Роза Ада. Часть 1

I

В самой северной части нашего двора стоял дом с мозаикой. Другие дома, даже самые солидные, как-то терялись на его фоне, а примыкавшая к нему девятиэтажка, где прожил свою одинокую жизнь и принял нелепую смерть одинокий философ Лев Вениаминович, и вовсе казалась жалким новоделом. Девятиэтажка была «обдирная», то есть безо всяких внешних украшений, лепнины и завитушек, с голыми балконами и подслеповатыми окнами.

То ли дело дом с мозаикой. Вся верхняя часть его фасада была украшена картинами коммунистического счастья. Корзины, ломящиеся от винограда, яблок и разных неведомых фруктов, колхозницы с повернутыми в одну сторону египетскими грудями и охапками колосьев в руках, дева в белом, играющая на арфе, группа мускулистых пловцов, которая под ее аккомпанемент держала равнение налево… Над всем этим полнокровным великолепием когда-то сиял герб, но он осыпался еще при жизни бедного Льва Вениаминовича. Вся мозаика постепенно тускнела и сыпалась, а разноцветные керамические кусочки почитались у детей нашего двора большой ценностью, их хранили в тайных подкроватных сокровищницах вместе с фантиками от жвачек и прозрачными стеклянными шариками.

Раньше, когда герб был на месте, а мозаику раз в год мыли и подновляли, в дом селили всяких важных людей — не таких, конечно, важных, как в высотку в соседнем квартале, но тоже заслуженных: ученых, музыкантов, художников. Очень приличные семьи, как говорили во дворе. Одной из таких приличных семей были светловолосые и розовокожие Вейсы с пятого этажа. Их покойная бабушка некогда играла в театре и славилась красотой, а глава семейства был профессором. Он преподавал в каком-то институте, всегда имел официальный вид — его придавали строгий серый костюм и импортный портфель-дипломат — и ездил на собственной машине.

Происходили Вейсы из русских немцев, одевались красиво и жили хорошо. В самих чертах их лиц, в манере говорить, еле заметно смягчая согласные, чувствовался потускневший за десятилетия, но неубиваемый, как мозаика на фасаде, иностранный лоск. В жаркие моменты межквартирных баталий, когда кто-то кого-то заливал или шумел допоздна, Вейсов обзывали «ветчинными рылами» и обещали припомнить Сталинград, но в целом они были полноправной частью дворового добрососедского круга. А достаток и некую эфемерную заграничность им и вовсе простили после того, как они взяли девочку из детского дома.

И не просто так взяли, не потому, что не хватало в их благополучном доме непременного топота детских ножек. Топот обеспечивала их собственная упитанная дочка Ада, которая среди дворовых детей, учившихся в соседней немецкой школе, имела кличку Фройляйн. И обижалась на нее, потому что по неведомой ассоциативной прихоти ей чудилось в этом прозвище что-то ло