмужать и на правах Рюрикова сына воссесть на киевский стол. Правда, сам Рюрик в Киеве никогда не княжил. Но ведь, добывая Киев, Олег, по версии авторов «Повести временны́х лет», ссылался именно на то, что Игорь — «сын Рюриков», а он, Олег, «есмь роду княжа», то есть тоже от рода Рюрика!

Но был ли Игорь Рюриковым сыном? Сомнения историков на этот счет кажутся вполне обоснованными. Приведенной в летописи и закрепленной впоследствии в историческом сознании генеалогии Игоря явственно противоречат и хронология жизни обоих князей, слишком большой временной промежуток, отделяющий смерть Рюрика от начала самостоятельного княжения Игоря (по летописи — упомянутые эпические 33 года, в действительности же, возможно, еще больше), и то немаловажное обстоятельство, что в памятниках XI века, в частности в «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона, «Памяти и похвале князю русскому Владимиру» Иакова мниха и Церковном уставе князя Владимира, именно Игорь, а не Рюрик назван предком русских князей Владимира, Ярослава и их потомков. Показательно и то, что в знаменитой хронологической выкладке «Повести временны́х лет» под 852 годом, предваряющей летописное изложение событий по годам, также ничего не сообщается о Рюрике, а начало собственно русской истории отсчитывается от Олега и Игоря²⁴. Как полагают, эта хронологическая выкладка отражает тот этап формирования летописи, когда в ней еще отсутствовала летописная, погодная «сетка», разбивка повествования по годам. Превращение Игоря в сына Рюрика, как можно думать, произошло позднее, уже на следующем этапе формирования летописного текста, и представляет собой не что иное, как искусственное построение позднейшего летописца. Как отмечал выдающийся исследователь русского летописания Алексей Александрович Шахматов, это построение очевидным образом отвечало основной идее русской летописи, как она выражена в «Повести временны́х лет», — идее единства всего княжеского рода и его исключительных прав на владение Русской землей²⁵.

А что же Олег? Он единственный из русских князей, кто «выпадает» из жестко закрепленного династического порядка, чье положение в династии Рюриковичей не определено. Летописец называет его родичем Рюрика, не указывая точно, в какой степени родства он находился по отношению к Рюрику и соответственно Игорю (и только в поздних родословных книгах, не ранее XVI века, появляется уточнение, что он приходился Рюрику племянником). Очевидно, именно эта неопределенность положения Олега и стала причиной превращения его под пером новгородского летописца в княжеского воеводу. В действительности же Олег, как мы уже знаем, был князем. Но вот к династии Игоря он, кажется, не принадлежал.

Рассуждая о перипетиях русской истории столько давнего времени, мы вынуждены строить свои предположения на очень шатком фундаменте обрывочных и противоречивых показаний случайно уцелевших источников. А потому любые наши предположения носят сугубо гипотетический и даже отчасти гадательный характер. Это касается и взаимоотношений Игоря и Олега, о которых столько противоречиво и путано свидетельствуют сохранившиеся летописи. Но эти путаница и противоречивость сами по себе являются данностью, требующей разъяснений. И свидетельствуют они прежде всего о том, что истинное положение Олега и Игоря в киевской иерархии, их действительные отношения друг к другу оказались ко времени составления летописи уже неясными для самих летописцев. Как неясной была и хронология их княжения, в частности точная дата смерти Олега, столь по-разному обозначенная в различных летописях.

Были ли Игорь и Олег в действительности соправителями? И более того, были ли они вообще современниками друг друга? На эти вопросы мы также не можем с уверенностью дать ни положительного, ни отрицательного ответа.

Сама возможность совместного правления двух князей, один из которых обладал номинальной, а другой фактической властью, в принципе не вызывает сомнений. Более того, подобная форма правления была присуща некоторым народам Восточной Европы в IX–X веках, то есть как раз во времена Игоря и Олега. Арабские историки и географы того времени отмечали особую роль некоего соправителя, «заместителя» законного «царя», у хазар, венгров, а также, что особенно интересно, у славян и Руси. Так, правитель Хазарии каган (или хакан) в указанное время был лишь номинальным носителем власти, но на самом деле не имел никаких властных полномочий: он пребывал почти в полной изоляции в своем дворце, довольствуясь лишь внешними проявлениями почтения; реальная же власть принадлежала его «заместителю», именуемому в источниках царем, или беком (хакан-беком). Правление кагана длилось строго ограниченный, заранее определенный срок, по истечении которого его умерщвляли. Впрочем, жизнь кагана в буквальном смысле висела на волоске (или, точнее, шелковом шнуре): по поверьям хазар, каган головой отвечал за любые изменения в благосостоянии своих подданных и в случае какого-либо бедствия (голода, неудачной войны и т. п.) мог быть ритуально удушен²⁶.

Такое положение дел отнюдь не уникальное явление в мировой истории. Этнографы и историки еще в XIX веке установили, что своеобразное двоевластие (или по-гречески диархия) присуще многим архаическим, раннегосударственным обществам, в которых фигура вождя, сакрального владыки, зачастую настолько табуирована, а его поведение настолько жестко регламентировано, что это не позволяет ему осуществлять функции правителя. Последние естественным образом переходят к другому лицу, осуществляющему реальное управление. Пример с хазарским каганом точно укладывается в ту схему, которую изобразил знаменитый английский этнолог Джеймс Фрэзер в своем классическом исследовании «Золотая ветвь» на примере архаических обществ Африки, доколумбовой Америки и монархий Востока²⁷. Эта схема, по-видимому, универсальна, хотя формы разделения власти могли разниться. Так, к числу подобных диархий можно отнести и Франкское государство Меровингов VII–VIII веков (стадиально близкое Древнерусскому государству периода его становления), где власть, ускользнув из рук «ленивых королей», прочно обосновалась в руках майордомов из династии Пипинидов. Разница заключалась лишь в том, что, по свидетельству франкских историков, Меровинги в конце своего правления не получали даже и внешних почестей.

Так может, совместное правление Игоря как номинального князя и Олега как действительного правителя — явление того же порядка? Такое предположение выглядит весьма заманчивым, хотя бы потому, что Олег и Игорь — это не единственная «пара» правителей в истории древнего Киева. Летописи определенно называют соправителями еще и Аскольда и Дира, о которых, правда, в отличие даже от Олега и Игоря, мы вообще ничего не знаем. Да и роль воеводы Свенельда при Игоре некоторыми своими чертами как будто напоминает роль майордомов при франкских Меровингах и беков при хазарских каганах.

Имеется в источниках и прямое указание на существование в древней Руси системы управления, подобной хазарской.

Арабский дипломат и путешественник Ахмед Ибн Фадлан, побывавший с дипломатической миссией в Волжской Булгарии в 921–922 годах, сообщает о том, что образ жизни «царя» руссов очень похож на образ жизни хазарского кагана, как его описывают восточные авторы. «Царь» руссов, по версии Ибн Фадлана, почти все свое время проводит на огромном и инкрустированном драгоценными камнями ложе (троне, «столе»?) в некоем высоко расположенном замке в окружении телохранителей, а также сорока (или, по другой рукописи, четырехсот) наложниц; он не имеет права ступить на землю и даже свои естественные потребности совершает, не сходя с этого ложа в специально поднесенное ему судно; если же ему нужно воссесть на коня, то коня подводят к самому его трону. «И он не имеет никакого другого дела, кроме как сочетаться (с наложницами. — А.К.), пить и предаваться развлечениям»; зато у него есть «заместитель» (Ибн Фадлан называет его по-арабски «халиф»), «который командует войсками, нападает на врагов и замещает его у его подданных»²⁸.

Будучи в стране болгар, при дворе болгарского царя Алмуша, арабский дипломат встречался с русскими купцами и описал их обычаи. Но общаться с ними он мог только через переводчика²⁹, а потому остается неизвестным, насколько правильно он понял и насколько точно передал их слова. При желании в рассказе Ибн Фадлана можно найти отражение некоторых киевских реалий (так, например, о существовании многочисленного княжеского гарема мы знаем из летописного повествования о князе Владимире; резиденция киевских князей действительно находилась на горе и т. д.). Но все эти черты сходства носят слишком общий характер. К тому же нельзя исключать, что рассказ Ибн Фадлана о «царе» руссов возник под непосредственным влиянием его же рассказа о хазарском кагане — слишком уже похожи в передаче ученого араба тот и другой2. Да и киевский князь Игорь, по крайней мере в изображении летописи и иноязычных источников применительно к событиям 940-х годов, явно не годится на роль сакрального владыки Руси, каким изображен «царь» руссов у Ибн Фадлана. Точно так же было бы опрометчиво отождествлять упомянутого Ибн Фадланом «халифа» руссов с летописным Олегом.

Однако сама мысль о возможном соправлении Олега и Игоря как отражении каких-то специфических особенностей политического устройства Древнерусского государства периода его становления кажется весьма плодо­творной. Институт двоевластия в древней Руси мог быть обусловлен, например, особенностями формирования самого Древнерусского государства, возникшего как объединение двух раннегосударственных образований — условно говоря, Северной и Южной Руси. В результате этого объединения оказались соединены две различные этногосударственные традиции: одна, связанная с Прибалтикой и, в частности, Скандинавией, и другая, связанная прежде всего с Хазарским каганатом, в состав которого в течение длительного времени входили главные племенные союзы славянского Поднепровья — поляне, северяне и радимичи.

Олег показывает маленького Игоря Аскольду и Диру; убийство Аскольда и Дира. Миниатюра из Радзивиловской летописи. Конец XV в.

Как известно, объединение это произошло в результате завоевания и жестокого убийства правивших в Киеве Аскольда и Дира. Однако какие-то властные институты при этом были сохранены. Так, например, был сохранен титул «каган», применявшийся к правителям Руси — очевидно, южной, входившей в орбиту хазарского влияния, — еще в 30-е годы IX века. (Титул «каган» был в употреблении у тюркских народов — аваров, хазар и др. В дипломатической практике VIII–IX веков он приравнивался к императорскому.) Как мы достоверно знаем из русских источников, этот титул киевские князья носили (или, по крайней мере, претендовали на него) вплоть до XI века.

Между прочим, из текста русско-византийского договора 911 года нельзя понять, в чем состояла разница между титулом Олега как «великого князя» и титулами других «светлых и великих князей», находившихся под его «рукою». Скорее всего, в обоих случаях перед нами перевод греческого титула «архонт», который в Ромейской державе применяли к правителям соседних самостоятельных государственных образований. Но внутри самого Древнерусского государства разница, конечно, существовала. При этом в Византийской империи титул «каган» за правителями Руси, кажется, признавали, по крайней мере в 60-е годы IX века. Как обстояло дело впоследствии, во времена Олега и Игоря, мы не знаем. Между тем каганом пришедший с севера Олег, очевидно, не был. Но не претензиями ли на этот титул его предполагаемого соправителя Игоря может объясняться приниженное по отношению к Игорю положение Олега в киевской иерархии, как она представлена в летописи? А с другой стороны, не претензиями ли на титул кагана правителя Руси может объясняться поразительное сходство в описании статуса номинальных правителей хазар и руссов и Ибн Фадлана? Во всяком случае, даже если не касаться титула «каган», можно, наверное, предположить, что летописные представления об Игоре как легитимном, номинальном правителе Киевского государства, то есть князе, и об Олеге как фактическом правителе, но, как выясняется, тоже князе, отражают именно эти, неуловимые для нас сегодня, но хорошо различимые для X века нюансы в титулатуре, происхождении и объеме фактической власти двух правителей Киевской Руси.

Повторюсь еще раз, что все рассуждения на этот счет носят сугубо гипотетический характер. И предложенное объяснение противоречивых показаний источников относительно истинных взаимоотношений между Игорем и Олегом далеко не единственное. Игорь вполне мог быть и преемником Олега в качестве киевского князя, каковым он, собственно, и изображен на страницах «Повести временны́х лет». Имя Игоря появляется в летописи одновременно с именем Олега — в статье 879 года, повествующей о смерти Рюрика, который будто бы и передал малолетнего сына, «бысть бо детеск вельми», «на руки» Олегу. Но если отвлечься от этого настойчивого подчеркивания «детскости» Игоря, пребывающего «при Олеге» (в статьях 879, 882, 903 и 907 годов, то есть на протяжении почти тридцати лет!), то придется признать, что в реальной русской истории конца IX — первой трети X века присутствие Игоря не ощущается. Его имя не упоминается ни при описании исторических событий времени Олега, ни в тексте включенных в «Повесть временны́х лет» русско-византийских договоров 907 и 911 годов³⁰. По-настоящему действующим лицом русской истории Игорь становится гораздо позже — только с начала 40-х годов X века, когда его конкретная политическая деятельность привлекает внимание не только русского летописца, но и современников-иностранцев, упоминающих его имя. Так что совместное правление Игоря и Олега вполне может оказаться и фикцией, не слишком удачным построением киевского летописца, отвечающим все той же главной идее «Повести временны́х лет» о единстве русского княжеского рода.

Однако вне зависимости от того, считать или нет Игоря и Олега соправителями или даже современниками друг друга, было нечто, что объединяло и связывало их тесными по-настоящему династическими узами. Это нечто — женитьба Игоря на Ольге, представительнице рода Олега Вещего. Рискну предположить, что именно через этот брак и оказались соединены две изначально не связанные друг с другом династии правителей древней Руси — условно говоря, киевская и новгородская. (Причем к киевской, опять же условно, я отношу Игоря, а к новгородской — Олега, несмотря на то что именно новгородский летописец изображает Олега не князем, а княжеским воеводой. Все же связь Олега с Новгородом и вообще с севером не вызывает сомнений, в то время как Игорь, кажется, не имел к этому городу прямого отношения и, возможно, даже никогда в нем и не был.)

Если эти рассуждения верны, то получается, что именно через брак с Ольгой и произошло формальное вхождение Игоря в род Олега (и соответственно Рюрика?), то есть в тот варяжский род, который фактически оказался правящим в Киевском государстве. Если же взглянуть на этот брак с другой стороны и принять во внимание иерархическое старшинство Игоря в качестве киевского князя, то можно, наверное, высказать и другое предположение: не через брак ли Ольги с Игорем произошла легализация Олега в качестве не только фактического, но и номинального правителя Киевской державы?

Из истории архаических обществ мы хорошо знаем, что вступление в брак было наиболее распространенным способом легитимного перехода власти от одного правителя к другому и вхождения нового лица в прежнюю династию. «Царская» кровь передавалась прежде всего по женской линии и именно через брак³¹. В древней Руси такой способ передачи власти или, по крайней мере, его возможность также засвидетельствованы источниками, в частности летописным рассказом о сватовстве древлянского князя Мала к той же княгине Ольге (о чем речь впереди). Так что брак Игоря и Ольги при таком истолковании событий оказывается едва ли не ключевым событием в начальной истории Рюриковичей (или, точнее, Игоревичей). А сама Ольга — едва ли не главным гарантом сохранения того политического устройства, который обеспечивался положением Игоря в качестве правящег

...