Оглавление

Глава 1

Нозернхолл — независимое государство к северу Фикийской Империи, управляемое конклавом магов. Северяне — простодушные скотоводы и землевладельцы, народ маленький, но храбрый силой и духом. Интересный факт, но Империя никогда не претендовала на земли Нозернхолла.

(с) Путеводитель по Делиону

— Грифон!

На голубом бескрайнем небосклоне, где ярко сияло весеннее светило, плыло величественное облако, которое очертаниями напоминало это опасное чудовище. В одной части облака угадывались черты острого клюва грифона, а другая же была похожа на мощные крылья таинственного животного. С другой стороны от облака отходила длинная узкая часть, напоминающая хлесткий хвост этого хищника. Это великолепное и опасное существо не водилось в здешних краях и было очень редким во всем Делионе. Этот хищник красуется на гербе Империи и является ее символом.

Но это было не единственное плавучее судно на небосводе. Много облаков самых разных форм бороздили бескрайние небесные просторы, и двое юношей, лежащие на траве, угадывали в каждом из них что-то земное. Светило зашло за одно из таких облаков, пытаясь спрятать весенние лучи в недрах воздушного корабля.

— Смотри! Там голова дракона! — крикнул другой парень, показывая указательным пальцем на облако, подозрительно напоминающее драконий лик.

Пастухи Флавиан и Аргий часто играли в эту игру, пытаясь скрасить своё времяпровождение. Чаще всего в облаках угадывались формы мифологических существ или героев Второй Эпохи. Юношеская фантазия воссоздавала на небесах удивительные красочные картины, которые предлагала созерцать мать-природа. Услышанные от матушек, соседей или заезжавших в Утворт по праздникам менестрелей и бардов, существа и легенды всплывали в богатом воображении юношей.

— А вон то, остроконечное, похоже на нос корабля Мефиада — Аргий вспомнил знаменитый фикийский миф о мореплавателях, показывая своему другу на облако.

Красочные крутые холмы, которые местные жители издревле называли Пятихолмием, располагались к югу от Утворта и были накрыты одеялом из свежей травы. Весна не так давно заняла место промерзлой зимы, и теперь старательно накрывала своим цветочным покровом землю Нозернхолла.

Отаре деревенских овец приглянулось Пятихолмие своей сочной растительностью, богатой душистой люцерной и клевером. И вот уже третий год подряд, с тех пор как Флавиан и Аргий стали подрабатывать пастухами, выпас идет на этих холмах. Живописное место было пригодно, как для созерцания красот природы, так и для выпаса домашних животных. Лес был далеко, и волки редко появлялись в этих пределах, разве только, когда они были слишком голодными. Но на памяти Флавиана такое случалось один раз — волки загрызли одного соседского пса. Эта зима была не столь суровой, но наступившая весна невольно грозилась выгнать из лесов опасных голодных хищников на поиски пищи. Ветер стал неотъемлемым спутником и любимым другом молодых пастухов — он обдувал их лица и ласково развевал их выгоревшие на светиле волосы, похожие на копну сена.

— Вон, Аргий, гляди, — привлек внимание своего друга Флавиан. — То облако так похоже на пегаса!

Флавиану в этом году уже стукнуло двадцать оборотов, и он был ровесником своего приятеля Аргия. Обветренное загорелое лицо молодого пастуха весной было обсыпано веснушками, и каждый сезон выпаса овец его русые сальные волосы выгорали и становились светлыми. В отличие от своего полного и широкоплечего друга, Флавиан был чересчур худощав, и с трудом этого юношу можно было назвать привлекательным.

На нём были надеты заштопанные шерстяные штаны с подкладкой, сандалии из кожи бобра и мятая серая льняная рубаха. Его одежду покрывали многочисленные заплатки с ровными и аккуратными стежками — дело рук его матушки.

Он сжимал в своей руке подаренную дядей флейту. Флавиан привык её брать всегда с собой, отправляясь на Пятихолмие, где можно было сполна насладиться потоком музыки, исходящим из этого замечательного подарка, под аккомпанемент ласкового ветра.

— Не очень-то и похоже, — в этот раз Аргий не согласился с приятелем, оценивая своим взглядом плывущее облако. — Скорее на Морского змея с крыльями.

Аргий был с Флавианом одногодками, но с самого детства у него были проблемы со здоровьем. Аргий мучился от лишнего веса и с трудом бегал наперегонки с Флавианом, постоянно проигрывая своему другу. Его пухлые щеки постоянно были румяного оттенка и резко контрастировали с зелеными глазами Аргия. Несмотря на то, что юношу можно было назвать полным, тучным он не был. Ножки у него были тонкими, словно две тростинки, на которые взгромоздилась тяжеловесная лягушка.

— Может быть, сыграешь? — Аргий улыбнулся и кивнул головой на музыкальный инструмент.

Флавиан оторвал свой взгляд от небосклона. Больше всего в жизни ему нравились две вещи. Нет, три. А может быть, и четыре. Пять? В любом случае, он очень любил созерцать все, что было создано Двенадцатью богами: природу, животных, небо, особенно ночное. Ночью он тайком удалялся из Утворта под гам и лай собак, взбирался на одно из самых высоких деревьев и удобно устроившись, вглядывался в бесконечный ночной купол, под созданную на флейте мелодию.

Второй любимой вещью Флавиана была музыка. Он тяготел каждый раз, когда забывал дома флейту, пусть это и было редко, но без нее он ощущал себя одиноким. Все остальное он любил чуть меньше. Например, дядя привил ему интерес к истории и мифологии, научил его читать. Каждый раз, когда дядя Клепий приезжал в Утворт, он дарил своему племяннику книжки, которые Флавиан любил перечитывать раз в месяц, если не чаще.

Некоторые книги он знал практически наизусть. Мальчик всегда любил истории про разных имперских героев, таких как Дарс, сын Фонарщика, Гудрий Драконоборец, а особенно он любил мореплавателей Мефиада и Витерия Однопалого. В то время, когда девчонки у печей заслушивались рассказами о беззаветной любви амазонки Руады к вампиру Гасколу или о тяжкой смерти русалки Вивицы от руки собственного избранника, юный пастух слушал пылкие и бойкие речи бардов о первой войне с Тьмой, о великих завоеваниях Риалия Кровь Грифона и других полководцев.

А вот что еще любил Флавиан — так это пиво! Настоящее, холодное, настоявшееся на крепком хмеле и солоде. В свободное время он любил с Аргием забрести в подлесок с небольшим бочонком крепкого пива и провести там всю ночь, обсуждая тот или иной миф или героя.

— Ну и чего тебе сыграть? — улыбнулся юноша в ответ, взяв в руки флейту. — Что-нибудь веселое? Или что-нибудь грустное?

— Давай веселое, что-нибудь, — ответил Аргий. — Ныне же праздник.

Красные, опухшие и обветренные губы Флавиана прикоснулись к флейте, а пальцы, наложенные на музыкальный инструмент, начали свой безудержный танец. По всему Пятихолмию разлилась веселая музыка. Казалось, что даже овцы начали блеять в такт игре молодого пастуха. Юноша поддался музыке, закрыв глаза. Он начал сочинять ее на ходу, от чего она казалась еще более живой и настоящей. Юный пастух любил сочинять музыку именно таким образом, чтобы она сама изливалась из его души.

Утворт располагался практически на самом юге королевства Нозернхолл — самого северного независимого королевства людей, которое граничило с Империей. Нозернхолл был небольшой страной для людей с большим сердцем, в отличие от Империи, которая раскинулась от северных ледовитых пустошей Съердии до пустынь Морского Востока. Нозернхолл не был богат, скорее наоборот, люди жили здесь преимущественно в деревнях, а большие города можно было пересчитать по пальцам однорукого цверга. Флавиан и Аргий жили в одном из таких поселений, на окраине этого королевства, и являлись самыми обычными пастухами, которым было суждено попасть на страницы самой необычной истории Делиона. Сейчас они лежали и наслаждались свежим теплым ветром под музыку, которую творила эта «волшебная» флейта, даже не задумываясь о том, что им предстоит пережить.

— Сами боги направляют тебя, чтобы ты создавал такую прекрасную музыку, — когда юный Флавиан закончил играть, Аргий не мог не похвалить своего приятеля. — Я думаю, что сам Танцующий благословил бы твои песни.

— Брось, — застеснялся второй пастух. — Помнишь, в том году на праздник Цветения приезжала труппа?

Толстяк кивнул головой.

— Вот, мне еще далеко до того менестреля, — пожал плечами Флавиан, вспоминая, как тот менестрель со сладким звонким голосом пел балладу про Фьорда Скованного Землей и прекрасно играл на лютне южные песни.

Аргий, до сего момента лежавший спиной на прогревшейся светилом земле, с трудом поднялся и обратил свой взор на друга.

— Слушай, в этом году Утворт посетят еще какие-нибудь музыканты, — начал свою речь упитанный юноша. — Может тебе стоит попроситься к ним в труппу?

Флавиан засмеялся.

— Что? — недоуменно посмотрел на него Аргий. — Ты же всегда хотел повидать мир, а? Ты только листаешь свои книжки, изучаешь всякие там места. А так бы мог путешествовать вместе с труппой по всей Империи! Речноземье, Фикия, Великолесье, Февсия! Сколько бы мест ты посетил, Флавиан.

Юный пастух действительно с самого детства хотел увидеть окружающий его мир, но не знал, как можно покинуть свою родную деревню. Он редко покидал пределы Утворта, и практически никогда не бывал дальше, чем на десять стадий от деревни. Весь его мир был сосредоточен здесь, к неудовлетворению Флавиана. Иногда ему казалось, что Утворт был для него той темницей, где вольно делать, что захочешь, но выйти оттуда запрещено всевышними силами. А ведь мир, такой большой! Его дядя Клепий исколесил весь Делион, но он был воином, а не артистом. Флавиан не хотел быть воином и убивать людей, наоборот, он желал помогать им своим искусством.

— Брось это, — задумчиво ответил Флавиан, крепко сжимая в руке флейту.

Овцы продолжали блеять, лая собаки не было слышно до сих пор, сегодня животные ведут себя примерно. Отара привыкла пастись именно на этом холме, хотя Флавиан часто их перегонял с места на место, чтобы трава успевала вырастать.

— Сегодня Праздник Первоплодия, — обратился Флавиан к своему другу. — Лучше скажи мне, Аргий, кого ты пригласишь на танец вокруг костра?

Аргий потупил свой взгляд в землю, он зажал травинку между указательным и среднем пальцем, выдернув ее, направил себе в рот. Флавиан знал, что его другу нравилась Элина — дочь мельника, хорошая рыжеволосая девчушка.

Толстяк пожал плечами. Он был добродушным, но слишком уж неуверенным в себе. Впрочем, как и его друг, который не признавал этого.

— Видят боги, Флавиан, у нас в Утворте небольшой выбор, — заулыбался Аргий, пожевывая во рту траву. Я бы позвал Элину, но боюсь, что она будет плясать с Ремием.

Ремий был сыном землепашца Мервария, одного из самых богатых людей поселения. Говорят, что у него в амбарах столько зерна, что можно было кормиться всему Утворту целую зиму.

— Да брось, Аргий, пригласи ее на танец, ты ей нравишься, — ответил Флавиан. — Я заметил, как она на тебя смотрела.

Флавиан пылал белой завистью к своему другу, потому как у него совершенно не сложилось со своей девушкой. Ну как, девушкой. Это долгая история, и юный пастух решил больше никогда не вспоминать того жестокосердного поступка, и взял с Аргия клятву, что он предаст эту историю забвению.

— Эй, ты слышишь? — Флавиана чуть было не бросило в пот, когда он услышал, как заливался лаем его собственный пес Снежок. — Кажется, это волки, где наша праща?

Пастух всегда молил богов, чтобы его миновала эта участь. Он боялся волков, но более всего страшился, что не знает, что стоит предпринять ему в этой ситуации. Каждая овца стоила денег, а у Флавиана нет столько дукатов, чтобы выплачивать за каждую подранную овцу. Поэтому юноша больше всего полагался на своего верного пса и пращу, которую они с Аргием изготовили еще два оборота назад.

— Не может быть, — Аргий сразу встал на ноги, пытаясь высмотреть Снежка, но видно его не было. — Может быть какая из овец отбилась от отары?

Флавиан побежал на самую высокую точку холма, чтобы рассмотреть, на кого так усердно лаял Снежок. Юноша мало верил в слова своего друга — зима была холодной и долгой в этом году, не мудрено, что волки вышли на охоту. Но вместо волка, пастух увидел мальчика, который скакал на лошади прямо к ним.

— Эй, Аргий, кажется это твой брат на Звездочке, — загородив ладонью солнечные лучи, Флавиан все же рассмотрел незваного гостя.

Толстяк не поверил приятелю и решил посмотреть на это собственными глазами. Флавиан вздохнул с облегчением.

— Лихас? — удивился Аргий. — Что он тут делает?

Лихас был младше Аргия всего на три оборота, и больше помогал своему отцу в конюшне. Отец редко его отпускал из Утворта, и никогда на лошади. Звездочка была любимой лошадью их отца — самой быстрой и покладистой, и отец, пожалуй, не так любил своих детей, как лошадей. Лихас, в меру упитанный мальчуган шестнадцати оборотов, был задирой и забиякой, и как многие другие деревенские мальчишки, не умел читать и писать. В общем, был полной противоположностью тихого и смышлёного Аргия.

Когда Лихас верхом на Звездочке наконец взобрался на один из холмов, где расположились пастухи, Флавиан заметил, что лошадь была вся взмыленная, а сам мальчик тяжело дышал и был мокрым от пота.

— Эй, брат, еще чуток, и ты бы загнал лошадь до смерти, — удивился Аргий. — Отец тебя бы запорол пряжкой. Что случилось? Ты какой-то перепуганный.

Аргий по лицу брата понял, что случилось нечто страшное.

Лихас еще никак не мог отдышаться, будто бы это не лошадь, а он бежал из самого Утворта. Вид был у него испуганный, словно увидел белесого призрака или саблезубого волка, по лицу струился пот. Вся рубаха облепляла его полное тело, и конюх едва мог вымолвить слово.

— Флавиан, — показал он пальцем на пастуха. — Матушка. Она вся в крови…

***

Эти слова испугали Флавиана, и он, ничего не ответив, вскочил на Звездочку и галопом отправился в Утворт. Мысли путались в его голове, словно клубок змей, однако все они были об одном — с матерью что-то случилось. В его голове возникали образы раненой матушки, она могла порезаться о вилы, или может быть на нее напали разбойники, а может быть она упала на острие топора? Всю дорогу он молился Двенадцать богам, и надеялся, что он ошибался. Проделанный до Утворта путь был заполнен лишь дурными мыслями, юноша перебирал в своей голове все варианты несчастья, которые могли случиться с его матушкой.

При въезде в Утворт, собаки начали протяжно заливаться громким лаем, приветствуя знакомого человека на темной лошади, которая была покрыта россыпью белых пятен по всему телу. Один лишь круп лошади и ее черная, словно безлунная ночь грива, не имели белесых пятен, из-за которых, отец Аргия прозвал ее Звездочкой. Взмыленная после продолжительного галопа лошадь даже не обращала внимания на этих неуемных дворовых кусак, продолжая двигаться тем путем, который указывал ей Флавиан. Позади них бежал Снежок, который несмотря на уговоры Аргия, в виде сочных куриных косточек, не остался сторожить овец, а последовал за своим хозяином.

Всю дорогу от Пятихолмия Флавиан думал только о том, что могло приключиться с матерью, и клялся Пантеону Двенадцати, что сделает все, что прикажут ему боги, лишь бы мать осталась жива. Сегодня же он принесет Ткачихе петуха в жертву, если матушка его будет жива и здорова, Флавиан поклялся про себя этой богине. По началу все это можно было принять за дурную шутку брата Аргия, однако, такими вещами не шутят, тем более, у Лихаса был слишком перепуганный вид, который нельзя отразить на лице, не испытав его.

От самого холма и до Утворта, пастух гнал Звездочку во всю силу — покрытые цветастыми коврами поля и заливаемые солнечными лучами холмы проносились мимо Флавиана размываемой картинкой, он видел лишь то, что ждет его впереди. И даже на въезде в деревню, он не убавил ход, не замечая, что происходит вокруг него, в самом поселении.

Не замечал пастух и того, что он чуть не задавил двух рыжих куриц, которые своевольно переходили дорогу Утворта, состоявшая по большей части из утрамбованной земли, часто во время дождей, превращаясь в бурую жижу грязи. Курицы едва спаслись от подкованных копыт Звездочки и в последний момент, они, взмахнув крыльями, перелетели на другую сторону дороги к соседскому двору. Жители Нозернхолла верили, что курицы, бродящие по дороге — к дождю, но сейчас Флавиана это не волновало.

Не замечал пастух и то, что на обширном подворье старосты Утворта во всю готовились к предстоящему празднику. Дети носились с визгом и криками с радостными улыбками на лице по всему двору с ясеневыми палками и играли в «Благородного рыцаря», некоторые дети особняком расположились под тенистой яблоней и занимались гаданием на цветках Кормизии. Девочки по большей части играли в прятки, одна из них, самая удалая, залезла на яблоню и спряталась среди веток, которые еще не плодоносили.

Неподалеку от зажиточного дома старосты, который своим убранством превосходил все остальные дома деревни, люди готовили валежник, складывали его в огромную кучу для предстоящего костра. Женская часть населения Утворта занималась украшением подворья, молоденькие и юные девы связывали воедино гибкие ивовые прутья, и украшали их едва проросшими весенними цветами. Эти прутья сегодня должны будут отогнать от деревни злых духов, которые просыпаются каждый год. Мужики же с наполненными элем кружками в руках готовили чучело, весело смеялись, приделывая этому чучело то нос, из моркови, то шлепая его по заднице палкой, отпуская при этом пошлые шутки. Флавиан ничего этого не замечал, он даже и не мог подумать о том, что сегодня может быть праздник. Но едва, заметив эту размытую картинку краем глаза, пастух пришел в ужас и негодование.

«Как они могут веселиться и смеяться, когда там моя мать, раненая и нуждается в помощи?»

Звездочка гнала во всю прыть, сверстники Флавиана, особенно девицы, бросали на него косые взгляды и перешептывались между собой, обсуждая, куда сломя голову несется пастух.

Вот, уже виднеется его захолустный дом с небольшим подворьем. Тогда Флавиан чувствовал каждый миг времени и поторапливал лошадь как мог, сердце колотилось барабанным ритмом. Лошадь даже не успела до конца затормозить, когда Флавиан спрыгнул на ходу и чуть было не упал на ветхий покошенный забор. Пастух на своих двоих бежал домой, вслед за ним лая и виляя хвостом, не понимая, что это не игра, а пугающая реальность, следовал его пес Снежок.

Вбегая в сени, юноша почувствовал знакомый запах пареной репы и свеклы, он со всей скорости врезался в котелок и посуду, которая со звоном упала на деревянный пол разлетаясь по разным углам. Но это его мало волновало, пока он на забежал в комнату и не увидел свою мать.

Матушка стояла подле кровати, где лежал без сознания мальчик, с влажной тряпью на голове. Мать с задумчивым скорбным взглядом что-то стирала в медном тазу, от чего вся вода была красной, как отражение алого зарева в мутных водах реки.

— Матушка, — Флавиан даже не знал, что можно сказать в этой ситуации, в один миг он оцепенел и остался прикованным к полу, с трудом выдавив из себя несколько слов. — Что тут произошло?

Мать выглядела очень усталой и постаревшей. В ее волосах жесткой хваткой вцепилась седина, а морщины будто бы за день покрыли все ее нежное лицо. Она обернулась к своему сыну и уголки ее губ едва тронулись, с материнской заботой и печалью в лице.

— Входи, сын, — ответила мать.

Но пастух так и остался стоять в дверях. Ничего окружающего сейчас для него не существовало. Мать здорова. Живет и здравствует. Камень, величиной с сам Нозернхолл пал с его души, и теперь он чувствовал себя чуть ли не самым счастливым человеком на свете. Но кто этот юноша, который лежит сейчас в его постели?

— Что случилось, ма? — глаза Флавиана бегали от увечного тела мальчика к матери, чей подол был окроплен чужой кровью.

— Этот мальчик хотел с тобой поговорить, сынок, — произнесла матушка, пытаясь отстирать в тазу окровавленное тряпье. — Он прибыл с Морского Востока.

Слова матери сбили юношу с толку.

«О чем она вообще толкует? И кто этот парень? Да, что здесь, Двенадцать Всемилостивых, здесь происходит?»

Сделав несколько шагов вперед, Флавиан присмотрелся к лицу мальчишки. Оно не было ему знакомы, и пастух готов был поклясться Пантеоном, что никогда не видел его в своей жизни. Лицо было смуглым, при этом обветренным, на его облике отпечаталась тяжелая судьба и усталость от жизни, несмотря на то, что с виду ему было не больше двенадцати лет. Мальчик испытывал тяжкий жар — все его раскрасневшееся лицо было покрыто потом, а закрытые веки судорожно дергались. Мама сделала перевязку, новоприбывший гость был тяжко ранен в правое плечо. Судя по тому, сколько мать потратила тряпья, юноша потерял много крови.

— Мама, — Флавиан перевел свой взор на женщину, дожидаясь от нее объяснений. — Кто это?

Буря эмоций тревожила его душу. Пастушок чувствовал, что он находится на грани… На грани чего? Он не понимал этого, но что-то в глубинах его сердца говорило о том, что что-то должно произойти.

— Он посыльный от твоего дяди Клепия, — матушка поджала уголки губ, морщины натянулись на ее щеках.

Флавиан хорошо знал свою матушку и понял, что она едва сдерживала слезы.

— Что случилось? Дядюшка был на Морском Востоке? С ним все в порядке? И почему этот мальчик ранен?

В тот момент, Флавиан не понимал, что задает слишком много вопросов, на которые не захочет узнать ответов, потому что они страшны и ужасны. Однако, в его голове прояснилось то, почему дядя Клепий так давно не заезжал к ним в Утворт. Неужели, по велению своего ордена, он отправился на Морской Восток?

— Я не знаю, сынок, — мать пастуха в тот момент либо нагло врала, либо мальчик так ничего и не рассказал ей. — Этот мальчик хотел поговорить с тобой и передать тебе какую-то вещицу.

Флавиан за свою жизнь ни разу не видел мертвых или тяжело больных людей, но судя по состоянию этого юного путешественника, жить ему оставалось не долго. Кровь сочилась через наложенную повязку, а те места раненой руки, что не были прикрыты тряпьем, были черными и вены были вздутыми. Лоб утомленного путника был усеян крупицами пота, а грудь тяжело вздымалась и опускалась, словно холм, пришедший в движение.

— Флавиан, посторожи мальчика и побудь рядом, — матушка дала наставления. — Если он очнется без меня, дай ему пожевать Зеленушку и напои его с ведра. Если повязка снова намокнет от крови, поменяй тряпье.

Флавиан оглядел свою комнату, не понимая, о чем говорит мама. Он был где-то там далеко-далеко, голова его гудела, словно после пинты выпитого пива. У него сложилось ощущение, что это все дурной сон, и он скоро очнется на одном из холмов, где паслась его отара.

— Сын, следи за ним, — повторила еще раз женщина. — Я дойду до травницы Лесии и возьму у нее отвар из глинника.

Флавиан смог только кивнуть головой, но как только он пришел вновь в себя и оглянулся, матери уже не было. Он уселся на кровать, сотворенную из топчанов, на котором располагалось ложе. Матрас, набитый сеном и обшитый овчиной. Его кровать. И сейчас на этом ложе лежал мальчик, без имени и без прошлого, тот, кого он не знал. Но где-то внутри пастуха проснулось чувство, которое предупреждало его об опасности.

Флавиан не знал, сколько он просидел с того момента как ушла мать, до пробуждения неназванного гостя. Мальчик едва раскрыл свои слипшиеся глаза, как увидел перед собой лицо юноши, о котором когда-то рассказывал ему Клепий.

— Ты как? — задал вопрос Флавиан.

Мальчик широко раскрыл свои глаза и обеими руками схватился за ладонь пастуха.

— Печати, — хриплым шепотом промолвил малец, обращаясь к Флавиану. — Печати…

«Он бредит», — подумал Флавиан и встав с кровати, побрел за Зеленушкой, которая была подвешена в другом углу дома.

— Не уходи, — в ответ послышался хриплый голос мальчика, раненый кашлял кровью.

— Я сейчас, — ответил на это пастух, и снял с веревки зеленушку. — На, пожуй ее. Они помогут снять боль.

Мальчик, с перекошенным от боли лицом, глянул на свое плечо и из его глаз начали сочиться слезы. Он принял от Флавиана высушенные листья Зеленушки и начал разжевывать их.

— Это уже не поможет мне.

«Ему очень плохо», — теперь Флавиану стало по-настоящему жалко этого юнца, который не прожил даже одной пятой отпущенной ему жизни.

«Боги, почему вы допустили это? Вам разве не жалко смотреть на этого мальчика? Не в ваших ли силах ему помочь?»

— Ты Флавиан, из рода Сетьюдов? — поинтересовался мальчик, хотя он и так прекрасно знал ответ.

Пот продолжал струиться по его лицу, смешиваясь с солеными слезами. Юноша жмурился от жуткой боли и часто поглядывал на свое плечо, но он все же с любопытством рассматривал своего собеседника.

— Да, — кивнул головой пастух. — Как тебя зовут? И откуда ты? Как ты здесь оказался? С моим дядей все в порядке?

Флавиан понимал, как много вопросов он может задать мальчику, но успеет ли он ответь хотя бы на их часть?

«Брось, не может быть! Он не умрет. Ему еще нет и шестнадцати оборотов. Такого не бывает.»

— Мое имя Рими, — ответил мальчуган, продолжая жевать во рту Зеленушку. — Я пришел сюда по велению твоего дяди.

Почему-то эта фраза бросила пастуха в пот и дрожь. Это казалось ему не мысленным. Флавиан не мог поверить в то, что этот молодой юноша, смог преодолеть практически весь Делион по велению дяди Клепия.

«Что-то здесь не так», — взволновался пастух.

Ему не верилось, что Рими мог пройти этот путь самостоятельно.

«Я в свои года дальше Утворта никуда не уходил, а этот мальчик в свои годы прошел через всю Империю.»

Флавиану могло показаться, что раненый врет, и сейчас он будет приукрашивать свое путешествие. Однако, пастух постыдился своих мыслей, после того, как взглянул на тяжелое ранение Рими.

— Я принес тебе послание, от твоего дяди, знаешь его? — голос мальчика по-прежнему был тихим и хрипящим.

«Конечно знаю, он же мой дядя!»

— Дядюшка Клепий, — кивнул головой Флавиан.

— Какого цвета у него глаза? — Рими решил проверить пастуха.

— Зеленого, — уверенно ответил Флавиан. — Он из ордена стражей.

Раненый юнец кивнул, видимо довольствовавшись этой информации.

— Первая книга? — однако Рими не остановился на этом.

В голове Флавиана возникли образы того, как дядя подарил ему первую книгу.

«Мне было восемь. Или девять? Я уже не вспомню.»

Однако, саму книгу он прекрасно помнил. Это была толстая книга по истории Империи и окружающих ее земель, в переплете из бычьей кожи. Прочел ее пастушок только спустя несколько лет, но позже, часто ее перечитывал. Этот толстенный фолиант до сих пор лежал под его топчаном и когда Флавиану становилось скучно или грустно, страницы этого монструозного труда оказывались лекарством от всех моральных недугов.

— Путеводитель по Делиону, — ответил Флавиан.

Рими кивнул еще раз.

— Дядя передает тебе послание, — мальчик сильно закашлялся и из его рта пошла кровь.

Флавиан еще раз посмотрел на его рану. Нет, ранено было не плечо, а грудь. Легкое. «Нет, нет, он должен выжить, о, милосердные Боги!», — от этих мыслей пастуха бросило в пот, в своей жизни он видел только смерть кур, и то, она пугала Флавиана.

Уповать в таких ситуациях на богов было единственным, чем можно помочь человеку. Мать по-прежнему не возвращалась, прошло слишком времени, либо ее задержали по дороге.

— Где оно? — пастух не придумал ничего лучше, кроме как прямо спросить у Рими.

Мальчик хотел было привстать, но сил у него не осталось совсем. Он заметил, что из его рта вытекает кровь и вытер ее тыльной стороной ладони. Затем, он приложил свой указательный палец к голове и постучал несколько раз.

— Первая часть послания здесь.

Флавиан внимательно слушал новоприбывшего гостя.

Однако тот умолк. Рими потрогал туго сплетенную веревку из конского волоса, что висела на его шеи и начал доставать ее. Вскоре, из-под рубахи показались два, на первый взгляд, весомых камня правильной овальной формы, с одинаковыми отметками на нем. Флавиан не смог их отличить друг от друга, каждая из отметок, вырезанных в камне соответствовали друг другу и были полностью идентичны. Камни-близнецы. Что-то неладное творилось в душе Флавиана, казалось, что ему сейчас станет плохо прямо здесь, голова закружилась и бурные потоки мыслей пронеслись в его голове.

— Это тебе в дар, от твоего дяди, — из ротовой полости мальчика вновь начала сочиться кровь.

Струйка алой жидкости стекала по обветренному подбородку мальчугана и капала на овчинное одеяло. Рими закашлялся.

— Но не приятный это дар, тяготеет проклятия над ними, — десятилетний мальчик говорил, как какой-нибудь пророк, что пугало молодого пастуха.

Флавиан понял, что Рими хочет, чтобы их сняли с его шеи. В тот момент, Сетьюд и не подозревал, сколько тяжкими окажутся эти камни. Аккуратно приподняв мальчику голову с подушки, пастушок снял с шеи веревку и положил обе печати на постель.

Вдруг, с того ни с сего, у Флавиана что-то ёкнуло в сердце.

«За нами кто-то наблюдает», — он глянул в окно, пытаясь отыскать незнакомца, однако, там никого не было.

У Флавиана возникло такое чувство, словно ментальный зуд, будто за ними кто-то наблюдает.

— Что это? — не догадываясь, что это за камни, взгляд юноши был прикован к причудливым и удивительным узорам.

Раненый вновь сильно закашлялся, Флавиан решил принести ему воды. Зачерпнув прохладную колодезную воду черпаком, он поднес его ко рту бедняги. Тот покачал головой.

— В этом нет смысла, — его веки медленно сползали на глаза, казалось, что он их больше не откроет.

Мальчик вздохнул глубокой грудью и кровь вновь побежала из его рта. Мало того, наложенная матерью повязка стала влажной от алой жидкости.

«Где же ты пропала, матушка?» — сейчас Флавиан больше всего боялся оставаться одному, наедине с грядущей смертью.

Флавиан нервничал, и не знал, что можно предпринять в этой ситуации. Ладони были мокрыми от пота, а сам пастух дрожал от страха.

«Может быть как-нибудь поддержать его? Сказать, что все будет хорошо?»

Нет, врать не было смысла. Мальчик и сам понимал, что его ожидает забвение. У Флавиана, от самой мысли о том, что на его глазах умирает совсем молодой мальчишка, начала бить сильная дрожь. Вода из его черпака полилась на пол.

— Возьми их себе, Флавиан, — Рими опустил взор на две печати. — За ними охотятся, ты должен сторожить их, как зеницу ока. Теперь они для тебя самая дорогая вещь в Делионе.

— Кто? И зачем? Что это? — Флавиан не знал, на какой из этих вопросов хотел знать ответ первым.

«Боюсь, что ответ я могу не заполучить вовсе»

— Я ухожу уже, возьми, — прохрипел Рими. — Флавиан. Не доверяй никому. Никому, ты понял? Ты никому ничего не должен говорить об этих печатях.

Пастух рефлекторно кивнул головой и продолжил слушать умирающего юношу.

— В ордене твоего дяди было совершено предательство, — продолжил говорить Рими. — Клепий, сказал, что ты можешь довериться только двум стражам. Найди Винария. Найди Афиса. Дядя сказал, что ты должен доставить эти камни им.

«Винарий. Афис! Да о чем ты говоришь, бездна тебя побери!»

Пастушок подорвался с кровати и схватился за голову.

«Это всего лишь сон. Дурной сон. Я скоро проснусь».

— Флавиан.

Пастух начал мотать головой, пытаясь напрасно выкинуть из головы то, что ему сказал Рими. Но напрасно.

— Флавиан! — крикнул мальчик и вновь закашлялся кровью.

На этот раз ее было на порядок больше. Сетьюду стало стыдно, из-за того, что заставил раненного закричать и потратить может быть свои последние силы.

— Возьми их, заклинаю тебя Пантеоном Двенадцати, возьми их! — пастух видел, насколько серьезно к этому отнесся Рими. — Так хотел твой дядя!

«Хотел», — внезапно понял это Флавиан.

— А что с моим дядей? Где он? Что вообще случилось?

— Прости, — покачал головой Рими. — Но силы меня покидают. Возьми у меня в кармане его письмо. Бери печати. И седлай коней. Клепий сказал, что один из стражей должен быть неподалеку от границы Империи и Нозернхолла, в Рэвенфилде. Никому не доверяй, в Утворте есть те, кто следит за тобой. Не рассказывай никому про печати, иначе ты обречешь его на гибель. Никому…

Мальчик кивнул головой на свой карман. Дрожь Флавиана никак не унималась, и он своей трясущейся рукой достал из штанины бедняги письмо, скрепленное печатью в виде Двенадцатилучистого Колеса.

— Беги, в Рэвенфилд! — Рими отходил в иной мир и это было видно по его бледному лицу, нижняя часть которого была полностью в крови. — Бери печати и беги в Рэвенфилд, сейчас же! И никому не говори об этих камнях. Никому! Если печать попадет не в те руки, опасность нависнет над всем Делионом. Всякий, кто будет знать о них, будет подвержен смертельной опасности, как я или твой дядя…

…Когда матушка пришла, было уже поздно. Голова умершего бедняги была на правом боку, тело уже начало холодеть, а Флавиан сидел в другом помещении. Он замкнулся в самом себе, не зная даже, с чего начать свои размышления. В его кармане покоилось два камня. Две печати. А в руках он держал послание от Клепия, и его взгляд был прикован к странной красной печати. Двенадцать лучей колеса — двенадцать богов, хранили дядины секреты, которые он захотелось рассказать племяннику.

Глава 2

Северяне холмов почитают весну праздником Первоплодия, как писал Велон, они сжигают чучело зимы и повсюду строят скульптуры из цветов, украшают свои дома дикими растениями. Хотя северяне давно приняли наших богов, но они чтут свои традиции и соблюдают то, что заповедовали им их праотцы и прадеды.

(с) Путеводитель по Делиону.

— Какова злость твоя! — раздался звонкий девичий голосок.

— Зима угрюмая! — ответил хор мужских голосов.

— Прогоняем мы тебя! — теперь послышались хор красивых женских голосов.

— Ай да прогоним мы тебя! — ответили мужики, собравшиеся, возле сложенного хвороста, что в скором времени станет костром.

Люди веселились. Пели и уже начинали плясать, хотя сумерки еще не наступили. Как только светило исчезнет с голубого небосклона, зажгутся костры по всему Нозернхоллу, сжигая предательскую богиню Эрету, насылающую свои снежные покровы на весь Делион. Несмотря на то, что имперская религия и ее Двенадцать богов уже проникли во все уголки Нозернхолла, северных имперских соседей, местные жители до сих пор отмечали древние праздники своих предков.

Подлая Эрета заключила свою единоутробную сестру Агимею — богиню плодородия и всей живой растительности, в землю, в пещеры Рахтары, сковав ее конечности огромными колючими лианами, и каждое движение Агимеи сопровождается жуткой болью. Эрета охрану своей сестры поручила Гектобонам — огромным тварям с телом червя и двенадцатью когтистыми лапами летучих мышей. Когда Агимея хочет освободить рук от пут, ее конечности тут же пронзают лианы и кровь богини плодородия проливается. По преданию северян, эта кровь топит снег и позволяет растениям начать новый жизненный цикл. Однако, когда у Агимеи кончается вся кровь она умирает, но назло своей злой сестре воскресает каждую весну, и растения опять начинают плодоносить, а земля покрываться зеленым одеялом.

Сейчас же, жители Утворта занимались тем, что прогоняли олицетворение зимы — Эрету и призывали богиню Агимею, чтобы та, дала в этом году богатый урожай. Песни с элем и пляски с забродившим медом, а перед зажжением костра с чучелом Эреты — все это делалось во славу богини Агимеи.

Светило лениво переваливалось за горизонт, посылая свои последние яркие лучи на землю. Оно уходило на ночь, чтобы на следующее утро вновь засиять с прежней силой на небосводе. Жители Утворта готовились к великому празднеству, столы уже ломились от яств, а бочки были наполнены медовухой и пивом. Огромный крытый шатер установили прямо в подворье старосты деревни и с каждым часом туда подходило все больше и больше жителей, распевая непристойные песни с кружками в руках.

Одному Флавиану было не до праздника. Пока мать обмывала тело мальчишки для погребения, он удалился из дома во двор и стоял возле деревянной бочки с водой. На мутную воду, запасенная для полива посевов, падали ветки, насекомые и много пыли, но все же, в ней можно было видеть свое отражение. Помимо двух таинственных камней, Рими передал пастушку и письмо от дяди Клепия.

«Может быть оно сможет пролить хоть толику информации на все то, что рассказал мне мальчишка.»

Матушка пришла поздно. Она застала своего сына в глубоких раздумьях, со слезами на глазах, но решила не тревожить его одинокие размышления, молча подойдя и обняв его, она удалилась в комнату, где лежало остывавшее тело Рими. Флавиан еще никогда не видел смерть собственными глазами и только теперь понял, насколько это страшно.

— Бедный мальчик, — единственное, что произнесла мама за все это время. — Он тебе ничего не передал? Что он тебе рассказал?

Это серьезно насторожило Флавиана. Да, не доверять собственной матери было бы глупо. Но Рими предупреждал, чтобы о печатях, знали, как можно меньше людей.

«Я не хочу подвергать опасности свою мать», — он думал, и думал правильно, что всякое упоминание о печати несет в себе опасность, как и предупреждал его Рими.

— Давай позже поговорим, ма, — ответил на это Сетьюд и удалился из дома.

Рими так и не сказал, кем он был ранен. Флавиан думал, что возможно, за этими печатями идет охота.

«Нет, может быть он попросту попался разбойникам? Или наткнулся на вепря?»

В это было трудно поверить, и Флавиан знал, что это не так. Виноваты печати. Сердце твердило ему это. Пастух веровал в богов, хотя и толком не поклонялся им, но твердо верил в предвидение.

«Все в нашей жизни предрешено. Мы не можем поменять свою судьбу, Ткачиха плетет наши гобелены судьбы, и мы не в силах их изменить.»

С этой мыслью, он сжал в кармане таинственные камни и решил раскрыть дядюшкино письмо. Аккуратно сломав печать на пергаменте, он достал лист восточного папируса, надеясь, что это прольет свет на все его вопросы, остававшиеся в тени незнания. Как он и ожидал, оно было зашифровано. Да, шифр был простым, дядя научил ему этому трюку еще десять лет назад. Письмо было написано на папирусе — странной плотной бумаги, которую пастух не видел ни разу в жизни. Подчерк был дядин, в этом не приходилось сомневаться, но ни одну букву нельзя было прочесть. Все было очень просто — дядя зашифровал смысл письма и написал его зеркальным методом. Прочитать его можно было только в отражении.

«Ну же дядя, расскажи мне, во что ты меня впутал?»

Он надеялся найти хотя бы толику информации о том, что случилось с дядей, кто такой Рими, и что это за печати. Развернув папирус, он поднес его к бочке с водой. Буквы отражались в жидкости и начали приобретать смысл. Ветер, который доносил до Флавиана радостные песни жителей Утворта, едва колыхал уголки пожелтевшего смятого папируса.

«Мой дорогой племянник! Видят боги, что пишу я со скорбью в сердце, от того, что слова эти не могу я лично направить в твои уши. Читай же глазами, я уверен, что ты сможешь обрести ответы, на все твои вопросы. Хочу лишь предупредить тебя, что у меня не было иного выхода, кроме как передать эти камни, которые называются „печатями“ тебе. Прости, Флавиан, что подверг тебя такой опасности, но других путей боги мне не определили. Просто знай, что никто не должен знать о них, никто, запомни это! Ты должен доставить обе печати к стражам, которые уже не входят в число братьев Обители. Винарий, коего я знаю лично, на тот момент, что я пишу послание, живет в Рэвенфилде, при дворе герцога Ордерика. Ему можно доверять, так как он уже давно оставил стены Обители и не может быть причастен к предательству. Афис — второй страж, коему можно отнести эти печати. Но я никогда не видел его, ничего о нем не знаю и Обитель он не посещал ни разу, за все то время, что я верностью служу ордену. Но от самого магистра я знаю, что именно Афис первым узрел злополучие данных печатей, и он подобно и мне, ищет их по всему Делиону. Запомни эти имена, только они могут помочь тебе, племянник, ибо в среде Обителей полно поклонников Тьмы, поэтому страшусь я отправлять тебя, Флавиан, прямо в их лапы…»

— Эй, Флавиан!

Пастух оторвал свой взгляд от письма и увидел Аргия, который словно появился из ниоткуда.

— Что ты тут делаешь? — Сетьюд, неожиданно для себя, накричал на Аргия. — Ты же должен пасти овец!

На лице толстяка отразилось удивление и некое недопонимание.

— Я попросил Лахиса, посторожить овец, — ответил тот. — Я хотел проведать тебя. Я ж волновался

На этом он умолк. Медленными и неуверенными шажками он подходил к Флавиану все ближе и ближе, обратив внимание на странную бумагу в его руках.

— Что с матушкой?

— Все хорошо, — таинственным и отстраненным голосом ответил Флавиан, стараясь не смотреть другу в глаза.

Это письмо от дяди Клепия? — Аргий безгранично любил дядюшку Флавиана, и души в нем не чаял. — Что-то случилось?

Конечно. Толстяк слишком хорошо знал своего друга, чтобы не обратить внимания на состояния Флавиана. Тот стоял, как вкопанный, с морсковосточным папирусом в правой руке, висящем, над бочкой с водой.

— Это не твое дело, Аргий! — вспылил Флавиан, не давая себя в этом отчет. — Иди, веселись, праздник на носу.

На этом он умолк. Аргий был ошарашен и даже озлобился на реакцию своего друга, не зная даже, что тому ответить. Он лишь кивнул головой.

— Ладно, — ответил Аргий и удалился с глаз своего друга.

Флавиан почувствовал, как в его душе появилась горечь, и как язва, начала пожирать его изнутри.

«Боги, зачем я на него накричал? Он же ничего не знает.»

Кое-как сложив папирус, он убрал его себе за пазуху, нащупав в кармане оба камня, он успокоился. Пастух не понимал, от чего он стал таким вспыльчивым. Но если его дядя погиб, о чем думал Флавиан постоянно, то это могло стать неожиданным и сильным ударом под дых от судьбы. Северянин просто не мог поверить в то, что Могильщик мог прийти за сильным и здоровым дядей. Юноша понял, что поступил со своим приятелем не красиво.

Ему хотелось убежать к Пятихолмию, затаиться на опушке леса и проплакать там всю ночь. Руки дрожали сами по себе, а на глазах накатывались слезы, юноша не понимал, что он делает.

«Надо найти Аргия и извиниться перед ним.»

Прежде чем отправиться искать друга по Утворту, а он скорее всего был у шатра старосты, Флавиан на цыпочках зашел в предбанник и увидел, как его мать на столе омывает тело мальчишки.

«О, двенадцать богов», — Флавиан чуть не вскрикнул, увидев, каким тощим оказался его нежданный гость.

Ребра торчали, словно обглоданная свиная грудь, тело его все посинело и успело окоченеть, а разбинтованное плечо теперь открыло вид глубокой раны. Она была странной, словно по телу старика провели острым лезвием и почернела, словно обуглилась в костре.

«Такую плоскую и узкую рану мог оставить только меч», — предчувствие никогда не подводила Флавиана и нервничая, он начал теребить полы своей рубахи.

За мальчишкой явно охотились. Нет, не за мальчишкой. А за тем, что сейчас лежало в кармане Флавиана.

Бездыханное тело Рими лежало на столе, возле которого стояли ведра с водой. На комоде стояло благоухающее масло для погребения. Жрецов в Утворте не было и мать решила сама предать тело земле. Утворт находился сравнительно далеко от столицы Нозернхолла, поэтому здесь мертвецов хоронили по народным, а не имперским обычаям.

Сделав оберегательный знак колеса на груди и на лбу, Флавиан отвернулся от этого. Ему до сих пор не верилось в то, что приключилось сегодняшним днем. Все это казалось ему дурным сном и только сейчас в его голову дошли слова Клепия.

«Ты должен найти Винария и Афиса. Должен найти.»

Флавиан понял, что ему предстоит покинуть деревню, это поразило его больше всего. Он бы с удовольствием отправился в путешествие, но не при таких обстоятельствах.

Сам не понимая почему, он взял к себе в карман флейту и оставив мать наедине с телом мальчика, отправился на поиски Аргия. Выйди из двора, пастух подумал, не стоит ли помочь матери? Но он не хотел бы сейчас с ней общаться, он желал извиниться перед своим другом и удалиться в близлежащие леса и там подумать обо всем произошедшем.

Вся деревня разом опустела. Хозяйки загнали своих курей в курятники, псов посадили на привязь, чтобы те сторожили дома, а сами все отправились к подворью старосты. Даже отсюда, с этого конца деревни, были слышны веселые крики гуляния — жители Утворта отмечали праздник первоплодия.

«Если Аргий решился позвать Элину на танцы, то он должен быть на празднике.»

С этими мыслями Флавиан двинулся на другой конец Утворта, даже отсюда были видны горящие языки пламени, танцующие в сумеречном прохладном воздухе — чучело Эреты уже начали сжигать.

Праздник первоплодия был важен для всех жителей провинции — будь то благородные семьи или крестьянское подворье. Для одних — новые налоги и пошлины с урожая, для других — выпасы скота и плюс в календаре, где отмечалось еще одна пережитая зима. Овец, коров, коз — все поголовье скота выгонялось на выпас, огороды начали засеваться сельскохозяйственными культурами, которые помогут крестьянам пережить еще одну заснеженную зиму.

Но сейчас пастуху был чужд весь этот праздник, сама мысль о том, что люди могут веселиться, пока его мать омывает труп маленького мальчика показалась ему абсурдной и отвратительной. Он испытывал неприязнь к этим людям, к их веселью и радости жизни. И Сетьюд ничего не мог поделать с этим.

Пока он шел искать Аргия, все его мысли уже были за пределами Утворта. Папирус по-прежнему лежал у него за поясом, пастух решил его дочитать позже, когда найдет своего друга, однако Флавиан думал о том, что могли значить все эти слова, вырвавшиеся из уст Рими, словно дикие звери из клетки.

«Что же это за камни такие?»

Он сильно переживал за своего дядю, мальчик так и не дал вразумительного ответа на то, что случилось с Клепием. И теперь ему предстояло покинуть родные края, чтобы отправиться в пределы Империи.

«Настоящее путешествие! Как бы я был рад этому, случись сие в других обстоятельств.»

Однако судьба редко ведет тебя за руку так, как выгодно тебе.

«Судьбе не выгодно. Ей вообще чужды человеческие чувства. Она просто есть. Как небо, как звезды. Даже богам не подвластны нити гобелена, что плетет Ткачиха.»

Флавиан обещал, что когда у него будет больше свободного времени, он каждому богу Пантеона прочтет молитву.

В скором времени он добрался до подворья старосты, где царил дух настоящего праздника. Многие уже были навеселе, распивая пиво и медовуху — любимые напитки нозернов, без которых не обходится не один праздник. Юноши и дети водили хоровод возле горящего чучела и пели песни, которые поются северянами на протяжении тысячелетий. О том, что Эрета вновь будет побеждена, а ее единоутробная сестра богиня Агимея смилостивится над людьми и словно покрывалом, накроет весь Делион цветущим одеялом. Взрослые пели молитвы, чтобы Агимея дала в этом году хороший урожай, молили ее, чтобы защищала она их от злых духов, чтобы у коровы не скисало молока. Мужчины пели непристойные песни о том, чтобы жены всегда были хороши в их постелях, а женщины — чтобы мужчины не шлялись по соседкам. Маленькие дети бились палками за любовь рыженькой девочки — Ламифии, дочери мясника, а девочки играли в прятки. На головах, собравшихся были сплетены венки из ромашек, некоторые вплетали в свои венки ягоды рябины или бузины. Дом старосты был украшен листьями и цветками, собранными на полях. Повсюду были переплетены ивовые прутья, защищающие местность от злых духов.

Весь этот «сброд» был противен Флавиану, однако Аргия тут видно не было. Он держался в стороне от этого праздника, пастуха недолюбливали и считали странным, и если ровесники могли над ним издеваться, то взрослые люди побаивались его могущественную дядю и удостаивали его только косым взглядом. Элина была здесь, но его приятеля было не видно. Аргий не ошибся — девчушка с уже набухшими пышными грудями танцевала в хороводе держа за руку Ремия и поглядывала на этого заносчивого молодого человека.

«В Бездну их всех», — Флавиан сплюнул на землю и уже было решил идти назад.

«Аргий скорее всего дома. Его родителей здесь тоже нет. Пойду до его двора.»

Однако, стоило ему развернуться, как он увидел лицо Аргия — кислое и растерянное. Флавиан хорошо знал его, и если Аргий сердился, то он быстро остывал. И в этот раз было так же.

— Я… я, — запинался толстяк.

Он опустил свой взгляд на землю. Сумерки окутали Утворт пеленой тумана и светило окончательно спряталось за горизонт. Чучело превратилось в пепел, и зима отступила окончательно, дав дорогу богини Агимеи, теперь горел только лишь костер, кусавший своими языками пламени холодный воздух. Теперь водившие хоровод (дети не принимали участие в дальнейшем) разбивались на пары, чтобы прыгать через костер.

— Я случайно подслушал ваш разговор… Я…Я… Услышал не все.

«О, боги!», — ужаснулся Флавиан.

Аргий не должен был узнать этого. Своего друга он не желал подвергать опасности. Однако, что-то внутри него твердило то, что он должен взять его с собой в путешествие до Рэвенфилда. Одному Флавиану было не справиться с дальней дорогой, и он откровенно говоря боялся неизведанного пути до речноземного замка.

— Прости, я понимаю, почему ты вспылил, — толстяк отвел свой взгляд в сторону, надув свои губы. — Я просто… Не знаю, что сказать.

Да и Флавиан не знал, что ответить на это.

— Не хочу к тебе приставать, но скажи, что случилось с этим мальчиком? — толстяк говорил очень тихим голосом, будто стараясь не разозлить своего друга. И кто он такой?

«Я не знаю, Аргий. Сам не знаю. И вообще за последние несколько часов я стал не знать больше, чем за всю свою прошедшую жизнь.»

Флавиан и не знал, что ответить своему другу. Поэтому решил сказать, как оно было на самом деле.

— Я должен покинуть Утворт, — ответил он Аргию.

Взгляд толстяка померк, словно светило в затмение и стал безжизненным. Это было как снег на голову пустынникам.

— И когда ты собираешься уходить?

— Завтра с рассветом, — по правде говоря, эта идея пришла в голову Флавиану только что.

— Я все слышал, про Рэвенфилд, — глаза Аргия были опущены, и он смущенно, сознаваясь в подслушивании чужих разговоров, ответил своему другу. — Я пойду с тобой.

Юноша глубоко вздохнул. Сетьюд только сейчас осознал, что он должен бежать в неизведанное место от неизвестной ему силы. Он вновь нащупал в руках камни, которые достались ему в злосчастное наследство от дядюшки. Эта фраза Аргия придала Флавиану толику сил, и избавила его от толики страха. Одному было бы скучно в таком длинном пути.

Аргий застыл на одном месте и его был странным и стеклянным, казалось, он о чем-то задумался. Весь остальной Утворт словно вымер, люди скопились вокруг дома старосты. Здесь жизнь бурлила морским водоворотом, засасывая в пучину веселья все больше и больше человек. На празднике не было только стариков, вроде соседа Аргия, старого землепашца — Мервия, кои по прихоти Ткачихи доживали свой век. Не было и матери Флавиана, которую он оставил один на один с трупом мальчика. Внезапно, ему стало стыдно за то, что он покинул мать и дух его находился в смятение, юнец метался между тем, чтобы помочь матушки, либо убежать на Пятихолмие и остаться одному поразмыслить над всем тем, что случилось. Пока народ продолжал веселиться в подворье старосты, ничего не предвещало беды.

Мужики, как и подобает им, после нескольких кувшинов пива, разговаривали на повышенных тонах о военном деле и политики Империи. Кто-то критиковал бордовый круг магов, которые в последние несколько столетий держались от остальных нозернов обособленно, другие же делились своими слухами.

— Знаешь моего брата, Хульда? Живет в Эдбинге. Говаривает, что нежить восстала и теснит имперцев, побитые воины и убегали к ним в деревню.

— Ну ты и брешешь, как собака, — парировал другой пьяный мужик с голым торсом. -О нежити и слых не слыхивали уже несколько десятков лет. А твой Хульд — лжец и пердун старый.

Дальнейшие споры могли резким скачком перейти в свалку и мордобой, но вовремя вмешались жены, кричавшие на своих мужей.

Дети носились, словно бешенные собаки, по всему двору, играли меж собой, кто с булками в зубах, кто с яблоком или редисом в руках, на их лицах сияла радость и безмятежность, которая таинственно исчезает с каждым прожитым оборотом светила и уже под старость ты становишься ворчливым и недовольным всем, что когда-то тебя радовало.

«Я тоже был когда-то таким», — подумал Флавиан, сам не замечая того, что он жил безмятежной жизнью еще несколько часов назад, но колесо богов развернуло его судьбу.

Все случилось внезапно. Флавиан посмотрел куда-то на восток, откуда должны появляться первые солнечные лучи и почувствовал столь холодный ветер, что он сковывал все тело и складывалось такое ощущение, что кожа вот-вот начнет обрастать льдом. От Аргия не ускользнуло этого и повернул свою голову вслед за своим другом и машинально, сделал несколько шагов назад.

— Тут, что-то не так, — если бы голос имел материальную форму, то сейчас он выглядел бы съежившимся. Флавиан?

Голос Аргия дрогнул.

Холодный ветер веял жуткой сыростью, словно дул с каких-нибудь болот и пах… Могилами. Свежими раскопанными могилами, прелостью, затхлостью и сыростью, он так стремительно налетел на Утворт, что верхушка костра начала склоняться, словно какая-нибудь плакучая ива. Деревья вели себя противоестественно — могильный ветер трепал их едва набухшие ветви, расшатывая кроны. Собаки по всему Утворту начали протяжно завывать, словно голодные волки на луну, что у нозернов было плохим знаком. Небо затянулось черными тучами, а вся восточная часть Утворта стала черной, словно обугленной.

— Уходим, уходим отсюда, — произнес Флавиан, хватая своего друга за рукав рубахи.

Обе луны — голубая Мольвия и Анула желто-сырного цвета исчезли с небосклона. Откуда-то, со стороны Пятихолмия начал плыть густой туман, только вот он был… черного цвета. Тьма быстро надвигалась на Утворт темными клубами стелившейся черной завесы, грозясь полностью сомкнуть челюсти на этой деревне.

Аргия мучало то же предчувствие, что и Флавиана. Остальные люди, уже подпившие и усталые от постоянных плясок стояли как ни в чем, не бывало, на тьму обратили внимание только дети. Собаки заливались протяжным воем, среди этой ужасной какофонии лая, Флавиан чудесным образом смог распознать голос Снежка. Дети начали тискать своих родителей за рукава, чтобы те обратили внимание на нечто…

Некоторые из взрослых разинув рты наблюдали, как медленно, но верно, тьма наползала на Утворт.

Пастух не понимал, что происходит, но в этот раз сердце было солидарно с разумом и оба в унисон твердили одно — беги. И они с Аргием побежали.

Зловещая черная дымка уже наседала на окраину Утворта — сначала Тьма заволокла дом старосты, послышались визги, крики, и нецензурная брань, хруст деревьев, взвизги собак, шипение кошек. Флавиан решил обернуться и посмотреть, не отстает ли от него Аргий, и краем глаза он зацепил то, что творилось там, где буквально несколько мгновений назад был праздник. Люди в паники бежали вслед за двумя пастухами, спасаясь от чудовищной таинственной тени, что поглощало все на своем пути. Дом в один миг рухнул, словно был скошен гигантской косой, яблони и фруктовые кустарники начали преть и засыхать на глазах, превращаясь в ссохшиеся деревья и плоды лопались с характерным гнилостным звуком. В этой тьме показывались противоестественно искореженные лица еще недавно веселившихся крестьян.

Все кричало во Флавиане, что этот туман — чужероден, и такого не может быть, однако он начал расстилаться над всей деревней. В тумане маячило нечто живое… Сетьюд видел очертания формы каких-то людей, в таких же черных доспехах, как и весь туман повсюду.

— Что это, боги всемилостивые? — кричал запыхавшийся Аргий.

Толстяк отставал, и весь его лоб был покрытым соленым потом и только страх удерживал его на ногах. В Утворте была полная какофония звуков — собаки яростно заливались лаем, некоторые из них скулили, люди кричали и визжали, как дети, так и взрослые, раздавались мольбы о спасении, обращались ко всем Двенадцати богам и не только. Все это было у Флавиана за спиной. Он боялся оглянуться, боялся повернуться в пол оборота, боялся, что его застанет врасплох это черное надвигающееся нечто. Все это казалось единым кошмаром, начиная от гибели мальчика и заканчивая уничтожением деревни. Сейчас пастух хотел бы проснуться в собственной кровати и подивиться собственным снам, отереть свой лоб от испарины и забыть этот кошмар. Но тело после продолжительного бега изнывало, ноги подкашивались и все говорило в нем, что это не сон, а кошмар наяву.

Флавиан свернул через соседские сады, где располагался курятник и свинарник. Свиньи визжали как резанные, а в курятнике творился самый настоящий переполох — куры летали по всему помещению и пытались выбраться из западни. Животные чувствовали, что их дни сочтены в водовороте черной пелены. Свиньи одичали и начали выламывать деревянный забор, две из них делали подкоп своими маленькими копытами.

— Ты куда? — закричал Аргий, увидев, что Флавиан сошел с главной деревенской тропы.

— Домой! — ответил испуганный Флавиан, чуть не напоровшись на деревянный штакетник. — Надо предупредить мать.

Однако, Сетьюд застыл у забора мельника, завидев, что происходит позади него. Туман буквально проглатывал людей, засасывая их к себе во внутрь. Что, с ними происходило там, внутри тумана, даже богам было не ведомо. Но они оттуда не возвращались.

Пастух бежал в сторону своего дома, чтобы предупредить мать об опасности.

«Неужто боги наслали на нас это наказание? За что досталось Утворту?»

Пастуху казалось, что наступил конец света. Может быть вся Империя падал под натиском этого «нечто»? Может и никому не удастся спастись от того, что сейчас поглощает Утворт?

Перебираясь через высокие заборы, Флавиан бежал через кустарники сирени и смородины, хлеставшие ему по лицу, бежал из-за всех сил, стараясь успеть. Он не оглядывался, но судя по звукам, исходящим за спины, туман не отступал.

Сандалии были все в грязи и колючках, икры и колени были исцарапаны, а сердце билось тяжко, когда пастух вбежал во двор, Снежок жалобно заливался лаем и суетливо бегал по всему двору из угла в угол. Куры устроили в курятнике настоящую бойню и убивали друг друга, слышалось их бурное побоище, петухи надрываясь кукарекали во всю глотку. Юноша ужаснулся тому, что петухи ломают сами себе голову и падают в неестественной позе. Взмыленный и напуганный Флавиан, увидел свою матушку на крыльце, которая всматривалась куда-то вдаль. Ее застывший, словно озеро в холодную стужу, взгляд, был напуганным от происходящего ужаса.

— Мама! — окликнул ее Флавиан. — Надо срочно уходить, мама!

Мать осталась стоять словно статуя, зачарованная происходящим. Флавиан подбежал к ней и взял ее за руки.

— Ты меня слышишь, ма? — пастух испугался этого остолбенелого состояния собственной матери, казалось, будто бы она знает, что надвигается сюда.

«Нет, нет, это всего лишь очередной мой кошмар», — Флавиан пытался успокоить себя и взять в руки, однако ему этого не удавалось. Потому что руки тряслись от страха и ужаса того неизведанного, что в тот момент уничтожало деревню, паника нарастала и не могла отступить.

Туман постепенно поглощал Утворт в свое черное брюхо, надвигаясь все ближе и ближе к дому пастуха. Он не знал, что это такое по своей сути, но все его инстинкты говорили о том, что этого стоит бояться и избегать прикосновения этой черной дымки. Сетьюд был перепуган и готов был молиться всем богам, но лучше это делать в укромном и защищенном месте.

— Мама, идем же, мама! — Флавиан буквально тряс ее за плечи, чтобы та освободилась от оцепенения.

«Что с тобой, Дадур тебя побери, такое!»

— Мама, спрячемся в подполе! — он ее попытался утащить домой, в подземное помещение, где они могли бы переждать весь этот хаос, обрушившийся на Утворт.

Это наконец-то вывело мать из небытия, и она перенеслась вновь сюда, в этот мир и печальным взглядом посмотрела на своего сына, аккуратно положив свою руку на щеку юношу.

— Сын мой, — казалось, что мать готова заплакать. — От этого не спрятаться.

«От этого. От чего „этого“? Неужели ты знаешь что-то ма?»

— Тогда бежим ма, бежим отсюда, пока туман не добрался сюда!

Стало совсем холодно. Могильный ветер по-прежнему задувал со стороны тумана, только теперь он пронизывал все тело до самых костей. Возникало ощущение, что мурашки начали бегать по всей спине, в области древнего рептильного мозга. Пастуху казалось, что постой он еще немного на месте, то обратиться в ледяную статую, его внутренности окоченели и Сетьюду любое шевеление конечностями доставляло страшную боль. Однако, это было не самое жуткое. Только теперь, Флавин заметил, как впереди всей этой черной мглы едет всадник, которого он мельком видел до всего этого. Всадник был облачен во все черное, и лошадь была… Не живой, ни тем, чем являются лошади на самом деле. Глаза всадника ярко светились красным светом, и оказывается, он был не один. Рядом ехало еще по крайней мере четыре «человека». Хотя, людьми их назвать было трудно, от них буквально веяло чем-то нечеловеческим и неестественным. На их пиках торчали знакомые головы с Флавиан отвернулся от этого ужас.

Один из всадников отличался от всех остальных. Он был огромного роста, облаченный в кромешно черную броню, а на его голове находился шлем с острыми пиками.

— Павший, — произнесла с удивлением в голосе мама. — Не может быть.

Материнский испуганный голос посеял страх в душе Флавиана. К тому же, мать говорила о том, о чем Сетьюд слышал лишь краем уха.

«Павшие. Боги, нет, нет, не может быть.»

— Павшие — это мифы, ма! Надо уходить.

Теперь настал очередь матери вцепиться в грудки сыну. Ее хватка была железной, словно у какого-нибудь воина.

— Мальчик! — крикнула она. — Он тебе передал что-то, не так ли?

«Откуда она узнала?» — недоумевал Флавиан.

Скорее всего Рими сам сказал ей об этом. Но сейчас не было время до выяснения отношений. Туман накатывался на Утворт, словно какая-нибудь морская волна на прибрежную скалу, смывая все на своем пути.

«Нужно спасаться!»

Внезапно, Флавиан услышал нараставший топот лошадиных копыт и ржание испуганных верховых животных. Снежок продолжал метаться по всему дворе, но тут он завилял хвостиком.

— Скорее! — это был Аргий, верхом на Звездочке, вторую же лошадь — Северянку он вел за поводья.

«Хвала Двенадцати! Аргий», — благодарно взмолился пастух богам.

Схватив маму за рукав, он потащил ее к лошадям, однако она осталась стоять, как вкопанное в землю могучее и не сломленное дерево.

— Печати, — тихо произнесла мать. — Они у тебя?

Этим вопросом она ошеломила Сетьюда. Он ничего не нашел другого, кроме как сказать ей правду.

— Да, — тихо ответил он. Бежим.

— Нет, — твердо ответила мать. — Я вас догоню. Бегите на север, там встретимся у поймы Изгила.

Флавиан молча посмотрел на мать и на ее скорбные глаза и не найдя, что ей ответить, бросился бежать к лошадям. Впоследствии он долго пытался обдумать этот поступок, страх ли перед Тьмой заставил его послушаться собственную мать, или надежда, что они еще встретятся.

— Скорее! — крикнул Аргий и пришпорив лошадь, поскакал в противоположную от тумана сторону.

Флавиан бросил прощальный взгляд на свою матушку, но увидел лишь, как она скрылась за дверным проемом, уйдя внутрь дома. Тогда он еще не осознавал, в какую историю он попал и что предстоит ему перенести.

Вскочив на перепуганную Северянку, он погнал лошадь, и направил ее следом за Звездочкой, которую можно было разглядеть даже в потемках. Люди кричал и молили о помощи, они находились в странном состоянии ужаса и оцепенения. Кто-то попытался схватить Сетьюда за его рубаху, однако лошадь набрала приличную скорость, и этот человек попросту упал, и его голову чуть не раздавили копытом. Аргий миновал препятствие за препятствием, он был отличным наездником и настоящим сыном своего отца-конюха. Флавиан следовал за ним попятам, толстяк даже не оглядывался, наверняка трусив, увидеть то, что накрывало Утворт своей зловещей Тьмой. Женщины протягивали руки к скакавшему на лошади Флавиану, но он отворачивался от них, не находя сил смотреть в их жалостливые глаза. Когда он оставлял их позади, он слышал проклятия, что сыпались в его адрес. Мальчик понимал, что их дни сочтены, сегодня у Могильщика будет много хлопот.

В голове Сетьюда бушевала буря мыслей, в его сердце грохотал водоворот эмоций, душа его была терзаема сомнениями и вопросами. Одна мысль немедленно сменялась другой, в какой-то момент он просто перестал слышать все в округе, кроме бешенного звука крови в его голове. И все-таки одна мысль по-прежнему не давала ему покоя.

«Я бросил свою мать», — терзал он самого себя.

Совесть боролась с инстинктом выживания, он хотел было повернуть назад, но оглянувшись увидел, что уже весь Утворт был накрыт черной и непроглядной Тьмой. Слезы струились по его глазам бурными речными потоками, а сердце колотилось так сильно, как почва при землетрясениях. И все же он не повернул назад, он неуверенно двигался вперед, за своим другом, единственным, кто остался с ним на данный момент.

Лошади были взмылены и измождены, пришлось снизить темп скачки и перейти на аллюр. Друзья даже не перекинулись между собою парой слов, каждый был в самом себе, у каждого были свои страхи и сомнения. Они двигались куда глаза глядят, по непроторенным тропам среди деревьев Столетнего леса.

«Надо идти к пойме Изгила», — Флавиан пытался себя уговорить двинутся к реке, которая в период половодья нещадно затопляла окрестные поля. «Мать наверняка уже там.»

Голос разума боролся с голосом совестью. Мозг упорно твердил, что вряд ли мама смогла выжить после того, как Тьма обрушилась на их дом. Слезы вновь начали заливать его обветренное лицо, даже несмотря на то, что весенняя ночь была по-прежнему холодной, слезы были теплыми, словно южный дождь. Однако, совесть впивалась в его сердце, раня воспоминаниями о матери и о том, что нужно встретиться с ней и защитить ее.

«Никому не доверяй», — внезапно всплыла фраза Рими, перед его смертью.

Нужно найти стражей Афиса и Винария. Нужно двигаться в Рэвенфилд. С другой стороны,…

«А почему я должен верить этому мальцу?»

Наверно потому, что он прибыл от твоего дяди. Он узнал слегка наклонный подчерк Клепия и его закорючки — так как писал дядюшка, не писал больше никто. Если дядя сказал не доверять никому, в том числе своим же братьям из Обители, то нужно прислушаться к его словам. Пергамент по-прежнему был свернутым и торчал у него из-за пояса.

«Обе луны предательски скрылась за облаками. Сейчас хрен, что разберешь из письма.»

Ведь оно могло дать ответы, на все его вопросы. Флавиан решил, что как только наступит рассвет, он найдет любую реку и прочитает дядюшкино письмо. Ведь у пастушка возникло столько много вопросов…

Снежок догнал их не сразу. Где он пропадал, одному Пантеону было известно. Он семенил вслед за лошадьми, и собака не выглядела столь испуганный, как два юных путника. Все потому, что она могла полагаться на своих хозяев. А хозяевам в свою очередь положить было не на что, разве, что на Двенадцать богов.

Глава 3

Орден стражей изначально представлял из себя обычных телохранителей императорских семей, и был расквартирован в столице Империи. Однако во время Великой войны с Тьмой, династия дарсидов была практически уничтожена под корень. Оставшиеся в живых гвардейцы императора поклялись, что найдут оставшихся в живых потомков Дарса и посадят их на имперский трон. Однако, как говорят многие, сейчас стражи представляют из себя орден, который преследуют свои цели в политике. Поговаривают, что они занимаются не только поиском дарсидов и истреблением нечистой силы, но и занимаются оккультными науками, чтобы возродить старую имперскую династию.

(с) Путеводитель по Делиону.

Конь презрительно фыркнул. Еще бы. Ни одному живому существу в здравом уме не пришло бы в голову идти по местам, где недавно побывала Тьма. Любой человек, если разум его конечно не покинул, обходил бы местность, где недавно свирепствовали Павшие, трижды осеняя себя знаменем колеса. Жрецам бы пришлось проводить обряд «Освятления», и ежедневно читать «Заветы Пантеона» на протяжении месяца, чтобы хоть что-нибудь смогло вырастить на этой земле. Но, велика вероятность, что даже это не поможет им очистить оскверненную Тьмой землю, в таком случае, это место предают «Благодатному проклятию» и распахивают землю освятленным плугом церкви Двенадцати. Вокруг этого места ставятся памятные обелиски, или как их называют жители Империи Геолиды, каменные высотные столбы, с письменами на пьедестале. Обелиски геолиды должны будут служить напоминанием каждому мимо проходящему, что этой местности коснулась Тьма.

Пришлось слезать с верхового животного. Коня можно даже не привязывать, он никуда не денется. Путнику он достался по слишком высокой плате, однако это животное того стоило — оно было буйным и с твердым, как кремень характером, но если ты станешь его хозяином, то конь будет готов сложить за тебя голову. Странник даже не дал ему имя. А зачем? Имена преходяще и поддаются забвению, города порушаемы в руины, тела в прах. Все в этом мире бренно и подвержено старению. Даже боги.

«Если ты слишком ценишь вещь, то потеряв ее, будешь разочарован. С животными тоже самое. Если будешь давать своим забивным свиньям имя, то убивать их будет куда печальнее.»

Поэтому, путник не дал коню никакого имени. Просто называл его «конь». Ну или черный. Животное было темного окраса и обычно, такие верховые животные славились своим мощным крупом и быстротой длинных мускулистых ног. Февсийская порода была выведена в крутых и пологих холмах Февсии, и умело справлялась по серпантинам, взбиралась на небольшие горы и отличалась превосходной выносливостью. Конь хорошо послужил путнику. Пусть отдохнет здесь. Хоть и щепать здесь нечего, кругом была лишь увядшая и сожжённая трава.

«Осмотрюсь», — произнес незнакомец и с каменным выражением лица отправился прямиком в погибший Утворт.

Хватит лишь одного касания Тьмы, чтобы все, что было живым, обратилось бы в смерть. Так и случилось со здешней местностью. Вряд ли был когда-нибудь такой период истории, даже во время Великой Войны, чтобы силы Тьмы заходили так далеко на север. Теперь же настало настоящее, где прошлое меркнет от смрада будущих свершений.

«Тьма пробуждается.»

Касание Тьмы опустошила всю местность в округе. Мелкая сочная трава, едва восставшая от зимней спячки, превратилась в мертвое пожелтевшее гниющее покрывало. Скудная северная почва Нозернхолла, которая давала пищу для домашнего скота превратилась в выжженную мертвую землю, где в ближайшие сотни лет ничего расти не будет.

«А может быть и тысячелетия».

Холмы, которые когда-то казались красотой, нарисованной богами на чистом холсте природе, превратились в голые бугры с увядшей растительностью. Мешанина из желтых и коричневых красок. Здесь было именно то место, где мир померк, как говорил имперский писатель Эрий Красная Рука.

Пахло здесь так же скверно, как и выглядело. Запах перегнившей травы смешался с вонью от мертвых тел и гарью. Даже вороны и другие стервятники никогда не станут пировать на такой земле, пусть и пища тут будет обильной.

«В этом звери намного умнее людей», — подумал про себя путник.

Инстинкты не ошибаются, как разум. Как говорят алхимики, рептильный мозг — единственный орган человека, работающий безотказно.

Галарий остановился на одном месте, перед самим входом в Утворт. Деревня была разрушена Тьмой до основания. Вместо цветущих яблонь и плодоносящей смородины здесь теперь стояли увядшие и покрытые засохшей гниющей корой деревья и голые кустарники. На месте богатого дома старосты деревни стояла ветхая развалина, с рассохшимися стенами, покрытая копошащимися в гнилье паразитами. Тьма убила все, к чему прикоснулась — здесь лежали разлагающиеся тела кур, не успевших сбежать собак и людей, обратившихся за несколько часов в обтянутые кожей гниющие смердящие скелеты. На их лицах отпечатался весь тот кромешный ужас, что не передать словами. Перекошенные в страхе лики, застывшие в изваяниях, скульптором которых была смерть. Вонь разложения стояла страшная, но Галарий даже не посмел закрыть свой нос от этого смрада. Чудовищная вонь царила по всему Утворту. Здесь было мертво все, даже воздух.

«Если мальчик и остался здесь, то он уже давно мертв,», — подумал Галарий, однако все же решил побродить по деревни, чтобы найти юношу.

За спиной Галария развевался его заляпанный дорожной пылью темный плащ, на котором было изображено колесо богов. Каждая из двенадцати спиц колеса олицетворяла одного из богов Пантеона и колесо являлось основным символов имперской религии.

«Колесо дает оборот тогда, когда само захочет»

Каждый человек, вступивший в орден стражей должен был носить этот плащ, он стал отличительным знаком воинов Света. Галарий был одет в плотную кольчугу, а на его поясе висел полуторный меч бастард с красивой гардой с переплетенными узорами.

«Пахнет опустошением и смертью», — приметил для себя страж. «Тут я никого не найду. Все мертво».

Галарию было далеко за сорок оборотов, но не смотря на возраст, он казался настоящим исполином, сошедших с картин Второй Эпохи — эпохи героев, мужчина с мощным телосложением и широкой грудью. Рыжие пряди волос спадали на его крепкий и широкий лоб, ярко-огненная рыжая борода местами росла грубыми клочками, длинные усы топорщились во все стороны. Его небольшой нос смотрелся на лице стража довольно странно, на фоне больших острых скул и широких надбровных дуг.

Воин ордена стражей вертел головой, но ничего живого здесь нельзя было увидеть. Однако, даже Тьма может плохо заметать следы, оставленные на земле. Сама земля, выжженная Тьмой была мертвой и потрескавшейся, где копошились личинки, черви и другие паразиты, воняла ничуть не лучше, разлагающихся на улице трупов, однако Галарий решил воспользоваться Магус Опус. Магическим оком обладают не все стражи ордена, и лишь некоторые могут это делать столь умело, как рыжебородый воин.

Галарий встал на одном месте и прикрыл свои глаза, чтобы сконцентрироваться на эфире. Ведь в орден стражей берут именно тех детей, которые могут хоть как-нибудь взаимодействовать с эфиром, окружающим весь этот материальный мир и Г