Оглавление

Пролог

Когда Хельга переступила порог здания, являвшегося ей во снах в виде волшебного замка, она, вопреки собственным надуманным ожиданиям, ничего не почувствовала. Ни щекочущей радости, ни мелькнувшего озарения, ни вспыхнувшего в сознании дежавю — ничего! И даже спустя минуту, прислушавшись к ощущениям, она не нашла в себе ностальгии, которая появляется у людей, например, при виде старого домика бабушки. И теплых воспоминаний, что обычно рождают игрушки детства, обнаруженные в запылившемся ящике на чердаке, тоже не было. Ничто не всколыхнулось в душе. Как будто Хельга ступила на незнакомую территорию и это странное переплетение коридоров — всего-навсего клон здания из ее прошлого. Хлопотливые утренние сборы вдруг показались нелепым дерганьем, а щекочущее нервы возбуждение погасло. Но ставить крест на мечте детства из-за того, что впечатлительная девочка выросла и стала воспринимать мир по-другому, Хельга не торопилась. Во всяком случае, пока не появится убедительная причина — вместо пробуждавшегося время от времени каприза подстраивать под свои собственные ожидания все окружающее.

Одного взгляда на приемный зал хватило, чтобы составить общее представление об интерьере всего здания. Скользкий пол, строгий цвет стен, однообразная, хотя и дорогая мебель — за семнадцать лет ровным счетом ничего не изменилось. По этим же скучным, убивающим любую фантазию коридорам водил ее отец в гости к живому манекену. Все равно что пришел в гости к волшебнику и вместо удивительных магических штучек на старинных стеллажах его комнаты обнаружил заурядные горшочки, фотографии и купленные на распродаже диванные подушки. Унылая обертка — шокирующая начинка. Добраться бы еще до нее.

— У вас назначена встреча? — услужливо спросила улыбчивая секретарша в белом твидовом пиджаке.

Уголок ее воротничка был немного загнут, будто девушка не успевала прогладить его перед работой. А может, она просто не любила все эти утомительные процедуры, превращавшиеся в настоящий ритуал, и второпях исполняла их лишь потому, что того требовала должность. Выглядела она в самом деле представительно. Хельга поймала себя на мысли, что никогда не смогла бы так аккуратно уложить свои непослушные волосы.

— Меня пригласил доктор Траумерих.

Секретарша взяла из рук Хельги письмо, которое та всю неделю нервно перечитывала, мяла пальцами, откладывала и вновь брала. Прямо как золотой билет на фабрику Вилли Вонки, посетить которую девочка мечтала большую часть детства. Но добронравный родитель вместо сумасбродного шоколадного магната познакомил дочурку с дьяволом. И все последующие годы малышка грезила уже не о сладостях, а о возвращении за своей душой в преисподнюю.

Хельга отмахнулась от разбегавшихся из-за волнения мыслей и дождалась, пока девушка свяжется с пригласившим ее человеком.

— Хельга Мантисс? Доктор Траумерих встретит вас возле лифта. Вас проводить?

Гостья отказалась. Она не забыла, что идти нужно строго вперед, так сказать до упора. Вот только волшебные двери лифта сами собой не разъезжались в стороны, сколько на кнопку ни дави. Да и кнопки никакой не было.

Ступая по плиткам коридора, Хельга бросала беглый взгляд на смежные ходы и двери. Все-таки первый этаж здания имел типично офисный вид, и атмосфера была соответствующей. Стандартность впиталась в стены и прикрученную к своим местам мебель настолько, что разбавить «серьезную рабочую мину» не могли даже непристойная картина и расписная амфора в центре столовой. Так амбициозный юноша, которому родители постоянно повторяли, кем ему уготовано стать судьбой, в конце концов уверовал в неизбежность навязанной ему роли. А какой тут выбор?

Такими же обычными и неприметными были второй и третий этажи здания — Хельга не сомневалась в этом, хотя никогда туда не поднималась. Скорее всего, там были размещены еще более незамысловатые по форме и содержанию кабинеты.

Любопытства ради Хельга как-то ввела в поисковик название заведения. Прочитала познавательный, но не особо интригующий текст о частном институте по изучению психосоматических заболеваний. И еще узнала о том, что много десятков лет назад весьма состоятельный человек, страдавший неким расстройством, мечтал вылечиться сам и помочь остальным страдальцам с похожими заболеваниями. Он-то и учредил заведение, дал ему свое имя — тщеславен был отец-основатель, — а потом скончался от старости. А детище его жило, функционировало, привлекало волонтеров, питалось бюджетом владельцев и частными пожертвованиями.

Это была одна сторона типичного института. Та, что буквально торчала на виду и лениво выполняла не самые актуальные задачи современности, пока ее соседка скромно занималась действительно любопытными делами.

Вот эта неприметная сторона жизни института и привлекала Хельгу. Она не была такой яркой и будоражащей воображение, как в каком-нибудь секретном комплексе из фантастической истории, но тоже вызывала интерес. Словно неслучайно обронившая платок барышня, она в один момент давала понять, что здание не такое уж скучное, как казалось поначалу. И внимательный посетитель вдруг осознавал, что интерьер блеклый не потому, что здесь принято следовать шаблону, а потому что учреждение хочет казаться неприметным, скрыть свою незаурядность от глаз большинства. Ну кто станет приглядываться к серому человеку в толпе? Кто будет сканировать проницательным взглядом белые стены и одинаковые стулья, столы, коридоры…

Девушка приблизилась к лифту. Кнопка все же имелась, что несколько смутило Хельгу, уверенную в точности своих детских воспоминаний. Гостья терпеливо встала сбоку, освобождая дорогу выходившим из кабины людям. Доктора среди них не оказалось.

Он приехал парой минут позже — мужчина в очках, впопыхах шаривший в карманах. В воспоминаниях Хельга хранила образ приветливого и добродушного друга отца, слегка рассеянного и очень забавного, всегда имевшего при себе сладости и массу впечатляющих историй.

А ведь она не видела его уже семнадцать лет.

Доктор Траумерих улыбнулся, как только завидел Хельгу. Сейчас ему должно быть за пятьдесят. Они обменялись сухими приветствиями, которые обычно произносят при встрече малознакомые люди.

— Хельга, как давно не виделись! В последнюю нашу встречу ты была такого вот роста и с милыми бантиками. Отлично выглядишь. — Он указал на распахнутые двери лифта. — Не против, если мы спустимся ко мне в кабинет? Не люблю суету первого этажа.

«Лифтового путешествия» как раз достаточно, чтобы присмотреться к собеседнику и сделать первые выводы о нем. Хельга не сомневалась, что доктор уже окинул ее оценивающим взглядом, во всяком случае надеялась на это. Каре с едва приметным каскадом она не изменяла много лет, ибо не умела и не желала возиться с длинными волосами. Деловой костюм говорил о том, что она соблюдает правила дресс-кода, а небольшая брошь возле сердца — что девушка, не носившая других украшений, все же стремится привлечь к себе внимание. Ногти ровные, не обкусанные, но содранную кожу в районе заусенцев спрятать оказалось трудновато. Не самый удачный способ справляться с волнением, и Хельга это понимала, но из всех привычек эта оказалась наиболее прилипчивой.

И все же она не сильно переживала, что какая-то деталь в ее внешнем виде не понравится доктору. Ее пригласили не в модельный бизнес. Хельга наверняка знала, что в первую очередь людей, с которыми она будет общаться в этих стенах, интересуют ее профессиональные качества. Или, как можно догадаться из письма, профессиональные качества ее отца. Вот ведь ирония…

— Сегодня на удивление приятная погода, хотя синоптики обещали дожди. Стоит ждать завтра, полагаю, — обронил мужчина, чтобы прервать молчание.

Хельга не преминула воспользоваться короткой поездкой, чтобы со своей стороны изучить доктора Траумериха. Его лицо она помнила смутно, поэтому сейчас рядом с ней стоял незнакомец, отдаленно напоминавший беззаботного улыбчивого дядечку семнадцатилетней давности. Кудрявые волосы почти полностью покрыла седина. Мужчина сутулился, держал руки в карманах и смущенно улыбался. Постоянно. Должно быть, оттого мимические морщины проложили на лице столь глубокие колеи. Хельга вспомнила, что ее отца отчего-то злил взгляд коллеги, который он с раздражением называл взглядом побитой собаки. Нечто похожее разглядела и Хельга, но назвала бы это скорее отпечатком непреходящей усталости или потаенной грусти.

Парочка спустилась на минус второй этаж, хотя по длительности поездки могло бы показаться, что они не выше минус пятого. Для активации панели доктор воспользовался электронной картой, которую хранил во внутреннем кармане. Хельга отметила, что для попадания на верхние этажи карта не требовалась. Вот тот самый звоночек, сигналящий о нестандартности такого типичного здания.

— Идем сюда. — Как только двери разъехались, доктор Траумерих указал направление. Он сохранял такой же невозмутимый вид, что и пару секунд назад, но движения стали более сосредоточенными. Он следил, чтобы девушка дошла именно до того кабинета, на который он указал. Шаг влево или вправо, конечно, не гарантировал расстрел. Только Хельга все равно чувствовала, что ступила во всех смыслах на новый уровень, пусть коридор и был фактически братом-близнецом соседа сверху.

Дверь кабинета провожатый также открыл картой.

— Опять доктор Амберс оставил недописанные отчеты. Не ожидал, вероятно, что сюда зайдет кто-то еще. — Доктор Траумерих спешно сгреб листы на столе в одну более-менее аккуратную стопку. Он прямо-таки выдавливал из себя и окружающего пространства презентабельность, в которую сам не верил, но скоро бросил напрасные потуги и просто указал на стул. Так было лучше. «Тяжело общаться с людьми, которые неумело притворяются теми, кем не являются», — подумала Хельга. Она хранила в памяти образ веселого и слегка неопрятного ученого, а не выдрессированного работника, у которого ни пятнышка на столе и все всегда на своем месте, как у робота какого-то. Стоило доктору расслабиться в знакомых стенах, как он стал прежним дружелюбным и чуточку неуклюжим Уильямом из снов Хельги. Теперь она по-настоящему вспомнила его. И даже постоянно мелькавшая на его лице улыбка начала казаться искренней.

Мантисс опустилась на кожаное сиденье и окинула комнату взглядом.

— Весьма уютно. Но я не могу представить, как мой отец проработал тут столько лет и не сошел с ума. Тут нет окон, и возникает ощущение, что сидишь в коробке.

— Мы раньше были в другом кабинете. По правде сказать, он не сильно отличался от этого, но хоть какое-то разнообразие, если подумать… Видишь ли, весь этаж отдан МС, и из-за его передвижений приходится переезжать и нам, — пояснил мужчина, оставаясь на ногах. — Ты… ты ведь не забыла?

— Да, я примерно в курсе, с каким пациентом работал мой отец.

Весь этаж, значит? И размеры его, очевидно, превышают площадь наземных помещений.

— Примерно? — последовал вопрос.

Хельга намеренно подвела разговор к предмету обсуждения, и доктор уцепился за подвешенный конец.

— Прости, я не хочу вот так сразу переходить к сути… Прежде всего, я крайне соболезную, что Эдгар…

— Благодарю. Перед уходом он сказал, что у него не осталось незаконченных дел, с которыми ему хотелось бы возиться. А потому он ушел счастливым.

Это была не совсем правда. Хельга сомневалась, что ее отец вообще понимал, как это — быть счастливым. То ли времени не находилось остановиться и поразмышлять, то ли попросту не умел испытывать радость. В одном она не слукавила: Эдгар Мантисс не оставил незаконченных дел. По крайней мере, он сам так сказал дочери. Вот только приглашение доктора Траумериха внесло в картину поправки.

Уильям Траумерих почти все время смотрел на гостью, что совсем не удивительно: в кабинете кроме черно-белого предостерегающего постера «Храните шокирующие тайны при себе, иначе злые уши их услышат, а злые языки распространят» и взглянуть-то было не на что. Так что симпатичная посетительница притягивала весь интерес к себе. Плюс это показалось Хельге тактичным и располагающим к беседе, так что, если бы она сильно волновалась, поведение доктора было призвано подбодрить ее.

— Прежде всего мне хотелось бы узнать кое-что, — мужчина сцепил пальцы в замок.

Он вообще довольно активно жестикулировал, словно расписывал на аудиторной доске сложный алгоритм. Хельга приготовилась к контрольным вопросам об отце, о полученном высшем образовании, однако никак не ожидала услышать следующее:

— Одна из ранее произнесенных мною фраз была ложью. Не припомнишь ее содержание?

Хельга опешила, но тут же постаралась взять себя в руки. На выпускном экзамене ее и не такими вопросами выбивали из колеи. А для успешного ответа всего-то и нужно было внимательно следить за беседой и запоминать слова говорившего. Еще, конечно, наблюдать за невербальными знаками, но это у Хельги получалось даже лучше, чем концентрироваться на смысле и логической связи реплик.

За десять-пятнадцать минут общения Уильям Траумерих произнес не так уж и много фраз. Большая часть из них была формально-этикетного характера. Что может быть проще, чем выловить среди них белую ворону?

— Я попробую, — проговорила гостья, рассуждая, что конкретно доктор пытался выяснить своим вопросом. — При встрече вы сказали, что я хорошо выгляжу. Ожидаемый комплимент от воспитанного человека, а потому речь не идет о таких критериях, как правда или ложь.

— И все же ты в самом деле хорошо выглядишь.

— Благодарю. То же самое можно сказать и о соболезнованиях по поводу моего отца, но, поскольку вы работали вместе, немалая доля правды в ваших словах имеется. Кстати, — Хельга вспомнила одну деталь, — вы говорили, какой я была в детстве. Но это субъективное мнение, которое отражает ваше восприятие и не обязано совпадать с действительностью. Я даже не знаю, какой должна оказаться явная ложь, чтобы быть заметной. Что в детстве я походила на волосатого мальчика?

Хельга заслужила одобрительную улыбку и почувствовала себя увереннее.

— За прогнозом погоды я следила, чтобы знать, как лучше одеться перед выходом. Так что тут ничего странного я не заметила. Вы сказали что-то про комнаты… да, что раньше работали в другом кабинете. И что целый этаж отдан МС. Ничего из этого я знать не могу. Даже если в этой фразе скрыта ложь — как я, человек, не знакомый с вашими порядками, могу выявить ее? Я ставлю на фразу про неаккуратность вашего коллеги. — Хельга наклонилась вперед и присмотрелась к бумагам на столе. — Я с ним не знакома, но сомневаюсь, что его отчеты будут подписаны вашим именем. Да, и помня вашу рассеянность…

— О, так ты помнишь о ней!

Оценочная фраза была немного дерзкой, и гостья понимала это, но привычка использовать всевозможные аргументы, даже не самые надежные, давала о себе знать.

— Ты забыла упомянуть фразу про то, что мне комфортнее вести беседу в собственном кабинете, но это уже не так важно. — Доктор довольно закивал. — Ты права. Хороший анализ. Меня поначалу немало удивило, что ты почти не растерялась, но потом я подумал, что Эдгар, должно быть, преподал уроки выдержки.

Не то слово. Некоторые из них оказались весьма травмирующими, из-за чего Хельга подолгу не разговаривала с отцом. Результат, правда, окупил прошлые обиды.

— Хорошая память — ценный багаж. Особенно в нашей работе. — Больше Уильям Траумерих не комментировал свою маленькую проверку. — Ты не брала с собой никаких файлов, оставленных Эдгаром, так сказать, в наследство? Я имею в виду, конечно, не личные документы.

— Я принесла оставленные отцом книги и записи о психотерапии, но не думаю, что в них есть неизвестная вам информация.

Гостья подергала за ручку пакет, разбухший от бумаг. Накануне она тщательно просмотрела каждую страницу, но не обнаружила ничего, что могло бы вызвать тревогу. Или просто не поняла. Вряд ли ее отец захватил с работы секретные документы, — в любом случае он не прятал бы их дома и уж точно не перевешивал ответственность на Хельгу. Значит, причина того, что ее сегодня вызвали, в другом.

— Если вам нужны какие-то материалы или наработки, могли бы заехать или договориться о встрече в удобном для вас месте. Но раз вы захотели видеть меня лично, вам нужно что-то еще.

— Возможно, я просто осторожный, — мужчина завел руки за спину. — Ты ведь читала его заметки?

— Конечно, но вы и сами знаете, как он писал.

Доктор Траумерих понимающе кивнул. Да, он определенно знал, что Эдгар завел привычку записывать мысли, которыми не планировал делиться, сокращениями, абстрактными фразами и кажущимся поначалу несвязными предложениями. Порой даже тогда, когда требовалась конкретика. Однажды профессор Мантисс по рассеянности использовал этот метод, чтобы написать записку в школу дочери. В ней говорилось что-то о задержке кораблей в пути, и учителя решили, будто девочка куда-то уплывала на отдых, хотя она попросту сидела на больничном. А уж какой хаос творился в личных записях Эдгара! Настоящий кошмар дешифровщика! Сам профессор прекрасно понимал эти записи через какие-то личные ассоциации, однако другим людям, не способным залезть в его голову, приходилось нелегко.

Научные работы отличались чистым языком и конкретикой, опубликованная книга доходчиво объясняла читателям особенности строения мозга, а вот личные блокноты, увы, пострадали от привычки профессора. Оттого Хельга не была уверена, что где-нибудь на полях мелким шрифтом отец не оставил крайне важную приписку, которая любому сунувшему нос в его бумаги человеку покажется обычной поэтической глупостью.

— Он что-то скрыл от вас? — вымолвила Хельга, наблюдая, как собеседник принимает закрытую позу. — Только отец не делал меня своей наследницей. Я понятия не имею, над чем он работал в последние годы. Пока я училась в колледже и институте, мы почти не общались.

— Я был бы разочарован в Эдгаре, если бы он посвятил тебя в детали своих исследований. — Доктор Траумерих предложил гостье выпить кофе. — Нет? Что ж… Видишь ли, Эдгар был очень умным, удивительным человеком! Но крайне осторожным. За все годы работы — а это более двадцати лет! — мы не сблизились настолько, чтобы считаться друзьями. И Эдгар не посвящал меня в свои методы исследований. То есть, разумеется, мы с ним многое делали вместе, но у него все равно получалось что-то лучше, и он никогда не посвящал меня в тайну своих успехов. — Доктор сделал паузу, видимо обдумывая продолжение разговора. — И вот его нет уже девять месяцев. И я каждый день жалею, что так и не выпытал у него парочки секретных методов. Поверишь ли ты, если я скажу, что Эдгар каким-то образом мог надавить на МС и расположить его к сотрудничеству? Нет, не расположить — заставить быть послушным. Более-менее.

— МС? — переспросила Хельга с явным недоверием в голосе. — Насколько я знаю, этот манипулятор крутит людьми, как капризный ребенок игрушками. Но чтобы кто-то мог заставить его слушаться…

— А ты думаешь, что знаешь характер МС? Любопытно, сколько же ты вынесла из того эксперимента. — Хельга пожала плечами, и доктор продолжил. — Он определенно ненавидел твоего отца. И ты уже догадываешься, что никто на этом этаже терпеть не может МС. Особенно мы, доктора. — Уильям Траумерих скромно поклонился. — Эдгар точно знал, как найти подход к этому «капризному ребенку», и всем нам работалось сносно. За тот год, что он отошел от дел, МС успел вогнать в депрессию трех работников разного уровня подготовки, довести еще двух до увольнения, а одному из моих коллег разрушил семейную жизнь. И все это не покидая этажа!

Хельга подумала, что доктор никогда не позволял себе ругаться, хотя тут так и напрашивалось ядреное словечко. Она бы и сама бежала от такой работы, если бы ее заведомо не тянуло к ней. Мантисс положила ногу на ногу, расслабленно откидываясь на спинку. Они постепенно подбирались к сути.

— Я осознаю, что тебе неизвестны удивительные методы твоего отца, — продолжал доктор Траумерих, замерев возле стола напротив собеседницы. На предложение Хельги сесть (будто она хозяйка кабинета) он отмахнулся. — Но ты дочь Эдгара. Никто не знал его лучше тебя, независимо от степени близости ваших отношений. Поверь, остальных он вообще не подпускал к себе.

— И вы хотите, чтобы я покопалась в записях отца и попробовала найти упоминания о методах усмирения главного бунтаря?

Доктор убавил мощность кондиционера, хотя Хельга ни разу не почувствовала холодка на коже. Напротив, кровь гуляла, а сердце бодро отстукивало привычный ритм.

— Конечно, это было бы непростительно эксплуатировать тебя в свободное время, не давая ничего взамен. Поэтому я собирался предложить тебе должность. Мне все равно нужны помощники, а ты окончила обучение на психолога с отличием.

— Вы знаете? — вырвалось у Хельги, пусть ничего необычного в этом и не было. Доктор Траумерих наконец-то перестал растягивать губы и впервые после начала разговора позволил себе естественную улыбку.

— Эдгар не мог удержаться, чтобы не похвастаться. Работа, которую я хочу предложить, как раз для тебя, с твоим-то умением разбираться в людях. Давно надо было это сделать, конечно, но… — Мужчина скривился и покачал головой, молча выражая свое отношение ко всем событиям, препятствовавшим этому разумному решению. — Коллеги с других этажей прозвали наше скромное владение царством паранойи и психопатии. Даже люди, которые не имеют контактов с МС, чувствуют его влияние. Иногда уборщики начинают жаловаться на негативные мысли или ощущение дискомфорта. Кто-то говорит, что вновь чувствует себя маленьким унижаемым всеми ребенком. Кого-то одолевают воспоминания, о которых они пытаются забыть уже не первый год. Из-за отсутствия психолога в нашей секции мы можем запустить случай, вовремя не обнаружив предпосылки. Неприятно слышать, что электрик, всегда исправно чинивший проводку, вдруг не вышел на работу, потому что покончил с собой. — Доктор вздохнул. — Тебе предстоит следить за настроением работников нашего этажа. Отправлять в отставку или в отпуск тех, кто не может справиться с негативными мыслями, и подбадривать тех, кто менее внушаем. Плюс в остальное время ты будешь сидеть с бумагами Эдгара и пытаться найти информацию о методах его работы. Как тебе такой расклад? О часах и оплате договоримся отдельно.

Он сцепил ладони на уровне груди, будто умолял гостью. Но еще больше ей бросилось в глаза, что жестикуляция к концу речи резко замедлилась, как если бы доктор потратил всю энергию на танец рук в воздухе. Скорее всего, проблема была в другом, и Хельга догадывалась в чем.

— Вы провели эксперимент, пытаясь узнать не столько возможности моей кратковременной памяти, сколько умение интуитивно решать непредвиденные задачи, верно? Но ни в работе с записями отца, ни в беседах с людьми это мне не понадобится. А вот в разговоре с вашим пациентом — да. Вы готовите меня к встрече с МС? Правильно я думаю?

— Н… нет. — Доктор поморщился и поправил очки. — Я подумывал… может, когда-нибудь ты станешь достойной преемницей отца в его деле. Я не знаю. Это просто мои фантазии. Сегодня я выяснил, что ты ближе к этому, чем я представлял, когда писал письмо. Но звать тебя на замену Эдгару я не планировал. Это вопрос неопределенного будущего, Хельга. А в ближайшее время тебе запрещено вступать с МС в контакт.

Хельга испытала смесь разочарования и смирения. Крохотная ее часть все равно надеялась, что бывший коллега отца проявит благосклонность и позволит проникнуть в самое сердце исследований. Но то были представления мечтательной девочки. Более реальными казались мысли о том, что доктор Траумерих заберет записи Эдгара, задаст пару вопросов и отпустит восвояси. А потом ни писем, ни звонков… Против подобного исхода Хельга даже разработала стратегию поведения: прибегнув к блефу, она должна была убедить доктора, что его самостоятельные копания в документах отца ни к чему не приведут. К счастью, прибегать к этому не потребовалось. Вариант с сотрудничеством устраивал Мантисс на девяносто процентов. Оставшиеся десять приходились на необходимость адаптации на новом рабочем месте и запрет на общение с МС — виновником всего происходящего на этаже. Это почти так же несправедливо, как попасть в футбольную команду и услышать от тренера, что первые пару лет предстоит сидеть на скамье запасных. Только в спорте человека из наиболее вероятных опасностей ждали физические травмы, а тут — кое-что посерьезнее.

— Вот как, — выдавила Хельга. — У меня есть возможность подумать?

Глава 1

Несмотря на стойкую нелюбовь к интроспективной психологии, Эдгар Мантисс часто советовал дочери анализировать процессы собственного сознания — во всяком случае, те, которые организуются и направляются ею самой. Даже если поначалу кажется, что это не вносит видимой ясности в проблему, в конечном счете такой анализ может стать толчком для понимания каких-то аспектов человеческого поведения. В конце концов, как можно понять других людей, если с трудом разбираешься в себе?

С возрастом Хельга сама занесла непродолжительное, но эффективное созерцание внутреннего мира в список полезных умений. А если еще и озвучивать мысли вслух, то противоречия вскоре будто сами собой уходят, а внутренние конфликты разрешаются. Особенно продуктивно рассуждать в присутствии не безмолвной мебели, а умного человека, способного одновременно быть незаметным, как чайный столик, которого не стесняешься и не боишься. К тому же он может быть полезным генератором значимых вопросов, и это вообще прекрасно! И Хельга вместо того, чтобы посвятить жизнь копанию в нарушениях работы мозга, отдала предпочтение когнитивной психологии. Эдгар первое время ворчал, но скорее для вида. На деле он меньше всего желал, чтобы его дочь работала с настоящими больными, а не просто запутавшимися в себе людьми.

И вот теперь Хельгу занесло туда же, куда и ее отца. А ведь, казалось бы, разными дорожками шли.

Испытательную неделю, посвященную инструктажу, технике безопасности и знакомству с рабочим пространством, Хельга перенесла не то чтобы совсем легко. Доктор Траумерих услужливо взял на себя обязательство провожать новую сотрудницу по коридорам и рассказывать о порядках, среди которых встречались весьма любопытные.

Взять, к примеру, лифт. Хельга имела возможность беспрепятственно прокатиться наверх, но вот вниз… Выданная ей электронная карта активировала лишь кнопку минус второго этажа. Попасть на другие минусовые этажи она не могла. Уильям объяснил это тем, что в работе с «интригующими объектами» один отдел старался не лезть в дела другого. Каждый из них располагал своим штатом работников, которые пересекались в столовой и делились разными байками, но никогда чем-то серьезным.

Далее свод правил начинал работать на минус втором этаже. Все двери, кроме уборных и особых «помещений безопасности», имели замки, отпереть которые можно было также с помощью карты, но уже другой. Точнее, других, потому что они делились на уровни. Как выяснила Хельга, карты третьего, низшего уровня выдавали уборщикам, которые не могли заходить в кабинеты без разрешения старших сотрудников, — они отпирали исключительно подсобные помещения с инвентарем. Ключи второго типа открывали почти все помещения на этаже, кроме специальных, помеченных красными буквами «А», «В» или «С». Другими словами, попасть в гости к МС с их помощью было невозможно. Такой ключик и достался молодой Мантисс. Картами первого уровня располагали доктора, и запертых дверей на этаже для них не существовало.

— Не хочу показаться занудой, но есть определенный стандарт техники безопасности: аварийные и пожарные выходы, лестницы в дополнение к лифтам, — говорила Хельга. — Я понимаю, что мы на какой-то глубине под землей, и все же… У вас есть по два лифта в разных концах этажа, но если они сломаются? Или начнется пожар? Почему у вас нет пожарных лестниц? Как план этого здания вообще одобрили?

— Я ценю твое внимание к безопасности, — терпеливо проговорил доктор Траумерих, — но неужели ты думаешь, что мы приглашаем людей в этот, перефразируя твои слова, гроб, не позаботившись о мерах предотвращения несчастных случаев? Кто бы вообще пришел работать сюда?

Он помахал рукой, привлекая внимание камеры в углу, а затем указал на датчик дыма.

— Одновременно четыре лифта сломаться не могут. Если здание окажется обесточено, заработают системы аварийного питания. На случай пожара на этажах располагаются особые комнаты. Их стены облицованы жаростойким металлом…

— Конкретно?

— Сплав на никель-молибденовой основе. Он используется также в создании протезов, так что не является ядовитым, — на всякий случай пояснил Уильям. Должно быть, Хельга своими допытываниями напоминала ему вредную отличницу. — Там сотрудники могут укрыться в случае опасности. Собственно, для того комнаты и были оборудованы.

Дверь, ведущая в «помещение безопасности», действительно обнаружилась в глубине этажа. Для этого нужно было пройти от главного лифта прямо и налево на втором повороте — это Хельга сразу запомнила. Чтобы зайти в такую комнату, карта не требовалась, но внутри не было ничего ценного, кроме запасов еды и однообразной мебели. Из-за этого помещение больше напоминало дешевую комнату отдыха.

Старомодных белых халатов никто не носил. Необходимость в них появлялась при работе в лаборатории. Однако определенный стандарт одежды существовал, поэтому какому-нибудь своенравному Тонни не разрешалось заявляться в гавайской рубашке и шортах. Хельгу это более чем устраивало. Пиджаки и блузы она ненавидела и надевала только в особых случаях. А вот темных расцветок кофты различных фасонов дарили ей комфорт и ощущение собственной привлекательности.

График у Хельги не был плотным: три дня в неделю на беседу с определенными группами лиц и еще один, посвященный исключительно бумагам.

— С десяти утра до шести вечера. Час на перерыв, — прочитала Хельга в заботливо распечатанном списке-напоминании. — Могу я выбрать вторник выходным днем? Я хожу в кружок рисования.

— Само собой, — разрешил доктор Траумерих.

Он оказался понимающим и добродушным не только к гостям, но и к сотрудникам своего отдела. «Мягкотелый» — так обычно отзываются о таких людях.

— У тебя уже была практика, верно?

— Когда заканчивала обучение. А еще потом устраивалась в частную клинику, но мне там не понравилось.

— Плохие условия?

— Плохой коллектив, — выдохнула Хельга. — Атмосфера враждебности не настраивает на работу. Вроде как они там привыкли, что к ним приходят «свои», и когда в клинику устраивается новичок не из их круга, его быстро выжимают.

— Никогда туда не пойду, — прочитав название клиники в резюме, усмехнулся доктор Траумерих. — Окружающие люди так или иначе многое привносят в стандартное течение рабочего дня.

— Но дело было не совсем в их… агрессивности. Меня поразило не столько их негативное отношение ко мне, сколько однообразие методов травли, — продолжила Хельга, немало удивив собеседника. — Я сначала подумала, что смогу извлечь огромную пользу, наблюдая за их потугами довести меня до срыва. Может, даже книгу об этом напишу, где классифицирую все приемы. Однако… они начали повторяться и вскоре наскучили мне.

Уильям вскинул брови, но от комментариев воздержался. Он и сам мог немало рассказать о взаимоотношениях в коллективе, ведь среди его коллег были как малообщительные и замкнутые личности, так и преувеличивающие собственную значимость эгоисты.

Нынешний «товарищ по халату» Уильяма Траумериха, обладатель докторской степени по биологии Стив Амберс, по мнению Хельги, относился как раз ко второму типу. Он страдал недугом многих молодых и незаурядных исследователей его возраста — считал остальных людей, не разбиравшихся в хорошо изученных им вопросах, на порядок глупее себя. Знакомство с ним оставило у Мантисс спорные впечатления. Когда доктор Траумерих представил ее коллеге, поставив того перед фактом, что с новенькой придется делить один кабинет, Стив ответил:

— Я в принципе люблю делить только клетки, но симпатичной сотруднице могу и уступить.

— Хельга — дочь Эдгара Мантисса, — как бы между прочим обронил Уильям.

— Здорово. Наконец мы решим эту напасть с шутником.

Пусть это и было правдой, слова доктора Амберса прозвучали отстраненно, что не могло не царапнуть слух Хельги. Ему словно все равно, с кем его знакомят: стулом, схемой удачного подхода к задаче, человеком… Мантисс не могла винить Стива за равнодушие (в конце концов, никто не обещал устроить вечеринку в честь ее появления), но и не замечать отношения к ней как к инструменту достижения цели тоже не получалось.

Докторов на этаже больше не было. Лаборанты, секретари, уборщики, другой персонал, имеющий разные навыки и задачи, занимались своим скромным делом в том или ином уголке. С ними Хельге еще предстояло познакомиться во время частных бесед.

Больше всего Мантисс поразило разнообразие настроений и характеров людей, стекавшихся со всех этажей в столовую в обеденные часы. Ей самой не нравилось это сравнение, но Хельга словно оказалась в зоопарке на пересечении трех различных секций и с любопытством впитывала все оттенки и крайности каждой из них.

Доктор Траумерих, пару раз оставлявший новую сотрудницу для самостоятельного изучения разного рода деталей и задававший необычные вопросы вроде: «Щелчок закрывающейся двери не показался тебе слишком громким?» или «Не думаешь ли ты, что дизайнерские ошибки иногда приводят к созданию нового стиля?», сопровождал Хельгу в ее маленьком первооткрывательском походе. Меню было в меру разнообразным, с горячими и холодными блюдами, учитывало потребности мясоедов и вегетарианцев. Над особняком стоявшим столом с грязными тарелками и использованными подносами висел небольшой плакат, с которого грозный мужчина призывал не сорить и убирать за собой посуду.

— Для внушаемых людей повесили? — изучая сведенные брови карикатурного чистюли, спросила Хельга.

— Весьма действенный способ пробудить ответственность в индивидуумах, — ответил Уильям. — Когда людям кажется, что за ними наблюдают, в них просыпается совесть.

— Моя одноклассница рассказывала, что у нее пробегал мороз по коже, когда она оказывалась в комнате со множеством фотографий. Говорила, ей кажется, будто они на нее смотрят. Родители постоянно таскали ее к психологу из-за этого.

Понаблюдав за контингентом, Мантисс условно разделила работников на три группы. Первая, и самая многочисленная, состояла из людей, которых можно встретить везде, независимо от профессиональной направленности и обстановки. Это либо молчаливые служащие, которые занимали свободные столики и неторопливо обедали в одиночестве, либо коллеги, объединявшиеся в небольшие группы. Во время еды они приглушенно беседовали о работе или о жизни вне ее, разговаривали по телефону, активно переписывались с кем-нибудь, читали. Телевизора в столовой не было, и, как объяснил доктор Траумерих, никто не мог понять почему. Время от времени персонал проводил опрос, в котором большинство голосовало за проведение кабельного телевидения, однако добиться чего-то большего, чем радио, так и не получилось.

— Возможно, ответственные за этот запрет руководствуется соображениями докторов минус первого этажа, преувеличивая их опасения и раздувая до уровня суеверий, — пожал плечами Уильям, отказавшись взять на обед рыбу. — Вопрос постоянно поднимается, но никогда не решается.

Упоминаемые сотрудники минус первого этажа как раз и составляли условную вторую группу, разительно отличавшуюся от большинства посетителей столовой. Она вообще оказалась предельно малочисленной, и возглавлял ее доктор Марк Вейлес — «тот еще фрукт», по предупреждениям знакомых с ним. Шестидесятитрехлетний дядечка прямо-таки излучал оптимизм и веселье. Вместе с парой товарищей он привносил в типичное помещение типичного института хорошее настроение. При этом никому не мешал, не навязывал своего общества — вот только всех, даже забившихся в угол одиночек, доставал своим мощным голосом. «Его любили», — пришло на ум Мантисс. Работницы с половниками приветливо хихикали в ответ на его беззлобные замечания, служащие поворачивали головы в его сторону, многие кивали и здоровались.

Марк относился к тому типу людей, которые в любом обществе привлекают внимание. А еще он собирал возле себя любителей увлекательных историй, сотнями копившихся в его личном багаже. Большая часть этих историй рождалась из повседневных бытовых случаев, которые благодаря таланту признанного «сказочника» превращались в крайне увлекательные байки. А что еще делать во время обеда, как не слушать мастера повествования?

На явное любопытство со стороны Хельги доктор Вейлес ответил заинтересованным взглядом, а увидев рядом с ней Уильяма Траумериха, расцвел на глазах. Новичков он любил, ведь это его потенциальные слушатели, которые пока не знакомы ни с одной из его замечательных историй.

— Позволь представить главу отдела исследований особенностей СТ-30. — Доктор Траумерих приветствовал Марка, когда тот с разрешения присел за их стол.

— Что это?

— Очень старый и очень сломанный телефон, ничего интересного per se [1]. — Доктор Вейлес уперся локтями в стол. — Гораздо важнее, что я вижу перед собой. Между вами есть что-то общее, прямо как у родственников. Только я знаю, что у Уильяма нет ни детей, ни племянников. Где же я мог встречать эти черты?

— Ты, вероятно, перепутал мои черты с чертами Эдгара Мантисса, — растолковал доктор Траумерих, и у его коллеги брови поползли наверх.

Его мимика была богатой и изменчивой. Эмоции, казалось, отпечатывались даже на квадратном подбородке.

— О, Эдгар. Как бы лучше описать мое отношение к нему? — Марк задумчиво поводил пальцами в воздухе. — О лепреконах я знаю, что они кичатся золотом как наивысшей ценностью, о единорогах — что они скачут по цветочным полям, о русалках — что поют грустные песни. Однако о волшебнике… Я не понимаю, как он взмахом руки решает любую проблему. Когда я увидел Эдгара, подумал: как он похож на волшебника!

Марк заслужил одобрительный хлопок в ладоши от Уильяма за перефразирование Конфуция, а дочь обсуждаемого профессора не удержалась от реплики:

— А какими волшебными вещами вы занимаетесь? Вы не похожи на всех этих серьезных мужчин и женщин со стаканом кофе в руках и отпечатком собственной значимости на лицах.

— Это ты еще ребят с минус четвертого этажа не видела. Вот кто перманентно выглядит так, словно последний раз улыбался года три назад, — рассмеялся доктор Вейлес.

Лениво водя ложкой в чашке с чаем, он постукивал ногой по полу в такт вырывавшейся из колонок музыки.

— Неужели я дожил до дня, когда Мантисс интересуется моей работой? Эдгар считал, что я копаюсь в рухляди.

— А на самом деле?

— Я копаюсь в рухляди! Но это долгая история.

— У нас есть минут десять-пятнадцать. Ведь так, доктор Траумерих?

Хельга добилась кивка провожатого и увеличения симпатии со стороны доктора Вейлеса. Лучший способ завоевать одобрение мастера повествования — дать ему выговориться при первой же встрече. Уильям же неторопливо доедал небольшую порцию овощного салата и сам особо не спешил на рабочее место.

— Вы давно тут работаете?

— Vere [2]. Чуть ли не с молодости. И как еще не выгнали? Но дай подумать…

Марк, погружаясь в мысли, непроизвольно отводил взгляд вправо, и собеседница взяла это на заметку. Несмотря на схожесть мимических изменений при выражении тех или иных эмоций, люди часто неосознанно выбирают разные точки в пространстве, когда дело касается ухода в глубь памяти. Это представлялось Хельге важным, особенно для распознания лжи.

— Когда я только пришел, занимался какой-то ерундой, которой более опытные умники заниматься не хотели. Принеси-подай-убери-парень. А потом прошлый руководитель отдела позвал меня и сказал: «Отныне Марк, — доктор Вейлес попытался спародировать бас бывшего начальника, — ты будешь помогать мне возиться со сломанным телефоном!» Я сказал ему, что не механик, и готов был подать заявление об уходе. Meo voto [3], мыть пробирки — еще куда ни шло, но посвящать жизнь какому-то мусору… Это я про телефон, а не про руководителя. Но все оказалось куда более интригующим, чем я представлял себе.

Севшие за соседний стол молодые люди с любопытством косились на болтливого старика. Как позже выяснила Мантисс, для них он являлся кем-то вроде местного чудака, рассказывающего страшилки развлечения ради. Не посвященные в проблематику исследований минусовых этажей сотрудники даже не догадывались, сколько фактических данных ронял, как семена в землю, «забавный дедок». Вряд ли кто-то из них по-настоящему верил ему, да и выбираемый Марком тон располагал к прослушиванию сказаний и легенд, но никак не истин.

— История повествует о следующем, — разглядывая отражение света в ложке, продолжал доктор Вейлес. — У одного доходяги померла тетка. Он временно переехал к ней, чтобы организовать похороны, собрать каких-то бабок на посиделки, а также разобраться, что делать со всем оставленным тетей барахлом. Провел ночь, затем вторую.

— Не привирай, ты мне про ночи вообще ничего не говорил, — оборвал его доктор Траумерих.

— Цыц! Не перебивай. Детали не имеют значения. Важно, что в какой-то момент мужику на домашний номер стали названивать неизвестные. Пару раз в день. Потом еще и ночью. Он решил, что это какие-то дальние родственники или знакомые его тетки. Вот только неизвестные несли всякую околесицу. Пару раз предлагали что-то сделать или отдать. Вообще, точно неизвестно, это я уже a posteriori [4] предполагаю.

Хельга наклонилась ближе к столу, уперев подбородок в тыльную сторону ладони. Несмотря на то что манера повествования напоминала банальную детскую пугалку, девушка не сомневалась, что в истории есть что-то важное, отражающее реальное положение дел.

— Вконец уставший от звонков мужчина отключил телефон. Догадываешься, какое интересное открытие его ждало?

— Телефон был выключен, но почему-то звонил? — Мантисс особо не думала, однако одобрительно сощуренные глаза собеседника подсказали, что не всегда нужно придумывать сложности там, где их нет.

— Именно. Представляешь, какие страсти? Та еще бестия, которую мы назвали очень оригинально — «сломанный телефон». — Ирония сочилась не то что из каждого слова — из каждой лексемы.

— А что означают цифры? — Хельга помнила, что у МС в наименовании было загадочное число двенадцать. Не порядковый же это номер, в самом деле.

— День месяца, когда экспонат шоу уродцев был найден. Ой, да не надо делать такое лицо, — обратился доктор Вейлес с наигранным сочувствием к Уильяму. — Да, у нашего циферка больше, что же поделать?

— Значит, телефон нашли тридцатого…

— Не помню месяца, — отмахнулся Марк. — Племянник покойницы сам вскоре заделался покойником: повесился. Не нужно так скептически глядеть на меня, юная леди, — вот эту деталь я точно не привираю. У нас этот трагический поворот во всех подробностях в официальных документах расписан.

Исход напомнил Хельге результаты бесед с МС. Было ли его влияние на людей следствием применения сверхъестественной силы, к которой здравомыслящие люди отказывались относиться всерьез, или особого дара убеждения, она не рискнула бы сказать.

— Вы не пробовали заказать по телефону пиццу? — выпалила Хельга, когда вся троица покидала столовую.

— Она мне нравится, Уильям! Поверь мне, это первое, что я попробовал сделать, когда получил возможность набрать номер! — воскликнул Марк. — Вот только на другом конце провода мне предлагали не пиццу, а какие-то совсем уж необычные вещи. Я не буду перечислять, — это не для слабонервных. В общем, пиццу я так и не получил. Наверное, дозвонился до преисподней и там по какой-то причине не любят паприку.

Мантисс доставляло удовольствие беседовать с этим умным и забавным стариком. Поскольку Уильям не посвящал ее в деятельность собственного отдела и успехи, казусы или открытия, связанные с МС-12, оставались за закрытой дверью, Хельга чувствовала, будто ее исключают из команды. Обсуждение планов — важный момент для любого коллектива, в котором люди объединены общим делом. Дочь уважаемого профессора не могла присоединиться к этому процессу. Ей словно недодавали ежедневного рациона, отчего Хельга испытывала своего рода голод по острым дискуссиям на тему: «Почему мне нравится работать с непонятной ерундой, которая может меня убить, а не с милыми котиками». И доктор Вейлес компенсировал эту нехватку. Благодаря ему перерыв превращался в увлекательные посиделки и время пролетало незаметно.

— Мы сначала думали, что, может, никаких голосов и нет, а дело в самом звонке. Пытались отыскать эту causa causarum [5], или как она там называется (я, по чести, не знаю латинского — так, нахватался отдельных слов и фраз в университете), — рассказывал Марк.

Если бы не тяга доктора разбивать любую унылость и скуку в ближайшем радиусе от себя, можно было бы решить, что он строгий и бескомпромиссный руководитель. Об этом говорили опрятная одежда, причесанные волосы и прямая осанка. Однако стоило разглядеть ребяческий огонек — и образ сурового начальника со скулежом прятался куда-то в уголок.

— Аудиальные галлюцинации, вызванные последовательностью звуков. Человек слышит звоночек, а когда снимает трубку, то голоса ему мерещатся. Тогда осталось бы выяснить, что вынуждает звоночек внутри телефона воспроизводить какую-то мелодию…

— Вы провели ряд экспериментов, не так ли? — Хельга вернула Марка к теме, когда его отвлекли другие сотрудники.

— Да. Десятки человек заходили в комнату в наушниках. Громкая музыка не пропускала внешних звуков, и звонка они не слышали. Правда, когда снимали трубку, голоса все равно были. Вот мы и отмели эту гипотезу.

— Вы с такой легкостью мне об этом рассказываете… — Хельге казалось недальновидным и удивительным то, что доктор Вейлес не стесняясь распространяется о подробностях и результатах экспериментов. — У нас в главном офисе весит плакат, предупреждающий о вреде откровений.

— А чего мне бояться? Все, что ты можешь сделать с услышанным от меня, — пополнить коллекцию остроумных баек и анекдотов. Попасть на мой этаж не получится, а потому, даже если ты торговец правдой, тебе не удастся достать доказательства, что хотя бы слово, вылетевшее из уст старого Марка, является правдой. А просто так тебе и не поверят. Вон, выйди в приемный зал и скажи той надушившейся красавице, что в одной из комнат под землей стоит изобретенный во времена ее бабушки телефон с колесиком вместо кнопок, который к тому же еще и работает от пустоты. Как звучит? Вот и я говорю, что бредово.

Тут уж Хельга не нашлась, что возразить.

К третьей условной группе Мантисс относила довольно часто упоминаемых доктором Вейлесом работников минус четвертого этажа. Хмурые, молчаливые, они сдержанно разговаривали не только с малознакомыми людьми из других отделов, но даже друг с другом. Возможно, выходя из здания, возвращаясь в семьи и к друзьям, они снимали отталкивающие образы, однако в стенах института к ним было страшно подойти. У Марка эти неприветливые ребята вызывали зуд пониже спины, и немудрено: направление работы отдела этих мрачных теней держалось в тайне. И это было странно. Доктора, закрепившиеся на минусовых этажах, имели общее представление о том, чем занимались их соседи. А что изучали люди на минус четвертом, не знал никто, кроме них самих разумеется. Недоумения по поводу того, как разрешили выносить за пределы «рабочих ареалов» информацию о Сердитом Голосе, Маске, Телефоне, Многоликом и других чудиках, но запретили совать нос в дела последнего отдела, не ослабевали. Шептались, что там, должно быть, совсем невероятные вещи происходят, раз молчуны с минус четвертого такие напряженные и подозрительные.

Пока Хельга старалась не зацикливаться на вещах, которые ее не касались. Усаживаясь на стул и вытягивая ноги, она по привычке хрустела пальцами и только после этого приступала к исполнению обязанностей. Проблем с удержанием внимания на единичном аспекте она за собой не наблюдала, равно как не испытывала трудностей с одновременным решением нескольких задач. Однако, утыкаясь в записи отца, Хельга чувствовала себя неудачливым серфингистом, который разбивается о шальные волны. Чем больше она прочитывала, тем отчаяннее виделась ей сама затея разглядеть смысл в чужих мыслях. Как искать выход из лабиринта без карты? Хоть бы ключик какой нашелся…

— Это проблема смыслового контекста, — объясняла Хельга доктору Траумериху, дергая себя за кончики коротко остриженных волос. — Я не могу решить головоломку без вменяемого условия. И самое печальное, что никакой головоломки тут может и не быть. Он запечатлел наблюдения и идеи в тот или иной момент жизни, и весь текст состоит из разрозненных обрывков.

Хельга покусала нижнюю губу, беспокоясь, что ее причитания походят на жалобы, а для нового сотрудника такое поведение непозволительно. И все же не выразить опасения в бесполезности потуг она не могла.

— Вот тут он пишет о семиотическом взгляде на людей, то есть об идее разбора человека на знаки и символы, которые можно прочесть во внешнем виде и поведении индивида. И тут же со следующего абзаца начинает рассуждать на тему селекционного отбора.

— Я понимаю, что это поиск иголки в стоге сена, — успокаивал Уильям. Он часто отлучался из кабинета, и поймать его за край рубашки оказывалось непросто. — Как видишь, я не давлю на тебя. Если ничего не отыщется, мы просто продолжим выполнять свою работу, как было раньше. Не расстраивайся из-за неудач. В конце концов, ты в первую очередь психолог нашего отдела, а уже потом искатель, возможно, несуществующего метода твоего отца.

И эту вторую сторону своей работы Хельга любила куда больше возни с бумагами или чтения записей отца. Хотя Эдгар Мантисс был очень умным человеком и ощутимую пользу от соприкосновения с его мыслями она так или иначе получала, копаться в сознании живых людей ей нравилось больше.

Доктор Траумерих предоставил новой сотруднице полную свободу в выборе последовательности и времени проведения бесед. Это означало, что на первых порах Хельге следовало составить список всех сотрудников на этаже, выяснить, кто в какой день приходит, насколько тесно их деятельность связана с МС и другие мелочи. Мантисс набросала примерный план, правда, была уверена, что он еще раза три поменяется.

На корректировку ушли почти две недели. В отделе работало двенадцать человек, еще четверо спускались на этаж при крайней необходимости. Не так уж и много, учитывая размеры этажа (по площади он не уступал крупному торговому центру). Секрет был в том, что вся территория делилась на три зеркальные части, одну из которых постоянно занимали штатные сотрудники, в то время как две другие временно пустовали. Потом команда перемещалась. Зачем устраивались эти переезды, Хельга пока плохо понимала, однако знала, что связано это с МС.

Больше всего на этаже было лаборантов. Мантисс предупредили, что они часто меняются, потому что платят им гроши, и удивляться постоянной текучке не стоит. Хельгу такой расклад не особо вдохновлял. Она представляла, что едва успеет познакомиться с каким-нибудь Томми, как через месяцок его место займет другой человек. А сеансы требовали постоянства. Однако ничего не поделать, ведь благополучие ушедших кадров не волновало начальство.

С некоторыми сотрудниками из списка возникли трудности. Стив Амберс сходу провозгласил, что взгляд со стороны ему не нужен, а если бы и требовался, то доктор Траумерих –достаточно надежный человек для адекватных суждений. На увещевания Хельги, что Уильям видит коллегу каждый день и может не заметить симптомов, самоуверенный ученый не отреагировал. Впрочем, Мантисс его отказ не сильно опечалил: ей хоть и хотелось покопаться в мыслях этого умника, но лишний раз избежать контакта с ним тоже было приятно.

Второй человек, который, по личному признанию, не нуждался во взгляде со стороны, хотя и не мог отказаться от сеансов, обитал в том же кабинете. Корреспонденцией доктора Траумериха и звонками занималась Лесси Кинси, бесконечно недовольная, когда ее спрашивали: «Вы случайно не родственница знаменитого Альфреда Кинси?». Ей же поручали организовывать закупки материалов и необходимой для работы мелочовки вроде бумаги для принтера или колб в лабораторию.

Лесси обыкновенно сидела в уголке главного офиса возле монитора, закинув ногу на ногу, бегала пальчиками по клавишам и в нужный момент срывала трубку. Она показалась Хельге приветливой, пускай и себе на уме дамой, обожавшей жаловаться… на что-нибудь. Объект оказывался неважен, будь то помятый край платья или грубый водитель в автобусе. Жаловалась Леси даже на свою внешность — ворчала из-за волнившихся темных волос, «прямоугольного, как у мужика» подбородка и «болотного цвета тупых» глаз. Пустяковые претензии высказывались с минимальной долей негатива в голосе. Из-за этого даже Мантисс спустя пару часов перестала замечать привычку Кинси и начала относиться к ее жалобам как к чему-то само собой разумеющемуся.

Лесси любила платья бежевых или темно-синих цветов и ненавидела делать сложные прически, поэтому ограничивалась скромным хвостом на затылке. Но чем она особенно прославилась на всех этажах, так это детской по виду фиолетовой сумкой. Вместительная и яркая, в серо-белых помещениях с блеклой мебелью она приковывала взгляды. Смешная панда на нашивке махала проходившим людям лапой и поднимала настроение. Или раздражала.

Также Хельга проводила встречи с лаборантами и сотрудниками, которые посменно появлялись на минус втором этаже. Один из постоянных уборщиков, Грег Биллс, приходивший по вторникам, средам и пятницам, признался, что иногда ему мерещится слежка. На учете у психиатра он не стоял, внушаемости не демонстрировал. Грег заявил, что эти ощущения возникают редко и вообще не стоят внимания. Однако судя по тому, что он не вполне понимал роль Мантисс и верил, будто она одна способна упечь его в психбольницу кривым росчерком авторучки, уборщик знатно привирал. Даже признание в беспокойстве из него пришлось вытягивать клещами в виде длительных разговоров.

Второй штатный работник, следивший за чистотой, понравился Хельге больше. Роберт Лейни, державшийся на этом месте уже седьмой год, что было почти достижением, показался Мантисс честным мужчиной. Он с ходу признался, что начинает нервничать при виде белых халатов и не особо доверяет врачам.

— На мне нет белого халата, а на лбу не написано: «Доктор Мантисс», — заметила Хельга. — Вы пришли в гости к внимательному слушателю и вежливому собеседнику, а вовсе не к страшному врачу.

Роберт кивнул, расслабил плечи и откинулся на спинку. Он держал руки на коленях и иногда постукивал по чашечке ногтями среднего и указательного пальцев. Волновался, несмотря на попытки выглядеть спокойным.

— Давайте договоримся, что все наши обсуждения останутся в этих стенах, — сказала Мантисс. — Если вы захотите выругаться или выразить недовольство каким-нибудь господином, работающим в соседних помещениях, это не выйдет за пределы комнаты. У меня нет намерений стукачить на вас руководителям и добиваться увольнения. Моя задача — убедиться, что вам комфортно на вашем рабочем месте, никто вас не притесняет и не обижает. Что вас не раздражают картины в кабинетах и освещение не действует на нервы. Договорились?

Хельга знала, что после этих располагающих слов люди все равно оставались напряжены и старались скрыть истинные чувства. Такова защитная реакция, ничего не поделать. Поэтому Хельга полагалась на собственное внимание и опыт, помогавшие выдергивать из невербальных знаков тревожные сигналы.

Роберт снова кивнул.

— Вы предпочитаете молчать и слушать, а не говорить, верно? — улыбнулась ему Хельга. — А есть темы, на которые вы разговариваете с большим удовольствием? Так сказать, и слова нельзя вставить.

— Регби, — дернул плечом Роберт. Рытвины на его щеках свидетельствовали о подростковых проблемах, не прошедших бесследно. — С грамотным собеседником могу часами обсуждать матчи и игроков.

Мантисс мысленно перебирала вопросы, как карточки, сортируя по незримым полочкам в соответствии с их полезностью и степенью давления. Ей не хотелось в лоб спрашивать, не тревожит ли Роберта что-нибудь в рабочее время, хотя фактически она для того тут и сидела. Вот только стандартный опрос не приведет к действенным результатам — нужно копать глубже, пробираться под наросты страхов и нежелания людей признавать свои прегрешения и слабости. А так спрашивать любой может.

— На работе общаетесь с кем-нибудь? Нашли товарища по убеждениям, который любит пинать мяч в свободное время?

— В регби мяч пасуют руками. Это же не футбол.

Прокол. Хельга, пусть и не жила в глуши леса, имела смутные представления о спортивных играх. Никогда по-настоящему не интересовалась ими. Старательно ограждала себя от ненужной информации о сборных и мировых чемпионатах, когда ее знакомые слетались стайками для обсуждения очередного виртуозного пенальти или скандала вокруг спортивной знаменитости. Хельга сделала пометку никогда больше не умничать на малознакомые темы и вообще следить за каждым словом — не только собеседника, но и сорвавшимся с собственных губ.

— Вот видите, я бы не подошла на роль такого товарища. — Она попыталась превратить неприятную оплошность в шутку. — Я тут всего пару недель, но мне кажется, среди служащих этого этажа нет фанатов спорта.

— Да, к сожалению, это так. Я почти ни с кем не общаюсь — только вежливое «здрасьте — до свидания» и уточнение обязанностей.

Как Хельга и думала, Роберт был одиночкой. По его зажатой позе, тянущимся к ушам плечам, отводу взгляда заметно, что он тяжело сходится с людьми. А в разговоре с незнакомцами чувствует себя неуютно. Мантисс видела, как ему не терпелось покинуть комнатку и вернуться в привычную обстановку, где каждое действие доведено до автоматизма и ничего не меняется изо дня в день.

Роберт наверняка бродил по коридорам незаметной тенью, и это было не очень хорошо. Если его забитую ежедневными хлопотами голову посетит шальная мысль, поначалу пугающая и чуждая, она со временем будет становиться все более понятной, начнет приживаться, как паразит, убивая бдительность звенящей в колокольчик интуиции… Никто об этом не узнает, кроме самого Роберта, и рано или поздно все закончится трагедией. Хельга читала о предыдущих случаях, коих, на счастье, набралось не так много. Люди постепенно впадали в депрессию, и главной ошибкой было то, что никто вовремя не замечал ухудшения их состояния, а они не делились.

— Разве сегодня обещали дождь? — произнесла будто между делом Мантисс, косясь на часы. — Мне показалось, доктор Амберс пришел с зонтиком. Вы не видели?

Пожимание плечами.

— Кстати, раз уж завернули в эту сторону, Лесси Кинси просила сообщить, если кто-нибудь найдет ее сумку. Такая кожаная, в клеточку и с красными молниями.

Роберт кивнул. Хельге совсем не понравилось, с каким безразличием этот человек относился ко всему, что его окружало. Конечно, совать нос во все щели он не обязан, однако игнорировать вещи, которые просто невозможно не заметить… И дело даже не в сумке, знаменитой не только на весь этаж, но и на парочку соседних. Хельга могла дать руку на отсечение, что Роберт большую часть времени жил как в тумане, механически исполняя поручения, и выныривал из омута, только когда происходило что-то из ряда вон выходящее. Что-то, способное нарушить размеренное существование.

Хельга решила, что следует проводить беседы с этим человеком дважды в неделю. Со временем он станет более открытым, смирится с необходимостью терпеть странную девчонку с дурацкими брошками, а Мантисс выстроит звенья более глубокого и плодотворного разговора.

Третьим работником того же плана была пожилая Гортензия Миллс. Она, как и коллеги, прибиралась на всех этажах, кроме минус четвертого, куда, похоже, простых смертных вообще не пускали. Гортензия приходила только по субботам и, если верить ворчанию доктора Амберса, достаточно лениво исполняла обязанности. Встретиться с ней Хельга не могла, поскольку не попадала на работу в выходные дни, и Уильям любезно согласился присмотреть за пожилой женщиной сам.

Беседы помогали и самой Хельге. С людьми она сходилась легко, умело применяя коммуникативные навыки и уживаясь с разными характерами в коллективе, но вот смириться с новой обстановкой… Очевидно, сказывалось то, что ей довелось бывать в малом количестве мест. Если бы приходилось путешествовать из города в город, она бы уже не заостряла внимание на том, что вокруг нее опять что-то изменилось. Вот только Эдгар всю жизнь проторчал в одном-единственном городе, и если уезжал на конференции в другие страны, то дочь с собой не брал.

Общаясь со служащими, Хельга впитывала их отношения, реакции, мнения о здании, которое стало казаться Мантисс менее банальным и скучным. Узнавала мелочи, которые не успевали сразу броситься в глаза неискушенному новичку. Свое рабочее пространство она изучила вдоль и поперек, стремясь как можно скорее влиться в атмосферу, раствориться в порядках и уже не чувствовать себя чужаком, путающимся в поворотах и кладущим папки не на те полки.

— Период адаптации на новом месте длится до полугода. Плюс-минус, в зависимости от самого человека, — борясь с икотой, пробормотала Хельга. Задержала дыхание пару раз и дождалась, пока приступ пройдет. — А сколько длится этап завоевания доверия руководителя, чтобы тот разрешил работать с МС? Вот Стив Амберс сколько проверок прошел для этого?

— Хельга, дело не только в качествах самого работника и времени, за которое он их раскрывает, — проговорил доктор Траумерих. — Видишь ли, после ухода Эдгара мне нужен был помощник. Коллега, разбирающийся в изучаемых вопросах так же хорошо, как и я, или даже лучше.

— Так все дело в запросах, а не в «выслуге лет»? И мне никогда не дождаться встречи с МС, потому что меня изначально приглашали не для этого?

— Почему ты хочешь с ним увидеться? — легкая тревога пробежала по лицу Уильяма, а затем Хельга увидела… неужели сомнение?

Ее неуемное желание, которое она и не пыталась скрыть, вселяло в доктора подозрения. Уильям сам их устыдился, чересчур поспешно сорвал очки и принялся протирать линзы о рукав, скидывая вместе с пылью следы неугодных мыслей.

— Мне нужно задать ему вопрос. — Хельга поспешила развеять сгущавшиеся тучи. — На самом деле я не уверена, что хочу приближаться к МС. Он злобный, мерзкий, непонятный, как Долина Скворцов, и вообще не тот тип, с которым человек в здравом уме станет заводить беседу по собственной воле. И вместе с тем, насколько я могу судить по обрывкам ваших разговоров, он умен, дальновиден и… всегда прав.

— А еще заядлый лгун.

— Если хотя бы десять процентов того, что говорит МС, соответствует объективной реальности, его нужно слушать. — Мантисс с неудовольствием обнаружила крохотную трещинку в ногте большого пальца. Теперь и его можно отгрызть в порыве волнения — все равно скоро сломается. — Слушайте, я понимаю степень вашей ответственности и уровень риска. Но у меня с детства остался нерешенный вопрос.

— С детства? Так он тебе что-то сказал? — доктор быстро соображал. Или наблюдал подобное раньше.

— Что-то сказал, — не стала отнекиваться Хельга. — Он всем это говорит? Доктор, он всем что-то рассказывает об их жизни, о чем они не догадываются?

— Не знаю, всем ли. Правда, если верить его словам о «даре, меняющем людей», неоспорим тот факт, что МС практикует нечто подобное более чем с половиной своих гостей. Парадоксально, что — сколько я тут уже работаю — мне он ничего не говорил, кроме гадостей.

Печальная улыбка заиграла на губах Уильяма, а затем он стал невероятно серьезным:

— Что он тебе сказал?

— Это секрет.

Хельга выдержала строгий взгляд доктора. Диалог с МС она рассматривала как что-то личное, почти интимное и не собиралась раскрывать подробности посторонним. Поэтому она не могла через доктора Траумериха задать вопрос, ведь с появлением посредника конфиденциальность рассыплется пеплом.

Уильям не стал настаивать.

Рассуждая на тему «Истинный облик демона», Мантисс старалась не забывать, что все ее впечатления об МС складываются из детских воспоминаний. А они могут быть искаженными. Да что там, наверняка такими и являются. Но вопрос, заданный безжалостным проказником, четкой последовательностью знаков и звуков отпечатался в сознании Хельги. Она была уверена, что почти ответила на него, однако цепная реакция спровоцировала появление новых вопросов. Один из них она больше всего чаяла задать МС.

Хельга не сомневалась: Эдгар Мантисс не приходился ей отцом. По крайней мере, генетический анализ подтвердил опасения со стопроцентной вероятностью. Хельга все равно любила Эдгара как отца, ведь другого она не знала. Тем не менее этот другой существовал.

[1] Как такового (лат.).


[2] Верно (лат.).


[3] По моему мнению (лат.).


[4] Из личного опыта (лат.).


[5] Причина причин (лат.).

Глава 2

Хельге еще в детстве нравилось сбивать с толку людей, которые много умничали, но при этом не следили за логикой дискуссии и часто попадали в свои же ловушки. Чем старше она становилась, тем больше оттачивала мастерство ставить зазнаек на место. Кроме тех случаев, когда спорщиком оказывался совсем уж непроходимый болван, для которого любые доводы — что конституция мартышке. Бездейственно. Лучше сразу отступить и не тратить время на попытки потеснить гору.

Существовала еще одна категория людей, с которыми Хельга ненавидела вступать в полемику, даже если была на голову выше в приведении адекватных аргументов и применении уловок. К такой группе относились авторитеты. Им необязательно было становиться ораторами — за них в сей же час вступались последователи. А число неизбежно давит одиночку. Авторитеты сложно побороть — от них можно только убегать.

Эдгар не поддерживал дочь и заявлял, что подобных глупцов везде хватает и бежать в порыве обиды от их туголомной правды — значит проявить трусость.

— Тогда тебе надо убегать сразу в глушь леса, — ворчал профессор Мантисс, потирая болевшие пальцы. — Или смирись, что люди не любят думать — они любят жевать то, что им подают на блюде с сочной клубничкой на самом видном месте. А мнение авторитетов вообще самое вкусное, что они ели в своей жизни. Поэтому запомни: всегда ставь под сомнение любые мнения и проверяй. А если чувствуешь давление со стороны, оставайся при своем, но проверь еще разок для верности. Только не убегай. Никогда.

— Но ведь это означает, что и твои слова я тоже могу подвергнуть сомнению, — хитро щурилась Хельга. — Пусть ты мой отец, авторитет для меня, и профессор, обучающий молодое поколение, ты тоже можешь ошибаться.

— Правильный вывод.

Эдгар давал дочери замечательные советы, многие из которых она взяла на вооружение. Жаль только, что поистине ценные слова он произносил в моменты недовольства поступками ребенка. С его точки зрения, Хельгу тянуло принимать неверные решения. Тогда-то и следовали наставления, которые профессор изо всех сил старался не превращать в тривиальные поучения. Это радовало девушку и одновременно обижало: ведь серьезный разговор с отцом означал, что Эдгар снова злится на нее.

Приходя в новый коллектив, Хельга всегда определяла, кто одиночка, а кто лидер, оценивала степень разложения личности этого лидера и разрабатывала стратегию поведения.

Несмотря на то что доктор Траумерих был руководителем команды исследователей, неоспоримым авторитетом он не являлся. Хельга ценила его за уступчивость, но снисходительное отношение к слабостям людей выходило доктору боком. В такие моменты хорошо бы притормозить и обдумать, что не складывается. Однако, похоже, Уильяма не расстраивало, что его добротой злоупотребляют. Доктор не любил командовать людьми. Скорее всего, в прошлом именно Эдгар Мантисс добивался от коллег результата и наказывал провинившихся, в то время как Уильям Траумерих задабривал сотрудников иллюзорным пряничком — поощрениями и похвалами. И вот теперь весь груз ответственности лег на его плечи, а мышление не перестроилось.

Узнавая Уильяма день ото дня все лучше, Мантисс приходила к мысли, что его доброта и всепрощение объясняются не только характером, хотя и им тоже. Существовала еще одна причина мягкосердечности доктора Траумериха. После вынужденных контактов с МС Уильям всегда чувствовал себя так, будто его искупали в ушате с грязью. И все больше ценил обычных людей, даже со всеми их пороками, потому как любой самый отвратительный поступок человека все равно мелочь по сравнению с тем, что мог выдать МС. По крайней мере, Хельге так казалось.

Мантисс было бы приятней, если бы Уильям все же оказался авторитетом. Тогда зона комфорта для нее разрослась бы на весь этаж, ведь уважаемый доктор хорошо относился к новой сотруднице. Плюс такого положения очевиден, однако в самом начале работы необходимо испытывать трудности, чтобы быстрее найти неудовлетворяющие факторы и собственные недостатки, мешающие с ними совладать.

Раз авторитетным лицом был не Уильям, Хельге предстояло отыскать такого человека и присвоить ему определенный статус. Доктор Траумерих был не единственным ведущим специалистом в команде — Стив Амберс исполнял роль отнюдь не второго плана. Он был ответственным за исследования в лаборатории на этаже и нередко пропадал там. Когда Мантисс заставала его в офисе, он являл собой пример сосредоточенности и ответственности. Не стеснялся выговаривать Лесси за минутные опоздания и следил, чтобы все лежало на своих местах, то есть как он привык. Педантичность, видимо, развилась в нем еще в утробе матери, раз к тридцати годам достигла такого уровня, а пунктуальность заматывалась узлами вокруг всего, что он делал. И еще Амберсу был свойственен пофигизм — ко всему, что непосредственно не относится к его работе. Поэтому Хельга не удержалась и прозвала Стива «Принципом трех П».

Он лучше многих подходил на роль лидера, хотя только время покажет, являлся им или нет. Мантисс со дня знакомства неоднозначно относилась к этому человеку. Амберс много важничал и порой в спешке мог бросить что-нибудь резкое и обидное, пусть и не со зла. Однако эти качества ни на что не влияли. Они могли мешать приятной коммуникации, установлению дружеских отношений, к которым Хельга все равно не стремилась, но не превращали доктора в эгоиста или невыносимого задаваку. И пусть манерность Амберса немного нервировала, Мантисс не сказала бы, что копила неприязнь к коллеге, как это делала, например, Лесси.

— Я сама тут относительно недавно. Через пять дней исполнится ровно шесть месяцев, — рассказывала девушка со смешной сумкой. Звонки на время прекратились, и Лесси оторвалась от монитора. — Но этот Амберс успел засесть мне в печенках.

Хельга понимающе кивнула. Поначалу, планируя собрать по крупицам информацию о людях вокруг, об их взаимоотношениях, недостатках и достоинствах, она подумывала порасспрашивать коллег. Ведь это часть ее работы — задавать вопросы. Но вовремя поменяла стратегию и выбрала роль благодарного слушателя. Лучше спрашивать о каких-нибудь мелочах, показывая свою заинтересованность в жизни других людей. Вскоре они и не заметят, как сами начнут рассказывать то, что Хельга на самом деле хотела услышать.

— Он кажется тебе вредным?

— Еще каким! — пользуясь тем, что докторов в офисе не было, воскликнула Лесси. Она вертела в пальчиках карандаш и бездумно черкала узоры на клочке бумаги. — Он ко всем придирается, особенно к женщинам. Чертов сексист! На моем прошлом месте как бы двух парней уволили за уничижительные шуточки… ну, еще за нетрезвое состояние… А этот, блин, даже извиниться не подумает.

Лесси непроизвольно вставила кончик карандаша между зубов, опомнилась и хотела вынуть, но, посчитав Хельгу «своей», продолжала его покусывать. Кто-то курит, кто-то грызет, а кто-то посасывает подвернувшиеся под руку предметы, справляясь тем самым с напряжением. Мантисс всегда удивляли привычки нервно тащить в рот что ни попадя, хотя она сама страдала из-за своих обкусанных ногтей и ободранных заусенцев. Непогашенный сосательный рефлекс во всей красе.

— Наверное, ему стучали по макушке на прошлом месте, и теперь, заняв хорошую позицию, он… м-м, как бы отыгрывается на младших сотрудниках, — предположила Лесси.

Версия неплохая, но Хельга не была с ней согласна. Она не считала, что Амберс отыгрывался на ком-то, сколько ни наблюдала за его поведением. Доктор не ставил цели унижать коллег, чтобы самоутвердиться за их счет. Более того, в общении с ними он выглядел так, будто его голова забита задачами и поиском решений, так что реакции людей он не замечал. А раз не замечает, зачем провоцировать? Теряется смысл.

— Только он тебя раздражает? Больше никто? — Хельга попробовала приблизиться к формату ведения бесед во время сеансов. Лесси просекла это сразу.

— Ты спрашиваешь как сочувствующий или как психоаналитик?

— Так ли это на самом деле важно? — дернула плечом Мантисс. — Ставить тебе диагноз и забрасывать советами я не планирую. Считай, что я идеальная подушка для слез или бездонный черный ящик, в который можно скидывать скопившийся хлам.

— Я поняла, ты как бы довлеешь к мазохизму. Что мне еще следует о тебе знать? — насмешливо изрекла Лесси. — Ты… лунатишь во сне? Да, можешь не поправлять, я уже и сама услышала, как это звучит.

Хельга вежливо улыбнулась, стараясь поддержать веселый настрой собеседницы. В эту минуту в кабинет влетел взъерошенный Амберс, и Лесси спешно смяла листок и вынула карандаш изо рта. В принципе, зря, так как доктор был погружен в изучение распечатанного материала и не посмотрел на присутствующих.

— Кинси, что там с ЖЖ?

— Это… м-м, имя нового работника? — неуверенно выдавила растерявшаяся девушка. Хельга пожала плечами, заметив обращенный к ней взгляд.

— Нет, Кинси, это Желтый Журнал, — убрав листы в ящик стола, пояснил Амберс. — Замечательная вещь, которую криворукие доставщики умудрились потерять. Журнал нашелся?

— Увы, — пощелкав мышкой, сообщила Лесси. — Он как будто испарился.

— Мозги у них испарились, — сквозь стиснутые зубы пробурчал Амберс.

Мантисс сообразила, о каком журнале шла речь. День назад Уильям сиял от счастья, что к ним в руки (или руки его коллег, что тоже неплохо) попадет любопытная вещица. Степень ее любопытности, правда, еще следовало определить, и скептики уже окрестили журнал набором бумаги, годной лишь для расчеркивания ручек. Оптимисты уверяли, что вещица все ж таки необыкновенная, и тут каждый трактовал скудные данные кто во что горазд: от веры в то, что записанное на страницах желтой книжицы сбывается, до более простенького заверения, что надписи загадочным образом исчезают. Куда и почему, предстояло выяснить одной из команд.

Теперь же жадные до исследований пальчики сжимали воздух, и разочарованным докторам Хельга могла лишь посочувствовать.

Складывалась любопытная картина. Хельгу окружали реалисты и ученые личности, среди которых было немало атеистов и противников веры в сверхъестественное. Однако изучали они далеко не простые явления, которым часто не находилось объяснений. То есть как раз сверхъестественное. Как бы исследователи ни отвергали это определение и какими бы научными методами ни вооружались — суть от этого не менялась. Менялось лишь отношение самих ученых. Они спокойно признавали все странности и смирялись с ними (либо нет, и такие люди долго не задерживались), отчего вырисовывался забавный портрет атеиста-боголюба: в пришельцев не верю, существование призраков отрицаю, но вот телефончик, звонящий сам по себе, даже без подключения к розетке, реален и материален. Красота!

— А ты, Мантисс, чем занята? — бросил доктор.

— Слушаю. Но вы продолжайте разговаривать, я как раз дослушала до самого интересного.

Амберс, не успевший потушить раздражение, явно хотел что-то ответить, но вовремя прикусил язык. Осуждать Хельгу не за что, ведь она вроде как исполняет профессиональные обязанности.

— Хорошо. Кинси, свяжись с компанией. Пусть разберутся, куда пропал груз.

— У него точно какой-нибудь пунктик, — прошептала Лесси, когда Стив покинул помещение. — Помяни мое слово.

Так называемые пунктики встречались у всех. Хельга как раз выясняла, кому какой принадлежал.

— Я заметила, что к тебе у него не получается прикопаться, — продолжила рассуждать Лесси. — Ты там как бы всегда что-то такое отвечаешь, что у него кончаются аргументы. Откуда ты знаешь, что и когда говорить?

Кинси подошла к автомату и сделала кофе себе и Мантисс. Хельга раньше не замечала, чтобы Лесси чем-то делилась или готовила на двоих, и сочла этот поступок попыткой дружественного сближения.

— Ниоткуда. — Мантисс могла бы объяснить, что на самом деле Амберс ни к кому не прикапывается, а Лесси попросту преувеличивает. Вот только вряд ли девушка ей поверит. — Я просто умею слушать и вникать.

— Да-да, слушать и вникать…

Кинси закатила глаза и переключила внимание на монитор. Она словно отгородилась от Хельги невидимой стеной, исключила ее из своего маленького «девичьего лагеря». Лесси верила, что секрет обращения с неприятными субъектами существует, но горделивая дочь профессора просто не желает им делиться. Хельга не прошла тест на сближение, и Кинси осталась ею недовольна. Мантисс казалось, что Лесси как раз из тех людей, которые закидывают невидимые удочки, и если на них никто не клюет — не отвечает на провокации и вопросы с двойным дном, то они сворачивают инвентарь и укатывают на другой конец пруда. Только менее демонстративно, нежели в метафоре.

Мантисс выяснила причину кочевок по минус второму. МС был способен создавать вокруг себя поле негатива, со временем расширяющееся. Оно оседало невидимой пылью на стенах и мебели, впитывалось в воздух. Чтобы люди не варились в этом бульоне тягостных ощущений и нервозности, они перемещались в локацию, очищенную от отрицательной энергии, и обустраивались там, пока уровень тревожности вновь не подскакивал. Это было трудно не заметить: сотрудники чаще ругались и срывались друг на друге, обязанности их тяготили, в голову лезли посторонние, депрессивные мысли. Проблем со сменой кабинетов не возникало, потому как все комнаты на минус втором, от кладовых до офисов, являлись точными копиями одна другой. Некоторое разнообразие в обстановку вносили сами служащие, которым хотелось замечать этот переезд, а не забывать о нем через пять минут из-за гипнотического однообразия окружающего. Хельга еще не стала свидетелем увлекательного перемещения в смежный сектор и ждала его, как свой первый алкогольный коктейль. Своего рода обряд посвящения на минус втором.

Приобщившись к коллективу, дочь профессора уже через две недели выяснила, на каком этаже какой экземпляр располагался. Исключением оставался все тот же минус четвертый — главная загадка Всея Института имени Гр. Ш-и. Во многом просвещению Мантисс способствовали доктор Вейлес, разомлевший под лучами любопытства новой слушательницы, а также доктор Траумерих и некоторые ребята по соседству. Хельга часто беседовала с лаборантами минус второго, проверяя их душевное благополучие по той же схеме, что и приходивших раз-два в неделю сотрудников. Никто по-настоящему не избегал ее общества. Ведь Мантисс была новенькой. Из-за текучки кадров — на этаже нередко менялись лаборанты и секретари — Хельга в глазах коллег была всего лишь временным сослуживцем, который через пару месяцев исчезнет из их жизни и памяти. Поэтому они свободно болтали о том немногом, что сами знали.

Как выяснилось, на минус первом этаже обитали «рухлядь Вейлеса» СТ-30 и некий СГ-17, он же Сердитый Голос. Руководителем отдела по изучению последнего был профессор Роджер Ван дер Рер, а он распространяться об объекте не любил. Но Марк доверительно сообщил, что из-за СГ ему, его команде и всем посетителям этажа не разрешают пользоваться телефонами, радио и рациями. А если у кого-то возникал соблазн, бедолага сталкивался с такими помехами, что не мог продолжать.

— СГ блокирует любые волны в относительной близости от себя, — должно быть, поэтому доктор Вейлес почти всегда в обеденное время, если не находился благодарный слушатель, утыкался в телефон. Общался с женой, по его же признанию, — иначе большую часть рабочего дня он словно пропадал для внешнего мира. — Иногда мы объединяем усилия и даем Голосу влезть в наш Сломанный Телефон. Volens nolens [1] получается веселенькое комбо.

— А как выглядит СГ? — спрашивала Хельга.

Собеседник только плечами пожимал:

— Кто ж знает. Не уверен, что у него вообще есть какое-то обличье.

— Тогда как же?.. — Мантисс погружалась в думы, представляя все сложности, с которыми сталкивались сотрудники отдела минус первого этажа.

На минус третьем балом правили брат и сестра — Селена и Анри Файнс. Первой в качестве подопечного достался М-07, он же Многоликий. И это все, что Хельга знала о нем, не считая очевидностей, вытекавших из наименования. А соседом его был ФД-28 — не то фермер, не то доктор. Мантисс догадывалась, что эту парочку могли держать там против их воли. Ведь если неодушевленный предмет вроде Телефона не нуждается в прогулках, то обитатели минус третьего не стали бы сидеть годами в четырех стенах.

— Одного не могу понять, — говорила Хельга, стремившаяся познать все грани неизвестного. — Если внизу люди буквально скачут вокруг загадочных предметов и явлений, на кой сдались верхние этажи? В смысле… Ну, пусть бы это был Институт изучения паранормальных явлений, –словили бы пару негативных комментариев от серьезной прессы или, наоборот, стали бы всемирно известными. Кому пришло в голову скрещивать красное яблоко с зеленым?

Подобные вопросы Мантисс задавала доктору Траумериху, как самому приятному собеседнику и в каком-то смысле наставнику. С первых дней он помогал Хельге освоиться, знакомил с людьми и порядками, давал необходимые советы. Ничего не изменилось спустя пару недель — разве что опеки стало меньше, поскольку подопечная Уильяма в ней уже не нуждалась.

Поправив очки, доктор откашлялся и приступил к разъяснениям:

— Если ты интересовалась историей института, изначально он учреждался для исследования психосоматических заболеваний. Тогда, само собой, речи не шло об изучении странностей. Владельцы менялись. И в какой-то момент мы попали под начало человека, который решил расширить сферу деятельности.

— О да, я слышал, что его звали не то Лорри, не то Ларри. А после пришел Генри Фирш, — добавил Амберс, сидевший за столом с китайской лапшой.

Стив не любил ходить в столовую, объясняя это тем, что шум и суматоха сбивают с умных мыслей. Поэтому предпочитал обедать прямо в кабинете, и именно в то время, когда другие люди садятся ужинать.

— По слухам, он пришел вместе с Многоликим, вроде как его другом. Фирш, этот чудной старик, редко наведывается сюда. Выделяет финансирование, иногда присылает помощников, но сам носа не сует. А вот его дружбан, если они на самом деле приятели, остался тут. Вроде как захотел узнать природу собственной аномалии. Все ради науки и так далее…

— По собственной воле заточил себя на этаже?

— Он не заточил себя. Многоликий иногда покидает здание в сопровождении кого-либо из сотрудников, потом возвращается.

— Так говорят, — вставил Уильям. — Конечно, это все слухи. Чтобы попасть на работу на минус третий этаж, нужно быть… хм… своим.

— Да, там чуть ли не преемственность. — Амберс выглядел на удивление веселым. Его ощутимо развлекала поднятая тема, и Хельге показалось, что он сам не верит в то, что рассказывает.

— Допустим, со сменой курса разобрались. — Мантисс сложила руки на груди. — Но почему тогда оставили верхние этажи? Теперь кажется, что они ненужные приростки, пережиток старого.

— Да нет, тут как раз все логично. — Амберс взмахнул китайскими палочками, как дирижер. — Люди наверху занимаются увлекательными делами. Например, приглашают добровольцев принять участие в эксперименте. Сажают испытуемых играться с котятами и говорят, что эксперимент направлен на выявление аллергической реакции на шерсть. А на самом деле измеряют уровень окситоцина после забав с пушистыми зверьками. Любят эти ученые обманывать народ.

— Наверху в самом деле занимаются нужными вещами, — вмешался доктор Траумерих. — Они не лезут к нам, не знают наверняка, над чем мы тут работаем, хотя в курсе, что тоже исследуем что-то. И при этом забирают на себя основное внимание.

— О ваших трудах в научном мире ведь никто не знает, так? Если сотрудники верхних этажей приносят пользу обществу, то вы удовлетворяете запросы владельца института? — задумчиво проговорила Хельга. — Какова конечная цель всех ваших исследований? Вы соберете все данные в кучу и напишете книгу? Или продадите самые полезные данные военным?

— Фантазия даже живее, чем у родителя, — прыснул Стив и тут же смущенно кашлянул, решив, очевидно, что и без того перегнул палку с весельем. Затем метким броском отправил картонный стакан в мусорное ведро и поднялся с важным видом. — Извините, я оставлю вас. Работа — требовательная барышня.

Мантисс стало жаль, что Амберс поспешил спрятать ту сторону характера, которую проявлял столь редко. Как оказалось, пребывая в приподнятом расположении духа, он проявлял склонность к участию в различных обсуждениях, будь то профессиональный спор или светская беседа. Проблем с тем, чтобы быстро и безболезненно влиться в компанию и зацепиться за тему дискуссии, у Амберса явно не наблюдалось. Зато была трудность другого характера: хорошее настроение посещало его ой как нечасто.

— Конечная цель, говоришь? Это хороший вопрос, — проводив взглядом коллегу, сказал Уильям. — Действительно, зачем мы тратим время на изучение явлений, которые плохо поддаются изучению? В принципе, ответ до банального прост. Отправляется человек в космос или залезает в незатоптанную предшественниками пещеру — причина одна.

— Жажда открытий?

— Да. Если перейти от любопытства к практическим целям, то любой человек в первую очередь думает, какую пользу можно извлечь из нового открытия. Будет ли оно востребовано людьми? Или что даст конкретно ему? Можно ли его использовать в жизни и для чего? На примере СТ-30 могу сказать, что, выяснив, на какой энергии он работает и откуда приходит звонок, мы, возможно, сумели бы улучшить качество связи или открыть новые слои реальности, о которых не догадывались раньше.

— Уверена, у вас все получится.

— Спасибо, — улыбнулся Уильям. — Главное, чтобы не получилось так, как с парой ранних объектов. Я слышал, что их случайно испортили увлекшиеся исследователи. Нанесли непоправимый ущерб, из-за чего предметы потеряли особые свойства. Как ты понимаешь, найти похожие проблематично.

Они постоянно говорили о работе, но избегали касаться аспектов личной жизни. А ведь Хельге было интересно, где вырос ее руководитель, о какой профессии мечтал в детстве, как пришел сюда… Проделанный им путь многое рассказал бы о становлении его характера. В этот раз Мантисс осмелилась на непринужденную беседу и обнаружила, что доктора Траумериха не пугали приватные вопросы. Он с живостью поведал об отчем доме на окраине города, откуда переехал в подростковом возрасте, с теплотой вспоминал родителей и не чурался говорить о сложном голодном периоде, когда искал работу. И при этом, как заметила Хельга, не увлекался собственными историями, не выплескивал на слушательницу лишнего, дозировал