Оглавление

1. Между скалами
2. ПРОЛОГ
3. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
   1. Глава I
   2. Глава II
   3. Глава III
   4. Глава IV
   5. Глава V
   6. Глава VI
   7. Глава VII
   8. Глава VIII
   9. Глава IX
   10. Глава X
   11. Глава XI
   12. Глава XII
   13. Глава XIII
   14. Глава XIV
4. ЧАСТЬ ВТОРАЯ
   1. Глава I
   2. Глава II
   3. Глава III
   4. Глава IV
   5. Глава V
   6. Глава VI
   7. Глава VII
   8. Глава VIII
   9. Глава IX
   10. Глава X
   11. Глава XI
   12. Глава XII
   13. Глава XIII
   14. Глава XIV
   15. Глава XV
   16. Глава XVI
       1. ЭПИЛОГ

ПРОЛОГ

Мне 17 лет. Мне исполнилось 17 уже довольно давно, но я стала семнадцатилетней только пару месяцев назад, когда случился тот короткий, но яркий водоворот событий, заставивший меня повзрослеть.

Сейчас, когда я погружаюсь в воспоминания, мне кажется, будто всё это происходило вовсе не со мной и вовсе не в этом мире, а где-то во сне. Или, скорее, в состоянии дремоты.

Я знаю, что у событий, о которых я хочу рассказать, есть и другая сторона. Тёмная, необъяснимая, та сторона, о которой мне не хочется думать. И, не буду лукавить, эта сторона являет собой подводную часть айсберга. Но иногда не стоит тревожить и без того неспокойный океан. Некоторые тайны должны быть нераскрытыми.

Пусть читатель не сочтёт это неискренностью и простит за малодушие. Случившееся способно напугать любого, если слишком глубоко вдуматься.

Поэтому я поведу вас по безопасной внешней стороне айсберга. Думаю, она не менее занимательна, чем внутренняя.

Итак, почему всё это случилось? Пожалуй, у каждого человека в жизни был период «без тормозов», когда ты осмеливаешься вылезти, наконец, из своего футляра, и тебя с непривычки заносит от встречного ветра и мотает из стороны в сторону, как колос на лугу во время урагана.

Прошло всего два месяца, а мне кажется, целых 20 лет. Тогда, два месяца назад, всё было совсем по-другому. Тогда я только-только начинала чувствовать предоставленную мне свободу действий, и это чувство поначалу обескураживало меня, а потом я пыталась привыкнуть к нему и часто теряла опору.

С чего всё началось? Пожалуй, с того момента, как я, домашняя девочка из книжного мира, не умеющая толком общаться с людьми, неисправимый и конченый интроверт, поняла вдруг, что уполномочена сама решать, где, как и с кем я проведу день; что и сколько я съем; на что потрачу деньги; сделаю ли уроки; во сколько встану и лягу; сколько кружек кофе выпью с утра (у меня кофеиновая зависимость) и т. д. Я неожиданно почувствовала, что папа с мамой доверяют моим решениям и что я окончательно выросла (в их глазах, во всяком случае). Это было чертовски приятно! Когда родители прислушиваются к тебе, как к равному, и позволяют самому разбираться со своими делами и проблемами.

Именно в этот период начали происходить те события, о которых я хочу рассказать.

Наверное, говорить, что всё это было естественным ходом взросления, было бы не очень справедливо. Я не совсем обычный человек. Я могу видеть фантомы. Не знаю, как и почему это случилось, что за этим стоит.

Звучит странно и глуповато, но тем не менее. Это то, без чего я не была бы сейчас тем, кем являюсь. Я бы не повзрослела. Не стала бы самой собой. Сколько ни дуйся на свою жизнь, сколько ни спорь с ней, ни обвиняй её, а стоит ли, в конце концов, благодарить её за подаренное проклятие? Теперь я точно знаю — за всё стоит.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Дело было за неделю до начала ноября. Октябрь выдался очень тёплым. Это была запоздалая осень. Золотые листопады, ещё недостаточно холодный ветер и несильные дожди, запах коры деревьев, сырой земли и мокрых листьев. Я впервые видела такой нежный конец октября.

Мы часто семьёй придумываем праздники и справляем их. И в тот день во второй половине октября мы так же придумали День Тёплой Осени. Было воскресенье, и ничто не мешало нам всей семьёй отпраздновать его. Утром мы поехали в краеведческий музей. Мама говорит, что краеведческие музеи влияют на восприятие человеком этого мира. Трудно судить, насколько она права, но со мной это определённо работает.

Потом мы собирались поехать в кафе, но по дороге папа увидел парк аттракционов и свернул прямиком туда. Маме его идея пришлась по вкусу. Надо сказать, мои родители — те ещё адреналинщики. А вот я не такая. У меня на аттракционах начинается головокружение, в придачу я всё время жду, когда в механизмах что-нибудь сломается, и мы погибнем. Книжек начиталась.

В конце дня у меня появилось ощущение, которое обычно появляется летом. Когда ты находишься будто в каком-то другом мире, мире приключений, сражений, погонь, драк, лазаний по деревьям и горам, падений с обрывов в горную реку ночью… ощущение, будто сбылось что-то, о чём ты мечтал в детстве после просмотра мультиков и фильмов.

Потом мама решила побродить по супермаркету, а мы с папой решили подождать её.

Когда мы оказались в машине, папа вдруг спросил:

— Хочешь за руль?

Я опешила. Летом мы выезжали на природу, в лес, и там папа учил меня водить. Много кричал и, в конце концов, объявил, что по городу мне лучше не ездить.

— Хочу, — с недоверием ответила я, искоса глядя на папу. — А чего это вдруг?

— Машин почти нет, — пояснил он. Был уже вечер, и машин действительно было немного.

Мы поменялись местами, и я оказалась за рулём.

— Помнишь, что делать? — осведомился папа, поворачиваясь всем корпусом ко мне и, видимо, готовясь в любой момент переместить ногу на педаль тормоза и руками взяться за руль.

Я не помнила, но кивнула, дабы не прослыть слабаком. Папа хмыкнул и стал, как в первый раз, меня инструктировать.

Я рулила неловко, боязливо, на педаль газа почти совсем не давила, и мне показалось, что я и круга не успела сделать вокруг супермаркета, когда мама вышла.

День закончился в какой-то забегаловке на первом этаже одной из обычных обшарпанных пятиэтажек. В больших городах всегда есть районы, где растёт очень много деревьев, пахнет кошатником и стоит много старых советских построек, с которых медленно обваливается краска и штукатурка. Не очень люблю такие районы, если честно, хотя наличие во дворе деревьев значительно поднимает мне настроение.

В забегаловке было довольно уютно, но было слишком уж много посетителей, поэтому мне не терпелось домой. Я не слишком человеколюбивая и в таких местах стараюсь с другими людьми не контактировать и не смотреть на них.

Когда мы приехали домой, уставшие, но отдохнувшие, нас встретил запах разлитой краски и перемазанный ею кот Фрак. Вообще-то, полное его имя Фраклеон, но мы его называем Фрак, потому что он у нас двушёрстый: на спине, ногах и половине пуза чёрная шерсть, а на шее, голове, лапах и груди — белая. Выглядит, будто он и впрямь во фраке.

— Вот разбойник! — пробормотал папа с негодованием и кинулся в зал, где у нас шёл ремонт.

— Не стыдно тебе, свинтус? — затянула я, подхватывая Фраклеона под мышки и начиная массировать ему живот. Он бесится, а я обожаю так делать. — Ты нарушаешь наши гражданские права, между прочим…

— Мало того, он ещё нарушает все статьи Семейного Кодекса, — подхватил папа из зала.

— А я о чём, — я попыталась укусить Фрака за ухо, он вывернулся и поцарапал мне шею. Целился в лицо, но я успела отвернуться.

— Оставь кота в покое! — донёсся сзади мамин голос. — Ты куда его тащишь?

— Мыть, — ответила я, кладя Фрака пузом себе на макушку.

Фрак ненавидит мыться. Как только включается вода, руки моющего оказываются сплошь покрыты длинными царапинами, а ванную наполняет негодующий кошачий ор.

Я сунула кота в ванную, включила воду и получила свою порцию глубоких царапин на запястье.

Около получаса Фраклеон оказывал сопротивление, отчаянно брыкаясь и покрывая меня кошачьим матом, а потом присмирел и уставился в пространство, словно в шоке, позволяя мне безжалостно обливать его водой и копаться загребущими скрюченными пальцами в его роскошной шерсти. Это он так старается вызвать чувство вины. Мол, делайте со мной что хотите, я останусь безмолвен. Через десять минут он, правда, опять стал мяукать, шипеть, извиваться и мотать головой по кругу, словно взбесившаяся кобра. Спутанные клочки шерсти стали проскальзывать между пальцами, и Фрак начал дёргаться ещё сильнее.

— Да уймись ты, глупое животное, — прорычала я и сунула кота прямиком под струю воды, чтобы поскорее смыть с него мыло и сократить его мучения, но Фрак заверещал, рванулся вверх, вцепившись мне в руки и футболку и таким образом надеясь спастись от воды.

— Да что за, — я резко выпрямилась и подхватила его за лапы, но Фрак оказался ловче: он со всей дури тяпнул меня за руку и освобождённой лапой со смаком вцепился в кожу на моей шее, так что, когда я выпрямилась, на шее красовался огромный глубокий порез, как от ножа.

— Чёрт! — зашипела я, а Фрак, вывернувшись, пулей выскочил из ванной, спеша навстречу новым приключениям.

— Я тебе это припомню! — крикнула я, потирая расцарапанную шею и выключая воду, но тут же спохватилась, что не смыла с Фрака шампунь, и помчалась за ним.

У самой кухни в коридоре я поскользнулась и, растянувшись на полу, успела крикнуть:

— Мама, держи его!

— Что, Фраклик, она тебя обижает? — донеслось из кухни. Предательница… Вот за что кот любит маму больше всех в нашей семье: во-первых, на неё всегда действует угнетённое выражение его морды (а он обожает поломать комедию), а во-вторых, она его почти никогда не моет и не расчёсывает ему шерсть.

— Мама! — возмущённо закричала я, поднимаясь на ноги и появляясь на кухне. Мама, начавшая уже жарить котлеты на ужин, стояла у плиты и тискала на руках своего ненаглядного Фраклика. — Смотри, что он сделал!

— Ого! — оценила мама, взглянув на мои ранения. Фрак зыркнул на меня наглыми зелёными глазами и, протестующе мяукнув, продолжил подлизываться. — Сама виновата, лучше бы его папа помыл. Иди сюда, — мама отпустила злорадно косящегося на меня Фрака на пол и достала аптечку.

Я подошла.

Мама извлекла из аптечки банку перекиси и вату, промокнув её в прозрачной жидкости, провела по царапине на шее, из которой уже тянулась струйка крови. Кровь, надо сказать, Фрак любит. Он так и замер на моём стуле (наверняка сейчас его описает, он у нас мстительный) и жадно глядел на алые капли, облизываясь.

Царапину защипало, боль усилилась. Я ойкнула и ткнула пальцем в кота:

— Помнишь, я говорила, что он кот-вампир? Так и есть.

— Подними голову, — попросила мама.

— За что он меня так ненавидит?

— Он генетически к тебе не расположен.

Мама права. Фрак возненавидел меня ещё несколько лет назад, в тот день, когда мы взяли его, едва родившегося, домой с улицы.

Царапину опять защипало.

— Ты погляди, он всю краску разлил! — папа заглянул на кухню, демонстрируя пустое ведро из-под краски.

— Там больше нет, что ли? — спросила мама, убирая аптечку в один из шкафчиков.

— Да, — папа махнул рукой, — осталась пара вёдер. Засранец, — процедил он, посмотрев на Фрака. Тот фыркнул и горделиво отвернулся, но, наткнувшись взглядом на меня, снова повернулся, предпочитая, похоже, смотреть на папу.

— Всё на полу?

— На газетах, ещё стену забрызгал.

— Свинтус, — сказала я и вышла из кухни.

По дороге в комнату я заглянула в зал. Белая краска, как снег, лежала на газетах, закрывая бесконечные фото знаменитостей и нудные статьи. Слава богу, ненавижу газеты. Надо отдать коту должное, иногда его безобразия бывают даже уместны…

Едва оказавшись в своей комнате, я плотно закрыла дверь, задвинула шторы и ушла в своё вечное убежище у окна: письменный стол, над ним у меня кровать. Конструкция моей мечты. Там я обычно провожу досуг.

Ночью я проснулась от телефонного звонка. Я свесилась с кровати и долго смотрела на орущий мобильник, а потом, тяжело вздохнув, слезла вниз, взглянула на номер, и у меня внутренности связались узлом. Звонила моя подруга Женя Зайцева.

У нас очень странные отношения, были, по крайней мере. Однажды, года четыре назад, мы с классом ходили на экскурсию в учебную киностудию. Там-то я и познакомилась с мрачной, резкой по суждениям девушкой-эмо, которая занималась гримом. Мы тогда двумя словами едва перебросились, но я при ней рассказывала нашему гиду про какую-то книгу, и Женя отвела меня в сторону и спросила, не могла бы я дать ей эту книгу почитать. Я ответила утвердительно, и мы обменялись телефонами. После этого встретились, я отдала книгу, и меня просто утопили в мире комиксов, книг, стихов, аниме, в теме монстров, космических войн, параллельных миров, в тонкостях наложения грима. Я была поражена, сколько всего удивительного и увлекательного может извлекать человек из этого мира. Я сижу и предаюсь отчаянию при любом столкновении с реальностью, а кто-то окрашивает эту самую реальность в самые невероятные цвета и любит, действительно любит то, что видит.

Женя учится сейчас на последнем курсе на художника мультфильмов, параллельно познаёт тонкости кино и грима, но в качестве вольнослушателя. Она жутко обаятельная в своём красочном мире фантазии и чёрного юмора, несмотря на интроверсию и замкнутость, и в киностудии её принимают с распростёртыми объятиями.

Женя просто затягивает; всё, что она говорит и делает, окунает меня в бездну её внутреннего мира, и я снова чувствую то, что бывает летом: ощущение приключений… О чём я ни думаю, всё после общения с Зайцевой вижу под другим углом.

На третий день нашего общения она призналась, что у неё есть парень. Она сказала о нём всего два слова, но при этом её глаза так ярко блестели, что я ощутила ревность. Да, ревность — моё второе имя. Я жуткий собственник, особенно с теми людьми, которые мне нравятся.

Где-то спустя неделю я стала понимать, что у нас отношения уже вовсе не приятельские, а гораздо теплее и ближе. Всё время ловила себя на том, что хочу увидеть Женю, поговорить с ней. Она иногда знакомила меня с кем-то: то с тремя парнями, с которыми они играли в своей рок-группе (Женька обожает рок, к тому же неплохо владеет электрогитарой, те парни научили), то с какой-то девчонкой с красивыми серыми глазами (я всё думала, на что Женя её «подсадила», но так и не поняла), то с двумя девчонками-полиглотами, они вроде бы играли в учебном фильме в той киностудии… Словом, не давала очнуться от чувства ревности.

Мы очень долго общались, не произнося слова «друзья». Только через месяц Женя мимоходом обронила: «У меня всё равно друзей нет. Только ты, и всё». Тогда мне открылся на мгновение мир, в котором она жила: мир, где все — не более, чем приятели и единомышленники, и никто, кого можно было бы назвать другом. Тогда я перестала всё время ревновать, зная, что общение со мной ей важнее, чем все те связи, которые связывают её с её знакомыми. Так мы стали друзьями официально.

Когда я взяла трубку, то сразу поняла, что с ней что-то не так.

— Ты себе представляешь, сколько время? — процедила я, хотя и была жутко рада её звонку.

— Ира, пожалуйста, ты можешь приехать? — скороговоркой выпалила Женя. Мне показалось, будто ей трудно дышать. И такой умоляющей интонации я у неё ещё не слышала…

— Приехать? Что слу…

— Пожалуйста, очень тебя прошу! — почти в панике закричала она с той же мольбой в голосе.

— Что случилось? Тебе плохо? — быстро спросила я, ощущая, как по позвоночнику к голове крадётся ледяной ужас.

Что, что могло привести её в такое состояние? Что могло так напугать мою железобетонную подругу?..

— Ира, приезжай сейчас, пожалуйста!..

— Ты можешь…

— Просто побудь со мной, — неожиданно тихо попросила Женя.

У меня вздрогнули внутренности. Это стало последней каплей.

— Куда?

— В общежитие… Туда не пускают только после часа ночи, а сейчас только полночь…

Я бросила телефон на диван у противоположной стены и метнулась было к шкафу, но вовремя притормозила и, с трудом заставляя себя не срываться на бег, прокралась в спальню к родителям.

— Мама, — прошептала я, осторожно прикасаясь к маминому плечу. Она у нас спит очень чутко. — Мам, слушай…

Спешка мгновенно исчезла, когда я стала будить маму, потому что вряд ли из этого что-то выйдет. Скорее всего, мама меня никуда не отпустит. И скажет пару слов о моей ненормально-горячей привязанности к подруге. Для мамы дружба не имеет цены, как для меня, и она не очень-то понимает мою преданность.

— Чего? — сонно спросила мама. Спавший где-то у мамы в ногах Фрак проснулся и сквозь темноту хмуро посмотрел на меня.

— Мама, мне тут Женя звонила, — я непроизвольно вжала голову в плечи. — И она… ну, она… просила приехать, очень просила… ей, кажется, плохо… Что-то случилось…

— Куда приехать? — мама села, кутаясь в одеяло поверх пижамы.

— К ней… в общежитие, — пробормотала я совсем тихо.

— И что, сейчас? До завтра она подождать не может?

Это именно те вопросы, которых я боялась.

— Ну, она просто просила прямо сейчас…

— Ты посреди ночи к ней собираешься ехать? — мама уже начинала сердиться, и в её голосе зазвенела сталь, заклокотало раздражение.

— Она бы ко мне приехала! — я почувствовала, что пора заступиться, потому что мама никогда не была особенно хорошего мнения о Жене.

— Как хочешь, конечно, но сейчас тебя туда никто не повезёт, — холодно сказала мама.

Судя по её тону, если я решу ехать, мама будет весьма недовольна. Она считает мою преданность раболепием.

— Мам, она очень просила… Не знаю, что случилось, но такой я её ещё не слышала…

— Сейчас тебя туда никто не повезёт, — повторила мама и легла.

— Спасибо, — я поплелась к двери.

— Не знаю, у папы спроси. Я тебя точно никуда не повезу, — тем же мрачным голосом добавила мама.

— Ладно, — я вышла.

Кажется, обречено. Но что же делать?..

Я постояла у спальни и зашла назад, на переговоры с папой.

— Пап…

— Мм?..

— Папа, мне Женя позвонила…

— Зовёт очередное порно смотреть? — папа о Жене немного другого мнения, чем мама.

Однажды моей подруге какие-то знакомые дали один фильм посмотреть, и она позвала меня на просмотр. Женя ненавидит смотреть фильмы в одиночестве. Где-то через 20 минут мы поняли, что нам впихнули порнуху. Более того, что-то случилось с компьютером, и мы наблюдали это действо ещё часа полтора. Мы тогда были не в общежитии, а дома у Жени, она часто туда приходит. Её родители, очень тёплые люди (до сих пор не пойму, откуда у них такая странная и мрачная дочь?..) пришли, когда наша пытка была в самом разгаре. Конечно, были шокированы… Мой папа узнал об этой истории сразу, как только гроза кое-как миновала, и тоже устроил нам обеим головомойку. Теперь он считает Женю извращенкой, хотя я не раз говорила, что она не знала.

— Нет, почему, — смущённо ответила я, косясь на маму и прикидывая, могла ли она слышать папину фразу. — Но да, она просила приехать. У неё что-то случилось… Пап, — я заметила иронию и скептицизм на его лице, — это очень важно… для неё.

— Не сомневаюсь, — ответил он и отвернулся.

— Мама меня не повезёт.

— Разумно.

— И… ты не?.. — я начала впадать в отчаяние.

— Дочур, я завтра рано встаю.

Нет, пусть спит. Папа телеведущий, ведёт программу новостей. И в студию приезжает очень, ну очень рано, часов в 6:00 утра, чтобы выйти в прямой эфир. Так что пусть спит.

— Ладно, я…

Тут Фраку надоело, что никто на него не обращает внимания, и он стал громко возмущённо мяукать.

— Доча, иди уже спи, — устало сказала мама, приподнимаясь на локте.

Я с досадой вздохнула и вышла за дверь.

Чёрт… чёрт, чёрт! Что же делать?! Как только я вышла из спальни родителей, во мне зашевелилась сильная тревога. Я вспомнила недавний разговор, голос Жени… Нет, я должна сейчас же ехать к ней! Но как?! Мама наотрез отказалась везти, папу нельзя просить, он и откажется, а не откажется — будут проблемы уже у него, автобусы и маршрутки не ходят… Что же делать?

Тут мне в голову влетела безумная мысль. Я буквально сегодня, то есть, уже вчера брала уроки по вождению!

Нет, это действительно безумие. Что я ещё могу?

Я закрыла глаза, постаралась успокоиться. Думай, какие ещё есть варианты… Позвонить кому-то… Кому? Дяде? Исключено, у него забрали водительские права. Мой дядя Гриша, брат мамы, обожает быструю езду.

Может быть, такси? Денег нет, хотя на такси ночью можно доехать относительно недорого. Конечно, теоретически деньги можно взять и без спросу, но так поступать мне хотелось меньше всего.

Никто не повезёт. В голову лезут папины инструкции. Все, все до единой. Слишком глупо, но так реально!

Нет, что ещё?! Может, правда обратиться к дяде?..

И опять навязчивые картинки: поверни ключ, включи мотор, рычаг в сторону, педаль, рычаг… А ведь ничто не мешает! Всего лишь взять ключи от папиной машины, а дорогу я знаю, как свои пять пальцев, только туда пешком не дойти…

Ох, что же делать?!..

Есть ещё вариант: не ехать никуда вовсе.

Я тряхнула головой. Что за глупости?

Пусть мама считает это ненормальным. Мне хватает одного воспоминания о том, какой Женя была по телефону, и все сомнения в прах. Дружба — это то, что бесконечно ценно для любого человека! И если моим друзьям нужна помощь… И потом, ведь их у меня не так уж и много, и каждый явится на первый зов. Почему же я должна оставаться только из-за того, что родители этого не одобряют? Взрослые имеют свойство недооценивать чувства детей. Но это вовсе не пустяк, как они думают…

Да и мне пора становиться взрослее и решать всё самой. Думаю, не особо они и разозлятся, если я сейчас сбегу…

У меня закружилась голова, я вдруг отчётливо представила себе каждый свой будущий шаг, если я собираюсь ехать сама. Мне ничто не мешает.

У меня никогда не было симптомов подростка-бунтаря, и я думала, что никогда не доставлю родителям проблем, но сейчас, натягивая в коридоре куртку, понимала, что я ничем не отличаюсь от других. И, скорее всего, родители этого ждали.

Снять пижаму и влезть в свитер и джинсы — дело одной минуты. Провести расчёской по чёрным волосам и собрать в хвост — всего пара секунд. Куртку поверх свитера, зашнуровать ботинки, забросить в старый рюкзак игрушечного резинового лягушонка (без талисмана пропаду) … готова.

Я осторожно закрыла за собой входную дверь.

Глава II

Во дворе никого не было, окна не горели… Никогда я не видела такого единогласия у людей. Я пошла к нашей машине, нервно потряхивая ключами и с трудом подавляя желание бежать.

Скорее, скорее… Я слишком медленно иду.

Наверняка папа с мамой слышали, как закрылась дверь. Одно окно очнётся от массовой темноты ночи, и кто-то выглянет и посмотрит, во дворе я ещё или нет. Вот-вот родители меня увидят. Я пошла быстрее, не выдержала, сорвалась на бег, подбежала к тому подъезду, около которого папа припарковался…

Уже в машине я осмелилась оглянуться и посмотреть на окна моей квартиры. Они ещё тёмные, но это ненадолго.

Меня вдруг сковал страх. А что, если я не должна этого делать? Если меня по дороге поймает полицейский?.. С другой, стороны, да кто станет заглядывать в окна машины, тихонько едущей по ночной трассе, спросила я себя? Глупости. Да и нет никого. Глупости… но не так-то просто в этом себя убедить. В том, что нет помех. Я привыкла к тому, что, когда я делаю что-то сама, всегда образовывается куча проблем.

И разве я сумею доехать? Чёрт, да я толком не умею водить!..

Хотя я знаю и уже пробовала всё, что мне надо, чтобы по пустынным улицам проехать по знакомой дороге…

Ничто не мешает…

А-а-а, гром и молнии! Нет, кое-что мешает. Я не знаю дорожных правил.

Да ночью никто не узнает, что тут гоняла 17-летняя девчонка без прав, да ещё и не по правилам.

Но вдруг… дураков много… а если я кого-то задавлю?

— Да не будь ты дурой! — рявкнула я сама на себя и хорошенько тряхнула головой. Нечего выдумывать! Я должна уже быть у Жени, а до сих пор сижу тут и запугиваю сама себя.

Нет, хватит держаться за взрослых, особенно, когда я так нужна лучшей подруге.

Я глубоко вздохнула и взглянула на скорость. Всё нормально (хотя, признаться, я и не поняла, как должно быть «нормально»). Затем повернула ключ и, закусив губу, поискала кнопку фар. Не нашла и поэтому бросила и нажала на педаль тормоза. Что же дальше?.. Сдать назад… поставить скорость на «Back». Я оглянулась, как это делает папа, и стала медленно боязливо отпускать тормоз. Машина качнулась и поползла назад.

У меня перехватило дыхание.

Чёрт, она уже едет… Что же делать?! Я заметалась и, завидев позади машины фонарный столб, не нашла ничего лучше, чем нажать на педаль тормоза.

Так-так… мне налево. Значит, сейчас надо осторожно повернуть направо, чтобы развернуть машину в нужную сторону. И силы не жалеть, папа сказал, когда едешь быстро, машина малейшему движению руля подчиняется, а я тащусь, как улитка…

И я, снова закусив губу, осторожно подняла ногу с тормоза и крутанула руль вправо. Машина развернулась и покатила задом на обочину. Я в панике нажала на педаль, машина въехала через бордюр на траву и резко покатилась прямо мимо столба к каким-то железкам. Я поняла, что перепутала нужную педаль и с силой и визгом надавила на тормоз. Машина резко замерла.

Всё, «Back» мне больше не надо. Я дрожащими руками переключила на «D» и, глубоко вздохнув, сняла ногу с педали тормоза и стала осторожно, напрягшись всем телом и прижавшись к рулю грудью, выравнивать машину.

Фух, самое сложное позади.

Машина мягко скатилась с бордюрины и тихо поехала по дороге.

Пока мне прямо.

Я чуть-чуть надавила на педаль скорости. Машина покатила чуть быстрее. Ещё быстрее мне не надо. Я облизнула прокусанную до крови губу.

На повороте я усердно завертела рулём и чуть не съехала с дороги.

Попетляв минут 10 и по какой-то причине пару раз даже заблудившись, я, наконец, выехала из дворов, то и дело дёргая машину из стороны в сторону, коротко взвизгивая, резко притормаживая и снова медленно трогаясь с места. У трассы я притормозила, поскольку ближайший светофор горел красным.

За четверть часа я уже потратила нервных клеток на полгода вперёд. Пару раз чуть не убилась, потеряла драгоценные секунды но, тем не менее, проделала уже почти треть и ещё жива…

Отлично, зелёный. Глубокий вздох… поехали. Я сжала руль, сосредоточенно глядя на дорогу, и отпустила тормоз, а затем мягко и сдержанно прибавила скорость. Проскочила пару светофоров и осторожно притормозила у третьего. Красный.

Прелестно, пока всё гладко.

Тут со мной поравнялся какой-то джип, окно открылось, и высунулась лысая голова мужчины лет 40, с толстым носом и узкими губами.

Мужчина махнул рукой, и я, подумав, тоже открыла окно.

— Девушка, добрый вечер, — приветливо сказал он.

— Здрасьте, — пробормотала я и посмотрела на светофор.

— Включите фары. Ночь на дворе!

Я покосилась на него и пробежала глазами по панели.

Через мгновение в окно просунулась большая рука в чёрном рукаве и надавила на кнопку у меня прямо около руки. Вспыхнули фары.

Я нервно посмотрела на мужчину, который уже успел вытащить руку из папиной машины и вывесить её из окна своей.

— Спасибо…

— Сколько вам лет, девушка? — весело спросил он, глянул на дорогу и на долю секунды его улыбка едва заметно померкла.

О чёрт, кажется, уже начинает всё понимать… Жаль, что я не блондинка. Тогда бы решил, что я просто глупая и поэтому не знаю, как фары включаются.

— Вам зачем? — хмуро и почти с наездом спросила я.

— Машина чья, отца? Мамы? — продолжал мужчина, веселясь ещё больше. Он уже не смотрел на дорогу, заинтересовавшись мной.

— Отца, — краснея, призналась я.

Тут загорелся зелёный, и я осторожно двинулась дальше, выдохнув с облегчением.

— Девушка, может, я вас сам довезу? Куда вам надо?

Я дёрнулась, будто меня ошпарили. Довезу?!

Машину тоже дёрнуло вбок, железо скрежетнуло, лязгнуло, и я, выругавшись, резко притормозила.

— Эй, жива? — донеслось откуда-то сзади, и джип выскочил сбоку и остановился рядом с папиной машиной. Кажется, этому типу всё веселее и веселее…

Я высунулась и осмотрела бок машины. Вроде, всё в порядке… Мне повезло. Если с машиной что-то случится, папа меня убьёт.

Да он и так меня убьёт, и мама заодно.

— Что вам надо? — раздражённо рыкнула я.

Мужчина снова бросил быстрый внимательный взгляд на дорогу, а затем беспечно уставился на меня.

— Да не злись! Поехали в клуб лучше? — этот нахал ещё и подмигнул.

— У меня куча других дел!

— В три часа ночи может быть только одно дело.

— Какое же? — стараясь, чтобы в голосе прозвучало побольше яда, огрызнулась я.

— Дети вроде тебя должны спать, к примеру.

— Слушайте, отвяжитесь, а! — буркнула я и поехала вперёд.

— Не боишься, что я родичам твоим настучу? — явно забавляясь, спросил лысый, быстро показываясь рядом.

— Не говорите мне под руку! — зарычала я, снова чуть не оцарапав машину о железные ограждения посреди трассы.

— Ты же ездить-то не умеешь толком! — мужчина расхохотался.

Я скрипнула зубами.

— Это всё потому что… Да пошли вы! — я закрыла окно и надавила на газ.

Дорога неслась вперёд, и я не заметила, как скосила вправо и едва не проехала нужный поворот. Я резко закрутила руль, и машина повернулась и поехала по дорогам к общежитию.

У меня заколотилось сердце, но уже не из-за испуга, который то и дело охватывал меня за рулём. В голове зазвучал голос подруги. Что же с ней?.. Не опоздала ли я?..

Я очнулась, когда машина чуть не въехала в мусорный бак, охнула и стала поворачивать руль в другую сторону. Машину вновь занесло. Некоторое время я ехала по дороге безобразно, зигзагами, и кое-как выровняла машину уже входа в общежитие. Боже, наконец-то!

Я притормозила, оставив машину у обочины, поставила на «N», выдернула дрожащими пальцами ключ. На часах было 00:43. Значит, ещё не поздно, меня должны пустить.

Пропуск в общежитие мы с Женей сделали мне уже давно, чтобы я могла спокойно приходить и сидеть у неё.

Я выскочила из внезапно сделавшейся ненавистной мне машины, закрыла дверь и бросилась к крыльцу.

В ушах шумела кровь, сердце бешено колотилось где-то в пятках, в глазах темнело… Скорее!

Я ворвалась в общежитие, как голодный волк в зверятник к овцам, показала на бегу пропуск и под гневную ругань вахтёрши помчалась к лестнице. Жизнь в общежитии ещё кипела, туда-сюда прогуливались студенты, поэтому мне пришлось пробираться к лестнице, расталкивая их. Здесь вообще всегда коридоры на редкость оживлённые.

Пролёт, ещё пролёт… сердце стучало не в такт с шагами и разрывалось от волнения.

«Я у Жени. Всё хорошо. Не переживайте» — эту SMS я отправила родителям. Надеюсь, это не заведёт их ещё больше.

А если я опоздала?..

Вот эта дверь… за ней — тихо.

Я, не стучась, толкнула её. Женя в своей комнате обитает одна, но сейчас не было и её. Точнее, так мне показалось на первый взгляд.

— Женя!

Я подскочила к её кровати.

Она лежала поверх чёрного покрывала лицом в подушку. Невысокая, бледная кожа, чёрные волосы с двумя розовыми прядями… Её била крупная дрожь, пальцы сильно сжимали ткань.

Я села на кровати рядом с ней и положила руку ей на спину.

— Женя, что случилось?..

Она перевернулась на бок и посмотрела на меня. Её лицо было мертвенно-бледным, губы пересохли, глаза смотрели так, будто она не может сфокусироваться.

У меня задрожали руки.

— Что с тобой?

— Спасибо, что приехала, — прошептала Женя. Потом вдруг её глаза вспыхнули, и в них загорелся страх, и она неожиданно сжалась в клубок с глухим стоном.

Я вздрогнула, вскочила, снова села уже на пол, так, чтобы Женино лицо было напротив моего.

— Что с тобой?! Тебе плохо?.. Позвать кого-нибудь?..

Я уже снова вскочила, но тут горячие мокрые пальцы вцепились в мою руку.

— Нет, не зови! — крикнула Женя, и ужас в её голосе заставил меня замереть.

— Женя…

— Пожалуйста, не зови никого, — ей было трудно дышать и ещё труднее говорить. — Не надо, чтобы кто-то знал… Это пройдёт…

— Что «это»?! — выпалила я, с яростью выдёргивая руку из её неожиданно ослабевших лихорадочно дрожащих пальцев. — Посмотри на себя, ты на живую не похожа!

Я повернулась, чтобы умчаться за помощью.

— Стой! — на этот раз у неё не хватило сил на крик: она, трясясь, привстала на локте и снова поймала моё запястье.

— Да в чём дело?! — рявкнула я, опять вырывая руку. В следующую секунду мне на глаза попалась внутренняя сторона её локтей, и у меня перехватило дыхание.

— Это… что за…

Я не верила глазам. Нежная, бледная кожа, просвечивающие вены и около четырёх темноватых следов, похожих на микроскопические точкообразные шрамы.

— Что это? — слабо спросила я.

Через мгновение с гневом повторила:

— Что это такое?!

Она проследила за моим взглядом и убрала руку.

— Это не совсем то, что ты… — поспешно начала она, садясь на кровати.

— Нет, это как раз именно то! — мне впервые захотелось её убить. — Где были твои мозги?! Если ты рассчитывала, что я раздобуду тебе эту гадость…

— То я бы так и сказала! — в голосе Жени прозвучала злость. — Я тебе не наркоманка!

Я снова села на пол, сама схватила её руку, потянула к себе и стала ближе разглядывать следы от уколов.

— Тогда хотя бы объясни, — пробурчала я, убедившись, что они неглубокие, и их не больше четырёх. Я всё ещё злилась.

Женя уже собиралась начать рассказ, но взглянула куда-то за моё плечо и с испугом упала на кровать, спрятав лицо. Я в замешательстве оглянулась, но позади меня, конечно, никого не было. Наверное, галлюцинации.

Злости как не бывало.

— Женя! — я положила голову на кровать рядом с подушкой и стала гладить её по голове. — Женечка… ну скажи, что случилось?

Она перевернулась на спину.

— Это было год назад… Я познакомилась с несколькими ребятами, помнишь, я говорила?

Я кивнула. Год назад Женя познакомилась с парочкой сатанистов, они запудрили ей мозги какой-то «изысканной культурой». Я думала, они обычные готы, но тут было что-то другое. Эти двое стали таскать мою подругу в сомнительные «штаб-квартиры», где собиралась вся их свора. Она пару раз звала меня, но я тогда сразу поняла, что с этой компанией лучше не связываться.

— И что?

— Помнишь, я ходила на их ритуальные собрания? Это началось тогда. Я не знала, что мне вкалывают, говорили, будто какие-то препараты, расслабляющие подкорку головного мозга, чтобы легче было войти в транс. Мол, в трансе мы можем увидеть свои прошлые жизни. Дозы были совсем небольшие, поэтому я не переживала. Я далеко не сразу поняла, что это было на самом деле, меня просто смущал этот препарат, и я старалась как можно реже ходить на собрания. В конце концов, до меня дошло, на тот момент уже были сделаны четыре укола.

— Вот почему ты с ними поссорилась! — проговорила я. Мне стало паршиво. Господи, ну зачем я пускала её туда, почему не пыталась остановить, если чуяла нехорошее?..

— Теперь я пытаюсь завязать. Раньше со мной был Дима, но он уехал, поэтому я позвала тебя…

Я вздрогнула. У неё хватает сил переживать это вот так, без каких-либо средств и таблеток, бросать самым первобытным способом, и единственное, что ей необходимо, — это чтобы рядом кто-то был…

— Женечка…

Она судорожно вдохнула и сжалась в клубок, а я вскочила и вылетела за дверь.

Зачем я позволяла ей туда ходить?.. Почему всё сложилось именно так? Ведь это всё навсегда оставит след…

Чёрт, столько времени! Моя подруга, которая вечно подсовывала мне что-то новое, которая всё время приносила мне огромные стопки собственносочинённых комиксов, которая всё время нарочно говорила во время прочтения книг или просмотра фильмов, что будет в конце, всё это время была в серьёзной опасности, а я даже и понятия не имела!..

Я запустила руки в волосы.

Насколько же ухудшилось её здоровье?.. Что это были за наркотики?.. Шрамов всего четыре, и за целый год они никуда не исчезли. Более того, они выглядят, как микроскопические синяки, значит, скорее всего, кололи неправильно, может быть, не попадали в вену… Тогда, возможно, эта гадость редко попадала в кровь. Может, не всё так плохо?..

Она сможет избавиться от этого. Она сильная, и ей уже хватило смелости отказаться от наркотиков, зная, что ей придётся пережить.

Я вернулась в комнату и сразу подбежала к кровати с намерением делать всё, чтобы помочь.

Потянулись тяжёлые, мрачные минуты; болезненный полумрак; жара в комнате, жара горящей кожи на лице, жара мокрых пальцев; приглушённые стоны… и бесконечные: «Всё будет хорошо», «Сейчас всё пройдёт», бесплодные нашёптывания успокоительных фраз…

У Жени были галлюцинации, она то начинала с кем-то разговаривать, то с кем-то спорила, то испуганно пряталась под покрывалом. Пару раз даже бросила подушку куда-то в потолок.

Одно дело, когда видишь это в фильмах, и совсем другое — наяву. Особенно, когда это происходит с близким тебе человеком.

Один раз я, покусав губу, спросила: «Женя, где можно достать эту гадость?», на что она энергично отправила меня во всем известное место.

Иногда галлюцинации на время прекращались, тогда она просила меня что-нибудь говорить, и я пересказывала ей какие-то скучные книги и фильмы, стараясь, чтобы это звучало интересно. Но вскоре жуткие видения возвращались, и я уже не могла придумать, как это облегчить, и могла только обнимать Женю и баюкать её, словно маленькую. Так прошло полтора или два часа.

Женя снова притихла, дрожь стала уходить, дыхание — выравниваться. Я уже ничего не говорила, а просто гладила её по повлажневшим волосам, липнущим ко лбу.

— Женя, — шёпотом позвала я, когда она почти совсем успокоилась.

Ответа не последовало. Я позвала ещё раз и поняла, что ломки закончились, и она уснула.

Её глаза были в изнеможении закрыты, бледные потрескавшиеся губы чуть приоткрылись, и из них вырывалось горячее, прерывистое дыхание.

Я ждала продолжения, но его не было. Значит, всё действительно закончилось…

Мне в голову стали лезть разные мысли.

Я вспомнила других моих друзей, трёх братьев Лигуршиных: Андрея, Дениса и Вовку. С ними я познакомилась, когда мне было лет 7, на даче. Не знаю людей веселее. Они очень добрые и по характеру настоящие бойцы. Андрей занимается карате, хотя и не очень давно, раньше занимался боксом; Денис — кунг-фу, а Вова — айкидо. Я не раз спрашивала, почему они не пошли на одно боевое искусство, но внятного ответа так и не получила. Может быть, дело в том, что Андрей и Вова — фанаты японской культуры, а Денис — китайской, и знают о своих предметах почти всё, что может знать турист. И хотя я сама никогда этими странами не бредила, им всё же удавалось меня заинтересовать.

Денис и Андрей постоянно собачатся, а Вовка — кот Леопольд, который временами пытается их примирить. Мы стали друзьями давным-давно, после того, как они втроём защитили меня от каких-то подростков-хулиганов, которые меня дразнили. Они тогда были втроём, трое маленьких, воинственных мальчишек против двух детин ростом под два метра… и ни один из моих друзей не сдрейфил.

Они абсолютно разные, все трое, и каждого я люблю по-своему. Но одно точно — я их обожаю, как вместе, так и по-отдельности, и вчетвером нам всегда было здорово.

Сейчас, вспоминая их, я подумала, так же ли я поступила бы, если бы кто-то из них попросил меня примчаться посреди ночи? Скорее всего, да. Беда никак не вяжется с их лицами…

— Ира.

Я вздрогнула. Кажется, тоже начала засыпать. Взглянула на Женю. К моему облегчению, её щёки чуть-чуть порозовели, глаза смотрели устало, но уже яснее.

— Тебе лучше? — шёпотом спросила я, садясь на пол, ставя голову рядом с подушкой на матрац и убирая с её лица мокрые пряди волос.

— Да, уже чуть-чуть, — хрипловато прошептала она и слабо улыбнулась. — Спасибо тебе…

— Да что ты, — я тоже улыбнулась и, привстав, осторожно прикоснулась губами к её мокрому лбу. — У тебя спала температура!

— Мне холодно, — пожаловалась Женя, слабыми движениями кутаясь в покрывало.

Я осторожно укутала её в одеяло, а потом снова села на пол так, чтобы моё лицо было наравне с Жениным.

Так прошло ещё полчаса. Она то засыпала, то просыпалась.

— Часто это бывает? — тихо спросила я.

— Раньше было чаще…

— Теперь лучше?

— Да. Мне один знакомый сказал, так и должно быть. Скоро пройдёт.

Я повернулась спиной, разглядывая стену и соседнюю пустующую кровать.

— За сколько люди бросают? — ответ слышать было жутковато.

— Не знаю. По-разному. Зависит от наркотика. У этих сектантов средство очень слабое, его и наркотиком трудно назвать, но отходят от него довольно долго.

— Сколько?

— По-разному, — уклончиво повторила подруга. И, помолчав, прибавила, — Вообще-то, около полутора лет обычно.

— Ого, — вздохнула я, и мне показалось, что с плеч упала какая-то тяжесть.

Женя закрыла глаза и почти сразу уснула.

Теперь она спала крепко, не просыпаясь, судя по неподвижным зрачкам, без снов. Я просидела с ней ещё час и потихоньку выскользнула из её комнаты, когда уже начинало светать, оставив на столе записку: «Спокойной ночи, позвони мне, когда проснёшься».

В коридоре никого не было. Я прошла к выходу, на ходу вытаскивая из кармана ключи от машины. Впереди ещё предстоит обратный путь, а у меня глаза закрываются…

Уже на крыльце, где мне в лицо ударил холодный воздух, сзади кто-то цепко ухватил меня за руку повыше локтя.

— Ира!

Первым моим побуждением было бежать, куда глаза глядят. Но теперь, когда я столько наделала, это было бы очень глупо.

— Доброе утро, пап, — пискнула я, оборачиваясь и готовясь к взбучке.

— Так-так, свежая как огурчик, — тихо протянул папа. Под его глазами были синяки, на лице — следы волнения. Я поняла, что он, так же, как и я, не спал всю ночь. Мне захотелось обнять его, но я понимала, что делать этого нельзя.

— Прости, — тихо сказала я, отводя глаза.

Он молча отобрал у меня ключи. Чёрт, скорее бы уже начал кричать…

— Едем домой, — так же тихо и сурово сказал он и, так и не отпустив мою руку, потащил меня к машине.

Мне не хотелось думать о том, что ждёт меня дома.

Мы оказались в машине, и папа всем корпусом повернулся ко мне.

— Месяц из дома не выйдешь, ясно? — прошипел он. — Только в школу.

Тоже мне, напугал… Да для такого домоседа, как я, это рай.

— И если ещё хоть раз я услышу от тебя про эту Женю…

Гром и молнии!

— Папа! — воскликнула я. — А как бы ты поступил, если бы твоему другу было плохо?

Папа помолчал.

— Если бы он был, Ира.

— Вот поэтому его и нет!..

— Не смей так говорить с отцом!

Я проглотила слова, вертевшиеся на языке, и исподлобья наблюдала, как папа нервно заводит машину. Ключ застрял в замке и не желал поворачиваться, хотя, когда я несколько часов назад села в машину, она завелась с первого раза. Помучившись с ключом добрых полминуты, папа раздражённо шлёпнул ладонью по панели и повернулся ко мне.

— Дружба не то же, что семья, и ничего особенного в ней нет! — гневно заговорил он. — Это сейчас тебе важны друзья, но позже поймёшь, что на самом деле имеет цену. Друзья — это ложный ориентир, и они не стоят того, чтобы из-за них сходить с ума и рисковать! И потом, настоящий друг не позволил бы тебе всю ночь не спать ради него; Женя ведь знает, что у тебя школа, что тебе надо выспаться, почему она об этом не подумала?..

Я вспыхнула.

— Ты просто не знаешь, что с ней творилось! Ты ничего не знаешь, ты не имеешь права так говорить!.. — я осеклась, испугавшись своих слов.

— Хватит, я не хочу ничего о ней слышать! Мне всё равно, что с ней там творилось, это не повод…

— Да нет, был повод! — настойчиво закричала я, чувствуя, как горло перехватывает. — Почему ты не хочешь понять, пап?! Как ты можешь так говорить о дружбе, если у тебя самого никогда не было друзей? Дружба — эта та же любовь, только немного другая!.. И вообще, я уже не маленький ребёнок и сама хочу решать, что для меня важно!

— Нет, не можешь! — с неожиданной яростью перебил папа. — Твой сегодняшний поступок показывает, что ты ещё не в том возрасте, чтобы самой это решать. Ты ещё не в состоянии оценивать своё поведение и строить систему ценностей. И давай закроем эту тему.

— Папа! — закричала я, понимая, что это бесполезно. После фразы «закроме тему» папа уже ничего не слышит. Но ведь я ещё столько хочу ему сказать!

— Я больше не хочу об этом говорить.

— Ты ничего не понимаешь! — с обидой выкрикнула я, отворачиваясь. Слёзы жгли глаза.

Мне было ужасно обидно, что папа, всегда такой понимающий и весёлый, теперь просто не желает даже прислушаться к тому, что я ему говорю. Моя жизнь — это моя жизнь, и, хочет он того или нет, в ней будут друзья; неужели папа не может этого понять?

— Знаешь что, пап, — уже не в силах держать всё в себе, выпалила я, — я не хочу, чтобы моя жизнь была такой же, как у тебя! Тебе не из-за кого вставать по ночам, кроме меня и мамы, и твоих родителей! Тебе бывает не с кем поговорить, не с кем отдохнуть от рутины, ты не знаешь, что такое, когда посторонний человек близок тебе, ты не признаёшь никаких уз без родства; а я так не хочу, ясно?! Я так не хочу! — папа хотел что-то возразить, но я не дала ему заговорить. — В жизни бывают ситуации, когда ты не можешь чем-то поделиться с родными, и в таких ситуациях ты одинок, у тебя есть только семья, и ты хочешь, чтобы у меня тоже больше никого не было!

Я разревелась от злости, от обиды, от пережитого за эту ночь страха и напряжения, от раскаяния и сожаления о только что сказанном, от жалости к себе, от жалости к папе, от того, что причинила ему боль…

— Едем домой, — расстроенно сказал он.

Машина поехала прочь от общежития.

* * *

Мы неслись домой по медленно оживающей улице. В машину светили фонари. Я ревела в три ручья, и всё мне казалось несправедливым. Но что самое главное — зачем я столько наговорила папе? Мне безумно хотелось вернуть время назад и смолчать. Или сказать, но мягче, спокойнее… Мне хотелось обнять расстроенного, как-то сразу погрустневшего и осунувшегося отца, сделать всё, чтобы он снова был таким же весёлым, как и всегда, чтобы больше никогда его лицо не становилось таким усталым и постаревшим, чтобы больше никогда не проступали на нём следы давней тайной тоски, которые он, видимо, всегда держал в глубине души… а ещё лучше, чтобы этой тоски и вовсе не было! Чтобы никакие тяжёлые мысли, которые я ему напомнила своими словами, больше не заставляли его грустить…

Я глянула на него, и у меня всё задрожало: мне показалось, что у него в глазах стоят слёзы. Ну почему я не промолчала?! А если бы подобное сказали мне?..

Папа крутанул руль. Машина вильнула на встречную полосу, и я невольно привалилась плечом к двери. Навстречу неслась серая иномарка, и папа, пробормотав проклятие, опять закрутил руль в противоположную сторону. Иномарка с шумным выдохом ветра пронеслась мимо.

Папа опять выругался и стал быстро крутить в другую сторону. Только сейчас я поняла, что что-то не так. Машину заносило к железкам, за которыми был овраг.

Я взглянула в окно, и живот словно подхватили крючком и потянули вверх.

— Пап, осторожно! — вскрикнула я, вжимаясь в сидение.

Машину закрутило; заскрежетал металл, взвизгнули шины, фары осветили железные ограждения.

Папа ругнулся, вдавил педаль тормоза в панель; завизжал мотор, в лобовое стекло ослепительно сверкнули фары мелькнувшего впереди джипа.

— Папа!..

Я зажмурилась, услышала, как папа снова закричал какое-то ругательство, потом снова визг, скрежет, ремень безопасности натянулся и врезался в живот…

…и всё погрузилось в темноту.

Глава III

Железная белая лампа светит прямо в глаза.

Люди в халатах.

Силуэты голов в медицинских масках.

Стук металла о металл. Шаги. Голоса, шорох, шум включившейся воды.

Красные разводы, взрывы, народ с поднятыми руками, чёрные звёзды.

Я лежала на боку, когда открыла глаза. Сначала всё поплыло, но вскоре выровнялось. Я увидела край подушки, тумбу, штатив с капельницей, услышала сквозь пронизывающий барабанные перепонки ультразвук слабое пиканье приборов; дверь была приоткрыта, и из-за неё в палату прорывался оранжевый луч света.

У кровати стояло несколько человек: два врача, тихо переговаривавшихся и смотрящих в бумаги, закреплённые у них на планшетах, и три пациента. Пациенты были бледные, в одинаковых белых пижамах и со странными неподвижными лицами, с тусклыми и неживыми глазами, глядящих на меня. Мне стало жутковато.

На виски что-то давило, в черепе пульсировала тяжёлая боль, глаза сами собой закрылись, я перекатилась на другой бок. Из руки что-то неприятно потащило, я отдёрнула кисть назад и увидела, что к вене на запястье была протянута трубка капельницы с зафиксированным пластырем катетером.

Как же всё болит…

Что происходит? Почему я здесь?

Голова работала как никогда плохо, мозги еле ворочались, словно дождевые черви в луже. Ощущение, будто внутри черепной коробки сплошной туман, вязкий, как расплавленное масло.

Я с трудом открыла глаза. Врач, стоявший по другую сторону от кровати, изучающе смотрел на меня. Другие двое врачей, негромко о чём-то разговаривая, прошли мимо него и вышли из палаты.

— Ты уже очнулась? — подал голос оставшийся врач.

Я моргнула глазом, не придавленным подушкой. Наверное, вопрос был риторический.

Врач приблизился, взглянул на показатели на приборах, стоящих у кровати, и, повернувшись ко мне, сунул мне градусник под мышку. Я хотела встать, но голова словно взорвалась от резкой вспышки боли, я приготовилась к удару головой о продавленную подушку и почувствовала, как на затылок легла тёплая широкая ладонь и осторожно положила мою голову.

— Тебе ещё рано подниматься, — мягко сказал врач и пристально посмотрел мне в глаза, поочерёдно переводя взгляд с одного зрачка на другой. — Как себя чувствуешь?

— Скверно, — едва шевеля языком и губами, промямлила я.

— Голова болит? — проверяя по градуснику мою температуру, продолжал врач.

— Ага…

— Смотри в центр моего пальца, — доктор поднёс указательный палец к моим глазам и стал водить им из стороны в сторону.

Перед глазами снова всё плыло, и я с трудом тащила взгляд за пальцем врача.

— Ну, всё хорошо. Поспи немного, ладно? — врач встал со стула и вышел из палаты.

Я вяло посмотрела на закрывшуюся во второй раз дверь, перевела взгляд в противоположную сторону, к окну… и чуть не вскрикнула: в полумраке у окна стояли те же три пациента и так же неподвижно на меня смотрели.

Трое… или… минутку, нет, один. Они какие-то прозрачные, похоже, троится в глазах.

Нет, они… Я ощутила, что бледнею. Но я же не сошла с ума! Они разные, это три разных человека… Но, гром и молнии, почему они прозрачные?.. Что за бред?!

Может, кажется? Или… так…

Я закрыла правый глаз. Те же трое продолжали смотреть на меня, только я их видела абсолютно явственно.

Я закрыла левый глаз, а правый боялась открыть. Ведь, если они прозрачные, значит, правым глазом я их не увижу… Этого не может быть, конечно, что за ерунда?.. Не могла же я так сильно стукнуться головой, в самом деле…

Но если?..

Нет, надо посмотреть. Конечно, я их снова увижу, разве можно видеть людей только одним глазом? Чёрт, хватит трусить, это же глупости, открой глаз!..

Нет, не могу.

С глубоким вдохом я открыла оба глаза и взглянула на странных пациентов. Они были прозрачные. И на этот раз ошибки быть не могло: левый глаз видел их чётко, а оба — и людей, и то, что находится за их спинами.

Мне кажется, мне просто кажется, их нет. Я резко закрыла ладонью левый глаз.

Всё, проблема решилась сама собой, их нет! Их здесь нет! Я смело открыла оба глаза…

Снова трое.

Гром и молнии, что же со мной происходит…

Это просто галлюцинации. Да, так и есть. Ведь я, кажется, была в бреду? Может быть, даже под наркозом. Так что, конечно же, все эти незнакомцы лишь плод моего посттравматически воспалённого воображения.

Я протёрла левый глаз. Не помогает. Резко села, не обращая внимания на боль, стала яростно тереть виски, лоб, бить себя по щекам… чёрт возьми, они всё ещё здесь!.. Меня затошнило, и я быстро легла. Голова раскалывалась от движений так, что перед глазами пошли круги. Веки захлопнулись, дыхание сбилось…

Их там нет. Тебе просто кажется. От испуга туман в голове быстро рассеялся, как будто его пронзила молния, и стало свежо, как после грозы, как будто в черепной коробке трещал озон.

Сердце стучало, боль в голове постепенно утихала.

Просто глюки…

Я заставила себя открыть глаза. Всё это просто кажется…

В палате никого не было.

Вот так. Просто показалось. Может, они и были, но уже ушли.

Я снова закрыла глаза и ощутила себя в раю. Голова болела уже совсем несильно, сердце успокоилось, а в палате абсолютно точно никого нет… В голову стал возвращаться блаженный дым…

В палате!

Что я вообще делаю в больнице?

Я нахмурилась, разогнала вновь воцарившийся туман в голове и погрузилась в воспоминания.

Вот я сижу в комнате и делаю уроки… читаю книгу… нет, не книгу, комикс… нарисованный карандашом… Не мой. Кого-то, кто мне важен… Что за комикс? О чём? Точно, другие миры. Девочка с бледной кожей, голубыми глазами и выкрашенными в чёрный волосами с двумя розовыми прядями: одна, длинная, слева, вторая, короткая, в чёлке справа. Кто она? Моя подруга. Лучшая. Да… Женя Зайцева…

Что же со мной такое?.. Какого чёрта я здесь делаю?

Почему я не вспомнила Женю? Почему я ничего не могу вспомнить? Как, как, как я оказалась в больнице?!

Что было с того момента, как я читала комикс?.. Кажется, день или два, не больше… Провал небольшой, но что же там было?.. А мама с папой, они знают, что я здесь?..

Я напрягла голову и пристально уставилась в кромешную темноту провала в памяти. Что же ты таишь?..

Проклятие. Я ничего не помню…

От попыток вспомнить голова опять разболелась. Я растерянно перебирала складки одеяла. Туман стремительно расползался по пространству черепа, и у меня уже не было сил вспоминать.

Я стала погружаться в болезненно-крепкий сон…

Уже на краю сна в сознании шевельнулась паника. Что же со мной случилось?..

* * *

В окна палаты бил яркий солнечный свет, на улице так и стояли наполовину жёлтые, наполовину голые деревья, хотя шла уже четвёртая неделя октября.

Капельница сковывала движения, одеяло казалось тяжёлым металлическим пластом.

Я разглядывала палату. Похоже, сейчас середина дня, часов здесь нет. Зеркал тоже. Ещё пара кроватей, железные, даже матрасов нет. Рядом с моей кроватью стул, с другой стороны — тумба.

Открылась дверь, и в палате показался врач, с которым я разговаривала накануне. Он взглянул на меня и подошёл, у него в руке снова поблёскивал градусник.

— Как голова? — отдавая градусник мне, спросил он.

— Вроде, нормально, — хрипло ответила я и чуть-чуть приподняла голову с подушки, чтобы удостовериться, что всё действительно нормально. Голова тут же внутри завибрировала. — Нет, болит…

— Болит, когда двигаешься? — я кивнула. — Не вставай пока.

— А почему я здесь?

Голубые внимательные глаза остановились на моих глазах.

— Ты попала в аварию. Разве не помнишь?

— Нет…

Мы помолчали. Врач достал градусник и посмотрел показатели.

— Следи за моим пальцем, — велел он и принялся, как вчера, водить пальцем перед моими глазами.

— Почему в аварию? Когда?.. — попробовала расспросить я.

— Три дня назад. Ты пока отходишь от наркоза.

— От наркоза? Мне делали операцию?

— Нет. В ране на голове было много осколков.

— А…

Я молчала и пыталась нашарить в памяти эту аварию. Взглянула на руки. Царапины… Почерк Фрака. Мне пробрала дрожь.

Что же было?.. Что с Фраком? Что с родителями?

— Что это была за авария? — произнесла я, обращаясь к самой себе.

— Автокатастрофа, — откликнулся врач, усаживаясь на стул и что-то записывая на бумаге, прикреплённой к планшету. Этот планшет оставался лежать на стуле ещё со вчерашнего вечера.

Меня начало подташнивать.

— А родители? С ними что?

— Твой отец в соседней палате, у него сломано ребро и вывих колена. А в целом, всё в порядке.

На мгновение я успокоилась, но тут же снова заволновалась.

— А мама?

— Она тоже здесь, у твоего отца. К тебе пока никого не пускают.

— Угу…

Я тупо уставилась в пространство.

Значит, мы с папой были одни… Уже кое-что. Куда мы могли ехать? Откровенно говоря, мне редко приходится куда-либо ездить с кем-то из родителей. Но иногда… В голове что-то мелькнуло. Папа учил меня водить летом, тогда мамы в машине не было.

Ага, с чего бы он стал меня за руль садить, ещё и в городе?.. Или… а может, эту мысль мне память подбросила?..

Я закрыла глаза и снова вперила внутренний взгляд в чёрную дыру. Мысленно спросила, впрочем, не надеясь на ответ: «Папа учил меня водить?» Подсознание лукаво помалкивало.

— С какого момента ты всё забыла? — спросил между тем врач.

— Не знаю, — встрепенувшись, сказала я, — возможно, весь день аварии…

— Вас привезли утром.

— Значит, ночь перед аварией… И половину дня ещё…

Утром? Может быть, папа вёз меня в школу?.. Да ну, я пешком хожу, идти-то два шага. Да папа и уезжает на работу, когда я только умываюсь.

Но я ведь должна всё вспомнить?..

— Значит, частичная амнезия.

Я вздрогнула.

— Такое часто бывает после аварий? Это навсегда?

Врач улыбнулся и сунул записи в просторный карман белого халата.

— Я не думаю.

Он встал и направился к выходу, у дверей прибавив:

— Скоро обед будет.

— Подождите! — едва он шагнул за дверь, торопливо позвала я.

— Да?

— Здесь вчера были три пациента, — я пытливо посмотрела на врача.

Он удивлённо моргнул, затем оглядел палату и снова растерянно взглянул на меня.

— Здесь никого не было, — сказал он.

Значит, всё-таки глюк. Со вздохом облегчения я взглянула на дверь — врач всё ещё стоял на пороге и, нахмурившись, разглядывал меня. Затем молча вышел.

Я снова принялась копаться в воспоминаниях. Всё, что у меня есть, единственная зацепка, единственный вариант — папа учил меня водить. Но как мы попали в аварию? Разве папа мог это допустить? Если бы была хоть малейшая опасность, что мы попадём в аварию, он не подпустил бы меня к рулю. Нет, пожалуй, никто ничему меня не учил.

Ещё и утром…

Даже предположений нет.

Я снова закрыла глаза и постаралась ни о чём не думать.

Звуки стали сливаться в гул: пиканье, голоса за дверью, шаги… Сон мелкими шажками наступает на мою голову, проходит по векам, сковывает мысли…

Тут в моём сознании постепенно приоткрылась какая-то дверца, и из-за неё полились звуки, слова, чувства, картинки… глаза резко распахнулись.

Расстроенный папа. Фонари светят в окно. У меня быстро бьётся сердце. Что-то застилает взгляд… слёзы. Машина мчится вперёд чуть быстрее, чем обычно, и свет фар расплывается по асфальту, деревья и дома за окном сливаются в сплошной тёмный фон, слёзы льются ручьями, снова папа…

Почему он такой грустный?.. Почему я хочу извиниться? Да, точно, мои слова, дело в них. Но что такого я могла сказать ему?

Я судорожно цеплялась за неожиданно нахлынувшие воспоминания умом, но они выскальзывали. В последний раз я напрягла память и попыталась вытянуть что-нибудь ещё о том дне, но картинки исчезли. Дверца снова захлопнулась.

Я с досадой ударила кулаком по кровати и вдруг поняла, что сижу. В подтверждение у меня закружилась голова, начало тошнить, и я поспешно улеглась.

Наверное, обед мне лучше не есть.

Через час медсестра привезла железную тележку с тарелкой супа и ещё одной — с гречкой и курицей. В дополнение над тарелками возвышался стеклянный стакан с компотом. Стандартный больничный обед.

Медсестра взяла у меня кровь на анализы и даже попыталась кормить (вставать мне было нельзя), но я наотрез отказалась есть.

Весь день я пыталась вспомнить хоть что-то ещё, несколько раз заходили медсёстры и врач, но больше никого ко мне не пускали.

Один раз появилась пациентка, девушка с рыжими волосами, она тоже казалось прозрачной. Как и трое вчерашних, она молчала. Как и трое вчерашних, повергала меня в ужас. Я даже собиралась позвать кого-нибудь, сказать, что в палате посторонние, но не успела — девушка исчезла, едва я отвернулась. От этого стало ещё неуютнее: это жутко, когда в любой момент может появиться кто-то, кого ты видишь всего лишь одним глазом.

Голова болела уже не так сильно, как до этого; наркоз всё ещё туманил сознание, но я уже могла соображать. И происходящее мне совсем не нравилось.

Глава IV

Прошло 5 дней.

Я продолжала упорно раз за разом штурмовать провал, по ночам видела мутные сны: то снова расстроенный папа, то почему-то Женя с бледным лицом и лихорадочно блестящими глазами, то парк аттракционов, то Фрак в мыле… Все эти картинки казались мне полнейшим бредом, сливались в одну, выстраивались то в один сюжет, то в другой, то в третий и доводили до ручки. Меня мутило при виде машин за окном, кидало в дрожь от слова «наркотики», бил озноб от попыток представить аварию, мучила боль при мыслях об отношении к дружбе…

Вскоре я поняла, что пытаться вспомнить бесполезно, и стала просто ждать тех вспышек, что на меня иногда накатывали. Жить с провалом в памяти было ужасно неуютно и непривычно, словно перед глазами всё время чёрное слепое пятно, скрывающее от зрения нечто важное… Это как если бы я знала, что не в состоянии увидеть предметы или что откуда-то в меня целится снайпер. Мне всё время казалось, будто за моей спиной кто-то стоит.

В придачу я несколько раз увидела тех мужчин-пациентов, и с каждым разом они становились всё более ужасающими. Может быть, это была одна из причин, по которой мне чудилось, будто рядом всё время находится кто-то ещё.

Я уже не могла спокойно есть, пить, спать, я постоянно ждала, что они снова появятся и будут так же неподвижно смотреть на меня, ждать чего-то, чего-то безмолвно требовать, угнетать своим присутствием, молчаливые, бледные и — что самое ужасное — видимые лишь левым глазом.

Сколько бы я ни говорила о них моему врачу, Петру Ивановичу, он только качал головой и повторял: «Нет, сюда больше никто не приходил.» Это пугало ещё сильнее: неужели этих ребят больше никто не видит?..

Если не считать этих двух обстоятельств, мне было намного лучше, уже можно было вставать, но посетителей пока не пускали.

Утром шестого дня Пётр Иванович сообщил, что сегодня ко мне придут родители. Мне уже давно хотелось увидеться с папой, поскольку я поняла из обрывочных воспоминаний, что он был со мной во время аварии, а также что чем-то его очень расстроила, и мне не терпелось убедиться, что он больше не грустит и что с ним всё хорошо. Маму мне тоже ужасно хотелось увидеть, рассказать о пугающих меня людях, ниоткуда появляющихся у окна и молча сверлящих меня стеклянными глазами. И узнать, наконец, что случилось.

Папа пришёл сразу после завтрака. Когда он зашёл, улыбающийся, радостный, с перебинтованным корпусом и хромающий, я едва не закричала от радости. Мне было страшно, что я снова увижу пациентов, и, когда папа пришёл, появилась успокаивающая уверенность, что, даже если они и появятся, то мне ничего не грозит.

— Ну ты как? — едва сев на кровать, спросил папа. — Как самочувствие? Мне врач сказал, ты всё забыла?

Я хотела ответить, и тут внутри что-то дрогнуло, и в памяти неожиданно всплыло:

«-Знаешь что, пап, я не хочу, чтобы моя жизнь была такой же, как у тебя!..»

На заднем плане сознания мелькнула мысль: неужели это я могла говорить?

«-…ты одинок, у тебя есть только семья…»

«-Друзья — это ложный ориентир, и они не стоят того, чтобы из-за них…»

«-Ты ничего не понимаешь!»

«-Ты ещё не в состоянии оценивать своё поведение…»

«-Я так не хочу!»

Прилив раздражения и энергии, рвение сопротивляться, потом страх, сожаление и острая жалость, сильное желание повернуть время вспять и всё исправить… и то, что я всегда испытываю, когда мне плохо — «скорее бы всё это закончилось»…

Боже, ну как я могла сказать такие слова?! Почему?

«-…ты не признаёшь никаких уз без родства…»

«-Вот поэтому их и нет!»

«-ТЫ ОДИНОК!..»

Гром и молнии! Не узнаю саму себя!

Я вздрогнула, зажмурилась, провожая последние слова и картинки обратно в недра памяти, а затем взглянула на озабоченно и взволнованно разглядывающего меня папу и вдруг расплакалась. Папа бросился меня успокаивать. Я тут же прижалась к нему и заскулила:

— Папуля, прости меня, пожалуйста!..

— Ну что ты, дочур, — растерянно бормотал папа, обнимая меня. Конечно, он давно простил.

— Не надо было мне так говорить…

— Ты всё правильно сказала, Ириша (я ненавижу, когда меня называют Иришей, но сейчас мне было глубоко фиолетово). Ты была права.

Я, хлюпнув носом, отстранилась, чтобы увидеть его лицо.

— Права?..

Папа прижал меня к себе и, поставив подбородок мне на макушку, сказал:

— Да. Я подумал над твоими словами и понял, что дружба и впрямь очень… важная составляющая. Ведь, если бы это был пустой звук, разве моя дочь сбежала бы из дома и стала бы рисковать? Теперь я вижу, что друзья тебе необходимы, и, знаешь… я бы хотел тоже иметь такого друга, как ты. И, пожалуй, хотел бы быть таким другом, как ты. Поэтому ты, наверное, права.

Я сидела, прижавшись носом к папиной груди, и проворачивала в голове фразу «сбежала из дома». Я что, правда сбежала?.. Если да, то ясно, почему мы поссорились… Только ведь мы с ним спорили насчёт дружбы. При чём тут это? Почему я не помню из нашего спора ни единого слова о моём побеге? На мгновение в памяти всплыла мутная картинка с Женей. Неужели мы ссорились из-за неё?

— Я на днях помирился с моим бывшим другом, — тем временем продолжал папа. — Он приехал в больнице самый первый, даже маму опередил… я думал, что ему давно безразлично.

— Что? Ты помирился со своим другом? — встрепенулась я. Мысли о том, что случилось, тут же вылетели из головы. Я быстро и с надеждой посмотрела на него, — Ты не шутишь?

— Как ни странно, нет, — сказал папа задумчиво.

— Это же замечательно! — протянула я радостно и вместе с тем удивлённо.

— Да, — он улыбнулся, и в его улыбке было тепло. — Это действительно замечательно… — и он снова привлёк меня к себе и тихо добавил, — Я так горжусь тобой!

Мы посидели немного молча, обнимаясь. Было очень спокойно, уютно и уже совсем не страшно. Весь страх с приходом папы исчез.

— П