Оглавление

Четыре сезона мастера Киго

В том ли гармония, чтобы жить в согласии с природой? Мастер Сезонов, достигший степени Киго — Уместных Поре Слов, — не хочет отвечать на этот вопрос посетителям. Каждый год подтверждает одну истину: недуги души следуют за сезоном.

Весна.

Трава еще не завоевала прогревшейся почвы, почки еще не начали предавать зимнюю неподвижную униформу, а в человеческой душе уже начало происходить движение — последний рывок к жизни тех, кто пережил зиму. Люди пытаются разогреть свои сердца, чтобы их жар привел в движение влажный воздух и приблизил приход настоящей, буйной весны. Люди рыщут взглядами, а в черноте расширенных зрачков клокочет неутоленность — пропастью.

Над дверью мастера Киго звенит тонким голосом колокольчик. Он краем глаза смотрит на бумажный язычок, подмечая, какие слова нарисует живая тушь.

«Притяжение».

У посетительницы искусственно завиты волосы и чрезмерно обведены глаза. Ее губы блестят и наигранно приоткрыты. Масло, которым девушка промокнула открытую шею, будоражит воздух дерзким ароматом. Девушка нервно теребит красную сумочку и достает из нее фотографию человека одного с ней возраста. Спокойный юноша гораздо приятнее мастеру Киго, чем посетительница, и волшебник удивленно вскидывает брови, слыша обвинения в его адрес.

Призрак этого погибшего в несчастном случае преследует девушку. Он ходит за ней по пятам и прижимает к стеклянным витринам, отражаясь в них странным образом: ужасающим и притягательным одновременно. Он признается ей в давней любви и умоляет уйти вместе с ним. Посетительница боится, что рано или поздно согласится на эти уговоры. Мастер Киго внимательно слушает ее слова и интонации, замечая в них характер весны. Он легко обещает, что изловит призрака.

Встреча назначена на следующий вечер. Мастер Киго заранее приходит к горбатому мосту, под котором вздыбился окрашенный закатом лед. Он слушает слова побежденного водой льда, вспоминая, что победитель и побежденный — вода, суть одно и то же.

Девушка тоже приходит пораньше. Ее одежда плохо защищает от холода и ветра, но хорошо притягивает взгляды мужчин своей открытостью. Солнце в смущении сходит с небосвода, и девушка вздрагивает, говоря, что преследователь явился. Холод омывает ее дрожащее от возбуждения тело. Она кричит: «Он коснулся меня! Помогите мне!», и мастер Киго говорит слова, зажигающие вокруг просящей жаркие солнечные огни. Сначала девушка с восхищением созерцает желтую пляску света, но крохотные солнца начинают жалить ее саму, пока она не забывает о вожделении. Только тогда мастер Киго вытаскивает фотографию юноши, на глазах девушки чертит иероглиф «закрыть» и рвет его. Клочки фотобумаги сгорают на ветру, падая пеплом к ногам. Глаза девушки обретают разочарованное выражение. Ей вовсе не хотелось, чтобы волшебник побеждал ее выдуманного призрака. Ей хотелось запретной страсти, выглядящей куда привлекательнее страсти обычной.

Мастер Киго легонько бьет девушку по лбу указательным пальцем. Он говорит тихим и густым голосом, который невозможно не запомнить. Он лжет, потому что мастер слов и должен лгать. «Живой и юный ждет тебя в этой весне. Ищи его, и, когда место рядом с тобой будет занято, ни один призрак больше не посмеет наступить даже на твою тень». Ее лицо озаряется светом, и девушка благодарит мастера Киго, торопясь начать поиски. Волшебник берет плату и отпускает ее. Если девушка с тем же рвением, с каким призывала к себе мертвеца, начнет искать себе живую пару, она добьется своего. По весне все ждут любви. А что касается призрака, то он некоторое время парит за спиной мастера Киго, благодаря за освобождение от чужой страсти, а потом его уносит порыв первого по-настоящему теплого ветра.

Лето.

Тысяча вещей в природе разбухает от энергии солнца, покрывается хитином, кожей или корой, чтобы не возвращать миру ни единой частицы взятого из него. Люди, как самые жадные дети, хватаются за ядовитые ягоды и не выпускают их. Они думают, что спаситель на самом деле обманщик и сам хочет наесться красной сладкой мякоти.

Новый гость толще мастера Киго вдвое, если не втрое. Даже лиши посетителя расшитых слоев одежд, душе будет жарко в жирной оболочке плоти. Запах пота богача отличается от запаха пота рабочего человека, но мастер Киго не подает виду, что ему не нравится зловоние.

Богача тревожит призрак должника, удавившегося при виде судебных приставов. Он ходит за кредитором с петлей на шее и вывалившимся языком пытается сказать что-то. Богач боится, что, когда он расслышит эти слова, его хватит удар. Мастер Киго соглашается, что богач прав. Мастер Киго дает клиенту амулет глухоты, собранный из ножек стрекочущих цикад и молчания рыб. Разглядывая безделушку, богач сам придумывает, насколько она сильна, и с благоговением прячет за пазухой.

Через семь дней мастера Киго зовут родичи богача. Его клиент пытался повеситься на собственном поясе, а когда его вытащили, велел немедленно привести в дом волшебника. Промокнув лоб влажным полотенцем с вышитыми золотыми куницами, богач кается, что был неосторожен. Он привык, что призрак должника ничего не может ему сделать, осмелел и сам стал разглядывать его. Богач прочитал слова по губам. «Займи или умри», — монотонно повторял его должник, уверенный, что богач предпочтет умереть.

Мастер Киго отпаивает богача настойкой пустырника, выдавая ее за волшебное средство успокоения пяти душевных стихий, и объясняет причину беды. Все дело в жадности. Богач даже к словам покойника отнесся, как к чему-то причитающемуся ему. Разум богача захотел насытиться этими словами. Клиент кается в своем грехе и обещает выполнить указания волшебника. Единственное спасение для богача — похоронить в могиле должника втрое больше денег, чем тот занимал. Конечно же, еще больше денег придется отдать родственникам умершего и служителям кладбища, чтобы вскрыть захоронение. Мастер Киго следует за клиентом, как совесть, не позволяя ему удержать ни монетки. Когда могильная земля возвращается на место, волшебник слышит смех червей, предвкушающих скорую сладкую пищу.

Мастер Киго пожимает плечами и возвращается в дом, чтобы отмыться от зловония этого дела. Он знает, что богач больше никогда не переступит его порога, чтобы больше не терять денег. Более того, еще до конца лета этот скупец разроет могилу должника, чтобы забрать средства обратно. И тогда против него поднимется все кладбище — мертвецы не любят, когда забирают их вещи.

Осень.

Тяжелое золото осыпает дороги и втаптывается в грязь, столы и полки скрипят от обилия заготовленной впрок пищи, но серое небо безнадежно пусто. Оно заражает глаза людей пустотой, и их пища теряет вкус.

Мастер Киго измеряет три пульса клиента, слушая внутренние ритмы и внешние жалобы. Совершенно здоровый мужчина ропщет на неясное недомогание, от которого его не смогли избавить врачи. Волшебники тоже бессильны, и мастер Киго — пятая надежда на спасение от этого проклятия. Разумеется, это проклятие, иначе почему бы блещущий здоровьем и красотой мужчина вдруг ощутил себя все равно что скошенной травой? Мастер Киго записывает вместо слов клиента бессмыслицу, подражая осмысленному движению кисти. Он понимает, что тот пришел развлекаться, но волшебнику нужны деньги, чтобы прокормить кошку, пса, змею и птицу. Мастер Киго говорит, что он должен сверить записанные симптомы с мудрой книгой, доставшейся ему от учителя. Он приглашает больного прогуляться по саду, в той части, где вместо цветов и деревьев «посажены» огромные камни.

Когда клиент ковыляет в сад, изображая походку больного, мастер Киго с облегчением вздыхает и начинает готовить себе ужин. Котелок бурлит радостью простой жизни, и овощи в нем необычайно вкусны, ведь они были собраны вовремя. Мастер Киго пьет терпкий чай и ложится спать, забываясь крепким сном спокойного человека. Утром, когда холодный туман начинает кусать его ноги, мастер Киго разжигает огонь в очаге и выходит в сад.

Как только он ступает за невидимую черту между двух валунов, до его уха доносятся стоны и крики. Камни одинаковой высоты стоят осуждающим кругом, и между ними ползает перепачканный в земле клиент. Мастер Киго знает, что для него прошла одна ночь, а для этого человека будто бы пронеслись десять лет, проведенных в страшной болезни. Мастер Киго ласково берет клиента за руку и выводит его из плена каменных исполинов. Мужчина по-детски плачет от счастья оказаться в тепле, сытости и здоровье. Он платит мастеру Киго с надбавкой и с просветленным лицом покидает его. Мастер Киго кормит своих зверей, но не дает им переедать, иначе они разжиреют и перестанут защищать его дом от дурных слов.

Зима.

Земля укрывается белым покрывалом, чтобы ничего не слышать. Мягкий снег поглощает звуки шагов, а в мороз резких звуков становится чересчур много. Белый цвет обманчив, потому что он открывает дорогу настоящей тьме. Демоны с прозрачными лицами ищут тех, кто отчаялся жить, и волшебнику не хватит мастерства справиться с ними. Все, что он может — найти человека с замерзающим сердцем раньше демонов. Зимой мастер Киго странствует, надевая особую шляпу, с вплетенными в нее волосами небесных дев — их подарок за красивую песню при луне. Эта шляпа позволяет ему слышать далекие крики о помощи.

Мастер Киго не лжет зимним клиентам. Он отправляет их в дальние теплые страны, чтобы преступно нарушить течение сезона. Или же готовит снадобье, которое вынимает слова из головы, а со словами стирает и память. Средства от зимних болезней, как зима, похожи на смерть. Любящий жизнь Мастер Киго согласен прибегать к смерти, но даже он не всегда добивается успеха.

Так проходит его год. Мастер Киго живет за счет того, что люди следуют сезонам и болеют согласно их течению. Сам же волшебник сохраняет внутреннюю гармонию. Его сердце не подвержено переменам.

Братья-драконы

В лампу упорно стучалась мошка. Хорошо, что одна. Значит, плотно прикрыл палатку и дым спирали помог. Сяо Ли поглядел на полную луну, тускло просвечивающую сквозь оранжевый тент, и снова вернулся к своему занятию — маркировка, запись, упаковка… Когда последний черепок отправился в коробку, Сяо Ли встал, размял затекшие плечи, с хрустом покачал головой во все стороны. Кому удачные находки, а кому рутина.

Прошлой ночью Сяо Ли мерещилось, что он без конца опускает черепки, бусинки и кости в коробку, а они возвращаются на места, в землю, и всю работу надо делать заново, поэтому сегодня практикант решил отвлечься, посмотреть фильм перед сном. А что, «Дракон на троне» — это как раз про хозяина гробницы, императора Тайлуна.

Подписав коробку, Сяо Ли заварил себе острую лапшичку, добавил в чай сухих сливок и поставил планшет на стол. Можно было расслабиться.

Сериал оказался увлекательный, и даже этот смазливый Джон Цзинь, от которого все девочки на курсе пищали, играл отлично. В момент, когда будущий Тайлун наконец отбил невесту у своего царственного дяди, в палатке раздался треск.

Сяо Ли едва успел подхватить край стола с находками — подломилась ножка.

Над городком археологов недобро завыл ветер.

Два каменных льва смотрели вперед целую вечность. Они охраняли вход в гробницу, даже когда ее строения начало заносить песком. И все же стражи выстояли, ни один грабитель не сумел осквернить память господина. Сумасшествие или смерть — вот что ждало наглецов в долине мертвых. Создатель львов, даос с горы Пэнлай, подарил Императору надежных охранников.

Камень тоже может проснуться.

Пьедесталы львов вздрогнули, и из открытых пастей вылетело по желтому огоньку. Огни превратились в двух призрачных воинов, которые, не сговариваясь, зашли внутрь вычищенной археологами гробницы.

Они встали у каменного гроба своего господина и преклонили головы перед царственным телом.

— Он ушел, — произнес старший страж.

— Эти люди не желали зла праху Его Величества, потому мы не тронули их. Но наш господин на что-то разозлился. Я чувствую гнев.

— Я тоже. Мы должны отыскать господина и вернуть обратно.

Стражи напрасно несколько месяцев искали Императора среди новорожденных и призраков. Господин бесследно исчез. Львиноокие воины ощущали его присутствие на земле живых, ощущали его ярость, а потом все прекратилось, словно дух Императора развеялся.

Оба стража холодели от этой мысли. Не выполнить то, ради чего их создали, значит, самим обратиться в безумных духов.

Однако удача не совсем покинула их. Стражи ощутили что-то. Будто их господин воплотился в мире. Его неукротимая энергия Дракона потекла по человеческому миру.

Еще спустя месяц поисков старший страж сказал:

— Я нашел его, — и указал на уличный экран.

Они бы никогда не подумали, что господин выберет себе тело немолодого мужчины.

С виду мужчина казался обычным, хотя вокруг вилось столько людей, что их можно было принять за свиту. Он совершенно терялся на фоне горожан в таких же костюмах, и только благородная осанка и величественные жесты напоминали о сущности господина. Стражи немо наблюдали, как мужчина-вместилище повстречался с безусловно красивой, пышущей здоровьем женщиной и поцеловал ее руку. Такие прежде никогда не нравились Императору. Вдруг господин повернул к ним голову. Его аура изменилась. В черных глазах разгорелось былое пламя — владыки и завоевателя. Он сделал лишь один жест, и незримые стражи встали на колени — их переполнило благоговение. Так они и ждали, пока господин не вернулся за ними.

Он поманил воинов за собой в кафе, за закрытый ширмой столик, и заказал себе много странной еды. Повадки его были прежними — он пробовал новое осторожно, но с восторгом первооткрывателя. Насытившись, Император посмотрел на них, своих единственных слуг, переживших века.

— Такое чувство, что вы мне ближе, чем мой телохранитель или жена при жизни, — задумчиво произнес он.

Старший страж ударил кулаком о ладонь и поклонился.

— Ваше Величество!

— Говори, — позволил Император.

— Вы должны вернуться с нами. Ваше пребывание в мире живых сделает вас злым призраком!

— Вот как? — Император задумался, и тогда в разговор вступил младший страж.

— Вы уже захватили это тело. Если в этом мире остались сильные даосы или праведные монахи, они увидят вас и уничтожат, повелитель. Мы не желаем такой участи Вашем Величеству.

— Вы предлагаете мне вернуться обратно в мое иссохшее тело и позволить увезти прах в какой-нибудь музей?

Стражи-львы молчали. Теперь высказанное ими желание казалось постыдным.

— Там вас будут помнить, как великого правителя, — нерешительно добавил старший страж.

— Я тоже так думал, пока не увидел кое-что, — сказав так, Император вытащил смартфон и запустил трейлер.

Вытянув руку, он показывал своим стражам что-то важное. Яркие картинки мелькали, напоминая об императорском дворе Тайлуна, пока наконец не появился сам Император — точнее, молодой человек со смазливым личиком, совсем не походивший на настоящего правителя империи.

Младший страж догадался.

— Этот актер! Я узнаю его!

— Это Цзиньлун, — кивнул Император. — И он играет меня. Играет так, что я не могу это стерпеть!

Волны гнева разошлись по кафе. Жалобно зазвенели колокольчики на входе, и тогда Император успокоился.

— Не бойтесь. Я не стал злым духом. У меня и хозяина этого тела — уговор.

Стражи непонимающе переглянулись.

Император улыбнулся.

— Мой брат-тень решил стать актером, чтобы снова сыграть меня, но в новую эпоху сценой правят режиссеры. У этого человека, — Император коснулся своей груди, — есть средства, почет, связи и власть. И он мечтал снять лучший фильм про мое время. Я помогаю ему, а он — мне. Таков наш уговор.

Тайлун почувствовал приближение брата издалека. Он тут же отослал помощника, предварительно велев пропустить визитера и помалкивать об этой встрече.

Братья смотрели друг на друга, как два дракона. Разные лицом, схожие духом. Во всем здании мигал свет — от столкновения ци двух сильных душ.

Свечение лампочек вновь стал ровным.

Джон Цзинь сложил руки и поклонился со словами:

— Рад видеть вас в добром здравии, Ваше Величество.

Как в старые времена.

Император удивился, но и бровью не повел. Сел за широкий стол режиссера и указал брату на офисное кресло напротив. Джон Цзинь, бывший Цзиньлун, сел и бесстрашно поднял взгляд. В прошлом он избегал смотреть в глаза царственного брата.

— Меня поражает, что ты посмел сняться в серии, где возлежишь с моей Императрицей.

— Мы оба знаем, что Ее Величество хранила верность и легко отличала вас от меня.

Император подался вперед, но голоса не повысил:

— Тогда почему ты снялся в лживом фильме?

Тайлун всегда отлично владел собой.

— Потому что я актер, — Цзиньлун вздохнул. — Когда Небеса ниспослали вам болезнь, вы обещали, что я смогу жить спокойно, если уеду в южные провинции и начну там новую жизнь под чужим именем.

— Я подписал указ об этом.

— Мы были наивны. Ваши сыновья еще бдели у вашего тела, когда ко мне пришел генерал Юнь с солдатами. Я был задушен и похоронен в безымянной могиле к северо-западу от вашей гробницы. Чтобы я не стал мстительным духом, меня связали веревкой, вымоченной в свиной крови, а на грудь положили волшебный меч, мешающий мне выбраться.

— Кто освободил тебя?

— Время обратило веревки в прах, а расхитители могил украли клинок. Я выбрал перерождение — в простой семье, чтобы самому осуществить свою мечту. Я стал актером и получил то, что вы обещали мне в указе.

— И сыграл это? — Император поморщился. — В «Драконе на троне» что ни сцена — насмешка над правдой!

— И тем не менее, это была моя дань уважения вам. Я хотел, чтобы о вас вспомнили, чтобы вами восхищались, чтобы о вас хотели узнать больше — и это случилось. Молодежь любит вас благодаря мне.

Император задумался, отстукивая по столу — жест режиссера, усвоенный им. Слова брата казались искренними. Цзиньлун и раньше избегал несправедливости, кроме того, в его речах был смысл.

— Увидев, что вы вернулись в гневе, — продолжил актер, — я осознал свои ошибки и пришел просить прощения и… — он низко наклонил голову. — Дайте мне шанс исправиться, Ваше Величество! Дайте мне сыграть все так, как было — про Вас, Ее Величество… и меня.

Тайлун молчал. Внезапно он заговорил совсем иным, взволнованным тоном:

— Небо… Я и подумать не мог, что мне так повезет!

Это режиссер пришел в сознание.

— Уважаемые духи, — он встал и поклонился Цзиньлуну и стражам, — Ваше Величество, я прошу, прислушайтесь к своему брату! Это будет потрясающий фильм!

И снова в черном взгляде — власть Императора. Тайлун погладил несуществующую бороду.

— Режиссер готов еще раз одолжить мне свое тело.

До того, как стражи начали бы возражать, Император взмахнул рукой, отсекая все возражения. Он принял решение.

— Цзиньлун, ты всегда был моим зеркалом. Будешь им и впредь.

Львиноокие воины не стали возвращаться ни в гробницу, ни в музей, к телу Императора. Господин выбрал мир смертных и неутомимо трудился над новым «Царством» — так назывался будущий сериал. Император в порядке. Никто не примет его за злого духа. Напротив, кажется, Император становится духом-помощником, покровителем режиссеров и актеров.

— Господин всегда умел выбирать людей на должность, — заметил старший страж, наблюдая за новым кастингом.

— Потому из всех слуг даоса он выбрал именно нас, — согласился младший.

Журавль кисти Кано

Сквозь жалюзи лучи падали на картину яркими полосами. В этом столетии солнечный свет касался картины, быть может, всего лишь второй раз. Свиток Кано Юкинобу, художницы периода Эдо, дорого обошелся мистеру Камии. От этого каждый мазок, каждый росчерк туши казались бесценными, тем более что теперь любоваться картиной будет только он, Камия.

Краденым свитком.

Купленным свитком.

Мистер Камия давно считал, что тот, кто заработал деньги и власть, имеет право на самое лучшее. Поэтому он собирал редкие картины.

Свиток Кано отправился в спальню. Пожелтевший шелк хорошо подходил к интерьеру, а обрамление из зеленой парчи выполнили специально под любимое кресло.

Устроившись поудобнее с бурбоном в стакане, Камия начал ритуал созерцания.

Журавль шествовал по пригорку у воды, приподняв голову с красным пятном на макушке. Он поднял крылья, показывая всю красоту белых и черных перьев, а над ним раскинула ветви узловатая сосна. Удивительно, что цвет картины едва поблек, а разводы туши сохранили четкость. Картину можно было рассматривать без конца, кружа взглядом от одной детали к другой — прожилки на стеблях травы и листьях, переходы цвета на сосновых иголках, тычинки в цветах боковой низкорослой сакуры. В то же время чувствовался воздух, чистое пространство сверху украсили разве что легкие разводы древности.

Камия почувствовал, что не зря потратился.

Ночью его разбудил шорох.

Камия привстал на кровати. В комнату могли проникнуть разве что лунные лучи.

И снова шорох… Нет, шелест, шелест крыльев. Камия повернулся к свитку и оторопел.

Журавль на картине двигался!

Он чистил перья и вдруг повернулся к Камии. В двух черных глазах Камия прочитал осуждение и угрозу.

Под руку попался стакан с водой, и Камия запустил его в сторону журавля. Рука дрогнула, но за стеной из брызг журавль снова превратился в нарисованного.

— Всего лишь дурной сон, — сказал мистер Камия, утром смотря на свиток. — Хочешь не хочешь, пташка, а я теперь твой хозяин.

День прошел в хлопотах. Мистер Камия успел побывать на совете директоров, одержать маленькую победу с акциями, пообедать с господином из якудза и даже посетить концерт на яхте.

Приближалась ночь, и мистер Камия поймал себя на мысли, что хочет провести ее вне дома. Из-за картины. Ему не понравилось это чувство. Он — тигр этих городских джунглей! Напевая слова песни, которую услышал на концерте, Камия вновь сидел напротив журавля со стаканом бурбона:

— «Вверх, вверх, покуда силы есть…». Что, пташка, прилетишь ночью выклевывать мне глаза? Не выйдет!

В совершенном спокойствии Камия лег спать. Усталость быстро увлекла его в сон.

Он очнулся в полной тишине. Казалось, даже город за окнами уснул или исчез.

Холодно.

Камия увидел, что одеяло сброшено с кровати, однако не смог его поднять.

Все тело окоченело. С большим трудом Камия повернул голову в сторону стены. Журавль исчез.

Раздался шелест крыльев, от которого у Камии зашевелились волосы на затылке.

Он с таким же трудом повернул голову обратно и увидел птицу прямо над собой, а потом ощутил и тяжесть ее холодных кожистых лап на животе. Камия инстинктивно задергался, но тело не отозвалось ни на один его призыв, напротив, теперь он не мог сдвинуть с места даже голову.

Больно! Это журавль впился лапами в его живот, как хищная птица. По бокам потекли струйки крови, слишком быстро остывающие на воздухе.

Журавль вытянул шею вперед и холодно посмотрел на Камию. Красная кожа на макушке птицы выглядела как предвестник мучений, птичий клюв в такой близости от лица ужасал.

В черных глазах птицы стекленела жестокость.

Журавль задрал голову кверху и издал пронзительный крик.

Его отвратительное эхо продолжало звучать в ушах Камии и потом, когда птица нанесла первый удар по груди. Камия слышал тупой и влажный звук, с которым клюв ударился о его кожу, и закричал бы, если бы мог разлепить губы. Никто не остановил чудовище из кошмаров, когда оно дробило кости, добираясь до сердца.

Журавль остановился сам. Камия слезящимися глазами смотрел на окровавленные голову и клюв птицы, понимая, что журавлю остался последний удар — в сердце. Камия взмолился — впервые в жизни — ко всем Буддам всех миров, умоляя о спасении.

Журавль словно услышал его беззвучные мольбы. Он расправил крылья, и сияние белоснежных перьев ослепило Камию. Когда же ему удалось разлепить веки, наваждение исчезло.

Забрезжил рассвет. Журавль шествовал по пригорку под сосной.

Камия подскочил и в спешке отыскал телефон. Дрожащими пальцами он набрал номер. Эта картина должна вернуться обратно, иначе ему не пережить следующей ночи.

Через неделю в Музее изящных искусств случилось две сенсации. Репортер из «Хигаси-токи» был в добрых отношениях с сотрудниками и потому получил право на первое интервью. Вторая его удача — навстречу вышла симпатичная Морито-сан. В обмене их улыбками скрывалось чуть больше, чем просто вежливость, и дальше работалось легко.

— Расскажите, где обнаружили украденного неделю назад «Журавля» Кано?

— В одном из фондовых помещений, где не успели после кражи поставить новую сигнализацию.

— Похититель что-то сделал с картиной?

— Единственное, что он сделал, так это раму из парчи.

— Это плохо или хорошо?

— С одной стороны, испортилась сохранность предмета, ведь нам важен и оборот свитка. С другой, обрамление выполнили очень бережно, профессионально… словно только для этого картину и похищали.

— Может, это какой-то любитель школы Кано или самой Кано Юкинобу?

— Тогда нам стоит не спускать глаз со второй картины!

— Расскажите и о ней, — попросил репортер, подавая знак оператору, чтобы он взял кадры двух стоящих рядом свитков.

— Недавно скончался европейский коллекционер, любитель Азии Харман Вольфторн. Он завещал вернуть все предметы из коллекции на родину, и наш музей тоже получил часть сокровищ. Вместе с ними — вторую половину картины Кано Юкинобу. Это журавлиха под цветущей сливой.

— Можно ли сказать, что случилось семейное воссоединение?

— Да, спустя долгие годы. Не зря говорят о журавлиной верности.

***

Кано Юкинобу, она же Киёхара Юкинобу (1717–1770) — японская художница школы Кано, кисти которой принадлежит парная картина «Одна тысяча журавлей с сосной, бамбуком и сливой».

Предок Перемен

— Твои симпатии могут погубить, — говорила бабушка каждый раз, когда я рассказывала о новой подружке или бой-френде. — Это предок выбирает, кто ему по вкусу.

Я не придавала ее словам значения, но они первыми сорвались с языка сквозь трещину, называемую неудачей. Моей личной неудачей. Ведь божества удачи сами несчастливы.

Я принадлежу к древнему роду. Столь древнему, что он не желал сближаться с людьми и передавал из уст в уста легенду про божественного Первопредка, обитавшего высоко в заснеженных горах. Правители и повстанцы искали встречи с ним, и, вооружившись одним лишь ножом, в ночь полной луны выходили на охоту. Порой божественный зверь вовсе не показывался на глаза, и они обиженно поносили дурацкую легенду. Но бывало, что охотнику удавалось различить белую шкуру на снегу — и начинался бег за удачей. Достойнейшие выигрывали у божества, их руки обагрялись священной кровью, а в следующее мгновение раненый зверь оказывался совершенно цел и изрекал правду о своей природе: догнать его мог лишь особенный человек, но особенной бывает и неудача. Божественный зверь лишь заставлял предначертанное судьбой проявляться ярче. Если человек родился под знаком солнца, встреча со зверем делала его любимцем удачи. Если же под знаком луны, то удача отворачивалась от него навсегда.

Этого зверя мы почитали как прародителя, добавляя к легенде, что однажды он влюбился в смертную девушку и передал силу ее потомкам, чтобы лишиться божественности и превратиться в человека. С тех пор все наши люди, хоть и похожи на жителей страны Хань, но имеют белые волосы и прозрачные голубые глаза.

В детстве мы все осмеивали такой выбор — божественность на человечность? Вот еще! Потом мы попадали в силки наследия и мечтали избавиться от него, как от проклятья.

Я родилась в эпоху мегаполисов и забытых традиций. В семнадцать я сбежала из дому, не имея на то больше причин, чем ветер в голове. И в восемнадцать я отчаянно влюбилась в «вожака» нашей юной стаи, мчащейся на мотоциклах по дорогам ночи. Не знаю, была ли его любовь ответной или же всему виной очарование божественного предка — очарование вызова, на который особенно падки молодые люди.

Я стояла рядом с ним, и в моих глазах был свет судьбы, от которого он не смог отвернуться. Мы кружились по дорогам Северного квартала, исполняя танец влюбленных через повороты и прыжки, а когда наши байки остановились, мы сами уже не имели воли тормозить. Августовские ночи сгущались холодом, мы грелись лишь друг о друга, тела были как расплавленный металл. Едва я выпустила его, трудно дышащего, из объятий, что-то произошло — со мной и с ним.

Все мое тело теперь чувствовало иначе. Оно стало частью мира, сплетенного из тонких нитей двух цветов — серебристо-мерцающих и чернильно-черных. Эти нити тянулись от каждого предмета и человека и поднимались до звезд, свет которых стал угловатым и ощутимым — так ощущаешь жар солнца в полдень или свет луны в безоблачную полночь — кожей. Был опутан нитями и мой возлюбленный, но паутина вокруг него пришла в движение, и магнитом, спровоцировавшим это изменение полей, была я. Я с ужасом смотрела, как все серебристые нити сходят с его тела, оставляя лишь черную вязь — новый узор судьбы, отмечающий Неудачника.

Я лишь моргнула — и мир вернулся к обычному виду. Все те же звезды, все та же нагота, все то же желание. Целуя его снова, я ощутила странный запах — он был терпким и опасным. Я знала откуда-то, что от такого запаха отвернуться все боги, как от гнили, но я же была совершенно пленена им — как зверь, ранивший живое существо ядом и ждущий, когда же тот наконец погибнет.

Мы встретили утро. Оно было ослепительно ярким. Красное солнце обводило вершины небоскребов кровавыми контурами а воздух для меня был полон тысячей запахов. Я была полна сил, и все же так страшно было отпускать руку возлюбленного. Мир повернул раскрашенное сиянием лицо лишь ко мне — я знала это так же четко, как и то, что этот человек, полюбившийся мне, сейчас находится в тени мироздания. Его не ждет ничего. Его дорога темна.

И все же я отпустила его руку.

Вечером, когда я ждала его в баре, маленький телевизор показал, что ночь забрала вожака стаи. Он разбился на мосту. От его тела и души почти ничего не осталось.

Я не могла заставить себя сдвинуться с места. Все мое тело парализовало ужасом от осознания, почему случилось так. Меня утешали, мне наливали алкоголь, и я автоматически пила его, не чувствуя вкуса и не испытывая опьянения. И лишь когда все ушли, в тишине я прошептала признание:

— Моя симпатия может погубить…

Влюбленность оказалась лишь выбором божественного зверя — его проклятием.

После этого я вернулась домой.

Я упорно расспрашивала всех родственников, как могу избавиться от этого. Все как один вздыхали и говорили что-то вроде:

— Ты можешь лишь уединиться. Не будешь видеть людей — Предок не сможет проявлять себя. Но тогда ты сама зачахнешь.

— Это невозможно снять. Это не проклятие, а дар. Мы должны жертвовать Предку время от времени, кормить его — лишь тогда он будет благосклонен к на