Оглавление

От переводчика и издателя

Удивительно, как тексты, написанные в середине девятнадцатого века, способны отозваться во внутреннем мире человека XXI столетия. Кажется, будто нас отделяют необъятные дистанции — и во времени, и в культуре; а между тем, открывая наугад страницу одного из этих эссе, мы внезапно слышим живой, даже дружеский голос. Голос, готовый говорить с нами о том, что волнует каждого: о том, как обрести смысл в повседневности, найти точку опоры в себе самом, и — не побоюсь сказать — пережить любые бури, выпавшие на долю нашего беспокойного века.

Ральф Уолдо Эмерсон был человеком, чьи идеи умели достучаться до самых глубин. Для него не существовало застоявшихся, раз и навсегда определённых понятий. Он брал в руки, словно живые цветы, наши привычные суждения о природе, о дружбе, о вере, о судьбе — и то и дело обнаруживал в них нечто новое, яркое, призывая нас смотреть на них с неожиданного ракурса. И пусть его язык (а с ним и наш перевод) может порой показаться несколько старомодным, — за этим слогом кроется особая мудрость. Как будто на полях каждой мысли Эмерсона виднеется пометка: «Прочти и примени к своей жизни».

Почему же современному читателю стоит задержаться на этих страницах дольше, не останавливаясь на первых абзацах?

Во-первых, это возможность поразмыслить о том, как устроено наше существование «внутри» и «вовне». Эмерсон учит смотреть на самую простую мелочь так, будто в ней хранится ключ от целого мира. С его точки зрения, любой жизненный опыт — нечто драгоценное и заслуживающее нашей чуткой оценки.

Во-вторых, этот сборник дарит нам возможность остановиться в вихре будней. Когда всё вокруг требует скорости, эффективности, немедленного ответа, голос Эмерсона звучит приглашением к внутренней свободе и спокойному достоинству. Он словно говорит: «Даже если ты окружён беспорядком и в жизни своей видишь лишь тревоги, глубинная гармония всегда рядом. Учись её слышать, замечать и опираться на неё».

В-третьих, из этих эссе каждый обязательно увидит свою собственную жизнь и почерпнет что-то для себя. Одному они подарят искорку веры в собственные силы, другому — смелость по-новому взглянуть на взаимосвязь с природой, третьему — понимание, что ценность и прелесть жизни рождаются не в погоне за внешним блеском, а в «тихом труде души» и в дружбе с самими собой.

Наконец, сам язык Эмерсона, живой и точный, побуждает читателя к диалогу. Он не проповедует, не навязывает «правильного пути», а словно беседует с собеседником равным себе, уважая нашу способность думать и чувствовать. В этом, быть может, главное его обаяние для современного человека, который порой устал от чужих готовых решений.

Мы надеемся, что в предлагаемом переводе будет сохранена именно эта живая искра Эмерсона. Разумеется, перед нами стояла непростая задача: стремиться к точности — и при этом не заглушить тот тон близкой доверительной беседы, что так характерен для американского философа. Если же отдельные обороты покажутся вам, читатель, чуть старомодными или неожиданными — не спешите упрекать текст. Попробуйте вслушаться: возможно, там проявляется особая музыкальность мысли Эмерсона, то самое мерцание, что позволяет вещам раскрывать свой внутренний свет.

Вам решать, насколько он оказался близок или далёк от вас. Но рискните, загляните в «пещеры» его идей — как некогда он сам спускался вглубь Мамонтовой пещеры, чтобы увидеть свои «звёзды» на каменном своде. Возможно, вы обнаружите там не мнимую иллюзию, а новую перспективу на собственную жизнь. И пусть эта встреча окажется столь же увлекательной, сколь и наводящей на раздумья.

Будем рады, если в пути по этой мудрой книге вы обретёте вдохновение, спокойную смелость и глубокую любовь к миру — ведь именно о таких простых и вечных вещах пишет Эмерсон.

I. Судьба

Нежны предзнаменования, в воздухе начертаны,

Одинокому барду они верно свидетельствовали;

Птицы, с пророчествами на крыльях,

Пели неоспоримую правду,

То манили его, то предостерегали.

Поэтому поэт имел право

Пренебречь и писцом, и вестником,

Что тайны в иных, безмерных знаках ищут.

И в его сознании, на заре,

Уже лежали мягкие сумеречные тени.

Ведь прозрение тесно роднится с тем, о чём оно возвещает;

Или, если угодно, предвидение, что грядёт,

Едино с тем самым Гением, что творит.

Несколько лет назад, одной зимней порой, наши города, казалось, поголовно обсуждали «теорию Века». Странным образом совпало, что четверо или пятеро известных людей поочерёдно читали в Бостоне или Нью-Йорке публичные лекции о Духе эпохи. Так случилось, что в те же месяцы в Лондоне вышли в свет заметные брошюры и журналы, где центральным сюжетом был тот же «дух времени». Для меня же «вопрос современности» свёлся к практическому вопросу: «Как мне жить?» Мы не в силах «разгадать» нашу эпоху. Никакая «геометрия» ума не обнимет обширных орбит господствующих идей, не проследит их возвращения и не примирит между собой их противоречия. Мы можем лишь следовать собственной полярности. Прекрасно, если мы рассуждаем и выбираем свой путь, но, в конце концов, нам приходится подчиниться какой-то непреодолимой велящей силе.

На первых же шагах, стремясь осуществить задуманное, мы натыкаемся на неизбежные ограничения. Нас воодушевляет идея «исправить людей». После многих проб понимаем, что начинать надо раньше — в школе. Но мальчики и девочки не слишком послушны; из этого ничего не выходит. Решаем, что проблема в «дурных корнях» — тогда надо бы приступить к реформе ещё раньше — на стадии рождения. Но это уже и есть Судьба, Рок, или, если угодно, законы мира.

Однако, если есть эта неотвратимая «диктовка», сама же она и осознаёт себя. Если мы принимаем Рок, то всё равно вынуждены утвердить свободу, значимость личности, величие долга и силу характера. И то верно, и другое верно. Но «геометрией» ума оба эти предела не объять и не согласовать. Что делать? Если доверяться каждому внушению открыто, если, образно говоря, тренькать или даже грохотать на каждой струне — мы узнаём подлинную силу этой струны. А послушаясь других мыслей, узнаём их природу. И тогда появляется хоть какая-то надежда на гармонию. Мы убеждены, что необходимость и свобода совместимы, личное «я» и целый мир — тоже, как и моя индивидуальная полярность и «дух времени». У загадки эпохи есть личное решение для каждого. Если кто хочет изучить свою эпоху, ему придётся методично разбирать по очереди каждую ведущую тему, связанную с нашим человеческим жребием, и твёрдо, не обедняя опыт, озвучивать все факты, что подтверждают одну сторону, и столь же внимательно собирать факты, что доказывают противоположную. И тогда естественные границы откроются сами, исправляя всякий чрезмерный перекос и устанавливая верное равновесие.

Но давайте без прикрас опишем, как обстоят дела. Нашу Америку упрекают в поверхностности. Великие люди, великие народы — не бахвалы и не паяцы: они осознают, какие ужасы несёт жизнь, и учатся ей противостоять. У спартанца Родина равносильна религии: он умирает перед её величием без тени сомнения. Турок, который верит, что его судьба записана на железном листе в миг рождения, бросается на саблю врага, всем сердцем смирившись с роком. Турок, араб, перс — все они принимают предопределённую судьбу:

«От могилы на двух днях нет бегства на свете:

В назначенный день и врач бессилен спасти,

А в неназначенный — и целая Вселенная

Не сможет тебя погубить».

Индус под колесом смерти так же стойко не дрогнет. Наши кальвинисты ещё в прошлом поколении хранили подобное же достоинство. Они чувствовали, что тяжесть всей Вселенной не даёт им сдвинуться с места. Что тут поделаешь? Мудрые понимают: есть нечто, о чём не сболтнуть и не проголосовать — некий «ремень» или «пояс», опоясывающий мир.

«Судьба, вселенский министр

Исполняет в мире предвиденье Божье,

Так сильна, что хотя бы весь свет поклялся

И противился тому или иному,

Случится всё же то, что редко происходит и раз в тысячу лет;

И влечения наши — к войне, к миру, к ненависти, к любви, —

Всем им правит око свыше».

(Чосер, «Сказание рыцаря»)

Древнегреческая трагедия выражала то же чувство: «Что предопределено — то и свершится. Великая безграничная мысль Зевса неприкосновенна».

У дикарей — своё местное божество, покровитель племени или селения. Широкая этика Иисуса была скоро сведена к «местечковым» богословиям, проповедующим избранность или божественное покровительство «своим». А иной добродушный пастырь вроде Юнга Штиллинга или Роберта Хантингтона и вовсе верит в «дешёвое Провидение», где стоит порядочному человеку проголодаться, как тут же кто-нибудь постучится в дверь и оставит полдоллара. Но Природа не сентиментальна и не нянчит нас. Она легко позволяет человеку (или женщине) утонуть и проглатывает корабль, словно песчинку. Мороз не разбирает лиц, пробирается под кожу, стынет в крови и замораживает человека, точно яблоко в ледяном саду. Болезни, стихии, фортуна, гравитация, молния — им нет дела до наших особ. Провидение ведёт себя довольно грубо. Вспомните манеру жить у пауков и змей, тигриные прыжки, хруст костей жертвы в кольцах удава — всё это в порядке вещей, и наши собственные привычки мало чем отличаются. Мы только что пообедали, и, пусть бойня, где убивают скот, от нас далеко, — мы всё же замешаны в общую схему, где одна раса живёт за счёт другой. Планета в любой момент может подвергнуться ударам комет, возмущениям со стороны других планет, расколам при землетрясениях и извержениях вулканов, сдвигам климата, смещениям равноденствий. Реки мелеют, если вырубать леса. Моря меняют русла. Города и земли уходят под воду. В Лиссабоне землетрясение унесло жизни, как у мух. В Неаполе три года назад за считаные минуты погибло десять тысяч человек. Цинга на корабле, смертоносный климат в Западной Африке, Кайенне, Панаме, Новом Орлеане — уносят людей словно в резне. На наших западных прериях лихорадка и малярия трясут жителей. Холера и оспа губили целые племена, точно мороз — сверчков, которые всё лето стрекочут, а одна холодная ночь — и их не слышно. И это мы даже не говорим о паразитах, о скрытных тварях, что живут в недрах организмов и чередуют поколения. Само существование акул, морских волков с зубами, дробящих кости, косаток и прочих морских хищников — намёк на ярость внутри самой Природы. Не будем отрицать очевидное: Провидение идёт к своей цели дорогами дикими, жёсткими, непредсказуемыми. И бесполезно приводить это устрашающее благодеяние к виду богослова со студентским воротничком, будто можно всё выбелить да вычистить.

Может, вы возразите, что такие бедствия — редкость и не каждый день нас ждёт катастрофа. Да, но если нечто случилось раз, то может случиться вновь, и пока мы бессильны этому противостоять — остаётся только бояться.

При этом внезапные катаклизмы не так губительны для нас, как более тонкие и ежедневные законы, действующие исподволь. Утрата смысла ради средств — это Рок: торжество биологического устройства над сущностью характера. «Зверинец» — вид и силы нашего позвоночника — книга судьбы: клюв у птицы, череп у змеи — всё диктует их неизменные границы. Так и у людей: расы, темпераменты, пол, климат, талант — все они могут заточить жизненную силу в определённое русло. Дух сам выстраивает себе дом, но потом оказывается в нём заперт.

Очевидные черты видны всякому: извозчик и тот «френолог», глядит в лицо, чтобы понять, выручит ли он свой шиллинг. Выпуклый лоб означает одно, большое брюшко — другое, косоглазие, курносый нос, шапка волос, пигмент кожи — всё выдаёт характер. Нам кажется, люди облачены в крепкую броню своей организации. Спросите Спурцгейма, врачей, Кетеле: разве темперамент не решает всего? Или хоть что-то ему неподвластно? Читаешь в медкнигах описание четырёх типов темперамента — и словно читаешь собственные тайные мысли, только раньше не умеешь их сформулировать. Приглядитесь, как ведут себя люди с тёмными глазами и со светлыми, и вы найдёте закономерность. Как избавиться от предков? Как выкачать из своих жил тот мрачный «чёрный осадок», доставшийся от отца или матери? Часто видишь в семье, будто все свойства предков распределены по отдельным детям: какой-то порок — в одном, и остальные освобождены от него, а в другом — нечто иное. В лице нашего знакомого вдруг проступает взгляд его отца или даже дальней родни. Словно нас семеро или восемь внутри одного: эти наслаивающиеся родословные придают нашей «музыке жизни» всю её многозвучность. На уличном перекрёстке вы видите в лицах прохожих, кем были их родители, — по углу лба, по цвету кожи, по глубине взгляда. «Человек — то, что из него сотворила мать», говорили древние. Всё равно что спрашивать у ткацкого станка, зачем он не ткёт кашемир, если он настроен на грубую ткань? Того же, кто с рождения обречён рыть канавы, ведь урезали в нём умственные центры нищета и непосильная работа, обессиливавшие его род столетие. Когда человек выходит из утробы, за ним захлопываются ворота даров. Цени что имеешь: ведь рук и ног только пара. И будущее у тебя одно, и оно уже предопределено «в жирке» твоих извилин и в крохотном лице поросячьих глаз и приземлённой фигуры. Никакие привилегии или законы не сотворят из него ни поэта, ни князя.

Иисус говорил: «Кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал в сердце своём». Но он прелюбодей ещё до того, как взглянул на неё — чисто от излишка плоти и недостатка мысли в его природе. Встречаясь на улице, они сразу читают это друг в друге, созревшие жертвы — каждый для другого.

У некоторых людей пищеварение и половое влечение пожирают всю жизненную силу, и чем сильнее эти инстинкты, тем сам человек слабее. Чем больше таких трутней гибнет, тем лучше всему улью. Иногда, правда, в роду рождается выдающаяся личность, способная прибавить к этой биологической базе некую новую цель — да и снабдить себя аппаратом, чтобы её достичь. И тогда о предках забывают. Большинство же мужчин и женщин — всего лишь очередная пара, одну сменяет другая. Иногда у человека вдруг проявляется «новый отсек» мозга, — скажем, музыкальный дар, литературная жилка, страсть к ботанике или химии, талант к рисованию, умение танцевать или выносливость для дальних странствий. Но это не меняет его «ранг в природе»: жизнь чувств продолжается по-прежнему. И лишь когда эти задатки закрепляются в ком-то одном или в череде поколений, становясь самодостаточным центром, — вот тогда они могут так «высасывать» силы организма, что едва ли остаётся энергия на простое здоровье; а у потомства, если оно унаследует тот же гений, часто видно явное ослабление и спад репродуктивной силы.

Люди рождаются с нравственным уклоном или с уклоном к материальному — даже родные братья могут оказаться тут на полярных позициях. Пожалуй, если бы у нас были приборы с высочайшей степенью увеличения, доктор Фраунгофер или Карпентер уже на четвёртый день эмбрионального развития угадали бы: это будет «виг» (англ. Whig), а это — «фрисойлер» (название партии).

Одна из поэтических попыток «сдвинуть гору Рока» и примирить деспотизм наследственности со свободной волей — это высказывание индуистов: «Рок — это не что иное, как дела, совершённые в прежней жизни». Крайности Востока и Запада сходятся также в дерзком афоризме Шеллинга: «Каждый смутно чувствует, что он был самим собой искони, от века, и не стал таковым во времени». И если выразить это менее приподнято, то в биографии индивида всегда заметен мотив — его собственная соучастность в том, что он теперь из себя представляет.

Чуть ли не значительная часть политики — это физиология. Иногда видишь, как богатый человек в расцвете лет придерживается широчайших идей свободы. В Англии всегда есть какой-нибудь состоятельный и влиятельный энтузиаст, что тратит всю свою энергию на поддержку «прогресса» — пока здоров. Но как только он начинает чахнуть, он сменяет настрой, отзывает «войска» и становится консерватором. Все консерваторы таковы из-за личных изъянов: они изнежены положением или природой, рождены «хилыми» в силу роскоши родителей и могут лишь защищаться, подобно больным. Но сильные натуры — люди с «лесных окраин», гиганты из Нью-Гемпшира, Наполеоны, Бёрки, Брогэмы, Вебстеры, Кошуты — не могут не быть патриотами, пока их жизнь бьёт ключом; но, увы, наступает пора, когда болезни, подагра, старость, а также деньги и корысть искривляют их душу.

Самая сильная идея воплощается в большинстве и в нациях, самых крепких и здоровых. Возможно, выбор идёт по весу, и если бы взвесить сотню вигов и сотню демократов на городских весах, можно было бы заранее узнать, кто возьмёт верх на выборах. Проще всего было бы посадить отцов города — мэра и альдерменов — к весам и решать результат голосования по общему весу партий!

В науке мы обязаны учитывать два фактора: силу и обстоятельство. Всё наше понимание яйца, от одного открытия к другому, сводится к тому, что внутри очередной «оболочки» обнаруживается ещё одна, и так каждый раз. То же самое и в растительной, и в животной ткани: первичный «толчок» порождает лишь цепь пузырьков. Но ведь есть ещё и деспотичное «обстоятельство»! Пузырёк в новых условиях — во тьме, по мнению Окена, становится животным, на свету — растением. В организме матери он проходит череду превращений, открывая то рыбу, то птицу, то зверя, чьи голова, лапа, глаз и коготь «проявляются» из неизменного пузырька. «Обстоятельство» — это и есть Природа. Природа — это то, что мы можем сделать. Но есть многое, чего мы сделать не можем. Итак, у нас два полюса — жизненная сила и обстоятельство. Когда-то мы полагали, что всему правит лишь активное «Да», теперь узнаём, насколько сильно «Нет»: «тиран» среды, твёрдый череп, «панцирь» животного, тяжесть скалы, жёсткие условия инструмента, подобно локомотиву, который мощен, но лишь на рельсах, а в стороне — беспомощен; или как коньки, на льду позволяющие «парить», но ставящие нас в тупик на голой земле.

Книга Природы — это книга Рока: она переворачивает свои гигантские страницы раз за разом и никогда не возвращается назад. Вот она опустила один слой — гранит; пройдут тысячелетия — пойдёт сланец, ещё тысячелетия — и появится пласт угля, потом известняк и ил; следом выступит растительный мир и первые неуклюжие звероподобные формы — зоофиты, трилобиты, рыбы, потом ящеры, в которых ещё лишь намечены черты будущего царственного существа. Постепенно планета остывает, высыхает, виды совершенствуются, и рождается человек. Но если какой-то вид уже прожил свой срок, он не вернётся снова.

Население мира — лишь «условное население», не лучшее, а лучшее из возможного на данный момент. А градация рас и неуклонная предначертанность, с которой одни побеждают, а другие обречены на поражение, столь же неотъемлемы, как последовательность геологических пластов. Мы видим, как англичане, французы, немцы занимают все берега Америки и Австралии и монополизируют торговлю. Нам по душе эта энергия и победоносная напористость «нашей» ветви рода. Мы следим за «следом» еврея, индейца, африканца. Как ни пытались истребить евреев, всё напрасно. Обратите внимание на резкие выводы Нокса в его «Фрагменте о расах» — автора, быть может, поспешного и не слишком убедительного, но заявляющего неотменимые факты: «Природа уважает чистую расу, а гибридов — нет», «Каждая раса имеет свою исконную среду», «Если оторвать колонию от её корня, она вырождается». Картина не всегда приятна. Немецкие и ирландские массы, подобно африканцам, в чём-то обречены стать «навозом истории». Их перевозят через Атлантику, везут через Америку, чтобы они копали канавы и мыли лотки, обеспечивая дешёвое зерно, и в итоге преждевременно гибнут, удобряя зелёную траву на прерии.

Ещё одна вязанка «непреложных связок» — новая наука «статистика». Её закон гласит: при достаточно широкой базе даже самые необычные события становятся предметом точного подсчёта. Нельзя сказать, когда в Бо