Оглавление

«Мы хотели принести веру, надежду и любовь в это место, которое так в них нуждалось».

Глава 1. Вера

Моя история началась с трагедии. Семилетняя война унесла жизнь моего отца, оставив мою мать без защиты и поддержки. Мама, неспособная справиться с потерей и окунувшись в недостойный образ жизни, приняла решение оставить меня на пороге монастырского приюта. Это был единственный выход для нее, чтобы обеспечить мне хоть малейший шанс на лучшее будущее.

Когда меня нашли, я уже балансировала на грани жизни и смерти. Холод и голод почти лишили меня жизни. Мои маленькие глазки уже не искрились, голос охрип, а тело охватывала ледяная бледность. Я тихо ждала своего последнего вздоха, не осознавая реальности и жестокости своей судьбы. На тот момент мне было пара месяцев от роду, и судьба решила дать мне еще один шанс.

Меня нашли нянечки, которые возвращались в приют из храма после вечерней молитвы. На их лицах не было ни растерянности, ни страха, ни какого-либо другого удивления.

С завидной регулярностью в приют попадали дети от грудничков до десятилетнего возраста причем все мы были из самых разных слоев общества. Это были незаконнорожденные дети крепостных, внебрачные дети, сироты, которых приводили дяди и тети, и просто нежеланные дети.

Все эти несчастные ангелы, брошенные своими биологическими родителями или родственниками, оказывались в очень тяжелом положении. Приюты были переполнены, и условия жизни в них были очень тяжелыми. Дети жили в постоянном голоде, нехватке одежды и плохих санитарных условиях.

Питомцев нередко подвергали физическому и эмоциональному насилию. Педагогические методы были крайне жестокими, и нас часто наказывали по поводу и без, для профилактики и якобы для нашего же блага. Некоторые дети, разлученные со своими братьями и сестрами, оставались без всякой поддержки и находились на грани жизни и смерти. Случалось такое, что подростки, доведенные до исступления, заканчивали жизнь самоубийством, бросаясь с крыши домов или в Неву.

Все мы испытывали физическое и эмоциональное страдание, столкнувшись лицом к лицу с неблагоприятными условиями и отсутствием любви и заботы.

В связи с увеличением количества таких младенцев, как я, стало катастрофически не хватать кормилиц и сестер милосердия, а в грудном отделении для нас просто не было места. В приют буквально стекались ручейки маленьких душ. Мы были истощенными, голодными, оборванными и бродячими. За нами некому было ухаживать, не говоря уже о лечении. С притоком детских душ повысился и уровень смертности.

Чтобы понимать масштабы смертности, то выглядело это так. Из 500 новоприбывших выживали только 30 младенцев. Из них до шестилетнего возраста доживали максимум 15. Остальные испускали последние вздохи, испытывая страшную боль.

Смерть наступала по разным причинам. Корь, скарлатина, дифтерит, лихорадка или чума, которые распространялись из-за плохой гигиены. За глаза приют называли «фабрикой ангелов».

Среди всего этого нескончаемого ужаса оказалась и я. В честь святой мученицы меня назвали Софьей. Одна из нянь позже сказала мне: «Мы хотели принести веру, надежду и любовь в это место, которое так в них нуждалось».

На «фабрику ангелов» вскоре пришли Вера, Надежда и Любовь. Это было не благословение Господа, а обычные дети из плоти и крови, которые, как и я, стали питомцами детского приюта и постепенно стали моими подружками, но об этом я расскажу чуть позже.

Итак я была спасена из лап смерти, которая крепко держала меня в своих холодных костлявых пальцах. За мной ухаживала нянечка по имени Нина, которая проявляла ко мне материнские чувства, потому что я была очень похожа на ее дочь, умершую от дифтерии.

Нина не оставляла меня ни на минуту, заботилась о моем здоровье и лечила меня со всей своей силой и любовью. Она проводила бесконечные ночи у моей постели, не покладая рук, чтобы вернуть мне здоровье. Нина буквально окутывала меня своим теплом и заботой, словно мать, которую я так и не успела познать.

Мои густые волнистые каштановые волосы и большие зеленые глаза полностью покорили ее сердце. И Нина сделала все возможное, чтобы спасти меня из объятий смерти, так как я подхватила какую-то хворь тут же, как попала туда.

По обычаю, младенцев оставляли в приюте на срок до двух недель, после чего нас передавали в крестьянские дома, где кормилицы вскармливали нас своей грудью и ставили на ноги. Но я продержалась в приюте месяц и даже начала набирать вес, превращаясь в обычного более менее здорового младенца.

Ниночка всегда говорила, что я сильная и смогу преодолеть любые трудности, которые могут возникнуть на моем жизненном пути. Она учила детей ценить каждый миг, предлагала свою руку помощи, когда кому-то было трудно, и всегда была готова поделиться своей нескончаемой добротой.

Пожертвований едва хватало на содержание приюта, а во время голода, когда приют едва сводил концы с концами, старшенькие бегали на паперть просить милостыню. В возрасте шести лет все питомцы приюта были приучены к попрошайничеству, что было своего рода правилом для каждого из нас. Даже такие мелочи, как отказ выйти на паперть или спрятать деньги или еду, строго наказывались непосредственно надзирателем.

Коррупцией был пропитан полностью весь дом. Няньки воровали у детей, администрация пилила деньги от доходов с продажей прав на производство товаров и не гнушалась деньгами благотворителей. Никто не интересовался нами, и по большому счету мы были предоставлены сами себе.

В возрасте трех лет я все таки попала в поместье, в котором насчитывалось пятеро детей разного возраста, и все они были избалованными и, мягко говоря, невоспитанными. Причиной моей высылки стала не только скоропостижная смерть Ниночки, но и большой поток беспризорников, обрушившийся на приют. Я с трудом помню свое состояние, когда ко мне подошла холодная, как лед, надзирательница и твердо произнесла: «Повезло тебе завтра поедешь в поместье Прончищева. Нет больше твоей Нины. Отмучалась, голубушка».

В чем же заключалось мое везение, я так и не поняла. Во-первых, о Прончищевых ходили всяческие слухи, как правило, ужасные. Во-вторых, бедная Ниночка. Горе мое было беспредельно, и я рыдала денно и нощно, вспоминая свою добрую нянечку самыми добрыми словами, какие только знала на тот момент.

Мое пребывание в поместье Прончищева было ужасным. Все слухи оказались не напрасными и, скажу больше, легкими по сравнению с тем, что там происходило на самом деле.

Прончищевы владели несколькими земельными участками и двумя конюшнями с десятками породистых лошадей. В их подчинении находилось 400 крестьян. Так же у них была церковь, сад, украшенный статуями и беседками, и многое другое. Мария Прончищева, была терпеливой женщиной, но часто страдала от болезни ног и не могла самостоятельно передвигаться. Она проводила 24 часа в сутки в собственной кровати в своей комнате, видя улицу и солнечный свет только через открытое окно. Ее слабое здоровье сказалось и на отсутствии должного воспитания у детей. Сам же Филат Прончищев, глава семьи, был вспыльчивым и несдержанным человеком, часто кричал, бил прислугу, а иногда и жену. Многие обижались на него, а многие уважали его суровый нрав и надежность. Но отныне я была главным объектом его самосуда, потому что все беды, которые вытворяли его дети, падали на меня.

Однажды младшенькая Евсевия разбила его любимую пепельницу и в слезах прибежала к папеньке ябедничать, какая я дерзкая и неуклюжая, посмела испортить чужую вещь. Мне устроили грандиозную порку, отшлепали ремнем и заперли в чулане на три дня.

После той любви и заботы, которую давала мне моя милая няня Нина, все происходящее стало для меня настоящим ударом. Слезы продолжали литься еще несколько часов, но я с облегчением поняла, что мне не придется видеть этих злых детей и людей в поместье по крайней мере три дня.

В течение моего уединенного заточения мне дважды приносили скудную пищу. Среди которой был луковый суп, который я находила самым вкусным и ела с большим удовольствием. Однако порции были настолько малы, что я беспрестанно испытывала голод.

Вечером, когда хозяева ложились спать, ко мне тайком приходила кухарка Варвара. Она приносила горячий чай и сахар, который я смачивала в чае и смаковала с огромным удовольствием. Это была единственная сладость, которую я могла себе позволить в те тяжелые времена.

Варвара была доброй и сострадательной женщиной. Она рисковала быть высеченной, чтобы приносить мне угощение. Я была очень благодарна ей за ее доброту и поддержку.

Смею признаться, одним из моих спасительных качеств была моя привлекательность. Даже когда мне приходилось стричься налысо, а это делали часто из-за наличия вшей, я все равно оставалась маленькой симпатичной девочкой. Мои ангельское личико и большие зеленые глаза всегда привлекали внимание окружающих.

До пяти лет я жила в семье Прончищевых чувствуя себя беспомощной и уязвимой, окруженной этими жестокими людьми. Они находили все слабые места в моей жизни и использовали их против меня. Но тогда я не могла сделать ничего, чтобы защитить себя.

Каждый день дети находили новые способы унижения и насмешек. Они шептали на уши служанкам, распространяя всяческие слухи обо мне, скрывали мои вещи и подставляли меня перед другими. Меня охватывало чувство отчаяния, но я не могла позволить себе показать слабость перед ними.

Мои дни проходили в постоянном напряжении. Я переживала каждую минуту, боясь, что они снова найдут способ причинить мне боль. Словно забитый котенок я старалась держаться в стороне от них, но они всегда находили меня и продолжали свои издевательства.

Жизнь в этом доме превратилась для меня в настоящую пытку. Я мечтала о том, чтобы сбежать отсюда, найти место, где меня будут любить и принимать такой, какая я есть.

Но даже в самые трудные моменты я не потеряла надежду. Я знала, что моя сила внутри меня, и что в конце концов я смогу выбраться из этой ситуации. Я верила, что однажды судьба изменится, и я найду свое счастье. Но потом произошло нечто, что заставило меня сделать решительный шаг — убежать из поместья.

Когда мне исполнилось пять лет, никто, кроме Варвары, меня не поздравил. То ли они просто забыли, то ли намеренно не обратили на это внимание. Утром Варварушка пришла ко мне в комнату и, прикрыв за собой дверь, она подарила мне маковую булочку, нежно поцеловав в лоб. Я с трепетом ела невероятно вкусную сдобу и отчетливо помню, как Варвара не могла сдержать слез.

После ужина, когда все разошлись по комнатам, я, по своему обыкновению, осталась на кухне, унося со стола посуду и передавая ее Варваре, которая тут же ее мыла. 10-летний Тихон и 14-летний Степан бегали по гостиной и кричали во все горло.

Тем временем их сестры готовили план, как сделать меня своей главной мишенью. Именно эти проказницы каждый день придумывали новые издевательства надо мной и тщательно планировали, как их осуществить. Это был их не первый случай издевательств над «гостями» из приюта. Ведь часто таких, как я, отдавали на передержку Прончищевым, за что глава семьи получал небольшое содержание. И любимым развлечением его детей было довести незваного гостя до исступления.

Главной виновницей проделок всегда была Апраксия, старшая из сестер. Дождавшись, когда Варвара закончит с уборкой, Апраксия в сопровождении младших сестер с ловкостью приласкалась к Варваре, на что та позволила им немного поиграть перед сном. Девочки вежливо пригласили меня присоединиться к играм, чем сильно удивили меня. Мы сели на ковер у камина и стали рассматривать картинки в книгах, которые они принесли из библиотеки на первом этаже.

— Софушка, тебе нравится с нами дружить? — спросила Апраксия.

— Нравится. — ответила ничего не подозревающая я.

— Так что давай больше не будем спорить и препираться, а останемся друзьями навсегда. Отныне ты будешь нашей сестрицей.

Девочки были вежливы и добры ко мне. По мере того как время шло, я все больше уверялась, что они и вправду изменились и приняли меня в свою семью. Мы шутили, смеялись, играли в пятнашки и снова садились за книги. Я была приятно удивлена такой заботой и вниманием. Мы провели около двух часов вместе, обсуждая и обмениваясь всякими историями. Девочки поделились со мной своими любимыми игрушками и рассказали о своих любимых произведениях. Я чувствовала, что наши интересы совпадают, и это объединяло меня с ними еще больше. Варвара вернулась через пару часов и, забрав книги, повела нас в библиотеку, где поставила все на свои места.

Вернувшись в теплую и уютную постель, я тут же уснула, впервые почувствовав себя в безопасности. Тепло, исходившее от этих людей, наполнило меня благодарностью Богу за этот счастливый миг. Однако утром меня резко разбудил грозный крик Филата.

— Кто посмел творить бесчинство в моей библиотеке? — орал он, хоть он и не испытывал любви и заботы к ближним, однако, несмотря на это, трепетно относился к своим книгам и проводил много времени за их чтением. Его свирепые возгласы заставили мои пальцы задрожать, а ноги подкоситься.

Варвара ворвалась в мою комнату и в панике упала на колени, схватив меня за плечи. Она засыпала меня вопросами, не давая возможности вставить ни слова.

— Выходила ли ты из комнаты ночью и посещала ли библиотеку? Трогала ли книги хозяина? Сознавайся, глупая девчонка. Берегись, тебе не поздоровится!

Ее бешеный поток слов ничего для меня не значил, но ужас и тревога захлестнули меня с ног до головы. Через мгновение в комнату влетел разъяренный Филат с ремнем в руках. За его спиной маячили довольные улыбки его дочерей, которые явно насмехались над моей беспомощностью, в то время как их отец беспощадно хлестал меня ремнем.

Позже от Варвары я узнала, что произошло в библиотеке. Неизвестный злоумышленник сбросил все книги с полок и изуродовал некоторые из них ножницами. Это был акт вандализма, повергший в шок и возмущение весь дом. Книги валялись на полу в беспорядке, словно павшие жертвы какой-то неистовой ярости.

Когда Филат и Варвара вошли в библиотеку, они обнаружили носовой платок с моими инициалами. Эта улика, казалось, в одночасье прояснила все. Подозрение немедленно пало на меня, бедную и несчастную, которая еще накануне была так рада вновь обретенной семье.

Меня обвинили в чудовищном преступлении, не выслушав никаких объяснений. Варвара, которая раньше относилась ко мне с сочувствием, теперь с подозрением смотрела на меня. Филат угрожал выгнать меня из дома, а его самодовольные дочери злорадствовали над моим несчастьем.

Как позже я догадалась, платок украли девочки, которым я по своему детскому простодушию беззаветно доверилась. Это стало причиной того, что Варвара, моя единственная и столь милая душевная поддержка, встретила мои объяснения со скептицизмом. Я старалась донести до нее, что это коварная проделка этих девочек, но Варвара твердила о том, что это затаенная месть за прежние обиды и отказывалась внимать моим словам. Мои оправдания звучали неубедительно, я понимала, что не смогу доказать свою невиновность. Эта ситуация стала тяжелейшим ударом для моего нежного детского сердца, разбив его на мелкие кусочки. Потеряв единственную надежду и опору, я отважилась на побег из поместья. Однако в тот момент, когда я пыталась пролезть между прутьями ворот, меня обнаружил старший из сыновей Прончищива — Степан. Прислуга заперла меня в чулане, где я провела ночь в ожидании наказания.

Утром меня отвели в комнату Марии Прончищевой. Впервые я ступила в просторы ее темницы, как я называла ее комнату, узрела богатство и роскошь, окружающие ее несчастную персону.

— Подойди сюда, деточка, — призывала она меня.

Когда я подошла, она с помощью служанки приняла сидячее положение и внимательно осмотрела меня.

— Она очень милая, — Прончишева посмотрела на прислугу, приподняв брови. Та улыбнулась в ответ. — Как у такого ангела может быть столь скверный характер? Скажи, ты устроила погром в библиотеке?

— Нет, госпожа, — простывшим голосом ответила я.

— А кто это сотворил? — строго спросила Мария.

Я молчала, боясь высказаться и вновь оказаться неуслышанной. Прончищева сверлила меня взглядом, затем поманила меня пальцем, приблизив свое нездорово бледное лицо к моему.

— Запомни, деточка, иногда человек чувствует свое полное бессилие и руки опускает. Но такая печаль незаконна: нужно молитвой и крестным знамением, в котором сокрыта непостижимая сила, противиться козням врага.

В тот вечер меня отправили обратно в приют, чему я несказанно обрадовалась, но напрасно. К моему ужасу, приют оказался еще более холодным и жестоким местом, нежели дом Прончищевых. О моем побеге немедленно стало известно надзирателю, а также и причина столь сурового наказания. По возвращении меня подвергли жестокому бичеванию розгами, пропитанными солевым раствором. Следы этой ужасной кары навеки впечатались в мою спину и душу в виде длинных кровавых борозд. Ночами они неумолимо напоминали о себе, причиняя нестерпимую боль. Грубая одежда натирала раны, заставляя их кровоточить и доводя меня до грани истерики. Так я приобрела клеймо непослушного ребенка, преследующее меня на протяжении всего моего детства.

После того случая никто не желал брать меня на передержки в поместья или крестьянские дома. Эта репутация преследовала меня, отравляя жизнь. Няньки срывались на мне за любую мою провинность, ни единого дня не обходилось без криков и затрещин. Из некогда безмятежной девочки я превратилась в напуганного и забитого ребенка. Однако, даже эти испытания не смогли сломить мою веру в доброту и любовь.

***

В нашей скромной комнате, предназначенной для пятнадцати девочек, стояло всего десять коек. Очередной тяжелый год вновь принес нам дары распущенности и греховности некоторых особ. И наш приют вновь оказался переполненным. На тот момент в нем было 36 сирот, и почти 20 детей были внесены в список прибывших. В результате нам приходилось делить ложе с другой девочкой, а то и двумя, а тем, кому не хватало места, и вовсе приходилось спать на холодном полу. Именно в такие непростые времена в моей жизни появилась Вера.

Вера, бездомная пятилетняя девочка с болезненно бледной кожей, пшеничными волосами и небесно-голубыми глазами, была найдена спящей на ступенях храма. Каждый день я пересекалась с множеством беспризорников как в стенах приюта, так и за его пределами. Они были осторожны и подозрительны, ведь жизнь на улице научила их всегда быть настороже. Но Вера была другой.

Она была необычайно тихой и робкой, словно напуганная птица, угодившая в клетку. Мы не знали ни ее истории, ни того, что заставило ее искать приют у стен храма. Она всегда держалась особняком, опустив голову, а ее соломенные волосы часто закрывали ее опухшие от слез глаза. На ее хрупком теле были заметны многочисленные ссадины, синяки и грязное потрепанное платье говорило о том, что жизнь ее была нелегка. Я часто замечала, как она украдкой наблюдала за мной, прячась за спинами других детей. Хотя мы делили одну кровать, мы никогда не разговаривали.

Я долго думала над тем, как с ней подружиться, но не представляла, как подойти к этой молчаливой и застенчивой девочке. Однажды мне пришла в голову идея, которая мигом поставила все на свои места. Во время ужина я незаметно положила свою порцию хлеба в карман платья. Когда в комнате погасили свет и строгая няня, произнеся последние слова, заперла дверь, я открыла глаза и взглянула на Веру, которая, к моему удивлению, тоже смотрела на меня. Ночь была ужасно холодной, и ее лицо было хорошо видно в лунном свете. Я встала с постели, достала из кармана кусок хлеба, вернулась под одеяло и, повернувшись к Верочке, протянула его ей. Клянусь, я видела, как ее глаза засияли от радости. Она осторожно взяла хлеб и все так же молча улыбнулась, продолжая смотреть на меня, словно ища во мне защиты.

С каждым днем все больше девочек замечали Веру и ее одиночество и стали выказывать ей дружелюбие. Все мы проявляли друг к другу дружелюбие, делились тем, что у нас было: пищей, историями и сокровенными тайнами. Медленно, но верно Вера начала раскрываться, более привыкать к нам и, наконец, начала говорить, хоть и кратко.

Однажды во время прогулки мне удалось взять ее за руку. Испуг мелькнул в ее глазах, но затем, увидев мою улыбку, она поняла, что я не собираюсь причинить ей вред. Этот первый контакт послужил мостиком между нами, по которому со временем Вера переходила все чаще, теряя свою робость и все больше открываясь мне. Меньше чем через месяц она перестала сторониться меня и окружающих. Присоединялась к нашим играм, делилась своими мыслями, помогала находить места, где можно было поесть или получить помощь. Мы приняли ее с любовью, и она, наконец, ощутила себя словно дома, так же как и мы — ангелы, брошенные на произвол судьбы.

Мы никогда не расспрашивали друг друга, как и почему оказались в этом месте. Подобные вопросы заставляли разум выключаться, а душевную боль усиливаться. Не зная, что нас ждет впереди, мы просто дрейфовали по течению на наших ветхих лодочках и радовались тому, что имеем.

Все денежные средства, выделенные на содержание беспризорников, куда-то исчезали, вернее, использовались совсем не по назначению. Смотрительницы и нянечки кормили и одевали собственных детей, а нас заставляли донашивать одежду старших воспитанниц, перешитую по несколько раз. Няньки, глядя на нас, приходили в ярость, замечая чрезмерную изношенность и ветхость одежды. В качестве наказания за «неряшливость» вынуждали девочек носить эту одежду еще пару месяцев и только потом выдавали другую. Серые платья были тесными и доставляли дискомфорт, фартуки вместо белого цвета имели желтый оттенок. Обувь пестрила дырами, а рукава пальто едва доходили до запястий.

Жизнь в приюте была тяжела и безрадостна, но мы научились находить радость даже в мелочах. Мы, как маленькие воробышки, были ловкими и проворными. Могли всего за пару минут придумать новую игру или устроить представление. Никакие преграды не казались непреодолимыми, мы всегда находили выход из любой ситуации. Иногда нам удавалось сбегать из приюта и отправиться в город, где можно было найти что-нибудь съестное или просто подышать свежим воздухом. Такие побеги были опасными и таили много трудностей, но мы, несмотря на все, отправлялись в путь. Однажды наша вылазка оказалась неудачной: нас поймали и вернули в приют, где строго наказали. Но нас было не сломить. Мы были как сорняки, которые неистребимы, несмотря ни на что.

В приюте не было большого разнообразия книг, но мы умудрялись даже здесь заниматься самообразованием. Старшие девочки читали младшим вслух, обучая нас письму и счету. Мы устраивали импровизированные уроки, с интересом изучая окружающий мир. Это была наша обитель, где мы учились выживать и верить в лучшее. Но как бы ни был тяжек наш быт, мы не теряли надежду, ведь знали, что за стенами приюта есть люди, которые наверняка нам помогут.

Помню, однажды приют посетил известный политический деятель, представитель российского Просвещения. Его фамилию ныне я не помню, но вел он себя достойно. К его приезду в приюте навели порядок и запретили нам даже рот открывать и на что-либо жаловаться, даже если будут расспрашивать. Девочек с синяками отвели в недостроенный флигель, где они сидели под замком.

Мы стояли с Верой и с восхищением смотрели на этого мужчину, который вальяжно прохаживался по комнате, где мы спали. После небольшой экскурсии по нашей обители он пообщался с директором (смотрителем) приюта и ближе к вечеру отправился прямиком к императрице.

Послушные девочки радостно бежали к воротам и махали ему в след, а мы, понурые и грязные, лишь провожали его взглядом, стоя у окна.

Приезд этого загадочного человека оказал огромное влияние на развитие приюта и нас в целом. Приюту была выделена крупная сумма денег, и все средства, которые играли важную роль в его развитии, наконец, были взяты под строгий контроль. Это позволило создать для воспитанниц оптимальные условия для жизни, обучения и развития. Так же благодаря этому, наконец, был достроен флигель.

По мере завершения строительства в приюте стали появляться новые помещения. В распоряжении воспитанниц появились 20 светлых комнат, включая большой актовый зал, классы для учебных занятий, комната для рукоделия, административное помещение и новые спальни для девочек.

Благодаря средствам, выделенным учредителями, все комнаты были меблированы и украшены растениями, которые были выставлены в кадках. Это создало комфортные и приятные условия для проживания и обучения.

В целом приезд политического деятеля кардинально изменил судьбу приюта. Сменилось несколько человек на ключевых постах, изменилось отношение, персонал стал более сдержанным и лояльным к детям.

Глава 2. Любовь и Надежда

Обучение осуществлялось по общепринятой программе двухклассных народных школ. Таким образом, в штат приюта входили воспитатели, помощники и административный персонал, а также педагогический персонал, который менялся со временем.

Воспитанниц учили ряду предметов, как русскому языку и чистописанию, арифметике в простейшей форме, Закону Божьему, церковнославянскому языку и церковным песням. Это образование было направлено на формирование базовых знаний и навыков, необходимых для участия в церковных церемониях.

Самые талантливые дети получили возможность зарабатывать деньги своим пением в храме. Это был один из способов обеспечения средствами как беспризорников так и приюта в целом. Пение в храме было важным аспектом церковной службы и имело значительную роль в духовной жизни города.

В 1770 году, когда нам исполнилось семь лет, жизнь в приюте претерпела значительные изменения. Нас разделили по половому признаку: девочек перевели в новый корпус Смольного запасного двора на берегу Невы, а мальчиков — в отдельное здание для обучения. Это было сделано для создания более комфортных условий и развития детей в соответствии с их полом.

Учителя старались обустроить нашу жизнь максимально уютно и создать благоприятную атмосферу для учебы и личностного роста. Одним из главных нововведений стало наличие отдельных кроватей для каждой девочки. Хотя они были простыми и скромными, возможность иметь свое личное спальное место была огромным благом после общих спален.

Однако, несмотря на все изменения, новый корпус был сырым и холодным, особенно по ночам. В морозы мы часто вынуждены были спать вместе, чтобы согреться. Тем не менее, несмотря на эти неудобства, мы радовались любым переменам и благодарили Бога за Его заботу о наших бедных душах.

Помимо нового дома, в этом году нас ждали и учебные занятия. Начиналась новая глава в нашей жизни — пора обучения и познания мира. Учителя прикладывали все усилия, чтобы дать нам достойное образование, соответствующее нашему статусу.

У меня завязалась крепкая дружба с Верой, и мы стали неразлучными подругами. Нашим любимым занятием стало посещение паперти храма неподалеку. Мы проводили там часы напролет, собирая подаяние от прохожих. Верочка обладала удивительным певческим талантом — ее голос был звонким, чистым и полным озорства. Прохожие восхищались юным дарованием и охотно бросали монетки в наш платок.

Я же, не имея такого таланта, просто подбегала к толпе и протягивала замерзшие ладони, умоляя отблагодарить юное дарование. К обеду, счастливые и воодушевленные добычей, мы спешили назад в приют. Путь от храма занимал около 15 минут, поэтому мы осторожно прятали собранные монеты и бежали изо всех сил.

В одном из переулков мы наткнулись на группу детей, которые дергали за косички девочку примерно нашего возраста и громко смеялись. Она не плакала, не отбивалась от нападавших, а просто стояла у стены, как маленький солдатик.

Не раздумывая, мы с Верочкой бросились на помощь бедняжке, не задумываясь о последствиях. В наших глазах отражался пыл противостояния и горящий огонь справедливости. Мы хоть и были маленькими, но наши действия были громадными.

Мы понимали, что бессильны против трех мальчишек, но наша смелость была так велика, что об отступлении мы даже не думали. Снег, покрывающий улицы, был влажным и отлично формировался в круглые комки. Я подбежала метра на два к обидчикам, в руках моих был холодный комок снега, который я целенаправленно запустила в одного из мальчишек. Он неожиданно обернулся, пытаясь увернуться от снежного снаряда. В этот момент Вера, исполненная моей смелости, подбежала и с не менее большой решимостью бросила свой комок. Снежок врезался в его грудь и пыльно завис в воздухе, образуя метеоры небольших кристаллов, падающих на нас и врагов.

Началась битва. Мы сражались несколько минут, как можно быстрее лепя свои снаряды и стараясь попасть в обидчиков, но мальчишки не отступали. Снег летел во все стороны, когда битва набрала серьезные обороты. Наконец, один из мальчишек подбежал к Вере и сильно толкнул ее. В ужасе я ахнула и, недолго думая, схватила упавшую с крыши здания сосульку и бросила ее в грубияна. Сосулька угодила ему прямо в лоб, на котором сразу же появилось красное пятно и даже кровь. Все замерли, боясь что-то делать дальше. Потом мальчик громко заплакал, и они убежали.

Неожиданно, после некоторого времени, все перестало быть важным. Мы погрузились в состояние победы и восхищались тем, что прекратили самоуправство троих хулиганов. Мы забыли о насмешках и насилии и смогли в одно мгновение изменить баланс сил.

Хоть мы и были бессильными физически, но наша смелость и решимость превзошли наши возможности. Мы рисковали и сражались ради справедливости. Наша маленькая битва надолго запомнилась нам как акт храбрости и подвиг, который смог повлиять на судьбу еще одной заблудшей души.

— Тебе больно, Верочка? — спросила я, подходя к своему боевому товарищу.

— Заживет, — махнула она мне рукой. — Как метко ты кидаешь сосульки, душенька.

Она улыбнулась мне, и я помогла ей подняться. Бедняжка у стены привлекла наше внимание.

— Почему ты стоишь здесь и даже не пытаешься защищаться? — спросила я.

Морось застыла на ее ресницах, и девочка молча смотрела на нас испуганными глазами. Девочка все еще прижималась к холодной стене, держа ручки за спиной.

— Почему ты молчишь? — тихо спросила Вера.

Подойдя к ней, я увидела, что пальто на ней очень тонкое, губы ее посинели от холода, а колени и руки сильно дрожали.

— Где ты живешь? — спросила я.

— Там, — наконец-то вымолвила несчастная, указывая на соседний дом. — Мы прячемся в подвале от дворника. Петька ругается и гоняет нас метлой.

— Сколько вас там прячется? — спросила Верочка.

— Я и пять кошек. — тихо прошептала девочка.

— С кошками живешь? И как же твое имя? — допытывалась я.

— Любава, — прошептала она дрожащим голосом.

— Что за чудо! Имя ангельское, а живет в подвале с кошками. — Вера хихикнула. — Пойдем с нами, мы живем в приюте, где есть еда и тепло.

— А кошки? — жалостливо спросила Любава.

— Кошкам нельзя в приют, — Вера покачала головой.

— Я не оставлю их, — заявила девочка.

— От мальчишек отбиться не смогла, а за кошек готова погибнуть. Замерзнешь здесь насмерть. — приговаривала Верочка.

— Тише ты видишь, она напугана. Жди нас завтра в подвале, принесем тебе хлеба. А сейчас на вот тебе рукавицы и платок.

Я сняла свои рукавицы и платок и передала их Любаве, которая тут же надела их и закрыла глаза, блаженствуя от ощущения тепла, разливающегося по телу.

— Спасибо, — хриплым голосом поблагодарила нас наша новая знакомая, и мы вынуждены были ее покинуть.

— Ох, и влетит тебе, Софья, за рукавицы и платок.

— И пусть, — пожала плечами я.

Именно тогда, перебегая мощеную улицу, в пылу веселья мы выбежали на проезжую часть и едва не попали под копыта императорской гвардии. Наше безрассудство едва не стоило нам жизни.

С громким грохотом и грозным видом прямо на нас мчались гвардейцы на своих могучих гнедых конях. Кто знает, что могло произойти, если бы один из гвардейцев вовремя не заметил нас. Он успел остановить своего коня и взмахнул рукой, предупреждая остальных всадников о нашем присутствии.

Но к сожалению, не все успело завершиться благополучно. Мощная грудь коня все таки сбила меня с ног, и я оказалась на каменной мостовой. Мгновение страха охватило меня и я слышала громкие слова гвардейцев и беспокойное ржание коня, который продолжал бить копытами по брусчатке, издавая урчащие звуки.

Очнувшись от шока, я тут же увидела свою верную подругу, которая вцепилась в мою руку и быстро помогла мне встать на ноги.

Суровые гвардейцы в мундирах и кафтанах, гордо восседали на лошадях, осознавая величие и силу, которую они представляют, а мы с восхищением смотрели на них. В этот момент я поняла, что иногда даже эта сила и величие не спасут от опасности, в которую случайно может попасть ребенок. И благодаря внимательности нашего спасителя и поддержке Веры, я смогла избежать потери жизни.

Этот момент, когда я испуганно стояла на брусчатке, а гвардейцы пролетали мимо меня на своих великолепных конях, навсегда останется в моей памяти. Каждый раз это напоминает мне о хрупкости существования и о том, что даже самые маленькие мгновения могут повлиять на нашу жизнь.

Когда мы добрались до приюта, нас встретила у дверей заведующая Александра Андреяновна. За спиной ее ласково называли Шурочкой за ее добрый характер. Рядом с ней стояла ее помощница Агния. Это была ужасно некрасивая девушка с маленьким подбородком и маленькими глазками. Но ее спокойное поведение не вызывало у нас иных эмоций, кроме как жалостливых.

— Ступайте в столовую и немедленно приведите себя в порядок. — спокойно сказала Шурочка.

Агния молчаливо оглядела нас. Ее тонкие губы, едва заметно тронутые еле заметной улыбкой, придавали ей вид бездушной куклы.

Столовая находилась на первом этаже, а кухня была в специально возведенной пристройке, чтобы запахи не доходили до спальных комнат детей — не потому, что плохо пахло, а потому, что дети все время были голодны и кухонные запахи возбуждали их аппетит.

Взволнованные неожиданной встречей с заведующей, мы выдохнули, что она не заметила отсутствия у меня некоторых вещей, и поспешили в свою комнату. Там мы спрятали монеты в шкафчик, быстро надели фартуки, переобулись в приютские туфли и тихонько пробрались в столовую, где уже стоял шум и гам, и все сидели на своих местах.

Еда была как всегда плохая, но выбора не было, и мы с хорошим аппетитом съедали все, что попадалось под руку. Между собой девочки были более-менее дружны. Потому что постоянный голод и холод не давал нам думать о каких-то распрях. Каждый из нас благодарил Бога за то, что мы едим, спим и не болеем.

Конечно, иногда приходилось отстаивать свою честь и отбиваться от нападок задир, но это были глупые перепалки по сравнению с теми оскорблениями и ненавистью, которые обрушивали на нас надзиратели.

Тем не менее пропажа рукавиц и платка была обнаружена, и я незамедлительно понесла наказание. По этой причине на следующий день мы не смогли покинуть приют, и не встретились с Любавой. Мое наказание продолжалось всю неделю. Я чувствовала себя виноватой за обещанный хлеб и очень переживала, что девочка, возможно, прозябает в ожиданиях и, наверное, в конце концов, разочаруется.

Но в один прекрасный день Любава сама пришла в приют. Она стояла у ворот в своем легком пальто, моих рукавицах и платке, а в ее руках неистово мяукала чумазая кошка. Все мы выбежали на улицу, услышав жалобное верещание кошки. Я была вне себя от радости, когда увидела, что Шурочка бежит к воротам и приказывает открыть их. Любава крепко обняла своего питомца, и мы прослезились от радости, увидев друг друга.

Любочку приняли в наш приют, распределили в класс, подарили разные вещи, в том числе платье и чистое пальто. А чумазую кошку поселили на кухню, где она успешно ловила мышей и крыс и получала за это свою порцию молока.

***

Наконец-то мы начали учебный год. К тому времени у нас сменился директор им стал Иннокентий Иванович Штузендорф, который обладал медицинскими знаниями и одновременно взял на себя обязанности врача приюта. Добрейшей души человек относился к детям по отечески и ругал нас только за дело. А вот первой смотрительницей приюта по прежнему оставалась дочь дворянина, девица Дарья Зенкович. Самая не любимая всеми нами личность. Ее ненависть к беспризорникам была слишком откровенной. Иногда она трясла сонливую девочку или давала пощечину за слишком громкий разговор.

Когда мы выстроились в одну шеренгу перед преподавательским составом и познакомились с каждым из учителей, нас начали отмечать в журналах, и оказалось, что у большинства из нас отсутствуют фамилии и отчества. Поэтому фамилии нам придумывали на ходу.

Заведующая Александра Андреяновна (Шурочка) и Дарья Зенкович шли вдоль наших рядов, останавливаясь, чтобы громко спросить фамилию, имя и отчество каждой девочки и сверить их с реестром. К всеобщему удивлению, Любочка четко знала свое отчество и фамилию и даже назвала имена отца и матери, добавив, что они скончались еще прошлым летом.

Когда подошла очередь моей Верочки, она тихонько назвала только свое имя, а Александра Андреяновна, долго не думая, подписала в журнале как Вера Андреяновна Мельникова, дав девочке не только свою фамилию и отчество, но и новую жизнь. Сердце ребенка затрепетало, как птичка в клетке, а щеки засияли красками. Я была так рада за свою подружку, что едва сдержала улыбку. Но моя радость длилась недолго. Предвкушая услышать свою новую фамилию и отчество, я с восхищением смотрела на всеми нами любимую Шурочку. Но тут в мою жизнь вмешалась противная Зенкович.

— Назовите свою фамилию, имя и отчество. — мягко попросила Шурочка.

— Меня зовут Софья, мадам, — скромно сказала я.

— Софья? — огрызнулась Зенкович. — Эта несносная девочка, которая унизила нас в позапрошлом году перед уважаемыми господином и госпожой Прончищевыми?

Зенкович повернулась к преподавателям и окинула их заговорщицким взглядом.

— Что сделала эта девочка? — спросил директор Иннокентий Иванович.

— Она плохо вела себя в усадьбе Прончищевых! Она осквернила имущество и причинила вред детям. Душа этой девочки черна, как угольная шахта.

Ее слова прозвучали как приговор. Мне хотелось провалиться сквозь землю, не желая слышать несправедливых обвинений в свой адрес. Что-то разрывало меня изнутри, обида теснилась в груди, дыхание становилось затрудненным, слезы наворачивались на глаза. Мне было ужасно стыдно, и преподаватели смотрели на меня как на маленького дьяволенка. Я чувствовала себя самым плохим ребенком на свете.

Противная Зенькович доносила все в таких ярких красках, что у присутствующих сложилось в голове ужасающее представление обо мне. Воспитанницы смотрели на меня со страхом, но большинство — с сожалением.

— Очень жаль, — грустно сказал директор.

Преподаватели смотрели на меня, а я ждала приговора, едва сдерживая крик души.

— Если ты так любишь озорничать, то и фамилия тебе нужна соответствующая. Кроме того, твой отец, наверняка был беспробудным пьяницей. У хороших людей не рождаются такие непослушные дети.

Моя милая Шурочка смотрела на меня сочувственными глазами и даже попыталась возразить подлой Зенкович, но та ничего не желала слышать. Никто не вставал поперек слову Зенкович, так как она была дочерью дворянина, жертвовавшего на приют приличные суммы денег.

— Пишите Александра Андреяновна. Инициалы этой девочки — Проказина Софья Тарасовна. Пусть ее инициалы говорят сами за себя и предупредят людей.

Считалось, что имя Тарас означает «беспокойный», «смутьян», «бунтарь», и родители избегали давать это имя своим детям. Таким образом, Зенкович хотела приговорить меня к несчастливой судьбе.

Так я стала Проказиной Софьей Тарасовной. Всеми фибрами души я ненавидела свои инициалы и не могла смириться со своей новой сущностью. Воспитанницы долго утешали меня, пока я лежала уткнувшись в подушку, вся дрожа и горько рыдая. Так и пролетел мой первый год обучения в этом месте.

Наша форма сменилась на синие платья и черные кашемировые фартуки. Эта форма нравилась нам гораздо больше. Согласно правилам Воспитательного дома, как назывался приют в 1771 г., старшие девочки «прикреплялись» к младшим. В обязанности девочек входило следить за чистотой и опрятностью нашей одежды, а так же обучать нас правилам личной гигиены. Вырастая из платья и обуви, старшие обязаны были в хорошем состоянии передать вещи младшим. Таким образом, все, что перешло от них к нам, отныне было в приличном состоянии.

Помню как на одном из уроков рисования одна из учениц испачкала краской свою одежду. Преподаватель Таисья Афанасьевна подошла к девочке и ударила ее линейкой по ладоням несколько раз. Мы, уже привыкшие к наказаниям, лишь испуганно потупили взгляд. Наказанная девочка, которую звали Глаша, не стонала и терпеливо перенесла все удары. Позже мы смотрели на ее покрасневшие руки и ласково говорили ей, что они скоро заживут.

Воспитанницы разделялись на четыре класса, из которых последний предназначался главным образом для занятий и «усовершенствования девиц в рукоделии, домашнем хозяйстве и некоторых профессиональных отделах приютского образования».

Курс обучения был адаптирован к возрасту и общему развитию детей и длился до двух лет в 1-м классе, по два года во 2-м и 3-м классах и один год в 4-м классе.

Совсем маленькие дети, поступившие в учреждение неграмотными или малограмотными, привыкали к устройству приютской жизни под руководством старших девочек и присмотром своих непосредственных начальниц, и первоначально обучались грамоте и рукоделию в специальных группах, а затем зачислялись в свой первый класс. Правила менялись. Жизнь в приюте становилась лучше, и мы впитывали все это, надеясь на счастливое будущее.

***

На втором курсе появилась она — Надежда. Эта веселая взбалмошная девочка с длинными черными, как уголь, волосами и гордо поднятым курносым носиком ворвалась в нашу жизнь, как вихрь. Надя Семенович перевелась к нам из Смоленского приюта, и поговаривали, что она внебрачный ребенок знатного господина. Правда это или нет, мы не решались спрашивать, но вела себя Надежда так, словно имела за спиной некую защиту. Одна из нянек, охочая до чужих вещей и монет, частенько обворовывала девочек. И вот как-то раз она заставила нас вытряхнуть все из ящичка. Увидев монеты, она тут же решила их забрать, но смелая Надюша помешала ей, внезапно вступившись за нас.

— Немедля, положите все на место. Или хотите, чтобы я доложила на вас куда следует? — гордо заявила Надежда.

Все мы замерли, ожидая, что нянька будет ее бить и ругать, но ничего не произошло. Она лишь сердито посмотрела на Надю, вернула нам монеты и пригрозила пожаловаться на беспорядок в комнате. Тогда мы поняли, что Надя Семенович может быть не такой уж простой и что все слухи о ней могут быть правдой.

Обучение рукоделию продолжалось на протяжении всего пребывания девочек в приюте. В программу обучения входили шитье, вязание, кружевоплетение, вышивка гладью и другими стежками, кройка и, как дополнение, начало рисования и живописи. Это было то, чем мне по настоящему нравилось заниматься. И творчество, и рукоделие давались мне, Любаве и Наде легко. А вот у Веры кружева получались плохо. Иногда она доводила себя до слез. Нам приходилось следить за тем, чтобы учительница ее не побила, и я успевала плести для себя, и для нее.

— Какая же ты рукодельница, Софья! — хвалила меня Вера. И на душе становилось так тепло.

Так незаметно пролетали наши дни. Мы росли, мечтали, плакали, болели, жили нашей большой детской семьей в этом холодном приюте, ставшим нам домом, и продолжали учиться.

Однажды произошел ужасный момент, когда одна из старших воспитанниц, к которым все мы уже относились, прокралась ночью на кухню и украла хлеб. Ни я, ни мои подруги не знали этого, и в тот момент, когда другие девочки поделились этим хлебом и съели его, мы крепко спали.

На утро в комнату ворвалась разъяренная Зенкович в сопровождении смотрительницы за ночлежным отделением и поварихи Маруси. Глаза Зенкович метали молнии с одной девочки на другую. В результате они обнаружили крошки у кровати девочки, которая не потрудилась даже убрать улики. Всех нас вывели во двор, оставив только ночную рубашку, не дав нам времени надеть платье. Кража продуктов питания считалась высшим преступлением и жестоко и беспощадно наказывалась. Виновную раздели догола и выпороли на глазах у всех. Даже наши дворники стыдливо отворачивали взгляд.

Это было настолько унизительно, что мы все застыли от страха и смотрели, как хлыст рассекает тонкую кожу воспитанницы. Мы навсегда усвоили наш урок, и лучше было страдать от голода, чем снова отчаяться на воровство.

С 1774 г. из воспитанниц готовили оперных и балетных артистов. Некоторые более талантливые счастливицы отправлялись изучать коммерцию в Лондоне, медицину — в Страсбурге и Вене, искусство — в Париже и Риме. Мы наблюдали, как старшенькие, закончив обучение, радостно объявляли, кто куда отправляется и что они хотят получить от жизни в будущем.

Помимо всех этих событий и нашей радости за судьбу этих доселе несчастных девушек, нас обуревали и собственные эмоции. Большим событием в череде обыденной жизни стали торжественные выходы по праздникам в театр, где благотворители «выкупали» губернаторскую ложу, и сироты смотрели спектакль с лучших мест.

Глава 3. Театр

Театр завоевал наши сердца на долгие годы, что касается меня, то мое сердце было поражено вдвойне. В тот вечер шла постановка «Король Лир» — легенда о короле Лейре, который разделил свое королевство между двумя дочерьми и впоследствии был изгнан из страны и сошел с ума из-за политических интриг.

Словно зачарованные, мы были в предвкушении спектакля, который восхищал всех безупречной игрой актеров. Когда представление началось мы смотрели спектакль так внимательно, что у нас не сорвалось с губ ни слова, даже наша строптивая Наденька была нема как рыба.

Во время антракта сопровождающая нас Агния, которая всегда была с нами во время выходов в свет, предложила нам посетить женскую комнату и немного размяться. В сопровождении Агнии почти все воспитанницы покинули зал, даже Вера и Надя не устояли перед уговорами и пошли со всеми. Мы сидели на 2-м ряду партера, а 1-й ряд занимали придворные чины, среди которых, помимо кавалеров и женщин, были старшие офицеры и чиновники, Георгиевские кавалеры, губернаторы, предводители дворянства и председатели земных управ.

Мне стало ужасно неловко находиться там, среди всех этих богатых людей из высшего общества. Я оглядела залы поразительных размеров и восхитилась элегантностью некоторых дам и джентльменов. В своем синем платье и туго зачесанных назад волосах я чувствовала себя серой мышкой, случайно забежавшей в это прекрасное место. Мои одноклассницы чувствовали то же самое, но все они тщательно скрывали свои чувства, подражая поведению господ.

В какой-то момент я заметила молодого человека, сидящего на первом партере. Его белый мундир выделялся на фоне пестрых нарядов его соседей. Я никогда не думала о мужчинах как об объектах очарования, но сейчас глядя на него я поразилась его привлекательностью и мужеством. Рядом с ним сидела молодая барышня в богатом наряде и непрестанно что-то шептала ему на ухо.

Именно тогда я впервые задумалась о своей внешности, о прическе и наряде. Эта молодая барышня была очень красива. Она была так же красива, как и он. В какой-то момент, как по волшебству, он обернулся, словно услышал мои мысли. Я быстро отвела взгляд, но периферийным зрением заметила, что он все еще смотрит на меня. Смущенная, я отчаянно теребила носовой платок и молилась, чтобы воспитанницы поскорее вернулись. Но они не возвращались.

Время будто остановилось, и мгновение этого момента, казалось невероятно долгим и волнующим. Я набралась смелости и посмотрела на него, к моему облегчению он больше не смотрел в мою сторону. Но на его лице сияла улыбка. Когда все вернулись, я вздохнула с облегчением, и неловкость в присутствии самых близких мне людей быстро исчезла.

Спектакль