Оглавление

8 апреля 2019 г. — знаменательная дата в истории российского государства!

8 апреля 1783 г. — Екатерина II Великая подписала судьбоносный манифест о присоединении Крыма к России, в которое мирным путем (умелыми демонстрациями «военных мускулов» и другими мероприятиями) внес свою лепту и Александр Васильевич Суворов!

8 апреля 1799 г. — 220 лет назад — началась ошеломляющая Итальянская кампания А. В. Суворова!

А 28 августа 2019 г. будет такая же «круглая дата» с начала его «лебединой песни» — Швейцарского похода!

«Ни в какой армии нельзя терпеть таких, которые умничают…»

«Недоверчивость — мать премудрости!»

«Удивить противника — значит победить его!»

«Надо уметь бить, а не царапать!»

«Всякая стрельба кончается штыком!»

«Время драгоценнее всего!»

«Одна минута решает исход баталии, один час — успех кампании, один день — судьбы империи!»
«Я действую не часами, а минутами!»

«Мгновение дает победу!»

А. В. Суворов

И это лишь малая толика ёмких суворовских высказываний, характеризующих его понимание сути Войны и «всего того», что ей сопутствует…

…Лишь на время, лишь на миг, лишь на мгновение мы все оказываемся на этой маленькой, но такой прекрасной планете, чье имя — Земля! Из этих мгновений — наших жизней — и складывается история, история человечества!! Огромное значение играют мгновения из жизни великих людей, чьи причудливые судьбы наложили свой неизгладимый отпечаток на историю планеты Земля!!!

Эта книга посвящена канувшему в вечность мгновению — судьбе — одной из самых культовых (например, наряду с «былинным» Александром Невским или сугубо кармическим Иосифом Виссарионовичем Джугашвили) личностей в российской истории — Александру Васильевичу Суворова — своего рода «иконе № РАЗ» русского полководческого искусства.

Все, что мы знаем о нем либо слишком залакировано, либо «утонуло» в «небывальщине», тем более, что сам полководец, в том числе, своим неординарным поведением, был не чужд плодить легенды, мифы, слухи, сплетни, небылицы, а, порой, и откровенные «гадости» о себе. По крайней мере, так было принято считать долгое время. Так сложилось, что на протяжении двух последних веков Суворова зачастую живописали неким чудаковатым простаком. Тем более, что он был всецело поглощен своим кровавым ремеслом/смертоносным искусством и по определению не мог быть эдаким «мягким и пушистым» ангелом. Ведь он и сам говаривал, что в армии: «дружба — дружбой, а служба — службой».

Поскольку у каждого, как известно, своя правда, а истина лежит где-то по середине (причем, где — эта середина — вот в чем вопрос?), то, скорее всего, Александр Васильевич был одной из ипостасей «Дитя Войны» или «Человека Войны» (кому, как нравится) со своими столь присущими подобным людям «извилинами, закавыками и причудами», обусловленными суровой необходимостью эффективно (а не только эффектно!) посылать массу людей на смерть ради победы. («Победа — враг войны!» — любил повторять он.) А этот «божий дар» дан отнюдь не каждому военачальнику и А. В. Суворов — один из очень немногих полководцев в истории человечества, у которого она достигалась не количеством «солдатушек-бравых ребятушек», а их качеством.

Словесно-фактологическая полемика о «русском Марсе» или, «неистовом старике Souwaroff», как его почтительно прозвали не единожды битые им молодые и одаренные генералы революционной Франции, продолжается до сих пор! Не будем пытаться ее подытоживать («на вкус и цвет, советчиков — нет»! ), а просто совершим «путешествие по крутым волнам» богатой на события биографии, безусловно, лучшего отечественного полководца за всю ее многоликую историю!

Причем, в книге первой о Суворове — «Свет и Тени» «Русского Марса» А. В. Суворова — мы познакомились с судьбами одного из его кумиров (шведского короля-викинга Карла XII) и современника-противника (прусского короля-полководца-музыканта-«философа» Фридриха II), с которыми у Суворова, если по внимательнее приглядеться, было немало общих черт, как на поле боя, так и в быту…

Если Вы прочтете и эту книгу, то, возможно, у Вас сложится свой взгляд на Александра Васильевича Суворова — человека, гениального (хотя сегодня весьма модно подвергать это сомнению, в основном, со стороны «наполеоноведов» и «бонапартистов»), чьи поступки, не входящие в обычные рамки жизни, зачастую не поддавались логическому осмыслению, поскольку, как известно, «гений — это такая власть, в которой находится… человек».

Хотите — верьте, хотите — нет, но если, все же, учитывать это определение гениальности, то немало, как из написанного о «русском Марсе», так и ему приписываемого, более или менее проясняется…

Впрочем, каждый вправе сам «увидеть» «Свет» и поискать «Тени» — если они, конечно, найдутся. Тем более, что «о вкусах — не спорят»…

Автор, к.и. н. Я.Н.Нерсесов

Светлой памяти моей дорогой бабушки — к.и.н., профессора, зам. зав. кафедрой истории СССР АОН при ЦК КПСС, Зои Антоновны Астапович, посвящаю…

Человек растет с детства

(Древнеперсидская поговорка)

Все дело в мгновении: оно определяет

жизнь

(Кафка)

Свет показывает тень, а правда —

загадку

(Древнеперсидская поговорка)

Мой долг передать все, что мне известно,

но, конечно, верить всему не обязательно…

(Геродот)

Часть I. Его Восхождение

Глава 1. «…Я — лутче Прусского покойного великого короля; я,…»

Образцовая армия прусского короля-полководца Фридриха II Великого не единожды сходилась с русскими в масштабных кровавых сшибках-мясорубках Семилетней войны, в частности, под Гросс-Егерсдорфом, Цорндорфом, Пальцигом и Кунерсдорфом, после чего, либо расходилась с ними «в ничью» либо просто «исчезала» с поля боя. С той поры прусский король-солдат их возненавидел, но и зауважал. Более того, с вступлением в войну России Пруссия сделалась театром войны. Из-за русских неприятель начал проникать во все ее концы.

Благодаря хлопотам своего отца — в ту пору главного полевого интенданта русской армии — премьер-майор (4.IX.1756; вокруг дат производства в чины немало разночтений: здесь и далее я их даю по сведениям одного из самых авторитетных современных биографов А. В. Суворова — Вячеслава Сергеевича Лопатина) Александр Васильевич Суворов оказался на той грандиозной по меркам тогдашней Европы войне под началом генерал-фельдмаршала Александра Борисовича Бутурлин (18 [28].6.1694, Москва —30.8. [10.9.] 1767, Москва). Правда, на театр военных действий ему долго попасть не удавалось: Бутурлин, у которого служил Суворов-младший, был один из пяти членов конференции, пытавшийся управлять войной издалека (не покидая двора) — из Санкт-Петербурга.

Вот и пришлось щупленькому и на вид невзрачному, но крайне амбициозному (правда, это свое качество он тогда еще наглядно и рьяно не демонстрировал окружающим) Александру Васильевичу — подполковнику (с 9.X.1758) Куринского пехотного полка — заниматься формированием маршевых батальонов для войны с прусским королём, а не сражаться с этим самым популярным полководцем середины XVIII века (века менуэта и «опасных связей»), стремившимся довести линейную тактику на поле боя до совершенства. На посту коменданта Мемеля (1758 г.) он демонстрирует столь превосходную распорядительность, что в конце концов (в 1759 г.) получает такое желанное для него предписание отбыть на фронт волонтером в корпусе (бригаде) князя Мих. Никит. Волконского (9 [20].10.1713, Москва — 8 [19].12.1788, там же).

…Между прочим, побывав «в шкуре» волонтера, Суворов всю свою долгую и смертельно опасную карьеру потом по особому привечал этих своих «братьев по оружию» (волонтеров), зачастую определяя их в офицеры при полках сверх штата, используя в самых горячих «шармицелях» (стычках и встречных боях, где исход боя непредсказуем и все решает отвага и сообразительность), охотно награждая их за смекалку и отвагу. Знал Александр Васильевич цену боевым офицерам, а не придворным шаркунам — во все времена исправно делавшим карьеру на лакированных паркетах и в затемненных будуарах влиятельных метресс…

Боевое крещение Суворов получил в Силезии, не раз отличаясь в конных разведках, в частности, под прусским Кроссеном (14 июля 1759 г.?), где он впервые увидел все «прелести» (ужасы) войны воочию. Правда, подлинные детали тех конных поисков зачастую остались для нас «за кадром».

Ожесточенные сражения под Гросс-Егерсдорфом и Цорндорфом «прошли» мимо него: охочий до воинской славы (и это еще очень лояльно выражаясь) Суворов-младший с завистью слушал байки участников этих кровавых побоищ без решительного результата. Зато в разгроме Салтыковым войск Веделя он уже поучаствовал сполна, координируя их действия в рамках замыслов главнокомандующего. Тогда как в знаменитейшем Кунерсдорфском сражении (по крайней мере, с точки зрения российской историографии; в западной литературе — выше ставится шедевральная Лейтенская битва) он принимал участие как дежурный офицер-порученец генерал-аншефа Виллима Виллимовича Фермора, (28.9.1702, Псков — 8.2.1771, Нитауре, Лифляндская губ.), либо (данные разнятся) самого главнокомандующего русской армией генерал-аншефа Петра Семеновича Салтыкова (11.12.1698/1700, Никольское-Салтыково, Ярославская губ. — 26.12.1772 (6.1.1773) Марфино, Московская губ.).

Он тогда наглядно понял, как можно умело ломать стереотипы фридриховской «косой атаки». Когда намеренно подставляя свой «слабый» фланг под превосходящие силы прусского короля, Салтыков, ловко маневрируя сильными резервами и артиллерийским огнем, сводил на нет всю недюжинную тактическую выучку королевских войск, не позволяя им окружить свой фланг натиском вдоль и позади фронта, чтобы добить его. Только обескровив противника, Салтыков перешел в подготовленное массированное победоносное контрнаступление. Лакомая приманка — заведомо «слабый фланг» — оказалась для Фридриха коварной западней.

Победа над самим Фридрихом II стала ярчайшим впечатлением для молодого Александра Васильевича. Более того, как и все участники той эпохальной битвы, Суворов получил медаль с портретом государыни-императрицы Елизаветы Петровны с горделивой надписью «Победителю над пруссаками».

Правда, самым важным его приобретением стал бесценный опыт предвидения свойственных противнику действий и единственно адекватных мер, исходя из возможностей и способностей русских войск и его командующего. Тем самым, он проникал все глубже и глубже в суть полководческого искусства: мгновенно оценивать и эффективно реагировать. Правда, сам Александр Васильевич будет предпочитать нападать первым, тем самым, как бы играя «белыми фигурами».

Интересно, что в разговоре с генерал-аншефом В. В. Фермором он осудил отказ Салтыкова сразу после победы идти на Берлин. Впрочем, хотя он сам в будущем всегда будет стараться не останавливаться после победы на поле боя и стремиться к завершению войны, но и у него не всегда это будет получаться, порой, по независящим от него причинам.

После Кунерсдорфа судьба Суворова снова делает резкий зигзаг: он опять оказывается на… интендантской стезе на этот раз под крылом своего отца. Суворов-младший теперь обер-кригс-комиссар в действующей армии у своего отца-главного снабженца (генерал-губерпровиантмейстера). Они собирают провиант для нее в разоренном войной краю. И видно дело они свое знали крепко. Отец идет на повышение (генерал-поручик, сенатор, член Военной коллегии). А сын, которому давно обрыдла «сытная» тыловая «служба», снова (в 1760 г.) возвращается на поля сражений — в штаб В. В. Фермора, правда по знакомству и не без помощи своего весьма влиятельного папы.

Исполнительный и деятельный, хорошо знающий службу офицер пришелся по душе основательно-осторожному Виллиму Виллимовичу. Пользуясь его полным доверием, Суворов проходит хорошую штабную школу, расширяет свой военный кругозор, учится администрированию: решению армейских служебных головоломок. Спустя годы он добром вспомнит доверявшего ему крайне расчетливого В. В. Фермора (о котором, в силу ряда обстоятельств, в отечественной историографии сложилось весьма неоднозначное мнение) и напишет такие весьма многозначительные, можно сказать исторические слова: «У меня было два отца — Суворов и… Фермор». Такое признание от крайне въедливого и очень скупого на похвалу «коллегам по ремеслу» будущего генералиссимуса дорогого стоит и позволяет предполагать, что Виллим Виллимович был не столь однозначен, как его принято «малевать». Под началом Фермора Александр Васильевич участвует в операциях в Силезии и Померании.

А вот присутствие настырного Суворова в рейде на Берлин в составе войск Чернышева, Ласси и Тотлебена, по мнению некоторых историков, остается под вопросом, тем более, что в послужном списке полководца об этом не говорится ничего.

…Между прочим, считается, что первым самостоятельным боевым делом А. В. Суворова стал летом 1761 г. бой под деревенькой Рейхенбахом неподалеку от Бреславля, когда его атаковал сильный отряд генерала Кноблоха. У нас нет детальной картины-«раскадровки» того памятного для Александра Васильевича «шармицеля». Хотя кое-кто из историков, все же, склонен полагать, что тогда у Суворова «первый блин вышел комом». Он вроде бы ограничился пассивной обороной, отразив врага артиллерийским огнем, но преследовать его не стал. Так или иначе, но никогда более «окопная» (сугубо оборонительная) тактика и такое завершение боя у «русского Марса» уже не повторится…

Александр Васильевич отлично зарекомендовал себя в боях под Кольбергом. А их было немало. Фридрих II послал легкий 10-12-тысячный отряд генерала Дубислава Фридриха фон Платена (23.8.1714 — 7.6.1787) деблокировать Кольберг. Румянцев сделал ответный ход: двинув на него летучий конный отряд, отличившегося под Кунерсдорфом, 44-летнего генерал-майора Густава Густавовича Берга (1716—1778) — из прославившейся позднее, в эпоху наполеоновских войн России военной династии Бергов. В нем оказался и 30 (?) -летний подполковник А. В. Суворов, временно командовавший то Тверским, то Архангелогородским драгунскими полками.

Стремительному и энергичному Платену мог успешно противостоять только инициативный командир, мгновенно принимающий правильные решения без каких-либо дополнительных приказов и инструкций. Таким офицером Берг, знавший толк в военном деле, не без оснований посчитал Суворова, выдвинув его на передовую во главе небольших кавалерийских отрядов. Именно тогда последний смог начать проявлять столь свойственную ему инициативу, не будучи связанным вышестоящим начальством.

По сути дела Суворов стал правой рукой Берга, наделившего его властью брать под команду те русские отряды (в основном, мобильных казаков и гусар), которые в тот или иной момент оказывались ближе всего к противнику. Ему следовало стремиться постоянно связывать врага боем, сковывать его передвижения и наносить максимальный урон своими, нередко, минимальными силами. При этом разгромить отряд Платена Суворов с имеющимися у него войсками не мог. А вот сделать его бесполезным в стратегических задумках прусского короля вполне был способен.

«Останавливал я Платтена на марше сколько возможно», — писал потом Суворов, пока пруссаки не вошли в зону действий войск генерала Василия Михайловича Долгорукова. И хотя крепкий профессионал Платен прорвался-таки к Кольбергу, но Долгоруков оказался там раньше, а силы Берга, все же, парализовали коммуникации врага.

Бреславль, Бунцельвиц, Вальдштат, Швейдниц, Ландсберг, Бирнштейн, Вейсентин, Келец, Наугарт, Гольнау, Фарцын, Штригау, Гросс- и Клейн-Вандриссе (впрочем, констатирую для пытливых книгочеев, что есть и иные трактовки названий этих или иных населенных пунктов) — «последние залпы» боевого пути Александра Васильевича на заключительном этапе Семилетней войны. В тех боях (неожиданных набегах/рейдах) он, лихо командуя отдельными летучими конным отрядами драгун, гусар и казаков, получил свои первые ранения и контузии, а к концу военной карьеры его тщедушное тело изрядно от них пострадает.

…Кстати, символично, что о потерях в своих рядах Суворов уже тогда предпочитал сообщать очень скромно (или по-военному лаконично?) — «с нашей стороны урон весьма мал» — такой емкой формулировки он будет придерживаться до конца своей военной карьеры. Стремление засекретить свои потери — присуще всем и во все времена…

Конечно, тогда он еще не тот легендарный «Генерал-Вперед», которого будет отличать чисто суворовский стиль боя — глазомер, быстрота, натиск (или в иной трактовке — глазомер, инициатива, время) — но уже тогда ему было присуще не только большое личное мужество, но и стремление принимать единственно верные решения в сложной боевой обстановке. Недаром, его начальник генерал Берг так отозвался о своем подчиненном: «Быстр в рекогносцировке, хладнокровен в опасности и отважен в бою». Генерал-фельдмаршал Бутурлин так писал отцу Александра Васильевича о ратных подвигах сына: «у всех командиров особую приобрел любовь и похвалу… себя перед прочими гораздо отличил». Командуя различными летучими отрядами (в основном, гусарами и казаками, а, порой и гренадерами), Суворов преследовал неприятельский арьергард, вел разведку боем, прикрывал отход своих войск.

Уже тогда Суворов старался ошеломить противника нестандартностью решений. Так, Александр Васильевич лихо бросал своих гусар-удальцов в стремительные конные сшибки на «белом» оружии на вымуштрованных прусских всадников, приученных стрелять только с шага и атаковать холодным оружием на замедленном галопе: только так сохранялась стройность рядов. Веру в эффективность залпового огня надвигающейся на противника в четких порядках вражеской конницы Суворов пытался ниспровергать стремительно-сокрушительным натиском. Только так — мгновенно сокращая дистанцию до врага — он полагал возможным избегать больших потерь от залпов весьма неточных в ту пору мушкетов и, тем более, пистолетов. Ведь оба вида огнестрельного оружия считались эффективными только по малоподвижной плотно построенной большой цели. Даже пушечный огонь был не столь уж губителен, если кавалерия не двигалась крайне скученно и не стремительно. Быстрый конный бросок на врага не только ошеломлял его, но и сберегал огромное число жизней атакующих всадников.

В общем, кто быстрей и энергичней атакует, тот и побеждает

Берг первым из начальников оценил новизну тактических приемов Александра Васильевича и «потакал» его инициативам.

Это не осталось незамеченным Румянцевым и 6 июня 1762 г. он даже представил императору Петру III подполковника Суворова к производству в полковники, но реляция Румянцева осталась без ответа. Ее просто не успели рассмотреть в Санкт-Петербурге: там в этот момент Екатерина свергала своего супруга Петра III с престола и будущий генералиссимус российских войск, по-прежнему, остался подполковником, а ему к тому времени уже шел 33 год.

…Между прочим, по другой версии дело обстояло несколько иначе. Рассказывали, что чем-то недовольный отцом Суворова Петр III отозвал того из действующей армии и назначил губернатором в… Сибирь. Не исключено, что такой резкий «разворот» сказался и на карьерном росте его сына: оцененный непосредственным начальством, но не в верхах — тот отстал от своих «коллег по ремеслу», поступивших на службу позже него, например, Н. В. Репнина и Салтыковых — Ивана Петровича (28.6.1730 -14.11.1805) с Николаем Ивановичем (31.10.1736 — 16.5.1816, Санкт-Петербург)…

Было отчего приуныть. Суворов чувствовал досаду и неудовлетворенность. За семь лет войны ему не удалось совершить ничего значительного. «В Пруссии я чинами обойден» — с горечью замечал амбициозный Суворов позднее.

…Кстати сказать, некоторые историки склонны полагать, что Александру Васильевичу Суворову было свойственно нудно жаловаться на чужие интриги и зависть со стороны «братьев по оружию», что в армейской касте всех времен и народов было явлением банально обыденным. В отечественной историографии, особенно в советский период, эту его черту было принято всячески замалчивать: как никак — «икона» русского полководческого искусства! А ведь он выпрашивал, клянчил, требовал награды, вечно считая себя обделенным: «Вашему сиятельству и впредь служу. Я человек бесхитростный… лишь только, батюшка, давайте поскорее второй класс» — так он писал И. П. Салтыкову, требуя себе очень высокую награду — орден Св. Георгия 2-го кл. — награду полководческого уровня! В старости, когда награды, наконец, посыпались на него как из рога изобилия, он произнес философскую сентенцию: «Я не прыгал смолоду, зато прыгаю теперь…»

Но вскоре в столице все стало на свои места и воцарившаяся на троне Екатерина II, не забывшая заслуг отца Александра Васильевича, Василия Ивановича, в дворцовом перевороте, подписывает залежавшийся указ о присвоении его единственному сыну долгожданного звания полковника. Дело в том, что именно подполковник А.В.Суворов доставил новой императрице донесение о состоянии дел в армии, находившейся в ту пору заграницей под началом генерал-аншефа, графа Петра Ивановича Панина (1721, Вязовна, Мещовский уезд, Калужская провинция, Московская губерния — 15 [26].4. 1789, Москва), сменившего по указу императрицы П. А. Румянцева. В ту пору за привоз важных известий те, кто их доставлял, как правило, получали ценные подарки и очередные чины. Дело в том, что отец Суворова задержался с отъездом к новому назначению в Сибирь и в меру своих возможностей посодействовал приходу к власти Екатерины II. Новоиспеченная императрица, наградившая (9.III.1763 г.) отца Суворова чином премьер-майора лейб-гвардии Преображенского полка, побеседовав с его сыном, не только определила последнего на новое место службы, но и подарила ему свой портрет. Позже Суворов напишет на нем: «Это первое свидание проложило мне путь к славе…»

…Между прочим, батюшка Александра Васильевича, генерал-поручик Василий Иванович Суворов сентиментальностью никогда не страдал — тем более, на службе у «матушки-государыни». Посланный в Ораниенбаум, разобраться с верными свергнутому императору Петру III гольштейнцами, оставил там тогда о себе впечатление, как об очень жестком руководителе. Как потом вспоминал очевидец происходившего наставник свернутого императора-«недотепы» Я. Штелин в своих записках о Петре III: «Изверг Суворов кричит солдатам: „Рубите пруссаков!“ и хочет, чтобы изрубили всех обезоруженных солдат». А полковник Давид Сиверс и вовсе вникает в подробности поведения суворовского отца: «… Прибыл русский генерал Суворов… с конногвардейцам и гусарским отрядом и потребовал, чтобы было сдано все вооружение… Этот жалкий Суворов держался правил стародавней русской подлой жестокости. Когда обезоруженных немцев уводили в крепостцу, он развлекался тем, что шпагою сбивал у офицеров шапки с голов и при этом еще жаловался, что ему мало оказывают уважения… Снова явился Суворов и начал распределять людей. Русским подданным велено оставаться, а Кронштадт назначен иностранцам, и каждому из них, в особенности пруссакам, досталось от Суворова по удару и толчку в затылок…» Впрочем, если это и так, то как иначе мог себя повести верный новоявленной императрице Екатерине II, умело ориентировавшийся в хитросплетениях дворцовых «коридоров», опытный царедворец Василий Иванович Суворов? Во время проявить на царской службе рвение — тоже умение. Тем более, что для предельно амбициозной и крайне острожной Екатерины после дворцового переворота тема личной преданности к ней из-за ее сомнительной законности на российском престоле вышла на передний план. Честнейший и «без лести преданный» Суворов-старший оказался в очень важном ведомстве — в Тайной канцелярии, где ведал борьбой с заговорами. Имея своего человека в этом наиважнейшем для всех российских правителей спецучреждении, самопровозглашенная императрица могла чувствовать себе в относительной безопасности. В случае перебора в рвении со стороны Василия Ивановича Екатерина могла ловко чисто по-бабьи свалить все на него: «…я бы желала довериться только ему, но должно держать в узде его суровость, чтобы она не перешла границ, которые я себе предписала». Возвышение отца не могло не сказать и на карьере сына…

Семилетняя война дала Суворову не только некоторое повышение в чинах, но и огромный опыт, позволив на деле — в кровопролитных сражениях — познать тактико-технические характеристики лучшей европейской армией той поры — прусского короля-полководца Фридриха II Великого. Он очень внимательно изучил его боевое искусство, чья неувядаемая на протяжении всего XVIII века слава не давала покоя болезненно-амбициозному Александру Васильевичу до самой смерти.

Дело доходило до смешного, когда непобедимый «русский Марс» и на склоне лет — к месту и не к месту — горделиво напоминал всем: «…Я — лутче Прусского покойного великого короля; я, милостью Божиею, батальи не проигрывал». Впрочем, так бывает и с гениями, в том числе. Тем более, что «на войне — как на войне» с ее морем крови, — своей и чужой, смертями «бес числа», своими и чужими… И эту «идиому», повторять которую придется еще не один раз, не принимать нельзя: войн без крови и жертв не будет никогда.

Именно Семилетняя война позволила ему убедиться в истинном патриотизме, стойкости, мужестве и уникальной способности переносить любые лишения русского солдата, при умелом использовании которого можно бить любого противника, если вести войну с ним решительно и быстро. Но пройдут годы, прежде чем его понимание военного искусства — «глазомер, быстрота и натиск» (или глазомер, инициатива, время) и «Наука побеждать» — получат всеобщее признание и Суворов навсегда войдет в избранный круг величайших полководцев в истории человечества своей неповторимостью и непобедимостью.

Глава 2. «Наука побеждать»

После Семилетней войны Суворов по воле императрицы Екатерины стал полковником (26.VIII.1762) и командиром (с 31.VIII.1762) Астраханского пехотного полка, остававшегося в Петербурге для поддержания порядка, пока императрица отбывала на коронацию в Москву. Казалось, на 33-м году жизни Александр Васильевич, наконец получил возможность создать воинскую часть своей мечты — образцовую во всей армии по своим тактико-техническим характеристикам, но не успел…

…Между прочим, по некоторым данным в том полку в ту пору несла службу капитаном будущая другая «икона» русского полководческого искусства — Михаил Илларионович Кутузов. Правда, не все историки согласны с тем, что уже тогда могла произойти встреча этих двух самых известных полководцев российской империи. Дело в том, что Кутузов там числился командиром роты, но состоя флигель-адьютантом принца Гольштейн-Бека, редко бывал в полку, а Суворов вскоре получил под свою команду Суздальский полк. Тем более, вызывает сомнения, что между ними потом установились особо дружеские отношения. Скорее всего, это было нечто похожее на «благородное соперничество»: оба были людьми отнюдь «непрозрачными», даже непроницаемыми, умело прикрывавшими свою закрытость разного рода приемами — один неповторимым шутовством и скоморошеством, другой — исключительной любезностью и галантностью. Тем более, что «бесхитростный» Александр Васильевич всю жизнь исключительно жестко придерживался стратегической линии поведения со всеми возможными конкурентами в борьбе за славу первого полководца своего времени, сформулированной позднее «негаданно пригретым славой» победителем самого Наполеона Бонапарта сэром Артуром Уэлсли герцогом Веллингтоном, что-то типа: «На Олимпе нет места для двоих!» (или «На вершине нет друзей!»). Александр Васильевич на пушечный выстрел никого не подпускал к «себе любимому» в вопросах полководческой славы! Да и Михаил Илларионович придерживался примерно такой же позиции, только проводил ее в жизнь не столь прямолинейно и вызывающе-оскорбительно, а очень витиевато и за глаза. Такой «расклад» среди военных (с одной стороны «братьев по оружию», с другой — всего лишь «коллег по смертельному ремеслу») существовал во все времена: воинская (полководческая) слава, купленная кровью, увечьем и смертями никогда не делилась на двоих! Между тем, у Суворова было чему поучиться: смелости, решительности, находчивости, инициативности, хладнокровию в критических моментах боя и самому главному, умению побеждать не числом, а умением. Правда, уже много позже Кутузов, анализируя ошибки Суворова, очевидцем (?) которых ему посчастливилось быть (например, нескоординированная с высшим начальством неудачная атака турок под стенами Очакова), сделал для себя далеко идущий вывод: талант, дерзость и отвага не всегда приносят на войне положительный конечный результат. Его полководческое кредо было несколько иного формата, но это уже тема другого повествования, с которым пытливый читатель мог познакомиться на страницах моих книг о Кутузове: «Свет и Тени» М. И. Кутузова (т. е. Кутузов до Отечественной войны 1812 г.) и «Свет и Тени» Спасителя Отечества М. И. Кутузова (т.е. роль Михаила Илларионовича в «Грозу 1812 года»)…

Спустя семь месяцев (6 апреля 1763 г.) его перевели командовать дислоцировавшимся в Новой Ладоге, Суздальским мушкетерским полком, причем, на целых пять лет. Очень быстро он превратил полк суздальцев в один из лучших в русской армии, а о его «чудачествах» начали судачить в армейских кругах. Суворов, часто поднимал свой полк по тревоге в любое время суток, водил днем и ночью вброд и вплавь через реки, без дорог, через густые леса, холмы и овраги, в любую погоду, учил преодолевать любые, неожиданно возникающие трудности. При этом он сам во всем подавал пример для подражания.

Независимо от погодных условий пехотный полк Суворова уходил без обозов на учения, форсируя реки, совершая изнурительные марш-броски по целине, лесам и болотам, с риском для жизни обучаясь штыковому бою и прицельному залповому огню.

Признавая этот вид стрельбы только с близкой (более или менее убойной) дистанции, Суворов отдавал предпочтение штыковому удару. «При всяком случае наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех на свете работают» — учил Суворов. (И был во многом прав: коллективная резня в строю штыками, на которые остервенело наматывают друг другу кишки, близка крепким русским мужикам, поскольку она психологически и эмоционально подобна их любимому развлечению на пьяную голову: кулачному бою — стенка на стенку — до крови и… насмерть.) Искусно владеющий штыком и меткой пулей боец — говорил Суворов — обладал в любом бою «двумя смертями», особенно когда приходилось биться с преобладающим численно врагом. «Береги пулю в дуле! — поучал он солдат. — Трое наскочат — первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!»

…Между прочим, знаменитое его наставление «пуля — дура, штык — молодец!», один из его учеников (?) Петр Иванович Багратион весьма остроумно переиначил на свой лад «пуля — баба, штык — удалец!». Но в веках остался жить суворовский афоризм: копия, пусть даже талантливая, всегда хуже оригинала…

…Рассказывали, что якобы однажды он приказал своему полку ночью штурмовать монастырь, мимо которого они шли, до смерти перепугав его обитателей. Разгневанные священнослужители пожаловались матушке-императрице Екатерине II на «проказника». Она лишь рассмеялась, пообещав пожурить своего полковника при встрече, но вскоре об этом забыла и впредь на подобные жалобы на Суворова смотрела сквозь пальцы, мудро полагая, что поучать военных бессмысленно: главное чтобы они на войне умели побеждать, но, не дай Бог, не повернули бы свои ружья и штыки против… ТЕБЯ ЛЮБИМОЙ (ОГО)!!! (Это, кстати, главная забота всех авторитарных правителей и «персоналистических» режимов: вот почему они так рьяно «обихаживают» все свои силовые структуры и армию, в первую очередь!)

Впрочем, не исключено, что это — столь присущая для рассказов о суворовском чудачестве байка, не имеющая подтверждений в исторических источниках.

На самом деле Суворов со своими суздальцами наглядно показал императрице, которая «все знала-все видела», каковы его солдаты в деле, на затеянных ею грандиозных Красносельских маневрах 15 июня 1765 г…

Очевидцы рассказывали, что сражение разыгрывалось по общепринятым европейским правилам ведения боя той поры. В присутствии самой Екатерины Суворов неожиданно приказал своему полку прекратить ружейную перестрелку, вывел его из линии, на штыках ворвался в центр «вражеского» построения, смешал его боевые порядки, спутал все планы и обратил «неприятеля» в… повальное бегство. Свита императрицы громко возмущалась «новаторством» полковника Суворова, а она, наоборот, хлопала в ладоши довольная тем, что именно «ее» войска (суворовский полк «воевал» на стороне Екатерины; не потому ли Александр Васильевич рискнул так лихо разыграть своего «джокера»!? ) выиграли маневры.

Суворов продемонстрировал своей императрице, как он собирается побеждать врага и она не дала его в обиду за самоуправство на маневрах, сказав: «Это мой собственный будущий генерал!» и присвоила ему 22 сентября 1768 г. бригадирский чин (промежуточное звание между полковником и генералом).

Не исключено, что не все в этой истории — быль, что-то могло быть и «приукрашено» поздними «летописцами» -биографами «русского Марса». Без апологетического приукрашивания не обходится ни одна великая биография!

Итак, Александр Васильевич Суворов — еще не всероссийская знаменитость, но у него уже репутация одного из самых толковых и рисковых военачальников российской армии…

Суворов категорически не переносил отступления. Слово «ретирада» (отступление) он произносил, зажмурившись и нараспев.

…Кстати, одна из многочисленных суворовских баек гласит: как-то раз Суворов спросил у одного офицера, что такое ретирада!? Офицер брякнул, что не знает, однако, видя, что Суворов уже готов сорваться на бешеный крик фальцетом, столь присущий ему, когда что-то было не так, нашелся: «В нашем полку это слово неизвестно». «Очень хороший полк» — помягчел, уже готовый было взорваться, по-восточному темпераментный (сказывались армянские корни матери?) Суворов…

Наотрез отказываясь обучать войска приемам отступления, он, порой, бывал опрокинут в бою (и поляками, и турками, и французами), но так до конца жизни и не признал отступление, как вид обороны.

…Между прочим, вроде бы среди вымуштрованных на правильных тактических схемах австрийских и прусских генералов-современников Суворова ходили разговоры, что «не знающего тактики» непобедимого «русского Марса» «в принципе» можно победить! Но для этого надо успеть расстроить ряды его атакующих солдат и заставить отступить, потому что они этому не обучены, а отступление, как известно, самый сложный вид боя. Сделать это можно, глубокомысленно полагали они, только заманив русских, под удар ложной ретирадой либо очень сильным огнем, который не допустит их сокрушительного штыкового удара. Парадоксально, но на деле (в бою) так никто не сумел воспользоваться этими ценными, но сугубо теоретическими советами…

Во время учений Суворов всегда стремившийся к тому, чтобы каждый солдат понимал свой маневр, применял максимально жестокий способ обучения атаки.

Его сквозные штыковые атаки, когда два батальона шли в штыки друг против друга с непривычки вызывали ужас, как у очевидцев, так и у участников. При ударе в штыки Суворов приказывал наступающим, ни на секунду не задерживаться. При этом, как бы силен не был удар, он не позволял отражающим его отойти и только в самый последний миг следовало поднять вверх штыки.

Порой, не всегда это получалось и кое-кто получал раны, иногда смертельные.

Зато так вырабатывалась техника штыкового боя — на протяжении всей военной карьеры Суворова бывшая его главным и неотразимым оружием в борьбе с вражескими армиями.

…Между прочим, особая приверженность Александра Васильевича Суворова именно к штыковому бою легко объяснима. Качество стрелкового оружия той поры позволяло добиться лишь 10% точности попадания на расстоянии 300 шагов. Эффект от залпового огня достигался на расстоянии с 60 — 80 шагов, которое Суворов рассчитывал легко преодолеть за счет стремительного броска своей пехоты, штыковым ударом обязанной сметать вражеских стрелков, готовившихся к новому залпу. Кроме того, он, повторимся (!), учитывал характерную национальную склонность русского человека к рукопашному бою — жажду помахаться всласть! Александр Васильевич постарался приспособить русскую удаль в особый воинский навык — штыковой удар! Более того, Суворов, не без оснований, полагал, что простого крестьянина, насильно отлученного от сохи, легче обучить не многообразию действий в скоротечном бою, а одному единственному средству: победному — штыковому — удару! Главным было научить своих солдат перебороть страх перед вражеским залпом и бежать вперед со штыками наперевес. Именно поэтому он так любил повторять: «Пуля — дура, штык — молодец!», добавляя при этом — «Сколько пуль пролетает мимо во время боя! А штык, в умелых руках, „не обмишулится“». Действительно, обученный штыковому бою солдат успевал поразить 2—4 противников. Суворов утверждал: «А я и больше видывал!» Впрочем, для штыкового боя требовалась особая психологическая устойчивость и не все солдаты Европы той поры были к нему пригодны…

Не менее впечатляюще проходили и учебные кавалерийские атаки против пехоты. Пехота с ружьями, заряженными холостыми патронами, выстраивалась напротив кавалерии так, чтобы каждый стрелок находился от другого на таком расстоянии, которое было нужно одной лошади для проскока между ними. Позади строя ставились лукошки с овсом, чтобы прорывающиеся сквозь строй людей кони знали, что за ним их ждет «награда» -лакомство. Потом он приказывал кавалерии идти в атаку галопом с саблями и палашами наголо.

Пехота стреляла именно в тот момент, когда всадники проносились на полном ходу сквозь стреляющий строй.

После многократного повторения этого сложного и опасного маневра лошади так приучались к выстрелам прямо в морды, что сами неслись на паливших в них стрелков, чтобы как можно скорее закончился весь этот ужас и они прорывались к лукошкам с овсом.

Для пехотинцев такие учения обходились, порой, очень плохо — смертельно.

От дыма ружейных выстрелов, от лихости либо неумения кавалеристов или от горячности напуганных (плохо выезженных) лошадей, проносившихся сразу по несколько в один проем между стрелками (порой, те вставали не там, где следовало), кое-кто в пехотном фронте получал тяжелое увечье либо просто погибал затоптанный конницей.

Суворова это не останавливало: чтобы выучить пехотинцев выдерживать неистовый кавалерийский натиск, он намеренно усложнял учение. Строй пехотинцев смыкался и размыкался только в самый последний момент, чтобы пропустить сквозь свои ряды несущихся всадников с саблями и палашами наголо. В этом случае потери были еще больше. А в рядах кавалерии, атакующей пехотное каре не должно было перед его фронтом быть заминок, иначе вся масса всадников превращалась в прекрасную мишень для дружного ружейного огня в упор.

Когда Суворову доносили о количестве затоптанных солдат, он по-армейски сухо отвечал: «Бог с ними, четыре, пять, десять человеков убью; четыре, пять, десять тысяч выучу!» Затоптанных было жаль, но, не выучив тех и других столь жестоким, но единственно реальным способом, на поле боя он нес бы гораздо большие потери. Главным в бою он считал смекалку, а потому и не жалел солдатиков, приговаривая: «Тяжело — в учении, легко — в бою!» Нам доподлинно неизвестно, добавлял ли он при этом (порой, приписываемую ему, и его «коллегам по ремеслу») цинично-философскую сентенцию в духе «Ничего, солдатиков русские бабы еще нарожа`ють!» (до сих пор в понимании многих мужчин: «женщине — р`одить, что курице — яйцо сн`есть!!!»), но она емко и доходчиво объясняет суть войны — «a la guerre comme a la guerre»…

…Между прочим, Александр Васильевич любил проверять усвоенные навыки штыкового боя совершенно неожиданно для своих солдат. Например, он часто внезапно направлял своего коня прямо в самую гущу идущей колонны войск. Когда молоденькие солдатики почтительно расступались перед лошадью командующего, он приходил в бешенство и пронзительно взвизгивая — «Службы не знаете!!!» — гнал скакуна прямо на старослужащих, которые мгновенно смыкали свои ряды и лихо и умело брали Ляксандра Васильича «на штыки» вместе с его конем, приводя его своей сноровкой в неописуемый восторг! Его «молодцы-удальцы» постоянно готовы достойно встретить атакующую кавалерию! После суворовских маневров с их кровавыми увечьями и смертями — бой для русских солдат не представлял ничего нового…

Так за годы командования (с 1763 по 1769 гг.) Суздальским пехотным полком в Новой Ладоге А. В. Суворовым были заложены и опробованы на практике (еще не в бою, а всего лишь на учениях) основы его знаменитого потом «Полкового учреждения» (1764—1765) — инструкции, содержавшей основные положения и правила по воспитанию солдат, внутренней службе и боевой подготовке войск.

Конечно, методы обучения Суворова поражали современников, но, во-первых, его результат (он так и не проиграл ни одного серьезного сражения!) оправдывал средства, а во-вторых, в этой суровой «науке побеждать» наш великий соотечественник не был новатором! Вспомним, что примерно так же обучал своих солдат и выдающийся полководец рубежа XVII/XVIII вв. шведский король-«последний викинг» Карл XII, которого дико амбициозный и болезненно самолюбивый Александр Васильевич на редкость сильно уважал и кое в чем даже ему подражал. Видел родственную натуру!?

Дисциплина, которую он сам строго соблюдал и требовал соблюдать других, основывалась не на «палочных» методах прусского короля Фридриха II, а на совести, воле, разуме, хотя за грабежи, дезертирство и мародерство Суворов, так же, как и другие русские командиры той поры, прогонял сквозь строй. Причем, если дворян били по спине «фухтелем» (плашмя клинком), то простых солдат — палкой.

«На войне — как на войне!

И последнее на тему суздальского периода в биографии «русского Марса». Именно к этому периоду относятся свидетельства о его весьма кокетливой переписке с некой «милой моей Амалией» — молодой Луизой Ивановной Кульневой, замужней дамой и матерью знаменитого потом кавалериста-гусара, генерал-лейтенанта Якова Петровича Кульнева (1763—1812) — почитателя и соратника Суворова.

Глава 3. Как бригадир Суворов в Польше «руку набивал»

Уже в чине бригадира предстояло Суворову с его суздальцами направиться в составе 10-тысячного корпуса генерала-поручика Ивана Петровича Нумерса в бунтующую Речь Посполиту (Польшу).

…Кстати сказать, то, что творилось тогда в Польше, войной назвать очень трудно. Это был всего лишь бунт, а настоящая война разгорелась далеко на юге — с Оттоманской Портой. Об участии и роли Суворова в подавлении польской смуты рассказывали по-разному, не всегда объективно. А ведь именно там самый знаменитый русский полководец «обкатывал свои оригинальные тактические приемы» или, проще говоря, «набивал руку» на бунташных поляках…

Бурлить она начала еще со времен смерти 5 октября 1763 г. короля Августа III и проведения через сейм с помощью князей Чарторыжских и других влиятельных лиц под патронажем российского посла в Польше князя Н. В. Репнина, подкрепленного русскими штыками на польский престол ставленника и экс-любовника российской императрицы Екатерины II графа Станислава Понятовского под именем Станислава-Августа IV. В Петербурге сильно обрадовались, что все прошло очень спокойно. Екатерина даже написала графу Никите Ивановичу Панину (15/18 [29].9.1718, Данциг /Гданьск, Гданьский повет, Поморское воеводство, Великопольская провинция — 31.3. [11.4.] 1783, Санкт-Петербург): «Поздравляю вас с королем, которого мы сделали», но, как вскоре оказалось, не все владетельные паны оказались им довольны. Более того, польско-литовскую римско-католическую шляхту, сильно раздражало большое влияние России, которая добилась в Речи Посполитой уравнения в правах так называемых «диссидентов» (некатоликов).

29 февраля 1768 г. паны собрались в пограничном городке (местечке) Баре на Подолии (совр. Винницкая обл. Украины), где образовали конфедерацию и начались боевые действия против русских, православного населения Польши и сторонников короля Станислава. Зачастую за спиной конфедератов (во главе которых стояли епископ Михал Красиньский и адвокат Юзеф Пулавский с сыновьями) маячили внешние силы (в частности, Турция и Франция). По началу, король пытался с ними договориться, но когда те объявили «бескоролевье» (угрожая Понятовскому свержением), он обратился к Екатерине II за помощью «обратить войска, находившиеся в Польше, на укрощение мятежников».

А ведь российской императрице было в ту пору не до поляков — она затеяла (или, все же, оказалась втянута?) в свою первую войну с турками. Ее самые боеспособные силы выдвигались против басурман на основной театр военных действий: 1-я армия князя Голицына (ок. 65 тыс.) — на Хотин, 2-я армия Румянцева (ок. 43 тыс.) — на Крым и устье Днепра, вспомогательный корпус Олица (до 13 тыс.) ожидал специального назначения. Поскольку приходилось еще выделять войска и на Северный Кавказ и в Грузию, то императрица не могла послать в Польшу достаточные силы для широкомасштабных операций по очищению больших районов путем их окружения и тщательного прочесывания. Пришлось довольствоваться лишь небольшими стычками. Тем более, что силы конфедератов, как правило, насчитывали не более 5 тыс. чел.

Нет смысла вникать во все тонкости военно-политической ситуации до появления в Польше регулярных войск российской империи: сосредоточимся на роли Суворова в усмирении поляков.

15 ноября 1768 г. бригадир А. В. Суворов вместе с Суздальским полком вышел из Новой Ладоги и за месяц прошел (частично, перевез на подводах) по распутице, ремонтируя переправы, порядка 927 км, придя в Смоленск. Глава военного ведомства фельдмаршал граф Захарий Григорьевич Чернышёв (18.4.1722 — 29.8.1784) выразил ему свое восхищение образцово проделанным походом: потерянными оказались всего лишь пятеро — трое попали в лазарет, один умер и еще один дезертировал. До конца жизни Александр Васильевич гордился тем, что сумел провести полк почти без потерь.

В Смоленске ему поручили переподготовку прибывающих войск

…Кстати, о своем вынужденном «смоленском сидении» А. В. Суворов сообщал весьма игриво: «Здесь жить весьма весело. Нежный пол очень хорош, ласков…» Эти строки весьма отличаются от того, что он писал в том же 1768 г. из Старой Ладоги, жалуясь на беспокойство от «девиц престарелых», уверяя, что «сим светящимся невестам на выкуп их морщин не дал бы и 10 тысяч рублей». Если все это — так, то будущий «русский Марс», которому в ту пору уже стукнуло 38 лет вполне мог жениться (тем более, что на этом настаивал его отец). Но видно, ни одна из смоленских прелестниц так и не преуспела в охмурении-окручивании Александра Васильевича и он пошел на… войну, а не в отставку (!) в связи со свадьбой! А ведь в ту пору офицеру в чине не ниже полковника полагалось быть женатым. «Полковница» была «матерью полка», помогавшей мужу в его непростой службе. Суворов знал такие семьи и видел, какова в них роль супруг-«боевых подруг». (Не путать с «ППЖ — походно-полевыми „женами“», явлением весьма распространенным и вполне понятным во все времена.) Но, судя по его судьбе, ему самому с женой не повезло, но об этом чуть позже…

Через полгода, пополнив свой отряд Смоленским и Нижегородским пехотными (мушкетерскими) полками, он отправляется в Польшу для участия в военных действиях против войск шляхетской Барской конфедерации (направленной против короля Станислава Понятовского и России) и уже в начале-середине августа ускоренными переходами выступает к Брест-Литовску. Поход в Польшу продемонстрировал результаты обучения солдат по-суворовски: «Марш был кончен ровно в две недели, — рапортовал он своему начальству — без умерших и больных, с подмогой обывательских подвод». А ведь это без малого 600 км. (Правда, по некоторым данным шесть человек все же заболели.)

…Между прочим, мы не будем вникать во все детали административной коррупции (двор российской императрицы, прозванной Великой, как известно, отличался продажностью), творившейся в ту пору в командовании русских войск в Польше и сильно мешавшей решительному Суворову закончить усмирение бунта в кратчайшие сроки. Есть смысл ограничиться лишь ходом военных операций, в которых сполна проявился талант этого самого стремительного полководца той поры. Тем более, что в под коверной возне «бульдогов» будущий «русский Марс», «бравший чины саблею», всегда чувствовал себя «не в своей тарелке». Но те польские уроки мздоимства и прочих «имств» «пустоголовых молодцов» и «вертопрахов» в российской администрации Александр Васильевич твердо усвоит и никогда более не будет позволять мешать себе решать делом «штыком»…

Уже в эту свою первую Польскую кампанию (следующая — спустя почти четверть века — принесет ему заветное фельдмаршальство!) Суворов начнет «обкатывать» в боевой обстановке свою «науку побеждать», чьи основы он принялся самостоятельно разрабатывать по результатам Семилетней войны и внедрять в своих войсках. Командуя бригадой, полком, отдельными отрядами, он будет постоянно стремительно перемещаться по Польше и внезапно нападать на войска конфедератов.

Вскоре он был в Бресте, где узнал, что конфедераты совсем недавно были в нем, но уже ушли, причем, разными дорогами, а два сильных русских отряда полковника Карла Ивановича фон Рённе (Рена) (1732—1786) и фон Древица, в 1,5 тыс. и 2 тыс. чел., следуют за ними. Суворов выделил для удержания Бреста в виде опорного пункта, часть своих сил, а сам — всего лишь с ротою гренадер Суздальского пехотного полка, 36 драгунами Владимирского (либо Воронежского; сведения различаются) драгунского полка, 50 казаками и 2 полевыми орудиями — выступил из Бреста на юг — на поиск крупного отряда конфедератов братьев Пулавских — замечательных силачей и наездников, ловко управлявшихся с саблей, Казимира (4/6.3.1745/48, Варшава — 11.10. 1779, Саванна, Джорджия, США) и Франца-Ксаверия (26.11.1743/45- 15.9.1769), сыновей Юзефа Пулавского (17.2.1704, Люблин — ок. 20.4.1769, Хотин), одного из лидеров Барской конфедерации.

Суворов безостановочно шёл всю ночь.

На рассвете 1 (11) сентября он встретил патруль фон Рённе — 50 каргопольских карабинеров и 30 казаков под начальством ротмистра графа Кастелли — и присоединил его к себе, доведя численность своих сил до 320 чел.

Пройдя за ночь 35 вёрст, ок. полудня 2 сентября Суворов настиг 2—2.5 тыс. конфедератов под началом братьев Пулавских, Аржевского, Мальчевского, близ деревни Орехово, в глухой лесисто-болотистой местности неподалеку от Ореховского озера. Конфедераты (конные ополченцы с двумя орудиями) расположились в четырёх верстах от Орехова в урочище Кривно — на небольшой поляне, окружённой болотами. Там они надеялись не подпустить к себе русских, но и ретироваться (сбежать) со своей «выгодной позиции» было непросто: по флангам болота и густейшие леса, а за спиной — озеро.

Именно здесь в этот день 1769 г. Александр Васильевич дал свое первое сражение бунташным полякам.

Он сходу послал свои войска в атаку. Подойдя к болоту, через которое были перекинуты 4 (либо лишь 3?) моста, его гренадеры бросились по ним на поляков, а егеря, развернувшись вправо и влево, открыли ружейный огонь. Сильный огонь вражеских орудий не остановил солдат. Русские артиллеристы катили вперед свои пушки на руках, попеременно останавливаясь и ведя огонь, тем самым, спасая множество жизней своих «братьев по оружию».

Проскочив болото, пехотинцы выстроились тылом к густому лесу, непроходимому для кавалерии. По флангам рассыпались егеря, ружейным огнем прикрывавших переход по гати своих карабинеров и драгун. Казаки остались за болотом для слежения за тылом.

Неприятельская батарея, причиняла своим обстрелом серьезный вред суворовцам и Александр Васильевич лично повел в атаку на нее 36 драгун. А карабинеры тут же обрушились на охранявшую польские пушки конницу. Конфедераты, боясь потерять орудия, сняли их с позиции, увезли в тыл — после чего напали на гренадер с фронта. Те встретили поляков быстрыми ружейными залпами и отбросили. Но потрепанные польские эскадроны сменили свежие, правда, опять безрезультатно. Четыре раза кидались поляки в атаку, причем, каждый раз свежими силами, но все разы безуспешно. В результате они понесли серьезный урон от отменно организованного залпового ружейного огня и картечи в упор. Их поредевшую кавалерию энергично преследовали карабинеры графа Кастелли, на скаку рубя бегущих.

Стремясь поскорее добить врага, Суворов скомандовал своим артиллеристам, зажечь гранатами находившееся в тылу польской позиции Орехово. После того как оно загорелось среди поляков началась сумятица. Русскому полководцу только это и надо было: он стремительно бросил всю свою пехоту в штыки, прикрывшись с флангов карабинерами. «Суздальские гренадеры рвали штыками конницу под Ореховом» вспоминал в 1771 г. в письме И. И. Веймарну Александр Васильевич.

Пришлось полякам после тяжелого четырехчасового боя, подгоняемым русскими штыками, бежать сквозь пылавшее селение. Кавалерия Суворова (всего лишь 200 палашей) кинулась им вдогонку, «…но малая часть моих войск, все сплошь пехота, их спасла» — сокрушался потом в своем рапорте на недостаток кавалерии Суворов. В ходе боя он не мог позволить себе брать пленных — их некому было бы охранять. «В сражении, поскольку людей у меня весьма мало, не велел никому давать пардону. Таким образом, не знаю двести, не знаю триста, перерублено, переколото и перестреляно…» — констатировал позднее Суворов.

В общем, a la guerre comme a la guerre…

Пленных поляков оказалось всего лишь 40 человек. А вот артиллерию свою они, все же, эвакуировать успели.

Лишь на следующий день «пулавцы» были окончательно разбиты у Влодавы подоспевшими карабинерами фон Рённе. В том бою был смертельно ранен один из братьев Пулавских — 23-летний Франц-Ксаверий — один из главных бунтарей и кумиров польской шляхты. Ротмистр каргопольских карабинеров Кастелли наскочил на Казимира Пулавского, но того успел выручить старший брат, Франц: с саблей наголо он кинулся на Кастелли. Казимир спасся, а вот Франц погиб, схлопотав пистолетную пулю в упор. Впрочем, есть и другие трактовки гибели одного из вождей конфедератов. Так или иначе, но конница Пулавских рассеялась по окрестностям.

Потери русских войск были незначительными: 5 человек убитыми и 9—11 ранеными.

…Кстати, в своем рапорте начальству Суворов плохо отозвался о вкладе в победу казаков, тогда как регулярные войска хвалил…

1 (12) января 1770 г. за первый же свой бой — под Ореховом — Суворов был произведен в генерал-майоры, а 30 сентября 1770 г. получил еще и свою первую боевую награду — орд. Св. Анны.

Суворов продолжает «зачищать» вверенное ему его новым начальником, дотошно знающим свое кровавое ремесло, лифляндским аристократом, генералом-поручиком Иваном Ивановичем (Гансом) фон Веймарном (1722—1792), бывшим главным штабным офицером фельдмаршала С. Ф. Апраксина, Люблинское воеводство от «рассеянных» шаек конфедератов. На все про все ему выделялось 3—3,5 тыс. солдат разных полков и 18 орудий.

Принято считать, что отношения у самолюбивого Александра Васильевича с педантичным Иваном Ивановичем не сложились. Повстанцы сражались на своей земле отчаянно и фанатично — русских пленных показательно казнили — воевать с поляками следовало стремительно и энергично. Веймарн к такой войне был не готов и, ведя войну из Варшавы, не поспевал за стремительно развивающимися событиями. Зато Суворов чувствовал себя в такой ситуации «словно рыба в воде», взялся воевать по-своему: бить врага, не давая ему опомниться.

Следующей целью стал отряд полковника Юзефа Миончинского (Мащинского/Мощинского) (1743—1793) в тысячу сабель при 6 орудиях. В апреле 1770 г. противники (у Суворова было 250 чел. и 2 пушки) схлестнулись в грязи под Наводицами. Сшибка была непродолжительной: 2—3 часа. Все решил отчаянный (любимое выражение Александра Васильевича — чаще всего употребляемое им в рапортах начальству!) штыковой удар русских, где пощады врагу не давали, «остервенело наматывая его кишки на русские штыки». Победа Суворова была сокрушительной — 500 убитых панов и всего лишь 10 раненных у него. Подобные «расклады» потом стали причиной изображения Суворова в иностранной публицистике кровожадным чудовищем.

Впрочем, «на войне — как на войне», особенно когда, в условиях численного превосходства врага, у тебя не хватает людей для охраны недобитых раненных, попавших в плен.

5 ноября с Суворовым случилась беда: при переправе через Вислу он упал и так расшиб себе грудь о понтон, что сильно занемог вплоть до того, что не мог сидеть на лошади. Прошло время (несколько месяцев), прежде чем он смог снова оказаться боеспособным.

После рождества сотни повстанцев укрылись вместе с французским подполковником Левеном — влиятельный при французском дворе герцог Этьенн Франсуа де Шуазёль (28.6.1719, Нанси — 8.5.1785, замок Шантелу, Амбуаз) «открыл французский кошелек» для восставших поляков — в небольшом замке городка Ландскрона (Ланцкроны, Лянцкороны), что в 30 км от Кракова.

Одна из наиболее острых версий событий гласит, что несмотря на явную нехватку сил у Суворова для штурма хорошо укрепленной Ландскроны, честолюбивый русский военачальник попытался-таки овладеть цитаделью. На приступ поочередно двинулись: авангард, две колонны, а затем и резерв. И тут противник показал, что он «не лыком шит»: его стрелки метким огнем очень быстро выбили, «как уток», почти всех русских офицеров (Подладчикова, Дитмарна, Арцыбашева, Сахарова, Мордвинова и др.), вырядившихся для атаки в щегольски нарядные костюмы, захваченные у поляков. Оставшись без офицеров — «словно овцы без пастырей» — солдаты сначала попятились, а затем и вовсе побежали!

Суворов лишился тогда 19 убитыми, 7 раненными и 2 пропавшими без вести.

И хотя польские потери оказались больше, но с Александром Васильевичем, чья лошадь была ранена, а сам он оцарапан, случился тот самый конфуз, которого он всю жизнь так боялся и всячески избегал — ретирада! (Вспомним его категоричное изречение: «… изгнать слово ретирада!») «Осталось мне только привести пред вечером людей в военный порядок, оставить все невыигранное дело и тихо отступить (выделено мной — Я.Н.)» — констатировал потом сам Суворов.

Александр Васильевич потом всячески оправдывался (в том смысле, что офицеров почти всех выбили, а солдаты не проявили инициативы), но свершившегося не воротишь и, по сути дела, в самом начале его самостоятельной военной карьеры — отступление с поля боя у него, все же, случилось.

Другое дело: следует ли это считать поражением — вот в чем вопрос? Не исключено, что тут лучше всего подходит всем известная аксиома — «о вкусах, не спорят!» Кто-то примет во внимание этот «конфуз» Александра Васильевича, а кто-то предпочтет «закрыть на него глаза». Тем более, что Суворов на всю свою оставшуюся жизнь запомнил горький ландскронский урок и никогда более не пытался брать вражескую цитадель лихим гусарским наскоком, тщательно готовя решительный штурм, в котором все решала кровавая резня не на жизнь, а на смерть, как это случилось спустя много лет при штурме Измаила и Праги (предместья Варшавы)…

…Между прочим, еще одна ретирада случится с ним почти через 30 лет, уже в самом конце его невероятно удачной военной карьеры. Это будет последний маневр в последнем походе первого настоящего (чин, добытый саблей в боях, а не на паркете или в будуаре, правда, тоже… «саблей», причем, длинной!) российского генералиссимуса: его знаменитый спасительный отход на юг через перевал Паникс в долину Рейна в героическом, но бесполезном Швейцарском походе 1799 г…

Вскоре в войну включился знаменитый французский искатель приключений, будущий популярный генерал времен Великой французской революции 1789 г., а в ту пору еще только бригадир — Шарль Франсуа Дюмурье (дю Перье) (25/26. 1. 1739, Камбре, Франция — 14. 3. 1823, Тервилл-Парк, Бакингемшир, Юго-Восточная Англия).

Амбициозный и отнюдь не лишенный военного дарования Дюмурье предложил воинственным панам внезапно «поджечь Польшу одновременно с нескольких концов». Стянув под себя порядка 20 тыс. пехоты и 8 тыс. кавалерии (среди которых немало было наемников: офицеров — из Франции и солдат — из Австрии и Пруссии), Дюмурье нацелился на Краков, затем — на Сандомир, а в его конечных планах стояла сама Варшава! Правда, все в его плане зависело от того, где конфедератов ждет наибольший успех. Но ему противостоял стремительный и непредсказуемый, столь же амбициозный и крайне тщеславный Суворов, который стремился поскорее «смыть кровью» ландскронский конфуз.

…Между прочим, масштаб дела под Ландскроной вовсе не был катастрофичен, но «рентген» (послужной список) Александру Васильевичу, все же, портил. Хотя нюансы этой неудачи известны лишь узкому кругу дотошных исследователей, а для широкой публики все принято выставлять как «тип-топ»…

И все же, первым начал Дюмурье: внезапным налетом захвативший Краков. Начальник Суворова Веймарн посылает того с двумя батальонами и пятью эскадронами при восьми пушках вернуть Краков. По пути (в ночь на 18 февраля) он громит под Раховом отряд храброго полковника Саввы Цалинского (он же — Чалый-младший, 1744—1771; младшиий сын знаменитого мазепинского гайдамака Саввы Чалого-старшего). Двести воронежских драгун и казаков Суворова налетели на 400 вражеских драгун сидевших за выпивкой и картами в местных корчмах. Знатно поработав холодным оружием, русские частью захватили врага в плен, частью обратили его в бегство. Унес ноги и сам Савва, чтобы вскоре погибнуть в очередном бою.

После некоторого временного затишья, вызванного нежеланием Веймарна форсировать события, Суворов, все же, получает от него приказ на выступление в Малую Польшу — в Краков. Дерзкий гусарский полковник Иван Григорьевич Древиц (Древич) (Иоганн фон Древиц) (1733 или 1739 — 1783), у которого не сложились отношения с Александром Васильевичем (или, наоборот?), получил указание подчиниться тому и у него уже не было возможности «отвертеться» под предлогом «нихт ферштейн»: полиглот Суворов знал этот его трюк и отдавал приказы письменно, на отменном немецком.

Затем к Суворову присоединилось еще две тысячи человек и всего под его началом оказалось порядка трех с половиной тысяч бойцов. Стремительный Александр Васильевич быстро оказывается под Краковом и 10 мая 1771 г. сходу бросается на замок Тынец (Тиниц). Схватка с защищавшим его Валецким, мягко говоря, не имела решительного исхода: взяв полевые укрепления и потеряв 30 чел. убитыми (в том числе, двух офицеров) и 60 раненными (урон врага составил порядка 40—60 чел.), русские остановились перед каменными стенами. (Впрочем, кое-кому из въедливых исследователей биографии Суворова сподручнее считать нападение на шанцы под Тынцом очередной неудачей русского полководца.) Он благоразумно прекращает атаку и снова движется на Ландскрону. Правда, время уже потеряно, как и внезапность: враг под Ландскроной успел приготовиться дать организованный отпор.

И, тем не менее, 12 мая 1771 г. Суворов атакует с 3 (3.5?) тысячами примерно такой же по численности (до 4-х тысяч?) отряд Дюмурье, который занял очень выгодную позицию на высотах. Его левый фланг упирался в Ландскронский замок, а центр и правый фланг, недоступные по крутизне склонов, были прикрыты густыми сосновыми рощами. Более того, он умело укрепил ее 50—51 орудием, Кроме того, врагу угрожали фланговым обстрелом 30 пушек из Ландскроны. Правда, ему так и не удалось договориться о совместных действиях с Казимиром Пулавским. Последний так и не поддержал французского военспеца, оставив того один на один с малоизвестным тому любителем бескомпромиссных штыковых атак — столь хорошо усвоенных русскими солдатами, дюжими крестьянскими мужиками, привыкших «ломить стеной».

В тоже время Дюмурье не учел стремительно-неистово-непредсказуемой манеры ведения боя своего противника.

Суворов, понимая, что прямой штурм столь сильной позиции повлечёт за собой большие потери, решился на очень рискованный и неожиданный шаг, основанный на его глубоком и тонком понимании психологии боя. Не дожидаясь сбора всех войск, он двинул 150 санкт-петербургских карабинеров и две сотни чугуевских казаков под командованием полковника Шепелева на врага (то ли — во фланг, то ли — в лоб: сведения различаются).

Рассказывали, что вроде бы по приказу французского командующего конфедераты слишком долго (опрометчиво долго!) не открывали огонь по наступающему врагу, преднамеренно подпуская их на убойную дистанцию, а потом уже было поздно: кавалерия успела опрокинуть конфедератов Сапеги-младшего и Оржевского (оба военачальника погибли). Вполне возможно, что быстрота натиска и неожиданность атаки неприятельской конницы ошеломила их: многие из польских ополченцев, не успели пройти полный курс регулярной воинской подготовки. Несмотря на всю выгодность своей позиции, они оказались не готовы к столь стремительному развитию боя и обратилась в бегство: все усилия Дюмурье восстановить порядок оказались тщетными. Следовавшие за русской кавалерией пехотинцы Астраханского и Петербургского полков штыками довершили разгром врага и обратили его в бегство. Несколько верст казаки преследовали бегущих, рубя направо и налево. На весь бой судьба отпустила полякам всего лишь полчаса.

Они лишились примерно полтысячи человек, остальные рассеялись по окрестностям. Потери русских принято оценивать только в 10 раненых (убитых не было вовсе).

Суворов собрался было тут же штурмовать «зудящую занозу» — злополучную Ландскрону, но затем, явно памятуя о первой своей неудаче под ее стенами, все же, отошел на исходные позиции под Замостьем, опасаясь быть отрезанным от своих тылов хоть и небольшими, но многочисленными и мобильными отрядами врага.

Дюмурье свалил все на нерасторопных поляков, чье ратное мастерство вызывало у него снисходительную усмешку еще до того, как боевые действия под его руководством начались. Француз «сделал антраша» («откланялся по-французски») в Венгрию, а оттуда и вовсе отбыл во Францию, где подверг польских конфедератов уничижительной критике: «Умственные способности, таланты, энергия в Польше от мужчин перешли к женщинам. Женщины ведут дела, а мужчины ведут чувственную жизнь». Трудно было ожидать чего-то иного от французского военачальника, привыкшего к порядку и дисциплине регулярной армии своего государства. Правда, русских он оценил соответственно ситуации: «Это превосходные солдаты, но у них мало хороших офицеров, исключая вождей». Перед отъездом Дюмурье успел-таки отправить письмо оставшемуся в живых Казимиру Пулавскому, где откровенно высказал весь негатив, накопившийся у него от руководства поляками.

Отчаянный богатырь Казимир Пулавский попытался было захватить Замостье. Подоспевший 22 мая 1771 г. Суворов лихо налетел на него и отбросил, но добить не успел: поляк очень ловко сманеврировал и ушел под защиту стен все той же Ландскроны, взять которую Александр Васильевич, потерявший в последнем бою 15 чел. убитыми и 17 ранеными, все еще не решался.

…Кстати сказать, сам Суворов — человек болезненно ревнивый до чужой воинской славы (особенно у его современников-«совместников» и противников) — нашел-таки в себе мужество признать, что попался тогда на хитроумный маневр Казимира Пулавского. Он принял оставленный Пулавским заслонный отряд (своего рода «лейб-эскадрон»), за его главные силы, погнался за ним и почти полностью вырубил его, тогда как Казимир, обойдя русских по большой дуге, уже ушел в Литву, где рассчитывал пополнить свои поредевшие силы. По слухам Александр Васильевич пришел в такой восторг от этого «хода конем» одаренного к военному делу неприятеля, что даже послал ему от себя через отпущенного пленного ротмистра свою… любимую фарфоровую табакерку! Так это или не так, но, судя по всему, Казимир Пулавский был полководцем энергичным и необычайно предприимчивым, если смог (?) «раскрутить» крайне прижимистого и невероятно тщеславного А. С. Суворова на публичное признание наличия у поляка военного таланта. Они еще встретятся под Раковицами: Казимир проиграет бой и вскоре подобно будущему национальному герою польского народа Тадеушу Костюшко окажется за вдали от родины — океаном, в армии генерала Джорджа Вашингтона, где будет сражаться за независимость Соединенных Штатов Америки и погибнет в осажденной англичанами Саванне в 1779 г…

Следующий соперник Александра Васильевича — даровитый писатель и инженер великий гетман литовский Михал-Казимир Огиньский (1729—1800) — не обладал только одним, но важным в той ситуации, в которой находилась его родина даром — талантом полководца.

…Между прочим, Михала-Казимира Огиньского часто путают с еще одним М.-К. Огиньским — участником польского восстания 1794 г. графом Михалом-Клеофасом (Михаилом Андреевичем) Огиньским (25.9.1765, Гузув — 15.10.1833, Флоренция). После подавления восстания 1794 г. он эмигрировал в Италию, посетил Турцию и Францию. Но в 1802 г. переехал в Санкт-Петербург, где стал сенатором, а с 1815 г. остаток жизни провел во Флоренции. Но в истории Огиньский Михал-Клеофас остался как выдающийся композитор, большой мастер фортепьянной музыки, специализировавшийся на полонезах (национально-самобытная польская художественная музыка на бытовой жанровой основе) — у него их более 20, мазурках, вальсах, романсах и патриотических маршах с песнями. Широкая известность пришла к нему с полонезом фа мажор «Раздел Польши». Но невероятно популярным Михал-Клеофас стал благодаря своему знаменитому музыкальному произведению — полонезу «Прощание с родиной» (или «Полонез Огиньского» ля минор), который он написал, покидая родину. Ему же, кстати, приписывается легендарная боевая песня польских легионеров, сражавшихся на стороне французов с Россией «Еще польска незгинела — Jeszcze Polska nie zginela» («Ещё Польша не погибла»), ставшая позднее польским национальным гимном. На самом деле ее сочинил Юзеф Выбицкий в 1797 г., когда генерал Ян-Генрик Домбровский формировал в Италии польские легионы. Сегодня Михал-Клеофас Огиньский — не только признанный композитор-классик, но и национальное достояние польского народа…

Как гетман (главнокомандующий вооруженными силами) он смог сосредоточить в своих руках 4-х тысячный отряд и только выжидал удобного момента, чтобы ударить по войскам русских захватчиков.

И вот, как ему показалось, этот момент наступил. Внезапный удар нанесен: стоявший под Барановичами крупный русский отряд полковника А. Албычева был разбит, а его солдаты погибли, как их командир, либо захвачены в плен числом в 500 человек. После этого под знамёна Огиньского стали стекаться шляхтичи. При таком раскладе повстанцы Огиньского могли бы вскорости угрожать тылам русской армии Румянцева, на тот момент решавшей серьезные задачи на турецком фронте. Но этот первый успех Огиньского в борьбе с русскими оказался и последним. Теперь ему противостоял полководец, девизом которого было: «глазомер, быстрота и натиск» (глазомер — инициатива — время)!

Стремительный в любом деле, Александр Васильевич умудрился лихо «оттереть» в сторону любимца Веймарна, Иоганна фон Древица — смелого, но безмерно жестокого гусарского полковника (по некоторым данным, тот приказывал отрубать кисти рук конфедератам, нарушавшим «честное слово» не воевать, но попадавшимся с оружием вновь) и первым внезапно обрушиться на «разбушевавшегося» польского пана. Обстоятельства этого «закадрового маневра» Александра Васильевича — действовать против Огиньского должен был Древиц и другие близкое к Веймарну командиры — весьма просты: старшим по чину среди них был Суворов и все были обязаны ему подчиняться. Сам же Александр Васильевич предпочел ослушаться Веймарна и «нанизать на свою шпагу» очередную победу над бунташными поляками.

Поскольку Суворову было понятно, что вокруг Огиньского может организоваться серьёзная сила, он решил подавить этот очаг сопротивления в зародыше.

12 сентября 1771 г. небольшой отряд Суворова в 882—902 чел. (данные разнятся; 600 пехотинцев, 298 кавалеристов — 69 кирасир, 78 карабинеров, 64 казака и 28 артиллеристов) с 4—5 пушками после нескольких стремительных переходов (их потом назовут «суворовскими»; за четыре дня было пройдено ок. двухсот верст) ночью скрытно подошел к местечку Столовичи, где расположилось 3-4-х (либо даже более?) -тысячное войско Огиньского с 8 орудиями. Невзирая на значительное численное превосходство врага, Суворов внезапно атаковал его.

Вот наиболее красочная («беллетризированная») интерпретация этого боя!

«…В полной тишине приблизились русские к Столовичам. Тучи, покрывавшие небо, усиливали темноту. Войска шли на огонь, мерцавший в монастырской башне. По пути казаки захватили пикет польских улан. Огиньский, ни о чем не подозревая, все еще праздновал свою недавнюю победу над русскими в обществе прехорошенькой французской «мамзелки», про которых тогда говорили, что они служат в «легкой артиллерии», всегда готовой к огневом контакту.

Между двумя и тремя утра 13 (24) сентября Суворов приблизился к Столовичам на ружейный выстрел и построил свой маленький отряд к атаке…

Наступление началось на рассвете, в четвертом часу, когда сон у часовых самый крепкий, и долгое время развивалось столь бесшумно, что противник ничего не подозревал. Однако у предместья русским преградила путь обширная болотистая низина, преодолеть которую можно было лишь по узенькой и длинной, в две сотни шагов, плотине.

Только тут суворовская колонна был замечена часовым. По тревоге поляки поспешно выскакивали из домов, затрещали выстрелы. Но огонь поляков не мог причинить особого вреда: было еще темно и утренняя заря едва начинала мерцать. В ответ загрохотали пушки и защелкали выстрелы суворовских егерей. Стена русских штыков прокладывала себе путь вперед. За ними двигались кавалеристы и казаки…

К утру Столовичи были во власти русских.

Контратака польских улан из полевого лагеря не спасла положения. 78 карабинеров из Санкт-Петербургского карабинерного полка рассеяли их. Сам Огиньский, бросив «обслуживать» «легкую кулевриночку», едва спасся, вскочив на коня и ускакав в поле в одном исподнем и без сапог или как отрапортовал в донесении довольный Суворов: «…гетман ретировался на чужой лошади в жупане, без сапогов, сказывают так!». С парой адъютантов он укрылся то ли в Кенигсберге, то ли в Данциге, где французский консул снабдил беглеца одеждой и дал денег на дорогу во Францию…»

Бой продолжался с предрассветного часа до 11 утра. Авантюра Огиньского провалилась…

Кое-кому победа кажется весьма неправдоподобной: 630 суворовских солдат (он ввел в дело отнюдь не все свои силы, благоразумно оставив резерв; он — это кстати, делал всегда!) разгромили 3-4-х тысячное войско неприятеля!? (На самом деле активно противостояли русским лишь 300 пехотинцев с пушками и 500 кавалеристов.) 435 человек пленных из отряда Албычева, с их двумя орудиями были освобождены.

По разным данным поляки потеряли от 300 до 400 и даже тысячи убитыми, и примерно столько же (либо до 700?) — пленными и всю артиллерию, а русские — всего 8 убитыми, но ранен, оказался, каждый восьмой. Сам Суворов писал потом: «… Только правда. Слава Богу! Наш урон очень мал».

Как говорится, «без комментариев»…

До конца своих дней русский полководец очень гордился этой своей победой, за которую, он — человек очень прижимистый — каждого из своих солдат наградил от себя по серебряному рублю. По тем временам — большими деньгами! Сам же был награждён за эту победу орд. Св. Александра Невского.

Схоласт (так, порой, его характеризуют отдельные историки) Веймарн попытался было пожаловаться на самоуправство Суворова в высшие инстанции, но довольная ходом дел в Польше императрица-«матушка» рассудила по-своему: распорядилась не мешать стремительному Александру Васильевичу «окончивать фарс» поляков. Более того, на смену Веймарну она отправила генерал-майора Александра Ильича Бибиков (1729, Москва — 1774, Бугульма) — старого знакомца Суворова по Семилетней войне.

Теперь ему противостояли очередные французские «военспецы» — генерал-майор, барон то ли А.Л., то ли Шарль-Жозеф-Гиацинт дю У, маркиз де Виомениль (22.8.1734, Рюпп, Франция — 5.3.1827, Париж) и бригадир (подполковник?) Клод Габриэль де Шуази, прибывшие в Польшу в сентябре 1771 г. с большой группой своих офицеров. 22 января 1772 г. им с отрядом в 500 человек с 4 орудиями удалось захватить врасплох Краковский (Вавельский) замок с гарнизоном из-за халатности полковника В. В. Штакельберга, временно сменившего Суворова на посту командира Суздальского полка. И хотя сам полковник героически прорвался с бала, но 41 суздальский пехотинец оказался убит или ранен, а еще 60 попали в плен. Получив сообщения о захвате замка, тут же Суворов двинулся к нему с небольшим отрядом.

…Кстати сказать, как, порой, бывает на войне, и в этом случае не обошлось без женщины, вернее, прекрасной паненки, которая так «омолодила» старика Штакельберга, что он напрочь забыл про военную службу. Суворов все понял («ксендзы и бабы голову ему весьма повредили…» — деликатно заметил он и позднее выгораживал, не во время вспомнившего шалости молодости, старого служаку перед Бибиковым) и принялся срочно исправлять ситуацию…

Уже утром 24 января 1772 г. он с 800 людьми при поддержке пяти конных полков генерала-поручика, польского графа Франциска Ксаверия (или Ксаверия Петровича) Браницкого (1731, Барвальд Горный — апрель 1819, Белая Церковь), верного королю Станиславу-Августу, осадил Краковский замок. Именно тогда сумел проявить себя премьер-майор Иван Иванович Михельсон (3.5.1740, Ревель — 17.8.1807, Бухарест) — будущий герой поимки «народного бунтаря» (?) Емельяна Пугачева, продолжавший оставаться в строю в высоких чинах и должностях даже во времена внука Екатерины II императора Александра I.

Поскольку осадных орудий в отряде Суворова не было, то он приказал своим солдатам втащить несколько пушек на верхние этажи самых высоких домов Кракова и с этой импровизированной высотной позиции открыть огонь по замку. Но вскоре выяснилось, что он малоэффективен и пришлось искать иные пути к победе. Когда осажденные совершили удачную вылазку и даже разгромили роту суздальцев, то Александру Васильевичу пришлось лично повести свою пехоту в штыковую контратаку, чтобы восстановить положение и загнать осмелевшего неприятеля обратно в замок.

В 2 часа ночи 18 февраля он решился на неожиданный ночной штурм. Три штурмовые колонны бросились на стены, но к 6 часам утра откатились обескровленные. Дело в том, что, взорвав ворота, они наткнулись на завал, который устроил за ними предприимчивый де Шуази и после многочасовой перестрелки пришлось отступить и признать «… неискусство наше в тех работах», т.е. в штурмах.

В общем, приступ провалился.

Суворов, будучи человеком невероятно тщеславным, как и все полководцы всех времен и народов, предпочитал не афишировать своих потерь либо максимально их преуменьшать. И все же, известно, что потери были немалые: 150 человек убитыми и ранеными!

Александр Васильевич, несмотря на весь свой (восточный: мать — армянка?) темперамент, полководцем был исключительно хладнокровным и прагматичным, умел учиться на своих ошибках в штурмах (признавал, повторимся «… неискусство наше в тех работах») и дальновидно приступил к планомерной осаде замка. Пока русские ждали прибытия осадной артиллерии — «без большой артиллерии, — констатировал Суворов, — замка взять неможно, так и прочих их укрепленных мест» — поляки не единожды беспокоили осаждающих, совершая на них с тыла стремительные конные налеты, пытаясь деблокировать осажденный замок. Александру Васильевичу, в который уже раз, приходилось лично водить свою пехоту в штыки (этим он никогда не «брезговал»: вражеского штыка не боялся, неприятельским пулям не кланялся — даже не старости лет!) и однажды это чуть не стоило ему жизни.

Наконец только в апреле осадные орудия оказались под стенами злополучного Краковского замка. Начали строительство минных подкопов. И хотя часть замковых укреплений уже была разрушена, а среди гарнизона начался голод, но Суворов видел решительный настрой осажденных (численно превосходивших его собственные силы), понимал, что «сидеть» под стенами Кракова ему придется немало времени и предпочел взять его «при пароле», т.е. предложил почетные, для зарекомендовавшего себя весьма сообразительным в военном деле де Шуази, условия капитуляции. Француз, не будь дураком, пошел на мир.

15 апреля 1772 г. (после пары месяцев осады) защитники замка — 43 офицера и 739 нижних чинов — капитулировали. Когда Шуази сдал свою шпагу Суворову, то тот проявил присущее ему в отношении адекватного врага благородство и вернул ее обратно владельцу. При этом он обнял опешившего француза и даже поцеловал.

На этом рыцарственном поступке первая Польская кампания Александра Васильевича Суворова благополучно завершилась, а де Шуази всю свою оставшуюся жизнь хвастался, что сумел-таки «сыграть в ничью» с самим «русским Марсом» — главным мастером своей эпохи по «остервенелому наматыванию вражеских кишок на русские штыки».

…Между прочим, 12 мая Екатерина II очень довольная Суворовым сделала ему поистине «царский» для скромного и скуповатого Александра Васильевича подарок: тысячу червонцев — золотых рублей за «взятие» «при пароле» Краковского замка. Императрица-«матушка» расщедрилась и ещё 10 тыс. рублей прислала ему для… раздачи всем участникам «осады» злополучного Краковского замка…

Через 22 года Суворов снова окажется в Польше и начнется его Вторая Польская кампания — столь же стремительная, но гораздо более кровавая, правда, об этом чуть позже.

…Между прочим, пока русские и поляки гонялись друг за другом по Польше и Литве, австрийцы тихой сапой вошли в Польшу через венгерско-польскую границу, заняли столь привлекавшие их издавна территории с богатыми соляными копями и в одностороннем порядке объявили их своими, вернее «возвращенными», как отторгнутыми в 1412 г. от Венгрии к Польше после судьбоносной для Восточной Европы битвы при Грюнвальде (Танненберге). Поскольку Россия все еще продолжала вести тяжелую войну с турками, то Екатерине II было не до военного конфликта с Австрией и, тем более, хоть и с воинственным, но уже стареющим и не столь бодрым королем-полководцем Фридрихом II. Она согласилась на переговоры о разделе Речи Посполитой с братом прусского короля принцем Генрихом. После долгих и непростых переговоров зимой 1772 г. Россия получила то, что хотела: никогда не входившие в Польшу — часть Литвы (Полоцкое и Витебское воеводства), а все Левобережье Днепра (в пределах Малороссии и столь актуальной для современной России — Новороссийск) тоже осталось за российской короной — всего 92 тыс. кв. км и 1 млн. 300 тыс. жителей…

Не будем вдаваться в подробности первого раздела Польши, одним из инициаторов которого был прусский король Фридрих II Великий, который, не воюя, получил большое приращение территории виде исконно польских северных земель — 36 тыс. кв. км. и 580 тыс. жителей. Скажем лишь, что самые крупные выгоды с максимальным уроном для поляков приобрели австрийцы — 83 тыс. кв. км. и 2 млн. 600 тыс. жителей

Нас интересует «русский Марс», чьи стремительные и умелые действия в значительной степени повлияли на успешный исход кампании и привели к первому разделу Польши.

Важно и символично, и другое!

Именно в Польше Александр Васильевич Суворов впервые проявил себя как самостоятельный одаренный военачальник. Непредсказуемый русский полководец совершал стремительные марши-броски и одерживал меньшими силами убедительные победы над противниками, предпочитавшими вести партизанскую войну (эффективные средства против которой до сих являются наибольшей проблемой для всех развитых в военном отношении держав…) против русских войск. Поверженными оказались видные предводители поляков братья Казимир и Франц Пулавские, Сапега и Оржевский, а также воевавшие на их стороне французы — де Шуази и будущая «звезда» революционных войн Шарль-Франсуа Дюмурье, все — военачальники отнюдь не бесталанные.

Именно в Польше Александр Васильевич Суворов пробовал свой меч, «набивал руку» в этой малой, но отнюдь непростой — (повторимся!) партизанской по своей сути — войне. Его польские победы стали первыми лавровыми листьями, которые он «вплел» своей неутомимо-вострой саблей в неувядаемый венок русской военной славы. И проделал он это на лесисто-болотистых территориях с непроезжими дорогами, крепкими замками шляхты и укрепленными католическими монастырями — идеальными условиями для партизанщины. И это когда австрийская граница, непроницаемая для русских войск, скрывала за собой места сосредоточения и обеспечения повстанческих отрядов конфедератов.

Начал Суворов с того, что въедливо и категорично потребовал от своих офицеров инициативы в тщательном сборе и истолковании многоцелевой развединформации. Кроме того, докладывать Суворов приказывал все новости, «сколько бы такие шпионские повести невероятны не были». Таким образом, Суворов знал состав отрядов и планы конфедератов по всей Речи Посполитой. Более того, вспомнив уроки отца (специалиста по перлюстрации) приказал на почтовых дворах просматривать всю корреспонденцию. Своевременная дотошная оценка разноплановых сведений снизу помогала Суворову упреждать действия противника, правильно выстраивая свои операции, так как своих сил у него было немного. Ведь от точности сведений зависело решение о выборе удара по противнику себе «по силам», чтобы избежать ненужных потерь. Суворов четко определил, что могло считаться для солдат законной добычей. Им разрешено было пользоваться имуществом противника, побежденного с оружием в руках. В случае грабежей (особенно этим грешили казаки) виновного полагалось наказывать шпицрутенами — толстыми прутьями, вымоченными в соленой воде. Прогон сквозь строй, где «сослуживцы» наносили виновному от 100 до… ударов, как минимум отправлял несчастного в лазарет, а как максимум -…, впрочем, каждый читатель предполагает исход наказания в силу своей фантазии.

В упорной борьбе с народом, стремившимся к национальному освобождению, Суворов наглядно показал всему миру, что и с малыми силами «можно побеждать врага (как он выражался — без тактики и практики) одним взглядом, быстротой и натиском».

Стрельба в ту пору действительно замедляла атаку. А Александр Васильевич был ярым приверженцем принципа «В атаке не задёрживай!» Естественно, что его войска предпочитали холодное оружие, причем, как и пехота, от которой требовалось «ломать противника штыками!!!», так и кавалерия, которой полагалось «смело врубаться во врага не испорченным фронтом». Лишь драгуны в ходе «фланкировки» (проскакивания мимо рядов противника) могли стрелять из пистолетов. Стрелять коннице и пехоте рекомендовалось лишь в погоне, «но и тут напрасно весьма пули не терять, лучше и тут холодное оружие», поскольку «пистолет не бьет, а доканчивает». Главное — не останавливаться, гнать стремительно. Прицельная ружейная стрельба требовалась им только от егерей («верно целить, в лучших стрелять, что называется в утку»), «коим должность только в том и состоит». Тогда как линейная пехота (гренадеры и мушкетеры) вела неприцельный залповый огонь — внешне весьма эффектный, но по сути малоэффективный. Его артиллеристы стреляли редко, но прицельно, оставаясь в ходе боя при пехоте (для прикрытия) или в резерве. Чужую артиллерию он приказывал атаковать со всей стремительностью, чтобы снизить потери от ее огня в своих рядах. Конницу Александр Васильевич, порой, водил в атаку сам, хотя и понимал, что со своей щупленькой фигуркой, на маленькой казачьей лошадке выглядит среди рослых всадников (преимущественно карабинеров и реже драгун) на их огромных конях смешно, «по-арлекински». Положение устава, что карабинера (как и драгуна) можно использовать в пешем строю, казалось Суворову упадническим: «Карабинер без лошади, как бочка без вина». Гусар и драгун он считал лучшим видом войск в Польше: «карабинеры всегда будут тяжелы против бунтовников»; «нелепо тяжелой кавалерии гоняться за бегающей шляхтой». Казаков — «лучших людей для погони» — если им под угрозой шпицрутенов запретить слезать с коней, чтобы не мародерствовали, он стремился использовать не только в погоне-преследовании, где они были хороши со своими пиками «бегущему в крестец» («огнестрельное оружие» — «только для сигнала»), а также — в разведке, но никак не в генеральной атаке.

Недаром именно с той поры о Суворове, чье имя стало известно в Европе, стали говорить как о «диком» полководце, обязанном своим успехам лишь невероятному «военному счастью», что он неосмотрительно оставляет свои позиции уязвимыми ради удалого и быстрого напора. Поговаривали, что сам Фридрих II Великий обратил тогда на него свое внимание и в одном из своих стихотворных опусов рекомендовал полякам остерегаться его. Легендарный прусский король-полководец как в воду глядел: через пару с лишним десятков лет победоносный Суворов, уже овеянный славными победами в войнах с турками еще вернется во вновь забурлившую Польшу и «огнем и мечом» расставит все точки над «i» в ее судьбе на очень долгие годы!

И последнее, на эту тему.

Суворов, безусловно, внимательно изучал не только громкие победы Румянцева на турецком фронте, но и его преобразования, их обусловившие, заключавшиеся в отмене «всего лишнего» как в учении, так и в бою.

Какое-то время Суворов еще оставался в Литве в корпусе своего, кстати, конкурента в «гонке за чинами», генерала-поручика Ивана Карповича фон Эльмпта (1725—1802), где провел месяц, пытаясь забыться на званых вечерах и балах в Вильно. В память о «былом» с прекрасными паннами и прелестными панёнками остались честные признания Александра Васильевича: «Не много знавал я женщин, но, забавляясь в обществе их, соблюдал всегда почтение. Мне недоставало времени быть с ними, и я их страшился. Женщины управляют здешнею страною, как и везде; я не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей».

Екатерина II по достоинству оценила удачные действия своего талантливого военачальника.

Надо отдать ей должное: ушлая и дальновидная немка очень внимательно и крепко «держала руку на пульсе» генеральских «терок» на предмет соперничества за славу первого полководца России. Она крайне дозированно применяла тактику «сдержки и противовесов» среди этих крутых мужиков-«мясников», не подпускавших никого на пушечный выстрел к Военному Олимпу (где нет места для двоих!), кроме «себя любимого». Знала эта Большая Мастерица Большого Секса, где у военных — главная «эрогенная зона» и, как ее «стимулировать» на подвиги во Славу Отечества и… Ее Величества Екатерины Великой!

Напомним, что произведя Александра Васильевича 1 января 1770 г. в генерал-майоры, государыня-«матушка» этим не ограничилась и пожаловала ему 30 сентября того же года его первый орден. Им стал ор. Св. Анны, причем, сразу высшей степени — 1-й, но в то время это была ещё частная награда наследника престола Павла Петровича.

Правда, получил он его лишь 13 ноября: военные «пути-дороги» не всегда — прямые и короткие, а, порой, весьма извилистые и протяженные, а для армейских служак нередко смертельно опасные и тогда заслуженные ими кровью и увечьями награды не успевают найти своего героя. Так бывает…

…Кстати, орден Св. Анны (красный эмалевый крест на золотой вязи) — нерусский по своему происхождению — был учрежден в 1735 г. гольштейн-готторпским герцогом Карлом-Фридрихом в память незадолго до этого скончавшейся супруги, Анны Петровны, обожаемой дочери Петра Великого. С начала 1740-х гг., когда в Россию прибыл гольштейнский наследный принц Петр-Ульрих, будущий российский император Петр III, орден стали вручать и русским подданным. Но серьезно он вошел в оборот лишь в 1797 г., уже при Павле I, а в эпоху 1812 г. имел три степени. Низшая, 3-я ст., выдавалась только за военные заслуги, зато 2-я и 1-я — могла быть наградой и за гражданские дела. Причем, Св. Анной 1-й ст. за исключением редчайших случаев среди военных награждались лишь генералы. Всего за войну 1812 г. «этой анной» был удостоен 224 генерала и 1 полковник, вскоре ставший генерал-майором. Первым тогда его получил немолодой уже генерал-майор А. П. Мелиссино — шеф Лубенского гусарского полка — за жаркое дело под Яново в самом начале Отечественной войны 1812 г., героически погибший в сабельной рубке под Дрезденом в 1813 г. Любопытно, но его получил и «серый кардинал»/«мозговой центр» маршала Нея, швейцарец барон Генрих Жомини, перешедший от Наполеона в 1813 г. на сторону российского императора. Став у Александра I генерал-лейтенантом и генерал-адъютантом, много знавший о наполеоновской тактике и стратегии, Жомини за дальновидные советы при Кульме и Лейпциге, оказался награжден низшим из достойных его генеральского чина орденом — первостепенной «Аннушкой»…

Примечательно, что свой первый генеральский чин, как и первый орден, наш герой получил лишь на сороковом году жизни, тогда как его конкуренты по воинской славе прошли этот знаковый рубеж гораздо раньше: И. П. Салтыков — в 31 год, Н. И. Салтыков, еще раньше — в 27, а мастер на все руки Н. В. Репнин и вовсе — в 26 (!) лет. Подобный расклад «щемил душу» сколь амбициозного, столь и одаренного (или, наоборот) Александра Васильевича: прохождение по чинам тех или иных «героев своего времени» всегда воспринималось в военной среде крайне болезненно.

Императрица-«матушка» «все видела-все знала» и вскоре наградила блеснувшего в Польше неординарным дарованием А. В. Суворова (19.08.1771) Св. Георгия 3-го класса, минуя низший, начальный — четвертый!

…Между прочим, поскольку Александр Васильевич сразу был награжден 3-м классом ор. Св. Георгия — то после этого он уже никак не мог удостоиться низшим классом и не стал полным георгиевским кавалером в отличие, например, от М. И. Кутузова. Зато с другой стороны Суворов стал одним из трёх кавалеров этой самой почётной российской военной награды за всю ее историю, награждённых с 3-го по 1-й класс…

Более того, в конце года (20.12.1771) Екатерина жалует ему еще и ор. Св. Александра Невского, который был задуман Петром I исключительно как боевая награда, но затем с шаловливой ручки его супруги-драгунской портомои-«подстилки» стал выдаваться и за военные и за гражданские заслуги. (Правда, во время 1812 г. на него мог претендовать только военный, причем, не ниже генерал-лейтенанта.)

…Кстати сказать, еще 26 ноября 1769 г. весьма воинственная императрица Екатерина II учредила единственный в истории России чисто военный орден Святого великомученика и Победоносца Георгия 4-х классов. Это была самая почетная боевая награда дореволюционной России. Именно об этом ордене принято говорить «такого-то класса», тогда как обо всех остальных орденах — «такой-то степени». Его получить могли военачальники и офицеры только за личные заслуги на поле брани. Высшего, 1-го класса удостаивались главнокомандующие за выдающиеся победы, 2-м и 3-м — генералы и старшие офицеры за выигранные сражения и взятые крепости, 4-м — офицеры за блистательные личные подвиги. Первым кавалером этого ордена, причем, высшего (первого) класса, естественно, стала… сама Екатерина, сама себя наградившая. (Так бывает, в том числе, с женщинами-«узурпаторшами», пролезшими на престол через мужеубийство и свои… сластолюбивые «врата рая»! ) Вторым в этом почетном списке числится П.А Румянцев (за Ларгу), причем, у него тоже Георгий 1-го кл. Первым полным кавалером этой наипрестижнейшей награды, т.е. отмеченным всеми ее четырьмя классами стал Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. Своего первого Георгия 4-го кл. он получил в 1775 г. за 1-ю русско-турецкую войну, Георгия 3-го кл. ему дали за штурм Измаила в 1790 г., уже через год — Георгия 2-го кл. — за Мачин в 1791 г. и за военные заслуги перед Отечеством в эпоху «грозы» 1812 г. — Георгия 1-го кл. Следующим полным кавалером Св. Георгия стал его антагонист — генерал от инфантерии Михаил-Богданович Барклай-де-Толли. Чаще всего награждались люди Св. Георгием 4-го кл…

Так началась долгая и блистательная карьера самого известного русского полководца, одного из очень немногих (в который уже раз повторимся), кто в истории войн сумел остаться непобежденным в больших сражениях…

Глава 4. Полководец Суворов — человек-«чудак»?!

После недолгого пребывания в Финляндии, где в феврале 1773 г. Суворов под чужим именем проводил инспекцию границ со Швецией на случай возможной войны со шведами [провоцируемый французами, «расхорохорился» братец Гу, так звала шведского короля Густава III (1746—1792) Екатерина II] и разработал план укрепления границ (не только крепости Вильманстранд, города Лаппеэнранта, но и всех приграничных укреплений). Но уже 4 апреля 1773 г. из Санкт-Петербургской дивизии А. М. Голицына, где он числился без должности, приказом Военной коллегии его перевели на юг России.

Там активизировалась русско-турецкая война (1768—1774 гг.)

А ведь Суворов уже давно (еще с конца 1768 г., только-только направляясь в Польшу) постоянно рвался в настоящее дело — на войну с турками. Недаром он настойчиво просил своих друзей в Петербурге, имевших выходы (подходы) на вице-президента Военной коллегии графа Зах. Григ. Чернышева и полномочного министра в Польше князя Мих. Никит. Волконского, а затем и напрямую — к самой императрице — «выдернуть» его из Польши «…туда, где будет построжае и поотличнее война»; «мне не найдется здесь дела, приличного моему званию, как военного, — писал он, …я здесь совершенно лишний».

Он вообще всю жизнь стремился жить по принципу: «где тревога — туда и дорога!»

…Кстати сказать, если для Екатерины это была ее первая война, то для России это уже было очередное кровавое столкновение с Оттоманской Портой за последние три четверти века! Россия рвалась вернуться на берега Черного моря, которое за несколько веков Турция превратила в свое внутреннее озеро! Это уже была пятая по счету сшибка: два относительно успешных Азовских похода Петра I в 1695 и 1696 гг.; печально знаменитый Прутский поход 1711 г. с отнюдь «непрозрачным» финалом; Крымская война 1735—1739 гг. Причем, все они, как правило, заканчивались безрезультатно: можно ли считать успехом возвращение после последней из этих войн всего лишь Азова?…

В 1769—1771 гг. 1-я румянцевская армия научилась побеждать турок малым числом и с малыми потерями, но она слишком многих солдат лишалась на маршах и в лагерях от плохого питания и болезней. Сил для броска за Дунай у них уже не было. Наступило вынужденное затишье. Румянцеву посылались подкрепления, но по указанным причинам у него сохранялись силы лишь на оборону.

В общем, ситуация сложилась патовая!

Вот в таком непростом раскладе и оказался Александр Васильевич на «настоящей войне», причем, под началом уже знакомого ему по Семилетней войне славного Петра Александровича Румянцева. Если для первого эта война с турками стала его звездным часом, то Александру Васильевичу предстояло закрепить репутацию, заработанную в нелегкой борьбе с польскими конфедератами, победами над совершенно другим по психологии ведения боя врагом.

Ему надобно было отшлифовать свою сформированную в Польше философию войны, т.е. «Науку побеждать!»

В его глазах польская кампания не была «настоящей войной». Бунташные поляки не являлись по его мнению подлинными противниками. Эти «партизаны» не создавали, с его точки зрения, реальной опасности для регулярных русских войск. Война «построжае», с настоящей вражеской армией — вот что ему требовалось для проверки и усовершенствования военной системы. Таким врагом были турки, которые отличались яростью в атаке (особенно — в первой!), но не стойкостью в обороне против действующих в европейской манере ведения сражения регулярных войск.

…Кстати сказать, после первых неудач в боях и сражениях с русской армией турецкое командование задумалось над их причинами и принялось реорганизовывать свою армию. Султан Мустафа III приказал больше не использовать на главном театре военных действий нерегулярные войска из-за их ненадёжности. Визирь составил свою главную армию только из регулярных войск — янычар, численность турецкой армии при этом уменьшилась, зато дисциплина улучшилась. В кампаниях 1769 и 1770 гг. русская артиллерия наводила ужас на турок, турецкая же артиллерия была неповоротливой и потому неэффективной. С помощью французских специалистов (одних из лучших в ту пору в Европе) турки наладили производство облегчённых пушек и уже к лету 1771 г. 60 орудий нового образца прибыли в армию визиря. Полное превосходство русской армии в полевых сражениях с одной стороны, и упорная защита турками Бендер и Браилова с другой, заставили султана и визиря изменить свою тактику — они решили сильными гарнизонами оборонять ключевые крепости и только в удобном случае переходить в наступление большими силами…

Так сложилось, что именно войны с турками стали для Суворова решающим испытанием и полигоном для развития его военной системы.

Александр Васильевич оказался под непосредственным началом у давно обошедшего его по службе командующего 12-тысячной дивизией генерала-поручика, графа Ивана Петровича Салтыкова (1730—1805), что для исключительно самолюбивого Суворова было очень болезненно. Тем более, что вскоре суворовский конкурент станет генерал-аншефом (полным генералом) и с ним у ершисто-амбициозного Александра Васильевича всю жизнь были постоянные, выражаясь современным сленгом XXI века, «терки» и «непонятки». Ивану Петровичу — сыну победителя самого Фридриха II Великого под Кунерсдорфом — поручили активизировать «закругление» войны: истощенная войнами с поляками и турками Россия нуждалась в мире. Намеченные рейды («поиски») за Дунай — для отвлечения огромных сил турок от действий под Силистрией главных войск Румянцева (всего-навсего 15 тыс. чел.) — Салтыков поручил рвущемуся подтвердить свою боевую репутацию на турецком фронте генерал-майору А. В. Суворову.

6 мая 1773 г. тот прибывает в свои войска в Негоешти и готовится к активным боевым действиям.

Примечательно, что турки первыми попробовали напасть на русских, переправившись в ночь на 9 мая через Дунай, но получили отпор. Суворов смог уточнить их силы — до 4 тыс. чел. и (без согласования?) сам решил форсировать свои ответные действия, поскольку враг уже знал его месторасположение.

И вот 10 мая 1773 г. отряд 2-й дивизии генерал-поручика Салтыкова в 710 воинов — 650 солдат и 60 казаков — (по другим данным — от 800 до 1000 пехоты, казаков и карабинеров) под командованием Суворова совершил удачный «поиск» (разведку боем) на другой берег полноводного Дуная на сильно укрепленный четырьмя тысячами турок городок Туртукай. Это оказался его первый «поиск» на этот опорный пункт турок, причем, в нем отличился и сам Александр Васильевич.

…Рассказывали, что когда его солдаты ворвались в штыковой атаке на главную батарею, шедший в первых рядах Суворов был сильно контужен (или даже ранен?) в ногу внезапно разорвавшейся на мелкие куски турецкой заряженной пушкой. Он упал, но тут же заставил себя подняться и прежде всех вскочил в неприятельский редут. Бородатый янычар бросился на него с поднятой саблей, но Суворов не растерялся и обезоружил неприятеля…

В ночной атаке из Туртукая был выбит его гарнизон, захвачено 16 пушек и 51 судно. По разным оценкам турки лишились от 1 до 1,5 тысяч только убитых. Суворов в реляции написал, что «солдаты разсвирепев, без помилования кололи». Туртукай был «выжжен, обращен в пепел и вконец разорен». Его население было переправлено на безопасный русский берег Дуная. Победа стоила русским 26 убитых и ок. 40—42 раненых (по другим данным — гораздо больше!).

Но именно в том бою (в своем первом поиске на Туртукай!) Александр Васильевич опробовал атаку походными колоннами (по уставу, по старинке называемых «каре»), где главным была не пальба, а скорость атаки и мастерская работа штыком — «остервенело наматывать на него кишки противника» (натурализм на войне — обычное дело). Впервые она оказалась применена против настоящего врага, а не польских «партизан».

…Между прочим, по некоторым данным, по соседству с Суворовым в том поиске действовал 4-тысячный отряд будущего всесильного фаворита Екатерины, а потом и начальника и покровителя Александра Васильевича… Григория Александровича Потемкина, в ту пору 34-летнего генерал-поручика. (А не его дальнего родственника Павла А. Потемкина, как это, порой, встречается в отечественной литературе!) Их знакомство произошло в боевой обстановке, а это, как правило, сближает. Они переписывались и Александр Васильевич дружески именовал Потемкина «Милостивый Государь мой Григорий Александрович!»…

Говорили, что уже после боя, сидя на барабане, Суворов будто бы набросал карандашом два лаконичных, остроумных послания в стиле знаменитого послания Цезаря римскому сенату после победы над Фарнаком: «Пришел. Увидел. Победил.» (Veni. Vedi. Vici.)

Командиру своего корпуса генерал-аншефу И. П. Салтыкову-младшему он написал: «Ваше сиятельство! Мы победили. Слава богу, слава вам». Заодно добавив: «… Лишь только батюшка, давайте поскорей второй класс!» (Речь идет об ор. Св. Георгия 2-го кл. — награде полководческого масштаба! Для сравнения скажем, что его за мужество и выдающееся полководческое мастерство при Бородино единственным среди всех героически действовавших в той грандиозной битве русских генералов получил лишь Барклай-де-Толли!) Через пару дней, прикидываясь простаком (Александр Васильевич обожал это делать; по крайней мере, так полагают некоторые историки!), наш герой снова «выцыганивает» престижный орден: «Не оставьте, батюшка Ваше Сиятельство, моих любезных товарищей, да и меня Бога ради не забудьте; кажетца, что я вправду заслужил Георгиевский второй класс, сколько я к себе ни холоден, да и самому мне то кажетца». Вскоре, он уже «канючит» (?) «Егория» у самого президента Военной коллегии графа З. Г. Чернышева: «Когда же меня повысить соизволите в Георгия 2-й класс…» Если все это — так, то в этом весь Александр Васильевич Суворов: в бою себя не щадил, но и о своих заслугах готов был напоминать до бесконечности.

А в рапорте командующему дунайской армией Румянцеву согласно историческому анекдоту Суворов и вовсе якобы съёрничал: «Слава Богу, слава Вам; Туртукай взят, и я там». (На самом деле никакого такого документа нет и в помине.) Якобы Румянцев, знавший толк в доходчиво-кратких армейских рапортах, отослал «это донесение» самой императрице, как образец «беспримерного лаконизма беспримерного Суворова».

Есть и другие «продолжения» (его первой) туртукайской победы, вплоть до того, что Румянцев якобы наказал Суворова строгим выговором за данный поиск, который изначально планировался лишь как разведка, но не захват Туртукая. По другой, менее правдоподобной, версии за самовольные действия Александра Васильевича он вроде бы даже отдал того под военный трибунал за то, что тот якобы самочинно провел этот свой победный поиск в стан врага и будто бы уже на смертном приговоре (!) военной Коллегии А. В. Суворову сама императрица (!) сочла необходимым начертать: «Победителя судить не должно!»

Что это: то ли — быль, то ли, все же, небыль?

Другое дело, что Суворов явно был человеком очень нелегкого характера и это еще, мягко говоря.

Недаром Байрон потом скажет о нем крылатые слова — «герой и шут, полумерзавец, полудемон!». А ведь он и сам открыто признавал за собой горячность, излишнюю нетерпеливость, мнительность и раздражительность: «Я иногда растение „Noli mi tanger“, то есть, не трогай, иногда электрическая машина, которая при малейшем прикосновении засыплет искрами, но не убьет».

Все его современники открыто признавали, что он — один из храбрейших и искуснейших полководцев мира, но, по меньшей мере, слишком странен в общении. Кое-кто и тогда, и сегодня склонен считать, что Суворов умышленно скрывал ум под выпячиванием странностей, «шутовства/скоморошества».

Так якобы ему казалось легче оградиться от завистников.

Еще в юности Суворова за необщительность прозвали «чудаком». Позднее молва преувеличила его странности, создав особую легенду вокруг его имени. Уже в зрелом возрасте он удивлял людей тем, что ходил припрыгивая, говорил очень отрывисто, пересыпал речь поговорками и прибаутками, иногда весьма странно кривлялся и посмеивался, слушая других; молчал, когда ждали его речей, или, начав говорить умно, красноречиво, вдруг останавливался, смеялся и убегал, прыгая на одной ноге.

…Так однажды уже под старость, к нему в Польше с просьбой обратилась делегация от местного дворянства. Он, прекрасно понимая, что не сможет ответить на нее положительно, вышел на середину приемной залы, поднял руки и подпрыгнул: «Матушка-императрица Екатерина Алексеевна в-о-о-о-т какая большая!!!». Затем он резко присел на корточки: «А Суворов в-о-о-о-о-о-от какой маленький…» — после чего поклонился и стремительно выбежал вон»…

Впрочем, вполне возможно, что все подобные «живые картинки» (как вышеизложенные, так и нижестоящие!) — всего лишь, небыль — своего рода исторические анекдоты — призванные разукрасить портрет национального героя, каким принято считать Александра Васильевича Суворова!?

Спору нет — он был гением (а «гений — это такая власть, в которой находится… человек») со всеми присущими им «нелогизмами» и прочими «ньюнсами» малопонятными рядовому обывателю.

Скорее всего, его «странности» шли от глубоко уязвленной гордости и неудовлетворенного честолюбия, боязни «не состояться», которая лишь усиливалась с годами, по мере того, как развеялись детские мечты о Славе. Отсюда и его кривляния, выставление себя в смешном виде, чтобы никто не разглядел его грандиозных замыслов и его… гордыни. Его внутренняя независимость маскировалась под грубоватую прямоту старого служаки. Вольно или невольно он отваживал от себя достойных людей своими «странными» выходками, задевающими самолюбие, достоинство людей и элементарные приличия.

…Так, рассказывали, что когда приглашенный им на обед лощенный штабной офицер Энгельгардт, усмехнулся, заметив, что сержант гвардии разносит водку сугубо по старшинству, то Суворов внезапно вскочил из-за стола и с криком «Воняет! Воняет!!» опрометью кинулся из комнаты. Выскочившему за ним адъютанту, он коротко заявил: «За столом вонючка!». Пришлось адъютанту вежливо объяснить опешившему Энгельгардту, что у него «грязные сапоги» и в таком виде за столом с Суворовым сидеть нельзя. Энгельгардт, естественно, обиделся и ушел. А эта весьма неприличная история быстро разнеслась по гвардии.

Впрочем, то ли это — быль, то ли — небыль…

С годами Суворов так сросся с однажды выбранной им самим маской-личиной, что уже трудно было понять даже много лет прослужившим с ним людям, где он — подлинный, а когда — «ломает Ваньку». Дело дошло до того, что когда он все-таки получил столь желанный им фельдмаршальский жезл, то в армии и при дворе гуляло мнение, что фельдмаршальство для Суворова — «чин по делам, но не по персоне».

Его причуды и чудачества не нравились всем, кроме солдат. Говорили, что он мог, не стесняясь, справить большую и малую нужду перед строем, но солдатский рапорт он всегда слушал, стоя на вытяжку. Солдаты знали, что ни одно его чудачество не оскорбит, не обидит солдата напрасно. Все были уверены в его сверхъестественных способностях. Например, в войсках ходили слухи, что он видит человека насквозь, а значит — человек с нечистой совестью не может прямо на него смотреть, что он узнает труса по лицу, ставит его вперед, и трус делается храбрецом. Вера солдат в него была беспредельна, они боготворили его и, когда он с ними наравне бросался в пекло и получал раны [все его тщедушное тело (и даже тельце?), было покрыто шрамами] и, когда губил их на маневрах. А он со знанием дела подбадривал их шутками-прибаутками, а в самых кровавых делах и вовсе позволял себе более чем соленые выражения на истинно русском языке. Среди великих полководцев подобным сверхъестественным почитанием пользовались только единицы — пожалуй, лишь Александр Македонский и Наполеон Бонапарт.

…Кстати, характерно, что к себе в штаб Суворов подбирал людей не с громкими именами — чужие амбиции были ему не нужны. Он окружал себя исключительно людьми, в которых действительно нуждался, т.е. тех, кто энергичен, исповедует атакующую манеру ведения боя и…, между прочим, послушен…

Этот маленький, худенький, вечно подвижной и юркий человечек, действительно, как никто другой среди полководцев своей эпохи умел вдохновить своих солдат на невозможное, на подвиг и в отличие от многих «чины он брал саблею», Правда, в тоже время в общении он зачастую был не просто исключительно требователен, но капризен и даже невыносим. С годами эта его черта характера лишь усугублялась.

…Так, если он, приучивший себя в любую погоду ходить в одном суконном мундирчике, видел, что не имеющие права в его присутствии накинуть плащи офицеры во время смотра или маневров ежатся на сильном морозе, то намеренно затягивал их, что нередко приводило к простуде офицеров…

Примерно так он поступил и во время первой встречи со своим зятем Николаем Зубовым, братом всесильного последнего екатерининского фаворита-красавчика Платошеньки Зубова. В 20-градусный мороз привычный к холоду Суворов отказался от шубы и шляпы и всю дорогу ехал с ним до Зимнего дворца в карете в одном мундире. Зубову пришлось поступить точно также и он до того замерз, что потом, проклиная старого тестя, долго отогревался в покоях своего брата Платоши…

Самого Платона Зубова Суворов принял в… нижнем белье, объяснив присутствующим, что накануне фаворит принял его — Суворова (!!!) — в повседневном костюме…

…Однажды, увидев в окно подъехавшую карету с нежелательным визитером, Суворов опрометью бросился к выходу, и не успели лакеи толком открыть дверцы, как Суворов уже вскочил внутрь, побеседовал несколько минут с гостем и… стремительно распрощался…

В другой раз, во время обеда, при виде вошедшего гостя не тронулся с места, а велел поставить рядом стул: «Вам еще рано обедать. Прошу пока посидеть»…

Сжиться с Суворовым, приладиться к нему было очень трудно, а потрафить ему всегда и во всем — невозможно. Если затрагивалась его военная слава, то тут он подобно Наполеону, впрочем, как и многим другим выдающимся воякам, был не просто ершист, а крайне нетерпим. Но если в ответ на самую тонкую лесть и похвалу он обычно поворачивался спиной, то когда заходила речь о его непобедимости он тут же становился исключительно любезен. Укоренявшую в обществе его непобедимость он не просто любил, а любил страстно, причем, «…не из тщеславия, а как нравственную подмогу и, так сказать, заблаговременную подготовку непобедимости». Не спроста же, любые разговоры о войне (тем более, о его победоносных походах!) были самой любимой темой его общения!

Почтительный к своим начальникам, добрый к солдатам, он был очень горд, крайне невежлив, невероятно склочен и до грубости заносчив с равными себе по чину и должности «коллегами по кровавому ремеслу», т.е. с теми в ком видел своего конкурента либо соперника. Все понятно: об этом по-военному лаконично и доходчиво как-то высказался «нечаянно пригретый славой» победителя самого Наполеона Бонапарта герцог Веллингтон: то ли «На Олимпе нет места на двоих!», то ли «На вершине нет друзей!»

Повторимся, что особо сильно Суворов не ладил со своими сверстниками-полководцами — Н. В. Репниным, И.П. и Н. И. Салтыковыми, А. А. Прозоровским, М. Ф. Каменским, В. В. Нащокиным, Иваном Карповичем Эльмптом (Иоганном-Мартином фон Эльмптом) (1725, Клеве — 10.5.1802, мыза Свитен, Свитенская волость, Бауский уезд, Курляндская губерния) и др. Всех поголовно он считал бездарностями и ничтожествами и не скрывал этого. Он давал им ядовитые прозвища, сочинял колкие эпиграммы и за глаза именовал, не иначе, как «Ивашками, не знающими ни практики, ни тактики». «О матушке Екатерине может говорить Репнин — всегда, Суворов — иногда, а Каменский — не должен говорить никогда» — порой, язвил Александр Васильевич. Дело дошло до того, что он даже составил записку «Записка А. В. Суворова о службе» (1790 г.), где он перечислил «для памяти» имена всех военачальников, обошедших его по службе, и указал против каждой фамилии свои претензии и неудовольствия к «совместникам».

Остроты эти доходили до адресатов, людей непростых, порой — незаурядных и, зачастую — злых и мстительных. В свою очередь, они до конца своих дней упрямо отказывались признавать выдающиеся военные дарования Суворова, объясняя его победы невероятным везеньем, а при случае не гнушались ему напакостить. Разозленный Александр Васильевич в ответ ерничал: «Каменский знает военное дело, но оно его не знает; Суворов не знает военного дела, да оно его знает, а Салтыков ни с военным делом не знаком, ни сам ему неизвестен».

…Рассказывали, что якобы, порой, дело доходило и до драки!

Так, если верить рассказу сына генерала Воина Васильевича Нащокина (1742—1804), записанному А. С. Пушкиным, однажды (в 1772 либо 1777 гг.?) случился между его отцом и Суворовым некий инцидент! Известный своей дерзостью, но не в бою, а в быту Нащокин, подобно Суворову слыл человеком эксцентричным, неуравновешенным. Недаром он самому Павлу I, уже императору, отказал вернуться на службу в заносчивой форме: «Вы, государь, горячи, да и я тоже!». Якобы Суворов его как-то поддел, указывая на свою очередную орденскую ленту (ор. Св. Александра Невского): «Вы, батюшка, покаместь зайцев травили, а я затравил красного зверя!» Горячий и скорый на расправу Нащокин — человек недюжинной силы — не стал ничего отвечать, а просто отвесил тщедушному Суворову такого крепкого леща, что тот подобно мячику улетел в угол. Последний вынужден был ретироваться, приговаривая: «Боюсь, боюсь, он сердитый, жестоко дерется!»

Вроде бы разобраться в «оказанных Суворову грубостях со стороны Нащокина» главнокомандующий Румянцев приказал генералу А. А. Прозоровскому. Результат предписания неизвестен.

Так что же было на самом деле — вот в чем вопрос…

С Суворовым вообще нередко случались забавные приключения

…Как-то ночью, а дело было на Кубани, он заехал на первую по пути станцию. Комендант ее, старый служака-капитан, никогда не видел Суворова. Суворов же отрекомендовался просто: «От генерал-поручика послан: заготовлять ему лошадей». Несмотря на позднее время, капитан принял гостя как товарища, провел в свою комнату, накормил ужином и угостил водкой.

В разговоре капитан шутил, судил обо всех генералах — от Прозоровского до Каменского, но хвалил только одного Суворова за заботливость и внимание к солдату. Наконец гость, приятельски простившись, отправился дальше. Поутру капитан получил записку: «Суворов проехал, благодарит за ужин и просит о продолжении дружбы»…

…Другой случай связан с крымским ханом Шагин-Гиреем (1746—1787; «шагин» по-татарски значит «сокол»), личностью незаурядной, потомком Чингисхана. Хан получил образование в Венеции, хорошо знал итальянский, французский, греческий, арабский и русский языки, писал стихи по-татарски и по-арабски. В 24 года он возвратился в Крым совершенным европейцем по своим вкусам и бытовым привычкам, сохранив, однако, восточный темперамент и тонко скрываемое властолюбие. Обладая высоким ростом и приятной внешностью, Шагин-Гирей умел производить впечатление на окружающих. Очарованная им Екатерина II называла его «мой милый татарин». Страстный поклонник шахмат он вечера проводил за шахматной доской со своими придворными.

Однажды он пригласил бывшего в то время в Крыму Суворова выпить кофе. Гости разместились по-европейски, в креслах за столом, только француз-камердинер подавал хану кофе, стоя перед ним на коленях. После кофе хану была подана турецкая глиняная с предлинным чубуком трубка, почти тотчас замененная второю и третьей. Заядлый курильщик, хан выкуривал их за несколько длинных затяжек. Соревноваться с ним Суворов, не любивший курево, благоразумно не стал. А вот за шахматной доской, поразив хана своей игрой, ловко договорился об улучшении отношений между татарами и русскими солдатами…

Многие из современников считали Суворова сумасбродом. Его манера знакомиться с людьми — он делал это как на допросе, стремительно закидывая человека частыми и быстрыми вопросами — казалась, по меньшей мере, странной. Ему не нравилось, когда люди приходили в замешательство, но он уважал тех немногих, кто отвечал по-военному определенно, без запинки. На эту тему в литературе гуляет много исторических анекдотов, подлинность которых каждый читатель волен оценивать сугубо индивидуально!

Вот лишь один из них…

…Рассказывал, что как-то, будучи проездом в Киеве, он встретил иностранца, искавшего, как многие иноземцы в екатерининскую эпоху, службы в России. Увидев незнакомое лицо, Суворов резко остановился, вперил в него свой пронзительный взгляд прозрачных голубых глаз и коротко по-военному отрывисто спросил:

— Откуда вы родом?

— Француз, — отвечал тот, изумленный неожиданным вопросом и резким тоном.

— Ваше звание? — методично продолжал Суворов.

— Военный.

— Чин? — сухо, как на допросе, был задан следующий вопрос.

— Полковник!

— Имя? — не обращая внимание на дерзкий ответ, снова коротко уточнил Суворов.

— Александр Ламет.

— Хорошо! — все также бесстрастно кивнул головой Суворов и круто, по-военному через левое плечо повернулся, чтобы уйти. Но теперь Ламета — известного своим участием в войне за независимость Североамериканских штатов — покоробила такая бесцеремонность. Он быстро заступил дорогу русскому полководцу и, глядя на него в упор, начал так же требовательно спрашивать:

— А вы откуда родом?

— Русский, — нисколько не конфузясь, отвечал Суворов.

— Ваше звание?

— Военный.

— Чин?

— Генерал!

— Имя?

— Суворов!

— Хорошо! — по-суворовски коротко заключил Ламет

Суворов захохотал, обнял «брата по оружию» и предложил ему свою дружбу…

То ли быль, то ли — небыль?

…Между прочим, доподлинно неизвестно — кто — из трех известных братьев Ламет, мог попытаться устроиться на военную службу в России и была ли у кого-то из них встреча с А. В. Суворовым на самом деле!? То ли это — Теодор-Александр-Виктор Ламет (24.6.1756, Париж — 19.10.1854, замок Бусаньи, Понтуаз), участник войны за независимость США, то ли Шарль-Мало Ламет (5.10. 1757, Париж — 28.12.1832, там же), тоже участвовавший в той освободительной эпопее, причем, в качестве адъютанта генерала Рошамбо, то ли самый младший из них — Александр-Теодор-Виктор Ламет (28.10.1760, Париж — 18.3.1829, там же), еще один участник той войны за океаном и также служивший адъютантом у этого военачальника. Их биографии оказались весьма богаты на крутые повороты, но сведений о подобной встрече кого-либо из них с «русским Марсом» не отмечается!?Соответствующие выводы делайте сами…

А вот еще один анекдотический пример суворовской «неординарности»! Причем, хохма, да и только!

…Якобы, как-то раз за обедом на Царскосельском приеме Суворов в присутствии самой государыни-императрицы «отличился особо».

Два пажа в богатых светло-зеленых бархатных мундирах, не хуже фельдмаршальского, поднесли фельдмаршалу Суворову с двух сторон по две тарелки сразу. Суворов даже запнулся на секунду, в недоумении гладя на предложенные блюда.

— Паштет из судака с налимьей печенкой. Репа в малаге, — сказал камер-паж справа.

— Ватрушки с луком. Гренки с мармеладом, — в тон ему доложил камер-паж слева.

Непобедимый полководец думал недолго. Он быстро глянул и стал решительно складывать содержимое с четырех тарелок на свою. Перемешал все и начал с аппетитом есть…

Говорят, за столом воцарилась гробовая тишина…