Дмитрий Володихин

Государь Федор Иванович

Научное предисловие
доктора исторических наук Т.В. Черниковой

Приложение
А.К. Толстой «Царь Федор Иоаннович»

Под общей редакцией В.Р. Мединского

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 94(47)′′15′′

ББК 63.3(2)44/45

В68

Изображение на обложке: репродукция гравюры «Феодор Иоаннович»,
Исторический альбом тысячелетия России: портреты Царского дома Земли Русской с 862‒1862 г., 1875 г.

Автор:

Володихин Д.М., писатель, доктор исторических наук, специалист по истории русского Средневековья, профессор Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова.

Федор Иванович был последним русским правителем из московской княжеской династии, основанной Даниилом Александровичем. В 1584 году он унаследовал престол после смерти своего отца Ивана Грозного. Ставший главой государства в непростые для страны времена государь был глубоко верующим, добрым и милосердным человеком. Таким предстает он и в книге «Государь Федор Иванович» доктора исторических наук Д.М. Володихина.

Издание дополняет пьеса А.К. Толстого «Царь Федор Иоаннович».

Проект «Собиратели Земли Русской» реализуется Российским военно-историческим обществом при поддержке партии «Единая Россия».

УДК 94(47)′′15′′

ББК 63.3(2)44/45

© Володихин Д.М., 2024

© Российское военно-историческое общество, 2024

© Оформление. ООО «Проспект», 2024

ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!

Мы с Вами живем в стране, протянувшейся от Тихого океана до Балтийского моря, от льдов Арктики до субтропиков Черного моря. На этих необозримых пространствах текут полноводные реки, высятся горные хребты, широко раскинулись поля, степи, долины и тысячи километров бескрайнего моря тайги.

Это — Россия, самая большая страна на Земле, наша прекрасная Родина.

Выдающиеся руководители более чем тысячелетнего русского государства — великие князья, цари и императоры — будучи абсолютно разными по образу мышления и стилю правления, вошли в историю как «собиратели Земли Русской». И это не случайно. История России — это история собирания земель. Это не история завоеваний.

Родившись на открытых равнинных пространствах, русское государство не имело естественной географической защиты. Расширение его границ стало единственной возможностью сохранения и развития нашей цивилизации.

Русь издревле становилась объектом опустошающих вторжений. Бывали времена, когда значительные территории исторической России оказывались под властью чужеземных захватчиков.

Восстановление исторической справедливости, воссоединение в границах единой страны оставалось и по сей день остается нашей подлинной национальной идеей. Этой идеей были проникнуты и миллионы простых людей, и те, кто вершил политику государства. Это объединяло и продолжает объе­динять всех.

И, конечно, одного ума, прозорливости и воли правителей для формирования на протяжении многих веков русского государства как евразийской общности народов было недостаточно. Немалая заслуга в этом принадлежит нашим предкам — выдающимся государственным деятелям, офицерам, дипломатам, деятелям культуры, а также миллионам, сотням миллионов простых тружеников. Их стойкость, мужество, предприимчивость, личная инициатива и есть исторический фундамент, уникальный генетический код российского народа. Их самоотверженным трудом, силой духа и твердостью характера строились дороги и города, двигался научно-технический прогресс, развивалась культура, защищались от иноземных вторжений границы.

Многократно предпринимались попытки остановить рост русского государства, подчинить и разрушить его. Но наш народ во все времена умел собраться и дать отпор захватчикам. В народной памяти навсегда останутся Ледовое побоище и Куликовская битва, Полтава, Бородино и Сталинград — символы несокрушимого мужества наших воинов при защите своего Отечества.

Народная память хранит имена тех, кто своими ратными подвигами, трудами и походами расширял и защищал просторы родной земли. О них и рассказывает это многотомное издание.

В. Мединский, Б. Грызлов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Представленная вниманию читателя книга посвящена очень сложному периоду отечественной истории — второй половине XVI века. Книга предлагает взглянуть на это далекое прошлое через судьбу царевича, а потом и государя всея Руси Федора I Иоанновича. Этот монарх оказался последним представителем московской ветви Рюриковичей, родоначальником которой еще в XIII веке стал младший сын Александра Невского, первый удельный московский князь Даниил.

Царствование Федора I Иоанновича (1584–1598) оказалось для России временем одновременно и тяжелым, и подающим надежду.

Отец Федора великий князь, а с 1547 года и царь Иван IV Грозный (1533–1584) оставил сыну не лучшее наследство. За успешными централизаторскими реформами конца 1540-х — 1560 года, включением в состав Русского царства Среднего и Нижнего Поволжья в 1552–1556 годах и успешного начала в 1558 году. Ливонской вой­ны последовала полоса внутренних и внешних трудностей. Это вызвало разлад Ивана IV с прежними его ближайшими сподвижниками, с легкой руки Андрея Курбского вошедшими в историю как Избранная рада. Опричный террор 1565–1572 годов, смертоносные эпидемии и поражение в 25-летней Ливонской вой­не ослабили Россию, страна погружалась в системный кризис.

В конце царствования Ивана Грозного лежало в разорении сельское хозяйство. Большие проблемы испытывали городское ремесло и торговля. Крестьяне от налогов и голода бежали на окраины, на Дон, пополняя ряды вольного казачества, или, что самое опасное, «утекали» за русский рубеж в пределы Великого княжества Литовского, давнего внешнеполитического соперника Московской Руси, врага по недавней Ливонской вой­не. В этой ситуации власти показалось, что заповедные лета (временный запрет с 1581 года на переходы крестьян в Юрьев день и свободный выбор ими места жительства) будут меньшим из зол. А на деле так началось в России становление крепостного права.

Разорение владельческих крестьян больно ударило и по их господам, владельцам поместий. Многие служилые люди по отечеству (дети боярские и дворяне), составлявшие рядовой состав русского вой­ска, обнищали и не могли исправно «конно, людно и оружно», как того требовало Уложение о службе 1556 года, выходить на государеву службу. Не имея средств к существованию, одни из них заключали кабальные грамоты и превращались из наследственных служилых людей в боевых боярских холопов. Другие превращались в лихих людей, сплачиваясь в разбойные банды с отчаянными простолюдинами из беглых крестьян, холопов и прочих «подлых», то есть простых, людей.

Внешнеполитический престиж страны после военного поражения в Ливонской вой­не (1558–1583) упал, а главное, в пользу Швеции отошло много старинных новгородских владений вблизи Балтийского моря, и выход России к морю превратился в узенький коридор вдоль Невы.

Все это было фоном юности и молодости царевича Федора, второго из выживших сыновей Ивана Грозного. Федор родился 31 мая 1557 года. Матушка его, любимая супруга царя Ивана Васильевича Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева, тогда уже хворала, отчего и ребенок появился на свет слабенький и далее в здоровяка не превратился. Седьмого августа 1560 года царица Анастасия покинула этот мир. Это стало и для ее мужа, и для детей тяжким уроном. От переживаний и так эмоционально неустойчивый царь Ивана Васильевич обрел явные признаки психического нездоровья. Везде ему мерещились измены, которые он «грозой» — казнями и опалами — пытался искоренить.

Неизвестный художник. Портрет царя Иоанна IV Васильевича Грозного. Вторая половина XVIII в.

Но еще большей личной трагедией Ивана Грозного, да и великим несчастьем для сына его Федора, явилась гибель старшего царевича Ивана Ивановича в 1581 году. Обстоятельства происшедшего не совсем ясны, но большинство историков, опираясь на свидетельства современников, полагают, что наследник престола пал жертвой вспышки гнева собственного царственного отца. Кончина Ивана Ивановича 19 ноября 1581 года сузила круг законных «природных» наследников московского трона до одного Федора Иоанновича. У последнего не было детей, и замаячила угроза династического кризиса. Малолетний царевич Дмитрий, младший сын Грозного от его седьмого брака, с Марией Нагой, родившийся 19 октября 1582 года, никак не мог считаться законным, так как церковь разрешала христианину только три брака. К тому же этот ребенок страдал падучей болезнью (эпилепсией).

Все эти печальные для царской семьи перемены происходили на фоне обострения противостояния внутри политической элиты России. Русскую аристократию раздирала вражда между бывшими земскими и опричными боярами. Придворный круг напоминал осиное гнездо. Самые родовитые бояре князья Мстиславские из рода Гедиминовичей и Рюриковичи князья Шуйские ненавидели «опричного выскочку» «худородного» Бориса Годунова, на сестре которого Ирине был женат царевич Федор.

Безнаказанность и беззаконные действия опричников нанесли удар по нравственным устоям, к тому же многие обиженные ожесточились и готовы были мстить, лишь бы представился такой случай. Страх и ненависть переполняли людей.

Одним словом, Россия к моменту смерти Ивана Грозного 18 марта 1584 года стояла на пороге бед Смутного времени, но еще не скатилась в пучину открытой гражданской войны, и оставалась возможность мудрой государственной политикой и примером власти попытаться все исправить.

Таким «окном возможности» и стало царствование Федора Иоанновича (1584–1598). Внутренний курс, проводимый правительством, во главе которого постепенно главным действующим лицом стал царский шурин Борис Годунов, привел к стабилизации экономического положения страны. Урочные лета 1597 года, позволившие пять лет искать и возвращать беглых крестьян, укрепили хозяйство дворян-воинников1. Построенный на севере на берегу Белого моря Архангельск и Астрахань в устье Волги на юге стали международными торговыми воротами России. Россия утверждалась в Западной Сибири, там поднялся Тобольск, строились и другие русские города.

Казалось также, что примирились различные русские сословия.

Появились успехи и во внешней политике. Был успешно отбит грандиозный набег крымского хана Казы-Гирея в 1591 году, а в 1594 году Крым заключил мир с Россией. Небольшая и удачная для России вой­на со шведами 1590–1593 годов завершилась перемирием, а в 1595 году стороны пошли на Тявзинский мир, по которому Россия вернула себе все, что утратила в пользу Швеции по Плюсскому миру 1583 года.

В итоге неслучайно, что в воспоминаниях русских людей, переживших Смуту, царствование Федора I Иоанновича оценивалось как тихое благополучие в канун грозных испытаний.

Образ же самого монарха Федора как у современников (русских и иноземцев), так и у историков всегда вызывал споры и разные оценки. Для кого-то Федор был слабый, чуть ли не слабоумный правитель, которого сами подданные за глаза зовут durak. Так пишут, к примеру, польско-литовский посол Лев Сапега и швед Петр Петрей. А «Временник Ивана Тимофеева» рисует царя кротким богомольцем, угодным Богу и мыслью своей, и молитвой, отчего и милость небесная опускается в его царствование на уставшую от внутренних и внешних бед страну.

Именно такой образ царя Федора был подхвачен в XIX веке уже русской художественной литературой, которой история души и совести человеческой всегда казалась важнее политической истории.

Настоящая книга включает в себя две части — историческое исследование и художественно-литературное сочинение.

Открывает книгу исследование известного историка Дмитрия Михайловича Володихина, посвященное личности Федора Иоанновича. Ученый поставил перед собой задачу, проанализировав различные документы эпохи, представить читателю научную биографию Федора, показать его жизненный путь от рождения до кончины в контексте бурных исторических событий, свидетелем которых он стал по воле рока. По справедливому, на наш взгляд, мнению историка, царь Федор Иоаннович не был ни слабоумен, ни слаб. Летописи и записки современников запечатлели его выезжаю­щим на охоту, а также частым зрителем любимых «молодецких забав» русского человека того времени — поединка кулачных бойцов или боя охотника с медведем. Федор искренне любил свою жену Ирину Годунову и, в отличие от старшего брата Ивана, даже отцу не позволил развести себя с ней, не говоря уже о подобном плане боярской «партии» Мстиславских — Шуйских. Д. М. Володихин рисует психологический портрет «запасного царевича», а потом царя, показывает, в каких условиях и как формировался характер второго сына Ивана Грозного.

Федора не готовили к трону, и сам он не помышлял о короне, предпочитая тихую семейную жизнь и церковные службы. Когда в Опричнину столицей его отца стала Александровская слобода, юный царевич любил там сам бить в колокола, за что заслужил у отца прозвище «звонарь» и упрек, что он больше похож на поповского сына, нежели на царского. Впрочем, это не особенно волновало Ивана Грозного. Своим преемником он видел старшего сына Ивана. Тот и нравом, и талантами был весь в него. А Федор был «тих» и «кроток», много болел. Были все основания думать, что не задержится он на этом свете.

Неизвестный художник. Портрет царя Федора Иоанновича. Вторая половина XVIII в.

Но по воле Проведения именно он, царевич-богомолец, а потом царь-инок, как называет его Володихин, оказался на московском престоле.

Знакомясь с позитивными итогами царствования кроткого царя, хочется поневоле задаться вопросом: а может, именно такой правитель и нужен был России для залечивания душевных ран ее народа после жестокого и трагического времени грозного царя?

Распространенная в научной и популярной исторической литературе версия о полной непричастности Федора Иоанновича к реальному управлению государством не выдерживает критики. Д. М. Володихин, знакомя читателя с документами конца XVI — начала XVII века, доказывает, что по мере сил Федор Иоаннович участвовал в государственных делах: вдохновлял своим присутствием вой­ско в вой­не со Швецией, немало сил приложил к утверждению в России патриаршества в 1586–1589 годах, да и в борьбе придворных кланов сделал в целом правильный выбор, поддержав брата своей жены Бориса Годунова, человека, наделенного большим государственным талантом и способного нести груз повседневного управления державой. Но самым большим вкладом царя Федора в судьбу России парадоксальным образом оказалась его внешняя отгороженность от власти — свидетельство и пример подданным истинно христианской духовной жизни.

После труда историка Д. М. Володихина книга дает возможность читателю окунуться в реконструкцию эпохи царя Федора Иоанновича, выполненную уже средствами художественной литературы. Образ Федора не так часто привлекал писателей исторического жанра, но трагедия Алексея Константиновича Толстого «Царь Федор Иоаннович», безусловно, относится к шедеврам российской исторической художественной литературы. Эту пьесу и сам А. К. Толстой, знаменитый писатель XIX века, считал лучшим своим произведением. Оно вызвало исключительный отклик у думающей публики второй половины XIX века, в том числе благодаря успеху постановки пьесы на сцене Московского художественного театра. Сама же трагедия «Царь Федор Иоаннович» явилась центральной частью трилогии, которую открывает трагедия «Смерть Ивана Грозного», а завершает трагедия «Борис Годунов».

Т.В. Черникова,
доктор исторических наук,
профессор кафедры всемирной
и отечественной истории
МГИМО МИД России

Д.М. Володихин
ГОСУДАРЬ ФЕДОР ИВАНОВИЧ

Сколько крови проливает за меня народ.
О, если бы я мог за него умереть!

Государь Федор Иванович

Двоящийся монарх

У некоторых исторических личностей, вошедших и в наши учебники, и в русскую классическую традицию, и в массовое сознание, как будто два лица. Поколение за поколением интеллектуалы бьются, пытаясь доказать, что одно из этих лиц истинно, а другое — не более чем мас­ка, или даже не маска, а случайная ужимка.

В России знают двух Иванов Грозных — мудрого государственного деятеля и кровавого маньяка; двух Петров I — реформатора и тирана; двух Николаев I — «жандарма Европы» и просвещенного охранителя; двух Георгиев Жуковых — бездумно расходующего солдатские жизни самодура и талантливого полководца... Да разве только эти фигуры двоятся? О нет, прозвучали только самые громкие примеры.

Попытки отыскать золотую середину между Сциллой одного мифа и Харибдой другого приводят лишь к тому, что вместо цельной личности вырастает бесконечный букет: «с одной стороны, нельзя не заметить, зато с другой — нельзя не признаться». В таких случаях мудрая на первый взгляд умеренность приводит к пустоте, к расплывчатости. И споры разгораются с новой силой.

Наверное, самое разумное в таких случаях — выложить все основные аргументы, а потом честно и открыто высказаться в пользу одной из двух принципиально различных точек зрения: «Я считаю, что аргументы в пользу вот этой позиции перевешивают».

Государь Федор Иванович (или в церковной традиции Феодор Иоаннович) — именно такая — «двоящаяся» — персона в русской истории. Любопытно, что главная суть обоих образов этого государя лаконично сформулирована для образованной публики одним человеком — Алексеем Константиновичем Толстым.

В сатирическом стихотворении «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» он одним четверостишием вывел силуэт расхожего мнения о Федоре Ивановиче:

За ним царить стал Федор,
Отцу живой контраст;
Был разумом не бодор,
Трезвонить лишь горазд.

Какой облик придают последнему государю-Рюриковичу эти строки? Дурачок, блаженненький, возможно, слабоумный...

Но тот же А. К. Толстой посвятил ему знаменитую, многократно ставившуюся пьесу «Царь Федор Иоаннович». И там царь предстает в совершенно ином свете. Это трагическая фигура, не лишенная обаяния, к тому же залитая светом благодати. Не блаженненький — блаженный! Не дурачок, но по-настоящему добрый, бескорыстный, глубоко верующий человек!

Что он такое, видно из собственной реплики царя, сказанной в споре с Годуновым:

Какой я царь? Меня во всех делах
И с толку сбить, и обмануть нетрудно.
В одном лишь только я не обманусь:
Когда меж тем, что бело иль черно,
Избрать я должен — я не обманусь.
Тут мудрости не нужно, шурин, тут
По совести приходится лишь делать.

По ходу пьесы князь Иван Петрович Шуйский, враг монарха, оценивающий его человеческие качества весьма низко, вынужден признать свою ошибку:

Нет, он святой!
Бог не велит подняться на него —
Бог не велит! Я вижу, простота
Твоя от Бога, Федор Иоанныч, —
Я не могу подняться на тебя!

«Двоение» Федора Ивановича продолжается до наших дней. Для Русской православной церкви он прежде всего святой человек высокой нравственности и большого благочестия. Но когда об этом монархе речь заходит в светской публицистике, то раз за разом возникают пренебрежительные отзывы. За примером далеко ходить не надо. Так, в свежей книге Петра Романова «Преемники: от Ивана III до Дмитрия Медведева» (2008) обнаруживается именно такой пассаж: «Везло ли русским на преемников? Иногда да. Чаще не очень. Бывало, что России от преемника приходилось избавляться “хирургическим путем”. А бывало, страна десятилетиями терпела такое, о чем и вспоминать стыдно. Обычно подобное случалось, когда на вершине властной пирамиды начинали доминировать интересы свиты. Тогда вопросы ума, профессионализма и порядочности преемника, не говоря уже об интересах государства и народа, отходили на задний план... Так и появлялись во главе страны юродивые (Федор Иоаннович), бывшие прачки (Екатерина I), не самые образованные правители (Анна Иоанновна)...». Преемник Ивана Грозного назван здесь «юродивым», но не в смысле юродства Христа ради, а как живой позор для страны.

Кто прав в этом споре?

Принимая окончательное решение, следует помнить, каких успехов добилась Русская держава в годы правления кроткого царя Федора.

Именно при нем на Руси было введено патриаршество.

В его царствование полчища татарской конницы не сумели пробить брешь в русской обороне, в то время как его родитель, грозный государь Иван Васильевич позволил им сжечь столицу в 1571 году.

На Урале и в Западной Сибири подданным русского царя удалось закрепиться лишь при Федоре Ивановиче. Атаман Ермак, начавший вой­ну с Крымским ханством еще при Иване Васильевиче, как известно, был убит, а вой­ско его разгромлено. Зато несколько лет спустя служилые люди с именами не столь знаменитыми успешно продвинулись в том же направлении.

Наконец, Иван Грозный проиграл главную вой­ну своей жизни — Ливонскую. Он не только утратил все завоеванное неимоверными усилиями, но и отдал врагу часть Новгородчины. При Федоре Ивановиче грянула новая вой­на. В результате ожесточенной борьбы Россия отбила у шведов Ям, Копорье, Ивангород и Корелу. Москве удалось добиться частичного реванша за прежнее поражение в Ливонии.

При Федоре Ивановиче возникли новые города, монастыри, слободы.

Страна получила жизненно необходимую передышку между двумя безднами: опричниной и Смутой.

Так ли уж никчемен был монарх, в царствование которого Россия добилась столь значительных успехов? Или его память достойна более почтительного отношения? Что ближе к истине?

Стоит выслушать обе стороны.

Глава 1. В тени отца и брата

Венчан на Москве царем сын царя Ивана Васильевича Феодор Иоаннович; царствовал 13 лет и месяц 7.
Сей бе благ, и препрост и милостив.

Из летописного сборника,
принадлежащего новогородскому
Николаевскому Дворищенскому
собору

Младенцы не выбирают время и место появления на свет. Искать в обстоятельствах рождения какие-то тайные знаки, напряженно всматриваться в гороскопы, трактовать «предзнаменования» — дело во всех отношениях дурное. Но та историческая и культурная атмосфера, которая питает разум и душу родившегося человечка, достойна всяческого внимания. Она многое может объяснить в его дальнейшей судьбе.

Будущему государю Московскому и всея Руси Федору Ивановичу, сыну первого русского царя Ивана Васильевича, получившего от потомков прозвище «Грозный», дарованы были самые лучшие обстоятельства рождения, какие только можно придумать. 31 мая 1557 года царица Анастасия Захарьина-Юрьева разрешилась от бремени мальчиком. В то время страна, где он родился, переживала счастливые времена.

За пять лет до того после жестокой борьбы пало перед нею сильное Казанское ханство. Десятки тысяч русских пленников вернулись на свою землю, угроза разорительных нападений с востока перестала существовать. Несколькими годами позднее российской территорией стало Астраханское ханство, причем огромный успех этот русские воинские люди добыли малыми силами и малой кровью. Большое русско-шведское столкновение закончилось поражением северо-западного соседа. Степной юг был надежно заперт могучими полками от нападений крымской конницы. В Мос­ковском государстве шли крупные преобразования. Больше порядка пришло в армию, появилось стрелецкое вой­ско, рос артиллерийский парк, а наши пушкари изощряли свое искусство в учениях на окраине столицы. Обновился новый общерусский судебник, по которому жила вся страна от Москвы до дальних приграничных городов. Церковь приняла Стоглав — кодекс установлений, направленных к исправлению нравственности, духовному просвещению, борьбе с ересями. Правил ею в ту пору мудрый пастырь и великий просветитель — митрополит Макарий. Возводились новые величественные соборы, и Покровский (Василия Блаженного), поныне украшающий Красную площадь, — в их числе. Трудились не покладая рук наши книжники, интеллектуальная жизнь была богата и пестра.

Отец и мать царевича Федора любили друг друга. К тому времени они прожили десять лет, деля горе и радости. Ни к одной из жен после Анастасии Захарьиной-Юрьевой царь Иван IV не относился столь бережно. Красавица из старинного боярского рода стала для мужа «лозой многоплодной», рожая ему дочерей и сыновей, один из которых впоследствии унаследует престол. Давным-давно венценосные супруги пережили страшные годы, когда умирали их первые дети — царевна Анна и царевич Дмитрий. У новорожденного царевича Федора был братик Иван, на три года старше, — здоровый мальчик, счастливо переживший все хвори малолетства. Они станут наперсниками по детским играм. Иными словами, царевичу предстояло жить в счастливой семье.

А. М. Васнецов. Москва при Иване Грозном. 1902

Его родитель, государь Иван Васильевич, с мальчишеских лет знал горечь полного сиротства. Он только-только преодолел рубеж восьмилетия, а уже и мать и отец его лежали в гробу. Все отрочество Ивана Васильевича да и юность про­шли в обстоятельствах, когда он лишь именовался державным властелином, а правили государством совсем другие люди. Повзрослев (ему в год рождения сына Федора исполнилось двадцать семь), государь стал претендовать на бо́льшую власть, чем та, которой он пользовался в прежние годы. У кормила правления стояла титулованная знать — великородные «княжата» Бельские, Шуйские, Мстиславские, Голицыны, Глинские, Ростовские и т. д. Рядом с ними, взяв на себя значительную часть державных дел, обреталась аристократия нетитулованная — многочисленные потомки старинных московских боярских родов. С середины 1530-х годов первые были почти всевластны: предел их политической воле полагало лишь отсутствие единства. Различные «дворовые» (придворные) «партии» боролись друг с другом, не останавливаясь перед физическим уничтожением неприятельских вождей. Но превратиться в монолитную грозную силу, объединившись, они не могли. В 1547 году Иван Васильевич венчался на царство — впервые в русской истории. Его женой стала представительница могучего, влиятельного рода. Его поддерживал митрополит Макарий. Вокруг него постепенно рос круг союзников: кто-то честно служил Богом данному правителю, кто-то рассчитывал возвыситься, когда юноша вырастет и сможет подобающим образом вознаградить верных слуг своих, а кто-то видел в молодом человеке идеальную живую ширму, из-за которой можно осуществлять собственную волю в делах «дворовых» и государственных. Видя по историческим сочинениям и по словам высшего духовенства, чем были православные государи Византии, юный царь мечтал играть такую же роль, мечтал сделаться самодержцем. Постепенно, входя в возраст зрелости, он прибирал к рукам инструменты власти, коими до того владела служилая знать, — «княжата» прежде всего. Их первенство в России сделалось для него предметом для постоянных атак. Их неверность и амбиции, да основанное на древних, дружинных еще обычаях, стремление «отъехать», т е. пойти на службу к новому государю, когда прежний стал не столь тих и послушен, были в его глазах преступлением. Поэтому в конце 1550-х — начале 1560-х годов постепенно нарастает напряжение между царем и величайшими аристократическими родами России. Иван Васильевич жаждал полного, ничем не ограниченного единодержавия, а служилая знать искала сохранить контроль над важнейшими сферами управления, над армией и дипломатией. На протяжении нескольких лет противоборство будет усиливаться, и в конечном итоге военные неудачи приведут его к самым крайним формам — учреждению опричнины.

Но... пока идет 1557 год. Последний год безмятежности для Московской державы. Те труды, которые кажутся русским государственным людям бременем тяжким, несколько лет спустя будут выглядеть как сущий пустяк. Лишь в следующем году начнется страшная, разорительная, кровопролитная вой­на за земли в Ливонии. Она продлится четверть века, и она, именно она окончательно рассорит Ивана IV с «княжатами». Еще нет ее... Еще государь и влиятельнейшая родовая знать балансируют, деля меж собою власть над страной, еще не пришло время большой крови. Еще стоит над Россией, в самом зените, спокойное жаркое солнце. Идет 1557 год, последний год безмятежности.

Младенец, огласивший своим криком царицыну почивальню, а затем принявший крещение в московском Чудове монастыре1, знать не знает, что для страны, где он родился, пока все идет хорошо, пока тянутся счастливые времена. И пока никто не видит свинцовых облаков ближайшего будущего на горизонте.

Между тем темень уже рядом.

В 1558 году грянет Ливонская вой­на, иссушившая Россию. Бесконечные ее тяготы будут сопровождать все детство, отрочество и молодость Федора Ивановича. Он вырастет под разговоры о битвах с немцами, поляками, шведами и литовцами. Он женится под гром сражений на Литовско-ливонском фронте. Душа его незадолго до вступления на престол получит изрядную порцию яда: страна потерпела поражение. Страшное, унизительное поражение. Отданы все прежние завоевания, да еще к ним в придачу неприятель забрал земли и города, издревле бывшие частью Новгородчины. Сильные полки русские побиты, десятки военачальников страдают во вражеском плену, страна не имеет ни сил, ни желания продолжать борьбу. При всей кротости характера Федора Ивановича — а об этой черте его ниже будет сказано многое — он все-таки являлся сыном своего отца. И он сумеет вытравить яд поражения лишь после того, как потери родителя хотя бы отчасти удастся вернуть вооруженной рукой.

Итак, для понимания судьбы Федора Ивановича очень важно не забывать: он — дитя великой вой­ны. Ливонская вой­на стала той колыбелью, из которой он вырос, реляции воевод соперничали со сказками на ночь, а глаза царевича на протяжении двух десятилетий видели, как бесконечные колонны русских бойцов шагают по деревянным мостовым столицы на запад. И многие ли вернутся оттуда в очередной раз? Спины ратников удаляются по змеистым московским улицам и переулкам, а губы мальчика сами собою, привычно, начинают шептать молитву об одолении на враги, о милосердии Божьем к православному воинству, а потом... чтобы поменьше русских воинов легло костьми в землю на чужбине. Ему пять лет, а он, сжимая руку старшего брата своей рукой, наблюдает за отцом, едущим на коне во главе блестящей свиты — бить литву. Вернется ли он?.. И даже когда громыхнет опричнина, когда крови на тех же мостовых окажется не меньше, чем на театре военных действий, все это странное действо будет выглядеть как эпизод громадной, всепоглощающей войны.

Федор Иванович родился на исходе райского времени. Он этого рая — пусть не рая даже, а просто доброго покоя и процветания — не знал. Ему досталась эпоха великая и тяжелая.

Царевич претерпел многие беды из-за неустройства в его собственной семье.

Он знал материнскую любовь совсем недолго. Анастасия Захарьина-Юрьева умерла летом 1560 года. Ее сыну незадолго до того исполнилось три годика. С этого момента и до восшествия Федора Ивановича на престол о нем известно немногое. Отцу заниматься младшим сыном было некогда: Иван IV очень много ездил, часто бывал в походах и дальних богомольях2. К тому же он быстро обзавелся новой женой — Марией (Кученей) Темрюковной Черкасской из северокавказского рода. Новая царица крестилась перед замужеством и с азов постигала христианскую веру. Скорее всего, она не знала русского языка и русских обычаев — как минимум в первые годы замужества — и не имела никакого резона с душевной теплотой относиться к детям царя от другой женщины, иначе говоря, наследникам, которые в перспективе могут стать преградой к трону для ее собственных детей. А когда умрет Мария Темрюковна (1569), на ее месте скоро появится Марфа Собакина, затем Анна Колтовская и т. д., вплоть до Марии Нагой — последней супруги3 Ивана Грозного. Какое им всем было дело до мальчиков, лишившихся матери — царицы Анастасии?

Но все же отец по-своему заботился о младшем сыне. Так, составляя в 1572 году «духовную грамоту» (завещание)4, он повелевал дать Федору после своей смерти огромные владения. Иван IV завещал ему Суздаль, Ярославль, Кострому, Волок Ламский и множество других городов.

Родитель старался приучить царевича Федора к государственным делам. Если не к участию в них, то уж хотя бы к присутствию на разного рода важных событиях и церемониях. Конечно, отец должен был обращать внимание на сына, должен был воспитывать его так или иначе. Во всяком случае, хотя бы на закате жизни, когда другого наследника у него просто не оставалось.

Но источники содержат до крайности мало сведений о том, как именно воспитывал Иван IV младшего отпрыска. Известно, что царевичу сызмальства приходилось бывать на церемониях государственного значения. Так, в ноябре 1562 года Иван и Федор Ивановичи участвовали в крестном ходе перед отправкой большой армии во главе с государем в поход на Полоцк5. Царевичи проводили отца до первого стана в Крылатском. Там же 20 марта 1563 года Федор встретил отца, возвращавшегося из победоносного похода. Этот крестный ход имел особый смысл. Наступлению на Полоцк придавалось значение православного крестового похода против «латын и безбожных лютор», утеснявших православное население Великого княжества Литовского. И крестный ход, в сущности традиционное православное действие, мыслился одновременно как часть идеологического оформления большой вой­ны. В марте 1564 года мальчик, которому не исполнилось еще и семи лет, присутствовал на поставлении старца Афанасия в митрополиты Московские и всея Руси, а через два с небольшим года он был и на возведении в митрополичий сан игумена соловецкого Филиппа6. В декабре 1564 года, при учреждении опричнины, он — вместе с отцом и всей семьей и свитой государевой — отправился в Александрову слободу7. В 1567 году отец возил его на Вологду — смотреть «градское строение»8. И так далее. С младых ногтей Федор Иванович жил по соседству с делами державного правления, видел, как они совершаются, и даже немного участвовал в них...

Именно царь Иван выбрал невесту для сына. И выбор его должен был продемонстрировать отпрыску методы игры на матримониальном поле: дав царевичу в жены Ирину Годунову, он закрепил за ним небольшой, но крепкий клан надежных союзников. Годуновы относились к числу старинных московских боярских родов, приходились родней влиятельным Сабуровым, но сами по себе, помимо милости государя Ивана Васильевича, значили не столь уж много. Они даже среди семейств московской нетитулованной знати стояли не в первом ряду по родовитости, богатству, влиянию на «дворовые» дела. Те же Захарьины-Юрьевы, Шереметевы, Колычевы-Умные, Бутурлины превосходили их. О высокородной титулованной аристократии и речь не идет: князья Мстиславские, Шуйские, Трубецкие и т. п. превосходили их на порядок. Но по благоволению царя Годуновы поднялись выше того, что давала им кровь, выше того, что предназначалось им по рождению. Теперь их будущее оказалось накрепко связано с будущим царского сына. Поддержат, будут верны, станут «прямить», как говорили в XVI столетии, так и самих ждет судьба высокая. Ну а если срежутся в чем-то, сфальшивят... о, тогда их ждет падение с большой высоты. Иван Васильевич рассуждал прежде всего как политик. И, вероятно, политическому подходу пытался научить сына. А тот, женившись, безмятежно привязался к супруге. Вся отцовская «политика» отлетела от него напрочь. Другое дело, что отец все-таки пытался встроить сына в шахматную партию политической борьбы.

Иван IV, царевичи Иван и Федор с Казанской иконой Богоматери. Сказание о Казанской иконе Пресвятой Богородицы (лицевое) со Службой и Житие святителей Гурия и Варсонофия Казанских (лицевое) со Службой. XVII в.

Однако и в этом случае младшему сыну уделялось меньше внимания, чем старшему: Иван считался основным кандидатом в наследники царского престола, Федор — лишь «резервным». Иван был старше, ему отец доверял кое-какие дела, брал его в походы. С Федором все получалось сложнее: сначала ему было рано заниматься державными заботами, потом все внимание родителя сосредоточилось на его брате, как на будущем преемнике; незадолго до смерти самого Ивана Грозного этот преемник ушел из жизни; вот несчастие! надобно приучать к походам и сидению в Думе младшенького, а... уже поздно. Некогда. Да и вкуса никакого к политической деятельности царевич Федор не приобрел, ему милее казалась красота богослужения — с колокольным звоном, прекрасными голосами певчих, раскатистым басом дьякона... Иначе и быть не могло. На протяжении многих лет мальчику говорили: твой брат будет великим государем, а ты... ты... ну что за незадача, куда девать-то тебя? Давай-ка, в храм сходи, с монахами поговори, а то на охоту съезди. Нынче нет для тебя никакого дела... Московские дипломаты неоднократно выдвигали его как претендента на королевский трон в Речи Посполитой; однако знал ли он сам об этих переговорах? Мальчик стал юношей, юноша — молодым человеком, но, прожив четверть века бок о бок с крупнейшими политиками великой державы, он не получил простых начатков политической школы. Он вечно оставался в тени. Он постоянно находился на втором плане.

Кто окружал в ту пору царевича Федора? Мамки, няньки, когда пришла пора освоить Закон Божий и прикоснуться к винограду книжной премудрости, — ученые монахи. Имена их не дошли до наших дней. За исключением, пожалуй, одного человека — Андрея Петровича Клешнина. Его приставили к Федору Ивановичу «дядькой», т. е. частично слугой, частично же воспитателем. А. П. Клешнин — выходец из среды худородного дворянства, водивший дружбу с Годуновыми. Как видно, «дядька» и царевич поладили. Федор Иванович на всю жизнь сохранил к нему теплые чувства. Только этим можно объяснить фантастическую карьеру, сделанную Клешниным, несмотря на его незнатность. После восшествия Федора Ивановича на престол Андрей Петрович был пожалован высоким чином думного дворянина, а затем вышел в окольничие, породнился с княжескими семействами, занимал воеводские посты, вершил дипломатические дела. И вот один любопытный штрих: вскоре после смерти Федора Ивановича и восшествия на престол Бориса Федоровича Клешнин постригся в монахи. Он являлся одним из доверенных лиц Б. Ф. Годунова и в его царствование мог бы преуспеть еще больше, но решил оставить мир. Старость? Хвори? Или дело в другом: Клешнин служил двум господам — государю Федору Ивановичу и боярину Годунову, реальному политическому лидеру страны. Знал о них обоих весьма много — по служебному положению. К первому из них относился хорошо и при нем служил в охотку. Что же касается второго... зная Бориса Федоровича слишком хорошо, Клешнин, быть может, не захотел служить такому государю. Впрочем, за недостатком источников, все эти рассуждения следует оставить в статусе гипотезы.

Другим «дядькой» при царевиче был Михаил Андреевич Безнин — думный дворянин грозненской эпохи. Однако он стоял намного выше Клешнина и являлся весьма занятым человеком — военачальником, дипломатом, — чтобы уделять много внимания царскому сыну.

Осенью 1581 года не стало Ивана Ивановича — брата царевича Федора9. Его отцу оставалось еще два с половиной года жизни. Он еще доводил до конца проигранную партию Ливонской вой­ны, он еще мечтал о реванше над шведами и поляками, он еще наслаждался новым браком и, наверное, думал, что у него есть время приохотить сына к государственной деятельности. А если не получится, то, в конце концов, агукает в пеленках младенчик Дмитрий — последний отпрыск царя, — и только дайте срок, из него лет за пятнадцать можно сделать отличного государя!

Вот только не было у царя Ивана Васильевича этих пятнадцати лет. Ни на реванш, ни на воспитание сыновей, ни на восстановление страны после тяжкого кризиса и великого запустения у него не оставалось времени. На циферблате его жизни стрелки неумолимо приблизились к отметке «полночь».

Точно так же утекали последние годы, месяцы и дни спокойной жизни для Федора Ивановича. Отец самим фактом своего существования защищал его от престола, от царской доли. Но ведь подобная защита не вечна.

И Бог дал монарший венец тому, кого не готовили к этой ноше.

Глава 2. Венчание на царство

18 марта 1584 года наступил последний срок для царя Ивана Васильевича. Он прожил пятьдесят четыре года, из них бо́льшую часть (с 1547-го) — под царским венцом. У него родилось пять сыновей и три дочери, он прославился как один из лучших писателей России XVI столетия и автор странной опричной реформы, с переменным успехом действовал как полководец и дипломат, проиграл главную вой­ну своей жизни. По свидетельствам некоторых источников, первый русский царь принял насильственную смерть от рук собственных вельмож, после чего духовник, действуя вопреки церковным канонам, на холодеющее тело его возложил «монашеский образ»10. Другие источники сообщают о естественной смерти, незадолго до которой Иван Василь­евич постригся во иноки с именем Иона11. Версия об уходе государя из жизни под действием яда или даже удушения весьма вероятна. Однако последнюю точку ставить рано, доказательств для того, чтобы сказать наверняка: «Да, его убили», — пока недостаточно.

Знать да и в целом «дворовые» люди не слишком-то огорчились, узнав о смерти государя. По словам одного из русских публицистов того времени, «...рабы его, все вельможи, страдавшие от его злобы... опечалились при прекращении его жизни не истинною печалью, но ложной, тайно прикрытою. Вспоминая лютость его гнева, они содрогались, так как боялись поверить, что он умер, думали, что это приснилось им во сне. И когда, как бы пробудившись от сна и придя в себя, поняли, что это не во сне, а действительно случилось, чрез малое время многие из первых благородных вельмож, чьи пути были сомнительны, помазав благоухающим миром свои седины, с гордостью оделись великолепно и, как молодые, начали поступать по своей воле. Как орлы, они с этим обновлением и временной переменой вновь переживали свою юность и, пренебрегая оставшимся после царя сыном Феодором, считали, как будто и нет его...»12.

Портрет Ивана Грозного. Царский титулярник. 1672

Разумеется, подобное поведение лишь подлило масла в огонь сплетен, связанных с кончиной монарха.

Темные слухи о насильственной смерти царя Ивана Васильевича, носившиеся по дворцу и проникавшие в город, сделали свое дело: население столицы заволновалось. В начале апреля 1584-го политическим дельцам из числа служилой знати удалось поднять его на восстание и привести к стенам Кремля.

До наших дней не дошло последнее, самое позднее завещание Ивана Грозного, хотя известно, что под самый занавес земного срока своего царь обращался к нему и вносил поправки. По косвенным свидетельствам иностранных и русских источников, монарх не только назначил наследником сына, но и определил ему в помощь «регентский совет», состоявший из крупнейших политических фигур того времени. Определенно, туда вошли князь И. Ф. Мстиславский и боярин Н. Р. Юрьев. С очень высокой долей вероятности, присутствовали в нем князь И. П. Шуйский, а также шурин престолонаследника — Б. Ф. Годунов. Называлась также еще одна фигура — фаворит Ивана IV, худородный выдвиженец Б. Я. Бельский. Впрочем, назначение последнего остается под сомнением. Более того, сам акт монаршей воли Ивана Васильевича, учреждающего какое-то опекунство над сыном-преемником, — под вопросом...

Взглянув на компанию «регентов», легко увидеть, сколь разными были эти люди, сколь различные силы они представляли. Князья Мстиславский и Шуйский принадлежали древней, богатой и весьма влиятельной родовой аристократии. Первый происходил по прямой от великого князя литовского Гедимина, второй — от самого Рюрика. Притом Шуйские занимали при русском дворе положение своего рода «принцев крови». В XIII столетии Московские Даниловичи и предки Шуйских вышли из одной ветви Рюрикова дома. Таким образом, при отсутствии прямых наследников Шуйские могли претендовать на престол московский. Собственно, так и произойдет, когда князь Василий Иванович Шуйский в условиях Смуты воцарится на четыре года (1606–1610)... Н. Р. Юрьев был отпрыском величайшего рода в среде старинного московского боярства. Его семейство по царице Анастасии приходилось родней Ивану IV и Федору Ивановичу. Сам Никита Романович был дядей восходящего на трон монарха. Борис Годунов, пусть и брат жены Федора Ивановича, — далеко не столь знатный человек. Годуновы пребывали примерно на середине «лестницы», ведущей от многочисленного и небогатого провинциального дворянства к самым сливкам служилой аристократии. Борис Федорович числился среди аристократов, он вышел из старого боярского рода, но все-таки далеко не столь высоко стоявшего, как Захарьины-Юрьевы. Не в первом десятке семейств служилой знати, да и не в первых двух десятках. Его предки, бывало, водили полки и воеводствовали в крепостях, но редко, редко... Самого Бориса Федоровича возвысила воля Ивана IV. Что же касается Богдана Бельского, то он, родная кровь Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому по прозвищу Малюта, ни в какое сравнение не шел ни с первыми тремя аристократами, ни даже с Годуновым. Он-то и был классическим «худородным выдвиженцем» Ивана Грозного. Более того, чуть ли не вождем всех подобных фигур, служивших при дворе государевом в последние годы жизни Ивана IV.

Все пятеро «регентов» — люди могучие, властные, Мстиславский и Шуйские к тому же еще и опытные вое­начальники. Борьба между ними началась очень быстро. В скором восстании москвичей, в приходе их под кремлевские стены, видятся не столько спонтанный гнев, тревога, растерянность, сколько действия, срежиссированные аристократическими группировками.

Русские летописцы прямо писали о вражде и «смятенье великом» между вельможами.

Бельского чаще всего называли главным убийцей Ивана IV и, во всяком случае, одним из убийц13. Его как будто поддерживал Годунов со своей многочисленной родней; как минимум — первое время. Борис Федорович и сам был из когорты тех, кого возвысила милость Ивана Грозного, так что у него с Бельским была своего рода «карьерная близость». Но Годуновы воспринимались служилой аристократией как «свои», пусть и не высшего сорта, да еще как царская родня. К ним изначально не было такой ненависти — как у высших аристократических родов, так и просто у родовитых служильцев. А вот Богдана Яковлевича служилая знать едва терпела за выдающееся «худородство». Само присутствие его при дворе, на высокой должности оружничего, коверкало старый порядок, при котором права рода, права «хорошей крови» абсолютно преобладали над прочими факторами при назначении на важные посты. Возможно, противники Бельского опасались среди прочего и его стремления вернуть опричные порядки. Во всяком случае, его в первую очередь свели со сцены большой политики.

Манера Богдана Яковлевича затевать местнические споры с теми, кто был намного знатнее его, весьма быстро вызвала «брожение», против него направленное. Б. Я. Бельский в последние годы жизни Ивана IV играл роль доверенного лица, весьма влиятельного фаворита; он, надо полагать, считал возможным сохранить свое влияние и после смерти царя, а потому вел себя дерзко. Но не тут-то было! На него напали, он едва спасся от смерти в царских палатах, где концентрировались его приверженцы. Страже и стрелецким отрядам велено было «зорко охранять ворота... держа наготове оружие, и зажечь фитили»14.

Неприятели Богдана Яковлевича распространили в народе слухи, что он хочет истребить бояр да чуть ли не сам ищет царства мимо Федора Ивановича, то ли желает возвести на трон младшего царевича — незаконнорожденного Дмитрия Углицкого15. У Фроловских ворот, близ Лобного места собралась огромная толпа — отнюдь не бестолково галдящие посадские люди, а вооруженные дворяне, тараном «пощупавшие» прочность воротин и развернувшие против Кремля артиллерийские орудия. И уж рядом с ними простонародье без затей громило лавки, потрясая дубьем... Кремль, таким образом, оказался в осаде. Стрельцы палили по осаждающим из ружей, те отвечали градом пуль и стрел. Осажденным пришлось предъявить живого и невредимого Н. Р. Юрьева — он получил широкую популярность в народе, и кремлевским сидельцам требовалось отобрать почву у слухов о том, что он убит. Но стрельбы и предъявления народу боярина Юрьева не хватило для того, чтобы рассеять дворянские отряды у кремлевских ворот. Пришлось выслать из Кремля к москвичам переговорщиков. Вероятно, переговоры велись разными группами, источники на этот счет дают противоречивые сведения. По всей видимости, решающую роль в «замирении» Москвы сыграли думный дворянин Михайло Андреевич Безнин и дьяк Андрей Щелкалов, уговорившие «чернь» отойти от моста через кремлевский ров. Так или иначе, столичное население успокоилось, отряды дворян ушли от Лобного места. Но... Б. Я. Бельскому пришлось расстаться с местом при дворе. Его отправили воеводой в Нижний Новгород. Явное поражение! Более того, ясно, что Богдан Яковлевич лишился поддержки Годуновых, а без них оказался слишком слаб. Именно известие о его высылке произвело главное «успокоительное действие» на восставших.

Царевича Дмитрия с Нагими также отослали подальше от Москвы — на удел в Углич. Перед венчанием Федора Ивановича на царство второй человек царской крови, стоя рядом с ним, мог вызвать у каких-нибудь столичных авантюристов надежды на еще один раунд рискованной политической игры.

Любопытно, что во всех этих перипетиях начала царствования роль Федора Ивановича просто не видна. Английский дипломат Баус, пребывавший тогда в Москве, писал о безвластии сына Ивана IV, а посол Речи Посполитой Сапега выразил суть ситуации еще резче: «Между вельможами раздоры и схватки беспрестанные... а государь не таков, чтобы мог этому воспрепятствовать». У кремлевских ворот кровь льется рекой: десятки убитых, сотни раненых, со стен с раздвоенными зубцами падают в ров стрельцы, пораженные лучниками, толпа грозится штурмовать ворота до победного конца. Люди спорят, сшибаются друг с другом, то и дело поминают имя наследника, а где же он сам? Его как будто нет. Он как будто отсутствует. Волнения москвичей и переговоры с ними, удаление Бельского, Нагих и царевича Дмитрия из столицы словно происходит помимо его воли. Грязь дворцовых интриг не пристает к биографии Федора Ивановича за счет того, что некие выдаю­щиеся политические деятели за его спиной ведут «большую игру», а он оказывается задействован в ней исключительно редко. Кто-то «из-под ковра» выводит народ на площадь, кто-то устраивает так, что восставшие оказались обес­печены всем необходимым для своего дела, кто-то ведет с ними переговоры, формулируя условия, при которых гибельная осада будет снята с Кремля, кто-то жертвует Бельским... Федор Иванович здесь ни при чем. Похоже, его шурин поставил в «большой игре» на Бельского, ощутил решительное противодействие со стороны великородных князей Шуйских и Мстиславских, боярина Юрьева, а также примкнувшего к аристократам дьяка Андрея Щелкалова, договорился с ними о «сдаче» Богдана Яковлевича, получил от них добро, а затем подписал у государя грамоту, по которой грозненский фаворит был отправлен на дальнее воеводство; как могущественная знать, удовольствовавшись этим, отдала вожакам «толпы» приказ уводить людей от Лобного места. Федор Иванович играл роль пассивного наблюдателя.

Ко времени, когда скончался Иван IV и царевичу следовало занять отцовский трон, царевичу не доставало еще нескольких месяцев до двадцатисемилетия. Незадолго до того, как в Москве начались волнения, он венчался на царство. Это произошло 31 мая, и в день восшествия на престол государю как раз исполнилось двадцать семь.

Один из очевидцев коронации, англичанин Джером Горсей, оставил подробный рассказ о ней. Этот рассказ приводится здесь с несколькими незначительными сокращениями: «Царь вышел из дворца16, впереди шествовали митрополит, архиепископы, епископы и главнейшие лица из монашества и белого духовенства в богатых шапках и священническом одеянии, они несли иконы Богоматери и другие, икону святого ангела царя, хоругви, кадила и много другой утвари, соответствующей этой церемонии, и все время пели. Царь со всей знатью, в определенном порядке, вошли в церковь, именуемую Благовещенской... где справлялись, согласно обрядам их церкви, молитвы и богослужения. Потом они пошли в церковь по имени Архангела Михаила, где совершили тот же обряд, а оттуда — в церковь Пречистой Богоматери, которая является их кафедральным собором...17 В центре ее было царское место, которое занимали в подобных же торжественных случаях предки царя. Его одежду сняли и заменили богатейшим и бесценным нарядом. Царя возвели на царское место, его знать стояла вокруг по чинам; митрополит надел корону на голову царя, в правой руке у него был скипетр и держава, в левой — меч правосудия, богато убранный, перед царем помещались все шесть венцов — символы его власти над землями страны, и лорд Борис Федорович стоял по правую руку. Затем митрополит стал громко читать небольшую книгу — увещания царю творить истинное правосудие, мирно владеть венцом его предков, дарованным ему Богом... Затем митрополит благословил и возложил на него свой крест. Затем царя свели с царского места, на нем была верхняя одежда, украшенная разными драгоценными камнями и множеством восточного ценнейшего жемчуга. Она весила 200 фунтов, ее шлейф и полы несли шесть князей... Главный царский венец был надет на голову, в правой руке был царский жезл из кости единорога в три с половиной фута длиной18, украшенный богатыми камнями, купленный прежним царем у аугсбургских купцов в 1581 году, что стоило ему 7000 марок стерлингов... Скипетр и державу нес перед царем князь Борис Федорович19; богатую шапку, украшенную камнями и жемчугом, нес другой князь; его шесть венцов несли дяди царя: Дмитрий Иванович Годунов... и Никита Романович, братья царской крови: Степан Васильевич, Григорий Васильевич, Иван Васильевич20. Таким церемониальным шествием царь подошел к великим церковным вратам, и народ закричал: “Боже, храни царя Федора Ивановича всея Руси!” Ему подвели богато убранного коня, покрытого вышитой жемчугом и драгоценными камнями попоной, седло и вся упряжь были убраны соответствующим образом, как говорят, все стоило 300 тысяч марок стерлингов... Были сделаны для него, с его князьями и знатью, подмостки в 150 морских саженей длиной, в две шириной и на три фута поднятые над землей, чтобы они могли пройти из одной церкви в другую через напиравшую толпу, так как народа было так много, что некоторые были в то время задавлены до смерти в этой толчее. По возращении царя из церквей под ноги ему стлали золотую парчу, паперти церквей были покрыты красным бархатом, а подмостки между церквами — алым стаметом. Как только царь проходил, парча, бархат и стамет обдирались теми, кто только мог добраться до них, каждый желал иметь кусочек, чтобы хранить его как память. Серебряные и золотые монеты, вычеканенные по этому случаю, в большом количестве разбрасывались в народ. Лорд Борис Федорович был пышно и богато одет с украшениями из больших восточных жемчужин и всяких драгоценных камней. Подобно ему были одеты все Годуновы в соответствии с их положением, как и остальные князья и знать; один из них, по имени князь Иван Михайлович Глинский... имел одежду, коня и его убранство стоимостью 100 тысяч марок стерлингов, причем все очень старинное. Царица, находясь в своем дворце, сидела на престоле у большого открытого окна. Ее одежда была так богато украшена камнями и восточным жемчугом, что блестела и сверкала; на голове ее был надет царский венец. Вокруг нее находились знатные дамы и княгини. Народ воскликнул21: “Боже, храни нашу благородную царицу Ирину!” После всего этого царь вошел в палату Думы (the parliament house), которая также была богато убрана. Там он занял свое царское место, украшенное, как и прежде... На столе перед ним были поставлены шесть его венцов; один из его приближенных держал царские чашу и кувшин из золота, по обе стороны от него стояли два человека, называемые рындами (kindry), в белой, затканной серебром одежде, с жезлами и золотыми топориками в руках. Князья и знать в богатых одеждах расположились вокруг по старшинству. Царь после краткой речи допустил каждого поцеловать его руку, что и было сделано, затем он перешел на свое царское место за столом, где ему с почестями прислуживали его знатные люди. Три передние комнаты, большие и просторные, были уставлены блюдами из серебра и золота от пола до потолка, одно над другим, среди них было много золотых и серебряных бочонков. Празднества продолжались целую неделю, в течение которой устраивались разные царские развлечения»22.

Царица Ирина Федоровна, Патриарх Московский и всея Руси Иов, царь Федор Иванович. Миниатюра из лицевой Псалтири Дмитрия Годунова. 1594

Русские источники добавляют к этой весьма полной картине целый ряд важных деталей.

Если Горсей видел на церемонии главным образом Годуновых, родичей своего благодетеля Бориса Федоровича, да еще запомнил князя Глинского, одетого с необыкновенной роскошью, и Никиту Романовича Юрьева, шедшего рядом с царем, а о прочих служильцах Государева двора мог сказать лишь, что они располагались «по чинам», то официальная летопись гораздо информативнее. Она сообщает имена людей, получивших на торжестве первостепенно важное значение. Те, кто попал в этот круг, либо составляли высший ярус власти в середине 1584 года, либо были близки сердцу Федора Ивановича. Чаще всего летопись упоминает Бориса Годунова. Но родня его, в отличие от рассказа Горсея, в летописном сообщении не фигурирует совершенно. Как видно, Годуновы тогда еще не обладали абсолютным влиянием на государственные дела. Официальная летопись выделяет роль казначеев Василия Головина и Деменши Черемисинова: они подносили Федору Ивановичу «животворящий крест и царьский венец и диядиму и скифетр и яблоко»23. Они же, вместе с разрядным дьяком Василием Щелкаловым и поместным дьяком Елизарием Вылузгиным, несли царские регалии в Успенский собор24. Любопытно, что ни Головин, ни Черемисинов, столь заметные в начале царствования, не удержатся у власти надолго. Но пока они стоят высоко. Конечно, одну из главных ролей играет во время торжественной церемонии глава Русской Церкви — митрополит Дионисий; рядом с ним — два других архиерея, весьма высоко стоящих в церковной иерархии: архиепископ Новгородский Александр и архиепископ Вологодский Варлаам25. Дионисий также скоро уйдет. А вот величайшего церковного деятеля времен Федора Ивановича, будущего патриарха, а на 1584 год еще только епископа Коломенского Иова, не видно... Выбор иных представителей духовенства, оказавшихся на венчании Федора Ивановича, симптоматичен. Прежде всего, в Успенском соборе, недалеко от Царского места, стояли митрополит «из Еросалима Вифлеомской» Неофит, а также «архиепископ и епископы и старцы святые горы Синайские и Афона»26. Трудно сказать, кому пришла в голову идея пригласить духовенство Православного Востока к восшествию на престол русского царя, но это был акт большой политической мудрости: венчанию Федора Ивановича на царство постарались придать вид события, важного для всего православного мира. Наконец, некоторые участники церемонии могли быть выбраны для исполнения важных ролей самим государем. Это, прежде всего, царский духовник — благовещенский протопоп Елевферий. Сколь сильно царь почитает своего отца духовного, видно из одной детали: несмотря на присутствие митрополитов, архиепископов и епископов, именно протопоп Елевферий, намного уступавший им в сане, возглавил шествие от Архангельского собора к Успенскому, неся на голове «животворящий крест», «царский венец» и «диядиму»27. Почесть необычайно высокая! В самом же Успенском соборе крест с налоя к Царскому месту подносили архимандрит Троице-Сергиева монастыря Иона и архимандрит владимирского Богородице-Рождественского монастыря Иона28. В данном случае почесть оказывалась не двум архимандритам или, вернее, не только им, но и двум обителям, оказавшимся, таким образом, честнейшими. А на Руси тогда очень внимательно относились к подобным знакам внимания... Кто определил, что честь такого рода должна быть оказана именно Троице-Сергиеву и Рождественскому монастырям?29 Предположительно, сам государь, с большим вниманием подходивший к иноческому быту. Как минимум особенное почитание царем преподобного Сергия и его обители прослеживается по разным источникам на протяжении многих лет царствования Федора Ивановича. Видимо, первый раз оно проявилось уже при восшествии его на трон.

Иной памятник русской исторической мысли, Московский летописец, кое в чем подтверждает повествование Джерома Горсея и официальной летописи, кое в чем дополняет их свидетельства новыми фактами, но в некоторых местах противоречит их данным. Московский летописец содержит самый обширный во всей русской летописной традиции рассказ о венчании Федора Ивановича на царство. Историки спорят, когда именно и в какой среде возникло это историческое сочинение. Высказано множество разных суждений на этот счет, порой взаимоисключающих. Наиболее вероятными выглядят построения В. И. Корецкого и Я. Г. Солодкина. Оба они отдают честь создания Московского летописца столичному духовенству. Только первый видит в нем «остатки» митрополичьего и патриаршего летописания30, а второй полагает, что памятник создан в среде «кремлевского соборного духовенства»31. И в том и в другом случае составитель (или составители) летописца должны быть в высшей степени хорошо осведомлены о ходе торжественной церемонии венчания на царство 31 мая 1584 года.

Сведения Московского летописца добавляют к общей картине того дня следующее.

Прежде всего, полностью подтверждается та пышность, то богатство убранства, о которых писал Горсей. Переходы между кремлевскими соборами и государевой «Золотой палатой» были выстланы багряными сукнами, «лундышем червчатым», а поверх сукон — «бархаты золотыми». Царское «горнее место» в Успенском соборе было «устроено в высоту 12 степеней (ступеней. — Д. В.)», обито сукнами, а поверх сукон — бархатом. Дворяне и дьяки, поставленные по пути царского шествия, облачены в «златые одеяния»32. Возглавлял процессию, действительно, протопоп Елевферий, окруженный дьяками с кадилами33. Борис Федорович Годунов играл во всем действе видную роль. Однако Московский летописец называет и других аристократов, чья роль по «чести» своей может сравниваться с годуновской. Из числа служилой знати выделяются три персоны. Прежде всего, назван тот же казначей Владимир Головин. Кроме того, церемония предусматривала момент, когда (во время «святого выхода с Евангелием» на литургии) Федор Иванович должен снять с себя царский венец, отдать в руки приближенных скипетр и «яблоко». Очень важный момент, поскольку именно он определяет очередность «чести» для вельмож. Кому достался венец? Борису Федоровичу Годунову? Отнюдь нет! Гедиминовичу, боярину князю Ивану Федоровичу Мстиславскому, одному из крупнейших полководцев грозненского царствования, самому знатному человеку в Московском государстве — за исключением самого царя. Тому же И. Ф. Мстиславскому доверена еще одна почетная служба — осыпать государя золотыми монетами в наиболее важные моменты церемонии... Тогда, может быть, Годунову дали скипетр? Вовсе нет, Борису Федоровичу пришлось удовольствоваться лишь «яблоком» — третьим по чести из монарших регалий. А скипетр получил Рюрикович боярин князь Василий Федорович Скопин-Шуйский...34

В соответствии с известием Московского летописца, помимо митрополита Дионисия, из числа русских архиереев присутствовали:

Архиепископ Новгородский Александр;

Архиепископ Казанский Тихон;

Архиепископ Ростовский Евфимий;

Епископ Вологодский Варлаам;

Епископ Суздальский Варлаам;

Епископ Смоленский Сильвестр;

Епископ Рязанский Леонид;

Епископ Тверской Захарий;

Епископ Коломенский Иов;

Архиепископ Крутицкий Варлаам (Пушкин).

И здесь владыка Новгородский — на первом месте после митрополита. Вторым назван Тихон, и лишь третьим — Евфимий Ростовский. Собственно, казанский владыка мог быть записан в церемониальном «разряде» выше Ростовского по чести, но не участвовать в почетных церемониальных действиях из-за ветхости лет. Но почему ростовский архиепископ назван Евфимием, а не Варлаамом? Дело в том, что официальная летопись допускает явный анахронизм. Да, известен архиепископ Ростовский Евфимий и первый митрополит Ростовский Варлаам; последний окажется на митрополичьей кафедре в Ростове Великом несколько лет спустя, но в 1584 году Москву посетил именно владыка Евфимий35.

Иов, будущий патриарх, занял скромное предпоследнее место в списке иерархов. Но это не продлится долго, ему предстоит быстрое возвышение.

Наконец, Московский летописец сообщает о том, что видную роль в церемонии сыграли еще четыре архимандрита, чуть уступившие в чести троице-сергиевскому и рождественскому. Это настоятели трех московских обителей: Новоспасской, Чудовской и Симоновской, а также — Юрьева монастыря в Новгороде Великом36.

Кто же в этом блистательном собрании удостоился высших почестей — если не считать митрополита? Не Годунов и не Мстиславский, даже не владыка Вифлеемский Неофит, несмотря на высоту своего сана, а... скромный протопоп Елевферий. И даровать ему такую роль мог только сам Федор Иванович. Видимо, когда составлялись «разряды» торжества, государь не был безгласным свидетелем.

Чин венчания на царство Федора Ивановича, помимо незначительных исправлений, не отличался от чина, разработанного для коронации его родителя в 1547 году37. В Московском летописце подчеркнуто: современники воспринимали поставление русского правителя на царство как возобновление «греческого обычая», за исключением ряда маловажных подробностей38. Был великий православный государь в Константинополе, но главный город греков «по грехом их», из-за вероотступничества, утратил царственность, и она перешла в Москву.

Царевич Федор являлся в 1584 году единственным законным сыном Ивана IV, сравнимых с ним претендентов на трон не существовало в принципе. Взрослый человек, известный всей стране, женатый, царская кровь от царской крови, добрый христианин... Таким образом, весной 1584-го преемник для всего народа был совершенно очевиден. Борьба могла идти — да и шла в течение первых лет правления Федора Ивановича — не между сторонниками и противниками его особы на троне, а между «дворовыми» группировками, делившими власть и влияние, по-разному смотревшими на вопросы большой политики.

Единодушное одобрение преемника выразилось в том, что, помимо митрополита Дионисия, высшего духовенства и служильцев Государева двора, со всей России съехались представители, присутствовавшие при возведении Федора Ивановича на трон. Это многолюдство создало впечатление, будто царя «выбирали», будто прошел даже особый Земский собор, хотя ничего подобного не было.

Венчание на царство давало русскому монарху власть, законодательно никак не ограниченную. Никому из восставших не пришло в голову требовать подобного ограничения. Политическая культура Руси во второй половине XVI века прошла через длительное правление Ивана IV, для его вчерашних подданных полнота самодержавия выглядела как нечто незыблемое. Не так было в 1530–1550-х годах, когда правила высшая аристократия. И не так будет в годы Смуты, когда появятся проекты урезания прав самодержца39.

Пережив тревожные дни восстания, правитель сделался законным самодержцем, живым источником всякой власти — законодательной, исполнительной, судебной и военной. Лишь Церковь располагала самостоятельной, независимой от государя властью в духовных вопросах. Да и то со времен Ивана III в России постепенно укреплялась традиция, согласно которой государь мог по своей воле сократить или расширить сферу дел, находившихся в ведении Русской церкви... А за пределами полномочий Священноначалия все сколько-нибудь важное в Московском государстве формально должно было происходить по указу монарха.

Отныне лишь Федор Иванович мог жаловать и отбирать чины и должности. Все равно где — в Боярской думе, приказах, при дворе или в армии; везде порядок один: как определит великий государь. Только его волей происходили любые, даже самые ничтожные, изменения в законодательстве. Только он мог объявить вой­ну и заключить мир. Любая копейка расходовалась государственными учреждениями лишь по одной причине: великий государь «приказал» им заниматься определенной сферой деятельности, работать над строго очерченными задачами, формулировать проекты, чтобы потом доводить их до полного завершения. И расходы — хоть копеечные, хоть глобальные — аккуратно заносились в приказные книги. За всякое финансовое упущение царь мог поставить виновного «на правеж». Иначе говоря, повелеть другим служилым людям заняться публичным его избиением, покуда не ляжет на стол украденная, утерянная или растраченная не по делу сумма... В поход отправляется армия — воеводы назначаются от имени «великого государя, царя и великого князя Московского и всея Руси». Посольство снаряжается к соседям — от имени правителя пишутся инструкции для «посольских людей». Затевается строительство новой крепости — да что там строительство, простой ремонт обветшалых стен! — и без указа Федора Ивановича ни один кирпич не переместится с места на место. Имя государя на монетах и печатях. А когда царскому подданному задают трудный вопрос, тот, почесав в затылке, разводит руками и отвечает: «Про то ведают Бог да великий государь». Осведомленность и сила государя земного в глазах миллионов крестьян, посадских людей, в глазах провинциальных иереев, дворян, купцов и приказных приближалась ко всемогуществу и всеведению Царя Небесного. Служилая аристократия да еще, пожалуй, архиереи могли иметь на этот счет иное мнение. Они знали, что без высшего слоя управленцев, избираемых из очень ограниченного круга лиц, государь бессилен ворочать державными делами; следовательно, от них зависит очень многое, и об этом ниже еще пойдет речь. Но формально... формально «от Москвы до самых до окраин» кот с лавки не спрыгивал, если не приходила коту бумага с указом великого государя.

Отсюда возникает соблазн, которому жизнеописатели наших государей — не только Федора Ивановича — поддавались нередко: смешать судьбу монарха и судьбу страны до состояния нерасторжимого целого. В результате личность правителя расплывалась в потоке государственного развития России. Думается, пришло время поступать иначе — заняться реконструкцией того и другого по отдельности.

Эта книга посвящена Федору Ивановичу, последнему государю из рода московских Рюриковичей на русском престоле. Ему одному, а не России периода его царствования. В личности венценосца и в его судьбе отыскиваются высшие смыслы, его биография реконструируется. Кажется, столь огромное влияние правителя на состояние и развитие страны, как в России XVI века, просто не оставляет шансов отделить властителя от подвластной державы... Все же в целом ряде случаев источники позволяют провести четкую борозду между тем, что вершил Федор Иванович лично, и тем, что делалось царским именем, но исходило от совершенно других людей. Время от времени эта граница становится неотчетливой, но кое-какие обоснованные предположения построить все-таки можно. А когда нет ни малейшей возможности увидеть мысли и чувства, слова и поступки одного-единственного человека за шумной историей государства, что ж, приходится откладывать перо, отказываясь от фантазий.

Портрет Федора Ивановича с надгробия в Архангельском соборе Московского Кремля. 1630-е

История России — совсем другая история.

В связи с этим разделением возникают два важнейших вопроса. Нельзя, методически неверно было бы «плыть по хронологии» царской судьбы, без затей отслеживая происходящие события. Прежде необходимо найти «ключи» для расшифровки главных обстоятельств жизни монарха. А отыскиваются эти самые «ключи» в ответах на следующие вопросы:

Во-первых, источники наперебой говорят о том, что Федор Иванович был «прост умом» и непригоден для дел правления. Более того, что царь к ним особенно и не прикасался. До какой степени это верно? В чем конкретно выражалась «простота ума» русского монарха? Был он безу­мен или просто кроток? В сущности, ответ на этот вопрос составляет главный смысл книги о Федоре Ивановиче. То, как будет он решен, определяет все остальное. И, следовательно, здесь не надо торопиться с выводами.

Во-вторых, столь же общим местом в источниках конца XVI века стало утверждение, согласно которому истинным правителем Московского государства стал шурин Федора Ивановича — Борис Федорович Годунов. Но сколь далеко простиралась его власть? Как скоро она установилась прочно и нерушимо? И как относилось к подобному «соправительству» русское общество конца столетия?

Две следующие главы посвящены поиску ответов на эти вопросы.

Глава 3. Безумец или блаженный?

Как говорилось выше, исторические источники, труды академических историков и, еще того более, трактаты историософов полны прямо противоположных, порой взаимоисключающих оценок относительно умственных способностей Федора Ивановича. Кто-то уверен в очевидном слабоумии монарха. Кто-то — в особом даре его святости, несовместимом с мирскими заботами.

Корни высокомерного, уничижительного мнения о последнем государе из династии Даниловичей уходят в XVI столетие.

Английский торговый агент Джером Горсей писал о Федоре Ивановиче, что тот «прост умом» и, в другом месте, «слабоумен»40. Во втором случае резкая оценка англичанина связана с тем, что царь расплакался и принялся креститься, поскольку был расстроен обидой самого Горсея на падение его статуса в Москве; Федор Иванович уверял, что не подавал никакого повода для обиды. Но здесь можно говорить, скорее, об особой чувствительности государя, не любившего несправедливость и тем более ситуации, когда он сам оказывался в чьих-то глазах несправедливым человеком.

Французский наемник на русской службе Жак Маржерет писал несколько резче: «...власть унаследовал Федор, государь весьма простоватый, который часто забавлялся, звоня в колокола, или бо́льшую часть времени проводил в церкви»41.

Неизвестный гравер. Вид Московского Кремля XVI–XVII вв. Фотовоспроизведение. 1910

Наиболее развернутая характеристика русского го­сударя принадлежит перу Джильса Флетчера, английского дипломата. В частности, он пишет: «Теперешний царь (по имени Феодор Иванович), относительно своей наружности росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водяной; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется. Что касается до других свой­ств его, то он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к вой­не, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен. Кроме того, что он молится дома, ходит он обыкновенно каждую неделю на богомолье в какой-нибудь из ближних монастырей»42.

Любопытно, авторы многих научных и популярных работ этой цитатой из Флетчера и ограничиваются. Между тем она представляет собой всего лишь один абзац, взятый из целой главки в трактате англичанина, посвященной домашнему обиходу и частной жизни Федора Ивановича. Главка же, если привести ее в целом, оставляет несколько иное впечатление. Стоит привести ее здесь — всю, без одного уже приведенного абзаца:

«Домашняя жизнь царя, сколько она известна, состоит в следующем. Обыкновенно встает он около четырех часов утра. Когда оденется и умоется, к нему приходит его отец духовный, или придворный священник, с крестом, которым благословляет его, прикасаясь сперва ко лбу, потом к ланитам царя, и дает ему поцеловать конец креста. Затем так называемый крестный дьяк вносит в комнату живописную икону с изображением святого, празднуемого в тот день, ибо каждый день у них имеет своего святого, как бы своего патрона. Образ этот он ставит к прочим образам, которыми уставлена вся комната, сколько можно поместить на стене, с горящими перед ними лампадами и восковыми свечами. Образа богато и пышно украшены жемчугом и драгоценными каменьями. Когда поставят образ на место, царь начинает креститься по русскому обычаю, осеняя сперва голову, потом обе стороны груди и произнося: Господи помилуй, помилуй мя, Господи, сохрани меня грешного от злого действия. С этими словами он обращается к образу, или к святому того дня, которого поминает в молитве, вместе с Богородицей (называемою у них Пречистою), св. Николаем или другим святым, в которого более верует, падая перед ним на землю и ударяя об нее головою. Такой молитве царь посвящает четверть часа или около того. Затем входит опять духовник, или придворный священник, с серебряной чашей, наполненной святой водой и кропилом св. Василия (как они его называют), которым окропляет сперва образа, потом царя. Святую воду приносят каждый день свежую из дальних и ближних монастырей, так что присылает ее царю игумен, от имени того святого, в честь которого построен монастырь, в знак особенного благоволения его к царю.

Окончив этот религиозный обряд, царь посылает к царице спросить, хорошо ли она почивала и проч., и через несколько времени сам идет здороваться с нею в средней комнате, находящейся между ее и его покоями. Царица почивает особо и не имеет ни общей комнаты, ни общего стола с царем, исключая как в заговенье или накануне постов, когда обыкновенно разделяет с ним и ложе, и стол. После утреннего свидания идут они вместе в свою домовую церковь или часовню, где читается или поется утренняя служба, называемая заутреней, которая продолжается около часу. Возвратясь из церкви домой, царь садится в большой комнате, в которой для свидания с ним и на поклон являются те из бояр, которые в милости при дворе. Здесь царь и бояре, если имеют что сказать, передают друг другу. Так бывает всякий день, если только здоровье царя или другой случай не заставят его изменить принятому обыкновению.

Около девяти часов утра идет он в другую церковь в Кремле, где священники с певчими отправляют полное богослужение, называемое обедней, которая продолжается два часа, и в это время царь обыкновенно разговаривает с членами Думы своей, с боярами или военачальниками, которые о чем-либо ему докладывают, или же сам отдает им свои приказания. Бояре также рассуждают между собой, как будто бы они находились в Думе. По окончании обедни царь возвращается домой и отдыхает до самого обеда.

За обедом прислуживают ему следующим образом: во-первых, каждое блюдо (как только оно отпускается к накладчику) должен прежде отведывать повар в присутствии главного дворецкого или его помощника. Потом принимают его дворяне-слуги (называемые жильцами) и несут к царскому столу, причем идет впереди их главный дворецкий или его помощник. Здесь кушанье принимает кравчий, который каждое блюдо дает отведывать особому для того чиновнику, а потом ставит его перед царем. Число блюд, подаваемых за обыкновенным столом у царя, бывает около семидесяти, но приготовляют их довольно грубо, с большим ко

...