автордың кітабын онлайн тегін оқу Вне досягаемости
K. Bromberg

Тегін үзінді

Оқу

Кітап туралы Пікірлер69 Дәйексөздер219 Қазір оқып жатыр2.4K Сөрелерде Тегін фрагмент

Кристи Бромберг

На полной скорости. Вне досягаемости

Freedom. Игра в любовь. Горячие бестселлеры К. Бромберг

Off The Grid

K. Bromberg

Иллюстрация на обложке Voxalite

Перевод с английского О. Моренко

Пролог

Риггс

Сахар.

Я смакую во рту сладкую вату, ощущая, как она рвется на волокна и хрустит. Вскоре она растворяется у меня на языке без остатка.

Первым я берусь за розовое «облачко».

Отщипываю немного на каждом последующем круге.

И еще по кусочку, когда машина отца проезжает по узкому участку трассы параллельно пит-лейну. Рев мотора в эти моменты гулом отзывается в груди, а барабанные перепонки вибрируют под специальными наушниками.

Я стараюсь растянуть поедание десерта до середины гонки. Когда моя мама подходит к передней части бокса[1], из которого мы наблюдаем за соревнованием, я понимаю, что половина уже миновала. Менять угол обзора в определенный момент – это мамина фишка. Небольшой ритуал на удачу. Она стояла именно там, когда отец последний раз выиграл гонку.

Следующим будет синее «облако» сахарной ваты.

Я продолжаю соблюдать правила своей игры: один кусочек на каждый круг.

Пока не останется последний.

Однако я приберегу его для отца.

Когда папа выйдет из машины и бросится обнимать меня, он, вполне вероятно, угостится последним кусочком, наигранно причмокнет и скажет: «Ммм-ммм-ммм, победа так сладка».

Я стану хихикать от того, как дурашливо он это говорит с мокрыми от пота волосами и следами от шлема на щеках.

Затем он посадит меня на свое плечо и позволит свысока понаблюдать за людьми, которые будут похлопывать его по спине, поздравляя с победой.

Люди любят тебя, когда ты гонщик, и особенно, когда ты финишируешь первым.

Но моя любовь к отцу сильнее. Как и мамина.

Все мое тело вибрирует, когда очередная вереница машин пролетает мимо трибун по финишной прямой. Однако я не смотрю на трассу – слишком занят остатками своей голубой сахарной ваты. И размышлениями о том, что если я откушу хотя бы разок, отцу может ничего не достаться.

Ваты точно не хватит. Смотрю на монитор, который отображает количество предстоящих кругов – еще десять.

Ее точно не хватит.

Облизываю губы – они липкие от растаявшего сахара. Может, мне стоит пропустить пару кругов? Тогда все обойдется, и папа не узнает, как сильно я облажался с расчетами.

– Черт побери.

Я слышу это даже через наушники и поднимаю взгляд. Мама пятится, отходя от своего «счастливого» места. Гюнтер, парень, который говорит папе, что делать, очень злится.

Снова.

Ему нравится кричать на папу и иногда швырять свои наушники.

Он слишком много рискует.

Так и аварию устроить недолго.

Как долго мы будем потакать его сумасбродным решениям?

На этот раз пронесло. А дальше что?

Я запоминаю слова Гюнтера. Позже, когда папа укладывает меня спать, я их пересказываю. Мы хихикаем над нелепостью этих предостережений.

Я выиграл, верно?

Занял место на подиуме, да, Спенсер?

Получил кучу очков, ведь так?

Он говорит это с улыбкой, подмигивает и взъерошивает мои волосы, прежде чем погасить в комнате свет. «Как же сладка победа», – повторяет он перед тем, как захлопнуть дверь, чтобы я мог погрузиться в сон, мечтая когда-нибудь стать похожим на него.

– Твою мать, Риггс, – снова бормочет Гюнтер.

Я откусываю еще от сахарной ваты и улыбаюсь от уха до уха. Сегодня вечером, когда я буду в красках пересказывать происходящее в боксе, я обязательно использую плохие словечки Гюнтера. А папа и не против.

Только мама злится.

Он поднесет палец к губам и попросит меня говорить это тише, чтобы она не услышала.

Гюнтер бормочет что-то еще. Затем почти кричит. Но из-за шума толпы и чьих-то возгласов я не могу разобрать, что именно.

Раздается крик. Затем судорожный вздох.

Я смотрю на столпотворение перед собой.

А затем понимаю, куда направлен их взгляд – на большой телевизор над головой.

В воздух взмывает дым и обломки.

Шины.

Гравий.

Обломки синего цвета.

Обшивка папиной машины.

В боксе тихо. Я срываю наушники, но вокруг тишина.

– Нет. Нет, нет, нет, – тихо повторяет мама снова и снова, качая головой и прижимая руку к груди.

Если я когда-нибудь попаду в аварию, следи за моими руками, сынок. Если они двигаются, значит, я в порядке.

Они неподвижны.

Я смотрю на них. Отчаянно жду хоть малейшего движения.

Затем вспыхивает огонь.

И мой мир меняется навсегда.

01. Камилла

По всей штаб-квартире «Моретти Моторспортс» разносится скрип моих ботинок. Холл, соединяющий приемную с кабинетом моего отца, демонстрирует хронологию нашего участия в Формуле‑1 с 1960-х годов до нынешнего момента. Все стены увешаны фотографиями: специально разработанных ливрей [2] для ежегодных соревнований, водителей, с которыми был заключен контракт, а также моментов празднования побед.

Я медленно двигаюсь по импровизированному музею, рассматривая фотографии, и одновременно оживляю некоторые из этих событий в памяти. Они из моего детства. Как я сидела на плечах у дедушки, пока он шел по паддоку [3]. Или как пряталась за ногами своего отца, пока тот активно участвовал в совещании пилотов. Наблюдала за церемонией подиума [4], где праздновал гонщик «Моретти», и беспокоилась, что если брызги шампанского каким-то образом долетят до меня, то я опьянею и стану буянить.

Я чувствую, что он все еще здесь, со мной, в этом холле. Мой дедушка с его раскатистым смехом и широкой улыбкой. Я помню вкус лимонных леденцов, которые он позволял мне подъедать из небольшой коробочки, которую всегда носил с собой. Или то, как он наклонялся и что-то говорил мне на ухо, пытаясь объяснить происходящее. Как моя маленькая ручка исчезала в его руке. Его тирады, полные крепких выражений, когда машина врезалась в ограждение или ее разворачивало в шикане [5]. И отлично помню, как дедушка поднимал бокал и произносил тост в честь своих пилотов.

Я невольно улыбаюсь, думая о нем. Этот человек основал целую империю для нашей семьи. Бьюсь об заклад, Нонно никогда бы не подумал, что его отец, мой прадедушка, сколотит состояние на продаже своего бизнеса по производству оливкового масла, а сам Нонно, в свою очередь, создаст гоночную команду Формулы‑1, которая выдержит испытание временем.

И каких трудов ему это будет стоить.

Так много лет, так много воспоминаний.

Неожиданно натыкаюсь на фотографии того года, когда я перестала раз и навсегда интересоваться гонками. Лето, после которого я вычеркнула Формулу‑1 из своей жизни. Я с усилием отталкиваю от себя эти воспоминания, которые давно замурованы, но все еще существуют под затвердевшей рубцовой тканью.

– Каким замечательным было то лето, верно? – голос моего отца разносится по коридору, когда он медленно направляется ко мне.

В его руке трость – что-то новенькое в образе, и я стараюсь не обращать на нее внимания, игнорируя боль от увиденного.

Перевожу взгляд обратно на фотографию. Он тоже на нее смотрит и улыбается, приближаясь ко мне.

– Твое последнее лето здесь. Затем ты улетела в Штаты, чтобы поступить в университет. А мы в том году восемь раз попали на подиум. Участвовали в чемпионате. Помню это, будто все вчера случилось.

Я тоже. Но хочу забыть.

– А у меня в памяти это не сохранилось, – честно говорю я, но вру о причинах. – Я была так ошеломлена университетской жизнью, тоской по дому. Долго пыталась приспособиться к американскому образу жизни. – Параллельно справляясь со всем остальным, что произошло в то время. – Честно говоря, в тот год у меня сменились приоритеты, и я почти не болела за нашу команду.

– И в последующие тоже, если на то пошло, – беззлобно говорит он, вставая рядом и притягивая меня к себе. Он целует меня в макушку, как делал это в детстве.

Я сосредотачиваюсь на этом ощущении, что он рядом – мой герой, а не на том факте, что ему сейчас нужна трость. И не на том, что теперь физически он кажется слабее, чем когда обнимал меня в последний раз.

– Разве подрастающие дети не должны заниматься своими делами? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Конечно, отправиться покорять мир – естественное развитие событий, но родителям трудно переживать этот период. Я мог бы тысячу раз сказать тебе, как сильно горжусь тобой, но даже этих слов было бы недостаточно, чтобы выразить все мои чувства.

Эти слова откликаются в глубине души, но я стараюсь отгородиться от сопровождающей их меланхолии. Я улыбаюсь и ныряю в объятия отца, чувствуя себя такой счастливой от того, что вообще могу это делать.

– Черт, теперь я знаю к кому обратиться, чтобы подстегнуть свое самолюбие.

– Только ко мне. – Папа отходит в сторону и подмигивает. – Ну, пошли. Я хочу обсудить с тобой кое-что.

– Мне уже начинать волноваться? – поддразниваю я.

– Даже не думай, – отвечает он с намеком на улыбку в голосе, пока мы направляемся к его кабинету.

– Точно не волноваться? Сто процентов?

– Сто процентов.

Мы входим в его офис – в стеклянную коробку, вид из которой открывается на весь «Моретти Моторспортс». Кабинет находится в центральной части здания, откуда просматривается каждый этаж. Инженерные подразделения, маркетинг, пиар-отдел, логистика, тренировочный цех и с десяток других отделов, ежедневная работа которых позволяет всей команде функционировать на пределе своих возможностей.

– Похоже… дел у вас по горло, – говорю я, поворачиваясь спиной к целой армии офисных сотрудников за стеклянными стенами кабинета. Затем сажусь за стол, напротив отца.

Легкая дрожь в его руке не ускользает от моего внимания, однако я решаю никак это не комментировать.

– Да, дел невпроворот. Год обещает быть продуктивным, если судить по результатам недавних гонок. – Отец улыбается. – С другой стороны, каждый сезон начинается именно так, верно?

– Помнишь, что говорил Нонно? Все, что нужно для победы – новые шины, целые ограждения и опытные пилоты.

– В точку. Совершенно верно. – Отец мягко улыбается, погружаясь вместе со мной в воспоминания о дедушке. Значимой фигуре в нашей жизни и в спорте. – Надеюсь, гоночные боги смилуются над нами и помогут со всем этим.

– Итак… – с намеком говорю я, – ты хотел что-то со мной обсудить.

Я не переживала, когда отец попросил меня наведаться в офис. Он чрезвычайно занятой человек, поэтому я недолго раздумывала над его приглашением. В конце концов, он просто отец, который хочет повидаться с дочерью, пока она в городе. Но теперь, когда мы встретились, сказать, что меня одолели настороженность и любопытство, – значит ничего не сказать.

– Переходишь сразу к сути вопроса, впрочем, как и всегда. А потом удерешь отсюда к чертовой матери, что только пятки сверкать будут. – Он улыбается. – Я собираюсь это изменить.

– В смысле?

Отец какое-то время пристально смотрит на меня, а затем выдает ошеломляющую новость.

– Хочу, чтобы ты вернулась домой. Сюда. Начала работать в «Моретти».

– Ох. – Вовсе не это я ожидала услышать. – Но я и так работаю дома. В Италии, – машинально бормочу я, подразумевая нашу семейную компанию «Оливковое масло Моретти», в которой уже занимаю определенную должность.

Прежде чем я успеваю как следует осмыслить сказанное отцом, он игнорирует мой ответ и продолжает говорить, все больше изумляя меня:

– Давай конкретизирую: я хочу обучить тебя всем тонкостям этого бизнеса, чтобы передать бразды правления тебе… в ближайшем будущем.

Будто парализованная, я пялюсь на отца и часто моргаю, словно это поможет быстрее переварить его слова.

– Папа, я…

– Знаю, знаю. – Он поднимает руки вверх. Дрожь едва заметна. Его улыбка полна гордости. В моей груди что-то сжимается от нахлынувших эмоций. – Для тебя это весьма неожиданная новость. Да я еще и обрушил ее на тебя, словно снег на голову. Ты не любишь сюрпризы, и мне стоило бы преподнести все как-то иначе… но разве плохо, что я хочу видеть тебя здесь? Со мной? Со всеми нами? Ты снова станешь частью того, что так любила, унаследуешь эту компанию.

Я научилась сдерживать свои эмоции, и сейчас этот навык пришелся как нельзя кстати. В противном случае, после такой пламенной речи отца, я бы согласилась подписать любую бумажку.

– Папа, – выдыхаю я, удивленная до чертиков. – Я ничего не понимаю. А как же дядя Лука? Разве не он должен занять твое место?

Я растеряна и не могу подобрать подходящих слов. Мой дядя Лука второй по значимости человек в команде и всегда им был. Именно по этой причине я предполагала, что как раз дядя станет законным преемником, когда отец выйдет на пенсию. Или это произойдет раньше, если болезнь папы помешает выполнять повседневные обязанности.

– Верно. Все здесь так думали. Однако мы с Лукой уже подробно обсудили этот вопрос. Знаешь, он хотел присутствовать при нашем с тобой разговоре и сказать, что вовсе не против твоего назначения, но не смог подъехать сегодня из-за важных встреч. Лука – настоящий профессионал и прекрасно понимает, почему я принял такое решение. Он будет поддерживать тебя за кулисами, а ты станешь публичным лицом этой компании. Вы будете командой, но если ты захочешь, то сможешь взять все в свои руки. На все сто процентов, малышка.

Я борюсь с желанием вскочить со стула и начать ходить из угла в угол, чтобы унять внезапное беспокойство, которое вызвало во мне предложение отца.

– У меня просто нет слов. Просто… Ого!

Он сдержанно кивает.

– Я понимаю. Но, опять же, всего этого, – он указывает на свое тело, которое будет уничтожать себя по кусочку, пока не потеряет способность функционировать, – никогда не должно было произойти.

– Папа, – повторяю я.

В одном этом слове бушует смесь эмоций. Смирение. Печаль. Отчаяние. Мне легче притвориться, будто происходящее с ним нереально: что диагноз поставлен неверно или что прорыв в медицине предотвратит необратимые последствия для его организма.

– Я знаю. – Улыбка отца наполнена нежностью. И горечью. А печальнее всего то, что отец не даст мне наблюдать за тем, как жизнь в нем будет неизбежно угасать. Так он сказал. – Но так уж вышло. Надеюсь, у нас будет достаточно времени.

Я киваю, улавливая надежду в его голосе и желая ухватиться за нее.

– Безусловно. Ты ведь невероятный упрямец, поэтому у нас есть все время в мире, – произношу я то, чего мы оба хотели бы, однако это лишь самообман, за который приходится цепляться. – Поэтому твой план – пустая затея.

– Скажем так, я готовлюсь к худшему, надеясь на лучший сценарий, Кэм.

Он поднимается с кресла и медленно направляется к стеклянной стене, за которой простирается вся его компания.

Когда-то в детстве я любила сидеть на широких плечах отца. Хватала его за волосы своими маленькими ручонками и пела вместе с ним глупые песенки, пока он ходил по этим залам, всюду следуя за дедушкой.

Обрывки воспоминаний прошлого настигают меня. Их так много. Они для меня совершенно особенные. И такие светлые. Я крепко держусь за них, пока отец собирается с мыслями.

– За два года мы всего пять раз поднимались на подиум, Камилла. А за последние четыре года не выиграли ни одного чемпионата. – Эти события давят на него, как давили бы на любого владельца гоночной команды. Однако наша команда особенная. Это культовый бренд, который был известен и уважаем во всем мире с момента успешного запуска. – У нас низкие показатели. Все шансы на победу, так или иначе, были упущены. Мы стали командой, которую публика знает, но ей совершенно плевать. О нас начинают забывать или, что еще хуже, смотреть на нас с жалостью. Мы – очередное имя в списке команд, которое ничего не значит.

– Времена были не из легких. У каждой команды такие бывают. Но я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. Вы с Лукой знаете бизнес вдоль и поперек. Кто лучше вас справится с тем, чтобы вернуть команде успех?

Не говоря уже о том, что я совершенно не подхожу для управления этой гигантской корпорацией. Много ли я знаю о гоночном бизнесе благодаря опыту своей семьи? Конечно. Гонки – это единственная, черт возьми, тема, которую мы обсуждали на большинстве семейных посиделок или в любых совместных поездках.

Заинтересована ли я в том, чтобы команда вновь начала побеждать? Однозначно да.

Однако ничто из этого не дает мне необходимых навыков для управления всей деятельностью компании. Некоторые знания, которые у меня уже есть, безусловно, могут помочь, но их недостаточно, чтобы привести нас к положительному результату.

Последнее, чего я хочу, – это войти в историю, как наследница, которая развалила семейный бизнес до основания.

– Пап, моя фамилия Моретти, но это не значит, что я могу руководить фирмой или хотя бы знаю, как это делается.

Он медленно кивает, а затем поворачивается ко мне лицом, засунув руки в карманы брюк. Возможно, так он пытается скрыть дрожь. Отец научился мастерски это делать.

– Верно. Но посмотри на это с другой стороны. Да, Лука совершенно очевидный кандидат на мое место. Однако ты прекрасно видишь, что наша с ним деятельность у руля не приносит никакой пользы. Кто-то даже сравнил бы нас с динозаврами, застрявшими на пути эволюции.

– И был бы не прав.

– Нам нужен иной взгляд на вещи. – Отец поднимает палец, чтобы подчеркнуть свою мысль. – Новый взгляд. Кое-кто мог бы не только освоиться здесь, но и создать другую команду, используя свою степень магистра в области маркетинга по назначению.

– Мне всего двадцать пять. Ты понимаешь, как нелепо это звучит? Ты реально собираешься позволить кому-то в моем возрасте управлять всем этим? – Я взмахиваю руками, указывая на десятки кабинетов, что находятся за стеклом.

– Именно поэтому я предлагаю начать как можно скорее. Я не склонен к наивности и не считаю, что ты сможешь приступить к работе в первый же день. Потребуется несколько лет, чтобы изучить все тонкости. И все это время я хочу обучать тебя, пока здоровье позволяет.

– Я думала, мы не собираемся обсуждать твое здоровье, – предупреждаю я, поскольку если не признать болезнь – ее не существует, верно?

– Я должен смотреть в будущее, малышка, а это значит, я обязан позаботиться об этом месте. Защитить его. Обеспечить ему выживание.

Я пытаюсь найти слова, но мой язык будто присох к нёбу.

Сказать нечего, поэтому я сосредотачиваюсь на своих мыслях. Идея отца в равной степени пугает и интригует меня, но я никогда в этом не признаюсь, поскольку эти эмоции слишком противоречивы.

– Кто в здравом уме будет слушать мои указания, понимая, что я совсем новичок?

– С каких это пор тебя волнует, что думают другие люди?

– Я говорю не об этом. Нельзя руководить коллективом, не заслужив их уважения. Нельзя…

– Именно поэтому мы хотим нанять тебя в качестве узкопрофильного консультанта для создания агрессивного ребрендинга для «Моретти». Работы над соцсетями, в конце концов. Введешь «Моретти» в двадцать первый век. Все знают, что ты разбираешься в маркетинге. Глянь хотя бы, каким успешным получился недавний ребрендинг, над которым ты трудилась.

– Да, но это имеет отношение к оливковому маслу. К продуктовой промышленности, а не к гоночному бизнесу.

– Не важно. Я хотел бы, чтобы ты сделала для нас ребрендинг. Ты знаешь нас, нашу деятельность, знаешь, во что мы верим, лучше, чем кто-либо другой, нанятый со стороны. Над чем-то придется поработать публично, а над чем-то – за кулисами. Станешь моей тенью – крайне полезным сотрудником. Человеком, который сможет подменить любого работника, если понадобится. Остальные увидят, что ты учишься, а позже сами научатся доверять твоим решениям, поскольку ты будешь знать этот бизнес, как свои пять пальцев.

– Я поняла тебя. Но не думаю, что кто-нибудь на это купится.

– Именно так все и поступят.

– И как я должна это сделать, пап? Что я могу предложить твоему огромному отделу маркетинга?

– Современные фишки. Иную перспективу развития. Взгляд со стороны.

– Ты можешь нанять для этого кого угодно.

– Мне не нужен кто угодно. Мне нужна ты. – Отец непримиримо пожимает плечами. – Мы – представители старой школы. Год за годом делаем одно и то же. Я могу сколько угодно привлекать новых сотрудников, но, похоже, они лишь вязнут в рамках того, чем мы были раньше. Нужно все переосмыслить. Нашу гоночную команду так никто до сих пор и не приметил. Мы просто существуем, без азарта, без искры. Я хочу поднять ажиотаж, пускай это не приведет к победе, но люди должны следить за каждым нашим шагом. Это привлечет больше спонсоров, а значит – больше денег. А отсюда и до рывка в турнирной таблице недалеко.

– Рисковая гипотеза.

– Вовсе нет. Именно это необходимо сейчас компании. Ей необходима ты.

– Новый взгляд на вещи и ребрендинг не гарантируют успеха.

– Возможно. Но сотрудники будут знать тебя. Знать твою трудовую этику и доверять ей. Таким образом, к тому времени, когда все станет заметно, – говорит отец, подразумевая болезнь Паркинсона, которая медленно пытается взять верх над его телом, – коллектив сблизится с тобой и не будет беспокоиться о том, что именно ты получишь руководящую должность.

Я смотрю на отца и качаю головой. С языка срывается вопрос, который мы обсуждали не один раз:

– Я все еще не понимаю, почему ты держишь диагноз в секрете. Наверное, это чертовски утомляет.

– Так и есть, но дай мне приберечь остатки гордости, Кэм, – мягким голосом говорит он, а затем сдержанно улыбается. – Я не хочу чувствовать себя обезьяной в зоопарке, за которой наблюдают и ждут, когда болезнь проявит себя в полной мере. Не хочу, чтобы со мной нянчились. И не хочу, чтобы мне делали поблажки. Я непременно стану темой статей, и кто-нибудь использует болезнь, чтобы влепить Формуле‑1 статус инклюзивности. Я просто хочу оставаться самим собой так долго, как смогу.

Слезы обжигают мне горло, но я борюсь с ними. Отец впервые говорил со мной так откровенно.

Я в первый раз осознаю все причины, стоящие за этой скрытностью.

– Хорошо, – тихо говорю я. – А трость зачем?

– Проблемы с бедром. Врач настоял. – Он пожимает плечами со снисходительной ухмылкой. – Я редко ею пользуюсь, потому оправдываться особо не приходится. Она пригождается, только когда я в стрессе, он усугубляет симптомы. Еще одна причина, по которой ты должна быть рядом. Даже просто понимание того, что ты здесь, добросовестно и целеустремленно руководишь компанией, прямо как каждый член семьи до тебя, поможет мне справиться со всеми недугами.

– А что насчет моей текущей работы? Я не могу просто взять и уйти.

– Конечно, можешь. В этом и заключается вся прелесть работы в семейной корпорации, – говорит он и с вызовом вздергивает бровь.

– Ты учил меня все доводить до конца. Я всегда занималась бизнесом в Италии и почти ничего не делала для бизнеса здесь.

– А еще я учил тебя не упускать возможности, которые преподносит жизнь.

Святые угодники. У отца на все ответ найдется.

– Кроме того, – продолжает он, – если я правильно помню, несколько недель назад ты обмолвилась, что тебя одолевает чувство стагнации. Я же предлагаю выход из этого состояния. Займешься чем-то новым, проверишь себя на прочность. В мире всего десять команд Формулы‑1, и мы в их числе. Думаю, новая деятельность заинтересует тебя, поскольку ты из тех людей, кто видит цель, но не видит препятствий.

– Это просто… слишком, – я со смешком выплевываю последнее слово.

Все это – слишком. Просьба. Ее внезапность. Предстоящий переворот в моей жизни. Диагноз.

Семья Моретти основала свою империю в конце 1800-х годов, сначала выращивая оливки, а затем перерабатывая их в оливковое масло. Именно там я видела свое место. В поддержании на плаву этого гиганта, а не в занятии гонками.

– Так и есть. Я все понимаю. – Отец сжимает губы в тонкую линию, наблюдая за мной, но через мгновение уголки его рта ползут вверх. – Отчасти это связано с тем, что я хочу оставить здесь все в лучшем виде, чем оно было, когда я только родился. В этом бизнесе нужны женщины. Не только ради галочки, но и потому, что вы подходите к вопросам по-другому. Видите проблемы иначе. Рассматриваете их под другим ракурсом. Твое мнение по некоторым вопросам, несомненно, будет отличаться от мнения предыдущих директоров, которые все до одного – мужчины.

– Может есть еще какие-то причины? – спрашиваю я.

Улыбка сквозит во взгляде отца.

– Я хочу, чтобы мы снова стали близки. Все твое детство мы провели в паддоке, и я помню, как каждый раз во время очередной гонки наши сердца бешено колотились, уши закладывало, а вся грудная клетка вибрировала от гула моторов. Скажи, что я попросту ностальгирую или даже старею, но в действительности очень скучаю по тем дням, которые проводил с тобой.

О боги. Эти слова, будто клешни, хватают мое сердце и сжимают его. Я бросила гонки. Пыталась сбежать от прошлого. Ради самой себя.

Однако эгоизм постоянно наводил меня на мысли о том, что потерял мой отец. Как внезапное отсутствие дочери и годы одиночества повлияли на него. Я была слишком занята своими переживаниями… и, в общем, побегом.

Пытаясь прийти в себя.

И исцелиться.

– Я тоже скучаю по тому времени, – говорю я чистую правду. Это одни из лучших воспоминаний. – Просто… я не знаю, что тебе ответить, папа.

Он наклоняет голову набок и внимательно наблюдает за мной. Несмотря на всю пристальность взгляда, я не чувствую в нем ничего, кроме любви.

– Пока ты ни разу не сказала, что тебе по душе моя идея. Ты даже не улыбнулась. Не хочешь поведать, что происходит на самом деле, Камилла? Почему ты не хочешь воспользоваться этой возможностью?

Отец не отрывает от меня пристального взгляда. Он знает, что в его словах правда. Что причин, по которым я когда-то ушла, гораздо больше, чем кажется.

Я открываю рот и закрываю его. Вспоминаю все те времена, когда я сидела на плечах у отца или деда и неустанно повторяла им, что хочу поскорее вернуться на трассу, к гонкам. Это была моя мечта. Моя самая большая надежда.

Мой взгляд падает на фотографию, где запечатлены Нонно, мой отец, дядя Лука и я – четыре поколения Моретти. Прошлое. Настоящее. И то, что должно стать будущим.

Любой мог бы посмотреть на фотографию и понять, что мы родственники. Темные волосы. Оливковый цвет кожи. Светло-карие глаза. Манерность.

Я горжусь тем, что являюсь частью этой семьи, этого наследия. И ненавижу себя за то, что колеблюсь сделать то, что должна.

– Кэм? – зовет он.

– Конкретных причин нет, – вру я. – Мое призвание – маркетинг, а не руководящие позиции. В рекламе я хороша, вот и все.

Отец ничего не отвечает, но когда я поворачиваюсь к нему лицом, то вижу его изучающий взгляд. Ох, ни к чему хорошему это не приведет. Этот мужчина читает меня, как открытую книгу.

Вот почему мне пришлось отдалиться от него – на расстояние целого океана – и держать эту дистанцию до тех пор, пока я не смогу примириться с новой реальностью, которую создала определенная цепь событий.

– Ты хороша во всем. Вот к чему я клоню. Ты нужна команде. Нужна компании. И очень нужна мне.

Его последние слова окончательно разбивают мое сердце.

Я сжимаю пальцами переносицу, внутри меня идет война, о которой отец ничего не знает.

– Вот что я тебе скажу, малышка. Дай мне год. До конца этого сезона. Начни работать со мной, и если по прошествии этого времени ты не будешь покорена окончательно и все еще будешь сопротивляться, то я оставлю эту идею навсегда. Сможешь вернуться в МОО и завязать с гонками, – говорит он, используя аббревиатуру нашего оливкового бизнеса.

– Ты пытаешься заманить меня в ловушку, поскольку знаешь, что я не захочу оставлять тебя, не так ли? – поддразниваю я.

– Можно ли винить в этом любящего отца? – Он смеется, и улыбка озаряет его глаза.

– Дай мне немного времени подумать, хорошо?

– Конечно. Но, Кэм, ты нужна мне в этом деле. Правда, нужна.

– Я знаю. Дай мне возможность все хорошенько обдумать.

Он вновь поворачивается лицом к стеклянной стене, за которой простирается огромная компания.

– Я буду здесь, если захочешь что-то обсудить. Как и всегда.

– Спасибо, пап.

Но это неправда. Он болен, и однажды, раньше, чем все мы ожидаем, его здесь не будет.

А этого дня я боюсь больше всего на свете.

Последовательность тесных извивающихся поворотов (обычно в форме буквы S) на трассе.

Условное понятие, обозначающее в современной практике награждение победителя и гонщиков, занявших призовые места.

Комплекс помещений, расположенных непосредственно на пит-лейн над гаражными боксами гоночных команд.

Специально разработанное визуальное оформление, которое придает уникальный вид машине.

Помещение на гоночной трассе, отведенное для работы с автомобилем во время тренировок, испытаний и гонок.

02. Риггс

Боковым зрением улавливаю бесконечную череду пестрых пятен.

Лица болельщиков. Спонсорские рекламные баннеры. Бетонные ограждения.

Когда я пролетаю по стартовой решетке и выхожу на первый поворот, все, кроме трассы, напоминает движущуюся разноцветную стену.

– Гарсия отстает на две целых одну десятую, – слышу я голос Пьера у себя в ухе, когда машина достигает предельной скорости. Я жду, что он отчитает меня за это.

Но он молчит.

По радио ни слова.

Все знают, что нам нужна победа.

Жизненно необходима.

Я немного сбавляю скорость, когда вхожу в поворот – практически чувствую, как Гарсия дышит мне в спину. Прежде чем снова нажать на педаль тормоза, я прохожусь большими пальцами по кнопкам на руле.

Осталось четыре круга.

Целых четыре круга мне предстоит удерживать этого ублюдка позади.

– Шины, – говорю я, выводя машину из поворота. Я весь гребаный день боролся за то, чтобы оставаться впереди него. – Думаю, нам следует…

– Ничего уже не исправить.

Я хмурюсь, когда выезжаю на прямую часть трассы, стараясь держаться как можно дальше от Гарсии. Мои руки устали, а шея болит.

Нам следовало сменить шины.

Я предупреждал Пьера. А он не счел это необходимым. Он все пялится на свои гребаные метрики – у него целая команда консультантов и помощников, однако в машине сижу только я. И чувствую, как шины вибрируют. Скользят. Ими невозможно управлять так, как я хотел бы.

И прямо сейчас мое тело расплачивается за этот долбанный промах. Остается надеяться, что это не скажется на итоговых результатах.

Нам нужна победа.

Нужен гребаный подиум, черт возьми.

Команда отдаст что угодно, лишь бы заработать немного очков. Чтобы заработать спонсорские бонусы. Эта гонка основана исключительно на деньгах. А когда их нет, выиграть практически невозможно. Может, у нас у всех и одинаковые машины, но весь мир гоночного спорта вращается вокруг денег.

– Отличная работа, – хвалит Пьер резким, но успокаивающим тоном. – Сейчас две и восемь десятых. Нам нужно поднажать на круге. Постарайся завоевать больше пространства в этом секторе.

– Понял, – отвечаю я дрожащим голосом, так как с каждым километром, который я набираю, скорость становится все выше.

Я уже тринадцать раз проходил эту трассу, но все еще прокручиваю в голове свои дальнейшие действия. Планирую каждый последующий шаг.

Сбавляю обороты, так как скоро начнется шикана. Сначала резкий поворот налево. Затем в том же направлении, но плавный и длинный, за которым следует едва заметный S-образный изгиб дороги. После виднеется стена, которая так и напрашивается на то, чтобы об нее потерлись кузовом прежде чем выехать на узкий участок трассы, по ширине подходящий лишь для одной машины.

Если я смогу нормально проехать эту часть, удерживая Гарсию позади, то получится выиграть.

– Давай, вперед. Поднажми, – подбадривает Пьер.

Он следит за датчиками автомобиля. Он знает, какой прибор работает на пределе, и знает, чем мне придется поплатиться за каждый минувший сектор. Он – мои глаза, мои уши, мой наставник. Здравый смысл, с которым я не хочу считаться, но который мне необходим.

Я крепко хватаюсь за руль и вхожу в первый поворот. Шины скрипят на разделительной полосе. Затем вхожу в S-образную часть и быстро проезжаю ее.

– Он справа от тебя. Приближается.

Дело дрянь.

Давай, Риггс. Давай. Давай. Давай.

Я сосредотачиваюсь на том, что является моей второй натурой. На навыках, которые я отточил на симуляторе или приобрел в ходе многочисленных упражнений на реакцию. На тех знаниях, которые я получил, пока изучал эту гребанную трассу круг за кругом.

Впереди еще один резкий поворот направо. У меня на мгновение отказывают тормоза. Визг шин. Дым. Руль подрагивает.

Дерьмо. Я соскальзываю со своей линии, справляясь с препятствием, и затем вновь обретаю контроль над машиной.

– Восемь десятых секунды.

– Понял. – Я возвращаю себе самообладание, мой пульс учащается, а адреналин зашкаливает.

Я выезжаю на следующую прямую. Мне нужно опередить Гарсию более чем на секунду, чтобы он не активировал антикрыло [6]. Я ни за что не позволю этому ублюдку обойти меня и вырваться вперед.

Мы входим в следующий поворот, и когда я сбрасываю скорость, он пытается обогнуть меня. Я отрываюсь от него, ускоряясь как можно сильнее, чтобы увеличить дистанцию.

– Дави на газ, Риггс.

Отвали, Пьер, не до тебя сейчас.

Именно эта мысль преследует меня, пока я довожу все детали болида до предела.

– Одна целая и одна десятая.

Я вздыхаю с облегчением. Теперь я смогу продержаться до конца. Смогу выиграть эту гребаную гонку. Я смогу…

Машину трясет, и внезапно прижимная сила [7], действующая на мое тело, ослабевает. На руле мигают лампочки. Болид замедляется.

Гарсия со свистом проносится мимо.

Затем Монпье.

– Пьер! – кричу я в свой шлем, но знаю, что сейчас ничего сделать нельзя.

Двигатель почти задымился, словно подгоревший тост.

Гонка проиграна.

Твою мать.

Эти слова вырываются из меня снова и снова. Пока вдалеке появляется маршал с сигнальным флагом. Пока я выбираюсь из болида. Пока остальные работники окружают его. Пока я вхожу в паддок и захлопываю за собой дверь, стремясь остаться наедине. Я меряю шагами небольшую площадку, пытаясь унять остатки неуместного сейчас адреналина, которые буквально сжигают меня заживо.

Я был так близок к победе. Так чертовски близок, что уже чувствовал ее вкус. Близок к тому, чтобы попасть на Формулу‑1 и на этот раз продержаться до конца. Близок к тому, чтобы немного заработать и отложить эти деньги на будущее, а не отдавать все до последнего цента этому спорту, который я люблю и ненавижу.

Люблю, потому что, как, черт возьми, может быть иначе? Ненавижу, потому что, даже обладай я всеми долбаными талантами в мире, трудно выбиться из сотни гонщиков, когда у тебя дерьмовые машины, запчасти и поддержка.

Много моих друзей детства, с которыми я занимался картингом, воплотили свою мечту и стали звездами этого спорта. А я пока не смог присоединиться к ним.

У меня был один шанс. Один единственный шанс, который я упустил, собственноручно поставив крестик напротив своего имени.

Я сжимаю переносицу кончиками пальцев и зажмуриваю глаза, игнорируя двадцать сообщений, которые высвечиваются на экране сотового, лежащего в другом углу комнаты.

Сообщения от моего агента.

От мамы.

От друзей.

Все будет хорошо. Несмотря ни на что, ты отлично справился.

Это была захватывающая гонка.

Очень жаль, что двигатель подвел.

Ты еще им всем покажешь.

Я могу предсказать содержание сообщений, даже не читая их. Уже знаю, что они позитивные, подбадривающие и тому подобное.

Однако эти слова мне не помогут сейчас, когда я занят самобичеванием за то, что произошло. И за все последующее дерьмо, которое ждет меня в самое ближайшее время.

Раздается стук в дверь, затем ее приоткрывает заглядывающая внутрь Фонтина.

– Скоро пресс-конференция.

– Насколько все плохо? – спрашиваю я.

– О какой части гонки ты спрашиваешь? О той, где вы с Бикманом терлись шинами, а потом он влетел в стену?

– Мы двигались параллельно друг другу. Я не виноват, что у него проблемы с ориентацией в пространстве. И я следовал протоколу, черт возьми – у меня было право проезда.

Она приподнимает бровь и вяло бормочет:

– Ага.

Отлично. Именно это я и хотел услышать.

– Бикман же не пострадал? Ничего не изменилось? – спрашиваю я, и Фонтина качает головой. – Ладно. Это гонки. Здесь такое было и будет. Ты прекрасно знаешь, что он поступил бы со мной так же, если бы мы поменялись местами.

Она закатывает глаза, но ее взор остается угрюмым.

– Тезисы для пресс-конференции: прекрасная командная работа, проблема с двигателем уже диагностирована и будет устранена. И повтори им несколько раз, что ты не намеревался никого сбивать и будешь изучать трансляцию гонки, чтобы извлечь уроки и провести работу над ошибками.

– Погоди-ка, – говорю я и надеваю кепку с логотипом команды, когда до меня доходит смысл ее последней фразы. – Они так сказали? Что я намеренно припер его к стенке?

Вот дерьмо.

Фонтина пожимает плечами.

– Ты и не скрываешь вашу неприязнь друг к другу.

– Но я бы никогда не проявил ее в процессе гонки.

– Я это знаю. И ты знаешь. Но публика думает иначе.

– Просто охренительно, – бормочу я.

– Улыбаемся и машем, Риггс. Думай о чем-то позитивном. Например, о котиках. И не забывай улыбаться.

– Тогда я предпочту думать о глубоком декольте и стройных ножках, – фыркаю я.

– Что бы ни поднимало твой парус, я не собираюсь помогать тебе с визуализацией.

– А я уж было решил, что у тебя на телефоне завалялось несколько фотографий кисок.

– Пошли уже, умник. – Фонтина машет рукой в нужном направлении.

Я вздыхаю, но все же плетусь на пресс-конференцию. Это последнее место, где я хотел бы оказаться – на скамье тех, кто не финишировал, – и, черт меня дери, оно уже успело стать моим личным проклятием.

– Первый стул справа, – подсказывает Фонтина, а затем повторяет шепотом: – Улыбаемся и машем.

Я делаю глоток воды и направляюсь к месту своего линчевания. В начале идут простые вопросы, которые адресованы моим соперникам: их мнение о гонке и планы на будущее. А затем наступает моя очередь.

– Риггс, в последнее время ведется небольшая дискуссия о ваших непоследовательных действиях, опрометчивости и даже некоем безрассудстве на трассе. Не хотите ли прокомментировать это? – спрашивает репортер.

– Это спорт, в котором ты садишься за руль, едешь на огромной скорости, пытаясь финишировать первым, и при этом ты должен учитывать массу деталей, не перегружать двигатель и быть крайне осторожным, если заметил, что шина твоего соперника в дюйме от твоей. Бывает, двигатели ломаются. Или болиды сталкиваются. Всякое случается. В этом спорте есть определенные препятствия и трудности, и именно это делает путь к достижениям таким непростым.

– Так вы признаете вашу вину в том, что двигатель вышел из строя?

– Я работаю в команде. Мы все виноваты, когда дела идут плохо, и все заслуживаем награды, когда болид финиширует первым. – Я решаю упомянуть всю команду, поскольку чертовски зол, что та же гребаная проблема с двигателем повторяется уже на четвертой гонке из шести.

– Судя по вашим радиопереговорам с командным мостиком… – встревает другой репортер.

– И что с ними? – осторожно уточняю я.

Я не могу точно воспроизвести в памяти разговор с Пьером. Особенно ту часть, которая пошла в эфир. Я лишь могу надеяться на то, что наши слова не будут использованы против меня и не поставят нас в неловкое положение.

– Похоже, что вы были расстроены решением не заезжать на пит-стоп, – продолжает репортер.

Я слегка усмехаюсь и качаю головой. Продолжай играть по их правилам, Риггс. Желаемый результат – продвинуться из Формулы‑2 в Формулу‑1. Делиться с журналистами своими остроумными замечаниями – не вариант.

– Я могу думать и чувствовать что угодно, но именно моя команда ответственна за решения по болиду. Они в этом разбираются, поэтому я делаю, что они говорят. Слаженная работа всей команды – единственный способ добиться успеха в этом виде спорта. – Я прочищаю горло и поднимаю брови, как бы говоря журналистам: «Надеюсь, на этом все?» Они прекрасно осведомлены о том, что я не фанат пресс-конференций.

– Но во время радиообмена вы выразились иначе, – продолжает мужчина.

– Это было сгоряча. Адреналин зашкаливал. Такое бывает. Моя команда знает, что я уважаю их и мнения, которые они высказывают. Только это имеет значение, – говорю я.

– А Бикман? – раздается голос с заднего сиденья.

– Я рад, что он в порядке. Никто из пилотов не хочет попасть в аварию или стать ее причиной. По радио можно сболтнуть то, о чем потом пожалеешь, и то же самое происходит на трассе – события, которых ты на самом деле хотел бы избежать. Да, было касание шин. Но специфика гонок такова, что с таким же успехом я мог бы оказаться на месте Бикмана, а вам уже пришлось бы допрашивать его. У каждого могут быть подобные промахи.

Я улыбаюсь и встаю со своего места. Ну вот и все, дело сделано.

– У Риггса на сегодня запланированы важные дела, – говорит Фонтина, следуя за мной.

– Еще один вопрос, Риггс, – раздается голос, который я слишком хорошо знаю.

Харлан Фландерс. Вот черт.

– Как думаете, ваши вчерашние ночные выходки повлияли на результаты гонки?

О чем он, черт возьми, толкует?

Я останавливаюсь как вкопанный и свирепо смотрю на репортера.

– Вы имеете в виду спонсорский ужин, который команда устраивала два дня назад?

– О, нет. Я говорю о клубе, выпивке и танцах на барной стойке.

С моих губ срывается смешок. Какой же он придурок. Я всем своим видом пытаюсь показать, что его вопрос мне кажется полным бредом.

Он явно пытается подорвать мою репутацию простыми слухами.

– Если только клуб, о котором вы говорите, в реальности был моей спальней. Уверяю вас, остальное – бессмыслица. Предположим, чисто гипотетически, что я был в некоем клубе – как это все связано с поломкой двигателя?

– Это вы мне и скажите, – с вызовом бросает он, что редко делают другие репортеры. Но с этим парнем у нас особые отношения, поскольку я неосознанно увел его девушку несколько месяцев назад.

Ну, не то чтобы увел. Скорее одолжил. Я не из тех, кто станет увлекаться пассиями более чем на одну-две ночи.

И если бы я знал, чем это увлечение обернется, то никогда бы не переспал с ней. Откуда мне было знать, что они вместе? Она уверяла, что свободна. И была крайне настойчива, а я повелся. Мы повеселились, а затем разошлись. И я двинулся дальше.

По-видимому, Фландерс никак не угомонится, поскольку это не первая конференция, куда он заявляется со своим дерьмом.

Я ухмыляюсь, и на моем лице читается ясный ответ: «Да пошел ты».

– У вас есть более профессиональный вопрос, Фландерс?

– Двигатель не выдержал вашей несдержанности. Такими темпами можно и самому на нем спечься, – предупреждает он.

А твоя подружка еще более несдержанна в постели минета. Ох уж, эти легкие взмахи рукой и щелчки языком.

Я вижу, как несколько человек в комнате неловко переминаются с ноги на ногу, явно чувствуя, что здесь происходит нечто большее, чем простой диалог о гонках, и мои брови взмывают вверх.

Неужели остальные еще не догадались, учитывая, что этот ублюдок не в первый раз донимает меня подобной ерундой?

– Кажется, полное отсутствие трезвого мышления и сосредоточенность на вещах, которые не касаются гонок, вполне могут привести к подобному результату, – продолжает Фландерс.

Уголки моих губ вновь ползут вверх, имитируя ледяную улыбку.

– Я крайне серьезно отношусь к работе и к тем, кто вложил в меня свое время и деньги. Для меня важно только мнение начальства, команды и моих болельщиков. Ваше мнение в этот список не входит. И не следует строить свою репутацию за чужой счет.

Я встаю на ноги, пока остальные пилоты сидят неподвижно. Мой взор падает на затемненный угол, где устроился этот придурок, а холодная улыбка становится еще шире. Затем я выхожу из зала, лишь мельком замечая, как Фонтина бросает на меня взгляд. Тот самый, который означает, что очередной пилот прибавил для пресс-секретаря работенки.

– Ну что? – спрашиваю я, двигаясь вперед по коридору, пока короткие ножки Фонтины едва поспевают за мной.

– Не нужно меня спрашивать, если ты и так знаешь ответ, – бурчит она.

– Этот парень – полный придурок. У него на меня зуб. Все мы уже это поняли. Думаю, даже фанбаза в курсе, поскольку он продолжает преследовать меня.

– Ладно. Похоже на то, что пресса по-прежнему благосклонна к нам, – говорит Фонтина и похлопывает меня по плечу.

Черт, и как я вообще должен это понять? Пресса может как поднять тебя на пьедестал почета, так и лишить всего. И хотя, работая здесь, я успел во многом налажать, я прекрасно осознаю, кто кладет колбаску на мой бутерброд.

Команда. Пресса. Болельщики. Социальные сети.

– Фландерс хотел спровоцировать меня, а я никак не отреагировал. Ты, наверное, в шоке от моей выдержки.

– Зависит от того, продемонстрируешь ли ты эту выдержку слоняющимся у парковки репортерам.

– Ну, если в голову ничего интереснее не стрельнет…

– Не верю, что говорю это вслух, но надеюсь, это будет декольте и стройные ножки.

– Они меня вполне устроят.

Фонтина закатывает глаза и наигранно остро реагирует на мой толчок локтем. Несмотря на то, что она мой куратор в «СтарВан Рейсинг» последние несколько лет, Фонтина стала мне почти младшей сестрой. Язвительная. Не терпит всякой чуши. Огрызнется в ответ при необходимости.

– У меня есть идея, – бормочу я.

– Не нравится мне это, – ухмыляется она. – Все твои идеи сумасшедшие, безрассудные и могут навлечь на нас неприятности.

Или сделают меня еще более известным, если какая-нибудь выходка разойдется по новостям. Именно так и произошло с парочкой моих коллег.

Черный пиар – тоже пиар.

– Ничего безумного. Просто настало время для еще одного видео.

– Ты имеешь в виду те ролики, которые мы снимали, где ты в очередной раз планируешь сделать глупость ради адреналина?

– Именно, – говорю я и расплываюсь в улыбке, которая покоряет большинство женщин и автоматически стаскивает с них лифчики.

Но на Фонтину она не действует.

Хотя когда-то давно я испытывал на ней силу своего шарма. Рад, что из этого ничего не вышло.

– Просто отлично. Притворюсь, что ничего не слышала. – Она затыкает уши.

– А что тебя смущает? Ты сама помогла мне с последним видео.

– С тем, где пытаюсь отговорить тебя от прыжков с парашютом? Вообще-то я не намеревалась сделать из тебя героя вирусного ролика, а пыталась помочь тебе остаться в живых.

Я развожу руки в стороны:

– Смотри-ка, я выжил. – Девушка закатывает глаза. – Неужели ты думаешь, что прыгать с парашютом за спиной опаснее, чем лететь в болиде со скоростью двести миль в час?

Фонтина смотрит на меня с нескрываемым скептицизмом.

– Знаешь, пора бы пересмотреть твой контракт и запретить все смертельные выкрутасы, кроме гонок.

Я одариваю ее улыбкой.

– Превосходно. Значит, мне лучше поторопиться с выкрутасами, если скоро лавочку прикроют.

Она закатывает глаза и стонет.

– Как же ты бесишь.

– Именно этого я и добивался.

Ее так легко вывести из себя.

– Только постарайся не отдать концы, ладно?

– Разве не в этом цель каждого дня? – Я пожимаю плечами, а Фонтина раздраженно качает головой.

– Увидимся позже, Риггс. И держись подальше от неприятностей.

– Обещать не стану.

Я шутливо отдаю ей честь и направляюсь к своему трейлеру, но через какое-то мгновение останавливаюсь на месте.

Мне требуется секунда, чтобы осмыслить открывшийся передо мной вид на целый стадион и гоночный трек. Люди – болельщики, сотрудники мероприятия, репортеры – все еще толпятся у трибун. Команды усердно копошатся в боксах и паддоке, забирая все, что они вложили в создание этого своеобразного лагеря, который простоит всего неделю.

Эта картина возвращает меня в детство. Я, сидящий на плечах у своего отца. Будучи совсем наивным юнцом, я стал частью чего-то настолько большого, не осознавая всю его грандиозность.

И вот я здесь, смотрю на все изнутри. Реально здесь, черт подери.

Почти достиг того, чего хотел.

Я там, где многим и не снилось оказаться. И я так близок к своей мечте. Почти ощущаю вкус победы и трепет перед новым уровнем.

Я смогу справиться с любым Харланом Фландерсом в мире, если только доберусь до вершины.

Годы в картинге. Бесконечные часы тренировок. В погоне за заветной мечтой я откладываю свою жизнь на потом. Делаю шаг вперед, а затем два назад – почти ничего не осталось кроме душевной боли и разбитого сердца. Попрошайничество, заимствование и воровство – я прошел через многое, чтобы оказаться здесь. Чтобы с гордостью носить свою фамилию и оставаться частью этого большого мира.

Спенсер Риггс. Гонщик Формулы‑1. Один из двадцати пилотов, кто получил подобное звание.

Это и есть моя мечта. Почувствовать рычание двигателя, ощутить жар под ногами и услышать гул взбудораженной публики воскресным днем, когда я наконец пересеку финишную черту.

Я все сделаю.

Я должен.

Ты будешь мной гордиться, папа.

Это был чертовски долгий путь, неустанная работа, но я не остановлюсь, пока не заставлю тебя мной гордиться.

Прижимная сила – аэродинамическая сила, прижимающая автомобиль к дорожному покрытию.

Регулируемое заднее антикрыло – деталь автомобиля, позволяющая путем изменения угла атаки увеличивать скорость на прямых.

03. Камилла

«Да. Я молюсь, чтобы сезон прошел удачно, доктор Бергман».

Я не должна была услышать этот разговор. Разговор между мамой и врачом отца.

«Он борется изо всех сил, но в последнее время стресс берет над ним верх».

Она стояла у их дома, прижимала телефон к уху и говорила о чем-то вполголоса.

«Иногда ему становится лучше, иногда хуже. Все, о чем я могу просить – чтобы он чувствовал себя хорошо как можно чаще. Мне правда кажется, что победа сотворила бы с ним чудеса».

Беспокойство в ее голосе разбивает мне сердце.

«Даже толика успеха улучшила бы его душевное состояние. Эти приступы депрессии и тревоги случаются все чаще. Я думаю… хороший сезон не помешал бы нам всем».

Пронзительные слова, в которых чувствуется вся забота и любовь мамы к отцу… я принимаю твердое решение, даже не сходя с места.

Я противилась именно этому. Возвращению домой и встрече с демонами лицом к лицу. Неминуемо они выбираются на поверхность, хотя, клянусь, мне казалось, они давно мертвы и закопаны.

Однако я возвращаюсь из-за папы. Хочу помочь в этой борьбе, чем смогу, даже если под силу мне будет лишь снизить уровень его стресса. И из-за мамы, чтобы она смогла побыть с отцом подольше, и уход за ним был не такой выматывающий.

Если это единственная возможность, чтобы родители позволили мне заботиться о них и помогать, то я непременно воспользуюсь ею.

Конечно, предложение отца когда-то было моей мечтой. Это было все, чем я хотела бы заниматься.

Тем не менее, это все теперь выглядит немного – ну, сильно – иначе. Мне придется покинуть работу, которую я люблю. Ради своего эго я бы предпочла сказать, что незаменима там. Но это ложь. Я собрала отличную команду, которая в состоянии легко включиться в любую работу и выполнить ее безукоризненно. Вот только это не означает, что покинуть прежний пост будет просто. Как записать и передать все необходимые инструкции следующему кандидату, не упустив мелкие детали, которые ты даже не осознаешь?

Кроме того, возникнет масса сложностей с тем, чтобы переехать в Великобританию через всю Европу. Конечно, я могла бы оставить свою квартиру как есть и быстро двинуться в путь, но домашние растения все равно придется раздать знакомым, а еще увидеться с друзьями на прощани

...