Александр Анатольевич Бабчинецкий

Предтеча

Роман

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Русь, середина десятого века. Набеги кочевников. В русском народе пока нет объединяющей силы. Её может дать только общая религия. Прекрасно понимая это, киевская княгиня Ольга принимает христианство по греческому обряду и ищет поддержки в Византийской империи. Но интрига, затеянная родным сыном, не даёт завершить всё начатое. Вторая линия романа — история о подростке, который ищет уведённую в рабство родную сестру. У него свой путь к христианству. Лексика романа историческая и архаическая.

18+

ISBN 978-5-4485-5855-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предтеча
Глава первая. Полон
1. 1
2. 2
3. 3
Глава вторая. Степняки
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава третья. Княгиня и монах
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
Глава четвёртая. В пути
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
Глава пятая. Город
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава шестая. Преддверие
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава седьмая. Семья
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава восьмая. Накануне
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
Глава девятая. Ромеи
1. 1
2. 2
3. 3
Глава десятая. Царьград
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава одиннадцатая. Крещенье
1. 1
2. 3
3. 4
4. 5
5. 6
Глава двенадцатая. Похороны
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
7. 7
Глава тринадцатая. Месть
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
Глава четырнадцатая. Любава
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава пятнадцатая. Пешок
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
Глава шестнадцатая. Вокша
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава семнадцатая. Конфликты
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
Глава восемнадцатая. Секретная миссия
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
Глава девятнадцатая. Супротивство
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
Глава двадцатая. Супротивство (продолжение)
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава двадцать первая. Посольство
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
Глава двадцать вторая. Приёмы во дворце
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
Глава двадцать третья. Вызволение
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
7. 7
Глава двадцать четвёртая. Возвращение
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава двадцать пятая. Тугар
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
Глава двадцать шестая. Латынщики
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
Глава двадцать седьмая. Вторжение
1. 1
2. 2
3. 3
Глава двадцать восьмая. Латынщики (продолжение)
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
7. 7
Глава двадцать девятая. Поражение
1. 1
2. 2
3. 3
Глава тридцатая. Гибель
1. 1
2. 2
3. 3
4. 4
5. 5
6. 6
7. 7

1

2

3

1

2

3

4

5

1

2

3

4

5

6

1

2

3

4

1

2

3

4

5

1

2

3

4

5

1

2

3

4

5

1

2

3

4

1

2

3

1

2

3

4

5

1

3

4

5

6

1

2

3

4

5

6

7

1

2

3

4

5

6

1

2

3

4

5

1

2

3

4

5

6

1

2

3

4

5

1

2

3

4

5

6

1

2

3

4

5

6

1

2

3

4

5

6

1

2

3

4

5

1

2

3

4

1

2

3

4

1

2

3

4

5

6

7

1

2

3

4

5

1

2

3

4

5

6

1

2

3

4

5

1

2

3

1

2

3

4

5

6

7

1

2

3

1

2

3

4

5

6

7

Мгновеньями он виден, чаще —

скрыт. За нашей жизнью при-

стально следит. Бог — нашей

дрёмой коротает вечность —

Сам сочиняет, ставит и —

глядит

Омар Хайям. Рубаи.

Глава первая. Полон

1

Огромный раскалённый диск появился над степью и разлил по ней кровавый свет. На вершины высоких холмов, протянувшиеся извилистой цепью и на росшие рядом высокие, но чахлые деревца, легли первые красноватые тени, а следом всё в округе переменило серо-жёлтый оттенок на розово-алый. И вскоре уже ничто не сумело укрыться от обильного окрашивания.

Малинка подняла голову, но, увидев над собою плеть кочевника, в страхе распростёрлась на высохшей траве. Так она пролежала некое время, однако услышала гортанные крики, которые призывали вставать. Весь полон зашевелился, поднимая к безоблачному небу столбцы пыли. Погонщики бегали от одной людской связки к другой и ударами палок и ногами заставляли пленников идти. Наконец человеческий ручей ожил, задвигался, но на земле то тут, то там остались лежать неподвижные люди. Трупы. Пленники умирали от голода, мора и побоев. Сколько их осталось на рабских дорогах из сердца Руси к Понту Эвксинскому? Тысячи? Десятки тысяч?

Малинку связали в паре с Даркой, северянкой из-под Чернигова. Раньше с нею шла из дреговичей[1], но седмицу назад померла от какой-то хвори: кашляла часто. Соседка несла на руках младенца, он уже держал головку, но всё время плакал от постоянного недоедания из-за хилой груди матери. А Дарка сохла день ото дня, ей тоже не хватало еды.

И как-то раз мать стала просить поесть себе и ребёнку. Кое-как, печенежскими словами и просто знаками, дала понять степняку, что от него требуется. Поганый хитро ухмыльнулся и начал щупать немытыми руками под платьем Дарки. Она стояла в напряжении от бессилия и злобы. Отвязав её от Малинки, затащил молодую женщину в свою кибитку. Долго не приходила Дарка, уж солнце перевалило за полдень, наконец появилась. Взяла у Малинки ребёнка, что-то сунула ему в ротик, малыш начал сосать, после немного покашлял и заснул.

Людей остановили на отдых. Дарке удалось сесть в тени чьей-то телеги. Женщина задремала. Малинка вопреки предубеждению беззастенчиво разглядывала её измученное лицо. И только тут обратила внимание на седые пряди, появившиеся совсем недавно. Девушка поняла, куда и зачем таскал погонщик женщину. И не отвращение к ней, но жалость и некоторую брезгливость ощутила вдруг в себе, однако ни словом, ни чем другим не выразила это.

Через час или два нестройная колонна поднялась, зашевелилась и двинулась дальше под гортанные выкрики степняков. На следующий день всё повторилось. Так продолжалось почти неделю. Дарка даже несколько поправилась, её ребёнок перестал кашлять и почти не плакал.

И вот однажды… Всё началось также с утра. Малинка держала на руках малыша, ожидая возвращения его матери. Но не вышла она, а выскочила из кибитки, а за нею с рёвом дикого зверя бежал кочевник, который стегал её плёткой по спине и голове. Ребёнок проснулся то ли от шума, то ли от голода и закричал.

— Ах ты, погань немытая! — возмущённо простонала Дарка. — Я те покажу, как грязь свою мне в лицо тыкать. Да лучше сдохну, чем возьму.

Погонщик ещё несколько раз вытянул женщину вдоль спины, она вскрикнула, опустившись на землю. Платье сзади было словно разрезано, из ран сочилась кровь.

Ближе к ночи пленников подвели к неведомой речушке, а рядом чёткий отблеск луны купался в маленьком озере. Некоторые кинулись к нему, но тут же с криками отвращения и предупреждения остальным пошли дальше, к реке: вода в озерце была солёная. Никто не обратил внимание, как Дарке удалось освободиться от пут и воспользоваться беспечностью охраны.

Она сунула ребёнка растерявшейся Малинке и куда-то исчезла. Можно было бы предположить, будто женщина решилась даже бросить дитя и бежать, но нет. Она отлично понимала, что в её положении думать об одиночном побеге равносильно самоубийству. Случайно увидела, что кибитка её обидчика пуста. Забравшись туда, начала обшаривать все укромные уголки, не ведая страха и не боясь наказания за самовольное вторжение. Настойчивость была вознаграждена: в руках оказался клинок дамасской стали. Восхищение преклонилось пред собой, губы коснулись холодного металла. Дарка змеёй выскользнула из кибитки. Она дождалась возвращения кочевника и, прыгнув на него сзади, словно разъярённый хищник, всадила в его спину орудие мести. Сама же, как ни в чём не бывало, забрала у Малинки ребёнка и чем-то его накормила и даже угостила девушку вкусными лепёшками, от которых пахло кизячным дымом и конским потом. Малинка не придала особого значения долгому отсутствию Дарки

— Его нет, и уже никогда не будет, — глухо сообщила северянка. — Он никогда и никого больше не станет мучить и хватать немытыми лапами. Как же они мне все противны!

И только теперь девушка увидела покрывшуюся, словно хлопьями снега, голову подруги.

Следующим утром кочевники хватились погонщика, стали искать и обнаружили в кибитке его остывший труп, почти сразу же забрали с собой Дарку. Больше Малинка её не видела. Позже кто-то говорил,,что печенеги изрубили её, но некоторые отрицали это и уверяли, будто ей удалось бежать с группой пленников, которых она сумела подбить на отчаянный шаг.

Так или иначе, но после этого случая степняки уже лучше обращались с людьми, смертельные случаи прекратились. Теперь девушка осталась без пары и брела позади всех. Она стала чаще вспоминать прошлое, когда жила в городище. Весьма живо представила всю родню, припомнился даже раненый воевода, но от этого стало ещё горше и тоскливее. Что-то вдруг затуманило взгляд. Перед глазами всё расплылось в белесой мгле, а после, будто всё во сне…

— Экой дрёма, а ну подымайся, всю Купалу проспишь! Девки, поди уж, хороводы подле речки водят, песни играют, аль не любо тебе?

Малинка перестала тормошить брата. Теперь стояла, подбоченившись, в ситцевом летнике[2] и теребила тонким пальцем цветастое вплетение в косе.

Вокша повернулся на другой бок и открыл глаза. Он вместе с соседскими подростками был в ночном, а после него так хочется спать. Страсть! Уже вечерело. Красный диск светила краем лучей кровавил головы зелёным великанам, которые разбрелись вдоль серебристого извива Безымянки. Лёгкий ветерок шаловливо шелестел их листвой.

— Отец велел тебе Белку искупать. Колдун сказал, будто поправится лошадка, а Некраска поведёт Буланку.

— Не лукавь, Малинка, — пожурил сестру.

— Ей, ей, правда, чтоб блиставица (молния) меня шарахнула.

— Ладно, сестрица, айда на луга.

Вокша и Малинка вывели Белку и пошли к реке. По дороге их нагнал Некрас. Подростки бежали по высокой траве, путаясь в её шелковистых прядях. И с разбегу бросились с визгом и громкими криками в тёплую влагу, ныряли в ней и по — озорному плескались.

— А вода хороша, что парное молоко, да, Некрас?

— Правда, хороша. Сейчас ещё лучше, чем днём.

Они купались у излучины, за большой плакучей ивой и кустами орешника. Рядом с ними полумрак скрывал чьё-то присутствие.

— Ты кто? — спросил Некрас и шагнул в сторону услышанного звука.

— Это я со своим хворобой, — громко ответил лёгким баском юношеский голос.

— А вы что тут?

— А что и ты, животину водой смываем.

— Голос Пешка, — тихо сообщил Вокша, стреноживая Белку и выводя её на луг.

— Пешок и есть, — подтвердил Некрас. — А ты разве его не видел?

Вокша хорошо знал этого пятнадцатилетнего подростка с затаённой грустью в бесцветных глазах. Он был сыном небогатого купца, который водил дружбу с почитателями греческой веры. От них Пешок узнавал много интересного и поучительного. Они научили его говорить с кожаных свитков загадочные значки. Ах, как хотелось Вокше тоже изведать секреты таинственных письмен, понимать их смысл и прочитывать! Но родители и селяне осудили бы его так же, как избегали отца этого юноши.

2

Малинка, её родители и братья жили в небольшом окраинном городище, каких в те поры было множество, стоявших заплотами[3] на пути постоянных набегов печенежских племён. Когда становилось совсем голодно, последние переплывали Безымянку на своих тощих низкорослых лошадёнках и дико орущими ордами набрасывались на многочисленные поселения славян…

Дни пролетали незаметно и исчезали в прошлом. День менял ночь, но однообразным оставался унылый лик степи. И только позже начался лес да такой, о котором Малинка даже никогда и не слышала. Огромные деревья, словно гигантские копья, пронзали ярко-синюю крышу небосвода. Дорога то резко взлетала до небес, то извилисто мчалась вниз. В лесу слышалось пение птиц, журчали ручьи. Обилие тени нежно захватывало в прохладные объятья, приглашая вздремнуть под сенью лесных великанов.

А полон двигался дальше, на полдень. Наконец долгий путь завершился у самого моря. Такое обилие воды Малинка видела первый раз в жизни. Как ни пыталась, так и не смогла определить водную границу и начало неба — всё слилось воедино, словно подтверждая кристалльную чистоту среды обитания птиц и рыб.

В довольно грязном городище, но с каменными серыми домами, весь полон раскупили разные купцы. Каких пленников погрузили сразу на судно, а некоторых погнали далее, к заходу.

Малинка с полусотней мучеников попала на ромейский корабль. Множество мук и страданий выпало на долю девушки во время плавания на старой скрипучей посудине, полной крыс и воды в трюме. От жажды, голода и болезней умерли двенадцать человек. Жара и невыносимая духота обессилили и так вконец измученных людей.

Лишь через много дней, как показалось Малинке, судно остановилось и бросило якорь в византийском порту Месемврии. Это девушка услышала из разговора двух матросов, тмутараканских славян. Один, совсем ещё молодой, сказал, что теперь уже недалеко до столицы Ромейской державы.

3

Купальская ночь исполнена чудесного и таинственного значения: в эти часы источники и реки мгновенно превращаются в чистое серебро и золото. Папоротник расцветает огненным цветом, подземные сокровища выходят наружу и загораются пламенем. Это время полно чародейных явлений. Рыбаки утверждают, будто поверхность реки тогда бывает подёрнута серебристым блеском. Деревья переходят с места на место и шумом ветвей переговариваются между собой. Говорят, что имеющие при себе папоротник, понимают язык каждого творения Господня, видят, как расходятся дубы, составляют свою беседу, рассказывают про свои богатырские подвиги.

Вокша увидел изваянного по образу человека истукана Перуна, который держал в руке камень, сделанный наподобие молнии. Край глаза мельком схватил отблеск постоянно пылавшего огня.

Высокие языки купальского костра шаловливо касались ступней девиц в праздничных нарядах, опоясанных чернобыльником и душистыми травами, с цветочными венками на головах, и холостых парней, которые схватывались попарно за руки и прыгали через разведённое пламя. Судя по удачному или неудачному прыжку, им предсказывали счастье или беды, раннее или позднее супружество.

Вокша сразу заметил в толпе свою родню. Матушка стояла близко к костру, бросала в него травы и причитала: «Да сгорят с этим зельем все мои беды!»

Она дотронулась до огня веткой орешника, та сначала вспыхнула, после обуглено погасла. Малинка получила в руки ветку с наказом немедленно воткнуть её у коровника. Возле священного костра продолжал толпиться народ: молодёжь украшала себя венками, пела, танцевала. Старые и молодые прыгали через пламя, переносили на руках детишек. Мальчики тоже не преминули показать свою удаль.

Вокша видел, каким взволнованным взглядом провожала его прыжок мать, наблюдал довольную улыбку отца и завистливые глазёнки братишек. Он запыхался от многочисленных прыжков и высматривал ушедших друзей, стал искать их. И не только не нашёл, но не знал теперь, где родители, сестра и братья. Отчаиваться не стал, не реветь же, словно девка! Внезапно увидел двух парней с ветками папоротника, на одном был дивный цветок. Чей-то голос в полумраке едва слышно сообщал:

— …он в эту ночь и расцветает. Иди в лес, где папоротник растёт во множестве, очерти ножом круг около себя и смотри недреманным глазом.

— А если сморит сном? — недоверчиво поразился парень.

— Уснёшь — гибель тебе, — продолжал Брусила — бортник. — Но ровно в полночь, перед тем, как петухи пропоют, появится огненное цветение. Надо сорвать его цветок и тотчас спасаться. Бесовская нечисть погонится за тобою, и если ты оглянешься, конец всему!

— Страхи какие, — поёжился другой парень.

— С таким цветком можно искать зарытые сокровища. Однако и тут заклятья охраняют клад. Пойдёшь с лопатой, она метлой покажется. Сова на дереве закричит младенцем, а то и чудище привидится с хвостом да рогами.

— Неужто правда то? — теперь уже спросили несколькими голосами.

— Истину глаголю, сам испытал. Порой владелец этих богатств появится летающим нетопырем, чтобы кровь твою пить. Обует тебя страх, позабудешь обо всём и прибежишь домой, как безумный, и будешь у бабы искать убежища в постели. Рассказывают, что иногда на месте клада вдруг появится сверкающий золотом петух или свинья с серебряной щетиной, и если убить их, рассыпаются златниками и сребрениками.

Уже почти отчаявшись, Вокша нашёл наконец своих приятелей. Некрас первым увидел растерянное лицо друга.

— Вот она, пропажа, Пешок! — громко сообщил он. — Айда к реке, скоро божий прозор[4], да и Купале конец.

Ребята спустились к воде. Лошади всё так же мирно паслись на лугу. Буланка вдруг поднял голову, настороженно повёл ушами, заржал.

— Мерин чужаков почуял, — испуганно прошептал Некрас, — так завсегда быват, знамо, не впервой.

— Откуда они здесь? Ежели степняки, криков было бы много, а так некому.

Вокша задумчиво смотрел на реку. Внезапно из белесой мглы тумана появилось нечто бесформенное и отвратительное. Мокрое и осклизлое бревно. Нет! Лицо с остекленелыми глазами, незримо отражавшими угасающие звёзды.

— Мертвяк, — тихо сообщил Вокша.

— Утопленник.

— А может, водяник? Братец раз так завидел в реке тело, Взял его в лодку, а оно вдруг ожило, захохотало, вскочило и бросилось в омут.

Подростки ещё некоторое время разговаривали, но постепенно усталость давала себя знать. После всего кони были взнузданы и готовы к обратному пути. А наверху уже никого не было видно, но пока тлели уголья затухавшего костра. Гулкое эхо от конского топота разносилось по лесу и отражалось от стройной стены сосен да елей.

И почти сразу после отъезда ребят на другом берегу, густо заросшем осинником да ивняком, появились патлатые головы. Раскосые злобные глазки зорко взирали на плавно двигавшуюся гладь воды. Раздался гортанный вскрик. И тотчас же рядом и чуть далее, за мыском, появились такие же полу-люди, полу-звери на приземистых гривастых лошадках. Степняки! Их ушастые малахаи скрывали, словно смазанные салом, потные и скуластые лица. Кочевники жадно вглядывались в противоположный берег. Там ими ожидалась богатая добыча.

Какой-то поселянин, запоздавший после обильного празднества, спустился к реке и, подойдя к воде, нагнулся, зачерпнул в ладони живительной влаги. После несколько раз брызнул себе на лицо и грудь.

— Славята! — громко крикнул человек. — Здесь я! Зачем туда переплыл? Возвращайся, домой пора. Не прячься, вижу тебя.

Но что-то необычное смутило его. Понял, что обознался: к реке неторопливо спускался человек на лошади. За спиной виднелся ощетинившийся стрелами колчан, в руках — тугой скифский лук со вставленной в него стрелой. Вот уже натянута тетива, она легонько звенькнула и простилась с оперённым жалом. Человек увидел нечто, хотел крикнуть кому-то предупреждение, но его горло оказалось насквозь проткнуто вражьей стрелой. Он упал почти без стона и разбросал разлаписто руки. Из горла и рта хлынула кровь, окрашивая по течению воду красноватым ручьём.

Поднявшееся солнце озарило радужным многоцветьем лета праздник Купалы.

[1] Северяне и дреговичи — восточнославянские племена.

[2] Вид лёгкого сарафана.

[3] Заплот (древнедиалект.) — забор, бревенчатая стена; здесь, защита, пограничная крепость.

[4] Божий прозор (древнерус.) — заря, рассвет.

[1] Северяне и дреговичи — восточнославянские племена.

[2] Вид лёгкого сарафана.

[3] Заплот (древнедиалект.) — забор, бревенчатая стена; здесь, защита, пограничная крепость.

[4] Божий прозор (древнерус.) — заря, рассвет.

Малинку связали в паре с Даркой, северянкой из-под Чернигова. Раньше с нею шла из дреговичей[1], но седмицу назад померла от какой-то хвори: кашляла часто. Соседка несла на руках младенца, он уже держал головку, но всё время плакал от постоянного недоедания из-за хилой груди матери. А Дарка сохла день ото дня, ей тоже не хватало еды.

Малинка перестала тормошить брата. Теперь стояла, подбоченившись, в ситцевом летнике[2] и теребила тонким пальцем цветастое вплетение в косе.

Малинка, её родители и братья жили в небольшом окраинном городище, каких в те поры было множество, стоявших заплотами[3] на пути постоянных набегов печенежских племён. Когда становилось совсем голодно, последние переплывали Безымянку на своих тощих низкорослых лошадёнках и дико орущими ордами набрасывались на многочисленные поселения славян…

— Вот она, пропажа, Пешок! — громко сообщил он. — Айда к реке, скоро божий прозор[4], да и Купале конец.

Глава вторая. Степняки

1

Медленно, будто крадучись, подымается огромный багровый диск. Он щедро дарит свой цвет вершинам деревьев и близлежащим холмам. Это алощёкая Зимцерла[1] разбрасывает букеты красных цветов и встречает появление ясноликого Световича — Дажъбога.

Звяга и Смолятич почти неделю в зорниках, завтра днём кончается их порядок. Следующими должны сторожить городище бондари. Прошлым разом кожемяки своим огурством[2] навлекли суровость воеводы. Впавших в опалу[3] вынудили к двойному сроку охранения.

Смолятич уже в годах, грузен, седоват. Не торопясь говорит, не спешен в делах, но ухватист, всё у него спорится и в руках горит. Посему и в достатке живёт. Жена ему трёх ребятишек подарила. Смолятич стоит, опершись о бердыш, на нём рыжий кояр (кожаный панцирь), на голове подобие кольчужного шлема. Он смотрит туда, где Безымянка в крутом изгибе задёргивает над собою полог зелёной прохлады.

Звяга гораздо моложе, строен и высок. Волос кудрявый, русой шапкой охватил высокое чело ремесленника. Этот не столь достатен, но у него в руках добротное копьё, на поясе кинжал в ножнах. Грудь укрыта бахтерцами[4], спасая её владельца от удара мечом или кривой печенежской саблей.

Зорники несут дозор на городне, недалеко от южных ворот, которые выходят лицом на извивы реки. Ратники о чём-то негромко спорят, иногда Смолятич перебивает друга сильным выкриком или сдерживающим движением руки.

— Он и Ладимка тать добрый. Шустёр жалованье заедать, богачество множить нашими спинами да сенных девок брюхатить. Токмо видимость создаёт, что добрый хлебосол, а на деле — хуже Чернобога[5].

— На языке пустые разговоры, а в смрадном сердце — скаредные дела.

Смолятич беспрестанно наблюдал за каким-то движением. Вот он приложил ладонь к переносице, вгляделся.

— Слышь, друг Звяга, вижу я и очам веры нейму, похоже, степняки там купно собираются. Быть брани.

— Ты что, с дружиной хмельного опился на Купалу?

— Не было того, не лживил присягу ни разу. Зри сам зорче, там, за небольшой рощицей.

Звяга сразу разглядел рыжие пятна перебегавших людей, но было видно плохо: яркие лучи солнца били прямо в глаза, наворачивая слепящую слезу.

— Беги к воеводе, а я ударю в вечевой.

2

Ладим был выходцем из княжеских отроков, ещё отец его верно гнул спину князю Олегу. Сын же верою и правдою служит Игорю, за что и привечан теперь воеводским правлением. Но Ладиму оно горше полыни. Нет покоя на окраине княжества. Люд гибнет от недорода, голода, болезней и набегов кочевников, а воевода в ответе за охрану городища, но дружина мала. Многие уходят в города, оседают там в посадах.

Воевода только поднялся, он почивал в спальном покое, отдыхая после романеи, мёда, обильных яств и ненасытной любви с молодой наложницей. Голова раскалывалась с похмелья. После призывного удара в колоколец на пороге появилась статная рабыня со жбаном холодного кваса. Дрожащие губы жадно поглощали кисловатую влагу, насыщая тело и душу. В животе уже болотно булькало. Ладим удовлетворённо улыбнулся и вернул жбан прислуге, сладчайше тиснув её за полный зад. Рабыня игриво взвизгнула, зардевшись, качнула бёдрами и медленно удалилась. Разомлев от облегчения хотел уж было полежать, да передумал, вышел через сени на задний двор. И тут услышал гулкий стон вечевого била. Его звуки тягуче плыли над городищем, настораживая слух и обостряя внимание. Они рождали дерзкие предположения, ловкие сплетни, отрывали от работы, лишали удовольствий. Прислуга открыла калитку и впустила запыхавшегося Звягу, который вместо челобитья, сразу упал перед господином.

— Не вели казнить, воевода. Беда неминучая!

— Что стряслось? Чего несёшь, какая беда?

— Степняки собираются на том берегу тьмократно, бегают так быстро, моргнуть не успеем — они уж тут будут. Не равно душегубство и полон сызнова.

— Не трясись от страха, окромя одоления ничему не бывать. Ежели вместе возьмёмся, опрокинем супротивника.

— Давеча такожде вещал, токмо не так деелось.

— Молчи, баламут, начнёшь кричать на руку супостату, на цепи сгною. Подымай народ, но без толку не шуми.

— Вразумил ты меня, воевода!

Звяга выскочил на улицу, помчавшись вдоль домов. Призывный гул била собрал на стогне[6] почти всё население городища. Смолятич уже перестал тревожить ударами мощное тело медного вестника. К взгорку, с которого спускался ремесленник, подходил княжеский наместник (тиун) Ольбер в сопровождении своих верных телохранителей и рабов. Его приход успокоил недоумевавшее и бурлившее гневом столпление. Тиун поднялся на возвышение и для начала призвал народ к здравомыслию и спокойствию. Затем хладнокровно объявил о нападении большой толпы кочевников и предупредил о ненасытности и алчности последних.

— Вооружайтесь, люди, кто чем может, готовьтесь к отражению злобного ворога. Не допустите немытых к своему жилью. Встретим их ненавистью да любовью к свободе и ближним. Лезьте на стены, защитим Ратицу, не посрамим память предков наших, не позволим косоглазым надругаться над прахом пращуров.

Вняв словам Ольбера, который организовал вкупе с воеводой противление нашествию кочевников, народ тоже начал готовиться к жестокой сече с воинством степняков. К полудню у заборолых[7] собралась большая часть мужского населения. Более опытные ратники раскладывали оружие под рукой и наблюдали за передвижением врагов.

3

Те поторапливались, готовили связанные лестницы, шесты, верёвки. Они почти полностью переправились через Безымянку. Конные уже гарцевали на низкорослых лошадках перед частоколом, покрикивали, иногда вытаскивали из колчана стрелу и, почти не целясь, выстреливали из луков, но никуда не попадали. Это их развлекало, они хохотали, оскаливая жёлтые, изъеденные цингой зубы. Городищенские ратники отвечали только словесно: выкрикивали оскорбления. Детвора корчила рожицы, кривлялась. Прицельный выстрел конного кочевника ранил одного мальчишку. Тогда кто-то из старших приказал убрать детишек с городней[8].

Вокша, Пешок и Некрас вместе с другими подростками помогали взрослым у огромных котлов, взятых у красильщиков и кожемяк; кипятили воду и разогревали смолу, а после готовили к подъёму на стену.

В хоромине Ладима собрались старейшины городища под началом Ольбера. Кричали и рядились до хрипоты, как отразить нашествие поганых. Предлагали всякое: выйти с дарами и откупиться от немытых; отвлечь их большим отрядом от городища, а тем часом схоронить в потайном месте всё население и богатства; выставить на поединок самого сильного да храброго и в случае победы над противником кочевники будут обязаны вернуться восвояси либо обойти городище стороной.

Тиун внимательно выслушал всех, кто вставал со своими высказываниями. Он соглашался на любое предложение, лишь бы избавиться от непрошенных гостей, не позволить им ополониться в Ратице и оставить её нетронутой.

Резкий удар ладонью по столу будто разбудил задремавших и вернул их в суровую действительность. Воевода поднялся с лавки и подошёл к старейшинам.

— Клянусь Перуном, всё наговорённое здесь — сплошной лепет младенца. Но не дитяти же вы, многоуважаемые старцы! Ваши годы должны уж подсказать вам непререкаемую истину. Неужто мы одни в княжестве и на Руси живём? Русь всегда была единством сильна. И не только за нашим добром идут печенеги, им нужны рабы и рабочий скот, а таковыми могут служить не преклонные старики и не вы, уважаемые. Им нужна молодёжь наша. А посему они сделают всё возможное, чтобы не допустить сокрытия их. Последнее предложение и обсуждать смешно.

— Что ж, охаять кем-то сделанное проще, — поднялся со скамьи седобородый старец. — Любо услышать откровения из ваших уст, уважаемый воевода.

— Нечего воду толочь, брызг много, толку мало. Брань принимать надо всем миром. Лучше голову за правое дело честно сложить, нежели к Сурожскому морю смиренно брести. Постыдно прятаться за чужую спину, на окраине живём, нам и Русь боронить от супостата.

— Благое слово услышано, душе ликованье, но токмо знать желательно: кто сумеет оборону сию возглавить? Наверняка не наш воевода…

— А хоть бы и я. Как уж сумею, да и как вы помогать мне станете, чай, в одном городище живём.

Но не верил Ладим старикам. Знал: предадут в любую минуту, как только беда пониже нависнет. Вкупе с Ольбером решил брать оборону под свою руку.

4

Степняки тем временем, подчиняясь приказам хана, начали осаду стен городища. Кочевники ловко набрасывали на островерхие брёвна верёвки с петлями, подтаскивали шаткие лестницы, взбирались, косолапя, наверх. Тут их встречали ратники, сбрасывали рогатинами подъёмные приспособления, облепленные погаными, будто муравьями. Ливни кипятка и горящей смолы срывались вниз, превращая сразу по нескольку тел в двигавшиеся факелы, которые исторгали из глоток вопли невероятной силы. Сотни свистящих смертей взлетали со звонкой упругости и несли покой, забвение и тлен. Железо и железо, дерево и дерево соединялись, звенели и ломались, исчезали жизни, уносимые потоками дымящейся крови. Порой в том или ином месте оборонявшиеся слабели перед натиском врагов, которые тогда лезли неотвратимой лавиной вверх и завязывали битвы на пряслах[9] и заборолах. Ратники медленно размахивали длинными двуручными мечами, удары которых поражали сильнее кривых булатных лезвий, сверкавших на солнце подобно огненным стрелам. Грязные тела кочевников испускали страшное зловоние, сравнимое с омерзением смерти.

Число защитников и их силы уменьшались. В некоторых местах стены уже горели, подожжённые вражьими стрелами, которые огнили и жилища, а в них прятались немощные старики и малыши. Ольбер загодя приказал набрать запас воды в бочках и кадках подле всякого жилья, и теперь с помощью подростков занимался тушением пожаров. Молодые сильные руки резво подавали вёдра и ушаты с водой, которой заливали ревущие языки пламени. Огонь со временем сдавался напору молодости, но в другом месте стрелы делали своё дело. Опалённые лица и изнурённые руки и ноги уже отказывались бороться со стихией, однако и сдаваться не хотелось.

Ладим собрал конный отряд, который с гиканьем и лихим посвистом вырвался из ворот, поражая поганых стрелами и копьями. Степняки не ожидали удара в спину, но быстро организовали отпор наглым славянам. Покуда часть печенегов седлала лошадей, более сотни их лучников начали стрельбу. Превосходство оказалось весомым, а падавшие дождём стрелы, мертвили и ранили убегавших.

— Опомнитесь, россы, братья! — кричал Ладим, размахивая мечом и морщась от боли: сам был ранен впившейся в предплечье стрелой. Рана жгла огнём, пришлось спешно повернуть к городищу, прятаться.

— Не равно бьёмся, друг Ольбер, ох не равно, — причитал Ладим сокрушённо, покуда какая-то молодица перевязывала белым тряпьём поранок.

— На то они и расчёт держали, воевода, — ответно молвил наместник.

Он уже давно понял: не бывать ныне одолению.

— Ты чья же такая будешь? — с напускной весёлостью осведомился Ладим и облизнул пересохшие губы.

— Маменькина, Малинкою кличут. Отец мой смердом у тиуна, а у тебя в войске — ратником. Братец помогает тушить пожары с другарями, а я вот раны селян да твои заживляю травами да перевязками.

— Ладная ты девка, Малинка. Не равно попадёшь к немытым. Хорошо, ежели сразу продадут к ромеям, а ведь может статься что и хуже…

— Не сробею, воевода! Пусть погибну от поганых, нежели полон у них.

— Молодец, красавица! — похвалил Ладим, направившись к стенам.

Количество оборонявшихся уменьшалось быстро. Многие женщины помогали ратникам в бою: посылали в кочевников стрелы, метали дротики. На все уговоры мужа мать Малинки так и не согласилась уйти со стен. Она не бросила лук, покуда не упала на руки своего Ладо с пробитым сердцем. Две скупые мужские слезы капнули клятвой отмщения на стынущий лоб самого любимого человека. Вокша с Малинкой сами снесли тело матушки вниз, а после отвезли в избу, но предать его славянскому обычаю не решились. В лихую годину, когда ожидалось множество смертей, не следовало выделяться среди равных: это было непочтением к сородичам и предкам.

Смолятич и Звяга рядом. Как полезли поганые, Звяга едва успевал сбивать их копьём со стены. Смолятич со вздохом, будто прощаясь, опускал бердыш на головы врагов. Он уже был легко ранен, но друг умело и быстро перевязал плечо. Появившийся воевода придал силы, заражая бодростью. Люди с большим рвением отражали натиск осаждавших, но делать это всё труднее и труднее. Кончились запасы разогретой смолы, стало некому варить кипяток, да и стрелы были на исходе.

5

Сквозь почти прогоревшую стену с южной стороны в городище ринулись степняки. Туда по приказу Ладима на помощь пошла воеводская дружина, однако через несколько часов от этих людей мало кто остался в живых. Натиск кочевников оказался настолько мощным, что многие из них прорвались к крайним избам, они же открыли ворота. И вот уже на улицах степная конница.

Печенеги со знанием дела гоняются за девками и молодыми бабами. Те истошно визжат, пытаются убежать, до срамного поднимают сарафаны да летники, но преследователи более проворны. Полон ловят арканами, связывают верёвками попарно.

А на стенах идёт борьба, но больше внизу. Отдельные очаги сопротивления кое-где пылают, но они не представляют опасности для кочевников. Те уже награбили, насытились, напились медов, романеи, фряжского; натешили своё грязное тело со славянками, от которых пахнет квасом и душистыми травами.

На своей одворице[10] Вокша с отцом и пришедшим на помощь Некрасом дают отпор наседающим печенегам. Подростки неуверенно машут подобранными где-то кривыми саблями. Годин умело сражается с прибывающими кочевниками. Те смеются, скалят жёлтые и цинготные зубы. Они не хотят сразу умертвлять наглых россов. Некрас всхлипывает от усталости, боли и бессильной злобы. Годин ранен, но не сильно, его силы уже на исходе, а без отмщения уйти к жене не может. Дух её не простит, ежели не сумеет защитить двух мальцов. Малинка куда-то запропастилась. Видел ведь её, когда она лекарила воеводу и ратников, но после на том месте прорвавшиеся степняки бились насмерть с отступавшими ратниками.

Гордей, пробираясь к своей избе, узрел беду соседа, но не помог. Выглядывая из-за угла, смотрел, как Годин отдавал остатки сил, но никакого вреда поганым не приносил. Некрас лежал в луже крови с разрубленным черепом. Вокша сидел, прислонившись к бревенчатому забору — жив ли… сабля брошена поодаль в кровяной грязи. Кто-то из кочевников пустил — таки стрелу. Годин пошатнулся, приняв грудью оперённую вестницу смерти. Упал, как подкошенный, не столько ею, сколько немощью и болью. Лёжа боком, видел подошедших врагов, они незлобно пнули его, посмотрели на Вокшу, что-то лопотали возле Некраса, прошли в избу, но ничего не взяли. Видно, мальцов либо убили, либо не нашли. Хоть бы спаслись, сынки.

Гордей и не заметил, как был заарканен конным печенегом. Пленник не сопротивлялся, как бы подтверждая своей покорностью христианское непротивление злу, а понуро брёл, подстёгиваемый плёткой. И только одна мысль настойчиво терзала разум: кто теперь позаботится о сыне Пешке.

Вокшу не убили, просто оглушили саблей. С трудом поднявшись, он увидел мёртвого друга и тяжело раненого отца. Склонился над ним, положив на колени его голову, и вытер рукавом ему глаза. Годин открыл веки, чернеющие губы прошептали:

— Мальцов найди, если живы, Малинку сыщи, где запропала, может, повезёт. Ступай в Киев до дядьёв, они помогут. Малинка знает, как добираться. Меня брось.

Отец замолк, изо рта хлынула кровь, по телу прошла судорога, губы разжались, хватнули воздух, но сразу выдохнули его. Вокша рыдал как ребёнок, не скрывая слёз и душившего горя.

[1] Зимцерла — славянская богиня, владычествующая над началом дня, или русская Аврора.

[2] Огурство (древнерус.) — своеволие, неповиновение.

[3] Впасть в опалу (устар.) — провиниться, попасть в немилость.

[4] Бахтерцы — вид кольчуги из металлических пластин.

[5] Чернобог — признавался богом подземного царства, а также языческим дьяволом.

[6] Стогно — площадь в древнерусских поселениях.

[7] Заборола — основная стена крепости у главных ворот.

[8] Городни — бревенчатый частокол в древнерусских поселениях.

[9] Прясла — переходы к башням.

[10] Одворица (древнерус.) — пространство вокруг дома и дворовых построек.