Оглавление

Багровый туман

Бирель У-Танг.

Обитель болотного Бога.

Стоя перед окном, я много думаю и не перестаю всматриваться в туманный горизонт. Сейчас он спасительный и умиротворённый, хотя раньше являлся лишь пустым. Никогда это место не видело света и тепла. Вокруг только сырые земли, покрытые водой и илом, влажным, вязким туманом. День и ночь здесь одинаковы, совсем не отличаются друг от друга. Всегда тишина, ни шороха. Даже шаги поглощает густой воздух, запечатывая его в земле без возможностей быть услышанным. Это оглушало.

Время в обители течёт иначе, чем в мире людей. Такое же тягучее, как и всё вокруг. Иногда, кажется, нет движения и нет вибраций, совсем ничего вокруг, что могло отличить этот мир от обычной, плоской и неподвижной картины.

Отец, сидя на троне, не шевелится вот уже много десятков лет. Рядом также неподвижно сидит мать. Я смотрела на них ежедневно, как на каменные памятники бывшим богам. Неподвижные, чужие, они не имели возможности даже вздохнуть.

Мне была незнакома ласка, забота. Я никогда не знала родительской любви. Всё потому, что не такая, как они. Маленьким облачком выйдя из чрева матери, обозначила непригодность к правлению болотами и заводями, ведь появилась на свет как явление природы. Я была туманной дымкой, которая висела спокойно над болотами на заре, в которой блуждали потерянные овцы по полям и корабли в море. Боги нашего и людского мира имели возможность подарить свету лишь одно дитя. Род болотного бога прервался на мне и застыл на сотни лет. А жители окаменели в своих домах, где давным-давно потух огонь, где слишком часто ничего не происходит.

Ничего в мире не случается просто так. Главный бог-правитель Воронвэ однажды сказал на собрании богов, что каждое действие и свершение — это его решение. Что бы ни происходило — у этого есть причина, предназначение. И вот уже восемьдесят лет задаюсь лишь одним вопросом: что же мне делать и какое моё предназначение? Я знаю, что существует огромное количество миров, где есть свои боги и их народы. Даже среди людей есть божества, которые живут на земле, а не в обители. И родившись божеством, никак не моглу понять, чем являюсь для конкретно этого мира?

Те земли, на которых я побывала и до которых дошла — либо мертвы из-за войны богов, либо отравлены человеческими пороками. Жадность, злость, алчность и полное пренебрежение жизнями друг друга, бесконечные войны, уничтожение мест их жизни. Я родилась над злым миром, погрязшим в нежелании слышать и жить в покое. Изо дня в день он душит. И одним из главных богов этого мира был мой отец, а я должна была сойти на землю и предаться жизни среди людского народа, чтобы посеять мир и свет. Но Воронвэ решил иначе. Он хочет чего-то иного.

— Я виновата, отец, — произношу, стоя на коленях перед молчаливыми родителями, в надежде на ответ. — Не знаю, как исправить всё и нет моих сил больше. Я задыхаюсь, растворяюсь безвозвратно и мучительно в вашем молчании. Мама, скажите хоть слово! Все эти люди, которых я погубила — они такие же. Они ни в чём не виноваты. Я не стала тем, кем должна была.

В конце почти шепчу.

Каждый раз, надеясь, разочаровывалась, но никогда не оставляю надежд. Что для богов жизни людей? Расходный материал, блохи на земном теле. Я не хочу быть таким богом. Почему же тогда моя душа так нещадно покрывается лозами и шипами?

Всю свою жизнь наблюдаю за людьми, за их бедами и радостями. Они были единственными, кто обращал на меня внимание. Я заводила их в болота и с интересом наблюдала, как захлёбывается невинная хрупкая плоть, утопает, погружаясь вглубь владений отца. Играла с детьми в прятки и видела, как проклинают матери за пропажу их чад. Я хохотала. Ведь никогда не знала эмоций и чувств. Родители предпочитали кормить меня молчанием и равнодушием, иногда казалось, что они существуют в каком-то другом мире, отдельном. Отчего я чувствовала себя плохо.

— Мама… — шепчу и касаюсь её неподвижной руки, впервые с момента, как они оба стали такими.

Испуганно отдергиваюсь, когда хрупкое тело распадается на легкие лепестки и исчезает в воздухе. Мне стало грустно, и в очередной раз чувствую себя плохо, виновато и одновременно облегчённо. Нет проблемы — нет переживаний. От этого хотелось коснуться и отца, но, когда я приблизилась, камень на моей груди засиял зелёным светом и зашептал.

— Не надо, Бирель, — тихо произнес голос из груди.

Это осколок от отцовского камня, который он всегда носил при себе. Когда я только родилась, его надели на меня, и с тех пор это единственное, что грело душу в этом тёмном и мёртвом месте.

Так, в одиночестве, я прожила ещё много лет. Изо дня в день вымещая злость на людях, научилась чувствовать себя живой, но не стала хорошей. В детстве мне говорили о том, что рано или поздно придётся сделать выбор, на какой ты стороне. Мне неоткуда было брать свет, и я укоренилась во тьме. Болото — это чёрный. В нём нет просвета и надежд, нет возможностей на что-то иное. Но я поздно поняла, что свет сама закрыла от всех, в том числе и от себя.

Чего же ты хочешь, Воронвэ? Ждёшь ли ты, чтобы я что-то сделала? Подай мне знак, прошу.

Сколько себя помню, люди блуждали рядом, потерянные, хмурые, ругались и просили убраться. Но испуганная и наивная, поначалу я ходила за ними по пятам, как за спасением, а после лишь из злобы. Возвращаясь домой, бросала хмурый взгляд на воинственного отца и бранилась теми словами, которые услышала от людей. Но однажды сквозь сон я услышала тихие мольбы, плач. Привстала и выглянула в окно. Зеленоватое небо посветлело, повеяло прохладой.

Что происходит?

— Отец? — поражённо воскликнула, обнаружив его возле двери в мир людей, из которой сочился яркий зеленый свет.

Он выглядит точно так же, как и много лет назад. Без мха и не обросший корнями, в чистых одеяниях. С длинными светлыми волосами казался чем-то невозможным, и я ловила каждое мгновение, впитывала в себя, как лучи солнца, прорывающиеся сквозь облака, его ожившее присутствие. Почти не дышала. Такое странное и приятное чувство. В этом взгляде что-то мне незнакомое, чего раньше никогда не видела. Оно греет душу, заставляет мокреть глаза.

— Бирель, — разочарованно произнес отец и протянул мне руки, — Здравствуй. Ты так выросла.

Я рухнула в его объятия с опаской и нескрываемой радостью. Слёзы хлынули из глаз. Кричала так громко, что эхо проносилось по всем владениям и поглощалось болотами, откликаясь лёгким колыханием на водной глади. Не могу почувствовать тепло, не могу ощутить плоть. Сейчас этого мне не хватало, как никогда. Я лишь жалкое подобие бога, которое в состоянии касаться только отца и матери и не иметь возможность ощутить их отпечаток жизни на том, что так доступно простым людям — теле.

— Мне жаль, любимая, — продолжал отец. — Если бы только мог, но был вынужден наблюдать. Таков божественный удел. Прости. Это всё было исключительно для тебя.

Он ласково гладит по отросшим молочным волосам и шепчет слова успокоения, хоть руки его и проходят часто сквозь. Отец не был тёплым, но согревал, никогда не дарил заботы, но казался самым любящим и всегда являлся мужественным, а сейчас плакал со мной в унисон. Я ждала этого почти бесконечность и даже не могла представить, что буду настолько счастлива. Кажется, именно в тот момент моё сердце, покрытое глиняной коркой, освободилось. Слышу треск и покой, ощущение свободы почти переполняло. Мир в этих зелёных мрачных красках неожиданно вспыхнул новым светом, который в сотни раз для меня ярче, чем самые светлые оттенки весенних рассветов.

— Я хочу, чтобы ты покинула болота и успокоилась в мире людей. Пришло время. Теперь, как и было обещано, ты спустишься на землю, — произнёс он, вытирая мои слёзы. — Настало время покинуть дом, дорогая. Надеюсь, что хотя бы так я могу успокоить твою душу.

— О чём ты, отец? — не могла представить, что вновь придётся расстаться. — Почему я должна… Моя мама…

Да что с тобой такое, Воронвэ? О чем ты думаешь и какой смысл во всех этих муках для меня и болот? Чем мы так провинились? Если дело всё во мне, то предай суду моё существование, приговори к исчезновению, ведь ты и есть судья.

— Бирель, — серьёзно продолжил Паэлиос. — Тебе здесь не место. Ты чахнешь и увядаешь, становишься с каждым днем всё мрачней. Я не хочу для тебя этого. Позволь просить довериться. Ты ведь знала, что этот миг случится, знала, что рано или поздно так и произойдёт.

Он достаёт из рукава белую глину и заботливо мажет ей мои руки. Я чувствую жжение, покалывание, глина ползёт по рукам вверх к лицу и обволакивает всё тело. Странное чувство стянутости сковывает тело и не даёт шевельнуться. Мне не подвластны такие ощущения, и я напугана. Кажется, что вот-вот исчезну.

Как же это случилось? Как, родившись в этом злом и порочном мире тем, что является исключением, можно мечтать о жизни и любить саму мысль об этом? Столкнувшись с одиночеством, нелюбовью, изгнанием — я всё равно хочу жить.

— Помни, кто ты, и нас с мамой. Никогда не сомневайся в нашей любви, хоть и мало её знала. Твоя мама отдала жизнь, чтобы ты могла обрести плоть. Гордись собой и не позволяй цвести злу в душе, — он берёт меня за подбородок и поднимает взгляд на себя. — Ты прекрасна, Бирель. Никогда в этом не сомневайся. Когда кажется, что твои действия неправильны и злы — помни, что на всё воля богов. А ты и есть бог для этих людей.

Задумчиво и грустно он касается камня на моей груди.

— Этот камень — лишь осколок и бесконечная память о нас. Храни его, и если что-то боишься забыть — вкладывай внутрь. Каждую мелочь, радость, горе, всё, что является важным. Я в любой момент смогу увидеть тебя. Настанет время, и мы снова встретимся, нам будет о чём поговорить.

Отец напоследок обнимает моё скованное глиной невесомое тело и идёт к двери. Поднимает руки. Освещает проход ещё более зелёным светом, который вспыхивает и зеркалит мир людей.

Чувствую, как трескается глина. По кусочкам тело рассыпается, и я проваливаюсь в сон. Становится тяжело дышать, впервые чувствую что-то подобное. Моё тело тяжелеет и одновременно испаряется. Хочу что-нибудь сказать, но не могу. Я скованна. Мне страшно. Быть кем-то так странно и больно. А ещё не сделано и шага.

Почему всё так произошло? Будет ли у меня когда-нибудь возможность принимать решения самостоятельно? Не потому что нет выбора или так хочет кто-то другой.

Свобода. О ней так часто говорили люди, которые идут за кем-то. Идут, потому что-то так нужно, кто-то решил, что так должно быть. Но можно ли решать самому? И виноват ли кто-то другой, кроме тебя, что нет сил остановиться, сказать нет? Жизни людей такие хрупкие и быстротечные. Разве моё рождение на этот свет принадлежит кому-то постороннему? Матери? Отцу? Раз я дочь бога — значит, имею право жить так, как считаю нужным, и обещаю, что однажды вернусь в обитель из людского ада. Даже если для этого придётся стать богом хаоса и смерти, которым уже стала случайно для самой себя.

Открыв глаза, вижу исчезающий свет в болоте. Слышу быстрое, шумное дыхание рядом. Здесь всё совсем иначе. Я впервые так чётко вижу мир, и глаза слегка побаливают от яркого света.

Передо мной существо, похожее на человека, но выше и больше, с кожей цвета растёртой в ладонях травы. Он смотрит на меня, как на что-то невероятное, слегка смущённо, испуганно. И мгновенно падает на колени. Под ним протестующе трещат сухие ветки, камыши суетятся, словно хотят сбежать.

Испуганно отступаю.

Неожиданно на меня бросается пёс, весь измазанный в грязи и тине. Он рад и весело лижет ладони. Такой пушистый, весёлый. Улыбаюсь, словно вижу что-то забавное. Всё сейчас мне в новинку.

— Впервые чувствую тепло, — завороженно шепчу. — Оно обжигает. Но это приятно. Обычно мне неподвластны ощущения чего-либо. Может, я и тебя могу коснуться? — обращаюсь к получеловеку и тянусь рукой.

Он поднимает взгляд и вздрагивает, когда моя рука касается его длинных волос. От него приятно пахнет, так же пахло у меня дома. Чем-то свежим и мокрым, как грибы или мох. Лёгкий треск на пальцах заставляет резко отдёрнуть руку.

Хохочу.

Так всё странно сейчас. Ощущаю покалывание на пальцах. От холода бегут по телу мурашки, и волосы развеваются на ветру, щекоча лицо.

— Унгал У-Танг, ваше величество! — произносит мужчина и берёт меня осторожно за руку.

У него большая и тяжёлая ладонь.

В первую нашу встречу Унгал показался маленьким и робким мальчишкой, несмотря на его внушительные размеры. Он тщательно подбирал слова, был вежлив, старался расположить меня к себе. От него не пахло угрозой, он был добрым и светлым, как ничто в моей жизни до этого момента.

Даже боги бывают неправы

Бирель У-Танг.

Болотная гора. Третья страна на континенте.

Вокруг все такие улыбчивые и осторожные, боятся сказать что-то не то. Знали бы они, скольких я погубила. Справедливости ради, подобных им еще не встречала. Судя по всему, это божественный народ, возможно, что даже моего отца. Поэтому он доверил меня Унгалу? Он создал это место для меня и нашего народа? Или же я всё-таки дар этим существам? Не могу знать наверняка.

Боги, которые спускаются с обители, не являются добровольцами. Бог, сошедший на землю — благословение небес, которое дарит тем или иным людям спасение и свет в лице божества, которое нарекает себя спасителем. Это великая честь, каждый и рад был бы, но мои руки по локоть в крови. Перед глазами мелькают бледные тела утопающих и изголодавшихся бедолаг, которые были убиты для забавы.

Небольшая деревня стояла у подножия огромной, скрывающейся за облаками горы. Складывалось впечатление, что всё здесь появилось мгновение назад, но многие делают вид, что живут у горы много лет. Странно. Иногда параллели миров настолько запутанны, что петли из одного просачиваются в другой. Это и произошло с болотной горой. Почему? Думаю, ответ на этот вопрос знает только отец. Придётся ещё о многом узнать. Никогда мне ничего не казалось настолько загадочным.

— Ваше высочество! — обращались ко мне слуги, а я лишь испуганно вздрагивала и пряталась за Унгала, от которого не отходила и на шаг.

Я боялась расплаты. Тело само по себе вздрагивало, и вскоре я привыкла им владеть. Раньше не приходилось перед кем-то отвечать или думать о последствиях, но сейчас всё иначе. Все вокруг совсем другие, не похожи на людей с берегов моря или за его большим и мокрым телом. Это говорит лишь о том, что их раньше не существовало в этом месте. Через время я прозрела.

— Вот почему, да? — говорю наедине с мерцающим камнем на груди, в тени шумных деревьев в саду. — Ты так долго добивался именно этого?

Бог Воронвэ не признал меня как божество и изгнал из родовой обители, но отец какое-то время скрывал моё присутствие. До момента, когда Воронвэ явился сам. С тех пор они с матерью застыли в тронном зале, как и весь болотный народ. Болотная гора — часть божественной обители бога Паэлиоса и не являлась частью этого мира. Через камень отец рассказал мне, что всё это время он и мать находились в верховной палате и разговаривали с Воронвэ. Они хотели, чтобы меня пустили в обитель. Но главный бог лишь твердил о моих бесконечных проступках, в которые не верили родители. Как же стыдно было рассказывать отцу о том, что всё правда. Я слишком долго пробыла среди этих жестоких людей и стала такой же, как они. Рождённая явлением природы — превратилась в бога чего-то страшного и неизвестного. Надеюсь, мы никогда не узнаем, чего именно.

Прошло больше года, когда во мне зародилась новая жизнь. Я никогда не боялась, но теперь под сердцем носила дитя, которое было вынуждено появиться на свет здесь, среди неизвестности. Это неправильно. Мои мысли и знания слишком слабы. В планах было добиться встречи с Воронвэ, молилась ему каждый вечер. Но он был глух ко мне. И от этого я кипела в злости.

Как могу быть матерью, когда под ногами неустойчивая земля? И помощи не у кого было просить. К тому же тяжело притворяться святым и правильным, когда плоть вот-вот разорвёт на части от количества гнева. Но я училась быть другой, правда. В особенности для Унгала, который взял на себя ответственность, принял и доверился мне.

Не знала, что смогу быть сильнее. Воля стала крепче металла, а магия могла разрушить весь этот ничтожный мир. Отдав всю себя своим детям и учению о мире, могло показаться, что я совсем перестала говорить и замечать кого-либо, но нет. Я видела и слышала. Мои глаза повсюду. У каждой колыбели, у каждой постели больного и в покоях у страдающих влюблённых. Теперь я знала о чувствах каждого и пропускала их через себя, делясь знаниями с отцом. Он переживал и считал мою беременность опасной. Моих детей опасными. Но после их появления изменил своё мнение. Понимаю, что стала матерью для большего количества детей, для всех тех, на кого падал мой взор, наполненный долгом исправить прошлое, вымолить прощение за былые грехи. Болотная гора — это то, за что несла ответственность уже я, оставаясь в тени великого Унгала У-Танга. Я его незримая мантия, защита и компас.

***

Они излучали свет больше, чем огонь и даже солнце. Самбор, Волибор и Журри. Мои необыкновенные дети. Такие разные, не похожие друг на друга, благословлённые самим Паэлиосом, моим отцом. Я была ослеплена любовью и растила их, как самые редкие цветы. Казалось, что обязана дать им всё то, чего была лишена сама. Забыв о прошлом напрочь — забыла о цели вернуться в обитель, обрела что-то другое, о чём не подозревала.

Когда на свет появился Самбор — не знала, могу ли прикасаться к нему. Мне была неизвестна материнская забота, но я старалась понять его нужды и видела, как Унгал обращался с ребёнком. Умножив в себе его пример — подарила малышу всю себя. Ему было пять лет, когда родился Волибор, и ревности старшего ребенка не было предела. Маленький и капризный Самбор не отходил от меня ни на шаг, вечно хмуро и с подозрением смотрел на крошечного брата, который в ответ улыбался ему самой тёплой улыбкой в мире. Так странно. Никогда не могла подумать, что почувствую это. Непреодолимое желание дать кому-то больше, чем имеешь сам.

— Ты любишь его больше, чем меня, мама! — воскликнул старший сын однажды. — Я тебе больше не нужен!

Унгал легонько похлопал Самбора по голове и с улыбкой посмотрел на меня.

В тот момент даже он не знал, что сказать. Покоряла его лёгкая и заботливая улыбка в адрес детей. Унгал был прекрасным отцом и любящим мужем. Рядом с ним меня не посещал страх неизвестности и незнание, за что была бесконечно благодарна.

— О, нет, малыш, — засмеялась я. — Это не так! Он такой же, как и ты, поверь мне. Посмотри, он же совсем беспомощный и слабый.

Показываю сыну плачущего Волибора. Мальчик неохотно подходит ближе.

Улыбаюсь.

— Плачет просто так и не может ничего сказать, — продолжаю. — Я ведь говорила с тобой об этом. Тем более он твой брат. Знаешь, там, где родилась я, где появился на свет первый болотный житель, все друг друга поддерживали и стремились к отношениям на уровне родственных. Многие дети не имеют родителей, многие никогда ими не станут. Рождение на свет котенка, щеночка, человека — это дар, который не имеет право быть осужденным. А что нужно делать, когда кто-то нуждается в помощи?

Самбор надулся и посмотрел на отца. Он не был похож на меня, скорее на Унгала. Зелёная кожа, чёрные волосы и квадратное лицо. Маленький У-Танг. Еще один, который украл моё сердце.

Вот опять. Я с грустью думаю о доме. Там Самбор мог вырасти великим, править землями, которые до сих пор существуют без покровительства богов. Мои дети могли бы принести много полезного и нужного в любой мир, но вынуждены довольствоваться лишь петлёй, в которой застряли. Я могла бы создать для них все возможности, чтобы каждый из них мог быть правителем. Однако справедливо ли это? Могу ли в данном случае решать вместо кого-то? Здесь и так мало возможностей, путей, по которым они могут идти. Это не обитель, не святые небеса, не верховная палата, где существует огромное количество возможностей и времени, где ты имеешь право отстаивать свои цели и бороться за них. Здесь же выбора почти нет. По крайней мере, не для таких, как мы. В конечном счёте, это может уничтожить данный мир. Нам станет тесно и земля расколется, небо упадет прямо на головы.

— Не знаю, — буркнул мальчик.

Я опять засмеялась. Так приятно ощущать рядом с собой лёгкость и обыденность, без надумок о сложном, далеком. Хотя я и скучала периодически по чём-то грандиозном, важном. По тому, что могло бы характеризовать меня как божество, а не обычного жителя болотной горы.

— Подойди ближе. Посмотри на него. Он такой маленький, и ты должен учить его, защищать. Никто другой. Понимаешь? Учить дурачиться и баловаться, смеяться, быть таким же смелым, как ты, — я ткнула пальцем старшему сыну в грудь.

Мальчик заулыбался от щекотки и рассмешил этим Волибора.

Я чувствовала между ними неразрывную связь, братскую и судьбоносную. Что-то странное блестело в глазах Самбора. Что-то, на что я по глупости не обратила внимание. Но когда оба мальчика подросли, то продолжали делить родительскую любовь. Дух соперничества витал повсюду, ежедневные разборки и ссоры не давали нам с Унгалом расслабиться. Старший сын всегда задирал младшего, отчего я лишь из раза в раз устало вздыхала, надеясь, что годы всё исправят.

***

— Бирель? — слышу тяжёлые шаги за спиной.

Я не отвожу взгляд от озера, которое сегодня не блестело из-за грозовых туч и тонуло в шатающемся хвойном лесу.

Люблю такую погоду. Тихо и свежо. Скучаю по беззвучию и паузе. Абсолютной тишине. От которой бежала в родной обители и яростно желала разбавить молчание хоть чем-то. Кажется, что я никогда не буду довольна происходящим.

— Да? — тихо отзываюсь.

— Мне нужно уехать. Ненадолго, всего пару дней.

Унгал подходит ко мне и не прикасаясь, осматривает оконную раму. Всё такой же высокий, с молодым лицом, словно годы совсем к нему не прикоснулись. Иногда приятно представлять его в старости, с густой бородой, наполненного мудростью и жизненным опытом, не глупого, знающего уже меня наизусть.

— Не знаю, что и сказать, — тихо вздыхаю и потираю сухой лоб. — Мне всегда кажется, что ты не вернёшься, оставишь меня одну, и опять утону. Знаю, ты не любишь, когда я начинаю философствовать, но…

— Послушай, — перебивает Унгал, касаясь подоконника широкой ладонью. — Во-первых, мои дороги всегда сводятся в одну точку. Не представляю, как в конце пути могу не увидеть тебя, грустную и, как всегда, бледную, одинокую, скучающую. Хотя сто раз говорил тебе, чтобы ты не ждала меня каждую ночь у ворот. И во-вторых, не забывай, что ты больше не одна, даже когда меня нет рядом. Бирель, ты ведь сильнее, чем кажешься и думаешь.

Я отрываю взгляд от озера и смотрю на его серьёзное лицо. Он всегда так спокоен, ни одна проблема не подкосила его и не свела к грусти, к незнанию. Во многом я благодарна мужу, особенно в умении показать, что есть и другие, кто может сделать то, что я взваливаю вечно на себя одну.

— Поняла, — устало вздыхаю и улыбаюсь.

Делаю реверанс и слышу, как Унгал заразительно хохочет. Он резко отрывает меня от земли и поднимает выше себя за талию, словно я маленький ребёнок. Неужели эту легкость и нотки счастья на лице ему дарю именно я? Я и правда могу вызывать у него такие эмоции?

— Почему ты смеёшься? — улыбаюсь, пытаясь высвободиться и обнять его. — Почему ты такой дурак?

Он смеётся ещё громче.

Мы можем быть простыми и глупыми только наедине друг с другом, когда нас не видят слуги. В остальное время я переполнена грацией и сдержанностью, а Унгал строг и немногословен. В такие редкие моменты ощущаю себя совсем юной и свободной. Это наша крошечная тайна, что в душе мы маленькие дети, которые любят дурачиться и без повода хохотать. Мы ведь не статуи, в нас есть жизнь, как и во всех остальных. Не хочу больше становиться камнем, не хочу потерять Унгала. Иногда меня пугают мысли о том, что он для такой, как я, лишь капля в море, один из множества камней перед шумным морем в обществе всех остальных. Моя жизнь, долгая и тягучая. Она будет наполненная не только разными лицами, но и временами, эпохами, мирами, которые сменяют друг друга бесконечно. Так я думала до момента, когда поняла, что бессмертие мне не грозит.

— Ты такая красивая, — неожиданно выдаёт муж.

— Что? — растерянно воскликнула, заливаясь краской. — С чего это ты вдруг?

— Прости, что говорю это так редко, — Унгал касается моего лица теплой ладонью. — Иногда мне кажется, что совсем тебя не достоин.

— Не говори так… — хмурюсь.

— Но потом вспоминаю, какой я потрясающий, и начинаю завидовать уже тебе, — без тени улыбки произносит, перебив. — Даже не знаю, кто из нас в такие моменты лучше.

Я улыбаюсь и толкаю его в грудь.

Мы смеёмся, и меня переполняет свет. Так всё прекрасно рядом с ним, легко и просто, как лист бумаги или сухой знойной воздух, в котором теряется влага и колышется горизонт. Да, данный мир кажется мне простым и понятным, лишь Унгал — вечная загадка, та часть этого места, которая всегда дарит покой и счастье.

Пусть я и нахожусь не там, где должна, но не могу сказать, что мне плохо. Это далеко не так. Меня никто не заставляет чувствовать себя особенной. С недавних пор я просто-напросто слилась с окружающими, стала частью чего-то незнакомого раньше, простого, заурядного. Во мне теперь существуют две Бирели. Одна бесконечно сильно хочет вернуться в обитель, к своему отцу, в место, где стены до сих пор хранят мамин смех, где она может чувствовать себя собой и не ощущать вину. А другая Бирель счастлива на этой твердой, постоянной земле, где появились на свет её дети, где она была обручена и принята, как родная в земное племя.

***

— Самбор! — воскликнула я, найдя его в нашей с Унгалом спальне с камнем памяти в руках. — Что ты делаешь?

Он резко бросил мерцающий камень на постель и хотел сбежать, но я остановила сына, окутав нас туманом. Самбор зло смотрел по сторонам, понимая, что не сможет сбежать.

Тогда ему было уже восемь лет. Он начал показывать характер и ссориться уже со мной, с отцом. Вечно проказничал, всячески пытался показать, что кроме Волибора есть ещё и он. А я всегда удивлялась. Разве мы мало уделяли ему внимания? Мало играли или разговаривали? Совсем нет. Унгал часто брал его с собой в город, который ещё совсем недавно был крохотной деревенькой, на охоту и к озеру. Со мной сын проводил каждый вечер, спящего я относила его в кровать. Конечно, рядом всегда был Волибор, но как же могло быть иначе? Возможно, что на тот момент проблема была не во мне.

Маленький Самбор уже в детстве обладал теми самыми качествами, которые я ценила в Унгале. Он не был конфликтным, не умел сильно обижаться и понимал, что если одна из дорог к цели закрыта, значит, есть другие. Никогда я не допускала мыслей о том, что мои дети обычные, как болотные жители. В каждом из них были посеяны зерна, дары, которые они унаследовали от меня, как от дитя бога болот.

— И что это значит? — улыбаюсь. — Что за молчанки, любимый?

Он не был напуган, скорее злился от осознания, что его план сорван. Забавно, что он был тем, кто не вызывает жалости в моменты неудачи. Это важно. И я прекрасно понимала, от кого это у него. Старший сын выделялся всем тем, что когда-то давно подавила, замкнула и спрятала в себе я, пытаясь не вызвать у окружающих гнев, расстройство, обиды.

— Что ты делал, Самбор? — повторила я, пока туман поглощал нас всё больше.

— Хотел посмотреть, откуда взялся Вол, и отправить его обратно! — быстро и обиженно выпалил сын, отвернувшись.

Я ахнула и прикрыла улыбку ладонью. Какой же он ещё маленький.

Пришлось много читать и часто проводить время в городе. Я мечтала быть хорошей матерью. Мне не хватало мудрости, но знания других дали многое для понимания. Вскоре с детьми мы стали друзьями и проводили почти всё время вместе, кроме моментов, когда Унгал забирал мальчишек. Самбор уже в десять был воином. Сильным, с острым умом и тактическим мышлением. В десять лет уже вовсю по-детски командовал отцом в кабинете. Однако Волибор — его абсолютная противоположность. Спокойный и нерешительный, он создавал впечатление ребёнка старше своего возраста и был одарён моей белоснежной кожей, любил посмеяться над собой и другими. Но при этом они с братом стали прекрасно ладить и даже часто убегали из замка вдвоём, обретая общие приключения. Нам с мужем оставалось лишь любоваться и переживать уже о жителях города, который вечно страдал от их шалостей. Мои опасения не оправдались, и я была рада этому.

Однажды увидела его. Увидела Воронвэ в отражении озера. Он смотрел на меня высокомерно и строго, словно чего-то ждал. Проглотив злость, я поклонилась и ушла, оставив водную гладь нетронутой. Хотя кулаки наполнились яростью. Хотелось взять один из камней и с криком бросить, целясь во взгляд, наполненный неуважением и жалостью ко мне. Но я понимала, что камень скорее достигнет дна, чем верховного бога. Он не смеет так поступать со мной. Я хоть и изгнана из обители, но продолжаю оставаться божеством. А значит, имею право требовать к себе уважение.

Моё сердце смягчилось, прониклось этим миром. Даже те люди у моря сейчас вызывали лишь любопытство, желание помочь. Я много думала о том, что происходит на континенте. Спустя десять лет болотная гора разрослась и ежедневно развивалась, со своими правилами, обычаями, постепенно став частью этой земли. Мне было не с кем поговорить о родном доме, даже Унгал не знал, что наш дом далёк от этого места. Кажется, что и я частично забыла. Мои дети называли домом то место, где родились, и даже если это лишь петля из обители, мир вокруг — уже часть их. Смогу ли уйти одна? Я бессмертна. Мои дети и внуки будут жить дольше обычных людей, но рано или поздно всё равно умрут. Как бы я их ни любила — смерть настигнет каждого, а мне придётся наблюдать за этим.

Сидя в раздумьях высоко на балконе одной из башен замка, я наблюдала за суетливой жизнью у подножия горы. Никто не знает, но их благополучие и мир родились в момент моего прихода на эту землю. Должны ли они это знать? Не уверена. Их король — Унгал У-Танг. А я хочу быть в его тени. До определённого времени. До того самого момента, когда миропорядок изменится и во мне будут нуждаться также сильно, как в воздухе.

Сейчас я лишь наблюдаю и получаю удовольствие от того, что было создано мной, моей семьёй. Тогда, когда всё было в настоящем времени, я действительно считала, что всё вокруг это лишь условия. Мне казалось, что этот мир — моя комната с игрушками и ни о чём не беспокоилась. Всё это из-за того, что не ценила и не представляла, что могу потерять что-то. Мне никогда не был дорог кто-то кроме родителей, и по этому я не придавала много значения Болотной горе, её жителям. Это были дорогие игрушки, которыми было позволено играть. Но всё изменилась в мгновение. Однажды я просто на просто осознала, что в моих детях течёт кровь, в их телах бьются хрупкие сердца и они нуждаются во мне. Они меня любили.

— Это Журри, — тихо произношу, лёжа в постели без сил после родов.

Они не хотели оставлять меня ни на минуту, словно щенки, сонно лежали в ногах, когда принесли дочь. Все трое резко подняли головы и слипающимися глазами уставились на младенца. Самбор и Волибор быстро подскочили и начали рассматривать сестру, задавая миллион вопросов.

— Ты стал совсем взрослым, Самбор, — произношу вяло, поражённая его неожиданно вспыхнувшей в глазах заботой. — Теперь ты знаешь, что нужно делать с теми, кому нужна помощь? Посмотри на меня, сын. Скажи, что хочешь делать для любимых?

— Защищать, мама, — произнёс он тихо. — И даже тех, кому помощь не нужна. Это ведь верные мысли?

По щекам потекли слёзы. Мне показались эти слова очень трогательными. Но в тот момент я просто даже не понимала, как много Самбор имеет в виду и насколько он стал похож на меня. Где-то глубоко в душе родился страх и непонимание по отношению к словам сына. Я долго смотрела в его неморгающие глаза, которые изучали младенца, и прижимала к себе ближе Журри. На мгновение меня посетил ужас.

Оба мальчика легли со мной рядом и проспали так весь день. С тёплым умилением я наблюдала, как Унгал тоже сдался и угодил в плен сна.

Моя семья — это великий дар тех, кто тоже стремился стать родителями, но не смог. И я оценила их волю. Это больше, чем когда-либо ждала и не знала, что этот путь будет спасительным. В день рождения Журри я лишилась иллюзий и игровой комнаты, а взамен обрела реальность, в которой теперь было сложно существовать и не бояться.

Малышка Журри росла в ласке и заботе не только родительской, но и братской. Она унаследовала от меня магию, которая расцвела очень рано, и украла у девочки глаза, превратив их в две сверкающие, озаренные солнцем луны. Где бы она не прошла — пели птицы, и светило солнце, люди улыбались, а сама малышка источала изящество и природную грацию. Она была нашим хрупким, ярким лучом света, который снизошёл на гору болотного народа и никогда не переставал светить, греть. Я любовалась ей, словно чудом, и не могла представить, что Журри уготовано столько испытаний.

Наше счастье продлилось не так долго, как хотелось. Однажды у горы появился коротышка без ноги в обществе пары десятков людей с оружием. По моей просьбе Унгал впустил их в город и принял в замке. Я чувствовала, что в этом маленьком человеке есть магия и большая сила, знания. Он принёс мне в дар книги и семена редких цветов. Я очень удивилась, ведь это семена травы, которая не растёт на этой земле. Очевидно, что это был подарок. Божественный подарок. Выходит, этот низкий человек как-то связан с верховным богом? Неужели мы скоро встретимся, и у меня будет шанс поговорить с ним? Не то чтобы мне хотелось вымолить прощение и снова начать просить о возвращении домой. Нет. Мои цели уже кардинально другие.

— Я лишён манер, господа. Поэтому заранее прошу прощение, — произнес карлик, опираясь на кривую трость.

На моих руках сидела малышка Журри в детском пышном платьице и весело болтала ногами. Рядом Волибор приветствовал гостей высокомерным и серьёзным видом, от которого мне всегда было смешно. Его золотые волосы идеально уложены, и к своим десяти годам он слишком сильно желал производить хорошее впечатление. Самбор ушёл еще утром из замка. Это слегка беспокоило. Без сомнений, я смогу защитить всю гору, но что-то тревожно щекотало горло. Сильный поистине силен лишь тогда, когда умеет сомневаться и не ведёт себя слишком самонадеянно.

— Прекрасное дитя, — произнёс коротышка, представившись Гувером Рогнед. — Невероятная сила, потрясающее количество маны. Неудивительно, что она ваша дочь. Дочь…

— Вы за этим сюда прибыли? — громко произнёс Унгал, отчего я успокоительно тронула его за плечо.-Или вы настолько наивны, что думаете, мы рады вас видеть? Я понятия не имеею, кто вы, и не думал о том, чтобы найти возможность познакомиться! То, что сейчас вы находитесь в замке — это снисходительность и благоскронность королевы. Не более!

Он был стеной, сильным и прочным правителем. Каждый раз удивляюсь его воле и смелости, он тот самым мужчина, который больше делает чем говорит и превращается во что-то мягкое, гибкое находясь наедине с семьей. Унгал никогда не рассказывал о своём прошлом, он был скорее слушателем. Не могу сказать, что я была с ним максимально откровенна и рассказывала абсолютно всё. Мы оба понимали, что в рамках земного существования наше счастье очень хрупкое и не стоит на месте. По этому оба стремились вперед и прятались от надоедливого прошло, хотя втайне блуждали по его руинам в одиночестве, не подавая вида.

— Я лишь хотел сделать комплимент, — улыбнулся Гувер и переступил с одной ноги на другую. — Но вы правы, мы здесь не за этим.

— Ближе к делу, — пробормотал Унгал, не сводя глаз с незваного гостя.

— Мы в пути много дней. Я надеюсь, вы оцените старания и не станете сердиться. Конфликт — не входит в наши планы. А значит, я не намерен сделать что-то что могло бы навредить вам и вашим детям, всем жителям горы.

Унгал нахмурился.

Я ощущала его настроение. Он всегда был таким. Чужим не доверяет и в авантюры не лезет. Живёт ради нас и своего народа, развиваясь внутри страны, а не за её пределами. Ему не было нужно говорить с чужеземцами. Никогда не пытался казаться мягким и добрым ни для кого, кроме нас с детьми. Как король считал своей обязанностью быть таким.

— Конечно, — вмешиваюсь, поглаживая Журри по колену. — Мы предоставим вам ночлег, но после того, как вы огласите цель вашего визита. С чем бы ни прибыли — вы должны отдохнуть!

Я наградила гостей улыбкой, ведь сама не понаслышке знаю, каково это — чувствовать себя в чужом краю. От них пахло морем и ветром. Стремительным, свободным, который раздувает паруса кораблей и несёт их вдаль. Одежда покрыта разводами от солёной воды. Должно быть, они попали в шторм по пути на гору. Значит, прибыли из-за моря, а не с берега. Было бы очень любопытно услышать об их связи с богами. Гувер Рогнед — первый человек, с которым я встретилась на континенте, который имеет какое-то отношение к Правь.

— Да, — согласился он. — Но предпочёл бы говорить не в присутствии детей. Вы позволите?

Это задело и насторожило одновременно. Мои дети слишком прекрасны, чтобы прятать их. На тот момент я относилась со слепой любовью к ним, из-за чего впоследствии совершила ошибку. Хотя это даже сложно назвать ошибкой.

— Волибор, — обратилась я к сыну. — Забери Журри и найдите Самбора. Передай брату, чтобы не покидал замок без спроса и не оставлял вас одних.

Я взмахнула рукой и детей поглотил туман. Через секунду они исчезли, оставив после себя лишь легкий аромат беспокойства и любопытства.

— Ну и? — произнёс Унгал, а я расправила уставшие плечи.

— За морем я известен как маг, предсказывающий будущее. И мне было видение о короле орков в тумане. Это было очень давно, но судьба приказала ждать. Речь о том, что всё в нашем мире циклично и последовательно, но некоторые вещи можно предотвратить. Этим я и занимаюсь на пиратском острове.

Орки? Так нас называют за морем? Глупо и наивно. Впервые слышу о пиратском острове, хотя неудивительно. Я перестала интересоваться другими континентами с момента рождения Волибора.

Не могу сдержать улыбку, но она и не означала мою доброжелательность. Несмотря на всю лёгкость и ранимость, я была самой могущественной из магов на земле. Дочь богов, восставшая из земли, наделённая её силой, и многие недооценивают меня, видя лишь лёгкий ветерок перед лицом. Но этот ветерок — моё могучее дыхание, которое можно почувствовать везде, и в горах, и в пустыне и на борту корабля, который блуждает по морю. Я и есть бог на этой земле. Единственный бог, которого они заслужили. Пусть и не признанный остальными богами.

— Говори, — приказал Унгал.

— Боюсь, что королеве придётся спуститься домой, туда, где и была рождена. — уверенно начал низкий человек. — Знаю, что звучит странно, и…

Какое хамство. Во мне мгновенно вспыхивает ярость.

Кто он такой, что так небрежно рассуждает и приказывает мне? Все, кто рядом — это лишь существа, созданные отцом. Моя семья дала жизнь этому месту и детям, рождающимся в каждом доме Урунга. Никто не будет указывать мне! Если я терплю унижение Воронве уже на протяжении больше ста лет, это не значит, что теперь каждой его букашке я позволю так обращаться со мной. Ещё и так громко, выставляя в дурном свете перед теми, кто не имеет права думать обо мне плохо.

— Как вы смеете? — улыбаюсь и медленно встаю. В зал врывается злой и громкий ветер. — Что вы знаете о моем доме и по какому праву так серьёзно распоряжаетесь судьбой? Я позволила тебе предстать перед Унгалом У-Тангом не для того, чтобы ты раскрывал свой рот и позволял литься грязи из него! Твоя случайная связь с богами не даёт тебе право так по-хамски считать, что ты можешь указывать мне! Дочери бога! Кто ты такой и по какому праву считаешь, что говоришь правду, в которую призываешь верить?

Теперь уже Унгал пытался успокоить меня. Но это бесполезно. Сейчас я видела угрозу, и как прежде, во мне нет ответственности за убийство, за разрушение. Так я прожила много лет в одиночестве, приучив себя лишь обороняться и уничтожать, не давая возможности на исправление ситуации ничему живому. На болотной горе мне ни единого раза ничего не угрожало. Наверное, по этому сейчас Унгал так удивлён.

Гувер Рогнед нервно улыбается и взмахом руки испаряет мой ветер, который заставлял его придерживать шляпу на голове. От этого я ещё сильнее улыбнулась. В голове слышен звон. Он играет со мной. Думает, что его поверхностная магия сравнится с моей? Я ураган в этой крохотной комнате, и только ещё хоть одно лишнее слово — разнесу здесь всё. Все эти люди будут плакать и кричать, их тела будет пронизывать настолько сильный ветер, что будет казаться иглами. А потом…

Что?

В моей голове резко появляется свет, и я испуганно смотрю на себя со стороны. Вся словно призрак, качаюсь и парю, сжимаю кулаки до бела и продолжаю улыбаться. Это будто не я, а колыхающееся отражение в треснувшем зеркале.

Стой, Бирель. Что ты делаешь? О чём думаешь? Неужели за долгие годы нахождения здесь ты не подавила в себе зло и разрушение? Что с тобой происходит? Разве это больше не чуждо тебе?

— Вы безумны, ваше величество, и никогда не избавитесь от этого. Безумны, жестоки, неукротимы. Вы, ваши дети и муж будут расплачиваться за глупости Паэлиоса, — коротышка был серьёзен. — Однажды это погубит вас и вашу семью. Я лишь хотел помочь, но, судя по всему, вы действительно сильнее всех, так же как сильнее вас ваше безумие. Вас спасёт лишь смирение и уход. Вы ведь сами знаете, что лишь он может ответить на все ваши вопросы. Только тот, кому вы молитесь. Даже боги бывают неправы, Бирель. Сейчас они вами недовольны и ждут вашего сокрушения. Вы слишком долго пробыли не на своём месте, ощущая себя счастливой. Кара будет преследовать вас. Я лишь хотел помочь.

— Вон! — взорвался Унгал, но Гувер и без этого уже собрался уходить.

— Моё дело — предупредить! — напоследок бросил морской человек и ушёл со всей своей командой. — Спасибо за ночлег!

Последнее уже было лишь эхом.

Девочка, которая поёт

Бирель У-Танг.

Болотная гора.

«Правь» — мир светлых богов, божественный закон. «Навь» — обитель тёмных божеств, подземный мир, не только загробный мир, но и альтернативная вселенная, существующая по другим законам. «Явь» — явный, земной мир, мир людей.

Унгал запретил говорить о том, что произошло. А я лишь с опаской смотрела на своё отражение в зеркале. Мой идеальный мир пошатнулся, не успев обрести до конца реалистичные краски. Я боялась и знала, что в глубине души разрушительна, во мне ярость, гнев. Но с появлением детей перестала об этом думать и, казалось, запечатала в себе зло. Сейчас же всё словно в трещинах и вот-вот рассыплется. В очередной раз я на грани и совсем ничего не понимаю. Не знаю, чего именно ждут от меня. И ждут ли вообще.

Что ожидало меня в этом месте и то ли случилось? Знает об этом что-то отец? О чём говорил Гувер? Неужели это приглашение в палату? Как можно говорить о том, что мне не место на этой земле, если в обители тоже быть нельзя? Почему прошлое так пристально шагает следом и даёт о себе знать каждый раз, когда я хоть немного счастлива? Что, если я сама хочу этого?

— Неужели?.. — шепчу тихо в темноте перед сном, пока Унгал укладывает Журри в соседней комнате.

Неужели меня проговорили к смерти? Для этого я должна вернуться? Что будет с моими детьми? С народом? Я не плохая и никогда не хотела быть такой. Всё то, что во мне живет — это лишь последствия. Это ведь так, верно? Кто-нибудь верит мне? Я никогда не хотела быть плохой и не стану ей. Но есть вещи, которые способны помешать в этом. И это тоже я.

***

Прошло много лет с того момента. Я позабыла о тревоге и умиротворённо наблюдала, как моя семья радуется каждому новому дню. Это и было истинным счастьем, даже когда знала, что умру и не буду бессмертна, как боги. Уже нет.

В одну из ночей Воронвэ всё-таки явился ко мне лично и лишил божественной силы, оставив лишь магию. Она являлась символом моей принадлежности к небесам, но не более. Святые небеса для меня теперь навсегда закрыты. Весь небесный простор. Это причиняло боль. Теперь я там лишь посмешище и урод. Всех, кого лишают божественности, принято называть комелями от слова комель. Это нижняя часть дерева, которая находится выше корней. Таким образом, на святых облаках считают, что лишенцы достойны жизни лишь в самом низу, но не там, где корни. Наш удел лишь наблюдать за цветущими ветвями и не иметь возможности сдвинуться с места. Мы лишь нижняя часть чего-то возвышенного и обязаны сохранять ему прочность, ровную осанк