Оглавление

ПЕПЕЛ ЗАГОВОРА

«У книги есть два рассказчика: автор и читатель».

© Дорожкина Надежда

От автора.

Любовь к Древнему Египту подарила мне множество встреч — с книгами, легендами, историями, хранящими дыхание вечности. Со временем желание лишь читать и восхищаться уступило место другому — творить. Так я переступила черту между вдохновением и созданием, чтобы из этой глубокой увлечённости родилось нечто своё.

Я верю: если сердце вложено честно, оно найдёт дорогу к другим сердцам. Пусть моя история откликнется в вашем.

Прошу читателя обратить внимание на то, что все персонажи, события и некоторые локации вымышлены. Эта книга — воплощённая фантазия автора, не имеющая намёков на реальные исторические события.

Первая книга цикла «Синиглазый воин».

ПРОЛОГ

Тени сикомор ложились на воду, словно пальцы богини, ласково касающиеся зеркальной глади. Исидора сидела на краю бассейна, обхватив колени, и смотрела в отражение. Солнце, пробиваясь сквозь листву, рассыпалось по воде золотыми бликами, но вместо взрослой принцессы с усталыми глазами она видела там себя — маленькую, беззаботную, с растрёпанными волосами, выбивающимися из-под тонкого льняного платка.

Девочка смеялась, бежала следом за братом и его другом, едва поспевая за их длинными шагами.

— Подождите меня! — кричала она, но Тахмурес и Хефрен только переглядывались и ускоряли шаг, будто не замечая её.

Они играли в воинов. В руках у них были деревянные мечи, вырезанные придворным мастером, а на плечах — плащи из самой тонкой ткани, развевающиеся, как знамёна. Она же была принцессой в беде — похищенной, заточённой, обречённой ждать спасения. И они спасали её.

— Освобождаем благородную госпожу! — провозглашал Хефрен, его тёмно-синие глаза сверкали озорством, а голос звучал так важно, будто он и вправду был великим полководцем, а не мальчишкой в пыльном переднике.

— Враг повержен! — вторил ему Тахмурес, размахивая мечом, представляя себя велики фараоном.

А она, притворяясь пленницей, сидела на камне, сложив руки, и ждала, когда они подбегут, снимут с неё воображаемые оковы и поклонятся, как герои древних сказаний.

Теперь от тех дней остались лишь воспоминания, лёгкие, как опавшие лепестки лотоса. Тахмурес уже не играл в воинов — он был воином, наследником престола, чьи плечи с каждым днём становились всё тяжелее под грузом будущей власти. А Хефрен…

Она провела пальцем по воде, и отражение дрогнуло, расплылось, вернув ей взрослое лицо.

Хефрен теперь редко приходил во дворец.

Где-то за стенами сада звучали шаги стражи, голоса слуг, привычный шум дворцовой жизни. Но здесь, у бассейна, было тихо. Только ветер шелестел листьями, будто шептал:

«Всё изменилось».

Исидора закрыла глаза.

Осталось только эхо детского смеха — далёкое, неуловимое, как сон, который не вернётся.

В памяти всплыл другой образ — уже не мальчишка с деревянным мечом, а юноша, закалённый солнцем и ветром пустыни. Хефрен.

Он стоял перед ней в саду у этого самого фонтана, освещённый золотистым светом полуденного солнца. Его плечи, некогда худые, теперь были крепкими, а загар лишь подчёркивал резкие черты лица. Но больше всего её поразили глаза — большие, синие, как воды Нила в ясный день, проницательные и в то же время тёплые, с той самой искоркой, которая заставляла её сердце биться чаще.

Это было после её паломничества по храмам Верхнего Египта. Она вернулась повзрослевшей, изменившейся — и будто впервые увидела его.

Он склонился перед ней в почтительном поклоне, но взгляд его выдавал лёгкое смущение.

— Добро пожаловать домой, принцесса.

Голос звучал глубже, чем она помнила. В груди что-то сжалось, а по телу разлилось тепло, словно она выпила горячего вина с пряностями.

С тех пор их встречи больше не походили на детские игры. Теперь это были долгие прогулки по садам, где тени пальм скрывали их от посторонних глаз. Разговоры — сначала осторожные, потом всё более доверительные. Взгляды — быстрые, украдкой, но каждый раз она ловила в его глазах то же, что чувствовала сама.

Однажды, когда они сидели у фонтана, его рука случайно коснулась её пальцев. Оба замерли, не решаясь отдернуть ладони.

— Исидора… — прошептал он, и в этом звучало столько невысказанного, что у неё перехватило дыхание.

Но тут же раздались шаги приближающихся слуг, и момент рассыпался, как песок сквозь пальцы.

Она снова провела рукой по воде, и отражение снова дрогнуло.

Лёгкий звон браслетов стал ближе, и перед ней склонилась служанка, касаясь лбом земли:

— Госпожа моя, тебя требует к себе Повелитель Двух Земель, Золотой Гор, дарующий жизнь подобно Ра, наш господин фараон Аменемхет III.

Исидора вздрогнула, словно пробудившись от сладкого сна. Отец.

Она медленно поднялась, машинально смахнув с тонкого льняного платья несуществующие песчинки. В этом жесте была вся её жизнь — бессмысленные движения, притворная забота о вещах, не стоящих внимания, когда сердце разрывалось от совсем других забот.

Тени сикомор уже протянулись через весь сад, подобно тёмным рекам, разделяющим царство живых и мёртвых. Солнце, великий бог Ра, склонялся к западным горам, готовясь к своему ночному путешествию по подземному миру.

Всё изменилось. Всё, кроме одного.

В её груди по-прежнему жило то тепло — жаркое, как летний ветер из пустыни, и нежное, как первый луч солнца на рассвете. Оно согревало её даже сейчас, когда каждое биение сердца отдавалось тихой болью, напоминая о том, что могло бы быть, но никогда не сбудется.

***

Величественный зал, освещенный золотым светом факелов, казался воплощением могущества Древнего Египта. Высокие колонны, расписанные бирюзовыми и лазурными узорами, уходили ввысь, словно священные лотосы, поддерживающие само небо. На стенах мерцали фрески, изображающие триумфы фараона перед богами — здесь он подносил дары Амону-Ра, там — сокрушал врагов под взглядом грозного Сета.

В центре, на возвышении из черного дерева и слоновой кости, восседал Аменемхет III, Повелитель Двух Земель.

Он сидел на троне, выпрямив спину, словно сам бог Гор в облике смертного. Его плечи, украшенные золотыми застежками в виде соколиных голов, говорили о силе воина. На голове красовался пшент — двойная корона Верхнего и Нижнего Египта, где алая булла Нижнего царства переплеталась с белым коническим верхом Фив. Из-под короны ниспадал полосатый клафт, расшитый золотыми нитями, его концы лежали на груди, словно крылья священной птицы.

Его лицо было словно высечено из темного гранита — высокие скулы, прямой нос, губы, сжатые в привычной для властителя невозмутимости. Но глаза… Они выдавали его. Карие, глубокие, как воды Нила в полнолуние, они светились теплом, когда он смотрел на дочь.

Подбородок фараона украшала церемониальная борода, искусно подвязанная золотой нитью — символ его связи с Осирисом. На шее сверкало массивное ожерелье-ускх из лазурита и сердолика.

Одежды его были белоснежными, из тончайшего льна, но поверх них лежала леопардовая шкура — знак его роли как верховного жреца. На запястьях браслеты с выгравированными картушами, а в руке — посох-хекет, жезл, увенчанный головой шакала — символ вечной власти.

Глашатай ударил посохом об пол, и эхо разнеслось по залу:

— Цветок Египта, Возлюбленная Хатхор, Принцесса Исидора!

Двери распахнулись, и в зал вошла она — легкая, словно дуновение ветра с реки. Её искусные сандалии на тонких хрупких ножках ступали практически бесшумно по блестящему полу. Подойдя к трону, она склонилась в глубоком поклоне, касаясь лбом земли, как того требовал обычай.

— Встань, дочь моя, — произнес фараон, и его голос, обычно громовой, сейчас звучал мягко.

Когда она подняла голову, их взгляды встретились. Уголки его глаз чуть смягчились — это была улыбка, которую знала только она. Но уже в следующий миг его лицо вновь стало непроницаемой маской властителя.

— Оставьте нас, — кивнул он советникам.

Те поклонились и удалились, их сандалии шуршали по полу, пока зал не опустел.

Теперь только они. Отец и дочь. Фараон и принцесса.

И в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием факелов, Аменемхет III наконец улыбнулся по-настоящему.

— Подойди ближе, Исидора. Позволь отцу взглянуть на тебя.

И в этот момент он был не богом на троне, а просто человеком. Её отцом.

В колеблющемся свете факелов она казалась воплощением нежности среди величественной строгости тронного зала. Невысокая, почти хрупкая, она тем не менее несла себя с той врожденной грацией, что отличает истинных дочерей царских кровей — будто каждый её шаг был продуман богами при рождении.

Её лицо — овал совершенных пропорций, словно выточенный искусными руками скульптора, поклоняющегося богине Хатхор. Главным украшением Исидоры были глаза — большие, миндалевидные, цвета янтаря, с золотистыми искорками, которые вспыхивали при каждом движении. В них читалась глубина — то ли от сокровенных мыслей, то ли от слишком рано познанной грусти.

У неё был изящный нос, придававший лицу благородную четкость. И естественно алые чувственные губы, будто налитые соком спелых гранатов, что росли в дворцовых садах. Кожа — оттенка теплого меда, гладкая, будто полированная слоновая кость, с легким румянцем на высоких скулах.

Наряд Исидоры был воплощением царственного изящества. Калазирис — узкое платье из тончайшего белого льна, сотканного в Мемфисе, облегало стройную фигуру, подчеркивая плавные линии тела. По подолу шла вышивка золотыми нитями — стилизованные цветы лотоса, символ Верхнего Египта. Тонкую талию подчёркивал пояс из переплетенных золотых цепочек с вкраплениями лазурита.

На тонких изящных запястьях и выше локтей сверкали золотые обручи с бирюзовыми. А худенькие миниатюрны ступни украшали сандалии из мягчайшей красной кожи, с ремешками, обвивающими лодыжки, будто лозы молодого винограда.

Её волосы были заплетены в широкую косу, перехваченную золотой лентой. На голове сверкало изящное украшение в виде змеи-урея, чьи глаза из рубинов сверкали в свете факелов.

Шею украшал скромны деревянный амулет с символом Исиды. Казалось, что он оказался здесь случайно, среди богатства и шика царственных нарядов.

Аменемхет смотрел на дочь, и в его обычно непроницаемом взгляде читалось столько тепла, что казалось — даже каменные лики богов на стенах смягчались. Факелы играли в её янтарных глазах, превращая их в два живых солнца. Легкий аромат лотоса и мирры, исходивший от неё, смешивался с запахом кедра, которым был пропитан тронный зал.

«Моя маленькая царевна… Выросла», — подумал он, чувствуя, как сердце, закаленное в битвах и дворцовых интригах, наполняется чистой, безграничной любовью.

Фараон медленно поднялся с трона, и его тень, удлинённая трепещущим светом факелов, легла на пол, словно крыло ночной птицы. Он приблизился к дочери.

— Исидора, дитя моё, — начал он, и его голос, обычно твёрдый, как гранитные плиты храмов, звучал непривычно мягко, — Солнце уже много раз взошло над Нилом с тех пор, как ты была маленькой девочкой, бегавшей по этим залам. Теперь ты — цветок, расцветший под покровительством великих Хатхор и Исиды. И как отец, как фараон… я должен отпустить тебя в новую жизнь.

Он провёл рукой по её щеке, и его пальцы, привыкшие сжимать рукоять меча, сейчас касались её кожи с нежностью, с какой жрецы обращаются со священными свитками.

— У меня есть несколько достойных мужей для тебя. Но сердце моё склоняется к Камосу. Он — моя кровь, сын мой, хоть и рождённый не царицей. Этот союз укрепит нашу династию, как крепки камни в основании пирамиды.

Исидора стояла неподвижно, её пальцы лишь чуть сжали складки платья. Внешне — спокойствие, достойное дочери фараона. Но в глубине её янтарных глаз бушевала буря.

Хефрен… — пронеслось в её мыслях, как ветер по пустыне.

— Но окончательное решение я объявлю на празднике Хатхор, — продолжал фараон, — Через пять дней, чтобы богиня любви и судьбы благословила мой выбор. До того времени я буду советоваться с оракулами и жрецами.

Она опустила голову, скрывая дрожь ресниц. Когда она заговорила, её голос был ясен, как воды Нила на рассвете:

— Я — дочь Египта, и воля твоя, о Великий, Бог в облике смертного, для меня — закон. Я исполню свой долг, как исполняли его все достойные дочери Египта.

Фараон смотрел на неё, и в его глазах читалась гордость, смешанная с лёгкой печалью. Он знал, что отдаёт не просто принцессу — он отдаёт часть своего сердца.

Наклонившись, он поцеловал её в лоб, там, где золотой урей касался её кожи.

— Иди, дочь моя. Пусть Хатхор пошлёт тебе сладкие сны.

Исидора отступила на шаг, склонилась в глубоком поклоне — так низко, что её урей почти коснулся пола — затем выпрямилась и пошла к выходу.

Её сандалии не издали ни звука. Её лицо было спокойно.

Только когда тяжёлые двери за ней закрылись, а она осталась одна в полумраке коридора, её пальцы вцепились в ткань платья так сильно, что ногти даже через ткань оставили на ладонях алые отметины.

Пять дней.

Всего пять дней до того, как её сердце будет предано забвению, как папирус, брошенный в священный огонь.

***

Лунный свет струился сквозь алебастровые решетки окна, рассекая покои Исидоры серебристыми полосами. Ночь, обычно такая тихая в царских покоях, сегодня казалась наполненной шепотами.

Она лежала на ложе, укрытая тончайшим льняным покрывалом, но сон не приходил. Когда веки наконец смыкались, перед ней возникали обрывки тревожных видений.

Хефрен, стоящий в пустыне с протянутыми руками, но между ними внезапно вырастала стена из горячего песка. Камос, надевающий ей на шею ожерелье, которое вдруг превращалось в тяжелую золотую цепь. Отец, сидящий на троне, но его лицо было скрыто маской Анубиса.

Она просыпалась с учащенным сердцебиением, схватила свой амулет, надела на шею и прижала к груди, словно он мог защитить не только тело, но и душу.

Встав с ложа, Исидора подошла к окну. Сады дворца, обычно такие живые днем, сейчас казались застывшими в лунном очаровании.

Пальмы отбрасывали узорчатые тени, похожие на иероглифы неведомого послания. Вода в бассейне мерцала, как расплавленное серебро. Где-то вдали слышался треск цикад — единственный звук, нарушающий царственную тишину.

Она не плакала. Принцессы Египта не плачут — этому учила её ещё кормилица. Но в горле стоял ком, горячий и плотный, как песок в летний зной.

Пальцы бессознательно нашли на груди маленький амулет — подарок Хефрена. Простой, деревянный, с вырезанным символом Исидой — её покровительницы. Но в эту ночь он казался ей дороже всех сокровищ мира.

Где-то за дворцом прокричала ночная птица. Исидора вздрогнула. Луна уже склонилась к западу — скоро рассвет, скоро новый день.

Пять дней. Четыре, если считать эту почти закончившуюся ночь.

Она глубоко вдохнула, вбирая аромат цветущего лотоса, доносившийся из сада. Затем повернулась от окна и снова легла, закрыв глаза.

На этот раз сон пришёл быстрее — но не принес покоя.

ГЛАВА 1

Первые лучи солнца, золотые и осторожные, скользнули по гребням храмовых пирамид, словно бог Ра нежно провёл пальцами по спящему городу. На востоке небо переливалось персиковыми и шафрановыми оттенками, постепенно растворяя в себе звёзды, словно жрецы, убирающие священные реликвии после ночного ритуала.

Город просыпался.

В гавани рыбаки уже вытягивали сети, их загорелые спины блестели от капель Нила. Вода, ещё холодная после ночи, лениво плескалась о борта лодок, окрашенных в яркие цвета — лазурные, как небо, и зелёные, как папирусы на берегу.

На базарной площади торговцы расставляли товары: корзины со смоквами, глиняные кувшины с оливковым маслом, связки чеснока и лука, разложенные на циновках. Воздух наполнялся ароматами свежего хлеба из ближайшей пекарни, где рабы уже вынимали из печи круглые лепёшки, посыпанные кунжутом.

Земледельцы собирали инструменты, готовясь к пути на поля. Их жёны наполняли фляги ячменным пивом, а дети, ещё сонные, зевали, потирая глаза, но всё равно шли за родителями — учиться труду с самого рассвета.

Дворец фараона тоже оживал, но здесь пробуждение было обставлено с царственной торжественностью.

Стража сменила ночную вахту, и теперь у ворот стояли свежие воины в начищенных доспехах, их копья сверкали в первых лучах солнца.

Слуги бесшумно скользили по коридорам, неся кувшины с водой для омовений, свежие цветы лотоса для покоев знати и благовония для храмовых алтарей.

Писцы уже сидели в своих уголках, сверяя списки поставок и записывая распоряжения на папирусах.

Фараон Аменемхет, как всегда, поднялся ещё до. Его утро начиналось с молитвы в личном святилище, где он возносил дары Амону-Ра, прося мудрости для предстоящего дня. Теперь он сидел в приёмной зале, попивая гранатовый сок, поданный в золотом кубке, и просматривал донесения от номархов.

А вот придворные ещё могли позволить себе нежиться на ложах. В их покоях царила умиротворённая тишина, нарушаемая лишь плеском воды в бассейнах и шепотом служанок, готовящих утренние умащения.

Но не все во дворце спали.

Исидора стояла у окна. Её взгляд был устремлён в даль, за горизонт, в сторону пустыни. Тонкие пальцы сжимали край подоконника, а в глазах, обычно таких ясных, читалась усталость. Она провела бессонную ночь, и теперь, когда солнце поднималось выше, её тень удлинялась на полу, будто пытаясь убежать от предстоящего дня.

Где-то во дворце зазвучали арфы — музыканты начинали утреннюю песнь в честь пробуждающегося бога Ра.

Новый день начинался.

Но для Исидоры он принёс не облегчение, а лишь отсчёт — четыре дня оставалось до праздника Хатхор.

Четыре дня до того, как её судьба будет решена.

***

Первые лучи утреннего солнца, словно золотые стрелы бога Ра, осветили военный лагерь. Где-то вдали, за линией горизонта, просыпался великий Мемфис, но здесь, на тренировочных полях, уже кипела жизнь. Воздух дрожал от звона бронзовых мечей и свиста выпущенных стрел, смешиваясь с отрывистыми командами офицеров и мерным топотом сотен ног по утрамбованной земле.

Элитный отряд «Стрелы Монту» пробуждался ото сна, как хорошо отлаженный механизм. Сто лучников и меченосцев — цвет египетского воинства — приветствовали новый день, оттачивая своё мастерство. Их загорелые тела, покрытые тонкой сетью шрамов — немых свидетельств прошлых битв, блестели от пота в утреннем свете. Каждый воин носил на запястьях кожаные защитные браслет с бронзовыми платинами с изображением соколиноголового Монту — бога войны и покровителя их отряда.

Наследник престола Тахмурес стоял на возвышении, наблюдая за учениями. Его высокую фигуру в простом белом схенти, перехваченном красным поясом — отличительным знаком отряда, было видно издалека. Рядом, неотступно как тень, находился его верный друг и командующий «Стрел Монту» — Хефрен. Их дружба, закаленная в многочисленных походах и стычках, напоминала прочный союз меди и олова — неразрывный и дающий силу.

«Стрелы Монту» не были простым гарнизонным подразделением. Это был меч, занесенный над головой врагов Египта, щит, прикрывавший его границы. В мирные дни они несли службу в столице, но стоило где-то вспыхнуть мятежу или раздаться тревожному вестнику о набеге кочевников — и уже через несколько часов отряд выступал в поход под личным командованием принца и его верного командующего.

Опыт, добытый в пограничных стычках и карательных экспедициях, сделал этих воинов грозной силой. Они помнили, как подавляли восстание в оазисе Дахла, где раскаленный песок обжигал легкие, а предательские дюны скрывали засады. Как стояли стеной у Красных гор, отражая атаки разбойников. Как гнали нубийцев обратно в пустыню, оставляя за собой лишь следы колесниц да трупы врагов.

Прославленный главнокомандующий Ирсу — отец Хефрена и боевой товарищ фараона — не раз отмечал мастерство этого отряда. Говорили, что, когда старый воин наблюдал за их учениями, в его глазах, привыкших к виду крови и смерти, появлялась редкая слеза — слеза гордости за сына и за тех, кого он воспитал.

Солнце поднималось выше, разливая золото по пескам, и лучи его уже жгли кожу, предвещая дневной зной. Тахмурес и Хефрен стояли у стрельбища, наблюдая, как Камос — сводный брат принца — выпускал одну стрелу за другой, и каждая находила свою цель с пугающей точностью.

— Видишь это? — пробормотал Тахмурес, скрестив руки на груди. — Будто сам Монту направляет его руку.

Хефрен молчал. Его взгляд, обычно ясный и твёрдый, сейчас был окутан лёгкой дымкой недоверия.

Камос, сын наложницы Небет, всегда занимал особое место при дворе. Фараон, обычно сдержанный в проявлении чувств к детям от второстепенных жён, к нему благоволил. То ли из-за его умения льстить, то ли из-за сходства — те же высокие скулы, тот же пронзительный взгляд. А теперь вот ещё и воинская слава.

— Отец хочет сделать из него героя, — сказал Тахмурес, пожимая плечами. — Чтобы не стыдно было перед жрецами и знатью, когда присвоит ему какой-нибудь титул и посватает к знатной особе.

Хефрен нахмурился. Он никогда не доверял Камосу. Не из-за зависти, не из-за злобы — просто внутреннее чутьё, то самое, что не раз спасало его в засадах и ночных стычках, шептало: «Опасность».

— Ты всё ещё подозреваешь его в чём-то? — спросил Тахмурес, поворачиваясь к другу.

— Нет доказательств, — ответил Хефрен, не отводя взгляда от Камоса. Тот как раз обернулся и, заметив их взгляды, улыбнулся — широко, искренне, как будто между ними не было ни напряжения, ни тайного соперничества. — Но что-то в нём не так. Я чувствую.

Тахмурес рассмеялся, звонко и беспечно, как в детстве, когда они сбегали от учителей, чтобы гонять по садам дворца.

— Ну что ж, значит, тебе придётся быть настороже за нас обоих, — шутливо ткнул он друга в плечо. — Я — наследный принц, мне не пристало обременять себя такими мелочами, как беспокойство и дурные предчувствия.

Хефрен хотел улыбнуться в ответ, но что-то сжало ему горло. Вдали Камос натянул тетиву, и стрела со свистом вонзилась в центр мишени.

«Поразительная меткость», — подумал Хефрен.

А солнце, беспристрастное и яркое, продолжало подниматься над лагерем, не ведая о том, что в сердцах людей уже зреют семена будущих бурь.

***

Покои наложницы утопали в мягком свете полуденного солнца, наполняя воздух тёплым мерцанием. Тонкие струи дыма от благовоний вились в воздухе, окутывая комнату ароматом мирры и жасмина — её любимых запахов.

Фараон полулежал на низком ложе, обложенный шелковыми подушками, а Небет, гибкая, как лоза винограда, прильнула к нему, словно тень, рождённая самим светом. Её пальцы, украшенные тонкими золотыми кольцами, бережно подносили ему финики, один за другим, словно совершая священный ритуал.

— Они такие сладкие, мой повелитель, как мёд из оазиса Файюм, — прошептала она, и её голос был мягким, словно шорох камыша на ветру.

Фараон лениво потягивал вино из кубка, его тяжёлые веки слегка опущены, но разум оставался ясен — он знал, что каждое её слово, каждое движение выверено, как шаги ритуальной пляски.

— Камос продолжает поражать всех на тренировках, — продолжила она, её губы чуть тронула улыбка. — Стрелы его не знают промаха. Разве не ясно, что сам Монту благословляет его?

Она наклонилась ближе, её дыхание, тёплое и пряное, коснулось его уха:

— А Исидора… она так прекрасна. Представь, мой царь, их союз — твоя кровь, твоя плоть, соединённые воедино. Два твоих сокола под одним крылом.

Фараон молчал, но его пальцы слегка сжали кубок.

Тогда Небет прижалась к нему ещё ближе и заговорила тише, будто боясь, что даже стены услышат:

— Я видела сон, повелитель…

Глаза её расширились, наполняясь таинственным блеском.

— Они мчались по Мемфису в золотой колеснице, Камос и Исидора. Народ кричал их имена, жрецы осыпали их цветами… а над ними парил сокол с двойной короной на голове.

Она замолчала, давая ему вдохнуть смысл её слов.

— Это знак, мой господин. Сам Тот послал его мне. Может, стоит пойти в его храм? Вознести молитвы, попросить мудрости… чтобы принять верное решение?

Её рука скользнула по его груди, лёгкая, как перо.

— Ведь ты всегда прислушиваешься к богам. И к своему сердцу.

Фараон закрыл глаза. Небет молча наблюдала за ним. Она посадило это зёрнышко в голову Фараона ещё пару недель назад. И каждый день бережно поливала, взращивала…

Глядя на фараона сейчас, Небет знала — она почти победила. Осталось лишь немного подождать.

***

Полуденное солнце стояло в зените, раскаляя песок под ногами до нестерпимого жара. Воины, уставшие после утренних учений, собрались вокруг низких столов, расставленных под навесами из тростника. Дым от жаровен с мясом и рыбой вился в воздухе, смешиваясь со смехом и шутками.

Лучник Баки — коренастый со шрамами на руках — ловко разрывал лепешку, обмакивая её в миску с чечевичной похлебкой. Его сосед, стройный и изящный Птахемет, с жадностью набрасывался на жареного гуся, облизывая пальцы.

— Эй, не оставь и мне кусочек! Такой худой, а прожорливой, как гиппопотам! — хрипло рассмеялся Баки.

В другом конце лагеря, в тени навесов, Тахмурес и Хефрен сидели на грубых циновках, разделяя ту же простую пищу, что и их воины. Перед ними стояли глиняные миски с тушеной уткой, ломтики лепёшек и кувшин свежей воды.

— Вкуснее, чем дворцовые яства, не правда ли? — ухмыльнулся Тахмурес, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Хефрен хотел ответить, но в этот момент к их кругу приблизился Камос. Его белоснежный льняной схенти уже был очищен от пыли утренних тренировок.

— Присоединюсь к вам, брат мой? — спросил он, уже опускаясь на циновку без приглашения.

Тахмурес кивнул, Хефрен лишь слегка склонил голову, сдерживая напряжение в плечах.

— Через два дня снимаем лагерь, — сказал Тахмурес, беря виноградную гроздь.

— Праздник Хатхор не ждет, — подхватил Камос, — Особенно… — он сделал паузу, — когда сама Принцесса Исидора, Цветок Двух Земель, Возлюбленная Хатхор, будет участвовать в священной церемонии.

Имя прозвучало как удар меча в щит. Хефрен почувствовал, как огонь и лёд одновременно разливаются по его жилам.

— Да, я слышал, — равнодушно ответил Тахмурес. — Сестра всегда любила эти храмовые ритуалы. Это часть её царственных обязаностей.

Камос улыбнулся, его глаза скользнули по лицу Хефрена:

— Говорят, она будет одета как сама богиня. Золото, лазурит… Должно быть, зрелище достойное богов.

Хефрен медленно поднес кубок к губам, стараясь, чтобы рука не дрогнула. Где-то глубоко внутри что-то рвалось на части — тоска по её смеху, ярость от невозможности даже посмотреть на неё, горечь от осознания, что скоро она станет чье-то женой, не его…

***

За массивной статуей бога мудрости, в узком помещении, освещённом лишь трепещущим пламенем масляной лампы, собрались двое заговорщиков. Воздух здесь был густым от запаха папируса, благовоний и чего-то более тёмного — амбиций, что витали между ними, словно невидимые духи.

Главный жрец Уджагорует — высокий, сухопарый старик с выбритым черепом и глазами, похожими на две щели в песчаной буре — сидел на низком ложе, его длинные пальцы перебирали священный амулет в виде палетки писца.

Перед ним, закутанная в полупрозрачный шаль цвета ночи, стояла Небет. Её глаза сверкали в полумраке, как у кошки, вышедшей на охоту.

— Он придёт, — прошептала она, обнажая белые зубы в улыбке. — Я вложила ему в уши нужные слова. Он верит, что сам Тот шепчет ему во сне.

Жрец кивнул, его голос прозвучал сухо, словно шелест древнего свитка:

— Фараон должен остаться на ночь в святилище.

Он провёл рукой по резному изображению Тота на стене, словно ища благословения.

— А утром… он проснётся с уверенностью, что сам бог мудрости указал ему отдать Исидору за Камоса.

Небет засмеялась — тихо, но с таким торжеством, что даже пламя лампы дрогнуло.

— И тогда ты получишь своё, жрец, — пообещала она, делая шаг ближе. — Когда мой сын станет зятем фараона, а потом… и больше, чем просто зятем… ты и твой Бог возвыситесь даже над Амоном.

Она протянула руку, и в её ладони сверкнуло золотое кольцо — подарок фараона, который сейчас становилось орудием его же обмана.

— Перемены близки, Уджагорует. И те, кто вовремя встанет на нужную сторону… будут вознаграждены.

Жрец взял кольцо, его пальцы сжали металл с жадностью, которую он не смог скрыть.

— Да будет так, — прошептал он.

Небет быстро накинула шаль на голову и скользнула в потайной ход, оставив жреца наедине с его мыслями и грядущим предательством.

План был запущен.

Теперь оставалось лишь ждать… и позволить богам — или тому, что выдадут за их волю — сделать остальное.

***

Солнце клонилось к горизонту, когда Фараон Аменемхет переступил порог храма Тота, и тяжелые кедровые двери с глухим стуком закрылись за ним. Прохладный воздух святилища, пропитанный запахом папируса, ладана и древнего камня, обволакивал его, словно приветствие самого бога.

Перед ним, склонившись в почтительном поклоне, стояли жрецы в белоснежных льняных одеяниях, их бритые головы блестели в свете масляных светильников. Они расступились, и из глубины храма вышел Верховный жрец Уджагорует.

Высокий, сухопарый, он казался воплощением самого Тота — такой же аскетичный, мудрый и неумолимый. Его лицо было узким, с резкими чертами, словно высеченными из слоновой кости. Глубоко посаженные глаза, темные и проницательные, словно видели не только то, что перед ними, но и то, что скрыто в душах людей. На лбу — символ Тота (ибиса с лунным диском), выведенный священной голубой краской.

Его руки, длинные и костлявые, были украшены кольцами с выгравированными заклинаниями, а на груди сверкала золотая пектораль в виде раскрытого свитка — знак высшего знания.

Жрец склонился так низко, что его лоб почти коснулся пола, а затем заговорил голосом, напоминающим шелест папирусных страниц:

— Да живет вечно Гор Золотой, Владыка Обеих Земель, Сын Ра, Возлюбленный Амоном, Царь Верхнего и Нижнего Египта, Аменемхет III, одаренный жизнью, как солнце!

Фараон кивнул и поднял руку в благословении.

— Я пришел вознести молитву Тоту, Владыке Слов и Мудрости. Принес дары его храму и прошу его помощи в принятии важного решения, — голос фараона звучал ровно, но в глубине его глаз читалась тревога.

Уджагорует поднял голову, и в его глазах вспыхнул огонь понимания.

— О, Великий, сам Тот привел тебя в этот день! — воскликнул он, разводя руками, словно обнимая невидимую истину, — Сегодня ночью небо будет наполнено светом ярких звёзд, что показывают свой блеск лишь раз в год, а это — время, когда наш господин особенно благосклонен к тем, кто ищет его мудрости. Если ты останешься в святилище до утра, он непременно пошлет тебе знамение.

Он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание фараона.

— Ты увидишь путь, который укажет тебе сам бог.

Фараон задумался на мгновение, затем медленно кивнул.

— Да будет так. Я останусь.

Он повернулся к своей свите, ожидавшей у входа.

— Я пробуду здесь до рассвета.

Придворные поклонились и удалились, оставив фараона наедине с жрецами и тайнами храма. Личная стража фараона заняла свои посты у дверей храма.

А Уджагорует, скрыв улыбку, провел фараона вглубь святилища, где уже готовилась ложь, одетая в одежды божественного откровения.

Внутреннее святилище храма тонуло в полумраке. Лишь слабый свет масляных лампад дрожал на лике каменного Тота, чьи глаза, инкрустированные лазуритом, казалось, следили за каждым движением в комнате.

Фараон Аменемхет, снявший с себя все царские регалии и облаченный лишь в простую белую льняную повязку, стоял на коленях перед статуей. Его могучая спина, покрытая шрамами былых сражений, была согнута в редком для него жесте смирения.

Жрецы в безмолвной процессии наполнили курильницы священными благовониями — миррой, кипарисом и чем-то еще, густым и дурманящим. Дым вился клубами, окутывая статую, словно живое покрывало.

Фараон поднял руки к небу, его голос, обычно твердый и властный, теперь звучал почтительно и даже просительно:

— О, Тот, Владыка Истины, Мудрец среди богов! Ты, кто знает все пути и читает сердца, как свитки!

Он склонился ниже, касаясь лбом холодного каменного пола.

— Укажи мне верную дорогу. Помоги избрать достойного супруга для крови моей крови — для Исидоры, цветка моего дома. Дай мне знак, чтобы решение моё было благословенно богами и принесло Египту процветание.

Его слова повисли в воздухе, смешавшись с дымом и тишиной.

После молитвы главный жрец Уджагорует провел фараона в небольшую боковую комнату, скрытую за занавесом из тончайшего виссона. Здесь стояло простое ложе, покрытое чистыми льняными тканями, а рядом — золотой кубок с вином.

— Великий, — прошептал жрец, — выпей это вино, освященное во имя Тота, и ляг. Сон твой будет вратами, через которые бог пошлет тебе свою мудрость.

Его пальцы слегка дрожали, когда он протянул кубок фараону.

Фараон поднес кубок к губам. Вино пахло необычно — сладковатой мандрагорой, терпкой полынью и чем-то еще, чуждым, но не отталкивающим. Он осушил чашу до дна и почувствовал, как тепло разливается по его телу, а мысли становятся тяжелыми, как свинцовые плиты.

Он лег на ложе, и прежде чем успел задаться вопросом, почему пламя светильников вдруг стало таким расплывчатым, сон накрыл его, как волна Нила в сезон разлива.

Уджагорует, убедившись, что фараон погрузился в забытье, вышел из комнаты. Его губы растянулись в улыбке, которой не было видно в темноте.

— Спи, повелитель, — прошептал он. — Скоро ты получишь знамение, которое мы для тебя приготовили.

За дверьми ждала Небет, спрятавшаяся в тени колонн. Жрец кивнул ей, и её глаза блеснули торжеством.

Все шло по плану.

А фараон спал, даже не подозревая, что его сон — не божественное откровение, а хитрая ложь, сплетенная теми, кому он доверял.

***

Ночная тишина и только шелест песка, гонимого ветром по краю лагеря.

Хефрен сидел в одиночестве за своим шатром, откинув голову на грубую стену из кожи и дерева. Над ним раскинулось бескрайнее небо — чёрное, как смола, усыпанное мириадами звёзд. Но его глаза, обычно такие внимательные к знамениям богов, сегодня не видели ни созвездий, ни путей, что они указывали.

Перед ним, ярче любой звезды, стоял её образ.

Исидора.

Её глаза — не просто янтарные, нет. Это было жидкое золото, расплавленное солнцем, в котором он тонул всякий раз, когда она смотрела на него. Он помнил, как её длинные чёрные ресницы взмывали вверх лёгким движением, открывая этот бездонный взгляд — глубокий, таинственный, проникающий прямо в душу. Взгляд, перед которым даже самый стойкий воин чувствовал себя обнажённым.

А её губы… Алые, как спелые гранаты в садах Мемфиса. Он мечтал прикоснуться к ним хотя бы раз — не как преданный воин к принцессе, а как мужчина к женщине. Но даже в своих самых смелых мечтах он не смел представить, каковы они на вкус.

И улыбка…

О, эта улыбка!

В ней была невинность девочки, которая когда-то бегала за ним по дворцовым садам, смеясь, когда он подбрасывал её в воздух. Но теперь в ней таилась и страсть женщины — та самая, что заставляла его сердце биться чаще, а руки сжиматься в кулаки от невозможности обнять её.

Хефрен закрыл глаза, но её образ не исчез. Он видел её в каждом вздохе ночного ветра, в каждом отблеске далёкого костра.

— Думаешь ли ты обо мне? — прошептал он в темноту, зная, что ответа не будет.

Где-то в Мемфисе она спала — или, может быть, так же, как и он, смотрела в ночное небо, вспоминая его черты лица.

Два дня. Всего два дня — и он увидит её снова.

Но сможет ли он вынести это? Сможет ли стоять рядом, зная, что однажды её сердце, её тело, её улыбка будут принадлежать другому?

Пальцы Хефрена впились в песок, словно он пытался ухватиться за что-то, что уже ускользало сквозь пальцы, как вода Нила в засушливый сезон.

А звёзды молчали.

***

Глубокой ночью, когда даже стражи у дверей святилища дремали, в покои фараона проник призрачный свет.

Аменемхет спал беспокойно, его веки подрагивали, а тело покрылось испариной. Смесь трав и кореньев в вине сделала своё дело — его сознание висело между мирами, готовое принять любой образ за истину.

Внезапно воздух в комнате заколебался, будто перед грозой.

Из тьмы возникла высокая фигура с головой ибиса, облаченная в сияющие белые одеяния. Её черты были размыты дымом, струившимся от бронзовой курильницы, но голос звучал ясно, словно удары жреческого посоха о каменные плиты:

— Аменемхет… Сын Ра…

Фараон, даже в полудреме, инстинктивно попытался подняться, но тело не слушалось его.

— Ты искал моего совета… Так слушай же…

Бог Тот поднял руку, и в воздухе что-то замерцало. Дымка тянулась по полу. А Бог заговорил величественным глухим голосом:

— Династия твоя будет крепка, как гранит пирамид… если ты не позволишь каплям своей крови рассеяться в чужих землях…

Фараон застонал, пытаясь понять смысл.

— Чистота… чистота крови… — голос Бога стал настойчивее, — Твой дом должен остаться единым… как едины Верхний и Нижний Египет…

Явный намек.

Тень с головой ибиса наклонилась ближе, и фараону почудилось, что он видит глаза — бездонные, как само знание:

— Тот, кто уже несет в себе твою кровь… кто стоит рядом с тобой… он — продолжение твоего дома…

В подсознании Аменемхета всплыл образ Камоса — его сына, пусть и рожденного наложницей.

— Соедини их… и Египет будет благословен…

Золотое мерцание потухло, дымка рассеялась и образ Бога Тота рассыпался, как песок.

Когда фараон наконец смог пошевелить пальцами, в комнате уже никого не было. Лишь запах ладана да легкий звон в ушах напоминали о «явлении».

Он сел на ложе, его руки дрожали.

— Тот… Тот явился мне… Теперь я уверен! Камос, сын мой — он станет супругом возлюбленной дочери моей Исидоры! — прошептал он, — Так пожалели Боги! Так желаю я!. — добавил фараон уже громко и уверенно.

А за дверью, в тени коридора, Уджагорует быстро снимал маску ибиса и сбрасывал белые одежды. Его губы шептали:

— Он поверил… Всё идёт по нашему плану! Он поверил!

Ложь, обернутая в одежды божественного откровения, сделала свое дело. Теперь оставалось лишь дождаться утра… и решения, которое фараон сочтет своим.

ГЛАВА 2

Золотистые лучи восходящего солнца скользили по водам Нила, окрашивая белоснежные стены храма Хатхор в нежный розовый оттенок. Исидора, сопровождаемая верными служанками и личной охраной, ступила на священную землю, её лёгкие сандалии едва касались отполированных каменных плит.

У входа в храм принцессу ожидала главная жрица Меритхотеп — женщина, чьё имя означало «Возлюбленная Хатхор». Её высокая, статная фигура была облачена в прозрачный льняной калазирис, поверх которого накинут золотистый шаль с вышитыми звёздами — символом небесной богини.

Её лицо, благородное и спокойное, словно высеченное из розового гранита, излучало мудрость и уверенность. Глаза — тёмные, глубокие, как воды священного озера — смотрели на мир с безмятежностью, которую даруют лишь годы служения божеству.

На лбу жрицы сверкала золотая диадема с диском Хатхор, а её руки, украшенные кольцами с лазуритовыми скарабеями, были сложены в ритуальном жесте приветствия.

— Приветствую тебя, Принцесса Исидора, Цветок Двух Земель, Возлюбленная Хатхор, Чистая Сердцем и Прекрасная, как Сама Богиня! — голос её звучал мелодично, словно перекликаясь с тихим звоном систров, доносящимся из глубины храма.

Исидора склонила голову в ответ, её золотые подвески мягко зазвенели.

Меритхотеп сделала широкий жест рукой, и две младшие жрицы тут же раздвинули занавес из тончайшего виссона, открывая проход во внутренние залы.

— Храм рад принять тебя, госпожа. Пока солнце совершит свой путь к зениту, ты можешь отдохнуть в покоях, уже приготовленных для тебя. Там ждут умащения, чистые одежды и всё, что нужно для подготовки к великому дню.

Она чуть наклонилась, и в её глазах мелькнуло что-то тёплое, почти материнское:

— Если пожелаешь, я сама помогу тебе вознести молитвы. Хатхор благосклонна к тем, кто приходит к ней с открытым сердцем.

Исидора улыбнулась. В этом храме, среди благоухающих цветов лотоса и тихого перезвона систров, она чувствовала себя чуть дальше от дворцовых интриг, чуть ближе к чему-то светлому и чистому.

— Благодарю тебя, Меритхотеп. Я с радостью приму твоё руководство.

Жрица кивнула и, плавно скользя, как тень под лунным светом, повела принцессу вглубь храма, где воздух был пропитан ароматом мирры и тишиной, которую хранят лишь святые места.

А где-то в Мемфисе, в это же самое время, фараон просыпался с твёрдым решением в сердце — решением, которое изменит судьбу Исидоры навсегда.

***

Тонкий утренний свет струился сквозь высокие окна покоев фараона, когда в дверях появился Уджагорует, главный жрец Тота. Его бритый череп блестел, словно отполированный камень, а в руках он держал священный жезл с изображением ибиса.

— Да воссияет жизнь твоя, как солнце над Нилом, о Великий Аменемхет III, Владыка Обеих Земель, Избранник Ра! — его голос звучал сладко, как финиковый сироп.

Фараон, обычно столь сдержанный, сейчас сидел на краю ложа с сияющими глазами, словно мальчишка, увидевший чудо.

— Он явился мне, Уджагорует! Сам Тот снизошел в мои сны, — фараон вскочил, его руки жестикулировали с непривычной живостью. — Его слова были ясны, как воды Нила в полнолуние! Династия должна остаться чистой, кровь с кровью…

Жрец склонил голову, скрывая улыбку удовлетворения.

— Великий, это благословенный знак! Тот услышал твои молитвы.

Фараон схватил жреца за плечи, его пальцы сжимали белые одежды:

— Храм получит новые земли! Золото для статуй! Я прикажу выбить этот день в анналах как священный!

Уджагорует притворно замялся:

— Ты слишком щедр, о Повелитель…

Затем, ловко сменив тему, жрец поднял жезл:

— Но прежде чем отправиться во дворец… не вознесем ли мы благодарность самому Тоту? Здесь, перед его ликом? Чтобы закрепить божественную милость?

Фараон, не раздумывая, схватил тонкий льняной плащ, накинул его на плечи и поспешил за жрецом.

В святилище ещё витал душный аромат прошлой ночи — смесь ладана и чего-то более острого. Статуя Тота в утреннем свете выглядела менее таинственной, но фараон, охваченный благоговением, этого не замечал.

Они пали ниц вместе.

— Слава тебе, о Тот, Мудрейший из мудрых… — начал жрец, бросая взгляд на фараона.

Тот повторял каждое слово с детской искренностью, не подозревая, что благодарит не бога, а искусную ложь, сотканную в тени его же собственного храма.

***

Золотое солнце, едва поднявшееся над горизонтом, уже жгло немилосердно, превращая песок в раскалённое море. Две колесницы, лёгкие и стремительные, как соколы, брошенные в погоню за добычей, резали пустыню, оставляя за собой вихри золотистой пыли.

Тахмурес, наследник престола, стоял в первой колеснице, его мускулистое тело, покрытое каплями пота, блестело, словно отполированная бронза. На нём был лишь короткий белый льняной передник, перехваченный красным поясом, да наручные браслеты с символами Монту и Гора. Его колесница, украшенная инкрустацией из лазурита и бирюзы, казалась продолжением его воли — лёгкой, но несокрушимой. Кони, впряжённые в дышло, неслись вперёд, их гривы развевались, как знамёна, а ноги едва касались земли, будто они скакали по воздуху.

Но даже при всей своей ярости они не могли обогнать колесницу Хефрена.

Командующий, его кожа, тёмная от бесчисленных дней под палящим солнцем, покрытая тонкими шрамами — немыми свидетельствами битв, — напряжённо сжимал поводья. Его колесница была проще, без излишеств, но быстрее, словно сама пустыня признавала в нём своего владыку. Кони рвались вперёд, их ноздри раздувались, а глаза горели огнём, будто в них поселился дух бури.

Тахмурес, стиснув зубы, подгонял своих коней, но колесница Хефрена всё равно оставалась на полкорпуса впереди. Песок взлетал из-под колёс, осыпая их ноги мелкими, раскалёнными иглами. Воздух дрожал от топота копыт, от скрипа колёс, от коротких, отрывистых команд, которые бросали друг другу принц и воин.

— Не думал, что сегодня ты решишь устроить мне испытание! — крикнул Тахмурес, его голос едва пробивался сквозь грохот колёс.

Хефрен лишь усмехнулся, не отрывая глаз от горизонта весело прокричал:

— Если хочешь быть фараоном — учись побеждать! А если хочешь быть великим фараоном — учить признавать поражение!

Их тени, длинные и острые, как клинки, скользили по песку, то сливаясь, то снова расходясь.

А вокруг них пустыня дышала жаром, безмолвная и равнодушная к их состязанию. Лишь ящерицы, испуганные грохотом, спешили укрыться в тени редких камней, да ветер, горячий, как дыхание спящего дракона, нёс над ними песок, напоминая, что здесь они — всего лишь гости.

Двое воинов, ещё недавно разрезающие песок колёсами своих быстрых колесниц, отдыхали под скудной тенью одинокого дерева, чьи корни цепко впивались в раскалённый песок. Менее года назад их отряд впервые обнаружил это чудо посреди безжизненной пустыни. Сопровождавший их жрец тогда торжественно объявил, что само божество должно было посадить это дерево — иначе как объяснить его существование в этом выжженном месте?

Тахмурес, наследник престола, тогда пошутил, обращаясь к своему другу Хефрену: «Держу пари, Птах посадил его в тот самый день, когда родилась Сешерибет». Имя его супруги означало «Рождённая под звёздами», и упрямство этого дерева действительно напоминало её характер.

Теперь, вернувшись к этому месту, они вновь сидели под его редкой тенью. Дерево стояло непоколебимо, словно бронзовый страж пустыни, его ветви всё так же тянулись к небу. Оно пережило ещё один год палящего солнца, иссушающих ветров и ночных холодов.

Тени воинов сливались с узором ветвей на песке, образуя причудливые очертания. Где-то вдали мерцал мираж, обманывая взгляд обещанием воды. Но здесь, под этим деревом, было их временное пристанище — островок тени в бескрайнем море песка. Здесь они были просто друзьями, без титулов, без груза ответственности на их плечах. Каждый погрузился в свои мысли, далёкие и призрачные.

***

Несколько лет назад…

В прохладной тени пальм, окружавших храм Исиды в Абидосе, две девушки наслаждались тишиной. Служанки стояли поодаль, готовые в любой момент выполнить волю своих госпож.

Исидора сидела с безупречно прямой спиной, её тонкие пальцы медленно гладили величественную кошку с шерстью цвета пустынного песка. Позади неё на резной скамье сидела Сешерибет — младшая сестра фараона, будущая жена Тахмуреса. Её умелые пальцы перебирали тёмные волосы принцессы, то заплетая их в косу, то снова распуская.

Расскажи ещё о Тахмуресе, — мягко попросила Сешерибет, внимательно наблюдая за выражением лица подруги.

Исидора лениво вздохнула:

— Он по-прежнему помешан на колесницах. Гоняет по пустыне, будто за ним гонятся все демоны Дуата. А вчера…

Её голос дрогнул, когда она невольно добавила:

— Вчера он снова устроил соревнования с Хефреном.

Сешерибет заметила, как пальцы Исидоры замерли на спине кошки, как изменился тембр её голоса при упоминании имени друга и соратника наследника. За этот визит принцесса стала заметно задумчивее, в её глазах появилась грусть, которой не было прежде.

— А Хефрен… — осторожно начала Сешерибет, продолжая плести косу, — он часто бывает во дворце?

Исидора сделала вид, что поправляет складки своего платья, чтобы скрыть дрожь в руках:

— Да… то есть нет… То есть, он вместе с братом проходит военную подготовку.

Кошка вдруг встала, почувствовав напряжение в руках хозяйки, и грациозно спрыгнула с её колен. Сешерибет не стала настаивать, но в её сердце уже не осталось сомнений — задумчивость подруги, её внезапные грустные взгляды вдаль, эта едва уловимая дрожь в голосе… Всё говорило о том, что сердце принцессы принадлежало не тому, кому в будущем предпочтёт отдать его фараон.

Тень от пальм становилась длиннее, солнце клонилось к закату, но в саду воцарилось тяжёлое молчание, прерываемое лишь шелестом листьев и далёким пением храмовых жриц.

Прежний фараон, могущественный и грозный, носил имя Менхеперра — «Вечное проявление Ра», символизирующее его нерушимую связь с солнечным божеством. Его правление было отмечено жестокостью и бескомпромиссностью, но в семье он проявлял редкие проблески мягкости, особенно к младшей дочери.

Его старшая дочь, Неферура — «Прекрасная, как солнце», была высокой, стройной, с карими глазами, полными тепла и доброты. Она вышла замуж за своего брата, наследника престола, ещё до его восхождения на трон. Их брак был политическим, но со временем между ними зародилась искренняя привязанность. Вскоре у них родился сын — Тухмарес, будущий наследник.

Когда новый фараон Аменемхет III взошел на престол, он сразу же обручил своего сына с другой своей сестрой — Хенуттави — «Небесная лань», которой тогда было всего десять лет.

Сешерибет — «Рожденная под звездами» — появилась на свет за год до смерти Менхеперры. Она была самой младшей из трех дочерей, и на её брак изначально не строили грандиозных планов. В четыре года её отправили на воспитание в Город Иуну (Гелиополь), в царское имение при храме богини Маат, где она росла вдали от дворцовых интриг.

Но судьба распорядилась иначе.

Когда Сешерибет исполнилось десять лет, её старшая сестра Хенуттави, страстная любительница гонок на колесницах, погибла во время одной из таких заездов. Несчастный случай — падение, сломанное ребро, пронзившее сердце — оборвал её жизнь.

После похорон и завершения траура фараон принял решение: его сын должен жениться на оставшейся сестре Аменемхета — Сешерибет.

Десятилетнюю девочку перевезли в Абидос, в храм Исиды, где начали готовить к новой роли — будущей царицы. Здесь, среди жриц и священных ритуалов, она встретила Исидору, когда та прибыла в храм во время своего паломничества по святилищам великих богинь.

Хотя Исидора была младше на три года, их различия лишь скрепляли их необычную дружбу. Исидора — тихая, с кротким нравом и добрым сердцем, напоминала прохладные воды Нила. Сешерибет же, с её упрямством, настойчивостью и решимостью, была подобна раскалённым пескам пустыни. И всё же они сошлись, создав между собой гармонию, какую можно найти лишь в оазисе — где жара и прохлада сливаются в идеальном равновесии.

Во время этой встречи в храме Сешерибет внезапно осознала перемену. Та девочка, что когда-то смеялась с ней под абидосским солнцем, исчезла. Перед ней сидела взрослая женщина, в чьих глазах поселилась глубокая, сокровенная грусть. И Сешерибет поняла — сердце Исидоры тронуло самое прекрасное и самое опасное из всех чувств.

Любовь.

То самое чувство, которое не выбирает ни времени, ни места, ни даже царской крови.

Уже при следующем разливе Нила Сешерибет должна будет стать супругой наследника. Она знала, что её ждёт — брак, долг, возможно даже счастье. Но глядя сейчас на Исидору, на её пальцы, беспокойно теребящие складки платья, она впервые задумалась о цене, которую все они платят за своё высокое положение.

Тень от пальм удлинялась, солнце клонилось к западу, а между двумя подругами повисло молчание — тёплое, понимающее и чуть-чуть печальное.

***

Внутренний двор храма Хатхор утопал в золотистом свете заходящего солнца. Воздух был наполнен ароматом мирры, кипариса и свежих цветов лотоса, разложенных у подножия алтаря.

Главная жрица Меритхотеп стояла перед статуей богини в прозрачном калазирисе из тончайшего белого льна, поверх которого была накинута золотая шаль с вышитыми звёздами. На её голове красовался головной убор Хатхор — золотой диск между коровьими рогами, украшенный бирюзой. В руках она держала систр — священный музыкальный инструмент богини, чей звон должен был привлечь её внимание.

Принцесса была одета в голубой льняной калазирис, символизирующий небесные воды. Её плечи покрывала накидка из золотой сетки, а на лбу сверкал урей — золотая змейка, знак царской власти. Волосы, заплетённые в тонкую косу, были украшены цветами лотоса и золотыми нитями.

Очищение. Служанки омыли руки Исидоры и жрицы водой из священного источника, смешанной с лепестками лотоса.

Воскурение благовоний. Меритхотеп поднесла к статуе курильницу, из которой вился густой дым ладана.

— Хатхор, Золотая Госпожа, прими наш дым, как дыхание нашей преданности.

Подношение даров. Исидора возложила к ногам богини:

Чашу молока (символ материнства), гранаты (знак плодородия), золотое зеркало (атрибут богини).

Молитва. Жрица заиграла на систре, а Исидора, опустившись на колени, прошептала:

— О, Прекрасная, дарующая радость, освети мой путь, как освещаешь ты небо своей любовью.

Заключительный обряд. Меритхотеп провела кисточкой с краской хной по запястьям Исидоры, оставляя знак богини — цветок лотоса.

— Пусть Хатхор услышит тебя, дитя. Её милость — как Нил, он приходит к тем, кто ждёт.

В последних лучах солнца статуя богини словно улыбнулась, а где-то в саду запели птицы, будто отвечая на их молитву.

***

Золотые светильники, наполненные оливковым маслом, заливали зал тёплым светом, отражаясь в бирюзовых и лазуритовых инкрустациях колонн. Воздух был густ от ароматов жареного мяса, пряностей и дорогих благовоний.

На низких столиках из чёрного дерева стояли десятки блюд: жареные гуси в медовом соусе, рыба из Нила, запечённая в глиняных горшочках, финики, фаршированные орехами, свежий хлеб с тмином, гранаты и виноград, выложенные на серебряных подносах, кувшины с вином из оазисов Западной пустыни.

Развлечения не уступали разнообразию блюд. Танцовщицы в прозрачных льняных одеждах кружились под звуки арф и барабанов, их браслеты звенели в такт музыке. Фокусник из Нубии заставлял золотые кольца исчезать в воздухе, вызывая восторг у зрителей. Огненный жонглёр подбрасывал пылающие факелы, рисую в темноте причудливые узоры.

Небет, мать Камоса, восседала у ног фараона, облачённая в наряд, достойный царицы. На ней был надет калазирис из пурпурного виссона, расшитый золотыми пчёлами, шею украшал пектораль в виде крылатой Исиды, усыпанная лазуритом, на голове красовался парик с тонкими косами, перевитыми золотой нитью, руки украшали браслеты в форме змей, с изумрудными глазами.

Она подносила фараону кубок за кубком, её алые губы шептали что-то, от чего он улыбался.

За столами весело проводили время вельможи в белых плиссированных одеждах, жрецы в леопардовых шкурах, знатные дамы с конусами благовоний на головах.

Охранники в тени колонн наблюдали за всем, держа руки на рукоятях кинжалов, но оставаясь невидимыми.

Когда луна поднялась высоко, фараон поднялся с ложа, взял Небет за руку и удалился в свои покои.

А пир продолжался до рассвета.

В царских покоях, где воздух был тяжел от аромата сандалового масла и страсти, фараон, утопая в шелках и объятиях Небет, наконец ослабил узду своих мыслей.

— Сам Тот явился мне… — его голос, обычно твердый, теперь звучал томно, как усталый Нил в сезон спада вод. — В святилище… золотые символы в воздухе… «Храни чистоту крови», сказал он…

Его пальцы бессознательно сжимали запястье Небет, когда он говорил о новом храме, который возведет в честь бога мудрости — величественном, как сама пирамида Хеопса.

— Исидора… и Камос… — прошептал он, уже почти погружаясь в сон. — После праздника… жрецы вычислят день…

Его дыхание стало ровным.

Небет лежала без сна, её карие глаза сверкали в полумраке, как у хищницы в лунную ночь.

«О, боги…» — пронеслось в её голове, и губы сами растянулись в улыбке, которую она не смела показать при свете дня.

Её план, тщательно сотканный из лжи и святотатства, работал лучше, чем она могла мечтать. Жрец-обманщик сыграл свою роль безупречно. Фараон проглотил наживку, как неряшливый нильский окунь. Судьба Исидоры теперь была в её руках.

Она осторожно приподнялась, чтобы не разбудить повелителя, и подошла к окну. Где-то внизу, в садах, всё ещё слышался смех и музыка — пир продолжался, не ведая, какие решения созрели в этой спальне.

— Пусть праздник Хатхор придет скорее… — прошептала она, глядя на звезды, будто они были её сообщниками.

А затем вернулась в постель, к спящему фараону, уже представляя, как скоро её сын станет не просто мужем принцессы…

Но чем-то гораздо большим.

И боги, казалось, действительно были на её стороне.

***

Луна, холодная и безразличная, серебрила песок под ногами воинов, занятых последними приготовлениями. В отличие от праздного Мемфиса, здесь царила строгая дисциплина — ни смеха, ни лишних слов, только сдержанные команды и точные движения.

На каменном возвышении, служившем импровизированным командным пунктом, стоял Тахмурес. Его поза излучала непререкаемый авторитет — спина прямая, как древко боевого знамени, глаза суженные, будто высматривающие малейший недостаток в подготовке отряда. Лицо наследника было непроницаемо, словно высечено из красного гранита Асуана. Лишь изредка он подавал молчаливые команды.

Хефрен, как тень принца, мгновенно улавливал эти безмолвные приказы и передавал их дальше:

— Проверить упряжи!

— Пересчитать стрелы!

— Проверить колчаны!

Воинам не нужно было повторять дважды — они работали с сосредоточенностью бальзамировщиков, готовящих тело фараона к вечной жизни.

Когда последняя колесница была проверена, последний колчан пересчитан, Хефрен подал сигнал к отдыху:

— Отбой! Первая смена караула — на посты. Остальным — спать. Подъем до рассвета.

Военная машина «Стрел Монту» замерла. Лишь призрачные фигуры дозорных скользили между шатрами, их бронзовые наконечники копий иногда вспыхивали в лунном свете.

Тахмурес всё ещё стоял на своем возвышении, теперь уже в полном одиночестве. Его взгляд был устремлен в сторону Мемфиса.

А здесь, в лагере, воины спали крепким сном тех, кто знает — завтра их ждёт не просто парад, а ещё один шаг к судьбе.

***

Тишина храмового сада казалась неестественно громкой после дневной суеты. Исидора, завернувшись в тонкую шаль, ступала босыми ногами по остывшему за ночь камню. Сон бежал от неё, как вода сквозь пальцы — все мысли занимало завтрашнее возвращение отряда.

Она знала, что не увидит торжественного шествия из-за храмовых стен. Но само осознание, что завтра Хефрен будет в Мемфисе, дышать тем же воздухом, смотреть на те же звезды… Это одновременно согревало и терзало её душу.

Присев на мягкую траву у подножия статуи Хатхор, Исидора подняла лицо к луне. Ночное светило, почти круглое, напоминало — до полнолуния всего одна ночь. Всего один день — и на празднике фараон объявит её судьбу.

Тень грусти скользнула по её чертам.

Мечта, которая никогда не могла стать явью…

Она закрыла глаза, и перед ней встал его образ — сильные руки, привыкшие сжимать рукоять меча, широкие плечи, выдерживающие тяжесть походов, синие глаза, такие ясные среди загорелого лица…

Исидора сжала кулаки, чувствуя, как сердце разрывается на части. Она отчаянно хотела увидеть его — и в то же время боялась этого мгновения. Боялась боли, которая последует за мимолетной радостью встречи. Боялась жизни, где придётся принимать ласки другого, зная, что любимый где-то рядом, но навеки недоступен.

Ночной ветерок шевельнул пряди её волос, будто пытаясь утешить. Где-то в темноте запел сверчок — одинокий, как она сама.

А луна, холодная и равнодушная, продолжала свой путь по небу, отсчитывая последние часы перед тем, когда мечты окончательно станут лишь тенями прошлого.

***

Утро в Мемфисе выдалось по-царски великолепным. Фараон Аменемхет III, облаченный в парадный плащ из пурпурного виссона, восседал на резном троне под сверкающим золотым балдахином. Его лицо, обычно строгое и неприступное, сегодня озаряла редкая улыбка — боги явно благоволили к нему. Не только священное видение в храме Тота подтвердило правильность его решений, но и долгожданное возвращение сыновей наполняло его отцовское сердце гордостью и радостью.

По всему городу разносились его распоряжения, которые слуги спешили исполнить с тройным усердием. Улицы должны быть усыпаны цветами так густо, чтобы даже камень под ногами не был виден. Музыкантам велено играть так громко, чтобы их слышали не только в самом отдаленном квартале города, но и боги на небесном Ниле.

Когда первые звуки медных труб возвестили о приближении процессии, фараон величественно поднялся и вышел на парадный балкон. За его плечом стояла Сешеребет. А его мощной спиной выстроилась вся элита Египта — верховный жрец Амона в ритуальной леопардовой шкуре с золотым посохом в руках, главный писец с табличками для записи торжественного события, военачальники в парадных доспехах, сверкающих на солнце как чешуя священной рыбы. Среди них выделялась могучая фигура главнокомандующего Ирсу, отца Хефрена, чье лицо, изборожденное боевыми шрамами, светилось гордостью за сына.

Внизу на улице уже показалось триумфальное шествие. Впереди шли трубачи в белоснежных передниках, их инструменты сверкали на солнце как сигнальные зеркала. За ними несли штандарты с ликами богов, развевающиеся на легком утреннем ветерке. И наконец показались легендарные «Стрелы Монту» — их ослепительно белые схенти с красными поясами, казалось, отражали свет солнца, а шаг был так строен, будто их вела невидимая рука самого бога войны.

В центре процессии на колеснице, украшенной инкрустацией из лазурита и бирюзы, запряженной вороными конями, стоял Тахмурес. Наследник держался с подобающей царственной осанкой, его гордый взгляд был устремлен вперед. Рядом, но не вровень, а чуть после, примерно на голову лошади, в своей колеснице ехал Хефрен. Его правая рука лежала на рукояти меча, вторая держала поводья — верный страж и друг принца.

Фараон торжественно поднял руку в приветственном жесте, и толпа взорвалась ликованием. Возгласы славы наследнику и легендарному отряду разносились по всему Мемфису, смешиваясь с музыкой и звоном систров.

Камос, шагал в строю лучников, но всем своим видом явно выделялся из толпы воинов. В его взгляде читалась лёгкая надменность.

Когда медные трубы прорезали утренний воздух, их звук донесся даже до священных покоев храма. Исидора замерла у окна, её пальцы непроизвольно впились в подоконник. Сердце учащенно забилось — это означало, что отряд «Стрелы Монту» уже вступил на улицы столицы.

Она резко повернулась к храмовым воротам, её тело напряглось в порыве. Ноги сами готовы были понести её вперёд — туда, где гремели ликующие крики толпы, где сверкали на солнце бронзовые, где сейчас, среди этого шума и блеска, были его глаза — синие, как воды Нила перед разливом, глубокие, как само небо перед летней грозой.

Но шагнуть за пределы храма она не смела.

Тихий шелест одежд заставил её вздрогнуть. Главная жрица Меритхотеп подошла незаметно, как тень в лунную ночь.

— Дочь моя, — её голос звучал мягко, но непререкаемо, — швеи ждут тебя. Настало время примерить завтрашний наряд.

Исидора на мгновение закрыла глаза, словно пытаясь сохранить в памяти последние отголоски трубного зова. Затем, не проронив ни слова, она покорно кивнула и последовала за жрицей.

Её шаги по каменным плитам были беззвучны, будто она уже стала призраком собственной жизни.

А за стенами храма ликование города нарастало, смешиваясь с грохотом колесниц и мерным шагом воинов.

Но для Исидоры всё это теперь было словно за толстой вуалью — близкое, но недосягаемое.

Как и он.

Когда колесница наследника поравнялась с царским балконом, Тахмурес резко поднял руку. Хефрен тут же скомандовал:

— Стоять!

Отряд замер в идеальной синхронности — словно бронзовые статуи, внезапно ожившие по воле богов. Затем последовала новая команда, и сто элитных воинов разом повернулись к балкону, где восседал фараон.

Наследник престола сошел с колесницы и опустился на одно колено, склонив голову. Остальные воины последовали его примеру и их лица скрылись в пыли.

Фараон не смог сдержать мгновенной улыбки — дисциплина и преданность отряда радовали его воинскую душу. Но уже через мгновение его лицо вновь стало непроницаемой маской властителя.

— Встаньте, верные сыны Египта, — его голос гремел над площадью. — Да благословит вас Ра, да укрепит вас Монту, да сохранит вас Амон. Вы — гордость Двух Земель!

Когда эхо последних слов растаяло в воздухе, Тахмурес поднялся. Следом за ним и воины. Его жест был краток — и Хефрен тут же скомандовал:

— Вперёд!

Отряд тронулся, направляясь к дворцовым казармам. Но народное ликование не утихало — люди бросали под ноги воинам голубые лотосы и пальмовые ветви, женщины протягивали кувшины с прохладной водой, дети пытались дотронуться до блестящих доспехов.

ГЛАВА 3

Послеполуденное солнце заливало золотым светом тронный зал, где фараон Аменемхет III восседал в полном величии. Его облачение сверкало — белоснежный схенти, украшенный золотыми узорами, тяжелое ожерелье-усех с бирюзовыми вставками, и двойная корона Верхнего и Нижнего Египта, покоившаяся на его челе. В руках он держал жезл и плеть — символы власти. Сбоку от фараона на пару ступеней ниже трона стояла супруга наследника. А у ног владыки сидел писец, готовый запечатлеть каждое слово.

По обе стороны зала выстроились вельможи, жрецы и военачальники в парадных одеяниях. Гул голосов стих, когда глашатай громко провозгласил:

— Возлюбленный Ра, Сокол Двух Земель, Наследник Золотого Трона, Тахмурес!

— Командующий «Стрел Монту», Сын доблестного Ирсу, Хефрен!

Две фигуры не уступавшие друг другу в благородной осанке и воинской выправке, вошли в зал. Принц шагал чуть впереди, его позолоченный нагрудник с крыльями Гора сверкал в лучах солнца, пробивающихся сквозь высокие окна. Хефрен следовал за ним, сохраняя почтительную дистанцию.

Остановившись перед троном, Тахмурес склонился в глубоком поклоне, коснувшись лбом сложенных ладоней. Хефрен же опустился на колени, склонившись в ниц, его лоб коснулся холодного каменного пола.

Фараон жестом разрешил им подняться.

— Сын мой, — голос Аменемхета звучал торжественно, — да будет твой путь освещен, как путь Ра по небесному Нилу.

Тахмурес выпрямился и начал доклад, соблюдая все формальности:

— О, Великий, Бог в Облике Смертного, позволь мне поведать о деяниях твоих воинов. В землях восточной пустыни мы провели учения, как ты повелел. «Стрелы Монту» увеличили скорость перестроения на треть. Лучники теперь поражают цель с расстояния в двести шагов девятью стрелами из десяти. И все это — благодаря искусству Хефрена, чьи методы тренировок достойны быть записанными в анналы.

Писец у ног фараона усердно выводил иероглифы на папирусе.

— Мы подавили три восстания в пограничных номах, потеряв лишь двух воинов. Колесницы теперь оснащены по новому образцу — оси укреплены бронзовыми накладками, как предложил Хефрен. Если позволишь, о Отец, я представлю полные отчеты завтра главному писцу и казначею.

Аменемхет кивнул, его лицо выражало удовлетворение:

— Ты хорошо послужил Египту, сын мой. А ты, Хефрен…

Командующий напрягся, всё ещё глядя в пол.

— Ты — достойный сын Ирсу. Он может гордиться тобой. И я рад, что у моего наследника есть такой верный меч.

Хефрен снова пал ниц, его голос прозвучал четко:

— Служить тебе, о Владыка Обеих Земель, Сын Ра, Возлюбленный Амоном и Египту — единственный смысл моей жизни. Нет судьбы желаннее для меня.

Фараон милостиво позволил ему подняться.

— Отдохните. Сегодня вечером я жду вас на пир.

Когда они выходили из зала, Хефрен украдкой вздохнул с облегчением. Исидора не была здесь — она готовилась к празднику в храме. И это было к лучшему.

Он не был уверен, что смог бы сохранить ледяное спокойствие, встретив её взгляд.

А солнце за окнами тем временем касалось вершин пирамид, окрашивая их в цвета расплавленного золота.

***

Теплый свет масляных ламп озарял скромную трапезную, где за низкими столиками собрались жрицы. Воздух был наполнен ароматом запеченных фиников, свежего хлеба и легких благовоний. В углу три музыкантши — две с арфами и одна с систром — исполняли меланхоличную мелодию, напоминающую шепот Нила на закате.

Главная жрица Меритхотеп, облаченная в простой белый калазирис, но с золотым символом Хатхор на груди, жестом пригласила Исидору занять почетное место рядом с собой.

— Дитя богов, раздели с нами скромную трапезу, — сказала она, и все присутствующие склонили головы в молитве.

— Слава Тебе, Золотая Госпожа, Дарующая радость…

Исидора лишь делала вид, что ест. Её пальцы перебирали виноград, но не подносили его ко рту. Взгляд, обычно ясный, сейчас был устремлен куда-то вдаль, будто следил за тенями на стенах.

Меритхотеп заметила это.

Когда ужин закончился, она мягко коснулась руки принцессы:

— Прогуляемся, дочь моя? Наш сад особенно прекрасен в этот час.

Они вышли в сад, где последние лучи солнца окрашивали статуи богини в кроваво-золотой цвет. Жрица остановилась у фонтана, его тихий плеск заполнил паузу.

— Я вижу, как что-то терзает твою Ба, — начала она, не глядя на принцессу. — Поделись со мной. Эти стены хранят тайны крепче, чем пирамиды хранят мумии.

Исидора вздохнула. Она не могла рассказать о Хефрене, о боли в сердце, но выбрала слова осторожно:

— Скоро решится моя судьба… Брак… Я верю в мудрость отца, но… — её голос дрогнул, — как страшно доверить выбор тому, кто может ошибиться.

Жрица мягко улыбнулась:

— Фараона ведут сами боги. Тот направит его мысли, Маат не позволит лжи возобладать. Разве ты не чувствовала, как Ра осеняет его своим крылом?

Она подвела Исидору к статуе Хатхор, где в нише стояла маленькая фигурка богини с лицом, обрамленным солнечным диском.

— Останься здесь. Попроси её успокоить твоё сердце. Иногда даже богиням нужно побыть наедине с печалями смертных.

С этими словами она удалилась, оставив принцессу одну — с её мыслями, с её болью, под кротким взглядом каменной богини, чья улыбка вдруг показалась Исидоре слишком похожей на улыбку судьбы — знающей, но безмолвной.

А где-то в Мемфисе в это время фараон уже поднимал кубок, провозглашая тост за будущее своей династии, восхваляя своих сыновей, даже не подозревая, как далеко простираются тени заговора.

***

Пир во дворце постепенно угасал, как тлеющие угли в жаровнях. Золотые кубки опустели, музыканты сложили инструменты, и только редкий смех ещё долетал из дальних покоев, где задержались последние гости.

Хефрен бродил по ночному саду, где лунный свет, пробиваясь сквозь пальмовые листья, рисовал серебристые узоры на дорожках. Он играл на его нагруднике с символом Монту.

Воспоминания, как набеги нубийцев, нахлынули внезапно. Детские годы — они втроем, маленькие, босоногие, гоняются тут за ящерицами. Принц кричит что-то победное, Исидора смеётся, а он, Хефрен, старается казаться серьезным, хотя сердце прыгает от восторга.

Тот день, когда он впервые увидел её не ребёнком — она стояла у фонтана, и солнечный луч упал прямо в её янтарные глаза, сделав их похожими на