автордың кітабын онлайн тегін оқу Возвращение к себе
Дмитрий Кудрец

Кітап туралы Қазір оқып жатыр2 Сөрелерде Тегін фрагмент

Дмитрий Кудрец

Возвращение к себе

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Сложно начинать жизнь заново. Сложно терять старых друзей и заводить новых. Сложно возвращаться в старые места, где тебя считают погибшим. Но еще сложнее возвращаться к себе самому.

16+

***

Жара. Солнце немилосердно жжет непокрытую голову, горьким комом стоит в пересохшем горле. Весь воздух, кажется, весь насквозь пропитался этим удушливым зноем.

Луг. Поросший густой, необычайно высокой травой и ромашками. Сотнями, тысячами маленьких солнышек на тоненьких ножках. Они покорно опустили свои желтые головки в белых венчиках, склоняясь перед всемогущим величием солнца.

Луг. Расстилающийся словно пестрая скатерть, исчезающий у горизонта в дрожащей дымке раскаленного воздуха. И нет ему ни конца, ни края.

Кузнечики. Невидимые, но пронзающие весь мир своим унылым стрекотанием. То совсем смолкает, то нестерпимо режет слух их неустанное пиликание.

Жара. Луг. Ромашки. Кузнечики. И снова луг, ромашки, кузнечики и жара.

И среди всей этой скрипящей, палящей кутерьмы я кажусь себе необыкновенно маленьким и беспомощным. Хочется спрятаться, убежать. Но куда? Вокруг только этот луг и невыносимая жара. Хочется пить. Хочется спать. Хочется просто упасть на землю и больше никогда не вставать. Вдруг, на какой-то короткий миг все исчезает. Луг, ромашки, кузнечики. Все проваливается в бездонную пропасть и вокруг меня не остается ничего, только пугающая своей тишиной пустота. Но все это длится только миг. И вот снова луг, снова ромашки, снова нестерпимое солнце палит и слепит глаза. Но почему-то не стало слышно кузнечиков. Словно мгла поглотила их всех и унесла вместе с собой в неизведанную даль.

Тишина, совсем недавно пугающая, теперь невыносимо режет слух. И вот, где-то на самом краю луга появилось маленькое облачко. Не то дым, не то пыль. Облачко растет, приближается.

Ближе. Еще ближе. И вот уже можно различить в клубящейся пыли облачка темные силуэты.

Лошади. Их сотни, тысячи. Неизвестно откуда появившись, они несутся, словно одно целое. И нет им числа. И несутся они прямо на меня. И их не сможет ничто остановить. Ни призрачное великолепие луга, ни безжалостное солнце. Ничто.

Ближе, Еще ближе. Хочется закричать, но слова застревают в горле. Хочется убежать, но ноги словно вросли в землю. Хочется… Еще миг и эта словно явившаяся из преисподней громада не оставит от меня и следа. В ужасе я закрываю глаза, безропотно подставляя себя на растерзание мчащейся лавине. Темно, тихо. И только кровь стучит в распаленной голове. Раз, два. Сейчас все будет кончено. Но словно легкий ветерок доносится чей-то тихий голос.

— Сынок.

Показалось.

Три. Четыре. Нет, голос был, словно живой, слышался совсем рядом.

— Сынок.

Пять, шесть. Голос становился все настойчивее.

— Сынок, — голос звучал словно спасение.

Семь… Я открыл глаза. Луг, лошади, ромашки — все пропало. И только белая пелена осталась висеть перед глазами.

— Сынок, — не давал мне покоя чей-то проникновенный голос.

Что-то белоснежное склоняется надо мной. Хочется рассмотреть, но пелена застилает глаза. Голова гудит, мозг не хочет воспринимать реальность. Но вот пелена понемногу отползает, и это туманное белоснежное облако начинает приобретать знакомые очертания. И вот я еще не совсем отчетливо, но довольно ясно вижу перед собой человеческое лицо. Оно улыбается мне. Я пытаюсь улыбнуться в ответ, но пересохшие губы не слушаются.

— Слава богу, очнулся, — лицо, покрытое густой сеткой морщин снова улыбается мне.

— Где я? — выдыхаю я из себя.

— Ничего, родной, все обошлось, — лицо на миг исчезло и появилось вновь. — На-ка, попей немножко.

Губы ощутили прикосновение чего-то холодного и влажного. Горло, пересилив боль, пропустило внутрь долгожданную влагу, которая тут же разлилась приятной истомой по всему телу.

— Ну вот, — лицо продолжало улыбаться. — Молодец, сынок. Ну а теперь поспи чуток.

Слова действуют словно дурман. Веки тяжелеют, и я вновь проваливаюсь во мглу. Но теперь уже теплую и нежную. Сон был коротким и без видений. Открыв глаза, я снова увидел перед собой тоже лицо.

— Ну что, сынок, поспал? — спрашивает меня ласковый голос.

В ответ я еле моргаю отяжелевшими от долго сна веками.

— Пить, — прошу я, и голос мой приобретает некоторую твердость.

И опять влажная прохлада разливается по моему телу.

— Где я?

— В больнице.

— Что со мной?

— Считай, новорожденный. С того света вернули. Слава богу, — лицо чуть заметно крестится.

— А вы?

— А я тут нянечкой работаю.

— …вать? — мой голос вновь перестает слушаться.

В голове снова застрекотали кузнечики.

— Ну, сынок, хватит тебе разговаривать. Рано еще. Потерпи. Наговоришься. А звать меня баба Груня.

— …уня, — еле выдавливаю я из себя.

— Отдохни, сынок, — я чувствую легкое прикосновение шершавых рук, поправляющих простынь.

И снова мрак. Но он уже не пугает. Мрак и пустота. Но и она таит в себе что-то неизвестное, новое, таинственное.

***

Мое выздоровление шло медленно. Каждый день сменялся провалами и двумя-тремя фразами с сиделкой, которая казалось, приросла к стоящему рядом с моей кроватью табурету и поднималась лишь для того, чтобы подать воды и поправить простыни и подушку.

Я не знал счета дням, часам. Все шло своим, известным только моему подсознанию чередом. К концу второй недели я уже начал различать ночь и день. Иногда баба Груня уходила, и я пытался осмотреться вокруг, но тупая боль в затылке не давала повернуть голову, и мне приходилось довольствоваться только белым потолком с тусклой лампочкой. Я не понимал кто я, откуда, как меня зовут. В моей жизни существовало только две вещи — белая комната и баба Груня. Постепенно сознание начало возвращаться. В воспаленном мозгу плясали языки пламени, сновали люди, в уши бил непрерывный гул, вой и отдаленный крики, смысл которых нельзя было разобрать. Потом все это исчезало, и я опять проваливался во мрак и пустоту.

Иногда в палату входили какие-то люди в белых одеждах. Трогали меня, щипали, кололи, что-то записывали в свои тетради, постоянно переговариваясь, и уходили.

Время шло. Видения становились все явней. Голоса все отчетливее. И вот в один из дней от группы отделился один человек и, присев рядом на кровать, положил тяжелую руку мне на плечо.

— А они говорили — не жилец. Вы только посмотрите на него, — обратился он к стоящим. — Да он черта лысого переживет. Да, брат, задал ты нам задачку. Думали, все, конец. А на тебе — выкарабкался. Молодец!

Человек слегка потрепал меня по плечу. Затем встал, шепнул что-то бабе Груне, и все удалились.

Я пытался понять смысл услышанного, но мозг упорно не хотел подчиняться. Веки слипались, и я опять провалился в бездну. Очнувшись, я осмотрелся по сторонам. Бабы Груни не было. Я попытался приподняться, но боль в затылке пронзила мозг и все мое тело, и я беспомощно упал на подушку. Неизвестно откуда подскочила баба Груня.

— Ишь ты, какой шустрый! — защебетала она. — Еще вчера в могилу смотрел, а сегодня скакать пытается! Лежи еще!

— Надоело, — проговорил я.

— Мало ли кому что надоело. Время придет — наскачешься. А пока лежи, — баба Груня поправила подушку.

Не знаю почему, но я доверял словам этой милой старушки больше, чем самому себе.

Время шло. Понемногу я стал вспоминать. Вспомнил, что зовут меня Алексеем Столяровым. Что у меня, как и всех людей, есть дом. Что жил я в небольшом захолустном городке. Вспомнил школу, в которой учился и сад, в который лазил со своими товарищами за грушами. И все. Больше я ничего не мог вспомнить. Прошлое висело перед глазами двумя тусклыми пятнами. Одно большое, а другое совсем крошечное. И еще огонь, длинные языки огня и крик, пронзительный и далекий. Не смотря на все мои усилия что-либо вспомнить, попытки так и оставались безрезультатными.

Баба Груня стала появляться реже. Я чаще стал оставаться наедине с собой и своими мыслями. Я понемногу приходил в себя и мог уже шевелить пальцами и немного поворачивать голову, не боясь, что боль опять пронзит все тело.

Медленно, но уверенно я шел на поправку. Как-то, разговаривая со своей сиделкой, я признался, что не могу вспомнить своего лица, на что старушка заохала и на все мои просьбы принести зеркало, отвечала отказом или ссылалась на неотложные дела. Но, в конце концов, поддавшись моим уговорам, она принесла осколок зеркальца и поднесла к моему лицу. В первое мгновение я ничего не понял. На меня смотрели два удивленных глаза и все. И больше ничего. Потом я сообразил, что вся голова моя, как и тело, было обмотано белыми бинтами. Я лежал спеленатый, словно новорожденный младенец и только узкая полоска давала доступ к внешнему миру двум усталым серо-голубым глазам. Баба Груня убрала осколок от моего лица. Увиденное ошеломило меня и больше я не пытался себя рассмотреть.

Время шло. Прошлое постепенно возвращалось ко мне. Обрывками, кусками, крупинками. Словно листы, вырванные из книги, я связывал свое прошлое в единое целое. Я уже отчетливо видел свой дом, друзей, свою неугомонную тетку Алевтину, которая вырастила и воспитала меня. Армейские наряды и работу в автопарке.

Я явно видел то, что когда-то было со мой, но всякий раз в моих воспоминаниях два темных пятна и бесконечный огонь.

Время шло. С меня понемногу стали снимать бинты. Я начал ходить. Первый раз меня хватило на то, чтобы встать у кровати. Но онемевшие от длительного лежания ноги не повиновались мне и голова, поднятая на непривычную для нее высоту, закружилась. Я упал. Не знаю, что бы было со мной, если бы вовремя не окажись под рукой баба Груня.

Баба Груня — мой ангел-хранитель. Она проводила со мной почти все свое время. Я ей рассказывал о своем прошлом. Она внимательно слушала и просила рассказывать еще. И я рассказывал. Она слушала молча, терпеливо, качая головой в такт моим словам. О себе рассказывать баба Груня не хотела. И на все мои расспросы только отмахивалась.

— Да что там рассказывать! — и переводила разговор на другую тему.

Время шло. Я уже ходил по палате и начал даже выходить в коридор. Бинты с моего тела окончательно сняли. Но на лице по-прежнему оставалась уродливо-смешная маска. На все мои вопросы, когда снимут остальные бинты, врач отвечал, что скоро. И мне оставалось только ждать.

От бабы Груни мне удалось выведать, что пару месяцев назад я попал в какую-то аварию. Слово катастрофа, как мне объяснили потом, старушка просто не могла выговорить. Я стал осознавать, что за огонь пылал в моих видениях. Но два темных пятна до сих пор оставались для меня загадкой. Пока…

Однажды я стоял у окна и смотрел, как весна уверенно утверждалась на земле, напрочь стирая следы минувшей зимы. Под окнами раскинулся большой яблоневый сад, укутанный белым снегом душистых цветков. Словно гигантские одуванчики, стройными рядами тянулись деревья до кованой ограды, за которой кипела, лилась и бурлила далекая от меня жизнь.

Вот я заметил возле ограды одну пару — мать и маленькую девочку, которая, прислонившись к железным прутьям ограды, показывала пальцем на белоснежные хлопья цветущих яблонь. Слов не было слышно, но было понятно, что ей хотелось оторвать одну чистую, благоухающую ароматом весны веточку. Мать упорно тянула ее за руку прочь от ограды. И вдруг…

— Оля, ну куда ты пропала? — раздался в коридоре визгливый голос.

На меня вновь навалилась серая пелена. Голова закружилась, и я стал проваливаться во мглу. Чтобы не упасть, я ухватился за подоконник.

— Боже мой! Оля, Оленька, Олька! Как же я мог забыть? Олька, доченька моя! Наташа! Милая, родная, ненаглядная моя! — мозг лихорадочно заработал, возвращая сознанию, казалось, навсегда утраченные лица.

Подскочила баба Груня.

— Сынок, тебе плохо?

— Да нет, баба Груня, мне хорошо, — я пытался улыбнуться. — Я вспомнил, вспомнил.

Прилив радости, казалось, сейчас перехлынет через край и разнесет меня на миллиарды осколков.

— Да ты присядь! — суетилась нянька, проводив меня в палату. — Присядь, сынок.

Бережно, словно я был из стекла, она опустила меня на кровать.

— Я вспомнил! Баба Груня, я вспомнил! — голос мой дрожал. — Дочка, баба Груня. У меня есть дочка — Олька. И жена — Наташа. Как же я их мог забыть?

— Ну и хорошо! Ну и молодец, — нянька ласково гладила меня словно маленького по голове своей сухонькой рукой. — Вот. Видишь, вспомнил. А ты мне не верил.

Баба Груня заплакала:

— А ты не верил!

Слезы навернулись у меня на глазах. Мне хотелось сейчас, сию минуту рвануть домой к своим ненаглядным, своим родным, своим любимым. Хотелось петь, плясать, раскинуть в стороны руки, прыгнуть и словно птица взлететь и так лететь вверх до самого солнца. Хотелось крикнуть на весь мир, во все горло:

— Я вспомнил! Вспомнил!

Но до этого было еще очень далеко.

***

На следующее утро я проснулся от легкого прикосновения. Кто-то тряс меня за плечо. Я приоткрыл глаза. Надо мной склонился мой лечащий врач, которого в больнице все называли по отчеству — Семеныч. Рядом с ним стояла молоденькая медсестра в халатике, который еле прикрывает ее ноги. Где-то в уголке палаты притаилась баба Груня.

— Ну вы и спите молодой человек, — улыбнулся Семеныч. — Двенадцатый час, а он спит, как младенец.

Я пытаюсь подняться, но врач жестом останавливает меня.

— Ну что? Домой хочется? — и, не дав мне ответить, продолжает. — Знаю, что хочется. Скоро уже. Совсем скоро.

— Когда?

— Ну не сегодня, конечно, — протянул Семеныч. — И не завтра. Но недельки через две-три, я думаю, будет можно. Если, конечно, будешь себя хорошо вести.

— Спасибо, доктор.

— Да мне за что? — врач кивнул в сторону бабы Груни. — Ты вот ей скажи спасибо. Если бы не она…

Доктор многозначительно покачал головой. Затем что-то пробормотал медсестре и они вышли. Я опустил ноги на пол.

— Что значит, если будешь себя хорошо вести? — недоуменно спросил я у бабы Груни.

— Не знаю, — пожала плечами старушка, принимаясь за свои привычные дела.

Плеснула воды на пол и резкими, уверенными движениями стала растирать ее тряпкой. Я, чтобы не мешать ей, слез с постели и вышел в коридор, подошел к распахнутому настежь окну.

Весна набирала полную силу. На деревьях уже проблескивали первые брызги нежной зелени. Отцветшие яблони жалобно роняли на землю нежные лепестки. Я жадно вдохнул еще сыроватый, но уже довольно теплый и свежий весенний воздух и не торопился выдыхать. Вот так бы набрать полную грудь апрельского аромата и не дышать, пока все тело не пропитается запахом свежей зелени, яблоневых цветов и душистого ветерка.

— Столяров! — послышалось сзади.

Я выдохнул и обернулся. За спиной стояла медсестра с кучей карточек, бланков, тетрадок в руках.

— Столяров! — резко бросила она. — Зайдешь сначала в процедурный, а затем в перевязочную.

Сказала и спешно засеменила, стуча каблучками по каменному полу. Я неохотно поплелся в процедурный кабинет. Все как обычно. Уколы, измерения, записи. Никаких слов. Никаких чувств. После процедур я направился в перевязочную. В коридоре я встретил бабу Груню. Та как-то хитро и многозначительно подмигнула мне. Я в ответ пожал плечами. В перевязочной никого не было. Я собрался уходить, как в кабинет вошли Семеныч и сестра.

— Уже здесь? — спросил он. — Молодец. Вот, Зиночка, вам прямой пример воспитанности и дисциплинированности. Не то, что некоторые.

Последняя фраза относилась, скорее всего, к самой Зиночке, потому что она тут же залилась румянцем и опустила глаза.

— Ну-с, — Семеныч присел на стул напротив меня. — Будем лишать вас удовольствия.

— Какого удовольствия? — не понял я.

— Будем снимать с вас эту маску, — врач описал рукой круг возле лица. — Зиночка, начинайте.

Внутри меня что-то екнуло, дрогнуло, и сердце заколотилось все быстрее. «Почему я так волнуюсь, словно школьник на экзамене? Все же хорошо. Все нормально. Так и должно быть. Это значит, что я скоро буду дома. Рядом со своими родными и любимыми. Это значит, что я скоро увижу своих Ольку и Наташу. Глупое сердце! Радоваться надо, а ты боишься!»

— Ну, вот и все, — словно приговор прозвучало в тишине.

Я медленно открыл глаза. Зиночка, смотав бинты в клубок, швырнула их в урну. Семеныч что-то записывал в толстую тетрадь. Бросив ручку, он повернулся ко мне и удовлетворенно произнес:

— Ну, вот и все. На-ка посмотри на себя, — и он протянул мне круглое зеркало на тонкой ручке.

Я, немного смущаясь, краем глаза взглянул в зеркало. Сначала чуть-чуть, мельком. Затем, осмелев, я остановил взгляд на своем отражении. Из глубины тонкого стекла серо-голубыми глазами смотрел на меня неизвестный мне человек с абсолютно чужим, незнакомым мне лицом. Миг замешательства и в глубинах подсознания я понял, что этот никогда не видимый мне ранее человек и есть я сам.

***

Поезд, устало стуча колесами, летел навстречу неизвестности. За окном то и дело пролетали деревья, столбы, еще пустые огороды и свежевспаханные поля, над которыми темным облаком крича и ссорясь, летали вороны.

— Домой, домой, домой, — в такт колесам стучало в голове.

Перед глазами вставал вчерашний день с его нудной суетой, недолгими сборами и тоскливыми проводами. Если бы не баба Груня, то, наверное, кроме вокзальных голубей и случайно забредшего на перрон кота, меня и провожать бы было некому. Несколько слезинок и бесконечно долгое ожидание поезда. Плакать и говорить не было смысла. Все давно было сказано и все давно было выплакано. Скупой поцелуй, пирожки на дорогу, билет купленный на неизвестно какие сбережения. Вот и все, что осталось от моей добросердечной сиделки. Ни обещаний писать, ни обещаний приезжать друг к другу в гости. Ничего. Только пара слов:

— Спасибо за все.

Поезд настойчиво стучал по рельсам, лишь изредка смолкая, останавливаясь на какой-нибудь станции. Не то для того, чтобы передохнуть и набраться сил для нового стука и скрежета, не то для того, чтобы просто приглядеться к новому месту и выпустить и впустить в свои вагоны новую порцию пассажиров.

Голова была пуста. Никакой грусти от расставания. Никакой радости от предстоящей встречи. Просто утомительное долгое ожидание. Что там впереди? Как примут меня после долгой разлуки? Как все сложится? По старому? Или все нужно будет начинать сначала? Мысли носились в голове. Я отгонял их сном и короткими беседами со случайными попутчиками. Так за разговорами и пустыми взглядами в окно я подъехал к городу, откуда недавно меня унес такой же поезд.

Состав, утомившийся от беспрерывной встряски, дрогнул в последний раз, тяжело вздохнул и, тихо сопя, остановился.

— Приехали, — пробормотала заспанная проводница и побежала дальше.

Перрон был полупуст. В небольших городках обычно ранним утром на улице встречается немного народу. Пара случайных прохожих, дворник с только что наломанной из березовых веток метлой, да еще несколько человек, сонно вывалившихся из вагонов и тут же умчавшихся со своими бесчисленными свертками, чемоданами, корзинками. Моя поклажа состояла всего из пластикового пакета, в котором недавно были пирожки. А сейчас он тяготил меня своей пустотой. Я выбросил пакет в ближайшую урну и вздохнул, словно избавился от непосильной ноши.

— Вот я и дома, — не то утверждая, не то спрашивая, произнес я.

Дворник подозрительно посмотрел на меня и снова принялся размахивать своей метлой, которая не столько подметала утреннюю грязь, сколько разбрасывала вокруг себя молодые березовые сережки, что вовсю осыпались с тоненьких веток.

Город меня не ждал. Как впрочем, не ждал никого. Все было знакомым и в то же время казалось новым и неизведанным. Не боясь заблудиться, и полностью доверившись своей интуиции, я брел пустынными улочками в заветный, знакомый до каждого камня, каждой выбоины двор. Дорога была недлинной, но мне она показалась бесконечной. Страх и радость давили изнутри. Вот, наконец, из-за угла показалась старая ржавая калитка, уже давно не закрывавшаяся. Но никому и не приходило в голову ее убрать. Так и висела она на одной петле, кованная местным кузнецом-художником, словно напоминание о былых временах. Вот и старая покореженная от времени и ребячьих набегов липа, которая служила и спасителем в жаркие дни от знойного солнца и помехой электрикам из-за постоянно растущих веток, которые то и дело обрывали электрические провода. Вот и лавочка у самого подъезда, которую еще в школе с мальчишками мы смастерили из стянутой на стройке доски, за что были пойманы и наказаны. Ребята, окончив школу, разлетелись кто куда. А лавочка до сих пор стоит. Я присел на край, закурил. Вот я и дома. Осталось только подняться на третий этаж, позвонить в обитую черным дерматином дверь, украшенную перевитой медной проволокой и…

— Ты чего тут расселся? Места что ли другого не нашел? — послышался надо мной чей-то недовольный голос.

Я оглянулся голову. Возле меня стояла незнакомая мне грузная тетка с ведром в руках.

— Здравствуйте, — сказал я.

— Ходит тут шпана всякая. Того и гляди, что что-нибудь сопрут, — не обращая на меня никакого внимания, тетка направилась к колонке за водой.

Тугая струя воды ударила по дну ведра, заглушив ворчание незнакомки. Мне не хотелось заводиться с ней и, поднявшись со скамейки, я направился к двери подъезда.

— Ты куда пошел? — донеслось мне в спину.

— Живу я тут, — не оборачиваясь, ответил я.

Тетка пыталась что-то сказать, но я уже вошел в подъезд, сердито хлопнув дверью. Три лестничных марша я пролетел на одном дыхании. Вот и знакомая дверь. Дерматин кое-где уже начал протираться. Оторванная в одном месте проволока болталась, словно обрывок паутины. У двери сердце мое заколотилось с неистовой скоростью. Помедлив, я протянул руку к звонку. Пальцы мои дрожали. Не то от утренней прохлады, не то от вдруг нахлынувшего волнения. Я позвонил. В ответ ничего.

— Что же они так долго не открывают? — заволновался я.

Позвонил еще раз. Опять ничего.

— Может, дома нет никого? Вряд ли, — я в третий раз протянул руку к звонку, но позвонить не успел.

За дверью послышались неторопливые шаги. Щелкнул замок, дверь приоткрылась.

— Вам кого? — сонная Наташа недоуменно хлопала глазами..

— Здравствуйте, — в замешательстве произнес я.

— Здравствуйте, — вяло поздоровалась она. — Вам кого?

Я не понял вопроса.

— Это же я — Алексей!

— Алеша погиб, — как-то равнодушно произнесла она.

— Как погиб? — удивился я.

— В катастрофе, — безрадостно ответила Наташа.

— В какой катастрофе? — я абсолютно ничего не мог понять.

— А вы что? — Наташа смотрела на мня, слово на чужака. — Алешин знакомый?

— Да нет же! — недоумевал я. — Я Алексей.

— Знаете, ваши шутки здесь неуместны, — она попыталась захлопнуть передо мною дверь, но тут в проем втиснулся маленький человечек с большими голубыми глазами.

— Мама, это папа приехал?

— Нет, Оля. Это чужой дядя, — она отстранила девочку от двери.

— Разве это не наш папа?

— Здравствуй, Олька, — присел я на корточки.

— Папа? — прошептала малышка, но тут ее снова перебила мать.

— Если вы что-то хотите, то говорите сразу.

— Но я же! — я не понимал, поему Наташа не узнает меня.

Потом меня осенило — у меня же теперь совсем другое лицо. Лицо, к которому она еще не привыкла. Я машинально стал рыскать по карманам в поисках справки, что мне дали в больнице. Выудив смятый листок, я протянул его жене.

— Да вот же! Читайте!

Я протянул справку Наташе, в надежде, что хоть бумага развеет все сомнения на мой счет. Она небрежно взглянула на нее и, зевнув, безразлично произнесла:

— Ну и что?

— Как ну и что? — воскликнул я. — Там же все написано!

— Знаете что, если вам хочется поиздеваться или завести со мной знакомство вы бы могли придумать и что-нибудь пооригинальней, — она хлопнула дверью перед моим носом, оставив меня стоять у закрытой двери со справкой в руках.

Я ничего не понимал.

«Ну ладно! Я немного не похож на прежнего Алексея, но справка выдана на мое имя!»

Я бросил взгляд на бумажку и ужаснулся. Четким подчерком в графе Ф. И. О. было написано Сазонов Борис Алексеевич.

— Черт возьми! — выругался я и хотел было снова позвонить в дверь. Но внутренний голос подсказал мне, что сейчас этого не стоит делать. Я все равно ничего не смог бы доказать и объяснить. Кроме справки у меня не было больше никаких документов. Все сгорело в том ужасном пламени, который до сих пор преследовал меня в моих снах. Сгорело вместе с моей прежней жизнью, не оставив ничего. Ни имени, ни лица.

Осознав безвыходность своего положения, я отрешенно начал спускаться по ступенькам вниз. До меня доносился Наташин голос, она что-то объясняла Ольке. Но для меня это было потеряно. Тонкая ниточка, которая связывала меня с прошлым, оборвалась.

Ступеньки были бесконечными. Медленно я спустился на первый этаж. На лестничной клетке возилась с непослушным замком моя бывшая учительница.

— Здравствуйте, Анна Петровна, — машинально произнес я.

— Здравствуйте, — продолжая возиться с замком, ответила она.

— Вам помочь?

— Да если не трудно, — она пропустила меня к двери. — Никак не могу открыть. Замок старый, а новый никак купить не соберусь. Вот и мучаюсь.

Я немного повозился и замок поддался.

— Прошу вас, — я распахнул дверь.

— Спасибо, Алеша.

Слова как громом поразили меня.

— Как вы сказали?

— Алеша. Или я ошибаюсь?

— Да. То есть, нет, — я опешил. — Извините, мне пора.

— И ты не зайдешь? — Анна Петровна кивнула в сторону двери. — Хотя бы на минутку? Помнится, в школе вы часто любили забегать ко мне после уроков на чай.

— Да, — вздохнул я. — Чай у вас отменный.

— Проходи, — она подтолкнула меня в квартиру. — Не стесняйся.

Анна Петровна не приказывала, но голос ее звучал так призывно, что я поддался.

***

Я мешал не растворившийся сахар в стакане с остывшим чаем. Солнечный зайчик весело скакал по стенам и столу, пытаясь искупаться в коричневом напитке. С улицы доносились дребезжанье трамваев и шум проносившихся мимо машин. Ходики на стене вторили их монотонному гулу.

— Вот такие дела, Анна Петровна, — я оставил в покое стакан.

— Да, Алеша, Анна Петровна сочувственно вздохнула. — Что я могу сказать тебе? Ты сам должен все решить. Никто не властен решать за других. Ты и только ты должен во всем разобраться. Ты это сможешь. Я тебе верю. Помню даже в школе, если у тебя что-то не получалось, ты сам всегда пытался во всем разобраться. А чужую помощь принимал иногда, как оскорбление.

— Но это же в школе.

— А ты думаешь, что человек меняется?

— Меняется. Еще как меняется.

— Я в это не верю, — отмахнулась учительница. — Человек всегда остается таким, каким он есть. Таким, каким сотворила его природа. Но всякие обстоятельства заставляют его действовать не так, как ему хочется. Не так, как это заложено природой. Одни подчиняются обстоятельствам. Другие пробуют им противостоять. У всех по-разному. Прислушайся, что тебе подсказывает сердце и сделай так. Я думаю, что ты не ошибешься.

Кукушка на часах начала куковать. Я встал из-за стола.

— Спасибо вам. Анна Петровна.

— За что?

— Просто спасибо, — я направился к выходу, но у самой двери задержался. — Анна Петровна, можно вас спросить?

— Конечно, спрашивай.

— Как вы догадались? Вернее как вы узнали, что я Алексей?

— Можно изменить имя, — ответила учительница. — Можно изменить лицо, но душу человека изменить нельзя. А я к тому же почти совсем ничего не вижу. Так что, каким бы ты ни был, ты для меня останешься навсегда Алексеем Столяровым, моим лучшим учеником.

— Да ладно, лучшим, — отмахнулся я. — Одни тройки в аттестате.

— Я оцениваю людей не по оценкам, а по их делам.

— Анна Петровна, а вы не могли бы сказать моим…

— Увы, Алеша, но этого я сделать не могу. Тебе нужно это сделать самому.

— Еще раз спасибо, — сказал я, выходя на площадку. — А замок я вам починю. Попозже, но починю.

***

Город, такой родной и знакомый с детства вдруг стал для меня чужим, и, казалось, навсегда потерянным. Узенькие улочки, протоптанные когда-то вдоль и поперек, давили, будто пытаясь прогнать. Высокие заборы, с которых нас несмышленых ребятишек не раз приходилось снимать ворчливым дворникам, ощетинились и походили на зубы какого-то неизвестного хищника. И я никак не мог понять, по велению какого чародея, все это в одно мгновение стало не моим. Стало чужим и далеким. Знакомые предметы стали терять свои очертания, словно весь город затянуло серым туманом. А я иду сквозь этот туман. Ослепленный, оглохший иду, и сам не знаю, куда и зачем. Никуда и ни зачем. Вперед. Вдоль запыленных витрин с пожелтевшими картонными коробками, манекенами, с глазами, вытаращенными не то от удивления, не то от усталости. Мимо проржавевших водосточных труб, которые то и дело вздрагивали даже от легкого дуновения ветерка. Мимо прошлого и давно ушедшего. Не знаю, сколько и где я ходил, пока не набрел на свежевыкрашенную в ядовитый зеленый цвет скамейку в каком-то позаброшенном парке. Осматриваться по сторонам не было ни сил, ни желания. Меня окружала какая-то внезапно нахлынувшая пустота. И снова загудело, закружилось в голове, будто я опять оказался на больничной койке. Но только вместо тусклой лампочки над головой висело, робко расправлявшее лучи весеннее солнце. Я тихо опустился, закурил. Кто я теперь? Человек без прошлого, без будущего. Я уже совсем не я. Будь проклят тот день, когда мне сняли повязку с лица. Будь проклято то зеркало, в котором отразился другой человек. Будь проклята та медсестра, перепутавшая бумаги. Будь проклят вообще тот день, когда я появился на этот свет. Хотя, какой смысл кого-то винить? Как сказал один человек — от судьбы не уйдешь. И он по-своему прав. Значит, все-таки она есть — судьба. И не стоит ей противиться. Ну уж нет! Дудки! Я буду не я, если начну подчиняться какой-то несуществующей судьбе. Пусть она подчиняется мне. На какое-то мгновение внутри что-то щелкнуло, дернулось. Я резко встал, чтобы шагнуть, но мысль о своей потерянности одолела мое сердце, и я опять шлепнулся на скамейку. Смеркалось. Последний солнечный луч еще щекотал крыши домов, но ночь уверенно наступала на город. В окнах загорались желтые огоньки ламп и голубые огоньки телевизоров. Деревья и дома постепенно стали растворяться в сумрачной прохладе. Я докурил последнюю сигарету. Одним движение смял пачку и швырнул ее в стоявшую неподалеку урну. Пачка, описав немыслимую траекторию, шлепнулась рядом с урной.

— Ай-ай-ай, — послышалось за спиной.

Я обернулся. За мной стоял невысокий старичок со смешной седой шевелюрой. Качая головой, он подошел к брошенной мною пачке, поднял ее и бросил в урну.

— Нехорошо, молодой человек. Нехорошо сорить.

— Извините, — пробормотал я.

— Урна стоит, а все словно нарочно норовят мимо бросить, — продолжал старичок. — Зачем тогда ставят урны? Кому это нужно делать столько урн, ставить их по всему городу? Для чего? Чтобы все бросали мимо них? А нам дворникам ходи, подбирай. Нехорошо.

— Я случайно, — оправдывался я.

— Ну конечно. Все мы делаем случайно. Бумагу бросаем случайно. Заборы ломаем случайно. Стекла бьем тоже случайно. Не жизнь, а сплошная случайность.

Старичок продолжал бормотать себе под нос, собирая разбросанные вокруг палочки от мороженого, конфетные обертки и окурки. Иногда некоторые бумажки он клал прямо себе в карман. Я собрался уйти, но старичок окликнул меня.

— Это не ваше, молодой человек?

Я посмотрел на старика. Он протягивал мне совсем новенькую трешку. Я отрицательно покачал головой. Старичок, пожав плечами, сунул бумажку в карман.

— Люди часто теряют деньги. Ключи теряют, документы. А потом все бегают, спрашивают. Дядя Соломон. Вы не видели? А я что бюро находок? Ну найду, отдам. Но я же не бегаю по всему городу. Парк и двор, вот и вся моя территория. А все бегут, спрашивают. Не видели? А вы, я вижу, молодой человек, не торопитесь. Время позднее, ночи темные, холодные. Нечего вам тут торчать. Идите домой.

— Да некуда мне идти, — я бросил взгляд в сторону дома, в который мне не было возврата.

— Вы что нездешний?

— Да нет. Здешний.

— Ну раз здешний, значит идите домой. Что толку тут торчать?

— Да нет у меня дома.

— Как это нет? — удивленно вскликнул старичок. — У каждого человека есть дом. Даже у кошек и собак есть дом.

— У кошек и собак есть, а вот у меня теперь нет.

— Вас выгнали? — не без любопытства спросил старичок.

— Нет.

— Вы сами ушли?

— Нет.

— Ну тогда я вас не понимаю, — Соломон растеряно развел руками. — Был дом. Нет дома. Не понимаю.

— Да долго объяснять, — я махнул рукой.

— Как хотите. Соломон никогда не лезет в душу. Поговорить он любит, но лезть в душу… Это святое, — старик почему-то все время обращался к себе как ко второму лицу. — Если нужно человек сам расскажет дяде Соломону. А так, чтобы в душу лезть. Нет, никогда.

Старичок вытряхнул последнюю урну в тележку, бросил сверху метлу и собрался уезжать.

— Давайте я вам помогу, — неизвестно отчего предложил я.

Старичок удивленно вскинул густые брови.

— Боже мой! Соломон, у тебя сегодня праздник. Столько лет и вдруг незнакомый молодой человек предлагает тебе свою помощь. Соломон, не упусти такую возможность. Конечно. Если вам не тяжело.

— Да что уж там, — я взялся за ручки.

Толкнул и старая тележка, издав странный звук, покатилась вперед. Соломон бежал то с одной стороны, то с другой, то забегал вперед, что-то рассказывая самому себе, усердно помогая руками и заодно показывая путь.

Спустя несколько минут мы очутились в небольшом дворике. Как только мы въехали в калитку, старичок закричал:

— Голда, бросай шитье! Ставь самовар! У нас сегодня праздник! Нет, нет, ничего не спрашивай! Пусть это будет для тебя сюрпризом. Бросайте эту колымагу здесь. Никак не заведу новую. Знаете, старый человек, старые вещи. К новому трудно привыкать. Вы не спешите? Хотя куда вам теперь спешить. Ночуйте у меня. Соломон приглашает. И не отказывайтесь. Соломон не любит, когда ему отказывают. Голда, накрывай стол. Проходите, проходите. Нет, нет, разуваться не надо вы все же гость.

Я вошел вслед за Соломоном по длинному темному коридору в небольшую комнату. Под потолком горела лампочка без абажура. Около стены стоял диван. Возле него, почти вплотную, стоял огромный стол. Комната была совсем маленькая. В ней с трудом могло разместиться три человека.

— Проходите, присаживайтесь, — старичок кивнул в сторону дивана и исчез за цветастой занавеской, по-видимому, ведущей не то на кухню, не то в другую комнату.

Боясь показаться наглыми невоспитанным, я остался стоять у входа. Тут из-за занавески с самоваром в руках вышла женщина, и мне волей-неволей пришлось сесть на диван, освобождая ей подступ к столу. Следом за ней с блюдцами, чашками, пакетиками в руках выбежал Соломон и в считанные секунды разбросал это по столу. Все сели.

— Голда, — заверещал Соломон. — Этот молодой человек оказал мне сегодня неоценимую услугу. Он помог мне довезти мою колымагу до нашего двора. Ты же знаешь, что в последнее время она все чаще и чаще перестает меня слушаться. Старая стала. А выбросить жалко. Привычка.

Соломон говорил о своей тележке словно о живом существе.

— Ой, — Соломон вскочил из-за стола. — Я же вас еще не познакомил! Это Голда, моя дочь.

Голда стеснительно опустила глаза, поправила шаль и стала разливать чай.

— А этот молодой человек, — Соломон замялся, поняв, что за всеми разговорами он забыл спросить мое имя.

— Алексей, — подсказал я, но, осмыслив, что это имя для меня потеряно, исправился и отчеканил то, что было написано в больничной справке. — Сазонов Борис Алексеевич. Можно просто Боря.

Голда утвердительно опустила глаза. Чаепитие длилось недолго. Голда все время поправляла шаль и посматривала в окно, словно высматривая что-то. Соломон без устали что-то рассказывал, обращаясь в основном к себе. А я слушал его торопливую речь, смотрел в чашку и пересчитывал плававшие в темном напитке редкие чаинки. Убрали со стола. Голда принесла простыню, подушку и одеяло.

— Ложитесь на диване, — это были первые ее слова за весь вечер.

Положив белье на край дивана, она повернулась, чтобы уйти, но, задержавшись на мгновение, добавила:

— Туалет во дворе.

И исчезла за цветастой занавеской.

Я расстелил простынь. Бросил подушку в изголовье. Как странно все получается. Чужие люди дают крови стол, а свои… Интересно, Олька уже, наверное, спит? Завтра нужно будет сходить, хотя бы одним глазком посмотреть на нее. Завтра. Завтра у тебя Борис Алексеевич будет куча дел. Смешно и странно было называть себя другим, ничего не говорящим именем. Но нужно было привыкать. Алексея Столярова больше нет. Есть товарищ Сазонов Борис Алексеевич, такого-то года рождения, беспаспортный, безобразованный, безработный.

Я погасил свет. Разделся и нырнул в постель. Диван охнул подо мной и, издав еще пару странных тоскливых звуков, затих, словно смирившись с тем, что сегодня ночью ему придется потрудиться, держа на себе непривычную для него тяжесть. Не спалось. Из-за занавески доносились приглушенные голоса. Дочь выговаривала отца за гостя. На что тот отвечал какими-то странными звуками и возгласами. Вскоре голоса умолкли. За окном накрапывал дождь. Было хорошо слышно, как редкие капли барабанили по стеклу, словно испытывая его прочность. Но вот, словно осмелев, дождь начал барабанит все чаще и чаще, сливаясь с монотонным гуденьем проводов и далеким стуком уносящегося куда-то далеко поезда. Так, под эту незатейливую музыку я и уснул.

***

Утро было прекрасное. Не скупящееся на тепло солнце то и дело разбрасывало вокруг тысячи тоненьких лучиков, которые, казалось, пронизывали не только отсыревший от ночного дождя воздух, но и проникали во все щели, во все окна и подворотни, вздрагивая нас стенах и заборах маленькими пятнышками солнечных зайчиков. От вечернего ливня остались лишь жалкие, еще не успевшие полностью высохнуть лужицы и еще не осыпавшиеся с веток капельки. Город. Выплеснув в очередной раз клуб пыли и копоти, разворачивался в ему привычном суетливом толпящемся ритме. Трамваи, звеня, приглашали людей втиснуться в свежевыкрашенные вагончики и с жалобным стоном везли их по стертым вздрагивающим от непосильной ноши рельсам. На время трамваи стихали, но затем снова втискивали и вжимали в свое нутро новую порцию нахлынувших людей.

Соломона дома не было. Его дочь с кем-то бойко спорила под окном. После привычных утренних процедур, доведенных до автоматизма, я выскочил во двор. Меня тут же окатило пьяняще-дурманящей свежестью.

— Доброе утро, — бросил я в сторону Голды, потянул за ручку калитки и оказался на улице.

Первым делом я отправился навестить своих, попытаться еще раз. Может быть, я вчера сделал или сказал что-то не так, всякое бывает. Нужно поскорее исправить свою ошибку.

Дом оказался в двух кварталах от жилища Соломона.

«Странно, как это я его раньше не встречал. Хотя. Чему удивляться? Прежняя жизнь моя была четкой и размеренной. Дом, работа, магазин, дом, друзья. Одни и те же дороги. Одни и те же лица. В городе всегда так. Можно всю жизнь прожить на одном месте и не знать, кто живет в соседнем подъезде».

На мое счастье сварливой вчерашней тетки во дворе не оказалось. Я не стал подниматься наверх, а присел на скамейку. Рука машинально потянулась в карман за сигаретами. Но, вспомнив, что они закончились еще вчера, я отдернул руку. Я достал спичку и сунул ее в рот, чтобы как-то заглушить нестерпимое желание закурить.

Вот скрипнула входная дверь и по ступенькам сбежала Олька. Увидев меня, она вдруг остановилась и, словно чего-то испугавшись, снова вбежала в подъезд. Спустя минуту она вышла снова, держась за руку своей матери, на ходу застегивавшей сумку. Я рванулся к ним навстречу.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — не глядя, ответила Наташа, направляясь в сторону детского сада.

Я повернул вслед за ними.

— Вы меня извините, — рассеянно бормотал я. — Вчера, наверное, я не то сказал. Понимаете, только с поезда и прямо к вам.

Наташа не останавливалась, таща за собой ребенка. Я продолжал оправдываться.

— Я не хотел вам доставить неприятности. Я только хотел поговорить, объясниться. Вы меня неправильно поняли.

Мать с ребенком на мгновение остановились.

— Я вас прекрасно поняла. И нечего себя больше утруждать. Извините, но я спешу. До свидания, — и она снова зашагала четким шагом в сторону сада.

— Но мне нужно с вами поговорить! — крикнул я ей вслед.

— Нам не о чем с вами разговаривать, — не оборачиваясь, отрезала Наташа и скрылась за углом.

А я остался стоять, как вкопанный на месте, в который раз оплеванный судьбой. День был для меня потерян. Помедлив минутку, я поплелся по еще влажной мостовой. Задержался на мгновение возле киоска «Союзпечати», чтобы купить сигарет и направился в сторону милиции, чтобы уладить дела с получением паспорта.

***

Отстояв огромную очередь, я вошел в кабинет. Меня встретила молоденькая девушка, беспрерывно перекладывавшая бумажки с места на место.

— Что вам? — не прерывая своего дела, спросила она.

— Паспорт получить.

— В паспортный стол, — сердито отрезала она.

— Но мне нужно новый.

— Пишите заявление. Образец в коридоре, — пробурчала она, протягивая мне листы бумаги.

Я вышел в коридор, положил перед собой лист.

— Извините, у вас ручки не найдется? — я обратился к старушке, складывавшей в целлофановый пакет кучу документов и бумаг, а про себя подумал «Неужели и мне все это предстоит?».

Старушка протянула мне шариковую ручку, обмотанную синей изолентой. Я быстро накромсал заявление и снова вошел в кабинет.

— Вот, пожалуйста, — протянул я ей бумагу.

Девушка, не глядя, взяла лист.

— Свидетельство о рождении.

— У меня его нет.

— Военный билет.

— Тоже нет.

— Ну, знаете, — девушка сунула мне заявление обратно.

Я снова положил его ей на стол.

— Понимаете, девушка, все документы и свидетельство и паспорт и военный билет у меня украли, — солгал я ей, понимая, что этой бумажной кукле ничего не втолкуешь.

— Заявление об утере есть?

— Нет, — промямлил я. — Понимаете…

— Кошмар, — девушка закатила глаза к небу. — Детский сад, да и только. Пишите.

Она протянула мне чистый лист.

— А что писать?

— Заявление об утере документов.

— Извините, — я ощутил свою неловкость. — Но у вас ручки не будет?

Девушка тяжело вздохнула и подала мне ручку. Мои пальцы ощутили тепло, нагретой от постоянной писанины пластмассы.

— Вот, — протянул я ей новое заявление.

Паспортистка пробежала по нему глазами.

— Правильно? — осведомился я.

— Правильно, — она сложила мои заявления вместе. — Теперь четыре фотографии на паспорт, документ об установлении личности.

— А если его нет?

— Ну что-то у вас должно быть, — девушка начала понемногу оттаивать.

Наверное мой жалкий вид разжалобил эту фарфоровую куклу.

— У меня ничего нет, — пожал я плечами. — Вот только справка.

Я протянул паспортистке злополучный листок.

— Это документом являться не может, — девушка отстранила бумажку. -. Нужно с фотографией. Пропуск, водительские права.

Я удручено вздохнул.

— Ну так что мне теперь делать?

— Я не знаю, — она повертела справку. — Это документом быть не может. Знаете что, сходите в домоуправление, принесите выписку из домовой книги. Они там знают.

Я начал ощущать, что очередная дверь в моей жизни может захлопнуться.

— Но, девушка, как вам объяснить, — я не мог найти подходящих слов. — Дело в том, что я из другого города.

Снова ложь. Ложь во имя правды. Я стал осознавать, что всю оставшуюся жизнь мне придется лгать. Лгать людям, лгать себе. Это было ужасно, но другого выхода у меня не было. Я осознавал свою беспомощность перед этой хрупкой девушкой, то и дело шелестевшей бумажками.

— Значит, вам нужно съездить туда и привезти оттуда бумагу. В конце концов, там, где вы получали паспорт, все сведения о вас сохранились. Привезете, тогда и поговорим, — она отложила мои заявления в сторону и тут же завалила их грудой других бумаг.

Лгать о том, что тот паспортный стол сгорел, город разрушен, мне почему-то не хотелось. Да это и не имело смысла.

— До свидания, — обреченно произнес я и вышел душной комнаты кабинета на улицу.

Немного поразмыслив, я направился в ближайшую столовую, где скорее не позавтракал, а перебил аппетит, что хоть как-то заглушило чувство голода. Затем, заскочив в соседний магазин, и купив на оставшиеся деньги батон и бутылку молока, я отправился к Соломону.

Соломона дома не было. Дверь была прикрыта на клямку с всунутой в нее палочкой. Старый еврей не опасался, что его обворуют. Помедлив, я направился в парк, отыскал вчерашнюю скамейку, присел. Стайка голубей, учуяв запах хлеба, тут же слетелась к моим ногам и стала ворковать, ожидая долгожданного угощения. Я надломил батон, раскрошил его в руке и бросил вечно голодной ораве, которая тут же бубня и толкаясь крыльями, принялась набивать крошками свой ненасытный зоб. Так, подкармливая голубей, я незаметно съел батон, запивая его подкисшим молоком. Стряхнув последние крошки на землю, я достал сигарету и закурил. Голуби, покрутив головами и осознав, что больше от меня ждать нечего, сердито надулись, вспорхнули и улетели в поисках следующего куска хлеба.

Идти было некуда. Денег тоже не осталось. Можно было бы конечно сдать бутылку, но я решил не утруждать себя. А аккуратно опустил бутылку в урну, наслаждаясь мелодичным звоном, который она издала, ударяясь о металлическую стенку.

— Нехорошо, молодой человек. Нехорошо, — раздался за спиной скрипучий голос Соломона. — Вы выбросите, другой выбросит, а молоко затем куда наливать?

Старик достал бутылку из урны и сунул ее в сшитую из мешковины сумку, где уже позвякивала пара таких же ее подружек.

— Соломон что? Соломон только спасибо скажет. Тут бутылка, там бутылка. Вот и на хлебушек хватило. А если на это посмотреть с другой стороны? Тут бутылка, там бутылка, а молоко наливать некуда. Нехорошо получается.

Я улыбнулся. Как мне показалось, ворчать по поводу и без повода у Соломона стало жизненной необходимостью.

— Вы уже кушали? — вдруг спросил меня Соломон и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Молоко и батон для такого молодого человека — это не еда. Пойдемте. Голда приготовила чудесный суп. И не отказывайтесь. Соломон не любит, когда кто-то отказывается.

Старик направился к своему дворику. Я послушно поплелся за ним.

— Я ваши годы, знаете, как кушал. Хотя, что я вру. Когда мне было столько же, сколько вам сейчас, кушать было нечего. Но если бы можно было съесть все, Соломон съел бы все. Это теперь ему нужно как воробышку. А может, и вы кушаете, как воробышек? — старик лукаво усмехнулся.

Дома уже ждал обед. Словно предчувствуя мое возвращение, Голда поставила на стол третью тарелку. Сполоснув руки под старым, кое-где проржавевшим умывальником я покорно сел за стол. Соломон раздал хлеб, что-то пробурчал себе под нос, и Голда принялась разливать суп. Обед прошел в молчании. Соломон то и дело косо поглядывал на дочь, и та кротко подливала мне дымящейся, пахнущей свежей зеленью жидкости. После трапезы Голда занялась мытьем посуды, а мы с Соломоном вышли во двор. Присев на тележку я закурил. Соломон примостился рядышком, зевая и щурясь от яркого весеннего солнца. Пока дымилась сигарета, я успел рассказать Соломону о своих злоключениях, на что тот только вздыхал и покачивал головой. Обычно разговорчивый, он не произнес ни слова и только в конце добавил.

— Без документов теперь нельзя. Посадить могут, — затем ловко спрыгнул с тележки и побежал в дом.

Я достал вторую сигарету. Из открытой форточки донеслось звяканье посуды и приглушенный голос Голды.

— Только этого нам не хватало! Приводить в дом бог весть кого. Без документов, без денег. А я должна его кормить. А может он бродяга или того хуже — разбойник.

Соломон пытался возражать, но Голда упорно твердила.

— Вы как хотите, но в этом доме этого человека я видеть больше не хочу. Бог мой, и за что мне такая жизнь? — выговоры Голды стали переходить в легкие стенания. — Говорили мне, Голда, уедем. Что тебя здесь держит? Нет, Голде больше всех нужно. Голда добрая душа, всем поможет. Бог мой, жили бы как люди. Хаим уже вторую машину купил, Хава уже третий раз замуж выходит. А я? Полоумный старик, крысы в углах и потерянная молодость. Вся жизнь насмарку.

Причитания Голды становились все тише. Соломон что-то неразборчиво бормотал в оправдание. Вскоре все утихло. На пороге появился старик и, поняв, что я все слышал, развел руками и произнес:

— Женщина. Но что я могу поделать? Она у меня одна.

Я виновато пожал плечами и направился к калитке, но Соломон остановил меня:

— Вы меня тоже поймите, — словно оправдываясь, произнес он. — Я же тоже не могу вас содержать. Документы что? Бумага. Но без них как без рук. Да и работы у вас нет никакой. Оно же и пропитание.

Соломон изъяснялся скомкано и порою непонятно.

— Я бы и рад вас приютить, но вы тоже должны ее понять. Она всю жизнь возле меня. Все бросить, ради чего? Вот Хаим, — Соломон начал рассказывать о своих многочисленных детях и внуках. — А их у меня семеро. Увижу ли я их. Все зовут, приезжайте папа. Но как я все брошу? Я здесь родился. Мои мама и папа, бабушка и дедушка здесь родились. Как же Соломон сможет все забыть и бросить?

Соломон замолчал. Воспользовавшись паузой, я тихо произнес.

— Спасибо вам за все. Извините, если что не так, — я пожал его сухонькую руку и шагнул за калитку.

— Подождите, — чей-то властный голос остановил меня.

Я оглянулся. На пороге стояла Голда, теребя край своей не снимаемой шали.

— Куда вы пойдете? Оставайтесь пока у нас, — она махнула рукой. — Пока не найдете работу и жилье. Оставайтесь.

Сказала и скрылась в темноте дверного проема. Соломон усмехнулся и лукаво подмигнул мне.

— Женщина. Что я могу поделать?

Весь оставшийся день я помогал Соломону убирать в парке. Обрезал ветки, возил мусор, подметал дорожки, словно пытался отработать свое пребывание. Соломон изводил меня бесконечными исповедями о современной молодежи, своих родственниках, прошлой и будущей жизни. Поздно вечером, после традиционного чая, я с наслаждением опустился на диван и, не обращая внимания на его хрипы и стоны, уснул.

***

На следующее утро Соломон потащил меня на другой конец города устраивать на работу. Отстояв на трамвайной остановке почти час мы с трудом втолкнулись в переполненный трамвай, который, как оказалось, ехал в парк. Ждать следующего трамвая не было желания, и мы отправились пешком. Соломон вел меня дворами и закоулками, о существовании которых я даже и не догадывался, хотя в детстве, как мне казалось, я облазил этот городок вдоль и поперек. По дороге он успел рассказать мне все, что знал о начальнике учреждения Тюлькине, в которое он меня хотел пристроить. Из его сумбурных высказываний я понял, что мы идем в городской автопарк, в котором я когда-то в школе проходил практику и получил свои первые навыки вождения. Так что ничего нового я не узнал. Услышав знакомую фамилию, я улыбнулся, но промолчал. Зачем было знать старику, что мне все и без него давно известно. Зачем пытаться вернуть то, что для меня было потеряно раз и навсегда.

Прошмыгнув в очередную подворотню, мы оказались возле автобазы. Оставив меня дожидаться возле гаражей, Соломон побежал ходатайствовать. Он долго выяснял, где ему можно найти Тюлькина, какое у него сегодня настроение и, получив исчерпывающий ответ, скрылся в одном из зданий. Я, от нечего делать, глазел по сторонам, наблюдая за знакомой мне возней шоферов. Неподалеку от меня, скрывшись по пояс под капотом грузовика, возился парень. Я хотел было подойти к нему, но тут в дверях показался сам начальник автобазы Тюлькин, все такой же грузный, немного мягкотелый, мало разбиравшийся в машинах, но при тот отменный организатор. Умение сказать что нужно, где нужно и кому нужно и позволило ему удерживаться на этом месте много лет. Но нерешительность и доверчивое отношение к людям мешало ему продвинуться вверх по карьерной лестнице. Следом за Тюлькиным бежал Соломон.

— Понимаете, Иван Прокофьевич, — на ходу врал старик. — Если бы не обстоятельства. Если бы не родственные связи, я бы и просить не стал.

— Я тебе сотый раз повторяю, — пыхтел Тюлькин. — Без документов не приму. Мало ли какая проверка? Что я им петь буду?

— Иван Прокофьевич, — не унимался Соломон. — Вы ведь не первый день работаете. Что для вас проверка?

— Я сказал нет, — Тюлькин был настроен категорически. — И не проси.

— Но все же, — в глазах у Соломона теплилась последняя надежда.

— Нет, — Тюлькин направился к молодому парню, что ковырялся под капотом одного из грузовиков.

Проходя мимо меня, Тюлькин бросил оценивающий взгляд. Соломон не отставал от него ни на шаг.

— Иван Прокофьевич, я в долгу не останусь.

Начальник ничего не ответил. Подойдя к грузовику, он с деловым видом заглянул под капот.

— Ну, Василий, что у тебя?

— Да черт его знает, — парень соскочил на землю.

Он был почти одного роста со мной, наверное, мой ровесник, с рыжей вихрастой шевелюрой. Он стригся почти под ноль, но это не помогало ему скрыть свои вихры, которые торчали в разные стороны. — Понять не могу в чем дело. То заводится, как положено, то глохнет.

— Стартер смотрел?

— Смотрел, — парень вытирал руки грязной тряпкой. — Сколько раз Евсеичу говорил, что мотор надо ставить новый.

— Где ж его взять то, новый? — озабоченно вздохнул Тюлькин.

— А мне что? — ныл парень. — На этой развалюхе кататься? Так я и на хлеб не заработаю.

— Ну не прибедняйся, — Тюлькин ехидно взглянул на Василия.

Затем, переведя взгляд на Соломона, снова тяжело вздохнул.

— Я же тебе сказал, что не возьму.

Соломон опустил глаза. Его старания оказались напрасными.

— Ну, раз нет, значит, нет, — Соломон устало опустил плечи и уныло посмотрел в мою сторону.

— Да ты пойми, — начал оправдываться Тюлькин. — Возьми я так одного, потом второго, потом все захотят. А это все же ответственность. А мне это надо?

— Я понимаю, — сопел Соломон.

— Да что ты понимаешь? — Тюлькин махнул рукой. — Я и не против тебе помочь, но без документов никак.

— Я понимаю, — кивал головой Соломон.

— У меня таких гавриков пятьдесят человек, — Тюлькин кивнул в сторону вихрастого. — Ну, чего стоишь?

— А что мне еще делать? — удивленно воскликнул парень. — Надо новый мотор ставить.

— Вот видишь, — Тюлькин снова обратился к Соломону. — И так каждый день. А где я им возьму новое? Из своего кармана?

— А карбюратор смотрели? — сам не зная, почему я решил вставить свое слово в разговор.

— Карбюратор? — Тюлькин почесал затылок и повернулся к парню. — Смотрел?

— Нет, а что? — Василий недоуменно хлопал глазами.

— Ну так посмотри, — Тюлькин кивнул в сторону грузовика.

Парень нехотя залез под капот, спустя минуту вынырнул оттуда с сияющим лицом.

— И точно карбюратор! — радостно воскликнул он. — А я то думал!

— Думал! Ничего ты не думал, — передразнил его Тюлькин и, повернувшись ко мне, спросил. — А ты что, в технике разбираешься?

— Да так, — я пожал плечами. — Немножко.

— Немножко? — Тюлькин недоверчиво посмотрел на меня. — А эту машину не посмотришь?

Начальник направился к стоящей неподалеку легковой машине. Соломон легонько подтолкнул меня, и я направился следом за Тюлькиным.

— Что с ней? — с видом знатока спросил я, подходя к старенькой, местами проржавевшей волге.

— Да я и сам толком не знаю, — Тюлькин шмыгнул носом. — Она хоть у меня и старушка, но еще на ходу. Только вот бензина жрет, не успеваю заправлять. Может, глянешь?

— Можно и посмотреть, — привычными движениями я открыл капот и стал осматривать автомобиль.

В отличие от внешнего вида, внутренности были в идеальном порядке. Устранить неисправность было для меня плевым делом. Я немало часов провел лежа под командирской волгой, служа в армии. Да и после армии мне не раз приходилось ремонтировать машины своим друзьям и знакомым. С закрытыми глазами я мог разобрать любой двигатель и поставить его на место. Захлопнув капот, я повернулся к Тюлькину, который все еще недоверчиво косился на меня.

— Вроде готово, — я оглянулся по сторонам в поисках тряпки, чтобы вытереть руки.

Тюлькин уловил это и протянул мне кусок ветоши.

— Так ты говоришь, что документы будут готовы недели через две? — Тюлькин обращался к Соломону.

— Да, да, — соврал старик. — Может и раньше.

— А, черт с тобой! — начальник махнул рукой. — Уговорил. Но, если что…

— Ручаюсь, как за самого себя, — Соломон начал рассыпаться в любезностях, но Тюлькин его уже не слушал.

— Пойдем, — кивнул он мне. — Я скажу, чтобы тебя оформили. А документы принесешь, когда сделаешь.

Я послушно двинулся следом за Тюлькиным. Соломон, пронимая, что его миссия на этом закончена, отправился домой. Отойдя пару шагов, он остановился и, повернувшись ко мне, спросил.

— Дорогу обратно найдешь?

— Постараюсь, — солгал я старику.

«Какое постараюсь? Я знал этот путь от и до, я знал каждый поворот, каждую выбоину на асфальте. Но зачем старику об этом знать? Ведь я был для него, для всех, впрочем, и для себя самого приезжим из другого города, пришельцем из другого мира».

Я прошел за Тюлькиным в отдел кадров, который, как и много лет назад, располагался на первом этаже административного здания. С тех времен мало что там изменилось, если не считать людей, которые там работали. Все те же полосатые обои, все тот же вытертый линолеум, все те же герани на окнах. Тюлькин окинул взглядом кабинет и, мотнув головой в сторону пустующего, заваленного бумагами стола, обратился к девушке с пышной копной каштановых волос. Она сидела за соседним столом, и что-то печатала на машинке. В отличие от ее соседки, на столе был идеальный порядок.

— А где Лариса Васильевна? — Тюлькин подошел в девушке.

— На больничном, — не отрываясь от работы, ответила девушка.

— Значит, вы, Люсенька, сегодня за главного?

— А что? — девушка не обращала никакого внимания на начальника.

— Вот, Люсенька, — самодовольно произнес Тюлькин. — Принимайте в наши ряды пополнение.

Люсенька на мгновение оставила свою работу, бросила взгляд на меня и снова застучала по клавишам.

— Иван Прокофьевич, вы же знаете, что без Ларисы Васильевны я не могу. Вы же ее знаете.

— Люсенька, — Тюлькин склонился к девушке. — Это такой пустяк. Если что, сошлетесь на меня.

— Вам легко говорить, — было видно, что Люсенька явно недолюбливает свою сослуживицу. — А мне потом выслушивать.

— Я сам ей скажу, — настаивал Тюлькин.

Это звучало убедительно, и Люсенька согласилась.

— Документы с собой? — не отрываясь от печатанья, бросила она в мою сторону.

— Понимаешь, Люсенька, — Тюлькин зашептал на ухо девушке, как будто не хотел, чтобы его слышали окружающие, хотя кроме нас троих в кабинете никого не было. — Тут небольшая загвоздка. Ты его оформи, а документы он принесет попозже.

— Иван Прокофьевич, — девушка удивленно вскинула брови. — Вы понимаете?

— Я все понимаю, — Тюлькин покосился на меня. — Под мою ответственность.

— Ну, если только под вашу, — Люсенька обречено вздохнула.

— Понимаешь, — Тюлькин снова зашептал на ухо Люсеньке. — Ты его оформи, а документы он принесет попозже.

Девушка снова недоуменно посмотрела на начальника, но возражать не стала. Отодвинув машинку в сторону, она выудила из соседнего стола толстую папку и протянула мне листок бумаги.

— Пишите заявление.

— А у вас образец есть? — я не хотел с первого дня показаться неучем в таких делах.

— Вот, — девушка протянула мне исписанный листок.

Я медлил.

— Что еще?

— У вас ручки лишней не будет?

Люсенька озабоченно вздохнула и протянула мне ручку. Я быстро стал строчить заявление. Тюлькин все это время что-то шептал на ухо девушке. Та мило улыбалась и пыталась убрать с лица непослушную каштановую прядь, которая все время мешала ей. Я быстро набросал заявление и протянул его девушке. Та пробежала глазами по листку и передала его Тюлькину. Тот, в свою очередь, не глядя, поставил на нем свою подпись.

— Ну, вот ты теперь наш работник, — обратился он ко мне и направился к выходу.

— Иван Прокофьевич, — остановила его Люсенька. — Каким числом оформлять?

— Завтрашним, — ответил Тюлькин.

— А кем?

— Ну, — Тюлькин задумался. — Оформляй пока механиком, а там посмотрим. Да, как тебя звать то?

— Борисом, — я еле вспомнил свое нынешнее имя. — Борис Сазонов.

— Ну, Боря, Люсенька тебе все объяснит, все расскажет. А мне пора идти работать.

Тюлькин вышел за дверь. Я остался один на один с Люсенькой.

— Фамилия, — Люсенька начала заполнять бумаги.

— Столяров.

Девушка удивленно посмотрела на меня. В заявлении значилась совершенно другая фамилия. Я понял свою ошибку и поспешил исправиться.

— Сазонов.

— Имя, Отчество.

— Борис Алексеевич, — мой разум упорно не хотел привыкать к новому имени.

— Год рождения.

— Шестьдесят восьмой.

— Образование.

— Среднее специальное.

— Семейно положение.

— Женат, вернее холост.

Девушка снова недоуменно посмотрела на меня.

— Холост, — я понимал, что выгляжу довольно глупо.

Люсенька продолжала заполнять какие-то бумажки, попутно задавая мне вопросы. На некоторые я отвечал сразу, не раздумывая. Некоторые вопросы ставили меня в тупик, и мне приходилось делать над собой усилие, чтобы ответить правильно.

— Домашний адрес, — мой допрос подходил к концу.

Я снова задумался. Сообщать свой старый адрес было бы бессмысленно. Называть адрес Соломона было бы бестактным.

— Где вы прописаны? — девушка нетерпеливо поглядывала то на меня, то на часы.

— Да пока нигде, — пожал я плечами. — Я думал, может у вас есть какое-нибудь общежитие.

— Иван Прокофьевич об этом ничего не говорил, — заметила девушка.

— Я знаю, — вид у меня был довольно жалкий.

Еще ни разу в жизни мне не приходилось испытывать такое унижение, как сейчас. Я был полностью в руках этой молоденькой девчушки. Один неверный шаг, одно неверное слово могло все испортить. И что потом? Снова пытаться доказывать себе, доказывать окружающим, что я не Сазонов Борис Алексеевич, а Столяров Алексей Николаевич. Что в этой жизни у меня есть квартира, жена, маленькая дочь. Что я имею право на все это. Но только кто в это поверит, если я сам в это уже не верю. Есть лишь чудовищная ошибка глупой медсестры, присвоившей мне чужое имя, чужую жизнь. Есть лишь бесполезная помощь врачей, давших мне чужое лицо. Лицо, с которым мне придется учиться жить заново.

Мне хотелось плюнуть на все, и выйти из душного кабинета. Но я повел бы себя, как последний мерзавец, махнув рукой на снисходительность Тюлькина, на фарисейство Соломона, да и эта девушка пошла мне навстречу вопреки какой-то там Ларисе Васильевне. Я мог наплевать на себя, но я не мог оттолкнуть людей, которые мне дали шанс на возвращение.

Люсенька, видя мою заминку, сняла телефонную трубку, набрала номер.

— Иван Прокофьевич? Я по поводу новенького. Что мне с ним делать? У него нет прописки, а вы же сами знаете, что без прописки я не могу принять его на работу. Что? Конечно. Вы думаете, что есть? Спасибо.

Девушка, не кладя трубку, стала звонить по другому номеру.

— Татьяна? Привет. Это Люся. Да нет, как обычно. Пока одна. Мегера на больничном. Да, отдыхаю. Вся в бумагах. Не знаю, когда и разгребусь. Слушай, я чего звоню. Тут одного нужно к тебе пристроить. Я знаю, что нет. Но ты постарайся. Это протеже Тюлькина. Поищи. Уплотни. Это ты сама к нему обращайся. Мне велено, вот я и выполняю. Что? Хорошо. Пусть зайдет после обеда? Договорились. Нет, никуда. К тебе? По какому это поводу? Слушай, я совсем забыла. Хорошо, что ты напомнила. Во сколько? В три? Приду. Обязательно приду. А кто будет? Только свои? Я знаю твоих своих. Васька будет? Да так, ничего. Что ты! Это не я за ним, это он за мной бегает. А я не тороплюсь. Успею еще. Ну, ладненько, у меня тут клиент. Я тебе потом перезвоню. Пока.

Наконец-то Люся положила трубку и, улыбаясь, снова обратилась ко мне.

— А вы везунчик.

— В каком смысле? — не понял я.

— Тюлькин за вас хлопочет. Вы, случайно, не родственник?

— Нет, — я отрицательно покачал головой. — А что?

— Да так, — Люся снова принялась заполнять бумаги.

Ожидая приговора, я бесцельно глазел в окно, за которым возле машин копошились люди. Техника была старая, добитая погодой и работой. Ее неоднократно ремонтировали, подлатывали, подкрашивали. Но и эти заботы не могли скрыть от глаз нищеты и убогости автопарка. И здесь мне предстояло работать. Предстояло заново заводить знакомства, заново узнавать людей, заново приспосабливаться. Но я не думал об этом. Я думал только о своих Ольке и Наташе. Как они там? Олька, наверное, в детском саду. Как улажу с делами, надо будет заглянуть, хотя бы одним глазком вновь посмотреть на нее. Да и нужно будет попытаться еще раз поговорить с Наташей. Ведь можно изменить фамилию, имя, лицо, но душу изменить нельзя, как сказала Анна Петровна. Увы, моя старая, добрая учительница, позвольте с вами не согласиться. Человек меняется, меняется его душа. И она претерпевает изменения как ничто другое в этой жизни.

— Молодой человек, вы что, уснули? — мелодичный голос вывел меня из моих раздумий.

Я встрепенулся.

— Что?

— Распишитесь, — Люся протянула мне листок бумаги и ручкой ткнула в то место, где я должен был поставить свою подпись.

Я помедлил и вывел на листе бумаги Саз и следом какую-то закорючку.

— Пойдемте, я вам покажу рабочее место и отведу в общежитие, — Люся убрала бумаги в стол и направилась к двери.

Я безропотно отправился за ней следом.

— Аванс у нас двадцатого, зарплата пятого, — скороговоркой лепетала Люся, ведя меня по территории автопарка. — С авансом вы опоздали, да он вам пока и не положен, пока нет приказа о зачислении. Деньги получать будете в бухгалтерии. Дверь напротив нашего кабинета. Работать будете механиком. Первое время в помощниках. Вон у того рыжего.

Девушка кивнула в сторону все еще возившегося с машиной вихрастого парня. Проходя мимо него, она остановилась.

— Принимай пополнение, — Люся лукаво взглянула на парня.

— С какой стати? — ухмыльнулся он в ответ.

— Это ты у Тюлькина спроси, — бойко отрезала Люся. — Знакомьтесь.

— Василий, — парень нехотя протянул мне руку.

— Борис, — я пожал шершавую, вымазанную машинным маслом ладонь.

— Когда заступаешь? — Василий недоверчиво косился на меня.

У него в голове все еще вертелся злополучный карбюратор.

— Завтра, — вместо меня ответила Люся.

— Завтра, так завтра, — Василий пожал плечами. — И как думаешь? На постоянно или на временно?

— Скорее всего на постоянно, — ответил я.

— Ну-ну, — прогундосил Василий и снова полез под капот.

— Слышь, Вась, — Люся дернула парня за штанину. — Тебя Татьяна ничего не говорила?

— О чем? — Василий вылез из-под капота.

— Про воскресенье?

— Ну, говорила, а что?

— Да так, — Люся отошла от машины и, кивнула головой в мою сторону. — Пойдем в общагу. А то Татьяна уйдет, и не заселишься.

И я снова послушно, как ручная собачонка зашагал следом за Люсей. Общежитие было расположено на другой стороне дороги, так что идти далеко не пришлось. Это было довольно обшарпанное трехэтажное здание с полуразвалившимся крыльцом. Похоже, с тех пор как его построили, никому и в голову не пришло его подремонтировать и подлатать. Мы прошли через висевшие на одной петле двери и оказались в вестибюле. Люся пошла искать Татьяну. Я снова стал ждать. Пробегавшие туда-сюда девчушки в халатиках, едва прикрывавших их тела, косились в мою сторону и, о чем-то перешептываясь, скрывались в длинных коридорах.

Татьяна оказалась довольно бойкой и говорливой теткой лет под сорок. Рассказывая подруге последние новости и сплетни, совершенно не стесняясь моего присутствия, она провела нас по давно некрашеной лестнице на третий этаж в самую дальнюю комнату.

— Вот, — широким жестом она распахнула дверь. — Тут и будешь жить. Не палаты, но вполне сносно. Сосед нормальный. Да ты, наверное, его видел. Рыжий такой, вихрастый.

— Василий? — удивился я.

— Так вы уже знакомы? — воскликнула Татьяна. — Тем лучше. Правила у нас простые, но строгие. Никаких пьянок, никаких гулянок. Туалет и душ в конце коридора. Кухня там же. Постель меняем по субботам. С ключом договоришься с Васькой. Если что надо, обращайся ко мне.

— А где вас можно найти?

— На первом этаже спросишь на вахте, там скажут. Ну, располагайся.

Татьяна бросила на панцирную кровать с железными спинками, прихваченное по дороге свежее белье. Оно было серым и пахло сыростью. Пока я возился с бельем и проверял на прочность кровать, Татьяна и Люся успели переброситься парой слов.

— Откуда?

— Протеже Тюлькина.

— Не родственник?

— Вроде нет.

— Скоро весь автопарк будет из одних его родственников.

— А тебе то что?

— Да ничего. Про воскресенье не забыла?

— Нет. Помню.

— Ну как? — Татьяна повернулась ко мне. — Устраивает жилье?

— Вполне, — я растерянно развел руками.

— Вещи можешь перевезти в любое время.

— Да у меня их и нет, — я глупо улыбался.

— Как нет? — Татьяна удивленно взглянула на меня.

— Я тебе потом все объясню, — Люся потянула Татьяну из комнаты. — Не мешай человеку обживаться на новом месте.

— Второй ключ у Васьки! — бросила Татьяна, исчезая за дверью.

— Не забудьте про документы, — вместо прощания бросила Люся и исчезла вслед за подругой.

Я остался один в пустой комнате. Опустившись на кровать, я стал рассматривать свое новое жилище. Это была довольно просторная комната, единственное окно которой выходило прямо на улицу. Оклеенная когда-то светло-голубыми обоями, она казалась еще большей. Со временем обои потускнели и приобрели сероватый оттенок. Вся меблировка комнаты состояла из двух кроватей, обеденного стола, пару разнокалиберных стульев и встроенного шкафа у входа. Шкаф был также выкрашен в неестественный голубой цвет и высился до самого потолка. Если бы не застеленная кровать и коврик с охотниками на привале над ней, можно было бы подумать, что в комнате никто не живет. Должно быть, здешний обитатель не очень-то и заботился о домашнем уюте. Говорят, что по мебели и вещам можно определить характер хозяина. Но эта обстановка мне ничего не говорила. Я заглянул в шкаф, надеясь отыскать там хоть какие-то признаки жизни. В шкафу, кроме кипы старых газет и пустых бутылок из-под пива тоже ничего не было.

— Похоже, что мой сосед здесь практически не обитает, — заключил я, закрывая дверцу шкафа.

Время тянулось медленно. Я глазел в окно на прохожих и проносящиеся мимо автомобили. Мне хотелось уйти, но я не мог этого сделать. Нужно было дождаться хозяина, чтобы взять у него ключ от комнаты. Но хозяин не торопился возвращаться. За окном темнело. В конце улицы тускло засветился одинокий фонарь. Заморосил зябкий дождь. В комнате стало сыро и прохладно. Я потрогал рукой батарею. Она была холодной, как лед.

— Отопление уже отключили, — я поежился и отошел от окна.

Мне надоело ждать неведомого соседа, и я решил вернуться к Соломону. Старик, наверное, давно ждет меня, чтобы узнать о плодах своих хлопот. Я был просто обязан хотя бы сказать ему спасибо за его труды, ведь отблагодарить его как следует мне все равно было нечем. За комнату я не волновался. Красть здесь все равно было нечего. Не успел я об этом подумать, как дверь распахнулась, и в свете дверного проема я увидел уже знакомый мне силуэт Василия.

— Ты? — удивленно спросил он, входя в свои законные владения. — Что ты тут делаешь?

— Живу.

— А почему без света? — Василий щелкнул выключателем, и яркий свет ослепил мне глаза.

— Да так, — я пожал плечами.

Василий что-то бросил в шкаф и направился к выходу.

— Подожди, — остановил я его.

— Что еще? — Василий явно не был настроен на разговоры со мной.

— Мне сказали, что у тебя есть второй ключ от комнаты.

— Ключ? — Василий поморщился. — И кто это тебе сказал?

— Татьяна, — я рассеянно смотрел на своего соседа.

— С чего она это взяла? — Василий начал шарить в карманах.

Выудив ключ, он протянул его мне.

— На, возьми. Только он один. Если захочешь, сделаешь себе дубликат. Хотя не стоит. Я здесь бываю редко. Будешь уходить куда, положи его под коврик.

Василий выскочил за дверь. Я погасил свет и вышел вслед за ним. Когда я проходил мимо вахты, старушка вахтерша визгливо проговорила:

— Молодой человек, вы откуда?

— Живу я тут, — буркнул я в ответ.

Старушка удивленно посмотрела на меня. Девчушки в халатиках, которые постоянно паслись на первом этаже, утвердительно закивали головами.

— И давно?

— С сегодняшнего дня.

— Все равно, — вахтерша пыталась реабилитироваться. — У нас вход до одиннадцати. Потом пускать не буду.

— Я успею, — проговорил я и вышел на улицу.

На улице моросил промозглый дождь. Я втянул голову в плечи и засеменил к трамвайной остановке. К счастью трамвая долго ждать не пришлось. Я хотел было вскочить в открывшуюся дверь, как мысль, что у меня нет денег на проезд, остановила меня. Мне ничего не оставалось делать, как идти пешком через весь город. Ожидая своего соседа, я засиделся дотемна, и наведать дочурку в детском саду не представлялось возможным. Идти же домой я опасался. Опасался вновь встретить холодный взгляд жены, удивленное лицо дочери. Опасался встречи с прошлым, не отпускавшим меня и не дававшим прохода в настоящее.

— Ничего, — успокаивал я себя, быстрым шагом ступая по мокрой скользкой мостовой. — Завтра обязательно схожу. После работы первым делом к ней. А может, снова попытаться поговорить с Наташкой? Хотя нет. Пока не стоит.

Перескакивая лужицы, я торопился к Соломону. Вот и калитка, дворик со стоящей посреди тачкой с мусором, дверь в обитель чудного старика. Света в окнах не было.

— Неужели он спит? — я не решался постучать в дверь, боясь разбудить Голду, у которой ко мне было предвзятое отношение. — Вряд ли. Разве он ляжет спать, не дождавшись меня? Соломон не из тех людей, которые успокаиваются, замолвив словечко. Он непременно ждет известий от меня. Плохих или хороших, лишь бы известий.

Я постучал в дверь. Долго никто не открывал и я решил, что старик с дочерью действительно легли спать. Удрученный я отошел от двери, не пробуя постучать еще раз. Не успел я сделать и пару шагов, как меня окликнул голос Голды.

— Вы что-то хотели?

Я обернулся. Голда стояла на крыльце в накинутом поверх ночной сорочки платке.

— Я хотел поговорить с Соломоном.

— Он спит, — твердо произнесла она. — Я не стану его будить. Если хотите с ним поговорить, приходите завтра, а лучше…

Голда оглянулась по сторонам, словно опасаясь, что старик ее подслушивает.

— А лучше вообще сюда не приходите.

— Как скажете, — я повернул прочь.

Дойдя до калитки, я остановился и обернулся. Голда все еще стояла на крыльце, провожая меня надменным взглядом.

— Если вас не затруднит, передайте ему спасибо за его труды.

Голда лишь кивнула головой. Я вышел за калитку и неторопливо зашагал к своему новому местожительству. Проходя мимо своего двора, я не удержался, чтобы не зайти и не взглянуть на родные окна. В них, не смотря на поздний час, горел свет.

— Интересно, чем они там делают? — я сел на качели и, раскачиваясь, смотрел на желтые квадратики окон, за которыми никому не было до меня дела.

— Ты снова тут болтаешься? — из подъезда показалась грузная тетка с ведром. Та же, что и в первый мой визит. — Я сейчас милицию вызову! Шляются тут всякие!

Я медленно встал с качелей и, бросив еще раз взгляд на окна, снова неторопливо зашагал по засыпающему городу.

В общежитие я добрался уже за полночь. Вахтерша долго не хотела открывать дверь, но, в конце концов, сжалилась и впустила меня.

— Я же говорила, что у нас до одиннадцати, — пыхтела она, запирая дверь на огромный самодельный засов. — Следующий раз не впущу! Учти!

— Учту, — равнодушно произнес я и поднялся к себе в комнату.

Не включая свет, и не раздеваясь, я бухнулся на кровать. Сквозь пыльное окно пробивался тусклый свет фонаря, вырисовывая на потолке неровный прямоугольник. Закинув руки за голову, я смотрел на потолок и размышлял о своем будущем. Что завтра мне преподнесет его величество жизнь? Какими подарками и сюрпризами она меня одарит? Чем наградит за мои мучения и терзания? Но, так или иначе, я должен быть благодарен судьбе, которая, хоть и таким жестоким способом, дала мне новую жизнь. И эту новую жизнь я должен прожить достойно. Забыв все обиды, все беды и горести прошлого. Забыв все, что со мною было раньше. Все то, что я просто не мог и не хотел вспоминать.

Проснулся я от страшного грохота. Приоткрыв глаза, я увидел перед собой Василия.

— Ну ты и спишь! — удивленно воскликнул он. — Я тут уже полчаса ляпаю, а тебе хоть бы хны.

— Уже утро? — спросонья я не понимал, где нахожусь?

— Утро, — Василий усмехнулся. — Пора на работу.

— Пора, — вздохнул я и спрыгнул с кровати.

Долго собираться мне не пришлось. Все, что я имел, было при мне. Промокшая с вечера одежда за ночь успела высохнуть. Мне оставалось только умыться и я был готов к трудовым подвигам. Схватив со спинки кровати казенное полотенце, я направился в конец коридора на кухню. На удивление на кухне никого не было. Все ее убранство составляло три электроплиты, которыми давно никто не пользовался и на которых застыл черный налет от времени и от сбежавшего когда-то супа. К противоположной стене были прикреплены три раковины, с покрытой желтым налетом эмалью. Я сполоснул лицо, промокнул его серым, пахнущим хлоркой полотенцем. Кто-то прикрепил над одной из раковин осколок зеркала. Я бросил взгляд на свое отражение. Помятое, небритое лицо, темные круги под глазами. Вид, достойный, бомжа а не механика автопарка. Но выбирать не приходилось. Это было мое лицо, хотя и не то, каким я привык его видеть.

— Ну, ты идешь? — в дверях кухни показался Василий. — Негоже опаздывать в первый день работы.

— Иду, — я забросил полотенце в комнату, запер дверь и, сунув ключ под коврик, побежал вслед за Василием.

— Ребята у нас хорошие, да и начальство тоже ничего, — всю дорогу Василий расхваливал работников автобазы. — В наши дела особо не лезет. Бывает иногда задаст взбучку. Но это для профилактики даже полезно. Тюлькин конечно мямля, но мужик хороший. С ним всегда можно договориться. Женщины у нас тоже ничего. Кроме одной. Есть у нас такая Лариса Васильевна. Ты держись от нее подальше. Противная баба, звягливая. У нее муж какая-то шишка. Не особо важная, но все же. Вот она и хорохорится. Будь Тюлькин немного понаглее, он бы ее давно выпер. Но трясется мужик за свое место. Я его понимаю. Это нам трястись не за что. Механики и водилы везде нужны.

Хорошо, что автобаза располагалась на другой стороне улицы, не то мне долго пришлось бы выслушивать бесконечную болтовню Василия. Придя на территорию, Василий первым делом стал знакомить меня со всеми старожилами. Одни смотрели недоверчиво, бросая косые взгляды мне вслед. Другие встречали с распростертыми объятьями, долго жали руку и тут же рассказывали последние новости и слухи.

Первый день работы начался со всеобщего перекура. Водители, ожидая нарядов и накладных, дымили у проходной. Механики, расположившись на куче металлолома возле одного из гаражей, грелись на солнышке. Мне страшно хотелось курить, но попросить сигарету я не решался. Единственный мой знакомый Василий относился к некурящей категории людей. Сидя рядом с курящими, он скалил зубы и рассказывал нескончаемые анекдоты. Табачный дым, вившийся в свежем воздухе, еще больше распалял желание закурить. Набравшись смелости, я обратился к сидящему возле меня старичку.

— Извините, у вас закурить не будет?

— Стрелецкие? — старичок ехидно усмехнулся.

— Какие? — не понял я.

— Стрелецкие, — повторил старик, протягивая мне раскрытую пачку «Астры».

— Евсеич, что ты там плетешь? — Василий посмотрел в нашу сторону. — Какие стрелецкие? Что-то я про такие не слышал.

— Так ты ж не куришь, — гнусавил Евсеич. — Своих нет, так стрелять приходится, Вот и стрелецкие.

Мужики шумно загоготали. Я взял сигарету, прикурил от окурка Евсеича и жадно затянулся. Я не курил со вчерашнего дня. Голова закружилась, перед глазами поплыли круги. Сказывалась бессонная ночь, нервное напряжение и пустой желудок.

— Перекуры устраиваем? — мимо шумной кампании пробежал Тюлькин. — А работать когда будете?

— Так работы нет, Иван Прокофьевич, — заступился за всех Василий. — Ждем запчастей.

— Запчастей нет и не будет, — пробормотал Тюлькин и побежал в контору.

— Нет и не будет, — передразнил Василий начальника. — Так что, мужики, курите спокойно.

Мужики снова загоготали. Прошло полчаса или час, прежде чем работники, побросав окурки прямо на землю, стали расходиться по своим местам.

— Ну, — Василий самодовольно потер руки. — Пойдем и мы поработаем.

— Пойдем, — я равнодушно поплелся за ним.

Василий снова направился к грузовику, или как он его называл газону и, поплевав на руки, скрылся под капотом. В мои обязанности вменялось только подавать Василию ключи, болты и гайки. Василий никому не доверял свой газон, а мне не очень-то и хотелось оспаривать его права на машину. Так мы провозились до самого обеда.

Вынырнув из-под капота, Василий обтер руки тряпкой и кивнул в сторону небольшой столовой, примостившейся возле конторы:

— Пойдем обедать?

— Что-то не хочется, — отказался я. Мне было неловко признаться, что у меня не было ни копейки денег.

— Что? — Василий усмехнулся, поняв причину моего отказа. — На мели.

— На мели, — было бессмысленно это отрицать.

— Пойдем, — Василий хлопнул меня по плечу. — Я тебе одолжу. Отдашь, когда заработаешь.

Безвольно я поплелся вслед за Василием. В столовой уже была приличная очередь, но Василий умудрился проскочить между галдящих людей и пристроиться у самой раздачи. Следом за собой он потянул и меня. Кто-то попытался возмутиться, но Василий сделал такое изумленное лицо и так глупо заулыбался, что возмущения тут же утихли.

— Бери, что хочешь, — толкал он меня в бок. — Еда не очень, зато дешево.

Я взял тарелку жидкого борща, стакан чая и два куска черствого черного хлеба. Василий удивленно смотрел на меня.

— С такой едой ты долго не протянешь, — и он наставил на мой поднос кучу тарелок с салатами, макаронами и запеканкой, похожей на раздавленный пирожок. — Мне нужны здоровые помощники.

Мы двигались к кассе. Василий по дороге успел переброситься парой слов с поварихой и состроить глазки молоденькой практикантке. У кассы Василий достал из кармана измятую бумажку и, протянув ее кассирше, бросил:

— И этого тоже посчитайте.

Кассирша стала отстукивать стоимость. Я пытался сообразить, сколько тянет мой обед, но Василий, толкнув меня, пробормотал:

— Не мелочись.

Расплатившись, мы проследовали в угол зала и приземлились за усыпанный хлебными крошками стол.

— Петровна! — крикнул на кухню Василий. — Почему стол грязный?

— Возьми и убери! — послышалось в ответ.

Василий шмыгнул носом и скрылся на кухне. Спустя пару минут он появился с тряпкой в руках и еще каким-то свертком. Смахнув крошки со стола, он бросил тряпку на подоконник. Сверток он предусмотрительно спрятал под стол.

— Ну, — Василий звякнул ложкой о край тарелки. — Как говорится, приятного аппетита.

— Приятного аппетита, — повторил я и принялся за еду.

Еда была невысокого качества, но вполне съедобной. Я ел, не торопясь, пытаясь растянуть удовольствие. Василий ел шумно, сопя и постоянно шмыгая носом. Когда я покончил с борщом и переключился на макароны, в дверях столовой появилась Люся. Тряхнув каштановыми локонами, она с важным видом, не обращая никакого внимания на очередь, подошла прямо к кассе. Грациозно раскрыла кошелек и, выбрав с витрины пирожное с кремом, расплатилась.

— Королева, — кивнул в ее сторону Василий. — Красивая и холодная.

Я промолчал. Меня в этой жизни не интересовала ни одна женщина кроме моей Наташки.

Заприметив Василия, Люся подошла к нашему столику.

— Привет, — бросила она.

— Привет, — не отрываясь от еды, ответил Василий.

— Про воскресенье помнишь?

— А как же!

— Придешь?

— Не знаю, — Василий пожал плечами. — Посмотрим.

— Ну, — протянула Люся. — Твое дело.

Развернувшись на каблуке, она повернулась к выходу, но уходить не торопилась. Снова крутнулась на каблуке и обратилась ко мне:

— Когда документы принесешь?

— Скоро, — солгал я.

— Поторопись, — Люся тряхнула головой и вышла из столовой.

— Какие документы? — поинтересовался Василий, когда стройная фигура Люси скрылась в дверях конторы.

— А, — отмахнулся я. — Паспорт там, военный билет.

— Ну и в чем вопрос? — не отставал мой напарник.

— Да нету у меня их, — выпалил я.

И с какой стати мне было говорить об этом человеку, которого я знаю второй день? Наверное, от безысходности, от неразрешенности проблем, оттого что глупое выражение лица Василия просто располагало к тому, чтобы рассказать ему обо всем, поплакаться ему в жилетку, я поведал ему обо всех своих злоключениях. Конечно, я утаил от него свое прошлое, железнодорожную катастрофу, лечение в больнице, отчуждение близких и родных мне людей. И тем более, я не высказал ему того, что происходит у меня на душе. Я не посвятил его в те изменения, которые начали происходить со мной, и которых я сам не принимал и не понимал.

Слушая мои россказни, неунывающий Василий хмурился и вздыхал. Когда я умолк, его лицо опять расплылось в улыбке.

— Ну, с паспортом это ерунда, — он дружелюбно похлопал меня по плечу. — Это мы уладим. У меня там знакомая работает, он что-нибудь придумает.

— Не стоит, — я стал отказываться от предлагаемой помощи, чтобы снова не оказаться обязанным.

— Я отговорок не приму, — Василий попытался придать серьезное выражение своему лицу, но у него это не получилось. — Или мы не друзья?

Василий протянул мне ладонь, пахнущую машинным маслом и почему-то макаронами.

— Друзья, — я подал ему свою, давно не знавшую тяжелого труда, и оттого белую и гладкую ладонь.

***

Забросив грязную посуду на мойку, мы вышли на улицу. Василий не забыл прихватить с собой сверток.

— Главное чтобы Анюта была на месте, — щебетал Василий, направляясь к проходной и таща меня за собою. — Она все уладит. Фотографии есть?

— Есть.

— Ну и ладно. Остальное ее дело. Пару дней и паспорт будет у тебя в кармане.

— Погоди, — я притормозил. — А работа как же?

— Точно, — Василий хлопнул себя по лбу. — Евсеич! — крикнул он дремавшему возле газона старику. — Если нас кто будет искать, скажи, что поехали за кольцами.

— Угу, — пробурчал Евсеич, не открывая глаз.

— Порядок, — Василий вытолкнул меня через пустую проходную на улицу.

***

В паспортном столе, как обычно, было много народу. Увидев длинную очередь, я хотел повернуть назад, но Василий ухватил меня за рукав.

— Ты куда?

— Пойдем отсюда. Ты видишь, сколько народу? — я повернул к выходу.

Помня свою прошлую неудачу, я не надеялся на положительный исход дела и на этот раз. Но Василий упорно тянул меня к двери паспортистки. Не обращая внимания на возмущенные окрики, он втолкнул меня в кабинет и следом вошел сам, бросив галдящей толпе:

— Проверка.

Это слово подействовало на раздраженных долгим ожиданием магически. Они лишь тяжело вздохнули и опять принялись судачить в ожидании своей очереди.

Ввалившись в кабинет, Василий бросил присутствующим здрасьте и направился к столику у окна, за которым восседала молоденькая девушка. Я сразу узнал ее. Это была та девушка, которая принимала меня в прошлый раз. Мне хотелось выскользнуть из кабинета, но Василий крепко держал меня за рукав.

Напротив паспортистки сидела пожилая дама, заполнявшая какие-то бумаги. Заметив Василия, паспортистка расплылась в улыбке:

— Вася? — она попыталась изобразить на лице удивление. — Какими судьбами?

— По делу, — Василий бесцеремонно взял стул и подсел к столу.

Дама, заполнявшая бумаги, изумленно взглянула на нахала, но промолчала.

— По делу, — продолжал Василий, не обращая никакого внимания на посетительницу. — У меня к тебе, Анюта, дело личного характера.

— Личного? — девушка недоверчиво покачало головой. — С каких это пор у тебя появились дела личного характера?

— С тех самых, как я увидел тебя, — наигранно произнес Василий.

— Ладно врать! — отмахнулась Анюта. — Говори, чего пришел?

— Понимаешь, — Василий приподнялся со стула и зашептал что-то на ухо девушке.

Та, слушая его, невольно морщилась. Когда Василий закончил, она кинула взгляд в мою сторону, потом обратилась к сидевшей у нее женщине.

— Елизавета Николаевна, вы не могли бы заполнить бумаги дома? Вам там будет удобнее. Не торопясь, заполните все бланки, а завтра утром принесете.

— Вот еще! — вспыхнула посетительница. — Снова стоять в очереди? Я итак еле к вам пробилась!

— Елизавета Николаевна, вы можете зайти без очереди. Или я сама к вам выйду. Часов в десять вас устроит?

Это подкупило даму, и, сгреб бумаги, она вышла из кабинета. Анюта не поленилась даже подняться со своего насиженного места, чтобы проводить посетительницу до двери. Рассыпаясь перед ней в любезностях и сто раз извиняясь, она закрыла за ней дверь, успев прикрепить на ручку вывеску с надписью «Технический перерыв», чем опять вызвала негодование очереди.

Вернувшись на свое место, она бросила взгляд в зеркальце, стоявшее на подоконнике и повернулась к Василию.

— Ну, какие у тебя личные дела?

— Понимаешь, Анюта, — Василий пододвинул стул поближе. — Вот ему нужно сделать новый паспорт.

— А старый где? — ехидно спросила Анюта, бросая в мою сторону косой взгляд.

— Потерял, украли, — сочинял на ходу Василий. — Не важно где.

— Ну и при чем тут я? — Анюта достала из стола помаду, взяла с подоконника зеркальце и стала наводить красоту. — Пусть пишет заявление, оформляет все положенные бумаги и через месяц он его получит. В законном порядке.

— Анюта, — Василий изобразил на лице недоумение. — Какой месяц? Паспорт нужен позарез. Ну хотя бы через недельку. Ну что тебе стоит?

— Через недельку? — девушка вновь одарила меня холодным взглядом. — Через недельку не получится. Через две могу попробовать. И то только ради тебя.

Она поставила зеркальце на место и убрала помаду обратно в стол.

— Анюта, — заныл Василий. — Горит.

— У всех горит, — не сдавалась Анюта.

— А у нас полыхает, — Василий не отступал.

— Хорошо, — Анюта решила сдаться. — Пусть заполнит бумаги и принесет их завтра.

— Анюта, — Василий недоуменно взглянул на девушку. — Какое завтра?

— Ты понимаешь, — начала оправдываться Анюта. — Что меня за это могут попросить с работы.

— Его тоже, — Василий был неумолим.

— Черт с тобой, — Анюта решила не противиться. — Бери ручку и пиши.

— Ну? — Василий кивнул мне. — Чего стоишь? Давай.

Я взял ручку, сел напротив паспортистки и опять стал заполнять бумаги. Я уже знал, как это делается, поэтому заполнил с первого раза без ошибок. Пока я возился с бумагами, Василий о чем-то нежно щебетал с Анютой. Девушка постоянно вспыхивала румянцем и, стыдливо опуская глаза, мило улыбалась.

— Вот, — я прервал их воркование. — Заполнил.

Анюта перестала улыбаться, приняла бумаги и пробежала по ним глазами.

— Фотографии с собой?

— Да, конечно, — я выудил из кармана немного помятый кусочек глянцевого картона.

Анюта недовольно покачала головой, но фотографии взяла.

— Ну и когда будет готово? — вместо меня спросил Василий.

— Пусть зайдет в конце недели, — Анюта просматривала тетрадь с записями.

— Снова стоять в очереди? — Василий пытался подражать недавней посетительнице.

— Пусть зайдет сразу ко мне, — выговаривая каждое слово, ответила Анюта.

Было видно, что Василий ей не очень-то и нравился, но по каким-то неведомым мне причинам она не могла ему отказать.

— Анюта, золотко, — Василий вскочил со стула. — Я тебя люблю.

— Ой ли! — отмахнулась девушка, откладывая мои бумаги в сторонку. — Все, идите. Мне работать нужно.

— Буду должен по гроб жизни, — направляясь к выходу, Василий рассыпался в любезностях.

— От тебя дождешься, — Анюта проводила нас до двери. И, сняв табличку, сухо бросила в толпу:

— Следующий.

***

— Ну вот, теперь порядок, — вытанцовывал Василий, выходя из душного кабинета на улицу. — К выходным будешь человеком с паспортом.

— Спасибо, — произнес я, не зная, как еще мне отблагодарить его.

— Да было за что, — Василий хлопнул меня по плечу. — Ведь все люди братья, все женщины — сестры. Ну что? На работу? Надо показаться хоть к концу рабочего дня.

Я не стал спорить. Да и это было бессмысленно. Ведь сейчас я полностью зависел от этого рыжего вихрастого парня с не закрывающимся ртом и вечно смеющимися глазами. Зависел, как впрочем, и от многих других людей. От бесхарактерного Тюлькина, от чудаковатого Соломона, от смазливой Анюты. Зависел от всех, но только не от себя.

На работу мы добрались к самому концу дня. Контора была уже закрыта, а из механиков на дворе маячил один Евсеич.

— Могли бы и не приходить, — беззлобно заметил он, едва мы перевалили через все еще пустующую проходную.

— Нас кто-нибудь искал? — поинтересовался Василий.

— Да кому ты нужен? — пытался пошутить Евсеич. — Тюлькин, правда, зачем-то искал тебя, но я ему сказал, как было велено — уехал за кольцами. И новенького с собой взял.

— Молодец! — Василий похлопал старика по плечу. — Старая гвардия не подведет. А где он сам?

— Да уже как час назад уехал.

— Ну, раз так, — Василий повернулся ко мне. — Тогда и нам здесь делать нечего. Пойдем по домам.

— Пойдем! — согласился старик и заковылял в сторону столовой.

— Куда это он? — спросил я, указывая в сторону проходной. — Ведь выход здесь.

— У каждого здесь свой выход, — Василий улыбнулся. — Кто через проходную, а кто через забор.

— Через забор? — удивился я, представляя, как щупленький Евсеич перелезает через двухметровое бетонное ограждение автобазы.

— А что тут такого? — Василий понял причину моего удивления. — Там за столовой в заборе дыра. Через нее почти все ходят. Это для начальства проходная. А для нас забор. Ну, пойдем?

— Ты иди, — сказал я. — А мне нужно в одно место зайти.

— Ну, тогда до завтра, — Василий пожал мне руку. — Да, чуть не забыл. Это тебе.

Он протянул мне сверток, который взял в столовой и который, словно в нем было что-то ценное, повсюду таскал за собой.

— Да не нужно, — я стал отказываться от подношения, не зная даже, что находится внутри.

— Бери, бери, — Василий сменил тон на приказной. — И не возражай. Или мы не друзья?

— Друзья, — пожал я плечами и, чтобы не обижать новоиспеченного друга, взял сверток.

Удовлетворенный своим поступком Василий свистнул и, засунув руки в карманы, зашагал в сторону столовой. Пройдя несколько метров, он, не оборачиваясь, прокричал.

— Я ночевать сегодня не приду. Так что спи спокойно.

— Хорошо, — я махнул рукой ему вслед и вышел через проходную на улицу.

***

Минуя трамвайную остановку, я торопился попасть на другой конец города. До закрытия детского сада оставалось меньше часа, а мне во что бы то ни стало нужно было повидаться с моей Олькой. Нет, не поговорить, не подбросить ее как раньше на руках высоко в небо, не бежать с ней наперегонки до первого столба, постоянно спотыкаясь и ноя, что у меня болят ноги. Нет, я на это даже и не надеялся. Просто повидаться. Увидеть снова ее озорную мордочку через решетку ограждения, услышать ее задорный смех и упрямое «Не хочу». Увидеть, чтобы снова понять свою безысходность и потерянность. Но меня сейчас это мало беспокоило. Меня волновало, успею я или нет? Увижу или снова придется ждать случая? Вот мимо меня прогремел трамвай и, звякнув, застыл на остановке. Я машинально сунул в карман руку. В кармане зашуршала какая-то бумажка. Я извлек ее на свет. Это оказалась мятая купюра. Василий. Кроме него больше никто бы не смог незаметно сунуть мне в карман деньги. Что ж, спасибо ему еще раз. Я был о нем худшего мнения. Интересно, какого мнения он обо мне? Наверное, думает, что я молчун и зануда. Но это его право. Я невольно улыбнулся и, прибавив шагу, успел проскочить между закрывающихся дверей в трамвай. И тут же на меня навалилась кондукторша:

— Оплачиваем проезд. Не стоим на ступеньках. Проходим в салон.

Сколько раз за день ей приходится повторять эти фразы? Кем-кем, а кондуктором в нашем общественным транспорте я бы ни за что не хотел быть. Я сунул деньги, взял билет и сдачу и приземлился возле окошка на свободном месте. Ехать было гораздо быстрее, чем идти, но трамвай не торопился. Подолгу стоял на остановках, выпуская и впуская новые порции пассажиров. Тормозил на светофорах, которые, словно сговорившись по всему городу горели только красным светом. Я начинал злиться.

— Надо было идти пешком, — думал я, нервозно постукивая ногой. — Дворами я бы уже давно добрался. И что этот трамвай так медленно ползет?

А трамваю было начихать на мое нетерпение. Плавно покачиваясь и позвякивая на поворотах, он неспешно тащился на другой конец города. Наконец-то сквозь мутное окно я заметил в конце улицы знакомую ограду. Я вскочил с места и направился к выходу, по дороге расталкивая пассажиров, столпившихся у двери и автоматически извиняясь.

Не прошло и минуты, как я стоял у свежевыкрашенной ограды, выглядывая свою родимую Ольку. Но, как назло, ни на игровой площадке, ни в песочнице, ни в кустах спиреи, в которых так любят прятаться малыши от своих воспитателей, никого не было видно.

— Опоздал, — я стал укорять себя. — Надо было идти пешком. По крайней мере, мне пришлось бы злиться только на себя.

Я хотел уже повернуть обратно, как из кустов раздался детский голосок:

— Осторожно, у нас решетка покрашена.

Я замер. Этот голос я слышал тысячи раз. Я хорошо знал все его нотки и интонации. Я знал, каким он бывает, когда сердится. Я знал, как он звенит, когда хохочет. Я знал его. Я мог узнать его из тысячи похожих голосов.

— Ты что глухой? — продолжал голосок. — Краска еще не высохла.

— А ты от кого прячешься? — с трепетом в груди, я подошел вплотную к решетке, пытаясь высмотреть, откуда исходит щебетание.

— Как от кого? — удивился голосок. — От воспитателей.

— А тебя, наверное, ищут.

— Пусть ищут, — в голосе зазвенели язвительные нотки.

— Они, наверное, волнуются за тебя.

— Вот еще, — голос прозвучал недоуменно. — Они волнуются за Марианну с Хуаном.

— За какую Марианну? — не понял я.

— Какой же ты непонятливый, — голос приобрел учительские нотки. — Марианна это жена Альберто, а Хуан ее любит. Но у Хуана есть своя жена Карма. Она стоит Марианне всякие козни. Ты что кино не смотришь?

— Не смотрю, — растерянно произнес я.

— Какой же ты дикий! — возмутился голосок.

— Дикий, — согласился я, все еще пытаясь высмотреть в зарослях спиреи хозяйку голоса.

— Оля! Оля Столярова! — на крыльце детского сада показалась женщина, должно быть воспитательница. — За тобой пришли.

— Меня зовут, — озабоченно вздохнул голосок. — Ты завтра придешь?

— Приду, — пообещал я.

— Только обязательно приходи. А ты вы взрослые обещаете, а сами не держите своих обещаний.

— Я обязательно приду, — заверил я.

Должно быть, это убедило голосок. В кустах зашуршало, и из зарослей показалась девчушка в розовом платье и с огромным красным бантом на голове. Прыгая на одной ножке, она подбежала к крыльцу. Воспитательница взяла ее за руку и, отчитывая, повела внутрь здания. Я остался стоять у решетки, раздумывая как мне поступить дальше. Дождаться, пока не появятся Олька с Наташей? Подойти к ним, попытаться еще раз все объяснить? Попытаться доказать, что я Алексей Столяров, а не какой-то там безызвестный Борис Сазонов? А вдруг снова не поверят? Вдруг снова оттолкнут? Это вдруг меня и удерживало на месте, не подпускало меня ни на шаг к моим дорогим людям, по которым я с каждым днем скучал все больше и больше. Наверное, нет на свете хуже ощущения, что ты находишься рядом с милыми и родными твоему сердцу душами и не можешь к ним прикоснуться. Не можешь перекинуться с ними парой слов, не можешь поддержать в трудную минуту, не можешь разделить вместе с ними свои печали и радости.

Я обречено вздохнул и медленно зашагал прочь. Торопиться мне было некуда, и я пешком отправился в общежитие.

Когда я добрался до постели, было уже темно. Обед давно уже переварился и желудок напоминал мне, что его не плохо бы было вновь наполнить. Но чем? Оставшиеся от проезда деньги я решил пока не тратить. Приберечь на крайний случай. Единственное, что я себе позволил так это купить пачку сигарет. Я мог протянуть пару дней без еды, но без курева я просто сходил с ума.

Бросив на стол Васькин сверток, я подошел к окну и закурил. Не зажигая свет, я блаженно пускал сизые клубы едкого дыма и тупо смотрел в окно. Выкуренная сигарета не спасла от не утихающего чувства голода. Я решил побороть его водой. Если нельзя поесть, думал я, значит нужно напиться. Взяв из шкафа пустую бутылку, я направился к двери. При выходе мой взгляд скользнул на сверток, который полдня таскал с собой Василий и который был передан мне со странной усмешкой.

— Что там может быть? — я поставил бутылку на пол и развернул сверток.

«Василий! И снова он!»

Этот неутомимый болтун оказался на редкость предусмотрительным типом. В свертке оказались булка черного хлеба, пачка макарон и пара банок свиной тушенки.

— Этот человек не даст мне умереть, — произнес я вслух. — И я снова оказался у него в долгу.

Без лишних рассуждений я сходил на кухню за водой, предварительно вымыв бутылку, неизвестно сколько пылившуюся в шкафу. Макароны я решил оставить на потом, потому что варить мне их все равно было не в чем. С тушенкой пришлось повозиться. У меня не было ни открывалки, ни ножа, ничего, чем можно было бы открыть банку. Мне удалось отыскать какую-то железяку, но кроме как сделать дырку в жести с ее помощью мне ничего не удалось сделать. Махнув на глупую затею, я решил ограничиться хлебом с водой. Забравшись с ногами на кровать, я с большим аппетитом стал поглощать хлеб, запивая его водой из-под крана. Не прошло и пяти минут, как мой желудок успокоился и затих. Я бы мог запросто съесть буханку хлеба, но мне нужно было чем-то питаться завтра, послезавтра и после послезавтра и я решил удовлетвориться четвертушкой. Остатки хлеба я завернул в бумагу от свертка и убрал в шкаф, положив на одну из полок рядом с макаронами и не поддавшимися банками тушенки. Снова подошел к окну и снова закурил. Я был доволен собой. Мне удалось, вернее сказать с помощью Василия, мне удалось договориться о новом паспорте. Я был сыт. Я получил работу. Я, пусть не смог увидеть, но смог поговорить со своей дочерью, хотя она об этом и не догадывалась. А может догадалась? Может, непонятная взрослым детская интуиция подсказала ей, что чужой дяденька за решеткой — это ее папа? Ведь вряд ли она стала бы разговаривать с незнакомым человеком. Хотя, что это я себя обнадеживаю. Все дети в ее возрасте любят поговорить. И им совсем не важно кто это — их родители или совершенно посторонние люди.

Я докурил и выбросил окурок через форточку. Раздевшись, нырнул под прохладное одеяло. Наконец-то я смогу поспать как человек. За последние дни я забыл, как это бывает. Я забыл, что такое чистое постельное белье. Забыл, что такое теплая постель. Забыл, что такое домашний уют. Да и вообще я уже стал забывать, что такое дом.

Уснул я быстро. Скорее не уснул, а провалился в какую-то пустоту. Без снов, без видений. Пусто и темно было вокруг. И вот где-то вдалеке замаячил небольшой огонек. Он становился все ближе и ближе. Разгорался все ярче и ярче. И вот уже все вокруг было охвачено дыбившимся до самых небес пламенем. И посреди этого бушующего огня стою я. Маленький, жалкий, беззащитный. Я хочу бежать, но ноги не слушаются меня. Я хочу закричать, но голос пропал.

— Алеша! — откуда-то из недр адского пламени раздается душераздирающий крик. — Алеша!

В холодном поту я вскакиваю с постели.

Сон. Это был всего лишь кошмарный сон. Сон, который начал преследовать меня снова. Голова раскалывалась. Сердце бешено колотилось, отдавая тупыми ударами в виски. Я закурил, пытаясь прогнать тоскливое состояние безнадежности. Сигарета немного успокоила меня. Я лег, но уснуть уже не смог. Так до утра я и просидел в темной комнате наедине со своими мыслями, которые никак не хотели покидать воспаленный мозг.

Утром я заправил постель, оделся, отправился на кухню умываться. Кинул взгляд в осколок зеркала, посмотрел на небритый подбородок и усмехнулся:

— Красавец, нечего сказать. Надо будет купить станок. Хотя за какие шиши? Лучше попросить об этом Василия. Может у него завалялся ненужный?

Василий словно читал мои мысли. Заявившись утром, он вывалил на стол новенькое лезвие, помазок, кусок мыла, расческу, и даже бутылку одеколона.

— Пользуйся, — улыбался он, демонстрируя свою предусмотрительность. — А то скоро от тебя люди шарахаться будут.

Я ничего не ответил, понимая бессмысленность своих спасибо, а опять отправился на кухню приводить себя в порядок. Василий отправился следом за мной. Пока я брился, он успел сварить макароны в принесенной им же кастрюле, открыть банку тушенки и вывалить содержимое в макароны.

Пока он хозяйничал у плиты, я успел выяснить, почему на своем этаже за два дня я не видел ни одной живой души.

— Так кто здесь будет жить? — возмущался Василий, размешивая неприглядное варево ложкой. — Тут чуть дождь, с потолка капает. Вот выше второго этажа никто и не селится.

— А ты как же?

— А мне нужна была только прописка. У меня дача от тетки осталась. Вот я там и обитаю.

— Дача? — переспросил я, приглаживая отвыкшие от расчески волосы.

— Да какая там дача! Обычный дом на отшибе. Тетка померла, дом мне оставила, ну а мои приятели его дачей и прозвали. Как выходной, так все у меня собираются. Там речка рядом и до леса рукой подать. Ну чем не дача?

— И ты каждый день мотаешься через весь город?

— А что делать? — Василий пожал плечами. — Не в этих же хоромах жить. Тут вообще все временно живут. Пока другое жилье не подыщут. Или ради прописки. Ну-с, — протянул Василий, снимая кастрюлю с плиты. — Как говорится кушать подано. Просим к столу.

Я послушно отправился за ним в комнату, где уже был сервирован стол. Правда, вся сервировка состояла из двух тарелок, пары вилок, нарезанного хлеба и бутылки молока. Василий разложил пахнущую тушенкой вязкую массу на тарелки.

— Извините, мы на поваров не учились, — просил он прощения за переваренные макароны. — Но, думаю, это вполне съедобно.

Я не стал отрицать. Сел к столу и стал уплетать дымящуюся массу, заедая ее хлебом и запивая молоком. Василий не отставал от меня. По части поесть и поговорить ему не было равных.

— Я сегодня проспал, вот и не успел поесть, — оправдывался он, наворачивая макароны.

— Я даже не знаю, как тебя и благодарить, — я хотел хоть на словах высказать ему свою признательность, но вместо этого встретил колкий взгляд друга.

— Еще ты еще раз об этом заикнешься, — Василий бросил на меня косой взгляд. — Я с тобой вообще разговаривать не буду.

Я осекся.

— Больше не буду.

— То-то же, — Василий снова принялся за макароны.

— Послушай, а зачем тебе комната в общежитии, если у тебя есть свой дом?

— Тут долгая история, — Василий покончил с макаронами и теперь вилкой пытался выковырять застрявшую в зубах тушенку. — Дом то вроде и мой, вроде и не мой.

— Как это? — удивился я.

— А так, — Василий положил вилку на стол. — Тетка дом мне вроде как и оставила, а документы не оформила. Ни наследственных, ни дарственных. К тому же дом оформлен не на нее, а на ее сына. А где тот сын, только богу известно. Я и по судам ходил, и по нотариусам, да все без толку. Живите, говорят, вас никто не выгонит. Но чтобы прописаться, нужно согласие законного наследника. Вот и приходится держать комнату в этом бараке.

— Из-за прописки?

— Из-за нее, родимой, — Василий стал убирать посуду.

Я бросился ему на помощь.

— Оставь, — отстранил он мои побуждения. — Не царское это дело.

— Да я не из царей.

— Так и я тоже, — улыбнулся Василий.

Закончив с завтраком и посудой, мы отправились на работу. У проходной уже стоял взмыленный Тюлькин.

— Опаздываем? — он постучал пальцем, похожим на сардельку, по наручным часам.

— У вас часы спешат, Иван Прокофьевич, — пытался пошутить Василий, но начальник явно не был расположен к шуткам.

— Давайте поживее! — подгонял он. — Там Евсеич заждался.

— А что такое?

— Запчасти кому нужны были? — кипятился Тюлькин. — Мне?

— Ну мне, — промямлил Василий.

— Так шевелись! — Тюлькин махнул рукой в сторону гаражей. — И чтоб к вечеру машина была на ходу.

— Будет сделано, товарищ начальник, — отрапортовал Василий.

— Циркачи, — пропыхтел начальник и, обтерши рукой вспотевшую шею, побежал в контору.

— Я таким его еще не видел, — удивленно проговорил я, следуя за Василием к развороченному газону.

— Ты его еще и не таким увидишь, — как-то вяло ответил он и пошел к Евсеичу за запчастями.

Весь день мы провозились с машиной. Увлекшись, мы даже не пошли на обед. Евсеич принес из столовой полбатона и бутылку прокисшего молока, тем и подкрепились. Василий, весь в масле и мазуте метался из одного конца двора в другой, то с кем-то споря, то кого-то посылая куда подальше. У него даже не оставалось времени на шутки и анекдоты. Он нырял под капот, выволакивал оттуда часть двигателя, минут десять сопел над ним и заталкивал обратно. Потом снова вытаскивал и снова заталкивал. Мы с Евсеичем были на подхвате. Ближе к вечеру Василий стал покрикивать и на нас, ругая за нерасторопность и бездельничанье. Евсеич воспринял критику в штыки. Он насупился и проворчал:

— Ты на меня, милок, голос не повышай. Я тебя почитай годов на тридцать старше. Ты вот на него голос повышай, — и Евсеич ткнул пальцем в мою сторону.

— Он свое тоже получит, — Василий был не в духе. — Чего сидишь?

— А что?

— Давай поршни ставь на место!

Я удивленно посмотрел на друга. Неужели мне доверили такое ответственное дело? Или это его очередная шутка? Но озабоченный вид Василия указывал на то, что это не шутка. Я полез под капот устанавливать поршни. Двоим под капотом места было мало, и Василий, чтобы не мешать мне, спрыгнул на землю. Через час он только и делал, что давал указания мне и Евсеичу. К вечеру машина была на ходу. Василий, отстранив меня в сторонку, важно влез в кабинку, повернул ключ и прислушался к реву мотора. Затем нажал на газ и, сделав почетный круг по двору, остановился в метре нас.

— Ну-с, — с самодовольным видом он высунулся из кабины. — А говорили не поедет! Поехала, родимая!

— Поехала, — закивал головой Евсеич. — А все он.

И он снова ткнул в меня своим костлявым пальцем.

— Ну, — Василий вылез из машины и подошел ко мне. — Принимай поздравления. Считай, боевое крещение прошел. Зачисляем в наши ряды!

И он дружески похлопал меня по плечу.

— Одним словом — мастер! — восхищенно ворковал Евсеич. — А это дело нужно отметить.

— А как же, — согласился Василий. — Обязательно нужно отметить. Сейчас моемся, забегаем в магазин и в общагу.

— Может не стоит? — пытался отказаться я от застолья. — У меня дела еще есть.

— Дела подождут, — Василий снова улыбался во весь рот. — Нет таких дел, которые нельзя отложить на завтра.

— Я, действительно не могу, — я сопротивлялся, как мог. — В другой раз. Я обещал. Одному человеку.

— Ну, раз обещал, — Василий сник. — Тогда другим разом. Евсеич ты как? Не в обиде?

— А что я? — Евсеичу явно не понравилось, что сорвалось мероприятие, но он решил не вмешиваться. — Я могу и потерпеть.

— Вы не обижайтесь, — я пытался оправдать свой отказ. — Но я сегодня не могу.

— Да мы не обижаемся, — Василий улыбнулся. — Иди, раз обещал.

— Спасибо, — я рванул к проходной.

— Погоди, — притормозил меня Василий. — У меня к тебе будет одна просьба.

— Какая?

— Хватит мне все время говорить спасибо. А?

— Хорошо, не буду, — я улыбнулся в ответ Василию. — До завтра.

Я побежал навстречу маячившему в конце улицы трамваю, чтобы успеть на него. Вдогонку я услышал, как Евсеич перекинулся с Василием парой слов.

— Чудной он какой-то, — шепелявил старик. — Скрытный.

— Это его дело, — отрезал Василий. — Я к нему в душу не полезу. Захочет, сам все расскажет. А не захочет…

Дальше я не расслышал. Звон подъезжавшего трамвая заглушил последние слова Василия. Да мне отчасти было все равно, что они обо мне думали. Я снова торопился увидеть свою Ольку, которая, должно быть, опять поджидает меня, спрятавшись от воспитателей в кустах спиреи.

***

С Олькой мне встретиться не довелось. Наверное, ее сегодня забрали из садика пораньше. Сколько я ни стоял у ограды, я не услышал ее звонкого голосочка, не увидел смешных кудряшек на ее голове. Удрученный неудачей, я отправился в общежитие и на остановке нос к носу столкнулся с Соломоном.

— Боренька? — запричитал старик, едва заметив меня. — Что же ты не зашел? Что же ты не сказал Соломону, как у тебя дела? Тебя взяли на работу? Тебе дали жилье? Хотя, что я спрашиваю? У тебя такой цветущий вид, значит, у тебя все получилось. Хотя глаза твои печальны. У тебя что-то случилось?

— Да нет, дядя Соломон, — я улыбнулся. — У меня все хорошо.

— А почему же ты не зашел, не сказал Соломону об этом?

— Да, так, — я не знал, что солгать старику. — Времени не было.

— Я понимаю, — лопотал старик. — Новая работа, новое жилье. Новые хлопоты, новые заботы, новые друзья. Все новое. Но все-таки негоже забывать и старых знакомых. Негоже.

Старик недовольно покачал головой.

— Вы то как? — я решил переключить разговор с себя.

— Как я? — старик недоуменно развел руками. — А как я могу быть? Все так же. Соломон, Голда и старая скрипучая тележка. Ничего не меняется. Хаим письмо прислал, опять к себе зовет. Но куда я поеду?

И Соломон снова стал рассказывать о своих родственниках, об их детях и о том, как им хорошо там живется. Я слушал щебетание старика, но думал о своем. А Соломон все не умолкал. Я пропустил не один трамвай, выкурил не одну сигарету, но все же не осмеливался остановить душевные излияния старика.

— Я бы с удовольствием пригласил тебя в гости, но ты ведь знаешь, как к тебе относится Голда, — Соломон, видя, что я его совсем не слушаю, решил закругляться. — А что поделать? Она ведь моя дочь. Она все, что у меня осталось. Хаим далеко, остальные дети тоже, а она рядом. Но, я вижу, Боренька, вы торопитесь? А я вас тут задерживаю своей болтовней.

— Ну что вы, — замялся я, не желая признавать правоты старика. — Мне интересно с вами разговаривать.

— Ой ли? — недоверчиво воскликнул старик. — Скажите еще, что вам интересно меня слушать.

— Интересно, — здесь я не покривил душой.

На самом деле мне было забавно слушать, как Соломон восторгается любой мелочи, любому пустяку в отличие от меня. Он в любой проблеме мог откопать что-то светлое и радостное. Я так не умел.

Пока дожидались следующего трамвая, Соломон успел поведать мне, что дорабатывает дворником последние дни.

— Здоровье пошаливает, — пожаловался он. — Хотя какое в мои годы может быть здоровье. Спасибо богу, что столько дал пожить на этом свете.

— И что вы будете теперь делать? — спросил я, видя озабоченность старика.

— Не знаю, — Соломон грустно вздохнул. — Я ведь не привык сидеть без дела. Наверное, умру от скуки.

— Что вы, — попытался я его утешить. — Вы же еще не старый.

— Не старый! — вспыхнул Соломон. — Это вы так думаете. А вот мое начальство совершенно другого мнения. Соломон, говорят, вы достаточно потрудились, пора бы вам и отдохнуть. Нет, чтобы сразу сказать — уступи, старик, место молодым. Я бы все понял. Так нет! Вам нужно думать о здоровье. Вам уже трудно возить мусор. А что в этой жизни не трудно?

Соломон умолк. К остановке подъехал трамвай. Я не решался в него сесть, но Соломон подтолкнул меня к двери:

— Езжайте, Боренька. У вас, наверное, дела. Да и мне пора. Голда, наверное, волнуется. Заходите, не забывайте старика.

— Непременно зайду, — пообещал я и вскочил на подножку.

Трамвай, с шумом захлопнув двери, тронулся с места, постепенно набирая ход. Я сел на свободное место и прильнул к стеклу. За окном в сумерках таял город, а на трамвайной остановке еще долго маячила сгорбленная фигура Соломона.

В общежитии я попал в самый разгар застолья. Василий с Евсеичем все-таки решили, не откладывая в долгий ящик, отметить ремонт газона. На столе стояла бутылка водки, пара бутылок пива и закуска, какую только могли найти в ближайшем магазинчике. Парочка уже изрядно приняла на грудь, и теперь Евсеич дымил папироской, слушая нескончаемые Васькины анекдоты.

— А вот и Борька! — закричал Василий, едва я переступил порог комнаты. — Ты как раз вовремя!

Он взял стакан, плеснул в него водки и протянул мне.

— Я не хочу, — я отстранил Василия в сторону и бухнулся на кровать.

— Ты что не пьющий? — удивился Василий.

— Просто не хочу, — я отвернулся лицом к стене.

— Да оставь ты его! — заступился за меня Евсеич. — Не лезь к человеку.

— Ну как хочешь, — Василий обиженно сел на свое место. — Нам больше останется.

— И то правда, — Евсеич затушил папироску и придвинулся к столу.

Парочка чокнулась и проглотила содержимое стаканов.

— Ну водки не хочешь, может пива выпьешь? — Василий снова стал донимать меня. — Или поешь хотя бы.

— Поесть оно завсегда полезно, — добавил Евсеич. — Особенно если на халяву.

Поесть я не отказался. Взяв стул и подсев к столу, я принялся молча уминать рыбные консервы с хлебом. Евсеич заботливо пододвинул мне трехлитровую банку с маринованными огурцами. Рыба и огурцы как-то не вязались, но выбирать не приходилось. И я, запустив руку в банку, выловил мягкий огурец.

— Может теперь выпьешь? — не унимался Василий, глядя, как я уминаю хлеб с огурцом.

— Если только немного, — согласился я, понимая, что от него так просто не отделаешься.

— А у нас много и нет, — Василий разлил остатки водки на троих. — Ну, за газон. Чтоб ездил и не ломался.

— Угу, — буркнул Евсеич и опрокинул стакан.

Мы с Василием тоже выпили. Евсеич закурил, я последовал его примеру.

— И как вы только можете тянуть в себя эту дрянь? — Василий отмахивался от едкого табачного дыма.

— Привычка, — в один голос ответили мы со стариком.

— А ты коли не начал, так и пробовать не стоит, — проговорил Евсеич, разглядывая дымящуюся папироску. — Оно и впрямь пакость. Начать просто, а вот бросить… Я уже лет десять, как пытаюсь, да все без толку.

Докурив, Евсеич засуетился.

— Ну, мне пора. Поздно уже, а мне еще до дому топать. Моя суженая дама строгая. Не любит, когда я припаздываю.

— Ну, бывай, — Василий махнул рукой. Евсеич, приподняв свое тощее тело со стула, засеменил к двери.

Учтиво поклонившись, вышел.

— Смешной старик, — произнес я, снова налегая на оставшиеся консервы.

— Смешной, — согласился Василий, потягивая пиво прямо из бутылки. — Если бы не пил, цены ему бы не было.

— Так кто ж его заставляет?

— Никто. Но он без этого уже не может. Пока с утра стакан не примет, даже работать не начнет.

— И Тюлькин его терпит?

— А куда ему деваться? Если бы не Евсеич, то и Тюлькин вряд ли начальником был бы.

Я не стал вдаваться в подробности. Доев рыбу, я стал прибирать со стола. Василий не мешал мне, лишь молча наблюдал и потягивал пиво. Когда все было убрано, я стал укладываться спать. Василий, допив свое пиво, тоже улегся.

Водка, принятая на пустой желудок начала действовать. Немножко кружилась голова, и глаза слипались. Повернувшись лицом к стене, я мгновенно уснул. Спал я без снов.

Утром, едва открыв глаза, я увидел над собой растерянное лицо Василия.

— Что-то случилось? — я вскочил с кровати.

— Тебе что снилось? — озабоченно спросил Василий.

— Ничего. А что.

— Да так, — Василий отошел от моей кровати. — Ты кричал ночью.

— У меня это бывает, — попытался оправдаться я. — Не обращай внимания.

— Слушай, Борь, — Василий возился со своей постелью, тщательно расправляя складки на покрывале. — Я хотел у тебя спросить.

— Спрашивай, — я принялся убирать свою постель.

— Ты часом не сидел?

— Нет. А с чего ты взял?

— Да так, — Васька пожал плечами. — Странный ты какой-то. Как будто из другой жизни.

— А я и есть из другой жизни, — проговорил я и отправился на кухню.

Больше на эту тему мы с Василием не говорили. Он никогда не лез в душу к другому, а мне не хотелось раскрываться перед ним. Да и незачем.

На работе уже все знали, благодаря Евсеичу, о нашей вчерашней победе над машиной. Одни восторженно поздравляли, другие ехидно усмехались и отходили в сторону. Даже Тюлькин не преминул подойти ко мне и, похлопав по плечу, прощебетал:

— Молодец! Не зря я тебя взял.

Мне было лестно и немного неловко. Евсеич преподнес все в ярких красках и, утаив свои и Васькины заслуги, раздул меня как величайшего специалиста. Но с этого дня в автопарке ко мне стали относиться как к равному. Мужики запросто подходили ко мне, выпрашивая помощи в ремонте или просто посоветоваться. Даже женщины в столовой при виде меня начинали лукаво улыбаться и пытались подложить мне кусок пожирнее.

Работы прибавилось. Тюлькин подсунул нам старый грузовик, который легче было собрать заново, чем отремонтировать. Мы провозились с ним до конца недели, но он так и не тронулся с места. Мы задерживались допоздна, по несколько раз разбирая и собирая заново мотор, продувая шланги и кляня Тюлькина. У меня даже не оставалось времени сбегать в детский сад или заглянуть к Соломону. Я приходил в свою комнату и падал, не раздеваясь на кровать. А утром эпопея с грузовиком продолжалась. Даже Василий на это время перебрался в общежитие, что было мне на руку. Ведь если бы не он, мне бы пришлось думать, где найти еду, у кого одолжить денег на сигареты. Я, в тайне от Василия, завел записную книжку, в которую записывал все мои расходы. Записывал все, что у кого-то взял или одолжил. Ведь рано или поздно мне нужно было возвращать все долги.

В пятницу с утра, Василий отпустил меня съездить за паспортом, а сам вместе с Евсеичем снова занялся злополучной машиной.

В паспортном столе опять было многолюдно. Помня приглашение Анюты зайти без очереди, я так и поступил. Не взирая на недовольство ожидающих, я стукнул для приличия в дверь кабинета и вошел. Анюта сидела, закопавшись в ворохе бумаг, кинув мимолетный взгляд на меня и не, отрываясь от работы, она сухо произнесла.

— Ваш паспорт еще не готов. Зайдите на следующей неделе.

Понимая, что спорить бесполезно, я вышел, тихо прикрыв за собою дверь.

— Оказывается и Василий не всесилен, — огорченно подумал я и потащился на работу.

Неувязка с паспортом выбила меня из колеи и я, пересиливая себя, занялся машиной. Все валилось из рук. Время тянулось медленно. А мысль о предстоящих выходных еще больше добивала меня. Ведь целых два дня мне предстояло просто валяться на кровати и тупо созерцать в потолок с осыпающейся штукатуркой. Василий же, напротив, был как никогда в ударе. За время моего отсутствия он успел поссориться с Евсеичем и разругаться с Тюлькиным. В обед он вообще куда-то пропал и появился только за час до конца рабочего дня.

— На, держи, — и он протянул мне небольшую книжечку.

Это был мой новый паспорт.

— Извини, но мне пришлось за тебя расписаться. Ты не в обиде?

— Нет, что ты, — я был огорошен. — Как тебе удалось?

— Ну, — Василий лукаво прищурил глаз. — Пара комплиментов Анюте, пара слов ее начальнице. И все.

— И все? — я недоуменно смотрел на друга.

— Беги, гражданин, — Василий кивнул в сторону конторы. — Относи документ, а то они там все разойдутся.

Бросив «спасибо» я помчался в контору. Мне не терпелось поскорее показать Люсе свой паспорт, похвастаться тем, что и у меня есть документ, подтверждающий личность. И теперь я не никто, не безызвестный человек из другой жизни. Я — Сазонов Борис Алексеевич, хотя это имя до сих пор мне резало слух.

Войдя в коридор конторы, я услышал, как из-за двери отдела кадров доносился громкий, пронзительный голос.

— Какое вы имели право? Если даже я и на больничном, вам все равно не позволено заниматься самоуправством!

Я подошел ближе. Не успел я взяться за ручку, как из кабинета выскочила Люся, вся в слезах и выбежала на улицу. Ничего не понимая, я заглянул в открытый настежь кабинет. У окна стояла женщина бальзаковского возраста с пышной прической и в черном костюме. Она смотрела в окно и утирала платочком длинный тонкий нос. Нетрудно было догадаться, что это была пресловутая Лариса Васильевна.

— Я принес документы, — я робко перешагнул порог кабинета.

— Давайте их мне, — недовольно проговорила женщина, отойдя от окна и пряча в рукав платок.

Я сделал пару шагов и протянул паспорт. Она выхватила его из моих рук и швырнула на стол. Затем, долго роясь в ящиках стола, извлекла тетрадь и стала переписывать в нее данные из паспорта. Я терпеливо наблюдал, как она ровным четким почерком выводит буквы и цифры. Вот она закончила писать, убрала тетрадь в стол и протянула мне паспорт.

— И на будущее, — протянула он. — Запомните, что оформлением на работу, как и увольнением, занимаюсь я лично.

— Я запомню, — пробормотал я, отходя задом к выходу.

Прикрыв за собой дверь, я облегченно вздохнул и тихо произнес:

— Стерва.

— А что поделать? — раздался за спиной голос.

Я обернулся. Это был Тюлькин. Видя мою растерянность, он махнул рукой.

— Ничего, ничего. Об этом все знают, но только не говорят вслух.

— Вырвалось, — стал оправдываться я.

Но Тюлькин уже переключился на другую тему.

— Ну, как работается? — он положил мне руку на плечо и неторопливо повлек к выходу.

— Нормально.

— Коллеги не обижают?

— Да нет пока.

— Устроился в общежитии?

— Да, спасибо.

— Это не мне. Это Люсеньке спасибо, — Тюлькин, подойдя к выходу, убрал руку с моего плеча. — Ну, не буду задерживать. Иди, работай.

Я взялся за ручку двери, но Тюлькин остановил меня:

— Пока поработаешь механиком. А через месяц, через два устроим тебя на курсы водителей. Да, да. Хорошие водители мне нужны не меньше, чем хорошие механики, — и повернувшись кругом, начальник засеменил в свой кабинет по длинному коридору.

Я вышел на улицу, стал глазами отыскивать Василия. Возле машины его не было. Возле столовой, где обычно собирались механики посудачить и перекурить тоже. Евсеича тоже нигде не было видно. Я прошелся по двору и заметил Василия в кампании Люси между гаражами. Василий сидел на ящике, Люся, опершись спиной на обшарпанную стену, нервно курила.

— Вот вы где? — пытаясь выразить удивление, произнес я, подходя к парочке.

— Ну что? — Василий повернул голову в мою сторону. — Поимел удовольствие пообщаться с Мегерой?

— Поимел, — я тяжело вздохнул.

Лариса Васильевна была на редкость неприятным человеком. Даже при воспоминании о ней по спине пробегали мурашки.

— Я таких не люблю.

— А мне приходится с ней работать, — Люся бросила недокуренную сигарету на землю, затушила ее носком туфельки. — Ну, ладно, мальчики, пойду, пока она не начала подавать голосовые сигналы.

И тряхнув головой, она оставила нас наедине.

— Ну что? — я подсел к Василию. — Пойдем работать?

— Да ну ее, эту работу! — Василий встал с ящика. — Там все равно без запчастей делать нечего. Пошли лучше по домам. Рабочий день уже закончился.

— Как скажешь, — я зашагал вслед за другом.

Мы направились в общежитие. Василий чтобы переодеться перед отъездом на свою дачу. А я… А я просто потому, что мне все равно некуда было идти.

Возле вахты на нас налетела Татьяна.

— Васек, ты не забыл про воскресенье? — затараторила она. — Я тебя жду.

— Да не забуду, — отмахнулся Василий, словно от назойливой мухи.

— Смотри, не забудь, — погрозила ему пальцем Татьяна и выскочила на улицу.

— Слушай, — Василий повернулся ко мне. — А ты послезавтра ничем не занят?

— Нет, не занят. А что?

— А пойдем вместе со мной к Таньке, — вдруг предложил он.

— Да неудобно как-то, — тут же стал отказываться я. — Я ведь ее почти не знаю.

— Да брось ты! — стал настаивать Василий. — Главное, что ты меня знаешь.

— Все равно неудобно.

— Ну ты чудак! — возмутился Василий. — Тебе все равно заняться нечем. Что? Будешь все выходные валяться на кровати и плевать в потолок? Пойдем! Второй раз звать не буду!

— Ладно, — я уступил Васькиным доводам, что мне нечем заняться в выходные.

И он был прав. Идти к своим я не мог. Напроситься в гости к Соломону, хотя и обещал, тоже. А прозябать в пустой комнате мне тоже не хотелось.

— Короче, договорились, — командовал Василий. — В воскресенье утром я захожу за тобой, и мы отправляемся к Таньке. Развеешься немного, на людей посмотришь, а то ты угрюмый какой-то, нелюдимый.

Я не стал с ним спорить. Да и слушать мои возражения он не стал бы. Быстро переодевшись, Василий попрощался и укатил на свою дачу, оставив меня одного. Чтобы хоть чем-то себя занять, я стал наводить порядок. Отыскав на кухне рассыпавшийся веник, я подмел в комнате, вымыл пол, протер пыль. Покончив с уборкой, я занялся ужином. За последние дни Васька успел натаскать кучу посуды и продуктов, так что у меня теперь был выбор что готовить. Я решил ограничиться вареной картошкой и солеными огурцами, оставшимися от недавней пирушки. Ел не торопясь, тщательно пережевывая каждый кусочек, словно пытался продлить удовольствие. Затем с такой же неторопливостью я мыл посуду, по несколько раз споласкивая ее под холодной водой. Вскоре я управился и с этим делом и стал раздумывать, чем же мне заняться дальше. Пойти посмотреть кино на первый этаж, где возле вахты стоял добитый телевизор, мне не хотелось, и я решил завалиться спать.

Проспал я почти до обеда. Снилась всякая муть, но утром я ничего не мог вспомнить. Перекусив вчерашней холодной картошкой и оставшимся огурцом, я сел на подоконник и закурил. Чем убить остаток дня я не знал, валяться на кровати ничего не делая мне надоело и я решил выполнить обещанное — отправился в Гости к Соломону. Чтобы не показаться неучтивым я перед отходом выгреб из шкафа пустые бутылки и ненужные банки, сдал их в ближайшем магазине и, пересчитав полученные деньги и копейки, которые только смог отыскать в карманах, купил коробку шоколадных конфет. И с этими дарами постучался в дверь Соломона.

— Отца нет дома, — при виде меня проговорила, открывшая дверь Голда.

— Голда, кто там пришел? — раздался голос Соломона из-за занавески.

Голда поняла свою ошибку и постаралась исправиться.

— Боря пришел! — крикнула она на кухню и, пропуская меня в комнату, проворчала. — Проходите.

Я долго вытирал ночи о коврик у двери, топтался у входа, прежде чем Соломон вылез из своего укрытия.

— Боренька! — радостно залепетал он. — Как хорошо, что вы зашли. А мы вот с Голдой собирались пить чай.

Голда бросила недовольный взгляд на отца, но тот не обратил на это никакого внимания. Ей ничего не оставалось делать, как отправиться на кухню и поставить чайник. Пока грелась вода, Соломон выставил на стол чашки с блюдцем, вазочку с вареньем, которую тут же убрала Голда.

— Вот, — я протянул коробку Голде. — Это вам к чаю.

При виде шоколада, Голда переменила тон.

— Да не стоит, — но коробку все же взяла и, немного поразмыслив, вернула варенье на место.

Я примостился на старом скрипучем диване, на котором мне довелось пережить не одну ночь, Голда и Соломон сели напротив меня. Голда разливала чай, Соломон расспрашивал меня о последних новостях. Вернее он рассказывал Голде то, что я поведал ему на остановке.

— Ты знаешь, Голда, Иван Прокофьевич без разговоров принял его. Где я, говорит, еще найду такие золотые руки, — старик приписывал к моим мытарствам кучу достоинств, которых у меня не было. — И сразу же дал ему и работу и жилье.

— Ну и как вам на новом месте? — равнодушно спросила Голда, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

— Хорошо, — я хлебал горячий чай, заваренный из каких-то трав. — Обещали устроить на курсы водителей.

— На курсы водителей? — всплеснул руками Соломон. — Голда, ты посмотри, как наш Боря стал продвигаться. Глядишь, он скоро займет место Ивана Прокофьевича.

— Ну это вряд ли, — Голда недоверчиво покачала головой.

— А с коллегами у вас какие отношения? — не унимался Соломон.

— Нормальные, — пожал я плечами и, не зная зачем, то ли для того, чтобы хоть что-то сказать, то ли для того, чтобы похвастаться проговорил. — Завтра вот в гости пригласили.

— В гости? — Соломон подпрыгнул на месте. — Это же замечательно! И в чем вы пойдете?

— Я? — я окинул себя взглядом.

— Вы же не пойдете в таком виде в гости? — недоумевал старик. — Вас есть что-нибудь поприличнее.

— Поприличнее? — переспросил я, осознав всю глупость своего положения.

Кроме того, что было на мне, у меня больше ничего не было. Да и моя одежда за последнее время значительно обтрепалась и замусолилась. Ведь я носил ее и на работу, и дома, и выходя в город. Соломон заметил мое смущение и подтолкнул дочь.

— Голда, у нас нет каких-нибудь вещей, чтобы Боре было в чем пойти в гости?

— Откуда? — пробурчала Голда.

— Действительно, — Соломон задумался. — Мои вещи не подойдут вам по размеру. А других у нас нет. Но, ничего.

Соломон вскочил, скрылся за занавеской и спустя минуту появился снова с загадочной улыбкой на лице.

— Вот, возьмите, — он положил передо мной небольшой сверток, завернутый в газету.

— Что это? — не понял.

— Деньги, — восторженно проговорил старик, чем вызвал негодование дочери.

Голда промолчала, но поднялась из-за стола и демонстративно вышла на улицу.

— Я не могу их взять, — я отодвинул от себя сверток.

— Не обижайте Соломона, — старик укоризненно посмотрел на меня. — Здесь не такая большая сумма, чтобы отказаться.

— Нет, — упорно отказывался я от подношения. — Я не возьму.

— Возьмите, Боренька, — настаивал Соломон. — Это деньги из воздуха.

— Как из воздуха? — не понял я.

— А так, — Соломон загадочно улыбнулся. — Люди теряют деньги, Соломон их находит. Вот и скопилось немножко. Возьмите, не заставляйте себя упрашивать. Деньгами не стоит швыряться, может быть, вам их больше никто не предложит.

— Хорошо, уговорили, — я засунул сверток в карман и оглянулся по сторонам, опасаясь Голды.

— А отдадите, когда посчитаете нужным, — довольный собой, Соломон налил мне еще чая. — Не торопитесь. Мне сейчас деньги ни к чему.

— Мне все равно как-то неловко, — мямлил я, понимая, что старик отдал мне все свои сбережения, собранные украдкой от дочери.

— Вот только не надо громких слов, — залепетал Соломон и, понизив голос, добавил. — Будет повод подольше задержаться на этом свете.

— Я даже не знаю, как вас благодарить, — лепетал я. — Я итак вам многим обязан.

— Все мы кому-то чем-то обязаны, — заключил старик и посмотрел в окно.

На лавочке, кутаясь в шаль, сидела Голда. Она отрешенно смотрела куда-то вдаль.

Мы еще поболтали с Соломоном. Он извлек со шкафа толстый альбом, обтянутый красным, потускневшим и в некоторых местах протертым от времени бархатом и показал мне всех своих родственников, начиная с бабок и заканчивая внуками. Когда весь чай был выпит, и все фотографии были рассмотрены, я собрался уходить.

— Уже уходите? — Соломон тоскливо посмотрел на меня.

— Да, мне пора. Нужно еще купить одежду, — я похлопал себя по карману, в котором лежал дар старика.

— Жаль, — вздохнул Соломон. — Мы бы с вами еще поговорили.

— В другой раз, — заверил я его.

— Когда он будет другой раз, — просопел себе под нос Соломон. — Да и дождусь ли я другого раза? Но все равно, очень хорошо, что вы зашли. Не забывайте старика, заходите. И не обижайтесь на Голду. Я ее понимаю. Ей приходится ухаживать за стариком, а это, признаюсь, не очень то и легко.

Я еще раз поблагодарил Соломона за деньги и вышел на улицу, Соломон проводил меня до двери, но на улицу не вышел. На улице я столкнулся с суровым взглядом Голды.

— До свидания, — я учтиво склонил голову.

Голда только фыркнула, встала и скрылась в доме.

А чего я еще мог от нее ждать? Что она кинется ко мне с распростертыми объятьями? Да и кто я для нее? Человек с улицы. Никто из ниоткуда. Она по-своему и права. И у меня нет никакого права ее осуждать.

Перескочив через непонятно откуда взявшуюся лужу посреди двора, я прошмыгнул через калитку и направился в ближайший магазин.

Выбор одежды в магазине был невелик, да и цены кусались. Мне едва хватило бы соломоновых денег на рубашку и брюки. Пожилая продавщица, видя мою озабоченность, посоветовала мне отправиться на рынок. Там и выбор побольше и цены пониже. Так я и поступил. Облазив рынок вдоль и поперек, перерыв ворох ширпотреба, пытаясь отыскать что-нибудь сообразно приличиям и своим возможностям, я, в конце концов, остановил свой выбор на джинсах и рубашке в клетку. И то только потому, что мне скинули за них пару рублей. Торговка долго морщилась, пересчитывая рубли и трешки.

— Ты что на паперти стоял? — недовольно бубнила она, сбиваясь и начиная пересчитывать снова.

— Почти, — улыбался я в ответ.

Когда с подсчетами было покончено, я забрал вещи и направился к выходу. От денежной пачки осталось еще немного, и я раздумывал, что мне с ними делать. Купить еще что-нибудь или оставить на черный день? Поразмыслив, я решил их оставить, но черный день не заставил себя ждать. При выходе с рынка я зацепился за какую-то торчавшую из асфальта железяку, и от моего ботинка отлетела подошва. Я выругался и повернул обратно на рынок. Пришлось покупать на оставшиеся деньги обувь. Хватило на тряпочные тапки со шнурками и с резиновой подошвой. Но выбирать не приходилось, к тому же наступало лето, и такая обувь мне вполне годилась. Я, не отходя от прилавка, переобулся, выбросил в урну старые ботинки и отправился домой, подсчитывая свои расходы и оставшиеся деньги. От денег Соломона остались копейки. да и торговка, сбросившая мне цену за одежду, все таки умудрилась обсчитать меня на пять рублей. Возвращаться назад, чтобы поругаться с ней у меня не было никакого желания, и я отправился в общежитие.

Дома я примерил свое новое облачение и остался доволен. Джинсы, правда, были чуть длинноваты, но это были мелочи. Их можно было подвернуть. А вот на рукаве рубашки не хватало одной пуговицы. Я хотел перешить ее, отрезав одну из пуговиц с полочки, но сообразил, что у меня нет ни иголок, ни ниток. И я решился на отважный для меня поступок. Спустившись на второй этаж, я постучал в первую попавшуюся комнату.

Дверь открыла мне молоденькая девушка в застиранном халатике с годовалым младенцем на руках. Окинув меня оценивающим взглядом с ног до головы, она проговорила:

— Что тебе?

— Извините, — я растерянно развел руками. — У вас не будет иголки с ниткой?

— Иголки с ниткой? — переспросила девушка с видом, как будто я у нее просил что-то невообразимое.

— Да, — я глупо улыбался. — Оторвалась пуговица, а пришить нечем.

— Проходи, — девушка кивнула вглубь комнаты. — И закрой за собой дверь — дует.

Я прошел в комнату, осторожно прикрыв за собой дверь. Комната резко отличалась от моей как по размерам, так по обстановке. Она была раза в три больше моего жилища. Трехстворчатый шкаф перегораживал ее поперек, разделяя ее на две комнаты поменьше — гостиную и спальню. Мебель была разношерстной, от разных гарнитуров, но прекрасно сочеталась с веселенькими обоями на стенах и шторами на окнах. Множество игрушек, разбросанных тут и там, дополняли интерьер, придавая комнате милый и уютный вид. Я топтался в первой половине комнаты, ожидая, когда мне принесут нитки с иголкой.

— Тебе какого цвета нитки? — послышалось из-за шкафа.

— Если можно коричневого, — я рассматривал наклеенные на стены вырезки из журналов.

— Коричневых нет, — девушка показалась из-за шкафа. — Есть черные.

— Пойдут и черные, — я принял катушку, в которую были вколоты две иголки.

— А ты, значит, на третьем живешь? — то ли спрашивая, то ли утверждая, спросила девушка, встряхивая сидевшего на руках ребенка.

— Да.

— Татьяна могла бы найти что-нибудь и поприличнее.

— Меня устраивает, — я направился к выходу. — Спасибо за нитки. Когда вам их вернуть?

— Можешь оставить себе, — девушка смотрела на меня с таким видом, словно хотела о чем-то спросить, но не решалась.

Наконец, она поборола свою нерешительность и спросила:

— Послушай, не знаю как тебя…

— Борис, — подсказал я.

— Борис, ты не мог бы мне помочь? Мне надо в магазин сбегать, а Светку не с кем оставить, — девушка кивнула на ребенка. — Я быстро. Посидишь?

— Посижу, — пожал я плечами.

— Вот и хорошо, — девушка скрылась за шкафом. — Да ты проходи, не стесняйся.

— А я и не стесняюсь, — я засунул нитки в карман и прошел на другую половину комнаты.

За шкафом стоял диван, телевизор и детская кроватка. Девушка посадила ребенка в кроватку и стала, не обращая никакого внимания на мое присутствие, переодеваться.

— Этот дядя, — говорила она своей дочурке. — С тобой поиграет немножко, пока мама сходит в магазин. Ты же будешь хорошо себя вести? Правда?

Она разговаривала со своей дочерью, словно ожидая ответа. Но какой ответ мог дать годовалый ребенок? Девчушка только удивленно хлопала глазами и пыталась засунуть в рот свою руку.

— Я быстро, — бросила она, выскакивая за дверь.

Я снова окинул взглядом комнату. Мне до таких хором было ой как далеко. В ожидании матери, я склонился над кроваткой. Девчушка, увидев незнакомца, перестала пробовать на вкус свою руку и удивленно пялилась. Потом заулыбалась, заагукала и снова занялась рукой.

— А ты спокойна я девочка, — заметил я и словно сглазил.

Девчушка, не рассчитала и больно хватанула себя за палец. Слезы градом посыпались у нее из глаз, и она заревела, как пожарная сирена. Я не знал, что мне делать. Я давно уже не возился с маленькими детьми, тем более грудными. Осторожно я взял ее на руки, пытаясь утешить. Ощутив прикосновение человеческих рук, девчушка на мгновение успокоилась, но, помня недавнюю боль, снова завыла.

— Ну что же ты ревешь? — я аккуратно встряхивал ребенка. — Сейчас придет твоя мама. И что она подумает? Попросила дядю посидеть с девочкой, а он не справился. Ты понимаешь, что ты меня подставляешь?

Но девчушке было наплевать на мою репутацию. Она верещала, пытаясь вырваться из непривычных для не рук. Я пытался успокоить ее, тряся перед нею игрушками, но это мало помогало. Отчаявшись, я решился даже включить телевизор. Может быть, хоть это сработает? И я оказался прав. Едва на экране появилось изображение, девчушка затихла и, повернув голову к телевизору, стала наблюдать за происходящим.

— Вот как, — лепетал я. — Девочка любит смотреть телевизор? А что у нас там идет?

Я сел на пол, посадив ребенка между коленей, и стал вместе с ней смотреть какой-то фильм. За этим занятием нас и застала ее мать.

— Я недолго? — с порога спросила она, опустив сумки с продуктами на пол.

Застигнутый врасплох, я потянулся выключить телевизор.

— Не выключай, — девушка взяла ребенка на руки. — Она любит его смотреть. Ну? Как мы себя вели? Ты не плакала? А мама тебе молочка купила. Сейчас кашку сварим. Сейчас будем кушать.

— Ну, я пойду? — я направился к выходу.

Девушка вместо ответа кивнула головой.

Я вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь, и поднялся на свой этаж. Войдя в свою комнату, я невольно улыбнулся. По сравнению со скудностью обстановки только что посещенной комнаты, мое жилье мне показалось более чем убогим. Но выбирать не приходилось. Спасибо людям хоть за такую крышу над головой.

Я быстро пришил пуговицу на рукаве, еще раз примерил свой наряд. Затем снял и аккуратно сложил все в шкаф. Потом, сняв все с себя, подхватив старое одеяние, я отправился на кухню стирать. Я не беспокоился за свой прикид, ведь кроме меня на третьем этаже никого не было, а жильцы нижних этажей сюда не захаживали. Я тщательно намыливал каждой участок замусоленной одежды, по нескольку раз прополаскивал холодной водой. Развесив сушиться, я отправился в душ, приводить в порядок себя. Горячей воды не было, и я ежился под струями холодной, рыжеватой воды. Намылившись оставшимся от стирки обмылком, я смыл с себя пену и, не вытираясь, побежал в свою комнату, где быстро юркнул под одеяло. Байковое одеяло не давало большого тепла, и я позаимствовал второе, стянув его с соседней кровати. Под двумя одеялами я быстро согрелся и уснул.

Проснулся я от Васькиного громыхания. Он уже был при полном параде. В темно синем костюме, белой рубашке и малиновом галстуке, который никак не вязался ни с синим костюмом, ни с Васькиными рыжими вихрами.

— А ты все дрыхнешь? — спросил он, приглаживая непослушные вихры.

— Сколько времени? — спросонья я не мог разобрать который час.

— Уже утро, — улыбнулся Василий. — Пора вставать.

— А может я не пойду? — мне совершенно не хотелось никуда идти.

— Вот еще! — фыркнул Василий. — Ты ж обещал! А теперь в кусты?

Я нехотя вылез из нагретой постели и пошел на кухню за вещами. Васька увидев мой вид только фыркнул. Я не спеша умылся, побрился, вылил на себя полбутылки подаренного Васькой одеколона и оделся. Васька оценивающе окинул меня взглядом.

— Не Ален Делон, но тоже ничего, — заключил он, разглядывая мое одеяние.

— На большее денег не хватило, — я стал оправдываться.

— Для первого раза сойдет, — утешил меня Василий. — Ну что? Идем?

— А подарок? — мне не хотелось идти к незнакомым людям, и я всячески пытался отыскать предлог, чтобы отказаться. — Без подарка как-то неудобно.

— Да брось ты, — отмахнулся Василий. — Я все предусмотрел. Вот, цветы от меня, а конфеты от тебя. Деньги вернешь, когда заработаешь.

— Все равно, — я упорно сопротивлялся. — Чего я туда пойду? Я же там никого не знаю.

— Ты знаешь меня, а это главное, — Василий подтолкнул меня к двери.

Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться.

Спускаясь по лестнице, я натолкнулся на вчерашнюю девушку с ребенком на руках.

— Привет, — как старому знакомому бросила она. — Светочка, скажи дяде здравствуй.

Девчушка только улыбалась и пускала пузыри.

— Как дела? — я тронул девчушку за руку, она застенчиво прижалась к матери.

— Ну что же ты, Светочка? — удивилась мать. — Не узнаешь дядю, с которым ты вчера смотрела телевизор? Забыла?

Светочка взглянула на меня и еще крепче прижалась к матери.

— Забыла, — огорченно произнесла мать.

Девочка начала тихонько стонать.

— Ты, наверное, уже кушать хочешь? — мать встряхивала ребенка. — Ну, пойдем. Я тебя покормлю.

Девушка прошла мимо нас, на прощание кивнув мне головой.

— Будет время, заходи. Телевизор посмотрим.

— Если получится, — ответил я.

— А ты уже пользуешься популярностью, — сострил Василий, когда девушка скрылась из виду. — Особенно у незамужних матерей.

— Да ну тебя! — я махнул рукой, не зная, что и ответить.

***

Татьяна жила одна в двухкомнатной квартире, оставшейся ей от родителей, в самом центре города. Добираться было недалеко, но воскресный транспорт ходил очень плохо и поэтому мы прибыли самыми последними. Дверь открыла Люся.

— Мальчики? — насмешливо воскликнула она. — А мы вас уже и не ждали. Татьяна! Встречай опоздавших.

Из соседней комнаты выскочила Татьяна. Не дожидаясь поздравления, она выхватила цветы у Василия, чмокнула его в щеку и вопросительно посмотрела на меня.

— Это со мной, — Василий заметил недоумение Татьяны и мою растерянность.

— Ну тогда проходи, — Татьяна кивнула в сторону комнаты, где уже собралось человек десять.

Я сунул Татьяне коробку конфет и невнятно пробормотал «Поздравляю». Татьяна приняла коробку, небрежно бросила ее на столик в прихожей и побежала к гостям. В этот момент мне хотелось развернуться и уйти, но Василий загородил собою дверь.

— Ты чего?

— Я, пожалуй, пойду, — промямлил я, пытаясь отстранить друга от выхода.

— Никуда ты не пойдешь, — Василий строго взглянул на меня. — Давай, иди в комнату.

Я прошел в комнату, подгоняемый Василием. Окинул присутствующих взором. Из всех приглашенных, не считая Василия, я знал только Люсю и Татьяну. Да и какое там знал! Видел пару раз, перебрасывался парой фраз, вот и все знакомство. Видя мою неловкость и скованность, Василий громогласно произнес:

— Разрешите вам представить Бориса Сазонова, нового члена нашего коллектива. Прошу любить и жаловать.

Гости одобрительно закивали головами. О механике Сазонове почти все были наслышаны.

— Ну, — Татьяна заегозила возле стола. — Прошу к столу.

Все стали рассаживаться. Я забился в самый угол, подальше от косых взглядов. Василий примостился возле Люси на другом краю стола. Моими же соседями оказалась молодая пара, которая весь вечер только и делала, что ссорилась.

— Ну чего же вы сидите? — недоумевала Татьяна бегая между столом и кухней, поднося новые блюда. — Наливайте. Ждать больше некого.

Мужчины стали откупоривать бутылки. Себе наливали водку, дамам — вино.

— Мне водки, — попросила именинница.

— Мне тоже, — кивнула головой Люся.

Я удивился, но не показал виду.

— А тебе чего? — сосед справа толкнул меня под руку. — Водки или вина.

— Ничего, — пробубнил я.

— Как это ничего? — возмутился сосед. — За здоровье новорожденной нужно выпить.

— Оставь его, — с другого края стола подал голос Василий. — Это его дело.

Сосед сразу отстал, он переключился на свою подружку, которой было все равно что пить, водку или вино. Когда было налито, все приготовились слушать речь. Я из приличия налил в свой бокал компота. Первым произнес тост Василий. Он долго распылялся в любезностях, нахваливая достоинства хозяйки, добавил парочку анекдотов по случаю и еще долго бы произносил свою речь, если бы его не остановила Люся.

— Короче, — прервала она Васькин монолог. — С днем рождения.

— С днем рождения! — гости загалдели, зазвенели бокалами и рюмками, пытаясь дотянуться через весь стол, чтобы чокнуться с именинницей.

Выпив, гости бросились на еду. Я робко положил себе на тарелку ложку салата.

— А ты что же не ешь? — Татьяна заметила мою закомплексованность. — Катерина, поухаживай за парнем.

Соседка справа, все время потягивавшая вино, бросила на меня томный взгляд и проговорила:

— Ты что больной?

— Почему больной? — удивился я.

— Не ешь, не пьешь, — Катерина смаковала вино.

— Да нет, не больной, — отмахнулся я. — Просто я никуда не тороплюсь.

— Логично, — промычала Катерина и отвернулась в другую сторону.

Сказали второй тост. Выпили. Затем пошел третий, четвертый. Гости больше произносили тосты, и пили за новорожденную, чем закусывали. Я же поковыряв свой салат, навалил себе целую тарелку съестного и, не обращая ни на кого внимания, принялся за еду. Меня всегда поражала способность некоторых людей пить и не хмелеть. К таким людям относилась и Люся. Она пила наравне со всеми и при этом оставалась совершенно трезвой. Только по усиливавшемуся румянцу на щеках можно было судить о количестве выпитого. Василий же боролся с опьянением, налегая на закуску. Ел он много, не переставая расхваливать хозяйку и веселить публику. Остальные присутствующие, разгорячившись, бурно обсуждали последние новости и снова пили и почти не закусывали. Я же, потягивая компот, перепробовал все выставленные на стол блюда. Начиная от мясных блюд и заканчивая всевозможными салатами и закусками.

Гости хмелели. Стол понемногу пустел. Татьяна стала понемногу убирать грязные тарелки, чтобы освободить стол для сладкого. Люся бросилась ей помогать. Гости, решив немного утрясти съеденное, расползлись по углам. Кто-то отправился на кухню покурить, кто-то слушал Васькины байки, кто-то, уже порядком набравшись, дремал в кресле.

Покончив с едой, я отправился на кухню перекурить.

— Ну как тебе? — поинтересовался Василий, когда я проходил мимо него.

— Нормально.

— Вот видишь, он растянулся в улыбке. — А ты не хотел идти.

Я протиснулся на маленькую кухню. Люся мыла посуду, Татьяна вытирала ее, составляя на кухонный стол.

— Можно покурить? — робко спросил я у хозяйки.

— Кури, конечно, — Татьяна распахнула пошире форточку.

Я присел на подоконник, закурил.

Люся с Татьяной, не обращая на меня внимания, о чем-то тихо беседовали. Я прислушался.

— Глупо получилось, — говорила Люся, по несколько раз споласкивая каждую тарелку. — Остаться одной с ребенком на руках. В ее то годы.

— Я что-то не поняла, — Татьяна сменила полотенце. — Так он погиб или нет?

— Да никто толком не знает, — Люся смахнула со лба непослушную каштановую прядку. — Пропал и все. Там такая мясорубка была, что не все тела и нашли. Она искала, больницы, морги обзванивала. Да что толку? Не видели, не знаем. Гроб пустой закопали.

— Так может он жив?

— Жив? — Люся грустно улыбнулась. — Если бы был жив, то давно уже объявился. А так больше года ни слуху, ни духу. Я бы на месте Наташки уже бы и о себе подумала. Молодая, красивая. Не о себе, хотя бы о дочери подумала. Как ребенку без отца расти?

Я выбросил окурок в форточку. Меня знобило, то ли от сквозняка, то ли от услышанного. При упоминании имени Наташи и истории о ее пропавшем муже у меня екнуло в сердце.

— Извините, — я подошел к Люсе. — Вы о какой Наташе говорили?

— О Столяровой, — не отрываясь от дела, удивленно ответила Люся. — А ты что ее знаешь?

— Нет, — солгал я. — Слышал где-то.

Я направился в гостиную. Не обращая внимания на гостей, я подошел к столу, взял первый попавшийся бокал, налил его до краев водкой и залпом выпил. Окружающие косо посмотрели на меня, но промолчали. Я налил себе еще.

— Ты что? — я почувствовал крепкую руку Василия у себя на плече.

— Да так, — я стряхнул руку друга и выпил второй бокал. — Решил расслабиться немножко.

Васька отобрал у меня бутылку.

— Пойдем домой, — он выволок меня из-за стола. — Нечего тут цирк устраивать.

— Пойдем, — я качнул головой. Водка сделала свое дело.

В голове гудело, ноги не держали. Я даже не думал, что человек может так быстро опьянеть.

— Вы уже уходите? — из кухни показалась Татьяна.

— Да, нам уже пора, — Василий тянул меня к выходу. — Клиент готов.

— Вас проводить? — следом за Татьяной из кухни высунулась Люся.

— Да мы и сами справимся, — Василий пытался удержать меня, но я еле стоял на ногах.

— Я вижу, — Люся ехидно усмехнулась.

Сняв с вешалки плащ, она подхватила меня под руку и вместе с Василием вывела на улицу.

От свежего воздуха меня развело еще больше. Я уже не понимал, где я нахожусь, и куда меня ведут. Я пытался показать, что я не совсем пьян, пытался идти самостоятельно, но у меня это мало получалось. Подхватив меня с двух сторон, Василий и Люся тащили меня к автобусной остановке, но в автобус с таким грузом войти не рискнули.

— Надо бы на такси, — предложила Люся.

— Вот еще! — возмутился Василий. — А платить кто будет?

— Ну не оставлять же его здесь, — Люся участливо посмотрела на меня.

— А я бы оставил, — пытался шутить Василий. — Не умеешь пить, не берись.

— А я и не пьян, — хорохорился я. — Я и сам могу идти.

И пытаясь доказать сказанное, я приподнялся со скамейки, на которую меня опустили мою провожатые и неуверенным шагом зашагал по улице.

— Ты куда? — Василий рванулся вслед за мной.

— Отойди, — я оттолкнул друга и зашагал дальше.

Я не отдавал себе отчета, что я делаю и куда иду. Ноги интуитивно вели меня в направлении небольшого двора с качелями. Василий и Люся пытались остановить меня, но я пренебрег их помощью, резко бросив в их адрес нелестное замечание. Они оставили меня в покое, но все же продолжали наблюдать за мной. А я уже поднимался по ступенькам обшарпанного подъезда. Вот передо мной возникла дверь, обитая дерматином, с отставшей кое-где медной витой проволокой. Шатаясь, я пытался нажать кнопку звонка. В конце концов, мне это удалось. Звонок взвизгнул, дверь открылась. И я провалился в какую-то пустоту.

Очнулся я, лежа на скрипучей постели. Голова раскалывалась, во рту был неприятный привкус. Страшно хотелось пить. Я приподнял голову, пытаясь сообразить, где я нахожусь, но голова была словно чугунной. Обессилено я опять уронил ее на подушку. Возле меня метался какой-то человек. Я силился разглядеть его, но глаза не хотели раскрываться. Мне было плохо. И вдобавок, я совершенно не помнил, что произошло.

— Очнулся, алкаш? — надо мной склонился Василий со стаканом. — На, выпей.

Мне стоило немалых усилий, чтобы вновь оторвать голову от подушки, приподняться и отхлебнуть кисло-соленой жидкости.

— Что это? — жидкость была противной, но от нее мне немного полегчало.

— Рассол, — Василий ухмылялся. — Лучшее средство от похмелья.

Я сделал еще пару глотков. Пелена с глаз исчезла, но голова по-прежнему гудела.

— Я вчера немного перебрал? — в памяти постепенно стал выплывать вчерашний день рождения.

— Немного? — Василий усмехнулся. — Ты вчера нализался, как свинья.

— Я вроде немного выпил? — то ли оправдываясь, то ли пытаясь припомнить вчерашнее, пробормотал я.

— Тебе этого хватило, — Василий забрал у меня стакан, поставил его на стол и плюхнулся рядом со мной на кровать.

Я спустил ноги на пол и подпер голову руками.

— Надеюсь, я ничего такого вчера не сделал?

— Почти, — Василий взглянул на часы. — Если не считать того, что ты вломился в чужую квартиру.

— В чужую квартиру? — переспросил я, тщетно пытаясь припомнить, было ли это на самом деле или Василий как обычно шутит. — В какую квартиру? Я не помню.

— Не удивительно, — хмыкнул Василий. — Ты еле стоял на ногах. Слава богу мы успели с Люськой тебя оттащить, пока хозяйка не вызвала милицию.

— Милицию? Какую милицию? — я ровным счетом ничего не помнил.

— Обычную милицию, — Василий встал с кровати. — Ты нес какую-то галиматью. Что тебя зовут Алексеем, что ты жил в этой квартире и что эта перепуганная девушка — твоя жена.

— Я такое говорил?

— И не только, — Василий нетерпеливо поглядывал на часы.

Нужно было спешить на работу, но бросить меня в таком состоянии он тоже не мог. Я же никак не мог вспомнить того, о чем мне говорил Василий. Я прекрасно помнил разговор Татьяны и Люси на кухне, я помнил, как выпил два бокала водки и все. Дальше был провал в памяти. Даже Васькин рассказ ничего не прояснил. Я стал переодеваться на работу, стягивая с себя новую, уже заляпанную грязью и пропахшую табаком и перегаром одежду и облачаться в старье. В этот момент в комнату вошла Люся.

— Живой? — с порога спросила она.

— Почти живой, — вместо меня ответил Василий.

— А я не знала, что ты пьешь, — Люся окинула взглядом наше жилище.

— Я тоже не знал, — пробормотал я. — Просто что-то нашло.

— И часто на тебя так находит? — не унималась Люся.

Василий толкнул ее в бок.

— А что я такого спросила? — Люся обиженно посмотрела на Василия.

— Не лезь, — пробурчал Василий.

— Как хотите, — Люся тряхнула пышной шевелюрой. — И вообще. Я чего пришла. Ты, Васек, сегодня едешь в командировку. И пошевеливайся. Сидоркин тебя уже у проходной ждет. Накладные и командировочные у него.

— Черт! — выругался Василий. — Другого Тюлькин, конечно, найти не мог?

— Значит, не мог, — Люся наигранно вздохнула.

— И надолго?

— Не знаю, — Люся пожала плечами. — Дня на три, на четыре. Беги скорее. Сидоркин уже злится.

Василий еще раз выругался и выскочил за дверь. Мы остались наедине с Люсей.

— Значит, так живут отъявленные холостяки? — с улыбкой произнесла она, еще раз окидывая взглядом нашу комнату. — Не густо.

— Не нажили пока, — рассеянно пробормотал я.

Я чувствовал себя скованно. Люся всегда выводила меня из равновесия. К тому же я чувствовал на себя вину за вчерашний инцидент. Мне хотелось поподробнее узнать о вчерашнем вторжении, но Василия не было, а спросить у Люси я не решался. Видя мою растерянность, Люся сама вдруг завела об этом разговор.

— Слушай, Сазонов, а чего это тебя вчера понесло к Наташке? Ты что с ней был раньше знаком?

— Да. Нет, — я не знал, что ответить.

— И что это за бред ты нес про ее мужа?

Я молчал. Я просто не знал, что сказать. Я понимал, что вчера сделал что-то не так. Сказал что-то не то. Но провалы в памяти не давали мне осознать это до конца. Раскрываться перед Люсей не было смысла и я решил перевести разговор на другую тему.

— Я на работу опаздываю, — пробормотал я, направляясь к выходу.

— Какая может быть работа в твоем состоянии? — Люся удивленно посмотрела на меня. — Тебе не работа нужна, а доктор.

— А Тюлькин что скажет?

— Ничего не скажет, — Люся снова тряхнула копной своих волос.

Демонстрировать свои шикарные волосы при любом удобном случае было одной из ее особенностей. А волосы у нее и на самом деле были шикарные. Густые, вьющиеся, они блестящими каштановыми локонами ниспадали ей на плечи. Ни один парикмахер не отважился бы состричь это богатство. Хотелось притронуться к ним, поиграть непослушной прядкой, все время спадавшей на лоб, хотелось целовать эту красоту. Не одного поэта, не одного мужчину свел бы с ума этот шелк. Люся знала об этом и умело этим пользовалась. Она привычным движением убрала волосы со лба и сказала:

— Я скажу ему, что ты заболел.

— А он поверит? — я недоверчиво посмотрел на Люсю.

Та только хмыкнула в ответ.

— Ну, ладно, мне тоже пора на работу, — Люся задержалась у двери. — Если получится, в обед загляну проведать.

— Спасибо, — большего я не мог и придумать.

Люська скрылась за дверью. Еще долго было слышно цоканье ее каблучков по длинному пустому коридору. Вскоре и они умолкли. Я остался один. Опустившись на кровать, я вновь пытался припомнить вчерашний вечер, но безрезультатно. Все, что произошло за пределами Татьяниной квартиры, для меня все еще было покрыто мраком. Голова гудела меньше, но во рту все еще был противный привкус перегара. Я допил оставленный Васькой рассол и бухнулся на кровать. Я осознавал всю бессмысленность своего вчерашнего поведения, мне хотелось пойти вновь к Наташе. Еще раз поговорить с ней. Попытаться все еще раз объяснить, но что-то опять и опять сдерживало меня. К тому же вина за вчерашний поступок еще больше отдалила меня от нее. А может, плюнуть на все эти предрассудки, на все сомнения и рассказать всем о том, что со мною произошло? Но нет. Я не мог этого сделать. Я не мог совладать с боязнью быть вновь непонятным, не принятым и я решил полностью отдаться во власть судьбы, во власть фортуны, которая в последнее время не улыбалась мне, а только насмехалась надо мной.

Люся в обед не появилась. Да я и не ждал ее. Утром она зашла скорее из-за Василия, чем проведать мое состояние. Да и кто я был для нее? Никто. Человек с улицы. Знакомый Василия. Который не умеет ни пить как следует, ни поддержать разговор. Который живет своей, никому не понятной жизнью. До которой никому, кроме него, нет никакого дела.

Вечером, перекусив остатками консервы и хлеба, я отправился в детский сад, чтобы снова повидаться со своей Олькой. В саду был карантин, и я напрасно простоял у решетки больше часа. Возвращался домой пешком, неторопливо вышагивая по растрескавшемуся асфальту. Весна заканчивалась, хотя на календаре была еще середина мая. В свои полноценные права вступало лето, разбрызгивая вокруг себя густую зелень деревьев, сладковатый запах цветущей желтой акации и пушистые парашютики одуванчиков. Все это смешивалось с едким запахом выхлопных газов, неубранных мусорных куч и серой пылью, которую не могли смыть даже частые теплые дожди.

Василий пробыл в командировке целых две недели. Все это время за мной заботливо ухаживала Люся. Не смотря на мои сопротивления, она снабжала меня продуктами и деньгами. В моем блокноте появились новые страницы, новые записи. Как-то я сел за подсчеты своих долгов и выведя результат ужаснулся. Цифра оказалась внушительной. По крайней мере для меня. Я удивлялся, и когда это жизнь успела так подорожать? Я ждал первой зарплаты, чтобы хоть как-то компенсировать свои расходы. Я учился экономить на всем. На развлечениях, на еде, на одежде. Те продукты, которые приносила Люся и которые я иногда покупал сам я пытался растянуть на несколько дней, но это у меня не всегда получалось. В будние дни можно было ограничиться обедом в столовой и кое-что перехватить на ужин. Но когда наступали выходные, я не знал, что с собой делать. За два дня я умудрялся съесть все, что планировал съесть за неделю. Тогда я стал ухитряться ходить на работу в субботу и в воскресенье. Я возился с моторами, ржавыми рессорами, раздолбанными карданами. Так за работой, я забывал о чувстве голода. И так бы продолжалось и дальше, если бы однажды в воскресенье я не налетел на Тюлькина.

— Ты что тут делаешь? — строго спросил он, неизвестно откуда взявшись в гараже.

— Работаю, — я кивнул на разобранный мотор.

— В воскресенье? — Тюлькин недоверчиво покосился на меня.

— Мне все равно заняться нечем.

— Похвально, — пропыхтел Тюлькин. — Но все равно, сворачивай свою контору и вали домой.

— Так я ж еще не закончил.

— Работать надо на работе, — пробубнил Тюлькин. — А то, что ты тут по выходным надрываешься, этого никто не оценит. Да и платить тебе больше я не стану. Да и не положено тут в выходные находиться.

Я не стал спорить с начальником. Больше я по выходным в автопарке не появлялся. Моя затея потерпела фиаско. Василий, узнав об этом, только посмеялся:

— Любишь ты искать приключения на свою задницу. Тебе что и в самом деле заняться нечем?

— Нечем.

— А как ты относишься к рыбе?

— К рыбе? — переспросил я, не понимая, на что намекает Василий.

— Ну к рыбалке, — поспешил исправиться Вася. — Рыбу ловить любишь?

— Нет, не люблю, — ответил я.

— А! — проворчал Василий. — На тебя не угодишь.

Больше предложений с его стороны не поступало. И я снова в выходные был обречен тосковать в одиночестве и поглощать продукты, оставленные на потом.

Жизнь понемногу стала обретать привычные границы. Работа, общежитие, снова работа, снова общежитие. В последнее время я успел перезнакомиться со всеми обитателями второго и первого этажей. Их оказалось немного. Как я узнал, это было и не общежитие вовсе, а что-то типа гостиницы для прикомандированных водителей. Тюлькин на свой страх и риск сдавал комнаты особо нуждающимся в жилье или прописке. Заведовала всей этой конторой Татьяна, которая распоряжалась здесь всем. Она решала, кого селить, а кого нет. Она даже устанавливала плату за жилье, а куда шли эти деньги было известно одному богу. Да и этим мало кто интересовался. Никому не хотелось терять крышу над головой и прописку в городе.

С меня, почему-то Татьяна денег не брала. Как-то я пытался ей намекнуть, но вместо ответа она обругала меня и сказала, чтобы я не лез не в свои дела. Надо будет, она сама придет и все скажет. Я успокоился, ведь меня это вполне устраивало.

Между работой и вечерами в общежитии я иногда наведывался к Соломону, но все время старался выбрать время, когда Голды не было дома. Соломон уже не работал. В последнее время он стал жаловаться на здоровье, но тут же хорохорился и пытался доказать, что он еще на многое способен. Ему было скучно и тоскливо сидеть дома. Он нуждался в общении, он нуждался в терпеливых слушателях. И таким терпеливым слушателем для него был я. Правда, меня иногда утомляли бесконечные исповеди старика, но, чувствуя себя во много ему обязанным, я пересиливал свое желание прервать и уйти и утвердительно качал головой, пропуская мимо ушей многое из того, о чем мне рассказывал старик.

По дороге от Соломона я всегда заходил в детский сад. Я успел познакомиться с моей Олькой и мы, втайне от ее матери и воспитателей, подолгу болтали с ней о разных пустяках через ограждение. Я рассказывал ей про разные страны, про животных которые там водятся. А она рассказывала мне последние новости, услышанные дома и в детском саду. Как-то раз она, рассказывая о том, как ее поставила в угол воспитательница за то, что она не стала есть суп, Олька обмолвилась:

— Будь со мною мой папа, она бы ни за что не поставила бы меня в угол.

— А где твой папа? — сам не понимая зачем, спросил я.

— Мой папа погиб, — девочка грустно вздохнула. — В катастрофе. Так говорит моя мама. Но я знаю, что это не так. Мой папа не погиб. Он жив. Просто он сейчас не может к нам приехать.

— Оля! — раздался голос воспитателя. — Оля Столярова, ты снова у решетки?

— Меня зовут, — девочка оглянулась. — Приходи завтра. Я тебя познакомлю с Катей.

— С какой Катей? — не понял я.

— Какой же ты смешной, — Олька зазвенела колокольчиком. — Катя — это моя кукла. Мне ее подарил мой папа.

И задорно тряхнув головой, девчушка побежала к воспитательнице.

Кукла Катя. И как я мог забыть? Как я мог забыть куклу, подаренною мною своей дочери? Кукла была почти ростом с нее, в розовом кружевном платье, с золотистыми волосами. Она умела ходить и говорить «Мама». Олька никогда почти не расставалась с нею. Она сажала ее рядом с собой за стол, когда обедала. Она укладывала ее рядом с собою в кровать, когда ложилась спать.

— Все! — решил я. — Хватит! Пора набраться смелости и пойти к Наташе. Пусть она меня выгонит, пусть вызовет милицию. Мне уже все равно. Я обязан ей обо всем рассказать. Я не могу больше жить чужой жизнью. Я хочу вернуть себе свою, утраченную не по моей воле, против моего желания.

И я, наверное, так бы и поступил, если бы не одно НО. И этим НО оказалась Люська. Во время Васькиной командировки мы сблизились с нею. Мало того, что она полностью взяла на себя обязанности обхаживать меня, словно родная мать, она еще и засыпала меня своими советами по поводу как и с кем мне водиться, кого слушать, а от кого держаться подальше. Что касалось работы, я с признательностью внимал ее рекомендациям. Но когда дело дошло до личной жизни, я не выдержал и взорвался.

— Я бы попросил не лезть в мою личную жизнь! — рявкнул я, когда Люська стала подбирать мне подружку. — Я сам разберусь!

— Личную жизнь? — Люська ответила мне не менее возмущенно. — А она у тебя была? Ходишь все время, как в воду опущенный. Возомнил черт знает что о себе и думаешь, что найдется какая-нибудь дурочка, которая тебя утешит и пожалеет. А за что тебя жалеть? Кто ты такой, чтобы тебя жалеть? Ты никто!

— Ты права, — я сник. — Ты совершенно права.

А Люська была в ударе. Она расхаживала по комнате взад и вперед и, размахивая руками и поправляя все время падавшие на лицо волосы, продолжала отчитывать меня.

— Нет, вы только посмотрите на него. Корчит из себя недотрогу, сироту казанскую. А сам неизвестно чем занимался раньше. Откуда мне знать, что у тебя на уме? Может ты в бегах? Может у тебя с милицией проблемы?

— Да что ты обо мне знаешь? — тяжело выдохнул я.

— Ничего, — Люська перестала носиться по комнате и присела рядом со мной. — Я о тебе совершенно ничего не знаю. Ты ведь мне ничего о себе не рассказывал.

— Да рассказывать особо и нечего, — отмахнулся я.

— Ой ли, — Люся недоверчиво посмотрела на меня. — Сдается, Боренька, что ты что-то скрываешь.

— Возможно, — я попытался изобразить на лице улыбку, но она получилась натянутая, неестественная. — Но это касается только меня.

— Как хочешь, — Люся вскочила с места. — Не хочешь говорить, не надо. Это твои трудности. Но на меня больше не рассчитывай.

Люська выскочила в коридор, со всей силы хлопнув дверью.

Мы какое-то время не виделись. Я хотел зайти к ней на работу, чтобы извиниться, но презрительный взгляд Ларисы Васильевны всякий раз останавливал меня. И я продолжал мучаться своими сомнениями. С одной стороны мне хотелось выложить Люсе все, как есть. Рассказать всю правду о себе. А с другой стороны, какое ей до этого было дело? Ей бы в своей жизни разобраться, а не то что в чужой. По началу мне казалось, что у них с Василием довольно серьезные отношения, но позже я понял, что они общаются между собой только по одной причине — чтобы хоть как-то скрасить свое прозябание в этом автопарке. У них было немало общего, но еще больше было различий. Василий — балагур и душа любой кампании, Люся — рассудительная, знающая себе цену. И если Люсю сдерживало просто нежелание искать новое место, то понять Василия я не мог. С его руками, с его способностями и знакомствами во всех приличных местах, что его держало здесь, я понять не мог. Но так или иначе эта парочка оставалась для меня сейчас самыми близкими мне людьми. И ссориться с ними я не хотел. С Василием это у меня и не вышло бы. А вот к Люсе мне следовало пойти с мировой. Ждать долго мне не пришлось. Пока я собирался пойти покаяться, Люся заявилась ко мне сама. С тортом в красивой, разрисованной розами коробке.

— Это тебе, к чаю, — растерянно проговорила она, ставя торт на стол и присаживаясь на стул.

— Спасибо, — промямлил я в ответ. — У меня и чая то нет.

— А нож хотя бы есть? — Люська немного нервничала.

— Нож есть, — я бросился к шкафу.

— И ложки захвати, — скомандовала Люся. — Не будем же мы есть торт руками.

Ложки у меня были только столовые. Разрезав торт на части, мы принялись за торт. Он был приторно сладким, но довольно свежим. Люся выбирала бисквит, сковыривая ложкой цветочки из крема. Я же, не разбираясь, молотил все подряд. Когда с тортом было покончено, мы закурили. Я свою вонючую «Астру», Люся — какие-то дамские сигареты с ароматом ментола.

— Слушай, Люсь, — я понимал, что просить прощения бессмысленно.

Люся итак давно меня простила, иначе она бы не пришла сегодня с тортом.

— А ты откуда Наташу Столярову знаешь?

— Да так, — Люся задумчиво пускала ароматные клубы сизого дыма. — Учились вместе в школе. Даже дружили. Потом разбежались в разные стороны. Так обычно бывает.

— Бывает, — согласился я.

— А тут недавно встретились, — продолжала Люся. — Школу вспомнили. Перекинулись пару слов. Я ей про себя рассказала, она мне про себя. А ты ее откуда знаешь?

— Да я и не знаю.

— Брось, Боря, — Люся укоризненно взглянула на меня. — Не знал бы, не спрашивал?

— А если и знаю, тебе то что?

— Ничего, — Люся погасила сигарету о коробку из-под торта. — Просто ты слишком часто ею интересуешься. Это не мое дело, но мне кажется, у тебя с ней были отношения посерьезнее обычного знакомства.

— Возможно, — протянул я, стараясь не смотреть Люсе в глаза.

— Опять? — Люся постучала по столу, словно строгая учительница. — Ох, Сазонов, как же ты мне надоел со своими тайнами. И хочешь что-то рассказать, да не можешь.

— Не могу, — согласился я. — Пока не могу.

— Ну это твое дело, — Люся снова закурила. — А если хочешь, я тебя могу с ней свести.

— Не надо, — опешил я, услышав Люськино предложение. — Я сам. Потом.

— Как хочешь, — Люся погасила недокуренную сигарету и направилась к выходу. — Да, чуть не забыла. С завтрашнего дня тебя зачислили на курсы водителей. Не век же тебе в механиках ходить.

— Спасибо, — как-то неуверенно пробормотал я.

— Это не мне, это Тюлькину спасибо скажи, — Люська тряхнула своей каштановой шевелюрой. — Смотрю я на тебя, и понять не могу, вроде бы ты ничего из себя не представляешь, а все люди ради тебя готовы на любую глупость пойти.

И, повернувшись на каблуке, Люська вышла из комнаты.

***

Прошло пару дней. Как-то я возился с мотором от Тюлькинской волги. Василий с Евсеичем, сидя на сложенных в углу покрышках, участливо наблюдали за мной, все время перешептываясь и давая мне ценные на их взгляд указания. В конце концов, мне их руководство надоело и, отшвырнув ногой замасленную тряпку, я выпали:

— Чем командовать, лучше бы помогли!

— Помочь? — Евсеич переглянулся с Василием. — Можно и помочь.

Евсеич соскочил на землю, Василий нехотя сполз за ним.

— Ну, что тут у тебя? — Василий отстранил меня в сторону.

— Поглядим-посмотрим, — Евсеич склонился над мотором.

— А вам разве деньги не нужны? — в дверях гаража показалась Люська.

— Какие деньги? — не понял Василий.

— Зарплата, — пояснила Люся. — Там зарплату привезли. Идите скорее, пока очереди нет.

Забыв про мотор, мы рванули к кассе, у которой уже толпилось человек пять. Я стал в очередь, Василий непонимающе посмотрел на меня:

— Ты что стоять будешь?

— Так очередь небольшая.

— Вот еще! — Васька протиснулся к самому окошку кассы.

Мужики загудели.

— Да тихо вы! — прикрикнул на них Василий. — Вы до конца рабочего дня стоять можете, а у нас Тюлькинский заказ срочный. Борис, иди сюда!

Перед таким аргументом мужики спасовали. Евсеич толкнул меня в бок:

— Ну, чего ждешь? Пошли.

Мы подошли к окошку. Кассирша протягивала ведомость с птичками напротив фамилии. Васька уже пересчитывал свои деньги. Евсеич долго выводил свою подпись. Следующим был я.

— Паспорт есть? — проговорила кассирша, бросив мимолетный взгляд на меня.

— Зачем? — не понял я.

— А я почем знаю, кто ты такой!

— Сазонов это, — Васька засунул свою физиономию в окошко.

— А я почем знаю, — противилась кассирша. — Паспорт давай!

— Петровна, я у него вместо паспорта, — пошутил Василий.

— Вечно ты со своими шутками, — пробурчала кассирша, но деньги мне все-таки дала.

Я, не пересчитывая, сунул их в карман.

— Напрасно, — Василий заметил мою беспечность. — Деньги счет любят. А Петровна обманет, дорого не возьмет.

— Это кто это там обманет? — послышался недовольный возглас кассирши, выдававшей деньги очередному клиенту.

— Да так, тебе послышалось, — отрезал Василий.

— Я тебя следующий раз без очереди обслуживать не буду, — ничего не нашла другого ответить Петровна на Васькины реплики. — Будешь стоять в очереди, как все.

— Да куда ты денешься? — улыбнулся Василий, отходя от кассы.

Евсеич уже в сторонке рассовывал деньги по карманам.

— Что? — усмехнулся Василий. — От суженой заначку прячешь?

— От нее спрячешь! — отмахнулся старик. — Куда ни спрячу, везде отыщет.

— А мне вот прятать не от кого, — похвастался Василий. — Все, что ни получу, все мое.

— Хорошо тебе, — тоскливо вздохнул Евсеич.

Следуя Васькиному совету, я неторопливо пересчитал полученные деньги. Вышло на рубль больше положенного. Я пересчитал еще раз, думая, что ошибся. Но денег снова оказалось на рубль больше.

— Надо вернуть, — я направился к кассе.

— Ты что? — недоуменно воскликнул Василий. — Тебе лишнюю копейку дали, а ты…

— Так ведь кому-то может не хватить.

— Брось, — Василий увлек меня подальше от кассы. — Чтобы у Петровны да не хватило! У нее еще и лишнее останется.

— Да неудобно как-то, — упрямился я.

— Если тебе не надо, — вставил свое слово Евсеич. — Мне отдай. Или пойдем по пивку тяпнем. Или по маленькой.

— И то дело, — подхватил Василий старика.

— Вы как хотите себе, а я с вами не пойду, — мне была не по душе их затея. — Мне нужно в одно место сходить.

— Опять ты от коллектива отрываешься, — заметил Василий.

— Да мне и Танькиного дня рождения хватило, — оправдываясь, выдохнул я. — До сих пол не помню, что было.

— И хорошо, что не помнишь, — улыбнулся Василий. — Совесть меньше мучить будет. Пойдем, хотя бы по пивку с первой зарплаты.

— В другой раз, — я протянул Василию несколько бумажек. — Вот, возьми.. Остальное я потом отдам.

— Ты что, обалдел? — Василий грозно посмотрел на меня. — Убери свои деньги.

— Я ведь тебе должен, — недоумевал я.

— Ну и что с того? — Василий был настроен категорически. — Отдашь потом, когда станешь миллионером.

— Миллионером я никогда не стану, — я пытался всучить Василию деньги, но тот всячески сопротивлялся.

— Убери, я сказал, — недовольно ворчал он. — Или я с тобой разговаривать не стану.

— Хорошо, — я понял, что спорить с Василием бесполезно. — Отдам в следующий раз сразу все.

Я не скажу, что был разочарован тем, что Васька не взял деньги. Напротив, его отказ был мне на руку. Я мог вернуть часть долга Соломону. Да и с зарплатой в кармане, пусть и небольшой, я, наконец, почувствовал себя независимым. Мне не придется больше ожидать подношений от того же Василия, от Люси, да и от кого бы то ни было. Я мог сам теперь покупать себе продукты, одежду. При экономичном ведении моего незначительного хозяйства и при моих небольших запросах, у меня оставались бы какие-то копейки и на другие приобретения, которые мне были необходимы не меньше, чем еда или одежда.

— Ну что? Пойдем по домам? — Василий окинул взором очередь в кассу.

— Как по домам? — не понял я. — Рабочий день еще не кончился.

— Боренька, — Васька похлопал меня по плечу. — С получением зарплаты рабочий день заканчивается. Начальства давно уже нет, так что и нам не резон тут торчать.

Я оглянулся, чтобы спросить совета у Евсеича, но того уже и след простыл. Мне ничего не оставалось делать, как послушаться Василия. У проходной мы распрощались. Он отправился на свою дачу. Я, тщательно взвесив все за и против, направился в ближайший хозяйственный магазин покупать дверной замок. Во время моего первого появления в этом городе и безрезультатной попытки поговорить с женой, я обещал своей старенькой слепой учительнице починить ей замок. Было бы бессовестно с моей стороны не сдержать данного слова. Я долго стоял у застекленной витрины, рассматривая всевозможные замки — врезные и накладные, дешевые и дорогие, совсем простенькие и навороченные кодовые.

— Вам чего? — перегнулась через прилавок продавщица, видя мое замешательство.

— Мне нужен замок.

— Вам какой?

— А какой лучше?

— Я что знаю? — продавщица недоуменно посмотрела на меня.

— Тогда мне вот этот, — я ткнул пальцем в обычный врезной замок.

Остальные мне отчего-то не внушали доверия, да и цена их слегка кусалась.

— Платите в кассу.

Я пошел расплачиваться. Вернувшись к прилавку и протянув чек, я хотел спросить еще о чем-то, но продавщица, бросив на прилавок замок, сбила меня с мысли.

— Спасибо, — пробурчал я и, взяв замок, вышел из магазина.

Через час я уже стучал в дверь Анны Петровны. Звонок у нее тоже был неисправен.

— Надо будет ей и звонок починить, — думал я, прислушиваясь к шорохам за дверью.

Открывать мне не торопились.

— Неужели ее нет дома? — я постучал еще раз, но никто не ответил.

Я легонько толкнул дверь. Она бесшумно отворилась.

— Анна Петровна, вы дома? — я заглянул в квартиру. В ней царил беспорядок.

Было видно, что здесь уже давно не прибирались. Повсюду стояли грязные банки, в углу были свалены старые газеты. На мебели лежал толстый слой пыли.

— Анна Петровна, у вас дверь была открыта, — я прошел в комнату, в углу которой гремел старенький черно-белый телевизор.

На кровати, укрытая двумя одеялами, лежала старенькая учительница. Она спала. Я подошел к телевизору, повернул ручку. Телевизор заурчал и умолк.

— Кто здесь? — встрепенулась старушка, растерянно оглядываясь по сторонам.

— Это я, Анна Петровна, не пугайтесь, — я подошел к ней, присел рядом на кровать и взял ее за руку.

— А я тут задремала немножко, — учительница стала приглаживать рукой растрепавшиеся волосы. — Смотрела телевизор и уснула.

— Вы болеете? — я посмотрел на тумбочку, уставленную различными пузырьками и склянками.

— Да так, немножко, — Анна Петровна закашлялась.

— Может вам принести воды? — я вскочил с постели, ища глазами чашку.

— Нет не надо, — Анна Петровна ловила рукой воздух. — Там, на тумбочке таблетки.

— Какие таблетки? — я начал перебирать упаковки. — Их тут много.

— Продолговатые такие.

— А как называются? — я никак не мог найти нужную упаковку.

— Я даже и не знаю, — Анна Петровна заходилась от кашля. — Они как фасолинки.

Я снова стал рыться в куче таблеток. Бедная учительница. Практически ничего не видя, она определяла лекарства по их форме.

— Эти? — я протянул пару таблеток, по форме действительно напоминавших небольшие фасолинки. Анна Петровна пощупала рукой таблетки.

— Эти, — она проглотила таблетку, кашель немного стих.

— А вы врача вызывали? — я снова присел к ней на краешек постели.

— Да. Вчера приходил.

— Ну и что сказал?

— А что он может сказать? — удивленно переспросила Анна Петровна. — Возраст, говорит.

— А лекарства? Он выписал вам какие-нибудь лекарства.

— Да они мне уже не помогают, — Анна Петровна снова зашлась кашлем.

Я подал ей еще таблетку и побежал за водой на кухню. На кухне царил хаос. Грязная посуда, давно не мытая раковина и почерневшая плита. Я кое-как отыскал более-менее приличную чашку, сполоснул ее несколько раз под краном и, наполнив водой, понес учительнице. Вторая таблетка не дала никакого эффекта. Старушка надрывалась от не перестающего кашля. она согнулась, приложив ко рту давно не стираный носовой платок. Я подал ей чашку. Анна Петровна попыталась взять ее из моих рук, но не удержала и расплескала воду на одеяло. Я, схватив какую-то тряпку, стал затирать воду, пока она не успела впитаться.

— Вам нужно вызвать врача! — я положил тряпку на тумбочку.

— Да он мне не поможет, — отмахнулась старушка. — Что зря людей гонять.

— Все равно, — настаивал я. — Я вызову врача. Может он сделает какой укол? Или вас положат в больницу.

— Только не в больницу! — сквозь кашель воскликнула учительница. — Я не хочу в больницу!

— Хорошо, — я стал успокаивать старушку. — Я сам буду за вами приглядывать.

— От меня столько хлопот, — кашель немного успокоился. — У тебя и своих проблем хватает.

— Это не важно, — я стал оглядываться по сторонам. — Где у вас телефон.

— Телефон? — как-то рассеянно переспросила учительница. — У меня нет телефона.

— Тогда полежите минуточку, я сбегаю, вызову врача.

— А может не нужно? — умоляюще произнесла Анна Петровна и снова зашлась кашлем.

— Нужно, — твердо сказал я и выскочил из квартиры.

Искать ближайшую телефонную будку я не стал. Взбежав по лестнице я остановился перед злополучной дверью и нажал кнопку звонка. Дверь открылась. На пороге стояла Наташа.

— Это опять вы? — гневно спросила она, едва приоткрыв дверь.

— Простите, — едва сдерживая волнение, проговорил я. — Можно от вас позвонить?

— С какой стати? — Наташа негодовала. — Или вы оставите меня в покое, или я вызову милицию.

— Да хватит вам! — выкрикнул я и, испугавшись своего возгласа, тихо произнес. — Анне Петровне плохо.

— А что с ней? — Наташа распахнула передо мною дверь.

— Я не знаю, — бормотал я, набирая номер скорой помощи. — Задыхается от кашля, а таблетки не помогают. Да что они там, уснули?

Я нажал на рычаг и стал снова набирать номер.

— Алло? Скорая? Здесь человеку плохо. Что? Сколько лет? Да почем я знаю! Что? Дура!

Я бросил трубку.

— Что такое? — Наташа участливо стояла рядом.

— Спрашивают возраст, год рождения. А я откуда знаю.

— Дайте я попробую, — Наташа отстранила меня от телефона, набрала номер.

Говорила она тихо, спокойно. Я же весь дрожал то ли от волнения за жизнь старенькой учительницы, то ли от непредвиденной встречи с женой.

— Что они сказали? — спросил я, когда Наташа положила трубку.

— Сказали, что выезжают.

— Спасибо вам, — я направился к двери.

Наташа последовала за мной.

— А можно мне с вами?

— Конечно.

Я вышел на площадку, Наташа, сунув ключи в карман халата, вышла за мной следом и захлопнула дверь. Перескакивая через ступеньку, я мигом очутился в квартире учительницы.

— Кто там? — послышался ее слабый голос, едва мы переступили порог.

— Это опять я, Анна Петровна. Врачи уже едут.

— Ах, не стоило беспокоиться, Алеша, — засуетилась старушка. — Мне уже лучше.

— Ничего, это их работа, — я присел на край кровати и снова взял слепую учительницу за руку.

— А ты не один? — старушка завертела головой, словно пытаясь кого-то разглядеть.

— Это соседка, — произнес я, кивком головы приглашая Наташу подойти поближе.

— Здравствуйте, — Наташа робко подошла к постели.

— Ой, — засуетилась старушка. — Ты привел гостей, а у меня не прибрано!

— Ничего, Анна Петровна, — утешил я старушку. — У вас итак чисто.

— Чисто, — учительница попыталась улыбнуться, но ее снова стал душить кашель.

— Где же эта скорая? — я нетерпеливо посматривал в окно.

— Обещали скоро приехать, — словно оправдываясь, проговорила Наташа.

В дверь постучали, Наташа бросилась открывать.

— А вот и врачи, — успокаивал я заходившуюся от кашля учительницу. — Сейчас они вам помогут.

— Ну, где больная? — в комнату ввалился дюжий врач в черных солнечных очках с чемоданчиком в руках.

Брезгливо осмотрел комнату и остановился возле постели. Я встал, уступая ему место. Он бросил свой чемоданчик на постель, раскрыл его и задумался. Анна Петровна задыхалась. Она уже не кашляла, а хрипела.

— Ну чего вы ждете? — негодующе закричал я. — Вы же видите, что ей плохо.

— Что вы на меня кричите? — врач приподнял свои черные очки и бросил на меня недоуменный взгляд.

— А чего вы ждете? Сделайте ей укол какой-нибудь. Разве не видите, что она задыхается?

— Я бы попросил вас мне не указывать, — надменно произнес врач, доставая шприц и ампулы. — И если можно, оставьте меня наедине с больной.

— Я никуда не пойду!

— Женщина, — врач обратился к Наташе. — Уведите куда-нибудь вашего мужа.

— Хорошо, хорошо, — Наташа умоляюще посмотрела на меня. — Вы бы не могли выйти на пару минут на кухню?

— С какой стати? — пыхтел я.

— Мы здесь все равно ничем не поможем.

— Ладно, — пробурчал я и отправился на кухню.

Выходя из комнаты, я бросил взгляд на постель. Анна Петровна, закинув голову, тихо вздрагивала. Рука ее скользила по серой простыне в поисках опоры. Врач наполнил шприц и всадил его содержимое во вздувшуюся вену учительницы.

На кухне, ожидая, когда нас позовут обратно, не спрашивая разрешения, я закурил. Нервно пускал дым через нос и мял в пальцах сигарету.

— У вас не будет закурить?

— Что? — я обернулся и недоуменно посмотрел на Наташу.

С каких это пор она начала курить?

— Я вообще то не курю, — проговорила она, стыдливо опустив глаза в пол. — Но нервы ни к черту.

— У меня «Астра», — я протянул раскрытую пачку.

— Мне все равно, — Наташа взяла сигарету, дрожащими руками закурила. Сделав затяжку, закашлялась.

— И как в только курите такую гадость? — она глазами стала искать, куда бы выбросить сигарету.

Я протянул ей пустую консервную банку. Наташа загасила сигарету о край банки, при этом обжегши себе палец. Я поставил банку на стол.

— Скажите, а кем вы ей приходитесь? — Наташа кивнула в сторону соседней комнаты.

— Я? Да никем. Просто знакомый.

— А мне показалось, что вы ей родственник.

— Увы, — задумчиво протянул я, выпуская клубы сизого дыма.

— А почему Анна Петровна вас назвала Алешей? — в голосе Наташи чувствовалась неуверенность и робость. — Ведь вас, кажется, зовут Борисом?

— У стариков свои странности, — мне не хотелось сейчас беседовать с Наташей на эту тему, и я искал повода, чтобы перевести разговор на другую тему.

Повод пришел сам. В лице грузного нагловатого врача. Он появился, словно тень в дверях кухни, достал пачку сигарет, закурил.

— Как она? — Наташа бросилась навстречу врачу.

— Поздно, — врач сделал пару затяжек и бросил сигарету в раковину с грязной посудой. — Слишком поздно.

Я бросился в соседнюю комнату, по дороге сбив с ног врача. Учительница все также лежала на постели, вытянув опухшие руки вдоль. Глаза ее были закрыты. Казалось, что она просто уснула. Я подскочил к постели, схватил учительницу за руку.

— Анна Петровна? Вы спите?

Ответа не было. Рука старушки, выскользнув из моей ладони, безжизненно упала на кровать. Опустившись на колени и уткнувшись головой в край кровати, я зарыдал. Что-то жесткое давило мне в бок. Это был дверной замок.

***

Похоронами Анны Петровны занимался Васька. Он сумел выбить у Тюлькина машину и пару человек в помощь, чтобы помогли вынести гроб. Наташа прошла по соседям, собрав кое-какую копейку, чтобы купить гроб, заплатить рабочим и устроить маломальские поминки. Но этих денег было явно недостаточно. Васькины, мои и Люськины сбережения тоже мало помогли. И я решил отправиться в школу, где всю жизнь преданно отработала старенькая учительница, чтобы попросить помощи.

Принял меня нынешний директор Петр Петрович Соловьев, как было написано на латунной табличке на двери. Лысоватый тип с тоненькой полоской усов под курносым носом. Слушая меня, он постоянно вертел в руках чернильную ручку. Я говорил скомкано, порою непонятно. Мне никогда в жизни не приходилось заниматься похоронами и тем более выпрашивать на них деньги. Когда я закончил, директор положил ручку и тяжело вздохнул.

— Я вас прекрасно понимаю. Мне, к сожаленью, не довелось работать с Анной Петровной, но я много о ней наслышан. Я переговорю с коллегами, может они и смогут вам чем-нибудь помочь. Но я не гарантирую. Конец учебного года. Половина уже в отпусках. Все что я могу вам обещать, это венок от школы и, — директор извлек из нагрудного кармана пиджака пухлое портмоне и протянул мне трешку. — Это от меня. Возьмите. Больше, к сожаленью, дать не могу.

— Спасибо, не нужно, — я встал из-за стола и медленно вышел из кабинета.

— Жмот, — пробормотал я, закрывая за собою дверь. — Человек всю жизнь потратил на эту школу, и ничего кроме венка не заслужил.

— Я слышала, Анна Петровна умерла? — косо поглядывая на дверь директора, подскочила ко мне молоденькая секретарша.

— А вам то что?

— Вот, возьмите, — девчушка протянула мне конверт. — Это от учителей. Здесь не ахти какая сумма, но все же…

— Спасибо, — я принял конверт из рук девушки. — От Анны Петровны спасибо.

Я вышел из здания школы на улицу. Яркий солнечный свет слепил глаза. Дорогая Анна Петровна, вы, хоть и грешно об этом думать, очень удачно выбрали день для своих похорон. Солнечный, теплый, чистый как ваша душа. Наверное, так и должно было быть. Когда умирает хороший человек погода должна быть тоже хорошей, чтобы оставшиеся на этой земле могли спокойно проводить его в последний путь. Интересно, а какая погода будет, когда умру я? Наверно сырой, пасмурный осенний день. Хотя мне это будет уже все равно.

***

На кладбище было совсем немного народу. Пара старушек из подъезда, две женщины из школы с венком, да нас четверо. Вот и все, кто провожал Анну Петровну в последний путь. Не было речей, не было слез. Молча постояли над гробом, подождали, пока его закопают, подправили осыпающуюся могилку, расставили венки. Вот и вся церемония. Грусти не было, было лишь какое-то ощущение пустоты, непонятливости. Вот так и нас когда-нибудь зароют в землю, скажут два-три слова, а назавтра забудут о нашем существовании. И для чего только человек появляется на свет? Чтобы отмучиться всю жизнь и кануть в забвение? Да, смерть не разбирает кто ты такой — простой человек или государственный деятель, никому не известный или кумир многих поколений. У всех один конец — четыре доски по сторонам и два метра земли над головой.

— И что за дурацкие мысли лезут мне в голову? — я встрепенулся. — Мы ведь пока еще живы. И должны наслаждаться жизнью, неважно какая она — хорошая или плохая.

Я еще раз взглянул на могилку с деревянным крестом и подошел к остальным, которые уже поминали старую учительницу. Пить мне не хотелось, только из приличия я пригубил рюмку водки и закусил бутербродом с колбасой. Старушки, уже успевшие помянуть не один раз, не переставали жевать и обсуждать похороны.

Женщины из школы поминать не стали. Долго искали глазами кому высказать соболезнование, наконец, остановились на Наташе. Наташа потерянно слушала их вздохи и кивала головой. Женщины ушли. Мы стали тоже собираться.

— А дома поминать будете? — одна из бабулек подошла ко мне.

— Дома? — недоуменно переспросил я. — Нет, дома не будем.

— Не по-людски это как-то, — воскликнула старушка и кинулась собирать в платок остатки трапезы.

Ее подруга охотно бросилась ей помогать.

Василий хотел на них прикрикнуть, но Люся остановила его.

— Не надо. Это ведь кладбище. Дай бог, чтобы на их похоронах не было таких, как они.

Мы оставили поминальный стол на растерзание бабкам и, расплатившись с мужиками, помогавшими выносить и закапывать гроб, зашагали прочь с кладбища.

На выходе мы разошлись в разные стороны. Василий отправился проводить Люсю, я в свою очередь решил проводить Наташу.

— Вас проводить?

— Да, нет, — Наташа отрицательно покачала головой. — Я сама доберусь. Тут недалеко. Да у вас, наверное, есть свои дела?

— Да нет у меня никаких дел, — я навязывался в провожатые.

— Все равно не стоит, — Наташа рисовала носком туфли узоры на песке. — Я бы хотела побыть одна.

— Как хотите, — вздохнул я.

— До свидания, — Наташа медленно зашагала по узкой улочке.

Пройдя пару шагов, она остановилась и повернулась ко мне:

— Извините меня.

— За что? — не понял я.

— За то, что я чуть не сдала вас в милицию.

— Я сам виноват. Вломился в чужую квартиру, нес черт знает что. Простите. Больше такого не повторится.

Наташа замолчала. Она хотела еще о чем-то спросить, но не решалась. Я тоже не решался снова завести с ней разговор, который рано или поздно должен был состояться. Но здесь, у кладбища это было бы неуместно. Мы еще раз попрощались и разошлись в разные стороны. Наташа медленным шагом пошла к себе домой. Я отправился в свое общежитие снова прозябать в одиночестве, и ждать от судьбы случая или провидения, который вернул бы все на круги своя.

***

Смерть Анны Петровны выбила меня из колеи, лишила всех моих замыслов. У меня оставались какие-то копейки, но их мне едва хватило дотянуть до следующей зарплаты. Возвращение долгов снова пришлось отложить. И снова пришлось пользоваться Васькиной добротой и Люськиными подношениями. Все это я старательно заносил в свой блокнотик, снова и снова пересчитывая и передумывая когда, сколько и кому я смогу отдать. И так бы продолжалось бы долго, пока Василий случайно не нашел мои записи. Я был в детском саду, когда он ни с того, ни с сего задумал устроить уборку. Меняя постельное белье, он и напоролся на исписанный цифрами блокнот.

— Что это? — недовольно покосился он на меня, едва я перешагнул порог комнаты.

— Что это? — не понял я.

— Вот это, — Василий кинул грозный взгляд на лежавший на столе блокнот.

— Блокнот, — равнодушно произнес я, пытаясь взять со стола блокнот, но Василий успел накрыть его своей широкой ладонью.

— А в блокноте?

— Ничего.

— Брось дурачка валять! — Василий побагровел. — Подсчетами занимаешься? Кому сколько должен?

— А тебе то что? — отрезал я, пытаясь вырвать у Василия из рук злополучный блокнот. — Это мое дело.

— Шиш тебе! — Василий оттолкнул меня.

Я, не удержавшись на ногах, плюхнулся на кровать и больно ударился головой о стену.

— Ты что делаешь? — я подскочил к Ваське, пытаясь вырвать свои записи, но было уже поздно.

Васька уже разбрасывал по комнате разорванные в клочья листки. — Ты не имеешь права!

Мне хотелось ударить Ваську, но он держал меня на расстоянии вытянутой руки. Другой же рукой продолжал расшвыривать бумажные обрывки.

— Не имею права? — Василий зловредно улыбался. — Можешь кипятиться, сколько хочешь, у тебя все равно ничего не выйдет.

Я размахнулся, чтобы влепить Ваське оплеуху, но промазал. Васька усмехнулся.

— Куда ты против меня?

Я попытался ударить его еще раз, но Васька, схватив меня в охапку, бросил на кровать и навалился сверху всей своей тушей.

— Послушай меня хорошенько, — пыхтел он мне на ухо. — Кому ты там еще должен, это не мое дело. Но ни мне, ни Люське ты не должен ни копейки. А если еще раз об этом заикнешься, я тебе сам рожу разукрашу. Понял?

— Отпусти, — я пытался высвободиться, но все мои усилия были напрасными.

Васька крепко прижал меня к стене.

— Отпусти, — мне стало не хватать воздуха.

— Ты мне ничего не должен, — сопел Васька. — Понял?

— Понял, — процедил я сквозь зубы.

— То-то же, — Васька сполз с меня.

Я смог свободно вздохнуть, но от злости и разочарования, что я ничего не мог сделать меня все еще колотило. Васька, опустившись на стул, продолжал пыхтеть:

— И надо же было такое придумать! Счетовод сраный.

— Все равно это тебя не касается, — проговорил я из своего угла.

— Поогрызайся мне! — Васька потирал ушибленный локоть. — Есть будешь?

— Не буду! — пробурчал я и, уткнувшись в подушку, отвернулся к стене. — Ешь сам!

— Не хочешь, не надо, — Василий встал, схватил со стула тряпку и отправился на кухню.

Спустя пару минут он вернулся со сковородкой в руках. По всей комнате разнесся аромат жареной картошки. От этого запаха у меня заурчало в животе, но гордость не позволила мне подсесть за стол. Я так и остался лежать, уткнувшись в голую стену и глотая обиды. Васька же, как нарочно, ел долго, постоянно нахваливая свое угощение. Но вот и он умолк. Закончив есть, он прикрыл сковородку крышкой и подсел ко мне:

— Ну, хватит дуться.

— Отвали, — не оборачиваясь, пробурчал я.

— Как хочешь, — Василий тяжело вздохнул и встал с кровати. — Психи закончатся, еда на столе. А мне пора на дачу.

Василий ушел, тихо прикрыв за собой дверь.

— И чего он со мной нянчится? — думал я, тупо уставившись на стенку. — Другой на его месте давно бы плюнул и послал ко всем чертям. К чему все эти бесполезные для него хлопоты? Ради чего он опекает меня, словно старший брат? Какая ему от этого польза? Ну ведь не может обычный человек просто так, не думая ни о какой корысти, заботиться о другом человеке? Отдавать последнее и не требовать ничего в возврат. Хотя… Может быть такие люди и существуют? Просто раньше мне они просто не встречались. Я же не могу отрицать что и баба Груня, и Соломон, и Люська с Василием просто по доброте души приютили, обогрели неизвестно откуда свалившегося на них человека. А может это судьба мне в очередной раз проверяет меня? Проверяет на отзывчивость, на чистоту души, на добропорядочность и добросердечность. Я пытаюсь отдать денежные долги, а им, возможно, нужно совсем другое. Им нужно мое участие, моя чуткость, мое внимание. А я не могу им отплатить ни тем, ни другим.

Я слез с кровати, подошел к окну и закурил. От сковородки тянулся тонкий аромат картошки. Я выбросил недокуренную сигарету в форточку и сел за стол. Сковорода была практически полной. Василий только поковырялся с одной стороны, оставив все мне. Отломав от булки кусок хлеба, я с удовольствием навалился на картошку. Я ел и снова и снова возвращался к своим долгам.

— Деньги они не примут. Василий снова обидится и разругается в конец. А было бы сейчас нелепостью потерять единственного друга. Люська тоже не возьмет свои деньги, а отблагодарить ее я ничем не могу. Разве что купить подарок? Но на какие шиши? До зарплаты еще далеко, а в кармане остались жалкие гроши. Да и в первую очередь нужно вернуть деньги Соломону. Как он там? Я ведь у него уже давно не был. Решено. Как только получу зарплату, сразу пойду к старику, отдам деньги, заодно и проведаю.

***

Время пролетало быстро. Васька ушел в отпуск, я остался на пару с Евсеичем копаться в моторах, карбюраторах и маслопроводах. Вернее копался один я, а Евсеич, постоянно давая дельные советы и дымя папироской, наблюдал за мной со стороны. После работы я забегал в детский сад, перебрасывался парой слов с Олькой. Воспитателя уже узнавали меня и завидев мой силуэт у ограждения, вызывали Ольку. Первое время они недоверчиво косились в мою сторону, но когда Олька объяснила им, что я ее дядя, успокоились и перестали обращать внимание на мои визиты. Наверняка, они втайне перешептывались между собой, выясняя, действительно ли я родственник или новый ухажер мама Оли Столяровой. Их удивляло то, что я общался с девочкой через ограду или на игровой площадке и никогда не водил ее домой. К тому же я всегда старался уйти раньше того времени, когда детей начинали разбирать по домам. В конце концов, им вскоре надоело обсуждать меня, и они продолжали заниматься своими делами.

Как-то раз, во время очередной встречи с Олькой мы невзначай завели разговор о Наташе.

— Послушай, — с серьезным видом Олька посмотрела на меня. — А хочешь, я познакомлю тебя со своей мамой?

— Зачем? — не понял я.

— Ты ведь такой хороший, такой добрый, — Олька льстиво ластилась ко мне. — Ты ей понравишься.

— А твой папа?

— Папы нет, — грустно вздохнула Олька. — А маме одной трудно. Ей ведь нужно и на работу ходить, и за мной ухаживать. А так она будет ходить на работу, а ты будешь со мной играть.

— Это ты сама придумала?

— Сама, — девчушка взглянула на меня довольная своей идеей. — Пойдем к нам жить.

— Об этом нужно спросить у твоей мамы, — я старался как можно понятливей отказаться от предложения. — Я думаю, она не захочет, чтобы я жил вместе с вами.

— Да что ты! — воскликнула Олька. — Ты совсем не знаешь мою маму! Она добрая, она сразу согласится.

— Понимаешь, Олька, — я посадил девчушку себе на колени. — Взрослые немного странные люди. Они очень тяжело сходятся друг с другом. А твоя мама, наверное, как и ты до сих пор скучает по твоему папе.

— Скучает, — согласилась Олька. — И я скучаю. Но папа больше не вернется. А нам нужно жить дальше. А я не хочу жить дальше без папы. Пусть ты будешь моим папой.

Я невольно улыбнулся. Взрослые рассуждения маленькой девочки развеселили меня. Если бы она только знала, кто держит ее на коленях. Но для этой непосредственной девчушки я был всего лишь дядей Борей из-за забора.

Я потрепал Ольку по взъерошенной голове и опустил на землю.

— Уже уходишь? — печально спросила она.

— Да, мне пора.

— Тогда до завтра?

— До завтра, — я направился к выходу.

Олька на одной ножке поскакала к копошившимся в песке детям.

Выйдя за ворота, я махнул рукой Ольке, кивнул воспитателям, которые в сотый раз обмывали мои косточки, и отправился в автошколу, в которую с легкой руки Люси меня пристроил Тюлькин. Оставалось пара занятий, экзамен и права водителя были бы у меня в кармане. А это предвещало переход из механиков, повышение зарплаты и еще кучу возможностей, о которых я даже и не догадывался. За экзамен я не волновался. Я ведь уже сдавал на права и у меня не вызывали сложности ни правила вождения, ни запутанные правила дорожного движения. Я торопился на занятия, как вдруг услышал позади себя оклик:

— Алеша!

Я остановился и замер.

— Алеша, — снова послышалось за моей спиной.

Я обернулся. Возле ворот детского сада стояла Наташа. Увидев мое изумленное лицо, она растерянно пробормотала:

— Извините. Мне показалось.

Показалось! Ах, если бы она знала, что творилось сейчас у меня внутри. Мне хотелось подбежать к ней, закричать:

— Да, это я! Я вернулся! Я жив!

Но я прекрасно понимал, что я для нее совершенно не тот, за кого она меня сейчас приняла. Для нее я — Борис Сазонов. Странный парень, работающий механиком в автопарке, любитель выпить и нести на пьяную голову безумный бред.

— Мама, — воле Наташи стояла Олька и теребила ее за край плаща. — А это дядя Боря.

— Дядя Боря? — рассеянно переспросила Наташа. — Разве вы знакомы.

— Знакомы, — Олька вывалила матери тайну, которую мы поклялись хранить от посторонних. — Он ко мне приходит, и мы с ним играем и разговариваем.

— И о чем вы разговариваете? — мать строго взглянула на дочь.

— Да так, — Олька поняла, что сболтнула лишнее. — Ни о чем.

— Вы уже и до моей дочери добрались? — ехидно усмехнувшись, произнесла Наташа. — Вам мало того, что вы донимаете меня? Вы теперь решили взяться за дочь?

— Я вам сейчас все объясню, — я пытался реабилитировать свое поведение.

— Не нужно ничего объяснять, — Наташа взяла за руку Ольку. — И, будьте добры, сделайте так, чтобы я вас больше не видела.

— Но дайте же мне сказать, — не думая о последствиях, я горел от желания высказать Наташе всю правду.

— Нам не о чем говорить. Прощайте, — и Наташа потащила Ольку прочь от детского сада.

Олька что-то верещала, все время оглядываясь на меня. А я? Вместо того чтобы побежать следом остался стоять на месте, как вкопанный. А что бы вы сделали на моем месте? Еще раз отброшенный, еще раз отторгнутый я развернулся и вместо того, чтобы пойти на занятия, отправился в общагу. Там, завалившись на кровать, я курил одну сигарету за другой, тупо уставившись в потолок.

Экзамены я сдал шутя. Увидев мои новенькие права, Тюлькин одобрительно похлопал меня по плечу и, словно оправдываясь, пробормотал:

— Это хорошо, но машину я тебе пока не обещаю. Сам понимаешь. Походишь пока в механиках, а там будет видно.

Пробормотал и побежал в контору. Я огорченно вздохнул. Получив права, я надеялся сразу пересесть на машину, но моя мечта рассыпалась в прах. Сколько мне еще придется возиться со ржавыми железками не знал никто. Даже сам Тюлькин. Он вообще был человек настроения. Сегодня мог отвалить тебе сумасшедшую премию, а завтра лишить и положенной. Придя на работу все первым делом осведомлялись, как настроение у начальника. И заслышав положительный ответ, со спокойной душой принимались за работу. Если же Тюлькин вставал с утра не с той ноги, все старались не попадаться ему на глаза и прятались в глубинах гаражей или просто старались скрыться с работы под любым предлогом.

День сегодня не заладился с утра. Мало того, что Тюлькин убил мою надежду сесть в ближайшее время за руль, так еще Васька пригнал откуда-то старую развалюху, которая когда-то называлась автомобилем, и заявил, что ее нужно отремонтировать сегодня к вечеру. А сегодня вечером я хотел зайти к Соломону, чтобы отдать ему долг. Но мне ничего не оставалось делать, как скрипя зубами, залезть под машину и провозиться там до самого темна. Васька тоже нервничал. У него тоже были планы на сегодняшний вечер. Он носился по двору, покрикивая на Евсеича за его нерасторопность и подзуживая меня за то, что я никак не мог поставить рессоры на место. В конце концов, и мне и ему эта возня надоела и, плюнув на машину, мы разбежались по своим делам.

Переодевшись и еще раз пересчитав деньги, я отправился к Соломону. Старика дома не оказалось. Напрасно я стоял под дверью, мне никто не открыл.

— Странно, — думал я. — Где же они могут быть в такой час? Даже если Соломон где-то бегает, Голда должна быть дома.

— Вы к Соломону пришли? — послышался позади меня старушечий голос.

— Да, а что? — я посмотрел на седую старушку, выносившую мусор.

— Так его нет дома, — пробормотала старушка, перекидывая ведро из одной руки в другую. — Он уже пару дней как в больнице. И Голда у него.

— А что с ним?

— Не знаю, — старушка вывернула содержимое из ведра в мусорный бак.

Я отошел от двери. Было уже поздно, но я все же решил заглянуть в больницу, которая находилась неподалеку.

В приемном отделении никого не было и я, на свой страх и риск, прошмыгнул в отделение. Засунул нос в первую попавшуюся дверь.

— Вы не подскажете, в какой палате лежит Соломон?

— Соломон? — переглянулись лежавшие в палате. — А как фамилия?

— Фамилию я не знаю, — я почувствовал себя неловко.

За столько времени знакомства с Соломоном я так и не узнал его фамилии. Я прикрыл дверь и стал по очереди заглядывать в палаты, надеясь хоть так отыскать старика. Возле одной из палат я натолкнулся на Голду. Она шла куда-то с тарелкой в руках.

— Что вы здесь делаете? — строго спросила она, едва мы пересеклись взглядами.

— Я пришел к Соломону.

— Вам незачем было это делать, — Голда пыталась говорить как можно строже, но внутреннее волнение придавало ее голосу сочувственный тон.

— Я хотел отдать ему деньги, — я полез в карман за сложенными пополам бумажками.

— Деньги? — Голда невольно усмехнулась. — Думаю, что ему они уже не понадобятся.

— Как? — воскликнул я. — Что с ним? Что-нибудь серьезное?

— Что-нибудь серьезное? — Голда опустила глаза. — Что может быть серьезнее возраста? Ладно, проходите. Только не надолго.

Она распахнула дверь палаты и отошла в сторону, давая мне пройти. Я прошел в полутемную палату, выкрашенную белой масляной краской. После того, как я пролежал больше чем полгода точно в такой же палате я стал ненавидеть белый цвет. Он внушал мне отвращение и страх. Соломон был в палате один. На соседней койке, по-видимому, ночевала Голда. Старик полусидел на постели и бессознательно смотрел в потолок. Когда я вошел, его погасший взгляд переключился на меня и мне показалось, что в глазах вспыхнули искорки. Старик оживился.

— Боренька, — Соломон пытался улыбнуться. — Как хорошо, что вы пришли. А я уже, грешным делом, на вас обиделся. Забыли старика. А мне тут и поговорить не с кем. Все лежу и лежу.

Соломон пытался шутить, но ему это плохо удавалось.

— Вот видите, Боренька, — старик окинул взглядом палату. — Как плохо быть старым. Старики никому не нужны. От них только хлопоты.

— Ну что вы! — я старался хоть как-то поддержать старика. — Вот увидите, вы поправитесь.

— Какое там! — отмахнулся старик. — Мне теперь одна дорога — в могилу.

— Рано вам еще думать о могиле.

— Может и рано, — Соломон грустно вздохнул. — Да разве смерть спросит? Она придет и все. Поминай, как звали. Ну хватит обо мне. Вы то как? Что у вас нового?

— Нового? — я пожал плечами. — Да все по-прежнему.

Я достал из кармана деньги.

— Вот, я принес вам деньги.

— Какие деньги? — воскликнул старик.

— Долг, — я вложил в сухонькую руку старика бумажки.

— Нет, нет, — завопил Соломон. — Уберите сейчас же! Или вы хотите меня обидеть?

— Но я ведь вам должен, — я тщетно пытался всучить Соломону долг.

— Забудьте, — Соломон противился. — Я же вам говорил, что это деньги из воздуха. Мне они не нужны. А вам, я думаю, пригодились.

— Пригодились, — согласился я. — Даже очень.

— Вот и хорошо. Деньги нужно пускать на благое дело. А мне они ни к чему! Уберите!

Я не стал спорить со стариком. Сделав вид, что прячу деньги в карман, я положил их под чашку на тумбочке. Но моя уловка не удалась.

— Молодой человек, — Соломон покачал головой. — Вы, наверное, хотите действительно меня обидеть?

— Обидеть, — я состроил наивное выражение. — Чем?

— Не притворяйтесь. Заберите ваши деньги.

— Но это ваши деньги, — продолжал настаивать я.

— Это ваши деньги, — Соломон пытался говорить твердо, но ослабший голос еле вылетал из его груди. — И больше не будем об этом.

В это время в палату вошла Голда.

— Вы еще здесь? — недоуменно спросила она, хотя прекрасно видела, что я никуда не уходил.

Не желая нарваться на неприятности, я повернулся к двери.

— Боренька, — в глазах старика блеснули слезы. — Разве вы еще не посидите у меня?

— Уже поздно, — Голда поставила вымытую тарелку на тумбочку и поправила отцу подушку.

— Уже поздно, — повторил я. — Но я приду. Обязательно приду.

— Приходите, Боренька, уважьте старика, — Соломон захныкал, словно маленький ребенок. — Я вас буду ждать.

— Я обязательно приду. Выздоравливайте, — я направился к выходу.

Голда последовала за мной. То ли для того, чтобы проводить, то ли для того, чтобы убедиться, что я ушел.

Она проводила меня до приемного покоя, который по-прежнему был пуст.

— До свидания, — сказал я ей и только взялся за ручку двери, как Голда остановила меня:

— Извините меня, Боря.

— За что? — не понял я.

— Я была к вам несправедлива.

— Это ваше право.

— И все же. Вы для отца стали другом, близким человеком. Он постоянно твердил о вас, спрашивал. Но я этого не понимала. Я думала, что вы просто человек с улицы. Но я ошиблась.

— Бывает, — я стоял, держась за дверную ручку.

— Я часто ошибалась. Ошиблась в отношении вас. Ошиблась, когда нам предложили уехать, а я осталась здесь. Я ведь не уехала только из-за отца. Хочу, говорит, умереть на родной земле. А где она эта земля? Странный старик. Хотя, кто сейчас не странный? Все мы немного странные.

Я слушал откровения Голды и удивлялся. Что это на нее нашло? Всегда строгая и надменная, она вдруг решила излить душу перед человеком, которого терпеть не могла. Хотя, что тут такого? Всем нам иногда нужно выплакаться. И неважно кто это будет — близкий друг или совершенно посторонний человек. Я слушал Голду и силился понять, что творится у нее на душе. Или это исповедь забитого жизнью человека или просто она хочет, чтобы ее пожалели? Я этого понять не мог. Закончив плакаться, Года снова взяла себя в руки.

— Вы меня, конечно, извините, — ее голос снова приобрел заносчивый тон. — Но я бы попросила вас больше не приходить сюда. И сегодня вы пришли напрасно.

— Я хотел вернуть Соломону долг, — промямлил я, потирая дверную ручку и стараясь не смотреть Голде в глаза.

— Долг? — удивленно переспросила она. — Какой долг?

— Соломон дал мне денег, — я выудил из кармана бумажки. — А обратно не взял. Может вы ему их отдадите?

— Что вы? — Голда смущенно покраснела. — Раз отец не взял с вас денег, значит, так и должно быть.

— Значит, так должно и быть, — произнес я и толкнул дверь.

— Постойте! — Голда окликнула меня. — Давайте деньги, я передам.

Она выхватила у меня из рук деньги и, сунув в карман, неторопливым шагом исчезла в длинном больничном коридоре.

***

Утром, придя на работу, я столкнулся у проходной с Евсеичем.

— Ну ты и спишь, парень, — выговаривал старик. — Васька уже давно весь в трудах.

— Где он?

— В гараже, — пробормотал Евсеич и выскочил за проходную.

Он уже успел принять на грудь, но, по-видимому, ему этого показалось мало, и он направился в ближайший магазин, чтобы добавить. Я поплелся к гаражам. Вчерашний визит к Соломону оставил на душе неприятный осадок. Делать ничего не хотелось, но нужно было закончить с машиной, которая должна была быть на ходу еще вчера.

Не успел я дойти до гаража, как навстречу мне выскочил Васька. Лицо его сияло, вихры на голове топорщились. Следом за ним семенил Тюлькин. Я хотел завернуть за угол, чтобы не встретиться с начальником, но было уже поздно. Тюлькин, заметив меня, приветственно замахал рукой.

— А, Сазонов! — с ехидной ухмылочкой проговорил он. — Вижу, что ты на работу не торопишься.

— Так еще рано, — начал оправдываться я.

— Для кого рано, а кому в самый раз, — Тюлькин удовлетворенно кивнул в сторону Василия. — Люди вон с самого утра уже работают.

— Не спится, вот и работают, — пробубнил я себе под нос.

Тюлькин услышал эту реплику, но ничего не сказал.

— Ладно, — пробормотал он, направляясь в сторону конторы. — За машину спасибо. Сегодня доработаете, а потом можете взять отгулы до вторника. Я разрешаю.

Сказал и побежал прочь от гаражей.

— Что он тут про отгулы плел? — я повернулся к Василию и закурил.

— За труды наши доблестные вознаграждение, — произнес Васька, самодовольно потирая руки. — Мог, конечно, и деньгами.

— Не рано ли он благодарит? — усмехнулся я, кивая в сторону стоявшей в гараже машины. — Мы же ее еще не доделали.

— Вы — нет, а мы — да, — Василий хитро подмигнул. — Да и делов то там было — поршни прочистить, да свечи поменять.

— Ты ради этого и приперся ни свет, ни заря?

— Не спалось, — отшутился Василий. — Да и Тюлькин бы разорался, если бы узнал, что машина не готова. Это ж не его машина, а какой-то шишки.

— И я опять перед тобой в долгу? — я отбросил окурок за угол гаража.

— Все мы перед кем-то в долгу, — Василий оттирал замасленные руки. — Ну, чем займешься в законные выходные?

— Не знаю, — я пожал плечами.

— А не махнуть ли нам на рыбалку?

— Ты же знаешь, что я не люблю ловить рыбу.

— Ну и что? — не унимался Василий. — Поедем ко мне на дачу. Отдохнешь, как следует. Не хочешь рыбу ловить, в лес сходишь за грибами.

— Да какие сейчас грибы? — я размышлял над Васькиным предложением.

Ехать с ним на дачу мне не хотелось, да и оставаться в городе у меня тоже не было желания. Прикинув, что и как, я согласился.

Не дождавшись конца рабочего дня, мы рванули на дачу. Перед дорогой Васька забежал в магазин, чтобы прикупить съестного на три дня. Варить себе есть мы все равно бы не стали, и Васька решил ограничиться колбасой и консервами. Не забыл он прихватить и пол-ящика пива.

— Водку ты не пьешь, — мотивировал он свою покупку. — А от пива, думаю, не откажешься.

Он загрузил весь скарб в газон, и мы поехали за город.

— А Тюлькин ничего не скажет, что мы газон взяли? — опасался я гнева со стороны начальника.

— Как будто он не знает! — усмехнулся Васька. — Ты думаешь я на общественном транспорте каждый день катаюсь? У нас почти все так делают.

— А Тюлькин?

— А ему что? Главное, чтоб с утра машина стояла в парке, целая и невредимая.

— А бензин?

— Боренька, до чего же ты наивен! — воскликнул Васька. — Покажи мне такого шофера, у которого не было бы левого бензина.

Я ничего не ответил. Уткнувшись в замызганное стекло, я смотрел, как за окном мелькали дома, магазины, ларьки. Вскоре они пропали, и мы выехали на поле, по которому вилась накатанная гравейка. Василий повернул, и машину стало трясти.

— Вот они прелести деревенской жизни, — ругался Василий, умело лавируя между выбоинами и лужами.

На другом конце поля раскинулась небольшая деревушка. Домов десять. Да и то окна половины из них были заколочены досками. Позади деревушки высился лесок, сквозь который просвечивала серебристая узенькая речка.

— Вот мы и приехали, — Василий остановил газон у самого крайнего дома, когда-то выкрашенного желтой краской, но со временем облупившейся и выгоревшей на солнце.

Крыша дома в некоторых местах поросла мхом. В небольшом, заросшем высокой травой огородике одиноко топорщились две яблони. Возле полуразвалившегося сарая грудой лежали не колотые дрова.

— Не дворец, конечно, но жить можно, — Василий подхватил пакеты и направился к дому.

Пошарив под крыльцом, извлек ключ и открыл дверь.

— Милости просим в наши хоромы.

Я прошел вслед за Василием в темный коридор. Василий толкнул ногой дверь, и мы очутились в небольшой комнате, перегороженной печкой на две части. В первой половине, которая служила кухней, стоял стол, старый буфет и пара разношерстных табуреток. На одной из табуреток стояло ведро с водой. Васька сгрузил продукты на стол и потащил меня на вторую половину, спрятанную за ситцевой линялой шторкой. В отличие от кухни, вторая часть дома была в идеальном состоянии. Потолок был оклеен пластиковыми плитками. Новые обои имели такой же рисунок, как и шторы на окнах. На полу лежал ковер, в углу стоял новенький цветной телевизор. Противоположный угол занимал угловой кожаный диван. Возле смежной с кухней стеной стояла секция, которые мне доводилось видеть только в иностранных каталогах.

Я не стал расспрашивать Василия, откуда он все это взял. Да меня это и мало интересовало. Видя мою озабоченность контрастом между внешним видом дома, кухней и комнатой, Василий сам выпалил мне все.

— Это все плата за прежние заслуги. Помогал как-то одной шишке перевозить мебель на новую квартиру, вот он по дешевке мне и скинул ненужное. А телевизор купил на свои кровные. Думал на кухне ремонт такой же забомбить, да не хватает средств и желания. Ну что? Перекусим немного или сразу на речку?

— Лучше сначала перекусить, — ответил я. — Речка никуда не денется.

— Речка не денется, — согласился Василий. — А вот рыба может.

— Ты хозяин, ты и командуй.

— Тогда захватим с собой перекусить и рванем на речку.

Мы так и поступили. Пока Василий собирался на рыбалку, я вышел на улицу, присел на полусгнившую лавочку у крыльца и закурил.

— Вот бы было хорошо прожить тут всю жизнь, — размышлял я, пуская сизые клубы дыма. — Тишина, спокойствие. Никому до тебя нет никакого дела. И тебе нет ни до кого никакого дела.

— Ну, готов? — на крыльце показался Василий со снастями и пакетом с едой в руках.

— Готов, — я выбросил окурок и встал с лавочки.

Мы отправились на речку. Петляя по узкой тропинке среди зарослей малинника и молоденьких березок, мы вышли на обрывистый бережок.

— Ну ты можешь пока здесь посидеть, — сказал Василий разматывая удочки. — А я пойду пока рыбку половлю. Может и ты со мной?

— Да нет уж, уволь, — я отмахнулся от Васькиного предложения.

Меня никогда не привлекала рыбная ловля. Я не мог понять, как люди могут сидеть часами глядя на поплавок и радоваться как дети, когда вытащат из воды какого-нибудь захудалого малька. Василий скрылся в кустах, оставив меня караулить еду. От нечего делать, я вытащил из пакета кусок хлеба и принялся жевать, глядя на отражение белых облаков в зеленоватой речной воде.

Где-то через полчаса вернулся Васька. Злой и взъерошенный.

— Не ловится ни черта, — выругался он и перешел на новое место. — Надо было пораньше приехать.

— А может тут нет рыбы? — пытался я пошутить.

— Ты что? — воскликнул Василий. — Ты знаешь какую я в прошлом году здесь щуку выловил? Килограмма под три.

— Это она, наверное, с голодухи на твоего червя бросилась.

— Да что б ты понимал! — возмутился Васька и перекинул крючок в другое место.

Прошло еще пару часов. Василий тщетно пытался поймать хоть какую-нибудь рыбешку. Он переходил с места на место, применял разные рыболовные хитрости и уловки, но ему не везло. В конце концов, он плюнул на это дело и, смотав удочки, предложил вернуться домой. Я с радостью согласился. Признаться торчать на берегу и смотреть как кто-то пытается добыть рыбу, которой здесь и не пахло, было занятием не из приятных. К тому же я съел почти все, что Васька захватил с собой. Время близилось к обеду, а перекусывание только распалило аппетит. Да и Василий был уже не прочь как следует подкрепиться. Мы вернулись к избушке. На крыльце, с растрепавшимися на ветру волосами, нас поджидала Люся.

— И где это вы бродите? — спросила она, когда мы появились во дворе. — Я вас уже с час дожидаюсь.

— Мы на рыбалку ходили, — Василий прислонил к стене удочки.

— Ну и где же ваша рыба?

— В реке, — усмехнулся Василий, открывая дверь.

— А я думала на уху попаду, — обиженным голосом произнесла Люся. — Да видно не судьба. Придется свои харчи есть. Ну что стоишь?

Люся кивнула в мою сторону.

— Бери сумку и за мной.

Я покорно подхватил стоявшую возле крыльца сумку, которую привезла с собой Люся и проследовал в дом. Люся сразу же начала командовать. Ваську заставила растопить печь, а меня — чистить картошку. Не прошло и часа, как мы сидели за столом и уплетали вареную картошку с колбасой и свежими огурцами и помидорами. После обеда, потягивая пиво, мы смотрели телевизор. Васька умудрился поставить хитроумную антенну, которая принимала несколько каналов. Мы чуть было не поссорились, решая, что будем смотреть. Люся хотела сериал, Васька все время норовил переключить на футбол. Мне же лично было все равно. Я не любил футбол и ненавидел сериалы. Пока они выясняли между собой, на какой канал переключить, я уловил момент и выскользнул на улицу. Заняться было нечем, и я решил убить время, занявшись дровами. Откопав в сарайчике топор, я принялся колоть дрова. Работа для меня, выросшего в городе, была непривычною и вначале я постоянно промахивался. Вскоре я приловчился, и у меня стало получаться не хуже, чем у деревенского старожила.

Когда Василий с Люсей закончили эпопею с телевизором, я наколол уже приличную кучу.

— Тебе что заняться нечем? — недоуменно спросил Василий, глядя на плоды моего труда. — Пойдем лучше на речку сходим.

— Опять рыбу ловить? — сострил я, откладывая в сторону топор.

— Да нет, просто прогуляемся, пока Люське ехать.

— А ты что сегодня уезжаешь? — я удивленно посмотрел на Люсю.

— Это у вас отгулы, — ответила Люся. — А мне на работу послезавтра.

— Завтра бы поехала, — предложил я.

— Ты думаешь, что мне в городе заняться нечем? — Люська бросила на меня насмешливый взгляд.

— Ну вы идете? — Васька уже вышел со двора и терпеливо ждал, когда мы пойдем следом за ним.

И хотя он не собирался ловить рыбу, все же прихватил свою удочку, на всякий случай.

Минуя кустарник, мы снова вышли к реке. На этот раз Василий повел нас другим путем, и мы оказались на небольшом пляже, покрытого желтым песком, намытого рекой. Люся, подстелив кофту, присела на землю. Я сел рядом с ней. Васька снова решил попытать удачу и, отойдя к зарослям камыша, забросил удочку. Я закурил. Люся, сорванной по дороге веткой, отмахивалась от комаров.

— Я слышала, что ты права получил, — глядя куда-то вдаль, произнесла Люся, чтобы хоть как-то завести разговор.

— А что толку? — удрученно вздохнул я. — Тюлькин все равно меня на машину не посадит. Васька вон и тот до сих пор в механиках ходит.

— Ну это его вина, — Люся отбросила назад свои длинные волосы.

Было видно, что она прекрасно знала причину, по которой Василию не доверяли машину, но не хотела об этом говорить. Я же не стал ее об этом расспрашивать. К тому же из камышей вынырнул Васька с сияющим лицом. Фортуна улыбнулась ему, и он выловил из реки леща грамм на триста.

— Жарить тут нечего, — самодовольно произнес он, показывая свою добычу. — Но на уху хватит. Люсь, а может тебе его подарить? Дома себе приготовишь.

— Ты найдешь, что предложить, — Люська брезгливо покосилась на трепыхавшегося в Васькиных руках леща. — Я же не ем рыбу.

— Жаль, — Василий взвешивал на руке свой улов. — А рыбка ладненькая.

— Вот и ешь сам, — отрезала Люська.

— И съем, — Василий бросил леща в траву и присел между нами. — А вы о чем тут разговаривали?

— Да так, — Люся достала сигареты, закурила. — О тебе.

— И что вы обо мне тут сплетничали?

— Да вот Борис интересуется, почему ты все в механиках ходишь, — Люся бросила лукавый взгляд в мою сторону.

— А ты что ему еще не рассказала? — было видно, что Василий не хотел об этом говорить.

— Это не мои грехи, — Люся по-мужски выпустила дым через нос.

— Так уж и грехи, — Василий, теребя в руках травинку, уставился в землю. — Было дело по молодости. Было и сплыло. Что теперь вспоминать?

— Не хочешь, не вспоминай, — вставил я слово.

— А что тут вспоминать то? — Василий оживился. — Я ведь у Тюлькина был личным шофером. Иномарка у него была навороченная. Такой ни одной шишки в городе не было. Ну, я как-то после перепоя, повез его с супругой на базар. Голова раскалывается, ничего не вижу, руки дрожат. А Тюлькин все торопит — давай быстрее, чего ползешь как черепаха? Ну я скорости прибавил, на светофор не глянул. А там красный. И со всего размаху в какой-то москвич. Короче Тюлькин с женой отделались легким испугом, я себе лоб разбил, а вот иномарку помял капитально.

— Ну и что с того? — удивился я. — Со всяким может быть.

— Тюлькин меня выгнать хотел, — продолжал Василий. — Но сжалился, перевел в механики. Вот и приходится прозябать в гаражах.

— А почему не перейдешь в другую автобазу? — наивно спросил я. — Там ведь тоже водители нужны.

— А ты знаешь, сколько я Тюлькину должен? — вскрикнул Василий.

— Сколько?

Василий бухнул сумму, от которой у меня округлились глаза.

— Пока не отдам, — Василий отшвырнул от себя травинку. — Никуда мне от Тюлькина не деться.

— И много еще осталось?

— Больше половины.

Василий замолчал. Люся докурила свою ментоловую сигарету и встала с теплого песка.

— Ну, мне пора, — тоскливо произнесла она, отряхивая кофточку. — Как бы на автобус не опоздать.

— Тебя проводить? — мы с Васькой поднялись вслед за Люсей.

— Да нет, не стоит. Я хочу пройтись одна.

— Не заблудишься? — заботливо спросил Василий.

— Да нет, — Люська посмотрела на часы. — Не впервой.

Мы распрощались. Васька попытался всучить еще раз своего леща Люсе, но та опять отказалась. Набросив на плечи кофточку, она, не торопясь, зашагала по узкой тропинке прочь от реки. Мы с Василием тоже отправились домой.

Дома Васька принялся кухарить. Почистив и выпотрошив леща, он сварил настоящей, как он выражался, рыбацкой ухи. И хотя я не большой любитель рыбы, уха мне пришлась по вкусу. Я и не думал, что из одной рыбешки, пары картофелин и приправ можно приготовить изысканное блюдо. Закончив с ухой, мы завалились на диван, и весь вечер просидели, уткнувшись в телевизор. Легли спать поздно, когда уже за окнами было совсем темно, и пока по телевизору не закончилась последняя передача. Васька, на правах хозяина лег на диване, а я расположился на полу. Через открытое окно меня обдувал свежий ветерок, но лежа рядом с натопленной печкой это было просто блаженством. Я долго не мог уснуть. Я лежал, слушая как рядом вовсю похрапывает Васька, как за окном сонно пиликают цикады и где-то далеко раздается шум проносящихся машин. Я ворочался с боку на бок, пару раз выходил покурить, но сна не было ни в одном глазу. Промучившись почти до утра, я, в конце концов, уснул.

На следующий день мы встали далеко за полдень. Перекусив остатками вчерашней трапезы, мы занялись дровами. На этот раз Василий колол сам, а мне оставалось только складывать колотые дрова в поленницу возле сарая. Так за работой мы дотянули до вечера. Возиться с едой не хотелось и мы ограничились тем, что прихватил с собой Васька — консервами и уже попахивающей колбасой. И опять до полуночи смотрели телевизор и болтали обо все на свете, начиная от карданов и рессор и заканчивая проблемами мирового масштаба.

В понедельник Васька поднялся часа в три утра и отправился на рыбу. Когда он вернулся, я все еще валялся в постели.

— Спишь, лежебока? — Василий заглянул в комнату.

— А что еще делать? — я взглянул на часы. Было уже половина одиннадцатого.

— Кто рано встает, тому бог подает, — Василий указал на ведро, в котором плескалась пойманная рыба. — Поднимайся, будем рыбу жарить.

Я нехотя вылез из своей постели. Пока я убирал одеяла и подушки, умывался и одевался, Васька развел во дворе костер.

— Ты что собираешься жарить рыбу на костре? — я вышел на крыльцо и закурил.

— А где еще? — удивленно воскликнул Василий. — Именно на костре. С дымком, с солью. Никакого масла, никаких приправ. Натуральный продукт.

Василий нанизывал уже выпотрошенную, но не чищеную рыбу на деревянные палочки, густо посыпал солью и втыкивал их в землю возле костра. От рыбы, объятой жаром, потянулся тонкий аромат.

— Ты понюхай только, как пахнет, — Василий хозяйничал у костра, присматривая, чтобы рыба не подгорела. — Ты такого никогда в жизни не ел.

— Не ел, — согласился я.

— Вот и попробуешь, — Василий поворошил костер, чтобы рыба готовилась в жаре, а не на огне.

Делал он это мастерски, неторопливо, продумывая каждое движение. Было видно, что это он делал не в первой.

— Ну что стоишь без дела? — Василий снимал готовую рыбу с прутьев и складывал ее в эмалированную миску.

— А чем мне заняться? Ты же меня к своей кухне не подпустишь.

— Конечно, не подпущу, — согласился Василий, нанизывая на прутья новую порцию рыбы. — Иди стол накрывай. Хлеб нарезай. И меня поджидай.

Василий улыбнулся, довольный тем, что последняя фраза получилась в рифму. Я отправился в дом. Нарезал хлеб и, ожидая Василия с рыбой, включил телевизор. По всем каналам была профилактика. В динамике шумело, на экране мелькали серые полосы. Я тщетно пытался отыскать хоть что-нибудь. Телевизор был неумолим. Я щелкнул кнопкой и бросил пульт на диван.

— Кушать подано, — в дверях стоял Василий с двумя мисками в руках.

В одной была жареная рыба, в другой — печеная картошка. Возясь с рыбой, Васька не забыл бросить в угли пару картошин.

Погода была отличная, не было никакого желания сидеть в душном доме, и мы решили обосноваться во дворе. Расположившись возле догоравшего костра прямо на траве, мы принялись за еду. Рыба, действительно, оказалась вкусной. Сочная, покрытая румяной корочкой, она пахла костром и немного тиной. И хотя я не большой любитель рыбопродуктов, я с удовольствием умял штук пять, заедая ее хлебом и горячей картошкой.

— Эх, — вздохнул Василий, вытирая рукою рот. — Сюда бы еще пивка.

— Или водочки? — съязвил я.

— Или водочки, — Василий уплетал уже пятую или шестую картофелину.

Он разламывал ее пополам, густо посыпал солью и выедал дымящуюся сердцевину. От усердной работы он весь вымазался в саже. Я был не лучше. Мы посмеивались друг над другом, тыкали пальцами и хохотали, словно дети. Когда от рыбы осталась лишь горка костей, Василий предложил сходить на речку искупаться.

— Вода еще холодная, — стал отказываться я, но Василий был неумолим.

— Какое там! — возмутился он. — Парное молоко. Я сегодня уже купался.

Я обреченно вздохнул, но спорить не стал. Сполоснув посуду, мы отправились на речку. Василий вновь повел меня какими-то тайными тропами. По дороге я влез в крапиву и поцарапался о заросли малинника. К тому же комары не давали покоя. Они постоянно норовили укусить меня за лицо, в то время как Ваську они совсем не трогали. Я хотел было повернуть домой, но Василий тащил меня дальше. Вскоре мои мучения закончились, и мы вышли на берег реки, заросший камышами и лозняком.

— Ну и местечко ты выбрал, — выговорил я Василию.

— Погоди, — Василий лукаво усмехался, спускаясь по узкой тропинке, путавшейся между деревьев.

Раздвигая ветки, я осторожно двигался вслед за другом, стараясь не зацепиться за валявшиеся повсюду коряги. Но все-таки не удержался, споткнулся о какой-то корч и полетел вниз по тропинке. Падая, я больно ударился головой. Васька, видя мой полет, покатился от смеха.

Я встал, потер тут же вскочившую шишку и хотел выругаться, но моему взору предстала дивная картина. Река в этом месте была разделена небольшим островком, намытым из речного песка. Посреди островка возвышалась невысокая сосна, неизвестно как прижившаяся на голом песке. Под сосной местные старожилы соорудили столик и лавочку. Если бы не разбросанные вокруг бумажные обертки и пустые бутылки, этот островок был бы неплохой иллюстрацией для книг по природоведению. Было только непонятно, как отдыхающие умудрялись переправляться на это чудо природы. Река в этом месте была довольно широкой и глубокой.

Любуясь островком, я напрочь забыл о своем падении.

— Ну, — Василий подтолкнул меня к реке.

Он уже разделся и был готов нырнуть в прозрачную, с зеленоватым оттенком воду.

— Чего стоишь? Пошли купаться.

И он с разбега, поднимая целое облако брызг, плюхнулся в реку. Я стал стаскивать с себя одежду.

— Давай быстрее! — Василий уже сплавал до островка и возвращался обратно.

Я разделся и шагнул в воду. Вода на удивление была теплой. Я зашел по пояс, набрал воздуха и нырнул с головой. Вынырнул я в метрах трех около Василия. Тот, лежа на спине, раскинувши в стороны руки, глазел в безоблачное небо. Васька был хорошим пловцом, в отличие от меня. Я по-лягушачьи доплыл до островка, вылез на нагретый солнцем песок, чтобы передохнуть.

— Сволочи, — подумал я, разглядывая валявшийся вокруг мусор. — Такую природу загадили.

Василий, уже вдоволь наплескавшись, разлегся на бережке, подставив лучам солнца усыпанную веснушками спину. Я поплыл обратно и, закинув руки за голову, растянулся рядом с ним.

Мы провалялись на солнышке почти до самого вечера. Не хотелось ни есть, ни пить. Хотелось пролежать на этом песке до конца своей жизни, уставившись в голубое небо и щуря глаза от ослепительного солнечного света.

Когда солнце стало опускаться, Василий засобирался домой.

— Жаль, что Тюлькин дал всего один отгул, — произнес я, натягивая рубашку.

— Скажи спасибо и за это. Тюлькин не любитель раскидываться отгулами.

Оставив реку, мы нехотя потянулись в деревню. Собираться долго не пришлось. Закрыв дверь на замок и сунув ключ под крыльцо, Васька завел газон, и мы покатились по ухабам обратно в город.

***

Утром, едва мы появились у проходной, мужики стали оживленно переглядываться. У доски объявлений толпились люди.

— Что там еще такое? — удивился Василий, и, расталкивая механиков и водителей, протиснулся к доске.

— Вот те на! — присвистнул он, уставившись на приколотый к доске листок бумаги. — Борь, ты погляди, что Тюлькин учудил.

Я подошел к доске, механики учтиво пропустили меня вперед. На отпечатанном на машинке листке был приказ о выговоре за прогул без уважительной причины мне и Ваське. Я ошеломленно хлопал глазами. Мужики только посмеивались.

— Хорошо отдохнули вчера?

— Да пошли вы, — Васька быстро заткнул рот острякам.

В этот момент в проходной показался Тюлькин. Васька тут же рванулся к нему.

— Иван Прокофьевич, — заныл он. — За что выговор? Вы же сами нам дали отгул.

— Отгул? — Тюлькин сделал вид, что не знает о чем идет речь. — Какой отгул? Я вам не давал никаких отгулов. А где вы были вчера весь день, вы напишете мне в объяснительной.

— В какой объяснительной? — Васька недоумевал. — Иван Прокофьевич, вы же сами… Вот и Борька подтвердит!

Васька кивнул в мою сторону. Тюлькин бросил на меня косой взгляд.

— А ты чего тут стоишь?

— А где мне еще быть? — я не понимал, что от меня хочет начальник.

— Иди, машину принимай, — пробурчал Тюлькин, снимая с доски приказ.

— Какую машину?

— Какую-какую? — Тюлькин начинал злиться. — В водители тебя перевожу. С завтрашнего дня будешь работать на газоне в паре с Игнатьевым.

Я не знал, что мне делать, благодарить Тюлькина или отказаться. Взглянув на раскрасневшегося Василия, я хотел отказаться, но Тюлькин уже побежал в контору.

Механики стали меня поздравлять, водители недовольно хмурились. Они не любили новичков, создававших им конкуренцию. Но приказы начальства не обсуждались. Васька, ошеломленный таким поворотом событий, замкнулся в себе, отправился в гараж и там до конца дня провозился с каким-то старым мотором, ни с кем не разговаривая и даже не отходя на обед. Я чувствовал себя перед ним виноватым. Я пытался подойти к нему, поговорить, но Василий только бурчал в ответ, ссылаясь на занятость. Предприняв очередную безуспешную попытку, я, в конце концов, отстал от Василия. Мой будущий напарник был в командировке, и я, чтобы хоть чем-то заняться стал мыть газон, на котором мне теперь придется работать. Васька, наблюдая, как я старательно оттираю каждое пятнышко, бросал косые взгляды в мою сторону и что-то ворчал себе под нос. Я прекрасно понимал, что у него были свои виды и на этот газон и на должность водителя. Но Тюлькин почему-то выбрал меня. Или это было задумано заранее, или просто потому, что я первый подвернулся ему под руку. Закончив с машиной, я хотел снова переговорить с Васькой, но тот, не дождавшись окончания рабочего дня, укатил на свою дачу.

— Ну и черт с тобой! — я перестал чувствовать себя виноватым. — Захочешь, сам придешь.

Я прекрасно понимал, что Васька первый пойдет на мировую. Этот человек был просто неспособен долго таить обиды на кого бы то ни было. Он всегда первым шел на попятную, старался избегать всяческих конфликтов и превращал любую проблему в шутку. Хотя за его внешней веселостью и беспечностью порой было нелегко понять, что на самом деле творилось у него на душе.

Вечером ко мне в общежитие заявилась Люся. Она была немного навеселе, и принесла с собой аромат недавно прошедшего дождя, благоухание липового цвета и запах жженой резины.

— Твоя работа? — спросил я у нее, едва она перешагнула порог.

— А что? — Люська игриво улыбалась.

— Зачем?

— Просто так, — Люська опустилась на постель рядом со мной. — Не век же тебе в механиках ходить.

— И сколько тебе это стоило?

— Тебе не все равно? — Люся склонилась ко мне, и я всем телом ощутил ее горячее дыхание.

— А Васька? — я пытался увильнуть от разгоряченной девушки. — Это ведь была его работа.

— Васька? — Люся недоуменно посмотрела на меня. — Он переживет. Тебе это нужнее.

— С чего ты взяла?

— Мне так кажется, — Люська навалилась на меня всем своим весом.

Я вскочил. Люська, не удержавшись, плюхнулась на постель и залилась звонким смехом.

— Ты чего? — я не понял, над чем смеется Люська.

— Так, — Люся облокотилась на одну руку. — Странный ты, Сазонов. Дикий какой-то. От женщин шарахаешься. Или тебе больше мужики нравятся?

— Ты явно перепила, — я не знал, что ответить.

Люся, тяжело вздохнув, встала с кровати, одернула смявшееся платье.

— Знаешь, Боренька, — от недавней веселости не осталось и следа. — Иногда мне кажется, что ты совсем не тот человек, за которого себя выдаешь.

— И кто же я? — я распахнул пошире форточку и закурил.

— Не знаю, — Люся снова тяжело вздохнула и направилась к выходу. — Не знаю.

Она бесшумно закрыла за собой дверь, оставив меня наедине со своими мыслями, наедине со своими тайнами, наедине со своими проблемами, которым, казалось, никогда не будет конца.

***

На следующее утро я отправился на работу с намерением перво-наперво уладить отношения с Василием. Не успел я подойти к гаражам, как меня окликнул парень, лет на пять меня моложе, в кожаной куртке и такой же кепке, сдвинутой на затылок.

— Это ты что ли мой новый напарник? — он оценивающе окинул меня взглядом с головы до ног.

От его презрительного взгляда мне стало как-то не по себе.

— Я. А что?

— Да так? — парень открыл дверь газона и забрался в кабину. — Спишь долго. Я тебя уже заждался.

— Да вроде бы рано еще, — я взглянул в сторону проходной, у которой начинали собираться работники.

— Кому рано, а кому и в самый раз, — проворчал парень и кивком головы пригласил меня в кабину. — Залезай. Есть срочное дело.

— Личное или как? — я не раз слышал, что многие водители даже в рабочее время ухитряются подработать на стороне.

— Не боись, — парень понял мои колебания. — Командировка, накладные. Все, как положено.

Я нехотя залез в кабинку, оглядываясь и ища глазами Ваську. Но он как назло запаздывал.

— Ну, будем знакомиться? — парень поправил зеркало, успев мельком глянуть на свое отражение. — Меня зовут Николаем. Можно просто Колькой.

— Борис, — произнес я, пожимая протянутую руку, разящую одеколоном.

— Ну, Борис, поехали, — Колька надавил на педаль газа и, сделав круг по двору, выкатил за пределы автобазы.

Ехали мы молча. Да и о чем было разговаривать людям, познакомившимся пять минут назад? Колька, правда, пытался завести разговор, но я не был расположен к общению. Меня больше занимал вопрос, куда запропастился Васька. Ведь он никогда не опаздывал на работу. Неужели он всерьез обиделся? Хотя на него это не похоже.

Уткнувшись в боковое стекло, я молча пялился по сторонам, пытаясь сообразить, куда мы едем. Колька, предприняв попытку разговорить меня, тоже молчал и только все время что-то насвистывал себе под нос. В отличие от Васьки это был самонадеянный, самолюбивый тип. Он не упускал момента, чтобы не продемонстрировать свое превосходство над другими. Вот и сейчас, проскочив на красный свет, он резко крутанул баранку, и я стукнулся лбом о стекло.

— Ты всегда так ездишь? — вместо возмущения спросил я.

— Только когда очень тороплюсь, — пробормотал Колька, сворачивая в какой-то переулок.

— А мы, разве торопимся?

— Вообще то нет, — Колька сбросил скорость и стал вглядываться в номера домов, словно боясь пропустить нужный. — Просто еще по пути нужно кое-куда заехать.

Я не стал выяснять, куда нам еще надо заехать. Да это было и не мое дело. И я стал равнодушно созерцать в окно, отдавшись полностью этому нагловатому пацаненку. Вскоре Колька остановил машину у недавно выкрашенного бледно-желтой краской двухэтажного здания. Не глуша мотор, выскочил из кабины и побежал к дому. Не прошло и пяти минут, как он появился на крыльце с большой коробкой в руках.

— Ну, что сидишь, напарник? — крикнул он мне, запихивая коробку в кузов. — Помогай.

Я лениво вышел из машины и направился вслед за Колькой. Поднявшись на второй этаж, я очутился в квартире, весь коридор которой был заставлен коробками.

— Бери и тащи в газон, — скомандовал Колька, хватая коробку и сбегая вниз по лестнице.

Я подхватил первую попавшуюся коробку и неторопливо стал спускаться по лестнице. Коробка была довольно увесистой.

— Интересно, что в ней? — гадал я, перешагивая через ступеньку. — Телевизор? Или какая другая аппаратура.

— Эй, друг, — в подъезде снова появился Колька. — Так ты и на хлеб не заработаешь. Пошевелись.

Я поставил коробку в кузов и отправился за другой. Пока я ходил за второй коробкой, Колька успел принести еще две. Не смотря на то, что он словно угорелый летал вверх и вниз по лестнице, рискуя оступиться и свернуть себе шею, я все же не стал поспешать. В конце концов, эти коробки были нужны ему, а не мне. Когда загрузили последнюю коробку, Колька вскочил в газон и снова стал плутать по городу узкими улочками и проходными дворами. Вот он остановился у заброшенного здания, которое когда-то служило складом. Мы снова стали таскать коробки из грузовика в небольшую комнату в конце длинного полутемного коридора. Все это время за нами внимательно наблюдал мужик с помятым лицом, в замызганном рабочем халате поверх дорогого костюма. Когда мы расправились с грузом, Колька кивнул мне, чтобы я дожидался его а улице. А сам остался побеседовать с мужиком.

Я вышел на улицу, закурил. Смешно было осознавать, что я сейчас полностью зависел от этого крутого парня, каким он себя считал. От его прихотей, от его левых делишек. Но что мне оставалось делать? Пойти к Тюлькину и отказаться? И лишить себя тем лишних денег, которые так мне были необходимы. Поразмыслив, прикинув все за и против, я решил плыть по течению.

— Ну вот и все, — в дверях показался Колька. — Теперь можно ехать и по делам.

Он запрыгнул в кабину. Я, выбросив сигарету, плюхнулся рядом с ним. Колька снова поправил зеркало и снова успел мельком полюбоваться собой. Отъехав от склада, Колька облегченно вздохнул. Еще какое-то время он постоянно оглядывался назад, словно высматривал, нет ли за ним слежки. Но вот он успокоился, и без лишней суеты направился за город на овощную базу, на которой, согласно накладной, мы должны были быть час назад.

— Это твое, — Колька выудил из нагрудного кармана пиджака сложенный пополам конверт и протянул мне.

Я взял конверт, из любопытства заглянул в него. Там оказались деньги. Совершенно новые, еще ни разу не бывшие в обращении десятки. Пять или шесть штук. Я сразу и не разобрал.

— За что? — не понял я, протягивая конверт обратно Кольке.

— За работу, — Колька локтем оттолкнул мою руку.

— Так я вроде ничего не делал, — недоуменно произнес я. — Перенес пару коробок. Вот и все. А тут такие деньги.

— Разве это деньги? — озабоченно вздохнул Колька. — Это слезки. Бери, пока дают. Другого раза может и не быть.

Колька смолк, потом, понизив голос, проговорил.

— Это денежки за молчание. Чтобы не трепался, где был, что делал. Нигде не был, ничего не знаешь? Уяснил?

— Уяснил, — я понимал, что это грязные деньги.

Но почему бы мне не воспользоваться случаем? Наша судьба скупа на такие подарки. И, засунув конверт в задний карман брюк, я решил смириться.

На овощной базе мы проторчали до вечера. Сначала ждали, пока нас загрузят. Потом ожидали, пока оформят бумаги. Потом везли ящики с полусгнившей капустой на другой конец города. Вернулись в парк, когда сторож уже навешивал на проходную увесистый замок.

— Явились? — недовольно пропыхтел он, раскрывая перед нами ворота. — Не могли раньше приехать?

— Раньше не могли, — отрезал Колька, загоняя пропахшую капустой машину на стоянку.

— Тюлькин вас уже спрашивал, — бубнил сторож.

— Как будто он не знает, где мы были, — Колька хлопнул дверцей. — Ну, напарник, до завтра?

— До завтра, — мне еще раз пришлось пожимать разившую одеколоном руку.

***

Тюлькин, конечно, оказал мне с одной стороны медвежью услугу. Переведя меня, не без участия Люси, в водители он дал мне в напарники типа, которого не переносили в автопарке все, начиная с водителей и механиков и заканчивая людьми, которые к нему вообще имели малое отношение — повара и ночные сторожа. При всем своем внешнем лоске, выхоленности Колька не умел скрывать своего пренебрежения к тем, кто по его меркам стоял на ступеньку ниже его. С равными себе он общался заносчиво и надменно, постоянно демонстрируя свое превосходство. Даже к Тюлькину он обращался никак иначе, как Прокофьевич. Тюлькин при таком обращении морщился, но молчал. Ходили слухи, что Колька — сынок какой-то местной шишки. И его папаша, надеясь хоть как-то урезонить непутевого сынка сунул его в автопарк. Кольке же такой воспитательный метод пришелся по душе. Катаясь по всему городу, он попутно прокручивал и свои дела, не боясь быть застигнутым врасплох и прикрываясь при случае звучным именем родителя. И с таким фруктом мне приходилось работать. Васька даже сочувствовал мне. От его прежней обиды не осталось ни следа на второй же день. Он сам пожаловал ко мне с предложением о мировой и советом держаться подальше от Кольки и его махинаций. Узнав о деньгах, он только посопел и сказал:

— Твое дело. Но я бы больше не стал с ним связываться. Мало ли что. Он то отмажется, а ты себе всю жизнь искалечишь.

Я решил внять Васькиным советам и всякий раз, когда Колька намекал мне про, как он их называл, подработки, находил кучу предлогов и поводов, чтобы отказаться. Колька вначале недоумевал, но потом отстал от меня со своими предложениями и прокручивал свои аферы в одиночку.

***

Лето подходило к концу. Душные июльские ночи сменились прохладными августовскими. Август был дождливым и холодным. Казалось, что осень решила пораньше обосноваться в этом городке. Люди, не обращая внимания на календарь, влезали в осенние сапоги и пальто. Но осень, словно решив отступить, одарила в последнюю неделю месяца летней погодой. Дожди прекратились, солнце снова нещадно палило с небес, даруя свое последнее тепло перед долгой унылой осенью и студеной зимой. Под стать погоде менялось и настроение у людей. Все ходили с улыбками на лице, меньше обращали внимания на повседневные хлопоты и заботы, словно хотели успеть вдоволь насладиться остатками лета. Даже Тюлькин, в последнее время ходивший угрюмым и озабоченным, повеселел.

— Ну, Боря, как работается? — Тюлькин намекал на Кольку, но в открытую спросить не решался.

— Нормально, — отвечал я, понимая, что другого мне и не светит.

— Ну, потерпи немножко, — вздыхал Тюлькин. — Нам тут новые машины обещали. Может, что и выгорит.

— Вряд ли, — отмахивался я. — Обещанного три года ждут.

— Ждут, — соглашался Тюлькин. — Но хочется надеяться. Да, ты в отпуске был?

— Так мне же еще не положено, — удивлялся я. — Не отработал положенного.

— Ну недельку можешь отдохнуть, — Тюлькин поволок меня за собой в сторону конторы. — Сейчас все равно делать нечего. Съездишь куда-нибудь, развеешься. А там, может, и на новую машину пересядешь.

***

Как и было обещано, Тюлькин дал мне неделю отпуска. И я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы навестить бабу Груню. Не знаю почему, но мне снова захотелось встретиться с ней. Отблагодарить ее за пирожки, за то, что она возилась со мной как с ребенком, когда я был прикован к больничной койке, да и просто поболтать о том, о сем.

Купив кое-какие подарки и угощения, я купил билет и на следующий день уже мчался на поезде в город, где началась вся эта история.

***

Поезд сонно стучал колесами, пробуждая давно стершиеся в памяти воспоминания. Вспомнилась тусклая одинокая лампочка под потолком, белые стены больничной палаты, недоумение при виде незнакомого отражения в осколке зеркала. Но эти воспоминания уже не вызывали у меня тоскливого чувства обреченности и неизбежности чего-то ужасного, непредсказуемого. Скорее это были тени тех дней, когда я, изменившийся внешне, стал изменяться внутренне. Я был уже не тот взбалмошный Алексей Столяров, который при любом случае пытался доказать свою правоту. Порою до хрипа, до драки. Это был уже не тот Столяров, который в первую очередь думал о себе, а не о тех, кто находится в данный момент рядом. Это был Борис Сазонов — рассудительный, в чем-то осторожный, просчитывавший каждый шаг, прежде чем принять решение. Человек, который понимал, что в первую очередь он зависит от окружающих его людей, а не они от него. Но я не знал, хорошо это или плохо. Может, мне нужно было оставаться собой? Не пытаться в какую-то сторону. В этом мне предстояло еще разобраться. И, наверное, я отправился в этот путь именно для того, чтобы отыскать ответы на вопросы, давно мучившие меня.

Поезд остановился на тихом, заспанном полустанке. Я попрощался с проводнице и вышел на перрон. В лицо повеяло прохладой. После душного вагона, мне даже стало немного зябко. Съежившись, я направился сразу в больницу, в надежде встретиться с бабой Груней.

Свернув в переулок, я почувствовал, что за мною кто-то идет по пятам. Не оборачиваясь, я ускорил шаг.

— Эй, мужик! — послышалось сзади. — Закурить не найдется.

Я остановился, размышляя, что мне дальше делать. Голос показался мне знакомым, но я не мог припомнить, где я слышал его раньше.

— Ты что оглох! — голос явно психовал.

Я обернулся. Метрах в десяти от меня стояло двое верзил. Один дымил папироской. Второй ехидно скалил зубы.

— Я тут надрываюсь, — дымивший скалил черные от курева зубы. — А он не слышит.

— Я не курю, — солгал я и намеревался пойти дальше.

— Боря, я не понял, — недоуменно произнес дымивший, обращаясь к своему сотоварищу. — Этот фрукт не хочет с нами разговаривать.

— Боря? — я вспомнил, где я слышал этот мерзкий писклявый голос.

Передо мной стоял никто иной, как Борис Сазонов, лежавший в соседней палате и документы которого мне всучила нерадивая медсестра.

— Борис Сазонов? — я обратился к курившему.

— Мы знакомы? — парень опешил и выплюнул папироску.

— Знакомы? — я зло усмехнулся. — Еще как!

Я стал наступать. Не знаю, что на меня нашло, но мне хотелось садануть со всего размаху в эту наглую рожу. Парни оторопели. Они не ожидали от незнакомца такой бойкости. Я подходил все ближе и ближе, сжимая руки в кулаки.

— Борь, может пойдем? — спутник Сазонова решил избежать стычки. — Он какой-то ненормальный. Ты что не видишь?

— Мужик, ты чего? — Сазонов отпрянул назад.

— Чего? — я еле сдерживался.

В лицо ударила кровь, сердце бешено колотилось.

— Ты мне всю жизнь испохабил!

— Я? — Сазонов, видя мое перекошенное от злости лицо, поспешил отойти подальше. — Да я тебя первый раз вижу.

— Такого да, — согласился я. — Но ты наверно слышал про Алексея Столярова?

— Столярова? — Сазонов напрягся. — Это тот, что после катастрофы?

— Тот самый.

— Он то тут при чем?

— А при том, — рявкнул я. — Что это я!

— Не может быть, — Сазонов покачал головой. — Он же, говорят, помер.

— Как видишь, нет, — видя перед собой перепуганные лица, я стал понемногу успокаиваться.

Мне было смешно видеть, как недавние смельчаки стали похожи на перепуганных кроликов.

— А я тут при чем? — Сазонов недоуменно хлопал глазами.

— Да ни при чем, — я махнул рукой и, повернувшись, зашагал по тропинке.

Не успел я сделать и пару шагов, как ощутил, как что-то тяжелое опустилось мне на голову. Я охнул и потерял сознание.

***

Очнулся я, лежа на кровати в каком-то странном помещении, выкрашенном в белый цвет. Над головой мерцала тусклая одинокая лампочка. Ужасно хотелось пить. Голова раскалывалась. Я попытался пошевелиться, но острая боль пронзила все мое тело.

— Неужели это был только сон? — подумал я, осознавая, что опять прикован к больничной койке. — Неужели Люська, Васька, Соломон — это всего лишь плод моего нездорового воображения? Нет, этого не может быть! Это не был сон. Это было на самом деле! Но почему тогда я снова нахожусь здесь? На этой кровати, в этой палате?

Я безрезультатно пытался припомнить, как я оказался здесь. Я помнил, что я ехал на поезде. Потом встретил двух парней. Но о чем я с ними разговаривал, и что было потом я, как ни старался, не мог вспомнить.

— Ну-с, молодой человек, — надо мной склонилось добродушное лицо врача.

Мне показалось, что я встречал его раньше. Но я все еще сомневался, это было во сне или на самом деле.

— У вас удивительная способность все время попадать в больницу, — врач улыбался, оглядывая мои бинты. — И именно ко мне. Слава богу, теперь вы умудрились отделаться парой переломов и сотрясением мозга.

— Это надолго? — спросил я, все еще не понимая, как я оказался здесь.

— Это опять будет зависеть только от вас, — врач что-то шепнул молоденькой медсестре все время стоявшей позади него и вышел из палаты.

— От меня? — удивленно бросил я ему вслед.

— От тебя, сынок, — я услышал знакомый голос бабы Груни. — От тебя.

Я снова попытался пошевелиться, но я был по пояс скован бинтами и гипсом.

— Что со мной произошло? — не имея возможности повернуть голову, я смотрел в потолок.

— Избили тебя, сынок! — заохала баба Груня. — Ох, как избили!

— А я к вам в гости ехал, — я пытался улыбаться. — Гостинцы вез.

— Какие там гостинцы! — всплеснула руками баба Груня. — Главное сам жив остался. А этих подонков так и не нашли.

— Вряд ли их и искать станут, — произнес я, силясь побороть наваливавшийся на меня сон.

Должно быть, мне вкололи приличную дозу обезболивающего и снотворного, которое начинало действовать. Баба Груня о чем-то бормотала у меня над ухом, но я ее уже не слышал. Глаза мои слипались и я, не в силах больше бороться со сном провалился в забытье.

***

Очнулся я от непонятного громыхания. Это баба Груня, затеяв уборку, нечаянно развернула ведро с водой и теперь растирала тряпкой грязную воду.

— Безрукая, — ругала она сама себя. — Наделала себе работы. Вот и тебя, сынок, разбудила. Ну, как ты?

Старушка, оставив тряпку, склонилась надо мною.

— Нормально, — храбрился я. — Я долго спал?

— Долго? — баба Груня лукаво улыбнулась. — Да двое суток беспробудно. Видно тебе лекарства слишком много укололи.

— Видно, — согласился я. Голова моя трещала еще больше.

То ли оттого, что дали знать прежние раны. То ли это были последствия медикаментов.

— Кушать будем? — баба Груня присела рядом с тарелкой в руках.

— Не хочу, — я силился преодолеть боль.

— Надо, сынок, — старушка протянула к моему рту ложку с кашей. — А то сил на выздоровленье не будет.

Я попытался увернуться, но гипс прочно удерживал меня на месте. Баба Груня ухитрилась запихнуть мне ложку каши. Она была безвкусной и несоленой. Я проглотил пару ложек и замычал.

— Не могу больше. Пить.

Старушка поднесла к моим губам стакан с отдававшей хлоркой водой. Я сделал пару глотков.

— Мне бы позвонить. А то я здесь, и никто об этом не знает.

— Своим звонить будешь? — как-то двусмысленно спросила баба Груня.

— Своим, — ответил я, понимая, что для нее я все еще Алексей Столяров.

— Как же ты позвонишь? — всполошилась старушка. — Тебе ведь пока ходить не дозволено.

— А может вы позвоните? Я вам телефон дам. Только не говорите, что я к кровати прикован, чтобы не волновать зазря.

— Хорошо, хорошо, — залепетала старушка. — Я ж с понятием. Не первый год тут работаю. Давай, сынок, телефон. Позвоню.

Я начал диктовать старушке номер телефона Наташи. Старушка старательно выводила цифры на клочке газеты обгрызенным карандашом. На предпоследней цифре я замолчал.

— Что, сынок? — старушка встрепенулась. — Телефон забыл?

— Забыл, — солгал я.

— Ну, ничего, бывает, — успокоила меня баба Груня. — Когда вспомнишь, скажешь. А пока отдохни.

Баба Груня поправила одеяло и, подхватив свой инструмент, скрылась за дверью.

— Идиот, — я злился на себя. — Чуть глупость не спорол. Представляю, чтобы было, если бы она позвонила Наташе! Черт! И когда это все закончится? Когда мне не нужно будет притворяться другим человеком? Когда я, наконец, стану самим собой.

С досады я заплакал. Я не стыдился своих слез. Их все равно никто не видел. Я рыдал, словно обиженный маленький ребенок, у которого отняли любимую игрушку. Кто сказал, что настоящие мужчины не плачут? Они просто не показывают это другим. Кто сказал, что слезы — это признак слабости? А вы пробовали сдержать свои слезы, когда сердце разрывается на части? Когда душа стонет и воет, словно загнанный волк? Плачь! Плачь, пока никто не видит. Выплачь все свои обиды, все скопившуюся внутри горечь и тоску, всю свое затаенную злобу на самого себя. Плачь, ибо никто тебе все равно не сможет помочь.

***

Прошло несколько дней, прежде чем мне разрешили вставать с постели. От нечего делать я бродил по гулким больничным коридорам как статуя командора. По пояс в гипсе, с вытянутой вперед рукой. На мои вопросы, когда мне снимут гипс, мой лечащий врач, Семеныч, только улыбался.

— Вы опять торопитесь нас покинуть, молодой человек? Чтобы явиться с новыми следами подвигов на вашем теле? Увы, но ваши переломы за два дня не лечатся. Придется потерпеть.

Я хотел выяснить, сколько же мне придется потерпеть, но Семеныч отмахивался от моих расспросов и бежал по своим делам. От всезнающей бабы Груни я узнал, что моих обидчиков все-таки поймали. Они нарвались на человека поздоровее и посмелее меня, и он отделал их, как бог черепаху. Им, в отличие от меня досталось меньше. Я же был вынужден залечивать раны своей излишней самоуверенности — сломанную руку, перелом трех ребер и неутихающую головную боль, от которой даже таблетки спасали только на время. Баба Груня сказала, что со временем это пройдет. Но я не хотел ждать. Меня тянуло в мой родной город. Меня тянуло еще раз попытаться поговорить с Наташей, попытаться еще раз объяснить ей, кто я на самом деле. Меня тянуло к моей Ольке, которая, наверное, ждет меня, прячась от воспитателей в кустах возле свежевыкрашенной решетки детского сада. Меня тянуло, и в то же время меня постоянно сдерживала мысль о том, что по документам я Борис Сазонов. Человек, появившийся ниоткуда и не известный ранее никому.

Но Борисом Сазоновым я был только там. Здесь же я для всех оставался вернувшимся с того света Алексеем Столяровым. Оформляя документы, медсестра, которая когда-то подсунула мне чужие документы, долго и недоуменно разглядывала мой новый паспорт.

— Вы разве сменили фамилию? — спросила она, протягивая мне обратно документы.

— И имя тоже, — сострил я в ответ.

— А зачем?

— Поспорил с приятелем, — я ляпнул первое, что пришло мне в голову.

— Ну и выиграли?

— Как видите, — я повертел паспортом перед носом опешившей медсестры.

Больше мое новое имя не обсуждалось. И только баба Груня и Семеныч продолжали называть меня по старому. Как-то, совершая очередной обход, Семеныч присел рядом со мной на кровать.

— Что это за история с новым именем? — он уже наслушался слухов и сплетен, постоянно разносившихся по больнице медсестрами и врачами.

— Да так, — попытался отмахнуться я, но врач не отставал.

— Думаете, если вам сделали новое лицо, то нужно было и имя поменять?

— Так получилось? — я не хотел об этом говорить, но Семеныч был неумолим.

— Я сейчас занят, — проговорил он, поглядывая на часы. — Но вечером я дежурю. Зайдете ко мне, и мы обо все поговорим.

— Нужно ли? — протянул я.

— Нужно, — твердо произнес Семеныч и вышел из палаты.

***

Вечером я пришел в дежурку к Семенычу. При виде меня врач встал, выглянул в коридор и тихо закрыл дверь на ключ.

— Чтобы никто не мешал, — пояснил он и указал мне на стул. — Ну, Столяров, присаживайся.

Семеныч уже не выкал мне. Передо мной был не любезный, обходительный доктор, а старый верный друг.

— Рассказывай что и как. Или к тебе нужно теперь обращаться Сазонов?

— Все равно, — отмахнулся я. — Как хотите, так и зовите.

— Все равно, — фыркнул Семеныч, доставая из шкафа колбу со спиртом. — А мне вот не все равно. Будешь?

Семеныч кивнул на колбу. Я отрицательно покачал головой.

— Ну как хочешь, — Семеныч плеснул из колбы в стакан, залпом выпил и занюхал коркой хлеба. — Ну, давай, рассказывай.

— Да что рассказывать? — я свободной рукой почесал затылок. — Рассказывать особо и нечего.

— Что есть, то и рассказывай, — Семеныч придвинул ко мне поближе стул и. плюхнувшись на него, приготовился слушать.

Мой рассказ оказался долгим. Я, сам не зная для чего, поведал врачу историю всей своей жизни. Знакомство с Наташей, рождение дочери. Первые радости и огорчения. Потом эта катастрофа. Возвращение домой. Неприятие родных. Знакомство с Соломоном, Васькой, Люсей. Безуспешные попытки объясниться с Наташей. Болтовня с Олькой через ограду детского сада. Все, о чем мне давно хотелось кому-нибудь рассказать. Все, о чем я так долго молчал.

Внимательно выслушав мой монолог, Семеныч плеснул себе еще спирта, выпил и тихо спросил:

— Ну и как ты думаешь жить дальше?

— Не знаю.

— А кто знает?

— Да, наверное, никто, — я встал со стула и шагнул к двери.

— Вот что, парень, я тебе скажу, — Семеныч направился за мной. — Пока ты не разберешься с самим собой, тебе нечего надеяться, что кто-то другой поймет тебя. Прежде чем вернуться куда-то, тебе нужно вернуться к самому себе.

— И как долго мне возвращаться?

— А это зависит только от тебя. Я тебе тут не советчик.

Семеныч отпер дверь. Я вышел в коридор.

— Спасибо.

— За что? — Семеныч удивленно вскинул брови.

— За то, что выслушали меня.

— Будет охота еще поговорить, заходи. Ты знаешь, где меня найти.

Семеныч скрылся в дежурке. За разговорами я и не заметил, как наступило утро. В коридор стали выползать заспанные медсестры, застегивая на ходу свои халатики, шитые не по размеру. Пригладив руками растрепанные волосы, они возвращались на свои посты, оставленные без присмотра, чтобы успеть появиться там до прихода врачей.

Проходя мимо телефона, я остановился. Прошло больше недели, как я находился здесь, а об этом так никто и не знал. На работе сейчас, наверное, волнуются, Васька с ума сходит, Тюлькин разрывается — отпустил на неделю. А меня и след простыл. Но как сообщить им, что я никуда не пропал, а прозябаю в захудалой больнице, в гипсе, с перевязанной головой? Ну конечно! Нужно позвонить Наташе, а она свяжется с Люськой и все ей объяснит. Ведь они как никак были подругами. Я снял трубку, прижав ее плечом к щеке, набрал номер.

— Я слушаю, — на другом конце провода раздался заспанный голос Наташи.

— Наташа? — затрепетал я, услышав знакомый голос. — Только не бросайте трубку. Мне очень нужно с вами поговорить.

— Кто это?

— Это Сазонов. Борис Сазонов.

— Вы уже и телефон мой узнали? — в голосе Наташи появились нотки негодования.

— Прошу вас, — умоляюще произнес я. — Выслушайте меня.

— Говорите, но побыстрее. Я тороплюсь.

— Дело в том, — я не знал с чего начать. — Дело в том, что я сейчас нахожусь в больнице. А как сообщить на работу не знаю.

— Ну и при чем здесь я?

— Вы же знакомы с Люсей? Передайте ей, где я нахожусь. Она все поймет.

— Хорошо, — пробурчала Наташа. — Диктуйте адрес.

Я продиктовал адрес, попросил отыскать Люсю как можно скорее. Хотел поблагодарить, но Наташа, не дослушав, повесила трубку.

— Что ж, — подавленно вздохнул я, кладя трубку на место. — Спасибо и на этом.

Я стал ждать приезда Люси, но вместо нее в ближайший выходной заявился Василий.

— Привет пострадавшим! — весело проговорил он, влетая в палату.

Должно быть, он уже успел переговорить со всем персоналом о моем здесь появлении.

— Васька, — удивленно произнес я, стаскивая с постели свой гипсовый торс. — Ты откуда здесь? Я ждал Люсю.

— Люся приехать не смогла, — Василий поставил на пол возле тумбочки объемистый пакет с гостинцами. — Но я приехал не один.

— А с кем?

— Со мной, — в палату бесшумно вошла Наташа.

Вошла и остановилась у дверей.

Я оцепенел. Кого-кого, а ее я никак не ожидал здесь увидеть. Васька, усердно размахивая руками, о чем-то весело рассказывал, но я совершенно его не слушал. Я не сводил глаз с Наташи. Мне было немного неловко перед ней за свое гипсовое одеяние, и я постарался скрыть его, натянув на себя одеяло.

— Как вы? — почти шепотом спросила Наташа, не отходя от двери.

— Нормально, — ответил я. — А вы? Почему вы здесь?

— Это все ваш друг, — Наташа кивнула в сторону Василия.

Василий уже молчал и недоуменно смотрел то на меня, то на Наташу. Быстро сообразив, что он здесь лишний, Васька с улыбкой на лице извинился и скрылся за дверью. Скорее всего, он отправился развлекать молоденьких медсестер своими байками.

— А здесь уютно, — Наташа окинула взглядом мою палату.

— Все равно дома лучше, — возразил я.

— Лучше, — согласилась Наташа.

— В такие места лучше не попадать, — проговорил я, чтобы хоть как-то поддержать разговор.

— Лучше не попадать, — снова согласилась Наташа.

Я замолчал. В эту минуту я просто не знал, что сказать. Наташа растерянно топталась у двери.

— Может вы чего-нибудь хотите, — я заглянул в целлофановый пакет, оставленный Василием. — Апельсин или банан?

— Спасибо, не хочу. Это ведь для вас. Вам ведь поправляться нужно, — Наташа задумалась. — Переломы не страшные?

— Нет. Ничего серьезного.

— Это хорошо, — Наташа глянула на часы.

Разговор у нас явно не клеился. Хотя и у меня и у нее на душе было много не высказанного. Меня подмывало вывалить перед ней всю правду. А Наташа явно хотела меня о чем-то спросить.

— Сколько тебе еще здесь лежать? — спросила Наташа, все еще не отходя от двери.

— Не знаю, — озабоченно вздохнул я. — Врач пока ничего не говорит. Наверное неделю или две. Здесь долго не держат.

— Знаешь, Боря, — Наташа потупила взор. — Мне давно хотелось у тебя спросить кое о чем.

— Спрашивай, — незаметно для себя мы перешли на ты.

— Да нет, — Наташа махнула рукой. — Наверное, не стоит. В другой раз.

— Как хочешь, — я не стал выспрашивать Наташу о ее сомнениях. — В другой раз, так в другой раз.

— Наверное, мне не нужно было сюда приезжать, — Наташа повернулась к выходу. — Сама не знаю, что на меня нашло. Мне показалось… Хотя, нет… Это все мое больное воображение. Извини, я пойду.

— Погоди, — окликнул я ее. — Мне тебе нужно кое о чем сказать.

— О чем? — Наташа повернулась ко мне.

— О том, кто я на самом деле, — я по букве выдавливал из себя слова.

Если бы не мой гипсовый панцирь, я бы сейчас упал на колени перед этой хрупкой женщиной и, целуя ноги, молил о прощении. — Я ведь совсем не такой, как ты обо мне думаешь.

— Я знаю, — перебила меня Наташа. — Мне кажется, что я тебя знаю лучше, чем ты сам. Что мы с тобой…

Наташа не успела договорить, как в палату влетел взъерошенный Василий.

— Воркуете? А нам уже пора. Дорога не близкая, а хотелось бы успеть домой до темна. Ну, старик, — Василий похлопал меня по гипсу. — Не скучай. Будет время, наведаемся еще.

— До свидания, — Наташа поспешила выскочить за дверь. Василий неторопливо зашагал за ней.

— До свидания, — уныло протянул я им вослед.

Мы так и не смогли открыться друг другу. А все этот Васька. Если бы он не появился, кто знает, чтобы было дальше. А так меня снова впереди ждали хандра и уныние. Тоскливое ожидание случая, когда я смогу открыться, излить душу, высказать наболевшее.

***

Я пробыл в больнице довольно долго. Обычных больных с переломами отправляли домой через неделю, через две, но меня Семеныч продержал почти два месяца.

— Что ты там будешь делать в своей общаге? — удивлялся он в ответ на мои просьбы поскорее меня выписать. — Лежать пластом и пялиться в потолок? Так это ты можешь делать и здесь. Пока не снимем гипс, пока я не буду уверен, что с тобой все в порядке, я тебя отсюда не выпущу.

Мне ничего не оставалось делать, как повиноваться. Убежать из больницы в гипсе я все равно не мог, и мне оставалось только ждать. Смириться и ждать. За то время, что я пробыл в больнице, ко мне еще пару раз наведывался Васька. Привозил фрукты, конфеты, сигареты. Конфеты я раздавал медсестрам. Фрукты отдавал бабе Груне. Старушка ворчала, не хотела по началу брать, но все же принимала дары. Если бы не она, я бы помер со скуки в этой дыре. Мои соседи развлекались пустой болтовней и заигрыванием с медсестрами. Но меня это на забавляло. Единственными моими развлечениями были бесконечные разговоры с бабой Груней и Семенычем.

Наташа больше ко мне не приезжала. Да и зачем ей это было нужно? Тащиться в другой город, чтобы справиться о здоровье чужого для нее человека? Это было бы довольно глупо. И я ее за это не осуждал. Правда я поинтересовался как-то раз у Васьки, не спрашивала ли она обо мне, но что Василий удивленно захлопал глазами:

— С какой стати? Ты ей кум или сват? Я даже в толк не возьму, чего она со мной в первый раз увязалась? Странная она какая-то. Малахольная. Все в себе таит. Вроде тебя.

— А Люська? — спросил я в надежде, что хоть она поддерживает связь с Наташей. — Люська ничего тебе не говорила?

— Люська? — Василий задумался. — Нет, не говорила. Да у Люськи и своих проблем полно. Она с мегерой что-то не поделила. Грызня была. Весь автопарк дрожал. Если бы не Тюлькин, неизвестно чем бы все закончилось.

Больше я с Василием о Наташе не разговаривал. Да и дело шло к выписке. Гипс с меня сняли. Ребра срослись как положено, рука тоже зажила быстро. Единственное, из-за чего меня держал Семеныч, так это мои непрекращающиеся головные боли.

— Понять не могу, — в растерянности разводил он руками. — Что твоей голове нужно? Вроде бы все нормально. А может лекарства тебе не идут? Не знаю. Надо еще раз все проверить.

И я снова таскался по процедурам и обследованиям. Семеныч раскопал какие-то таблетки, от которых мои головные боли успокоились. Но предусмотрительный врач продержал меня еще неделю. И как только он убедился, что все в порядке, он подписал мне выписку.

— Надеюсь, мы с тобой теперь не скоро встретимся? — пошутил он, провожая меня до больничных ворот. — Честно сказать, мне надоело с тобой возиться.

— Спасибо вам, — я сунул в карман врача конверт с деньгами, которые мне в последний раз привез по моей просьбе Василий.

— Ты что это себе позволяешь! — возмущенно воскликнул Семеныч, вытаскивая из кармана конверт. — У нас медицина, слава богу, пока бесплатная.

— На вы столько для меня сделали, — я опять пытался засунуть конверт в карман.

— Не больше чем для других! — бунтовал Семеныч. — Убери деньги или я с тобой больше не буду разговаривать!

— Но…

— И никаких но, — прикрикнул на меня Семеныч и, сунув конверт мне за пазуху, резко развернулся и зашагал к больнице.

Поднимаясь на высокое цементное крыльцо, он на мгновение остановился.

— И еще совет на прощанье — не жди случая. Иди сам навстречу своей судьбе.

Сказал и скрылся за железной дверью.

***

До поезда меня провожала сердобольная баба Груня. И снова она причитала и плакала, и снова она совала мне пакет с еще горячими пирожками, и снова я ничем не мог ее отблагодарить, как следует.

***

Поезд тащился медленно. За окном проплывали деревеньки, окаймленные бурыми недавно вспаханными огородами с кучами почерневшей ботвы по краям. Проплывали сумрачные леса с голыми, растопырившими в разные стороны черные сучья деревьями. Проплывало серое угрюмое небо с набрякшими от бе

...