Роксане Тулип и Зоре Фаерлили

 

 

Часть 1

 

 

Глава 1

«СРОЧНЫЕ НОВОСТИ: СТРЕЛЬБА В МАГАЗИНЕ — ОДИН ПОГИБШИЙ, ЧЕТВЕРО РАНЕНЫХ».

Больница чистая и белая, будто яичная скорлупа, телевизор транслирует местные новости. На экране перед магазином одежды кишат полицейские в темно-синей форме. Вывеска гласит: «Гламур». Желтая лента обтягивает разбитую витрину, где позируют лысые манекены в модных нарядах, будто не замечающие осколков стекла и машин скорой помощи вокруг. Зеваки тычут пальцами и снимают все на телефоны. Внизу экрана бежит строка: «В РЕЗУЛЬТАТЕ МАССОВОЙ СТРЕЛЬБЫ В ТОРГОВОМ ЦЕНТРЕ ЭМЕРИВИЛЛЯ ПОГИБ ЧЕЛОВЕК».

Мне приходится сосредоточиться, чтобы осознать: погибший человек — сам стрелок, раненые — женщины, в которых он стрелял. Я слышала эти выстрелы, а магазин — последнее место, куда я заходила.

Я была там.

Черт возьми, посмотрите на кадры из новостей: это же я. Это я стою рядом с матерью и сестрой, стою и рыдаю. На мгновение я будто стала зрителем собственной жизни.

В палате никого, кроме меня, моей сестры и подключенного к ней аппарата, издающего мерные звуковые сигналы. На ней халат и нескользящие носки, она дремлет, ее грудь тяжело вздымается. На табличке рядом с ней написано: «Джой Мейпл Лавелл». Понятия не имею, сколько сейчас времени, но за окнами без занавесок кромешная тьма. Жуткие кадры произошедшего проносятся у меня перед глазами, и я застываю в неверии. Этого не может быть. СТРЕЛЬБА В МАГАЗИНЕ — ОДИН ПОГИБШИЙ, ЧЕТВЕРО РАНЕНЫХ. Да, это голые факты. Но сейчас они кажутся ложью, потому что совсем ничего не говорят о настоящей истории.

 

 

Глава 2

Вчерашний день был словно вечность назад. Я отработала на стажировке в «Ретрофит». За мной заехала мама. Джой уже была в машине. Я забралась на заднее сиденье потрепанного «Приуса», захлопнула дверь и попросила маму приглушить музыку. Это был Элвис. Это всегда Элвис. Диск застрял в магнитоле несколько месяцев назад, а радио сломалось.

— Спасибо, что подвозишь, но если я услышу этот альбом еще раз, то точно свихнусь, — сказала я.

Мама в огромных солнцезащитных очках долго смотрела на меня в зеркало заднего вида, а затем прибавила громкость.

— Ну ты и тролль, — сказала я.

Она засмеялась и выключила музыку.

— Бетти, — сказала она, — как же легко тебя довести.

Без Элвиса, поющего о дожде над Кентукки, нам стали различимы приглушенные электронные биты и крики, доносящиеся из наушников Джой. Она сидела спереди, тоже в солнцезащитных очках. Ее лица не было видно в зеркале. Никаких признаков жизни.

— Привет, Джой, — сказала я.

Тишина.

— И я рада тебя видеть, — добавила я.

Моя сестра — оторва. Ездит на мотоцикле. Играет на бас-гитаре. Набила татуировку в виде черного сердца на запястье. У нас разница в три года и миллион лет крутизны.

Мама встала у автобусной остановки с включенной аварийкой, и в этот момент позади нас остановилась другая машина и начала сигналить.

— Ну извините, терпеть не могу, когда меня торопят! — крикнула мама.

Она в своей обычной неторопливой манере отъехала от обочины. Наверняка кто-то обернулся. Я уже давно перестала обращать внимания на эти взгляды, когда рядом мама, иначе я бы только этим и занималась. Моя мама красивая — и громкая.

— Поедем в торговый центр? — спросила она. — Мне нужны новые блузки. Оказывается, мой повседневный деловой стиль слишком уж повседневный и недостаточно деловой.

— Это они тебе сказали?

— Сегодня они разослали служебную записку о джинсах. А я единственная на этаже, кто позволяет себе ходить в них.

После нескольких лет работы в офисе средней школы, где я училась, мама перешла на должность помощника руководителя в финансовую компанию. На новую работу она вышла на этой неделе. Там платили больше, так что, возможно, дни сломанных магнитол и съемных квартир с ограниченной рентой скоро подойдут к концу.

— Нам обязательно ехать в торговый центр? — спросила я.

— Где еще я смогу купить одежду в 17:11 в четверг? — спросила мама. Когда я не ответила, она добавила: — А потом я угощу вас ужином.

— Заметано.

В час пик в районе Залива, как обычно, были пробки. Непрерывный поток машин. Непрерывное гудение. С одной стороны за окном высились пышные зеленые холмы, с другой — мерцал Залив с серебристым мостом и силуэтами небоскребов. До Эмеривилля мы добрались почти в шесть. Припарковались на третьем ярусе парковки на Бэй-стрит, в торговом центре под открытым небом. Это длинная узкая улица, снизу сетевые магазины, а сверху — квартиры. Мы поднялись на лифте. Джой тут же начала ныть, и я к ней присоединилась, но мама пригрозила, что никакого ужина мы не получим, если не прекратим жаловаться, ведь она тоже ненавидит магазины и только что «проехала через адские пробки».

Маленькие детали, которые я вспоминаю теперь, когда все изменилось.

Первым делом мы пошли в «Гламур». Мама бродила между рядами в очках для чтения и щурилась, разглядывая ярлыки на брюках. Она бормотала слова вроде «клеш», как будто изучала новый язык. Джой перебирала черное кружевное белье. Все казалось совершенно обычным. Подростки меряли лифчики прямо на одежду и давились смехом; какая-то женщина разговаривала по телефону на громкой связи; продавцы, словно зомбированные, складывали леггинсы. Я сказала Джой и маме, что загляну в соседнюю кондитерскую с капкейками. Мне некуда было торопиться. Я уселась за пластиковый столик, усыпанный конфетти, и развернула ванильный кекс с глазурью из соленой карамели, листая ленту в телефоне. Откусив кусочек, я зажмурилась: соль и сахар вместе — просто божественно. До меня доносилась музыка из «Гламура» по соседству — какая-то навязчивая попса о том, что жить нужно здесь и сейчас, — а девушка за кассой напевала себе под нос.

И тут раздался хлопок. Щелчок. Как взрыв петарды — два, три, четыре. Я открыла глаза. Девушка за кассой перестала напевать.

— Блин, это что, пистолет? — спросила она.

 

 

Глава 3

После осмотра мама присоединяется ко мне в больничной палате. Кажется, что она в порядке, но в то же время она, возможно, уже никогда не будет в порядке. Ее лицо белое от шока, тушь размазалась. Она злится, видя на экране телевизора новости, а когда я говорю — со всей возможной мягкостью, — что пульта нет, она вырывает штекер из розетки. Затем она падает в мои объятья и рыдает, и я тоже рыдаю, хотя мне и кажется, что у меня нет на это того же права, что и у нее. Меня не было в магазине, когда все случилось. Никого не застрелили на моих глазах. Не я пряталась за вешалками с одеждой, шепча молитвы в ладони в течение тех пяти минут, что растянулись на кошмарную вечность.

Когда мы с мамой отстраняемся друг от друга, наши плечи мокрые и черные от слез и туши.

— Поверить не могу, что это взаправду, — повторяет она.

Я киваю.

— Мы же просто ходили по магазинам, — продолжает она. — Я выбирала брюки для работы.

Я киваю.

— А потом он просто… просто… зашел и начал стрелять. Он все стрелял и стрелял и не останавливался. Как же он нас не подстрелил?

— Меня подстрелили? — спрашивает Джой с кровати.

Мы с мамой ахаем, потому что Джой очнулась. Мы бросаемся к ней. Джой смотрит на нас стеклянным, затуманенным взглядом, ее глаза еще у́же, чем обычно. Она стягивает одеяло с ног, ища ранения.

— Нет, нет, нет, — говорит ей мама. — Ты ударилась головой, когда пыталась спрятаться под прилавком.

Джой трогает затылок.

— Ты упала, — говорит мама, — и притворилась мертвой.

— Но в меня не попали? — спрашивает она.

— У тебя даже сотрясения нет, — говорит мама. — Тебе вкололи успокоительное, потому что ты впала в истерику, когда приехали парамедики.

Джой хмурит темные брови:

— Точно.

Мы замолкаем, оставляя ее наедине со своими мыслями. Ее глаза расширяются. Она начинает часто дышать. Я кладу ей руку на плечо, но она ее стряхивает.

— Джой, — окликает мама.

— Я помню, как он покончил с собой, — говорит Джой, и ее голос повышается с каждым словом. — Он был всего в десяти футах от меня. Я старалась не открывать глаза. Я лежала на полу и слышала, как это случилось. Я приоткрыла на секунду глаза, а там сплошная кровь и… и… все остальное… и я так обрадовалась. Так обрадовалась, когда увидела его, лежащего там. Потому что все кончилось.

Она закрывает лицо руками, и мама обнимает ее. Они плачут, будто единое целое, будто одно травмированное существо, а я не могу понять, что они пережили. Не могу понять, через что им пришлось пройти, потому что я была в нескольких шагах — всего нескольких — от всего этого. Я впиваюсь ногтями в ладони, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме этой бесполезной боли.

— Как голова? — спрашивает мама, отстраняясь и убирая пальцами черную челку Джой.

— Кто погиб, мама? — спрашивает Джой, игнорируя ее вопрос и вытирая глаза. — Кроме стрелка? Неужели погибли все, кроме нас, кто был там?

— Я не уверена, — говорит мама. — Всех отправили в больницу. Я помню каталки… много каталок… Не знаю.

— В новостях сказали, что погиб один человек и четверо ранены, — говорю я им. — Только стрелок. Только стрелок погиб.

Джой и мама удивленно оглядываются на меня.

— Больше никто не погиб? — спрашивает мама. — Ты серьезно?

— Они так сказали, — говорю я.

— Нам жесть как повезло, — говорит Джой. — Там было столько пуль. Мы должны были умереть.

— Я так рада, что с тобой все хорошо, — говорит мама, прижимая голову Джой к груди. Джой закрывает глаза и поджимает губы, борясь со слезами. И проигрывает.

— Я так рада, что с вами обеими все хорошо, — говорю я.

От слез я чувствую себя ужасно глупо, но, наверное, я всегда чувствую себя глупо, когда плачу. Я беру коробку с салфетками и маленькие стаканчики с водой для них, и несколько минут мы сидим молча, потягивая воду, сморкаясь и глубоко дыша, пока плач не переходит в шмыганье, затем в сопение, во вздохи и, наконец, в тишину. В общую тишину. Я встаю и подхожу к окну. Город еще никогда не выглядел так привлекательно — небоскребы, освещенные желтым светом, темный парк, усеянный дубами, — все потому, что мы живы.

— Тук-тук. — Дверь открывает медсестра.

Мы с мамой вытираем глаза и садимся на стулья.

Ботинки медсестры сильно скрипят. Она представляется Канделарией. У нее длинные волосы, заплетенные в косу, спускающуюся по спине, мультяшные персонажи на халате и татуировка креста на мощном предплечье.

— Как вы себя чувствуете? — заботливо спрашивает она Джой.

— Я в порядке. А как остальные? — отвечает Джой.

Канделария молчит. Она изучает пищащий аппарат и, кажется, остается довольна, снимая монитор с кончика пальца моей сестры.

— Остальные жертвы перестрелки, — повторяет мама.

— На самом деле я не знаю подробностей обо всех пострадавших, поступивших сюда, — говорит Канделария, выключая аппарат и отодвигая его в угол. — Тут был самый настоящий хаос. Но в коридоре ждет полицейский, который хочет с вами побеседовать. Я хотела убедиться, что вы в сознании и готовы к этому.

— Да, конечно, — говорит Джой.

— Тогда я позову его.

— Я чувствую себя странно, — говорит моя сестра. — Как будто меня здесь нет. Как будто это все нереально.

— Это обычная сонливость после успокоительного, что мы дали вам. — Канделария похлопывает Джой по ноге, укрытой одеялом. — Все будет хорошо.

Она, конечно, права, но мне кажется, будто это просто отговорка.

Я выхожу из комнаты, чтобы Джой и моя мама могли поговорить с полицией. Меня уже допросили еще на месте происшествия, и я рассказала им, что видела: ничего. Я только слышала выстрелы.

Я захожу в приемный покой, где светло и многолюдно. Кажется, все обсуждают стрельбу. Телевизоры в верхних углах комнаты также включены на третий канал, поглощая все наше внимание. Там те же самые кадры, что и раньше, которые перемешиваются с другими сценами, кажется, снятыми снаружи этой самой больницы.

В нижней части экрана появляется надпись: «СТРЕЛЬБА В МАГАЗИНЕ: ОДИН ПОГИБШИЙ, ТРОЕ РАНЕНЫХ, ОДИН В КРИТИЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ». «Критическое состояние» звучит не очень хорошо.

Затем появляется фотография мужчины с надписью: «СТРЕЛОК ОПОЗНАН».

Я ахаю. Это он, стрелок, но только здесь он больше похож на мальчишку, и пистолета при нем нет; он улыбается с фотографии будто из выпускного фотоальбома. У него прыщи. И длинные ресницы.

Я видела его раньше.

 

 

Глава 4

Прошло три месяца с тех пор, как я окончила школу, и всего три недели с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, но кажется, что времени пролетело намного больше. Закончились дни, разделенные на шесть уроков, наполненные тяжелыми рюкзаками, обедами в столовой, морем знакомых, но не всегда дружелюбных лиц. Недавно, будучи в центре Беркли, я проходила мимо своей средней школы, и она показалась мне совсем другой, будто ее выкрасили свежей краской, и у детей, стоящих на углу, до сих пор был юношеский жирок на щеках. Я удивилась: неужели все это было лишь несколько месяцев назад? Неужели это был прошлый год? Кажется, лето — это целая жизнь.

Джошуа Ли учился в моей средней школе, в классе Джой, на два года старше меня. Я не была с ним знакома и никогда не разговаривала, но мы бывали в одних и тех же местах, и я и сейчас могу представить его бредущим по коридору: сальные волосы чуть ниже ушей, хмурый взгляд, шрамы от прыщей, кадетская униформа [1]. Я ничего о нем не знала, кроме того, что он поджег мусорный бак во время обеда и был отстранен от занятий. О нем даже ходили слухи, что он домогался учительницы. В целом создавалось стойкое ощущение, что от него, как и от некоторых других, стоит держаться подальше, и я этому чувству не сопротивлялась. Его младший брат, Майкл, учился в моем классе, и вот с ним я сталкивалась с первого года в школе — на уроках английского и биологии. Но мы почти не общались. Майкл был милым, но чертовски застенчивым. А вот Джошуа — отбитым. По нему было видно.

Или, может, я так думаю сейчас, потому что он пытался убить кучу народу.

На самом деле, хоть я и училась с ним в одной школе два года и проходила мимо, наверное, сотни раз, стояла за ним в очереди за буррито и сидела в двух шагах от его брата на нескольких предметах, по-настоящему я задумалась о нем только сейчас, когда увидела его лицо, мелькнувшее в новостях по телевизору в приемном покое с надписью: «СТРЕЛОК ОПОЗНАН».

Какая же невероятная хрень, правда?