Оглавление

Предисловие

Я начал писать эту историю пятнадцать лет назад. Она менялась, уходила в стол, возвращалась. Сейчас я выпускаю её — не идеальной, но живой. Спасибо, что вы с ней.

«Голос из болота» — первая книга четырёхтомного цикла «Тень на склоне магии», история мальчика, который ещё не знает, в кого превращается.

Все права защищены. Ни одна часть этой книги не может быть воспроизведена, передана, опубликована или сохранена в любой форме без письменного разрешения автора, за исключением кратких цитат в рамках закона.

Это художественное произведение. Все персонажи, события и места вымышлены. Любые совпадения с реальными людьми или обстоятельствами — случайны.

Глава 1 — Хижина

Сыро, который день дождь не стихает. Уже несколько месяцев на небе не появлялось солнце, но отца это не смущало. Никогда не мог понять, зачем ему каждый день идти сквозь этот дождь к этому болоту, которое он упрямо называл рекой. Даже когда мама начала кашлять, он не остался дома, а уходил с самого утра. Мгла едва светлела, предвещая утро, тучи нависали за окном, а отец все так же медленно вставал, надевал свой тяжелый, серый плащ из шкуры нерки[1] и выходил из нашей хижины. В то время никто не называл ее так. Отец учил нас ценить то, что мы имели, будь то наше маленькое жилище с небольшой и постоянно чадящей глиняной печкой, либо добычу, которую ему удавалось приносить вечером.

Когда я был маленьким, наш дом казался мне огромным, а то, что было в нем — вызывало неподдельный интерес. Мне хотелось потрогать все, что было возможно достать ребенку моего роста. На деревянных, заделанных мхом, стенах родители умудрились подвесить чуть ли не половину своего имущества, спасая его от моих маленьких ручек. Мать, вечно уставшая рыжеволосая женщина с огрубевшими от работы руками, жаловалась отцу, что пока его не было дома я опять что-то сломал.

— Сегодня это был гребешок, — сказала она, и ее голос дрогнул так, что я сразу понял — случилось что-то по-настоящему плохое. — Тот самый, Габ. Помнишь? Тот, что я успела забрать?

Обычно отец не обращал внимания на ее жалобы, но сейчас застыл, так и не донеся свой мокрый плащ до огромного рога, на котором тот обычно и висел. До сих пор я не знаю, рог какого животного был прибит к стене нашего дома. Даже спустя все эти годы я не встречал никого, кто был бы похож на это чудище. Прямо у ног отца лежали две половинки когда-то изящного гребня. Мать смотрела на них, и в ее глазах на мгновение вспыхнуло такое отчаяние, что мне стало страшно. Она быстро отвернулась, но я успел это заметить. Гребень выделялся в нашей серой хижине: по белому костяному ободку какой-то мастер пустил разноцветные камушки, и они переливались даже в тусклом свете очага. Он был частичкой того, другого мира, о котором она иногда шептала, — мира, где есть что-то кроме грязи и дождя. Где солнце поднимается каждый день и греет своим светом.

— Я куплю тебе другой, из железа, — глухо пообещал отец, нарушив тишину. — Нужно лишь немного подождать, пока эта тварь попадется мне… Я видел ее следы у малого острова. В этот раз я ее точно убью, и потом мы сможем купить тебе новый в Речном поселке. Все будет иначе…

Мать ничего не ответила, лишь молча собрала осколки в ладонь.

Позже, ночью, я проснулся от тихого всхлипа. В полумраке, освещаемая лишь тлеющими углями, сидела мама. Она разложила на коленях кусочки гребня и тщетно пыталась соединить их, роняя на них беззвучные слезы. В тот момент я поклялся себе, что однажды заменю эту потерю.

Осколки мама отдала мне на следующий день. Они стали частью моих немногочисленных игрушек. Я хранил их вместе с несколькими разноцветными камнями идеально круглой формы, которые подарили мне родители.

Сколько себя помню, отец охотился на горта[2]. Мать как-то рассказывала мне, что именно из-за следов этой твари они и остались на берегу этого болота. Это было давно, еще до моего рождения. Родители решили, что тут смогут заработать себе на жизнь. На самом деле реальность была не столь радужна.

Однажды, когда я спросил отца, что это за зверь, он надолго задумался, а потом сурово ответил:

— Горт — это не просто зверь, Крас. Это сама смерть, что скользит под водой. Представь себе тварь до трех метров в длину, черную, как болотная топь, и тяжелую, как три взрослых мужика. У него нет шеи, одна сплошная гора мышц, а из пасти торчат зубы, способные перекусить весло. Но самое страшное — это его когти. Длиннее твоего пальца, острые как иглы. Он охотится ночью, и ты никогда его не увидишь. Только почувствуешь, как что-то огромное хватает тебя за ногу и тащит во тьму.

Отец часто вспоминал, как подобная тварь загрызла его бывшего хозяина во время охоты. Тот якобы упал с лошади прямо в пруд и, пока все смеялись, пытался неуклюже оттуда выбраться. Никто ему не помог, потому что считали, что он просто перебрал с выпивкой. Смех прекратился лишь тогда, когда вокруг истерично кричащего мужчины появилось кровавое пятно, а его самого что-то стало тащить на глубину. Его не спасли. Даже его тело случайно нашли лишь через пару недель рыбаки из маленькой деревушки по соседству. От него мало что осталось, лишь кости и череп, обглоданные падальщиками. Опознать его удалось по пустым ножнам, которые валялись в воде у берега.

— В тот день объявили охоту. — говорил мне отец. — Это была непростая охота, ведь никто не видел раньше в этих землях горта. Но то, как тварь расправилась с Растом, и место, где это случилось, явно указывали на его повадки. Они живут недалеко от воды. Когда мы нашли тело, то поняли, где эта тварь обитает. Пришлось пожертвовать двумя волкодавами, чтобы загнать его.

Так мы и жили: отец день за днем уходил на охоту, а мы его ждали. Благо, что дел хватало.

Прямо у дома мы с матерью возделывали огород. Началось это давно. Когда мне было лет пять, она повела меня к ближайшей окраине леса, который тянулся вдоль воды, и стала рубить отцовским «ножом» сучья и листья лопуха, такого же, что шел на кровлю.

Только отец называл этот клинок «ножом». Я же не мог понять, как можно одним словом называть и грубый кусок заточенного железа, обмотанный старой кожей, и это произведение искусства, которое, как мне казалось, было сделано лучшими мастерами мира.

Про огненные дома, где ковали железо, я уже знал достаточно. Мама рассказывала, что она когда-то жила рядом с таким, где мастера огня с помощниками стучали молотами, и из-под их рук выходили длинные клинки, острые наконечники для древка, круглые железные заслоны и прочие штуки, названия которых я не запомнил.

Мама говорила про жилища, сложенные из камней, такие большие, что в них, как в муравейниках, жили сотни людей. Я слушал, затаив дыхание, и представлял, как бегу по широким, протоптанным тропам между этими каменными домами, где дети моего возраста смеются и играют вместе. Здесь, у реки, я знал каждый камень и каждую тень, но людей — только двоих. Иногда, засыпая под шум дождя, я мечтал, что однажды уйду туда, где голоса не тонут в тумане, а лица не скрыты за деревьями.

После того как она прорубила небольшую полянку, мы с ней еще долго таскали весь собранный мусор и складывали его в импровизированную стену в десятке метров от дома. Дерево и листья блестели от влаги, как и все вокруг. Затем мы принялись вырывать тростник и ломать толстые корни белокрыльника[3] на огороженной земле. К вечеру мы вымотались так, что я не чувствовал своих опухших рук. Позже мама рассказала, что это от ядовитого сока, попавшего в порезы.

Ничего у нас толком не получилось. Со стороны леса невысокой стеной торчали палки, небольшие деревца, успевшие завять за день листья. Поверх кучи мы набросали травы вперемешку с землей и корнями. Еще больше пострадала земля у дома. Нам не удалось очистить ее от растений и кустарника. Кое-где можно было увидеть черные прогалины земли, трава была измята, и, в основном, место напоминало лежбище какого-то крупного животного.

В тот вечер я лишь смог найти в себе силы упасть рядом с матерью у потухшего очага, за которым весь день некому было следить. Она опустилась рядом и попыталась разжечь огонь. Камень не давал искры, и сухой мох не хотел загораться. За этим занятием нас и застал отец. Никто из нас не слышал, как он вошел. Его тихий голос заставил нас вздрогнуть и обернуться — он стоял в центре единственной в нашем доме комнаты с «ножом», который мама успела до этого повесить на стену:

— Какой зверь сделал это?..

Пока мама рассказывала, я видел, как разглаживается лицо отца, как уходит тревога, а вместо нее появляется веселье. Таким я его видел редко. В тот вечер он хохотал, его забавляло все — и наш чумазый вид, и наша история. Выслушав наш рассказ во второй раз, он наконец позволил себе стянуть с ног ботинки из чешуи железной рыбы[4].

— Я думал, что кому-то понравилась наша берлога и он решил занять наш дом, сожрав вас заодно. Но дверь была цела, а рядом с домом были только ваши следы… Ну раз вы хотите огород — будет вам огород. Только что вы там будете сажать? Лунные грибы[5]?..

Тут он опять начал смеяться. Ничто не выдавало в нем того человека, который недавно стоял рядом с нами с обнаженным клинком в руках. Мать обиженно бросила на его колени маленький кожаный мешок.

— Ты думал, что я только колечки да гребешки с собой взяла? Конечно, половина из них — семена цветов, но, возможно, что-то и получится вырастить.

Отец высыпал на грубо сколоченный стол содержимое — множество маленьких пакетиков, покрытых непонятными символами. Некоторые, помимо символов, украшали изображения цветов, птиц и неизвестных мне животных. Видно было, что он удивлен.

— Ты же понимаешь, что это значит, Мари?

— У нас будет что сажать…

— Я не думаю, что в этой земле что-то из твоих цветочков будет расти, но тут есть кое-что более ценное. Ты же помнишь, что здесь написано?

Он показал пальцем на символы под изображением какого-то двухголового животного на одном из мешочков. Символы были яркими и меняли свой цвет, когда отец поворачивал их под разными углами.

— Рожденный волком… — прошептала она.

Я прочитал растерянность на ее лице. Кажется, долгая жизнь в глуши заставила ее забыть о многом. Например, о том, что кроме нее никто из присутствующих не понимает этих надписей.

Отец бережно собрал все со стола и отдал в руки матери.

— Я помогу тебе с забором, да и с огородом, а ты будешь учить Краса. Не будет же он в лесу всю жизнь куковать.

Так они и поступили. Для начала отец сказал нам избавиться от импровизированной стены, пока кто-либо из лесных или речных тварей не решил использовать нашу стену как материал для своего логова. Мы свалили все в несколько куч, которые отцу удалось поджечь.

Черный, густой дым низко стелился по водной глади, неспешно отдаляясь в сторону чернеющего затопленного леса на противоположном берегу.

— Габ, помоги мне…

Она пыталась дотащить до ближайшего кострища комель сухой лиственницы, при этом бросая укоризненные взгляды в нашу сторону. Отец бросился ей помогать, параллельно отмахиваясь от моих попыток ухватиться за одну из веток.

К вечеру второго дня последний костер догорел, оставив под собой огромный черный след из угля и золы. Лесные и речные обитатели притихли, явно в недоумении от происходящего. Не было слышно ни криков птиц, ни плеска охотящихся нерок.

Мама была довольна. Она сидела спиной к потрескивающему дровами очагу, на камни которого мы выложили сушиться нашу сырую одежду. Пар подымался от влажных, скроенных из шкур вещей и уходил куда-то вверх, в редкие отверстия в заклеенной смолой крыше.

— Завтра будем сажать. — Глаза ее горели. — Завтра высадим все, что я привезла, Габ…

Отец не спорил, а лишь неспешно жевал кусок вяленого мяса. Уже пару дней он не ходил на промысел, и свежего мяса не осталось. Все еще был запас сушеных грибов — моховиков, а возле дома росло много лопуха, но на одном салате мы бы долго не протянули.

Сажать мы так и не стали. Отец еще долгое время мастерил что-то вроде копья из своего малого ножа, с которым он обычно ходил на охоту. Пытался удлинить ручку, но удалось это у него далеко не с первого раза. Наконец, когда результат его устроил, он принялся вскапывать землю. Нож всячески сопротивлялся, выскальзывал из самодельных креплений, то и дело застревал в путанице корней, чем ужасно злил отца.

— Достойная картина — паладин окучивает грядки…

Так прошло еще несколько дней. Изредка родители сменяли друг друга. Нож мне не доверяли, но камни и корни я выбирал, укладывая из них импровизированную дорожку к реке и по периметру нашего огорода. Мама все еще была полна энтузиазма, но я не верил, что она искренна. Она все еще рассказывала про будущие урожаи, но в ее голосе уже не было былого огня.

Сегодня было особое утро. Сегодня впервые за долгие недели из-за черных вершин деревьев показалось солнце. Сначала неуверенно, затем — смелее. Утренний туман уступил теплу. Черные силуэты птиц сновали над неподвижной водной гладью. Одни — поменьше — ловили насекомых, а те, что побольше, то и дело выхватывали из воды блестящие и извивающиеся силуэты рыб.

Ровные ряды гряд, разделенных небольшими дорожками, выглядели чуждо на фоне покрытой осокой реки. Дикий лес молча наблюдал за этим безобразием, как бы намекая, что рано или поздно он поглотит этот клочок земли.

Мама, сжимающая в руках кожаную сумку, радостно выбежала из нашей хижины. Сегодня было настолько тепло, что полы ее куртки свободно развевались на ходу, не сдерживаемые застежками.

— Держи… — Она сунула мне в руки самодельное деревянное ведро, полное небольших кожаных кульков. Я припустил за ней к дальней части огорода, где она начала сажать небольшие и продолговатые семена из первого мешочка, обозначенного красным символом, похожим на дважды перечеркнутый круг. Наконец первая неровная линия рыхлой земли уперлась в дорожку из камней.

— Неси воду, сын.

Она зарывала семена в землю, шепча что-то про цветы, которых я никогда не видел. Рассказывала о городах, где такие семена высаживают в садах, а люди приходят, чтобы их разглядывать. Я смотрел на черную землю и думал: а что, если я уйду туда?..

Так мы трудились до вечера. Отец, видя, как я устал, забрал у меня ведро и сам начал носить воду, черпая ее прямо с привязанного у берега плота.

Почти все серые мешочки из-под семян опустели, и лишь несколько разноцветных так и лежали нетронутыми. Мама так и не решилась посадить их содержимое, так как «без реторты[6] толку все равно не будет». Тогда я не понимал, про что она говорит. Я лишь знал, что раньше, еще до того, как поселиться на берегу нашей реки, у нее была специальная хижина со странными склянками, трубками и горелками, которыми она что-то делала с цветными жидкостями. Она рассказывала, что помогала лечить людей, делать их сильнее и «лучше».

Когда мне было лет пять, я еще верил, что смогу стать большим, как отец, если только найду правильное зелье. Я таскал за мамой корзины с травами, путаясь в сырой земле, и спрашивал, почему я не могу поднять их так же легко, как она. «Подрастешь — сможешь», — отвечала она, а я злился, что ждать приходится так долго. Помогая матери в огороде, я учился держать свои маленькие руки занятыми, но в голове уже крутились мысли о том, как однажды я сам буду охотиться и добывать нам мясо.

Я надеялся, что мама сделает зелье, которое поможет сделать меня огромным и сильным. Тем, кто сможет одной рукой вытащить из воды извивающееся тело горта и бросит его к ногам отца. Тем, кто сможет выкупить настоящий железный гребень вместо сломанного костяного.

К семи годам я уже знал, какие травы можно рвать, а какие жгут руки, как белокрыльник. Она учила меня отличать их по запаху и форме листьев, и я гордился, когда находил что-то полезное без подсказки. Однажды я попытался сделать маленькую ловушку из прутьев, как у отца, но она развалилась, едва я ее поставил. Отец только хмыкнул: «Руки пока слабые, Крас, но глаз уже острый». Я краснел от стыда, но втайне радовался — он заметил. Каждый такой день учил меня, что болото легко меня не отпустит, и я начал думать, что где-то там, за рекой, жизнь могла бы быть легче.

Вообще-то отца звали Габриэль, но местным он назвался Габом. Сам он про свое настоящее имя говорил, что простых крестьян и рыбаков так не называют.

— Нужно быть ближе к соседям и не провоцировать их лишний раз. А то, не дай бог, подумают, что у нас есть лишняя монета, могут и в гости не полениться зайти. Места дикие, можно легко найти причину пропажи семьи, которую никто и искать не станет.

Так мама из Мариэль превратилась в Мари, а папа в Габа.

Сезоны сменяли друг друга, но для нас это мало что значило. Практически весь год было пасмурно и дождливо. Зимой же, особенно по ночам, случались заморозки, которые с легкостью убивали растения на нашем огороде. В такие дни мы разжигали костер и позволяли дыму стелиться над рядами гряд. Меня часто оставляли следить за тем, чтобы костер тлел, а не горел в полную силу. Для этого я подбрасывал сырые ветки, траву и опавшие листья, чтобы дым был гуще.

Я никогда не сидел без дела. Часто мама рассказывала истории о том, как проходила ее учеба в большом городе. Там были тысячи домов, многие были из камня и имели несколько этажей. Во многих жили сотни людей, настолько они были большие. Она рассказывала про специальные укрытия для лошадей и коров. Про большие лавки, где меняют вещи на блестящие кругляши, про дома, где детей учат знакам и письму, про места, где люди смотрят представления, и высокие строения, где молятся богам. Я многого не понимал, но боялся прерывать ее рассказы. Она сильно увлекалась и в красках описывала все новые диковинные для меня вещи. Из ее рассказов я понял, что есть не только рыбная ловля, но и сотни других профессий и занятий. Мне нравились мамины рассказы про кузницы, где выковывали все от подков до острейших мечей. Наверное, и отцовский меч был выкован в одной из таких мастерских, среди закаляемой стали и ударов молота.

Мама когда-то училась «тайному искусству смешивания трав и жидкостей», где старалась познать мастерство изготовления различных целебных снадобий и настоев. Она могла по памяти перечислять названия различных трав и их назначение хоть целый день, ни разу не повторившись. Благодаря ей я мог назвать полезные свойства десятка трав и грибов, что росли у нашего дома. Когда я восхищался ее знаниями, то она лишь смеялась. Говорила, что без инструментов она ничем не лучше любой деревенской травницы.

— А то и хуже, — говорила она, срезая ножку очередного гриба-ежовика[7].

Наша хижина с годами стала казаться еще меньше. На полу поверх утрамбованной земли все так же лежали наши набитые соломой тюфяки, но теперь поверхность деревянных стен покрывали пучки сохнущих трав, листьев и кольца нанизанных на веревки сушеных грибов. Во время дождя мама пыталась учить меня грамоте, рисуя руны лезвием прямо на земле. Я с горем пополам запомнил название и значение рун, которые были вышиты на мешочках с семенами, а также мог прочесть большинство написанного мамой. Иногда она специально делала ошибки или путала меня, используя слова из других языков. Сейчас я с теплотой вспоминаю, каким прекрасным учителем она была.

К девяти годам я выучил почти все руны, что рисовала мама, и однажды спросил:

— А кто-нибудь еще знает эти знаки? Там, в городах? — Она замялась, глядя в огонь: — Да, там их учат в школах, не как мы — на земле.

Я выпалил: — Я хочу туда, где школы и люди!

Отец, чистящий нож у стены, резко поднял голову: — Твое место здесь, Крас. — Впервые я почувствовал, что мои мечты могут разозлить его. Но я не отступил — в тот вечер я решил, что найду способ увидеть этот мир.

Я никогда не был сильным ребенком, но отец не оставлял попыток сделать из меня охотника и рыбака. Он отталкивался багром от берега и направлял наш плот по одному ему известному фарватеру в сторону противоположного берега. Лес там выглядел более диким, без просветов и бликов от фосфоресцирующих грибов.

Мы обходили глубокие места, стараясь не быть захваченными течением, крались вдоль зарослей рогоза[8]. В нескольких местах над водной гладью возвышались каменные столбы, наводящие на мысль об искусственном их происхождении.

— Тут раньше была каменная переправа через реку. Мост. Сотни лет назад жители этих земель ее уничтожили, чтобы остановить зло.

— Какое зло? — спросил я.

— То, что поглотило города на противоположной стороне реки. Я не так много знаю об истории этого края. Я лишь слышал, что века назад с противоположной стороны перестали возвращаться торговые обозы. Затем реку стали пересекать немногочисленные беглецы. Каждая история была безумнее предыдущей. От сошедших с ума до восставших из могил мертвецов.

Отец замолчал, с усилием отталкиваясь шестом от речного дна.

— И что было потом?

— Местные верят в то, что местный король отправил за реку отряд конных воинов, которые смогли вернуться назад. Но по возвращении они же этот мост и уничтожили. С тех пор никто живой с той стороны не возвращался.

— Ты веришь, что мертвые могут вставать из могил?

— Сын, я слышал тысячи подобных историй и видел десятки тех, кто клялся, что лично видел восставшего мертвеца, но всегда это оказывалось ложью и бреднями пьянчуг. Один даже выкопал труп, чтобы его друзья-выпивохи ему поверили…

— Так что же стало причиной исчезновения целой страны?

— Дикари, болезнь, боги, магия… — Последнее слово отец произнес с неприязнью, как будто говорил о забравшейся в дом гадюке.

По центру реки тянулась цепочка островков, окруженных туманом. На них росли темные деревья, искривленные временем и неизвестной силой. На островках были и заводи, где обитали странные существа: от десятков разноцветных и разных по размеру лягушек до сотен видов птиц. Островки были полны жизни и тайн. Здесь можно было услышать пение птиц и шепот духов, крики жертвы и хруст перемалываемых костей в пасти удачливого хищника.

Отец был опытным охотником и знал все тонкости ловли птиц и водоплавающих животных ловушками. Он умел выбирать правильное место для их установки, подбирать подходящую приманку и выслеживать добычу. Он использовал разные виды ловушек: воронки, капканы, сети, кольца и прочие. Он знал, как заманить зверя в ловушку так, чтобы тот не смог выбраться. Отец был терпелив и настойчив. Он не боялся холода или опасности. Охотиться он любил и умел.

Причалив к одному из самых больших островков, мы прошли по обычному маршруту, осматривая ловушки. Большинство из них были пустыми, две были и вовсе сломанными. Но одна ловушка принесла нам удачу. В ней лежала утка с перебитой шеей. Он аккуратно вытащил ее из петли, осмотрел ее оперение и тело. Это была красивая и здоровая птица. Я подумал, что она будет очень вкусной на ужин. Мы продолжили свой путь, надеясь на дополнительный улов, но сегодня больше ничего не поймали.

Нерки преимущественно жили на противоположном берегу реки. Папа часто уплывал туда на целый день, где охотился на этих больших водоплавающих животных. Он знал все их привычки и слабости, мог подкрасться так тихо, что те даже не замечали его присутствия. Из лука он стрелял хорошо, так что даже одного выстрела часто хватало.

Где-то там же, на противоположном берегу, обитал и горт. Именно из-за него отец не хотел брать меня с собой. Он говорил, что это опасно для ребенка. Я же всегда мечтал увидеть охоту своими глазами, а может, и чем-то помочь отцу. Я просил его разрешить мне поехать с ним хотя бы раз, но он отказывался.

Так продолжалось годами. Мы выращивали овощи и травы, ловили рыбу в реке и охотились. Мама учила меня письму и рунам — древним символам, которые, как она говорила, имели магическую силу. Отец учил меня выживать в лесу и на реке, строить ловушки и капканы, разводить костер и готовить еду. Он рассказывал мне про законы леса, про дружбу и предательство, про смелость и честь. Он учил меня выживать в любых условиях.

Сам я лишь раз видел горта. Как-то раз отец вернулся очень рано. Буквально через пару часов после ухода. С него текли ручьи воды, хотя дождя в ту ночь не было. Сапоги были измазаны в иле, а правая штанина порвана от бедра до колена, обнажая ногу.

— Мари, иди за мной. — бросил он нам и сразу вышел. Пока мать что-то кричала ему вслед, пытаясь застегнуть непослушные застежки, я уже был на улице. Мелкий дождь сыпал прямо на мои голые плечи, но мои родители никак на это не отреагировали. Никто не спешил прогонять меня в дом. Прямо у кромки воды лежало огромное, как мне тогда показалось, животное. Черная шкура блестела от влаги. Круглая, без каких-то признаков шеи, голова скалилась острыми зубами. Лишь закрытые глаза и неестественно вывалившийся язык убедил меня, что мне ничего не угрожает. Я сделал пару маленьких шажков к этой горе мускулов и протянул руку. Сзади нервно вскрикнула мать, но не смогла найти в себе смелости подойти ближе.

— Крас… — Только и смогла проговорить она.

— Пусть смотрит, ничего уже не случится. Я вез эту тушу на буксире с того берега. Если бы он был жив — порвал бы плот за несколько секунд.

Я замер, глядя на лапы горта — широкие, с когтями длиннее моего пальца. Кровь стекала из рваной раны на боку, и я представил, как он попался в капкан, рыча и дергаясь. Я протянул руку, и шерсть оказалась жесткой, как старый канат. Пальцы стали липкими от крови, и я отдернул их.

Тут и там на туше были видны раны от ножа. Я бросил взгляд на отца. Он смотрел на мертвого зверя, и в его глазах я увидел не только гордость охотника, но и что-то другое — глубокую, застарелую ненависть. Он пнул тушу ногой в бок, и его лицо на миг исказилось злобой. И тут мой взгляд упал на его ногу, видневшуюся в прорехе штанины. Вдоль всей икры тянулся старый, уродливый шрам — белесые рваные края, стянутая кожа. Отец всегда прятал его, носил сапоги даже в жару. Я впервые увидел этот шрам так близко и внезапно подумал: а не такая ли тварь оставила его много лет назад?

Отец перехватил мой взгляд, и его лицо снова стало непроницаемым. Он приложил палец к губам, выразительно глядя в сторону матери. Я понял, что тот не хотел пугать ее подробностями — ни о сегодняшней схватке, ни, возможно, о той, давней. Капкана явно оказалось мало, чтобы убить этого монстра. Это была моя первая настоящая тайна, которую я тщательно берег.

В тот вечер я впервые остался дома один, пока отец отправился проверить ловушки, а мама собирала травы у реки. Тучи и мелкий дождь быстро погрузили хижину во тьму, и я сидел у очага с отцовским ножом в руках, слушая каждый шорох за стенами. Сердце колотилось — я представлял, как страшные звери крадутся к хижине, но лишь крепче сжимал рукоять. Тяжесть ножа давала мне веру в свои силы, в то, что любой враг может быть повержен. «Целься в мягкое и бей», говорил я себе раз за разом. Уже в сумерках я услышал голос матери и понял, что она вернулась. В тот вечер я осознал, что вырос, но в тот же миг сильнее захотел уйти туда, где ночи не такие страшные, а рядом есть те, кто поможет.

Несколько дней мы разделывали тушу, обрабатывая шкуру и внутренности. Мама утверждала, что, насколько она помнит из своего обучения, внутренности и кости могут заинтересовать знахарей и алхимиков.

Она часто рассказывала про колдунов, про то, что существует много разных способов управления магией. Что есть маги, чернокнижники, жрецы и прочие. Кто-то черпает силу из окружающего мира, кто-то из обрядов, кто-то из жертвоприношений. Больше всего мне нравились рассказы о школах, где одаренные могли учиться магии. Кто-то лечил, другие управляли погодой, помогали крестьянам с урожаем, учились воевать…

Через неделю отец начал собираться в дорогу. Он аккуратно грузил шкуры на плот, привязывая груз старой видавшей виды веревкой. Среди шкур нерок были не только серые, но и более редкие — белые шкуры. Также мама передала отцу сумку запасенных ею трав и грибов.

— Не рискуйте лишний раз. Купи необходимое и сразу возвращайся.

Я плюхнулся прямо в середину сложенных шкур и стал с нетерпением ждать моего первого путешествия в настоящую деревню.

Дом становился все меньше, а мама махала нам с берега, пока не скрылась за деревьями. Я вцепился в край плота, чувствуя, как река уносит меня туда, где я никогда не был. В деревне будут люди — не двое, а десятки, сотни. Может, там найдутся мальчишки вроде меня, с которыми можно говорить и смеяться. Я мечтал об этом с тех пор, как понял, что топь — не весь мир. И когда-нибудь я уеду туда насовсем.

Двенадцать лет я рос среди болот, учась держать нож, разводить огонь и прятаться, когда страшно. Отец дал мне силу бороться, мать — надежду на большее. Теперь, глядя на реку, я знал: это не просто поездка в деревню. Это первый шаг к тому дню, когда я оставлю хижину позади и найду место, где не придется лишь выживать.

 Нерка — хищное водоплавающее животное (до 1 м в длину) с длинным телом и мехом серого или белого цвета. Обитает в норах по берегам рек и озер. Охотится на рыбу, выслеживая ее под водой, где способна задерживать дыхание до 10 минут.

 Горт — крупный водоплавающий хищник (до 3 м в длину) с жесткой черной шерстью, мощным телом и длинными когтями. Обитает в реках и болотах, охотится ночью, нападая из-под воды. Крайне силен, хитер и опасен для человека.

 Белокрыльник — ядовитое болотное растение с крупными глянцевыми листьями и характерным белым цветком, похожим на капюшон. Сок при контакте с кожей вызывает сильные ожоги. Все части растения смертельно ядовиты при употреблении в пищу, из-за чего в народе его также называют «вдовьим цветком.

 Железная рыба — донная рыба серебристого цвета (до 50 см), отличающаяся очень твердой и прочной шкурой, которую используют для изготовления обуви и других изделий.

 Лунный гриб — крупный гриб с серебристо-белой шляпкой, способный светиться в темноте мягким, ровным светом. Излучает слабое тепло и приятный аромат, что делает его ценным ориентиром и источником уюта для ночных путников в диких землях.

 Реторта — алхимический сосуд, обычно из жаропрочного стекла, с длинным изогнутым горлышком, используемый для перегонки жидкостей и проведения химических реакций.

 Ежовик — лечебный гриб с шиповидной шляпкой. Его порошок используют для укрепления костей и зубов, а настои — как противовоспалительное средство, сохраняющее ясность ума в старости.

 Рогоз — высокое прибрежное растение с длинными, жесткими листьями и характерным темно-коричневым бархатистым початком. Его белый, богатый крахмалом корень съедобен — после высушивания и перемалывания из него получают муку для выпечки плотного «болотного хлеба», спасающего от голода в диких землях.

Глава 2 — Река

Отец с силой оттолкнулся от берега, выведя плот подальше от мелководья, где течение было сильнее. Дом остался позади, затерявшись в зарослях рогоза и среди деревьев, будто его и не было вовсе. Солнце только начало подниматься, с трудом пробиваясь через тяжелые ветви склонившихся над водой ив. Отец вел нас вниз по реке, обходя невидимые мной подводные препятствия, бурелом, небольшие островки или просто глубокие места. За несколько часов плавания пейзаж немного поменялся и стена деревьев начала уступать затопленным лугам и песчаным отмелям, зачастую с впадающими в реку ручьями.

Противоположный берег оставался лесистым, но деревья на нем выглядели больными и чахлыми. Среди них проглядывали серые обломки — остатки стен, поросшие мхом, словно скелеты давно умерших созданий. Я вглядывался, пока глаза не заслезились, и заметил огоньки. Они не были похожи на свет от костров. Бледные, фосфоресцирующие, они то появлялись, то исчезали в глубине руин. Один из них, самый яркий, вдруг отделился от остальных и поплыл параллельно нашему плоту, не отставая. Он двигался плавно, противоестественно, скользя над водой и корягами. Холодный ужас сковал меня. Я хотел позвать отца, но слова застряли в горле.

Огонек еще немного проводил нас, а затем медленно растаял в тумане. Ветер донес с того берега запах не просто гнили, а чего-то сладковатого и тревожного, как от цветов, растущих на могилах. Из зарослей раздался крик — не птичий, а полный тоски и голода. Я вцепился в край плота, чувствуя, как по спине ползет ледяной пот.

Когда солнце достигло зенита отец разломил булку рогозового хлеба и протянул половину мне. Вокруг нас над поверхностью воды планировали десятки различных птиц, охотящихся на насекомых и рыбу. Кто-то выхватывал больших красных стрекоз, а кто-то взрезал водную гладь, поднимаясь со сверкающей на солнце рыбой.

К вечеру береговой пейзаж снова изменился. Теперь мы плыли вдоль зеленой заболоченной поймы, где даже редкие деревья были покрыты мхом. Вся земля утопала в зелени осоки и ряски, среди которых торчали ядовитые листья белокрыльника. В воде мелькали серебристые спины железных рыб, чья твердая чешуя блестела в редких просветах закатного солнца.

Отец уверенно вел наш плот к большому острову, берег которого был достаточно пологий, чтобы к нему пристать.

Мы пристали, когда солнце скрылось за горизонтом. Отец вытащил плот на песок и развел костер из веток, найденных на берегу. Дым щипал глаза, а ночь легла на реку тяжелым покрывалом. Я сидел, завернувшись в шкуру, и смотрел на восточный берег, где мелькали слабые огоньки, словно глаза в темноте. Мама говорила, что там стояло королевство, с домами из камня и площадями, где дети бегали наперегонки. Но война все сожгла: города рассыпались в руины, а мост через реку разломали, чтобы тени прошлого не перешли к нам. Она шептала, что огоньки — это души тех, кто остался там, но я боялся спрашивать, правда ли это. Я вжал голову в плечи, но огоньки все манили, словно знали мое имя.

— Спи, Крас, — буркнул отец, но я не мог отвести взгляд. Может, там люди? Или что-то, от чего мост разрушили сотни лет назад?

Во сне я видел дома из камня, как в рассказах мамы, и мальчишек, что звали меня с собой.

Холод разбудил меня — костер догорел, оставив горку пепла, а отец уже стоял у плота, потирая руки. Усилившийся ветер гудел так, будто смеялся надо мной.

На второй день небо затянуло серыми тучами. Вода бурлила вокруг коряг, а ветер нес вонь болот. Я смотрел вперед, надеясь увидеть дым деревни, но видел только бесконечную зелень и серость. Отец молчал, управляя багром, а я считал часы, мечтая о новых голосах, что разорвут эту тишину.

— Река тут изгибается. Путь через болота от нашего дома до деревни ближе, но намного опаснее. — Отец невзначай прервал гнетущее меня безмолвие.

К полудню река вывела нас к деревне. Три десятка глиняных домов сбились в кучу, будто боялись утонуть. У берега покачивались лодки, с их бортов свисали сети. Рыбаки в выцветших рубахах копошились у воды, не поднимая на нас глаз. Отец причалил. Я спрыгнул на песок, и у меня перехватило дыхание. Наконец-то люди, а не тени из маминых рассказов.

Я шагнул к воде, но замер, заметив, как двое рыбаков, с серыми лицами уставились на отца. Они склонились друг к другу, шепча так, что я едва расслышал: «…Габ… чужак… Свану доложить надо, раз опять приперся». Слово «чужак» ударило, как холодный ветер.

Отец заметил мою реакцию.

— Мы с мамой для них чужие, Крас, — сказал он. — Потому что родились не здесь.

Я кивнул, но внутри все похолодело. Чужой ли я в их глазах? Я ведь родился в этих краях. Свой ли я им?

Двое мальчишек, худых, как я, с грязными лицами, тащили плетеную корзину с рыбой.

Я шагнул к ним, сердце заколотилось быстрее.

— Привет, я Крас… — начал я, но они лишь скользнули по мне взглядом, холодным, как река, и отвернулись, будто я был тенью. Я замер, проглотив слова, но продолжал смотреть на их грязные спины.

Женщина с узлом на голове пробормотала что-то отцу, не глядя на меня. Это была не та встреча, о которой я мечтал. Я все равно смотрел на них, жадный до звука их голосов.

Закрепив плот, мы отправились по петляющей тропинке вглубь деревни. Тут и там сновали куры, которых я узнал по описанию матери. Они с кудахтаньем разбегались из-под наших ног, жалуясь всему миру на пришельцев. Пройдя мимо нескольких домов, мы вышли к большому двухэтажному дому, стоящему на некотором отдалении от прочих. Земля вокруг была вытоптана. Простой деревянный забор, скорее для вида, чем для защиты, отделял высокий дом от остальной деревни. Нижняя часть строения была сложена из камней. Валуны так плотно подогнали друг к другу, что я поразился — ничего похожего на другие хижины. Второй этаж и пристройки были деревянными, но выглядели очень добротно. На крыше виднелись дымящиеся трубы. Из самой большой валил густой дым с запахом смолы и чего-то кислого. У забора валялись обломки костей, то ли от ужина, а может, оставленные по другой причине. Бревна второго этажа были вытесаны с таким умением, какого я не видел в хижинах у воды. Каждое выглядело как брат-близнец следующего.

Отец прошел через ворота и направился к огромной деревянной двери. Она была тяжелой, сколоченной из грубых досок и обита ржавой железной полосой. Под его рукой дверь не поддалась. Отец постучал. Какое-то время ничего не происходило, но потом раздался шорох и недовольный голос потребовал:

— Проваливай!..

— Это Габ, привез товар на продажу.

За дверью наступила тишина, а затем дверь загремела. Что-то металлическое лязгнуло — и на пороге показался хозяин. Это был невысокий, черноволосый и крепко сложенный мужчина, примерно ровесник моего отца. Его лицо почти полностью скрывала густая, темная борода, придававшая ему суровый и молчаливый вид. От других виденных мной ранее жителей деревни он отличался только тем, что был толст и улыбчив. Он сразу бросился жать руку отца, тараторя как он рад его видеть. Спустя какое-то время мужчина увлек отца в помещение, попытавшись запереть за собой дверь. Похоже, что он только сейчас заметил мешавшую ему преграду — меня. В его глазах вспыхнул гнев, но он тут же осклабился, словно проглотил злость.

— Это и есть твой сын? — спросил он, хлопнув в ладоши так громко, что я вздрогнул.

— Решил показать ему деревню, да?

— Да, это Крас. Решил показать ему деревню и как делать дела.

Хозяин дома рассмеялся:

— Да, это ты правильно решил, правда торговля нынче прозябает…

Он продолжал жаловаться на цены, на войну и на прочие вещи, которых я не понимал. А потом захлопнул дверь, как только я вошел. На обратной стороне крепился странный железный ящик. Хозяин вставил в него изогнутый железный прут и провернул. Я как завороженный смотрел, как толстый железный палец со щелчками вползает в выемку на дверной раме. Это была та самая хитрость, о которой рассказывала мама. Хитрость больших поселений, где двери умеют хранить тайны. Я сжал кулаки. Мне захотелось иметь такой же прут-отмычку.

Увидев мое недоумение, хозяин рассмеялся и пустился в объяснение:

— Это замок, он позволяет держать дверь закрытой. Если нужно я могу открыть его вот этим ключом с любой стороны.

Тут он помахал массивным железным ключем прямо у моих глаз. Видимо происходящее его веселило, так что он продолжил рассказывать мне об устройстве замков. Пока я понял, что замки бывают не только на дверях, но и много где еще.

Наконец он потерял ко мне интерес и я огляделся. Передо мной открылось помещение, незнакомое и чужое, словно вырванное из маминых рассказов о далеких городах.

Стены были сложены из серого камня, неровного, будто его выдирали прямо из речного дна. В центре комнаты пылала печь — не чадящая глиняная коробка, как дома, а массивная, сложенная из таких же камней, с широким жерлом, где трещал огонь. От нее шло тепло, которое разгоняло холод, что сочился из углов.

Помещение было уставлено стойками — деревянными, грубо вытесанными топором, с кривыми полками, на которых громоздились сундуки. Одни были старые, с потемневшей от времени древесиной, другие — поменьше, стянутые кожаными ремнями вместо замков. Стены увешаны непонятными мне предметами: пучки сушеных трав свисали рядом со ржавыми крюками и шкурами — не нерочьими, а пятнистыми, от зверей, которых я никогда не видел. В полумраке они казались живыми, шевелящимися от сквозняка.

В дальнем углу стоял широкий деревянный стол. Судя по зарубкам и пятнам, на нем рубили мясо. Рядом — крепкое деревянное кресло с высокой, неровно вырезанной спинк