Выбор Льва Данилкина

Что Жолковский — Мастер, я понял в 1994 году, по «Блуждающим снам», и сразу втрескался, что называется, по самую маковку. И «Сны», и всё, что он написал дальше, — совершенно недосягаемо. Авторство — и это подтвердит слепая дегустация любой сложности — узнаёшь по любому абзацу; сымитировать невозможно ни интонацию, ни ход мысли, ни лексику, ни вообще форму.

Исторический социолог Г. М. Дерлугьян был тем человеком, общение с которым буквально перезагрузило меня в конце 2010-х — начале 2020-х. Благодаря ему я прочёл несколько десятков книжек, которые очень значительно скорректировали мою картину мира; среди прочего я понял, что не так — и непоправимо — с моим «Лениным». Всё, что пишет, говорит и советует Георгий Матвеевич — в лекциях и книгах, — крайне ценно. И хорошо бы переиздали его «Адепта Бурдье на Кавказе» — это, пожалуй, лучшая биография, которую я когда-либо читал, эталон жанра.

Ван Гог однажды сказал, что отдал бы десять лет жизни за возможность просидеть две недели перед рембрандтовской «Еврейской невестой» с одной лишь буханкой хлеба; а я вот, пожалуй, отдал бы все 20 — и согласился бы и на краюшку — за то, чтобы услышать эти лекции вживую.

Алексей Попов — единственный мой ровесник, которого я всерьёз считаю кем-то вроде полубога вот уже на протяжении 30 лет — и, надеюсь, так будет продолжаться до могилы. Понятия не имею, за что я уважаю его больше: за культуру речи, аристократизм, остроумие, компетентность, суверенность, непринуждённость — или, как сказал бы он сам, sprezzatura. Этот человек — национальное достояние, абсолютно точно.

Замечательная книга о приключениях ненасытного знатока искусства в Италии, за которую я очень признателен автору. Дмитрий Бавильский, судя по его текстам, чрезвычайно тонкий человек, умеющий смотреть на искусство и различать нюансы, а не повторять то, что есть в «Википедии». Я его, по глупости своей, недооценивал, но лучше уж поздно, чем.

Многолетняя письменная болтовня с Семеляком (а в беседе он неотразимый шармёр, как говорил Вагнер про композитора Шарля Гуно), разумеется, подготовила меня к тому, что именно он сочинит лучший роман своего времени, кому ж ещё-то. И всё же автору удалось что-то такое, чего я не ожидал даже от него. Семеляковский мариводаж оказывает на меня психотерапевтическое воздействие: его остроты нивелируют то, что происходит и за окном, и в моей собственной голове. Я особенно ценю его за то, что он, издевательски имитируя доминирующую по нынешним временам рассказчицкую манеру, знает, что главный враг художника — это искренность.