Алесь Поплавский
***
В тесноте полутьмы предрассветной
нас застигнет врасплох тишина
с шебутным собутыльником летом
за бокалом сухого вина.
Опустеют столы в штофном храме.
В зал войдёт, словно поп на амвон,
полусонный, лысеющий бармен
и бесстыдно нас выставит вон.
Эта ночь, как невеста Христова,
будет снова, как с божьей стопы,
с нашей обуви старой, грошовой
вековую сцеловывать пыль.
Как святые в иконных окладах
не таят вышний свет от глупцов,
так не станем и мы прятать радость,
скалясь весело встречным в лицо.
И злословя вдогонку ушедшим,
чтоб казаться своим таковым,
надо стать самому сумасшедшим
в этом сонме фигур восковых…
***
Бескрайний немой горизонт чист и светел.
В пространствах не вьюжат метели…
Проснусь, как когда-то давно на рассвете,
я в маминой тёплой постели.
Один, словно перст, в тишине антикварной.
И только в тени занавески,
её влажный взгляд с фотографии старой,
как взгляд с Рафаэлевой фрески.
В бездонных прорехах на небе бесцветном
усталое солнце маячит.
Слезятся глаза её: «Как ты там в этом
безвременье судном, мой мальчик?..»
Меняют дожди феврали на апрели.
Камзол меховой на холщовый…
«Скажи, с кем ты дни свои скудные делишь,
мой ветреный, мой непутёвый?..»
Мелькнёт чья-то тень у стены в полушаге.
С постели вскочу наудачу.
Коснусь лоскута пожелтевшей бумаги
и тихо, беззвучно заплачу…
Осень всех святых…
Надеть давно не ношенный костюм
и с лёгкостью убраться наобум
в безмолвие рассветной бирюзы
на буйволе речном, как Лао-Цзы.
На поиски истаявших седмиц,
листающихся тысячью страниц,
с печалями моими между строк…
Похоже, бог мой тоже одинок.
Похоже, что в преддверии зимы
от древности мы с ним глухонемы,
привыкшие к безумию среди
проснувшихся у смерти на груди…
Надвинув молча шляпу на глаза,
шагнуть бы этой томной ночью за…
За горизонт в предутренний туман.
Похоже, бог мой тоже в стельку пьян…
Святые духи сонных октябрей
вплетают желтизну в твоё каре.
Мы пьём с тобой церковное вино
И пялимся в безмолвное окно.
В глазах бесстрастных свет земной погас:
Богам, похоже, точно не до нас…
***
Открой окно, лови закатный свет.
Лови на стёклах сполох бирюзовый.
Его уже не выдернуть без крови
из тьмы, сводящей всё вокруг на нет.
Где грусть моя, вскормившая меня,
к ногам чужим на грязную брусчатку
бросает, словно белую перчатку,
скупую тень сгорающего дня.
Эпохи ускользающей фрагмент.
В игре недостающий паттерн пазла.
И я, как воскрешённый Богом Лазарь,
расплачиваюсь мнимостью взамен.
И всё вокруг не то, и все не те…
Неважно что: пустыня это, степь ли…
Мне кажется, мы все чуть-чуть ослепли,
себя самих не видя в темноте…
***
Ночь неслышно скользит по фронтону.
Кто-то в храме играет Чакону.
И мне кажется, будто впотьмах
за органом сам Бог… Или Бах.
С неба сыплются скользкие капли —
золотое свечение, крап ли?..
За окольной верстою верста.
Онемелость легла на уста.
В этом коконе скудного света
Я, как призрак холодного лета,
как зачатый от жёлтых дождей
непорочной Данаей Персей.
Потеряв — не найти… Что с того нам?..
Злополучная ночь, как Горгона,
нагло льнёт к непослушным ногам…
Изливается грустью орган.
И трещат полусгнившие сучья
в неоглядных пространствах беззвучья,
в неопознанной мной темноте,
под немыслимой тяжестью тел
то ли птиц, то ли ангелов падших.
И в предчувствии внутренней фальши
оглянусь, как всегда, впопыхах —
никого… только бренность и Бах…
Блуждающие в тишине…
Всё забыто, растрачено, проклято:
майский грех и июльская спесь…
Ни злорадного смеха, ни хохота —
вроде нас, как и не было здесь.
Где вчера ещё свет лунный росы пил,
нынче прямо с утра сквозняки
разгребают янтарные россыпи
и пакуют поспешно в мешки.
Раздвигая пространства плюмажные,
тишину суете предпочтя,
как картонный паяц напомаженный,
за тряпьё уцепился октябрь.
Мы, как призраки с карточек глянцевых, —
вроде кто-то, а вроде никто…
Эти ветры, родная, обманчивы,
застегни поплотнее пальто.
С неба сыплется изморозь стылая,
серой плешью пятнает виски…
Затени, затушуй её, милая,
мановением лёгкой руки.
Седина эта божья не кстати нам,
заплутавшим во мгле вне толпы,
двум безумным, счастливым старателям,
собирающим райскую пыль…
Вечность
Здесь тихо слишком, чтоб расслышать смех.
Здесь носят глухоту как оберег.
Молчание просеяно сквозь сито.
А сказанное вслух — почти забыто.
Здесь, будто смертью смерть свою поправ,
бытует ложью вскормленная явь,
стенания сменив на хриплый шёпот,
серпы перековав опять на копья.
И праздный люд к обочинам тесня,
Таскает, как троянского коня,
по улицам скупую тень надежды,
одетую в потешные одежды.
Средь статуй, где покоятся века
под толстым слоем пыли и песка,
среди немого вычурного хлама,
такого же тлетворного, как память…
***
Бросив осени под ноги лето,
убегаем от той жизни к этой
из кровавых закатов в рассветы,
где гнездятся нездешние ветры,
Где роса серебрится на травах,
Где за спинами дали, как саван.
Где обителью нам и усладой —
эта ночь между раем и адом.
В этой тьме между явью и снами
наслаждаемся вдосталь плодами
с молодого запретного древа,
словно грешный Адам с грешной Евой.
И, как тени египетских мумий,
воскрешённые в мире безумий,
в этой замкнутой полости мрака
привыкаем смеяться и плакать.
***
У алтарных святынь предрассветных,
на краю ускользающей тьмы,
ледяные, колючие ветры
покаянные пели псалмы.
Неземные пространства краснели,
омывая в бордовой воде,
будто в Овчей крестильной купели,
роковой распелёнутый день.
Стыл рассвет, на вчерашний похожий…
Горизонты дымились вдали…
И кукожилось сердце под кожей.
И мурашки по телу ползли.
Неприкаянный призрак муссонный
расцарапывал сонную мреть.
И мне слышались вздохи и стоны
уготованных жизнью на смерть…
***
Весенней незабудкой я пророс бы
у рек лазурных, вскрытых ото льда,
предвидя, как под синей гладью росной
пьёт плоть мою холодная вода.
Предчувствуя, как тысячью забвений
истаивают ночи при свечах
в холодном свете, розовом без тени,
как взгляды жертв во взгляде палача.
И я воскрес бы вновь в случайном всплеске
речной волны, не эхом — тишиной…
Мне некуда идти уже и не с кем.
И всё труднее быть самим собой.
Выклянчивать у дней благие вести.
Просить у тех, кто просит сам, поди,
неся не крест свой подлинный, а крестик,
не на плечах своих, а на груди.
Я выдумал бы это захолустье,
не будь его в действительности, что ж,
ведь в каждой красоте есть нотка грусти.
А в каждой правде — благостная ложь…
