автордың кітабын онлайн тегін оқу  Сердце под замком

Ферзан Озпетек

 

 

 

Ferzan Özpetek
CUORE NASCOSTO
Copyright © Ferzan Özpetek, 2024
All rights reserved

 

Перевод с итальянского Андрея Манухина

 

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Виктории Манацковой

 

Озпетек Ф.

Сердце под замком : роман / Ферзан Озпетек ; пер. с ит. А. Манухина. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025. — (Азбука-бестселлер).

 

ISBN 978-5-389-30313-3

 

18+

 

В августе 1978 года с шестилетней Аличе случилось чудо, хотя она поняла это не сразу. На пороге дома ее родителей появилась элегантная, немножко эксцентричная художница Ирен, давным-давно уехавшая с Сицилии в Рим. И один короткий разговор взрослой женщины с шестилетней девочкой изменил жизнь обеих.

Спустя двенадцать лет Аличе узнаёт, что Ирен перед смертью сделала ей бесценный подарок — возможность осуществить детскую мечту стать актрисой, — и отправляется в Рим. Квартира, где витают призраки прошлого; дверь, давным-давно запертая на ключ; удивительные картины, много лет хранившиеся под замком; дневник с повестью о счастье и трагедии... Аличе берется расследовать загадочную историю любви Ирен — художницы, много лет назад бросившей живопись, — и в своем странствии найдет друзей, переживет опасные встречи и, возможно, откроет саму себя. А в финале ей явится откровение, которое перевернет ее жизнь снова.

Блестящий турецко-итальянский кинематографист («Окно напротив», «Присутствие великолепия», «Пристегните ремни»), автор книжных бестселлеров, высоко ценимых критиками и любимых публикой, Ферзан Озпетек написал изящный роман о гибели страсти и начале новой жизни. Здесь история любви оборачивается детективом. Здесь будут упущенные шансы и нечаянные удачи, и счастье, и разбитое сердце, и тайны, и нежданные разгадки. Но больше всего здесь будет надежды.

Впервые на русском!

 

© А. С. Манухин, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Азбука®

 

 

 

 

 

 

Россане и Аличе

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Найти студию оказалось несложно. Просторный, но при этом сумрачный павильон загромождала техника, кабели. Вышедший навстречу парень в ковбойке велел подождать у софита, о который она едва не споткнулась. В луче света перед камерой, взобравшись на табурет, отчаянно жестикулировала хрупкая рыжеволосая женщина. На нее невозмутимо взирал тип в сдвинутой на затылок бейсболке, который восседал на складном стуле, как на троне: должно быть, режиссер или еще какая-то шишка, подумала она, заметив вокруг него рой благоговеющих ассистентов. Охранник, маячивший рядом, внезапно исчез, и она снова ощутила себя робкой школьницей. Как всегда.

— Эй, красотка, а тебя как зовут? — поинтересовался один из ассистентов.

— Аличе, — едва слышно выдохнула она.

— Давай, Аличе, твой выход.

Рыжеволосая закончила, значит теперь ее черед. Трепеща, она доплелась до табурета. Луч прожектора слепил глаза.

— Сядь там, смотри в камеру. По сигналу можешь начинать. Понятно?

— Синьорина, смотреть нужно вот сюда! — выкрикнул кто-то.

Из-за бьющего прямо в лицо софита она ничего не видела.

— Так, немного правее!

Она повиновалась и, ориентируясь на огонек камеры, чуть сменила позу.

— Ну-с, поглядим... Расскажи нам что-нибудь, Аличе, что захочешь. Расскажи о себе. Давай! — велел тот, что походил на режиссера.

— Проба Аличе, дубль первый. Мотор! Хлопушка! — послышалось из темноты.

— Ой! Я... я...

— Стоп! Нет, так не пойдет! Ты голову опустила. Смотреть нужно прямо в камеру, ясно? — Голос режиссера полоснул резко, словно бритва.

Аличе застыла, еще секунда — и расплачется.

— Погодите, у нее лоб блестит. Мари, поправь, — вмешался новый голос.

Откуда-то сзади вынырнула девушка в нелепой жилетке с десятком карманов, из которых возникли пуховка и пудра. Аккуратно промокнув Аличе щеки и лоб, девушка достала щетку и пригладила ей волосы. А прежде чем снова исчезнуть, метнула на нее понимающий взгляд и прошептала:

— Говори, как с подругой. Или с мамой. Ты и она, никого больше — вот и весь секрет.

Разумеется, гримерша думала ее успокоить, но упоминание о матери вызвало у Аличе прямо противоположную реакцию. Услышав уже знакомый голос, подавший сигнал, она старалась не отрывать взгляда от камеры, но видела только Аделаиду, женщину, которая произвела ее на свет. Свою мучительницу. И поток слез, еще мгновение назад грозивший поглотить ее, вдруг отступил, а вместо него прорвался могучий, неудержимый гнев.

— Я так и не смогла сказать тебе, как сильно, сама того не сознавая, желала твоей любви. То и дело заходила на кухню, но ты меня прогоняла — у тебя ведь всегда была куча дел поважнее. Однажды принесла рисунок — ты на него даже не взглянула. Ночами я рыдала, сжавшись в комочек под одеялом, потому что боялась темноты, — в наказание ты заставляла меня спать на полу. Я очень рано научилась скрывать от тебя свои мечты — ты порвала бы их в клочья; не высказывала вслух ни единого желания, чтобы ты меня не осмеяла. Все детство я искала в твоем мрачном взгляде проблеск улыбки, но видела только порицание, ненависть, отвращение. Ты смотрела на меня как на червяка или мокрицу, мерзость, ничтожество, и в конце концов я и сделалась такой, какой меня видела ты: недостойным, неуклюжим, неуместным созданием. Мне было трудно принять, что для тебя я все делаю не так. Но как же иначе? Ведь я пришла в этот мир, чтобы разрушить твою жизнь. Однако от каждой болезни есть лекарство. Покинув твой дом, я наконец-то начала жить, дышать. Я уже не ребенок, я больше не ползаю — я встала на ноги...

Аличе на миг умолкла, словно заблудившись в собственных воспоминаниях, но тут же продолжила:

— Матерью называют ту, кто растит тебя в любви, кто пестует твои мечты и направляет первые шаги. Ту, кто поет песенки, чтобы ты уснула, кто держит тебя за руку, чтобы придать смелости, когда ты испугаешься буки, притаившегося в ночи. Ты для меня ничего подобного не делала. Иметь такую дочь было несчастьем для тебя — но и для меня это тоже было несчастьем. Так что теперь ты свободна: все равно я понятия не имею, что делать с такой матерью.

Слова, которые Аличе держала в себе бог знает сколько времени, она произнесла твердо, четко, а замолчав, почувствовала себя такой свободной и легкой, словно ничто больше не имело для нее ни малейшего значения.

Тишина в павильоне вдруг стала почти осязаемой. Потом кто-то захлопал в ладоши, за ним другой, третий...

I

6 августа 1978 года. Весь день лило без устали, что было несколько странно для самого разгара лета. Аличе укрылась на кухне: где еще в такой час спокойно помечтать, чтобы ни мать, ни брат Гаэтано не донимали? Аделаида все никак не могла взять в толк, как это шестилетняя девчонка может часами сидеть молча, рассеянно глядя по сторонам, вместо того чтобы играть с братом или в крайнем случае пялиться в телевизор. Сплошная нервотрепка с этим отродьем: никогда не знаешь, что у нее в голове. А до чего бестолковая! С другой стороны, кашу заварить, да такую, что и не расхлебаешь, много ума не надо.

Внимание Аличе привлекло влажное пятно на потолке, и она замерла, завороженно наблюдая: оно напоминало летящего дракона. Доброго дракона, решила она. Ей часто случалось задерживать взгляд на том, что для всех остальных не имело особого значения. Она тотчас представила, как взмывает в небо на спине этого фантастического существа, как летит меж золотых облаков и радуг, но восторг быстро угас. Казалось, этот день никогда не кончится.

И вдруг дождь перестал. Налетевший ветер, мощный и жаркий, сдул тучи, словно пыль, а на небе, осветив все вокруг, снова засияло солнце — будто и не уходило никуда. Аличе, раскрыв рот, следила из своего угла, как разноцветные блики танцуют в мерно падающих с водосточного желоба каплях. И тут послышался женский голос:

— Эй, народ! Есть кто дома?

Появление гостьи всколыхнуло монотонное течение дня, и это, если подумать, тоже было несколько странно, поскольку посетители, тем более нежданные, к семейству Филанджери почти не являлись. Аделаида зарабатывала шитьем — в основном штопала и перелицовывала изношенное старье, — но ее клиенты всегда предупреждали о приходе по телефону: дверной звонок давным-давно не работал. В тот час она строчила на машинке и не сразу поняла, что снаружи кричат. А открыв дверь, даже на мгновение потеряла дар речи, что для такой болтушки было уж совсем необычно.

На пороге стояла миловидная женщина в ярком цветастом платье; ее зеленые глаза, густо подведенные кайалом, подчеркивала короткая челка. Ветер трепал каре цвета воронова крыла, качал массивные золотые серьги.

— Ну здравствуй! Помнишь меня? — спросила незнакомка.

И, не успела хозяйка отпрянуть, стиснула ее в объятиях, да таких крепких, что у Аделаиды перехватило дыхание. Только тут она узнала гостью, хотя они не виделись много лет.

Аделаида была еще ребенком, когда Ирен, которой едва исполнилось двадцать, перебралась в Рим: вышла замуж за богатого старика, а тот через какие-то пару лет был так любезен, что скончался, оставив ей внушительное наследство. Так об этом судачили местные кумушки — те самые, что поспешили распустить мерзкие слухи о беспутной и расточительной столичной жизни молодой вдовушки, все реже наезжавшей в родной город.

— Какой сюрприз! Проходи, выпьем кофе...

Аделаида отступила на шаг, пропуская нежданную гостью в комнату. Потом позвала сына и дочь: она знала, что денег у Ирен куры не клюют, а вот детей нет, и собственная плодовитость давала ей приятную возможность отыграться.

— Гаэтано, Аличе, скорее сюда! Взгляните только, кто зашел к нам в гости!

Те, непривычные к чужакам, опасливо подошли.

— Это давняя подруга нашей семьи, она живет в Риме. Можете звать ее тетей, тетей Ирен!

Она и сама не поняла, почему так сказала, ведь Ирен была просто соседкой. Но едва это слово, «тетя», слетело с ее губ, Аделаида вдруг осознала, что мысль неплоха: упоминание о кровных узах, пускай и фиктивных, наверняка настроит эту богачку на нужный лад, заставив проявить щедрость.

Ирен рассказала, что приехала в Полицци взглянуть на старинный триптих, что хранится в церкви Успения Богородицы, а заодно воскресить в памяти места своей юности. Сказала, замуж после смерти супруга не вышла. Аделаида вспомнила, как видела ее в последний раз: это было на празднике святого Гандульфа, покровителя города, что приходится на третье воскресенье сентября. Лет восемь, наверное, прошло. Они с Микеле еще не обвенчались, да и о замужестве она тогда еще вовсе не думала: невинное дитя семнадцати лет от роду, сплошь мечты да чаяния. Кто мог знать, что впереди — только ненавистная череда обманов, за которые она и по сей день расплачивается? От теплых воспоминаний Аделаида немного смягчилась.

— Какой же у вас большой, красивый дом! Комнаты сдавать не думали? — вдруг спросила Ирен, расположившись в гостиной.

Аделаида снова рассердилась. Неужто они настолько бедны, что им непременно нужен жилец?

— Это еще зачем? Нет, мы как-нибудь сами, — сухо бросила она.

— Хорошо вам. А дом и в самом деле прекрасный, весь в зелени. Не представляешь, какая тоска по этим местам меня временами одолевает. Сотни раз уже думала вернуться, но нет, теперь вся моя жизнь в Риме.

Ирен улыбнулась — похоже, ей надо было выговориться, — и Аделаида наконец расслабилась.

Как бы то ни было, поутру гостья сходила в близлежащую церковь Успения Богородицы взглянуть на драгоценный триптих: она смутно помнила, что видела его в детстве, и надеялась освежить в памяти.

Аделаида, которая каждое воскресенье посещала церковь вместе с детьми, вдруг поняла, что никогда и не обращала внимания на этот образ.

— Ну, знаешь, триптих, большой такой, из трех картин? В центре Мадонна держит на коленях младенца Иисуса, а сама книгу читает, — торопливо, скороговоркой подсказала Ирен. — А книга эта — не что иное, как Книга премудрости Божией! Работа, кстати, замечательная, фламандская школа пятнадцатого века, много чудесных деталей. Кто автор — загадка, известно только, что его называли Мастером вышитой листвы, но некоторые сомневаются, что он вообще жил на свете: говорят, не одной рукой написано, несколько художников поработали.

До Аделаиды доходили слухи, что Ирен в этом своем Риме, помимо обладания несметными богатствами, и сама заделалась художницей, хотя было не очень понятно, что это в конечном счете должно означать. Аделаиде было сложно связать слово «художник», олицетворяющее убожество, нищету и лишения, с очевидным материальным достатком гостьи, что вызывало некоторые подозрения. Аличе, напротив, с первой минуты была очарована этой притягательной женщиной, столь непохожей на тех, кого она привыкла встречать. И потому не сводила с новоявленной тети глаз, будто хотела запечатлеть в сознании ее облик, черты лица, движения.

Тетя Ирен словно излучала нездешний свет, способный озарить все вокруг. Смеясь (что случалось часто), она всякий раз запрокидывала голову. Даже запах ее был особенным, а голос — звонким и чистым, как струна. Во время разговора она то и дело всплескивала руками, отчего бесчисленные браслеты на запястьях задорно позвякивали. С одного из них свисали крохотные эмалированные зверюшки: разноцветные рыбки, бабочки, попугайчики.

Удобно устроившись на диване, гостья добрых полчаса болтала без умолку. Ей удалось переговорить даже Аделаиду! Аличе тонула в этом потоке слов, смысл которых от нее по большей части ускользал.

Гаэтано, пристроившись рядом, тоже заинтересованно помалкивал. Однако, когда мать вышла сварить кофе, он следом за ней отправился на кухню, оставив сестру наедине с Ирен. С минуту они молчали, потом тетя, улыбнувшись Аличе, словно их связывала общая тайна, ни с того ни с сего спросила:

— А скажи-ка, милая, чем тебе нравится заниматься?

Аличе не привыкла, что с ней говорят, как со взрослой, и ненадолго задумалась.

— Придумывать истории.

Будь рядом мама, она, конечно, не осмелилась бы на подобную откровенность, но инстинктивно почувствовала, что этой незнакомой синьоре доверять может.

Тетя Ирен подарила ей ободряющую улыбку:

— Придумывать истории — это замечательно. Знаешь, я и сама так делаю.

— Правда? — не поверила Аличе.

— Конечно. И не только я.

— Но ты ведь взрослая...

— И что с того? Кто в детстве научился придумывать истории, до конца жизни не перестанет. И знаешь почему?

— Нет...

— Потому что именно эта сила помогает нам жить.

Аличе смутилась: о чем это она?

— Сама подумай, — продолжила тетя. — Что ты чувствуешь, когда придумываешь истории? Ты счастлива?

— Да...

— Вот видишь! Зачем же бросать то, что делает нас счастливыми? По крайней мере, пока не...

Она осеклась и на миг помрачнела, словно хотела добавить что-то еще, но в итоге не стала и только спросила:

— А лет тебе сколько?

Аличе вскинула руку, растопырив пятерню, а на другой показала большой палец, как учил отец.

— Шесть!

— Читать-писать умеешь?

— Я даже еще в школу не хожу! — возмутилась Аличе: ей только в октябре предстояло пойти в первый класс. Похоже, подумала она, эта синьора не слишком-то хорошо разбирается в детях.

— Ну да, прости, — смутилась тетя Ирен. — Но как же тогда ты запоминаешь истории, которые придумываешь?

Аличе задумалась: как, спрашивается, это объяснить? Потом ткнула пухлым пальчиком в висок и гордо заявила:

— Они у меня все здесь.

— Вот молодчина!

— А ты свои как запоминаешь?

Тетя Ирен снова заговорщически улыбнулась.

— Я их рисую! — воскликнула она. И тут же исправилась: — Ну, раньше рисовала.

 

Тем вечером за ужином вся семья только об Ирен и говорила. Отец Аличе, обычно кроткий и молчаливый, узнав о нежданном визите, вышел из своей привычной задумчивости и буркнул, что зря его не предупредили: он прекрасно помнил Ирен, было бы уместно хоть парой слов перекинуться.

— Ты же работал! Неужто бросил бы все и примчался? — вскипела Аделаида.

— Да уж нашел бы отговорку. Ладно, теперь-то что... — промямлил Микеле, уступая. Всерьез ругаться с женой он никогда не осмеливался: в доме командовала она.

Микеле служил счетоводом в строительной компании и понимал, что начальство вряд ли разрешило бы ему уйти с работы в неурочный час без веской причины. Однако пропускать встречу, которая могла решительно повлиять на благосостояние семьи, было жаль. Он ссутулился и продолжил есть.

— Я доела, можно пойти поиграть? — спросила Аличе, сползая со стула.

— Что это у тебя? — вскинулся Гаэтано, удивительно зоркий для своих пяти лет.

Аличе непроизвольно спрятала руку за спину, но брат, опередив ее, успел выхватить блестящий предмет, зажатый в кулачке.

— Ну-ка отдай маме, — нахмурилась Аделаида, и Гаэтано неохотно протянул ей крошечную эмалевую бабочку в желтых, зеленых и синих пятнах. — Ты где это взяла?

— Я не взяла, мне тетя дала! — обиженно воскликнула Аличе.

— Конечно! Это же подвеска с браслета Ирен... Похоже, оторвалась, — проворчала Аделаида, не обращая внимания на слова дочери. Та разревелась. — А ну, не капризничать! Придержу пока у себя, мала ты еще для такого. Будешь хорошо себя вести — получишь, когда подрастешь, — заявила она непререкаемым тоном.

— И вовсе она не оторвалась! Тетя Ирен мне ее сама дала! Это подарок! — отчаянно всхлипывала Аличе.

Но никто и не думал ее слушать.

II

3 февраля 1990 года. Аличе, зевнув, извлекла из рюкзака дневник и принялась сверять номера страниц антологии с отрывком из Пиранделло, который ей предстояло изучить. Затем достала тетрадь для заметок и, прежде чем открыть книгу, немного поразглядывала обложку, украшенную бабочками самых разных форм и расцветок. Бабочек она любила с детства — с тех пор как тетя Ирен подарила ей крохотную подвеску с пестрыми эмалевыми крылышками. Хотя прошло уже двенадцать лет, Аличе то и дело вспоминала тетю, хотела снова увидеть ее, но желание это так и не сбылось. Когда Аличе расспрашивала о ней, мать резко отвечала, что, если учесть, насколько далеко Ирен живет, вряд она вернется в Полицци. Да и поговорить им удалось лишь однажды — декабрьским вечером, четыре года назад. Аличе тогда только перешла в старшую школу и была занята репетициями рождественской постановки по мотивам «Волшебника страны Оз». Поначалу она ужасно обрадовалась, что из всех учеников выбрали именно ее: когда еще выпадет такой шанс? Но потом все пошло наперекосяк.

Ирен звонила поздравить ее с днем рождения. Аличе была дома одна, так что они смогли поболтать. Этот разговор остался в ее памяти, словно фильм, который можно смотреть снова и снова. И не случайно, поскольку в тот вечер она открылась тете, поведав о чудовищной несправедливости: ей дали роль Страшилы! А ведь она так хотела сыграть если не Дороти, то хотя бы Добрую Волшебницу Севера! Просто кошмар: выставлять себя всем на потеху в облике пугала, набитого соломой! За четырнадцать лет Аличе пережила уже немало обид — равнодушие одноклассников, бесправие в семье, — но сейчас ей пришлось столкнуться с самым горьким разочарованием. Излив душу, она призналась, что ненавидит эту новую школу, не имеющую ни малейшего отношения к тому, чем она на самом деле хочет заниматься, к ее сокровенным мечтам. Конечно, тетя Ирен была ей едва знакома, однако в единственную их встречу она показалась Аличе невероятно доброй, понимающей и великодушной: такой женщине вполне естественно открыть сердце.

— Мечты есть у всех, но лишь немногие хранят их в тайне, надеясь, как и мы, что они сбудутся, — ответила тетя. И едва слышно добавила: — «Тем, кто видит сны наяву, открыто многое, что ускользает от тех, кто грезит лишь ночью во сне» [2]. Это сказал Эдгар Аллан По, великий писатель.

Свою заветную мечту Аличе в ту пору еще ревностно хранила, не раскрывая никому.

— Давай договоримся: ты мне расскажешь свою тайну, а я тебе — свою, — предложила Ирен.

И племянница, трепеща, призналась тете, что хочет стать актрисой.

Снимаясь в кино, она однажды сможет испытать все, что чувствовали герои любовных романов, запоем читаемых ею по ночам. А главное, их сюжеты, которые она дополняла, частично изменяла, а может, и просто выдумывала, навечно останутся запечатленными на пленке, чтобы их мог увидеть каждый.

Но когда наступила очередь Ирен, та вдруг смутилась:

— Пожалуй, еще не время раскрывать тебе мою тайну. Но оно непременно придет, и ты все узнаешь, — загадочно, словно сивилла, ответила тетя, прежде чем попрощаться.

 

А 20 марта умер Микеле. Как ни странно, внезапный уход отца п