Сказки старого Таганрога
Игорь Пащенко

© Игорь Пащенко, 2016

ISBN 978-5-4483-1387-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга «Сказки старого Таганрога» – это первая попытка собрать мифы и легенды Таганрога, история которого разменяла уже три столетия. В былях-небылях неразрывно сплелись рассказы о реальных людях, запечатленные в переломные моменты жизненного пути, исторические факты, сплавленные с художественным вымыслом, что создает ощущение близости с нашими далекими предками. Книга привлечет читателей занимательным изложением, стилевым многообразием, созвучным каждой эпохе.

Троицкая крепость

Пожалуй, нет других городов в России, кроме Таганрога, родившегося волею Петра Великого на Таганьем мысу в Азовском море, да его младшего балтийского брата Санкт-Петербурга, так накрепко связанных с бурной историей века XVIII-го, его завораживающими взлетами и безудержными падениями.

26 июля 1696 года, уже через несколько дней после взятия Азова, царь Петр I, прихватив с собой воеводу Алексея Семеновича Шеина и генерала Патрика Гордона, отправился подбирать место для будущей крепости и гавани, дабы закрепиться на отвоеванных у Оттоманской Порты приазовских землях. Царю сразу же глянулся Миусский полуостров с его Таганьим мысом-рогом, и он 12 ноября 1696 года назначил думного дворянина, члена Боярской думы Ивана Елисеевича Цыклера руководить строительством новой крепости. Но вскоре тот, как участник заговора против царя, был смещен и отправлен на казнь. Тогда в марте 1697 года в Таганрог направляется думный дьяк Иван Иванович Щепин с той же задачею. А общее техническое руководство восстановлением Азова и строительством новых укреплений по всем правилам фортификационного искусства поручается инженеру Антонию де Лавалю, австрийцу на российской службе. Но де Лаваль заложил первый шанец небольшое земляное фортификационное сооружение) во имя святого Павла, у Петрушиной косы (в семи километрах западнее нынешнего Таганрога), а не на самом мысе, как приглянулось царю Петру. Еще год спустя крепость Павловскую построят, но уже на новом месте, в устье Миуса (ее земляные валы и сейчас можно видеть у села Гаевка). Ее воеводой станет И. И. Щепин. Но Пушкарский приказ, рассмотрев несколько вариантов для строительства основной крепости, возвращается к первоначальному замыслу царя – строительству крепости и гавани на Таганьем мысу. Подтвердил правильность этого выбора и специально присланный морской капитан итальянец Матвей Симонт, лично промеривший море и Миусский лиман.

Что же касается де Лаваля, то жестокий и надменный, измучивший войска работами и придирками, он будет в следующем году арестован по подозрению в измене и доставлен в Москву для следствия. Следы его после этого теряются. 12 сентября 1698 года Пушкарский приказ постановил: «Пристань морского каравана судам по осмотру и чертежу, каков прислан за рукою итальянской земли капитана Матвея Симунта, быть у Таганрога…, а для бережения той пристани на берегу сделать шанец, чтоб в том шанце ратным людям зимовать было можно и сидеть 1000 человекам».

С тех пор дату 12 сентября принято считать официальным днем основания города Таганрога. Строительными работами по постройке крепости был назначен руководить А. С. Шеин, фортификационными – австрийский барон военный инженер-строитель Эрнест фон Боргсдорф и голландец Рейнгольд Трузин, «инженер городового дела». Строительством гавани заведует капитан Матвей Симонт. 1-го сентября 1699 года Петр Первый, прибывший на Таганий мыс с эскадрой от Керчи, присутствует при освящении первой построенной церкви во имя св. Живоначальной Троицы, что и дает крепости первоначальное название Троицк или Троицкая крепость. Она имела форму пятиугольника с четырьмя полигонами и равелинами и была обнесена земляным валом с бастионами по углам общей протяженностью 3 километра. Высота вала – 8 м, глубина же рва – 5 м при ширине 40 метров. Боковые стороны вала упирались в обрывы мыса. В вал были встроены три бастиона, два полубастиона, три равелина, оснащенные пушками и гаубицами. Со стороны крепости вырыты пороховые погреба, устроены казематы и казармы. Территория крепости имела радиально-лучевую планировку, объединенную центральной площадью. На ней же были построены: государев двор, Троицкая церковь, городские палаты, дома для простых людей, склады, базар с лавками, кабаки, колодцы. Архитектором в городе одно время работает известный строитель Осип Старцев, представитель «московского барокко». Таганрогский порт становится первым в мире, построенным не в естественной бухте, а в открытом море с искусственным молом. Он много десятилетий восхищает своей дерзостью и изящной рациональностью зарубежных строителей. Акватория гавани занимала 774 тысячи квадратных метров, имела прямоугольную форму и была обнесена молом, набученным камнем. Единовременно она вмещала до 250 кораблей. Со стороны моря размещались главные входные ворота, обороняемые башней. Прикрывались бастионом и боковые ворота. Вход в гавань дополнительно оборонял и форт «Черепашка» площадью 1200 квадратных метров со 127 пушками, устроенный в море в двух километрах от берега на рукотворном островке. Для его сооружения между рядами дубовых свай, вбитых в морское дно, укладывали деревянные ящики с камнями. И в этом Таганрог в мировых лидерах – подобный способ возведения молов и искусственных островов применялся впервые в истории. В наши дни остатки форта Черепашки еще видны при восточных отгонных ветрах справа от порта. И вот Матвей Симонт сообщает в Москву: «Летом прошлого 1705 года, сентября по 1 число, в Троицком гавана построена».

К 1709 году строительство основных сооружений в гавани было завершено. Общая протяженность молов достигала 1700 метров, для их возведения было забито 30 тысяч дубовых свай, изготовлено и уложено в подводную часть двести деревянных ящиков, в которые было загружено свыше 50 тысяч кубометров камня.

Немецкий генерал Христофор Герман Манштейн в своих «Записках о России. 1727—1744» писал: «…Он (Петр I) устроил на Азовском море в местности, именуемой Таганрог, прекрасную гавань, названную им Троица, в которой суда, пройдя без груза устьем Дона, под Азовом окончательно вооружались и могли стоять совершенно безопасно. Все, видевшие эту гавань, сознаются, что это одна из наилучших гаваней Европы».

Таганрог стал в истории России первым городом, построенным по заранее разработанному генеральному плану и чертежам, с использованием радиально-лучевой планировки, а также первым российским военным портом. Царь неустанно следит за развитием Таганрога.

Вот что пишет Петр азовскому губернатору Ивану Андреевичу Толстому: «Изволь в том, от чего, Боже сохрани, под нынешние часы, осторожность учинить, как в Азове, так и наипаче в Таган-Рогу, к обороне того места. Сам, Ваша милость, сведом, каково туркам Таганрог». Начиная с августа 1696 года, для освоения новых земель в Таганрог направлялись пленные турки и татары, а с началом Северной войны – в большом количестве шведы и жители Прибалтики. Значительную группу составляли казаки Слободской Украины, которых селят на реке Миус для охраны подступов к Таганрогу со стороны Крыма. Зимой и весной 1709 года Петр I находится в Воронеже, Азове и Таганроге, которые активно укрепляются на случай нападения турок и крымцев. Перед своим выездом из Таганрога к Полтаве, где намечается решающая баталия со шведами, Петр 4 мая пишет А. Д. Меншикову: «Сие место, которое перед десятью летами пустое поле видели (о чем сам сведом), ныне с помощью Божьей изрядный город, купно с гаванью, обрели, и хотя, где долго хозяин не был, и не все исправно, однако ж есть что посмотреть».

В это время в гавани Таганрога базируется сильный флот, основу которого составляют 70-пушечный «Спящий лев», 60-пушечные «Шпага» и «Гото-Предестинация», 50-пушечные «Геркулес», «Скорпион», «Ласка», «Уния» и другие. В честь окончания строительства гавани, верфи и города, подчеркивая особые заслуги Матвея Симонта, Петр 23 мая 1709 года приказывает адмиралу Ф. М. Апраксину изготовить памятную медаль: «Изволь приказать сделать Матвею Симонтову монету золотую с каменьями ценою в ста три, и на одной стороне чтобы была наша персона, а на другой – гаван здешний и подпись тут, что дана ему за труды гавана».

В ответном донесении, посланном 2 июня 1709 г., Ф. М. Апраксин сообщает: «Монету Матвею Симонтову с персоною Вашего Величества, и на другой стороне с начертанием гавани и с подписанием по указу велю делать немедленно, и когда сделаю, немедленно до Вашего Величества пришлю».

Всего за одиннадцать лет на продуваемом ветрами Таганьем мысу вырос каменный город, первая военно-морская база, в которой было построено более 200 казенных зданий, а в 1357 жилых домах проживало около 10 тысяч человек. В крепости находился гарнизон в несколько тысяч человек, на вооружении которого было 238 пушек. В гавани и в крепости на острове Черепаха находилось еще свыше ста пушек. Кроме того, в гавани стояло 10 военных кораблей, вооруженных 360 пушками, с командой в 1500 человек. Внушительная сила. К созданию Троицкой крепости, гавани, а затем и города Таганрога в разное время были причастно много известных военачальников и инженеров, составивших славу Петровской эпохи. Вспомним их славные имена: Э. Ф. Боргсдорф, Е. Крафорт, Л. И. Руск, де Лаваль, М. Симонт, Ф. П. Деволан, А. Моллер, Р. Трузин, Дюпон де Ларю, А. И. Мельников О. Старцев. В разные периоды создания Таганрога и Азовской флотилии, строительства гавани и крепости в Таганроге служили практически все адмиралы той поры: Ф. М. Апраксин,

Ф. Я. Лефорт, П. П. Бредаль, Ф. А. Головин, Ф. А. Клокачев, А. Н. Сенявин, К. И. Крюйс, В. Я. Чичагов, Я. Ф. Сухотин, Д. Н. Сенявин, В. Беринг, Ф. Ф. Ушаков и другие.

Екатерина II в письме Вольтеру писала: «Петр Великий предполагал даже перенести сюда столицу державы». Но судьбу города вскоре решила неудачная для России война с Турцией в 1711 году, когда по условиям Прутского мира Россия обязалась срыть возведенную крепость и гавань, что и было сделано в феврале 1712 года.

«Как не своею рукою пишу, – сообщал царь Петр Апраксину – нужно турок удовлетворить… пока не услышишь о выходе короля шведскаго и к нам не отпишешься, Азова не отдавай… Таганрог разорить как можно шире, однако же не портя фундамента, ибо может быть Бог иначе совершить».

Все работы в Таганроге прекращаются. Свыше двадцати недостроенных кораблей разбираются. К сожалению, не увенчиваются успехом попытки перевести исправные корабли из Азовского флота на Балтийское море. Поэтому некоторые из них продаются Турции, другие сжигаются. Среди проданных кораблей оказались краса и гордость Азовского флота «Гото-Предестинация» и «Ласка». Были срыты крепостные валы Таганрога, взорваны его укрепления и гавань, разобраны доки. Гарнизон Троицкой крепости с пушками и припасами передислоцируется в крепость недалеко от Черкасска (ныне – станица Старочеркасская), в Хоперскую, Тавровскую и Ново-Павловскую крепости. 21 мая 1712 года ущел последний русский караул из Троицкой крепости на Таганроге. Лишь только турки вступили в покинутый город, как бросились на остатки укреплений, чтобы не оставить камня на камне от ненавистной крепости.

«Таганрогскую крепость и цитадель, – доносил царю в сентябре 1712 года Ф. М. Апраксин. – турки до основания разоряют». А затем 24 долгих года Приазовье находится под властью турок. Если Азов они еще по старой памяти старались укреплять, то чуждый им Таганрог полностью ими заброшен. Лишь в ходе очередной русско-турецкой войны в 1736—39 годы в царствование Анны Иоанновны после четырехмесячной осады Азов был вновь взят фельдмаршалом Минихом. Отходят к России и остатки Таганрога. И сразу же начинается его восстановление. Но только недолго длилась радость возвращения: после заключения союзником России – Австрией предательского сепаратного мира с турками все восстановленные укрепления вновь приходится уничтожать, хотя эта территория и остается за Россией. И только после победоносной войны 1768—1774 годов, уже в эпоху Екатерины Великой, Россия возвращает себе эту землю окончательно. Троицкую крепость быстро восстанавливают на старых фундаментах, а гавань становится базой для Азовской флотилии. В соответствующем указе (ноябрь 1769 года) Екатерина II пишет: «Таганрогскую гавань отдаем мы совсем в ведомство вице-адмирала Сенявина с тем, чтобы оную поставить в такое состояние, чтоб она могла служить убежищем судам, так и для построения оных, а тем паче галер и других судов… и чтоб в будущую кампанию 1770 года флотилия во оной уже зимовать могла…».

Восстановление Азова и Троицкой крепости поручается генерал-поручику Фридриху Вернесу. Правда, теперь Троицкую крепость больше величают Таганрогской крепостью или Таганрогом. Воссоздается и крепостной Петровский вал со рвом да с двумя крепостями – на Петрушиной косе и Павловской на лимане, а также с дополнительным редутом посредине. Вдоль вала расселяют 500 семей донских казаков, составивших Таганрогский казачий полк под командованием полковника Якова Ханженкова.

Первым комендантом Таганрогской крепости становится бригадир Иван Петрович де Жедерас. В конце апреля 1771 года адмирал А. Н. Сенявин сообщает президенту Адмиралтейской коллегии графу И. Г. Чернышеву: «При всей моей скуке и досаде, что флот еще не готов, Ваше сиятельство, вообразите мое удовольствие видеть с 87-футовой высоты стоящие перед гаванью (Да где ж? В Таганроге!) суда под военным российским императорским флагом, чего со времени Петра Великого… здесь не видали».

А в конце мая 1771 года под командой Сенявина уже находится 21 корабль с 450 орудиями и 3300 членами экипажей. В июне Азовская флотилия поддерживает с моря взятие Перекопа, крепостей Керчь и Ени-Кале, отбивает попытки турецкого флота блокировать продвижение русских по восточному берегу Крыма и обеспечивает другие действия армии генерала В. М. Долгорукова. В сентябре 1773 года академик Санкт-Петербургской академии наук, немецкий врач и естествоиспытатель Антон Иоганн Гюльденштедт, совершающий обширное путешествие по юго-востоку Европейской России и Кавказу, так описывает в своем дневнике Таганрог: «Крепость стоит на совершенно ровной возвышенности, поднимающейся на 30 саженей над уровнем моря, у которого она с южной стороны обрывается крутым берегом…

Длина крепости с востока на запад пятьдесят саженей, а ширина с севера на юг четыреста. Она окружена сухим рвом с палисадом и правильным валом с батареями и бастионами… Противолежащую крепости часть моря занимает гавань, объединенная деревянным молом. Мол имеет в окружности шестьсот саженей, в ширину три саженей и в вышину 10 футов… Он возведен на старом фундаменте времен Петра Великого… Насупротив гавани в верстах трех на юг лежит остров, на котором устроен теперь карантин для судов, приходящих из Крыма».

Указом от 5 февраля 1776 года Темерницкая портовая таможня переносится в Таганрог. Скоро в Таганроге откроется первая контора торгового дома «Сидней, Джеймс и Ко», основанная тульским купцом Сидневым, английским моряком Джеймсом и купцом Этоном. Азовская же флотилия перебазируется в Керчь, а строительство военных кораблей переносится в Херсон. Так Таганрог начинает превращаться в купеческий портовый город.

Как царь Пётр засеял клад
на мысу Таганьем

О том, как царь Пётр Алексеевич деньгу несметную в Азов-море на Таганьем рогу обронил-рассыпал, не всяк и в Богудонии – заповедном месте таганрогской земли неисхоженной, краю азовском запутанном – поведать нынче сможет. То лишь старые люди баяли, что сами в грамоте не сведущи, читать-писать не обучены, а так – с языка на язык – тянут сказки-присказки. От азовских сидельцев, от потешных царских людишек молва та про клад богудоньевский и дошла нерасплесканной.

Как одолел в войне Пётр Алексеевич в Азов-городе турок-нехристей, так велел он для награды обещанной полки солдатские во фрунт выстроить. Сам идет, не гнушается, из шкатулки гербованной отсыпает рубли не жалеючи, героям да раненым. А Лефорта с Гордоною, генералы его немецкие, от солдатских шеренг воротят носы, брезгуют – диспропорцию чинят такой царёвой щедрости.

– Нету нынче регламенту, херр Питер, чтоб рубли горстями зольдатам раздаривать! – говорят да жмутся к своим сундукам немаленьким, крышки кованые любовно оглаживают.

Отмолчался Пётр Алексеевич на слова генеральские, не стал позорить перебранкой викторию, поделился остатком казны с русским воинством. А как ночь навалилась, да зажглись костры караульные, глянул Пётр Алексеевич на Азов-город да окручинился: мал и кособок городишко-то, не по чину столоваться в нем царю русскому, негде развернуться душе его широкой.

Собрались тогда казаки в круг, пошумели-погутарили да решили царю место знатное, рогом издавна прозванное Таганьим, показать в зелёном Азовском море, очи светлые его порадовать и себя в государевом деле восславить. Утром прыгнул царь с донцами в струги лёгкие, казаками смолённые. Враз ударили весла гибкие, стаей выпорхнули, да на запад, куда солнце клонится, и отправились. А царь Пётр Алексеевич молод был тогда да отходчив, пригласил на прогулку и Гордону с Лефортою. Пусть зады от своих сундуках оторвут генералы немецкие, морским ветром продышатся, окоёмом казацким подивятся. Да не раз и не два гребцы весла осушивали и чарки полные по кругу облегчивали, пока рог Таганий заветный, что царю казаки загадывали, впереди не завиднелся темной тучею.

Немцы цокают, усмехаются:

– Сие место пустынно и сумрачно, для ассамблей и политесу европейскому невыгодно. Только зря свои букли сквозняком азовским взлохматили.

Царь же Пётр Алексеевич закатал рукава кафтана бомбардирского да стал лоцией море супротив мыса мерить-проглядывать. На карте зарубки указывать – где тут гавань ладить да крепость грозную пристраивать. А как спрыгнул на песок мыса Таганьего да прошёлся по берегу широкому, так и вовсе распылались азартом его очи царские:

– Нынче ж стольный град для империи заложу в сем месте! Порт великий и крепость знатную! Наши станут моря сии южные, от османов вернём православную Константинову вотчину!

– Не пристало в степи, где вчера казаки с татарвою рыскали да на шашках переведывались, возводить морскую фортецию! Не по правилам сие, не в артикулах – без залива строить гавану знатную! – все Лефорта с Гордоной колготятся. – Не приедут сюда немцы учёные, не помогут инженеры дикий край сей обустраивать!

Призадумался царь Пётр Алексеевич словам генераловым, ус покручивает, умом прикидывает. На Лефорту с Гордоною с прищуром косится. Так выходит, что без немцев обученных тут фортеция не устроится, не приладится гавань крепкая без машинерии их хитроумной.

– А за золотом пять сундуков сторгуемся? Управятся тогда немцы обученные?

– Кто роздал самолично казну сословию подлому? – Рассмеялись Гордона с Лефортою. – Чем заплатишь теперь, херр Питер, немецким помощникам? Где возьмёшь золотишко для жалованья?

– Есть заначка в примете секретная. Не обижу я немцев обученных. Даю царское слово верное.

Завели толковище генералы немецкие. Букли чешут, на гроссбухах подсчёты записывают. Час, другой выверяют коммерцию – все ли сходится, не прогадают ли?

– За пять сундуков золота и ещё полшкатулки серебра да три монетки медные и два грошика сладим крепость да гавань выстроим. По последней науке с чертежом разлинованным.

– Порешим на том, не промешкая. Да приступим к делу.

Взял Пётр Алексеевич в охапку Лефорту с Гордоною и на кручу Таганью втащил их играючи, казакам на насмешки и шуточки. Следом выволок и сундуки их, задами немецкими прогретые. Как откинули крышки – только ахнули!

Громче всех вперебой Гордона с Лефортою заохали:

– Сие талеры цесаря Австрии и круля польского, золотая чеканка папы римского и дожей Венеции. Для коммерции тайной нам даны под процент с депозитом немаленький. В политесе сие дозволяется! И добавили совсем уже жалобно: – То не есть капитал и сокровище!

Приподнял Пётр-царь сундук первый подмышку и пошёл над кручей высокою, вдоль Азовского моря – в землю зерна словно бросает в рассыпочку, не жалея талеры с флоринами.

– Пусть послужит латинянское золото добрым всходам на мысе Таганьем! Урожай соберём немереный! Так приедут инженеры иноземные? Что молчите, генералы мои немецкие? Или разом другим пройтись по берегу моря?

– Непременно приедут, херр Питер, куда уж теперь денутся! – причитают Лефорта с Гордоною. – Тут отбоя не будет от страждущих урожай собирать в морском береге!

Сел на струги царь Пётр казацкие и отчалил с песней весёлою. Только нет на тех стругах Гордоны с Лефортою, мыс сторожат с сундуками пустыми – ожидают иноземных помощников. Вести тайными тропами шлют немцам обученным – зовут решетом просевать песок, искать талеры, крепость рыть и гавань прилаживать. Через год-другой и на третий быстро в рост пошла крепость Троицкая, на Таганьем рогу заложенная. Прижилась она к душе Петру Алексеевичу, на награды не стал он жадничать, отплатил сполна за труды и Лефорте с Гордоною. Не забыл и немецких помощников, что работных людей на мысу приглядывали, по науке крепость строили и по правилам. И для всех мастеров царь московский медаль высек в честь города славного, Таганрогом в циркуляры вписанного. А на кручах гавани старой, где Гордона с Лефортою вслед царю скакали-выпетливали, проросла через век Богудонская вольница – поселение путанное, к чужим скрытное. По её берегам азовским и нынче бродят-рыщут ватаги, охочие до цесарских талеров и золота венецианского.

Проверяют, что старые люди баяли: те, что сами в грамоте не сведущи, читать-писать не обучены, а так – с языка на язык – тянут сказки-присказки, на забаву ради да не для корысти.

Полуротный, 16
Войсковая ячейка Троицкой крепости

Эти неказистые основательные здания из известняка на пересечении 1-го Крепостного и Полуротного переулков в Таганроге знают многие горожане. Правда, не все догадываются, что дома эти – одни из самых старых зданий города и, безусловно, старейшие на Юге России фортификационные сооружения – Войсковая ячейка Троицкой крепости. Иногда их не совсем верно именуют «Петровские казармы». И хотя они действительно построены в стиле эпохи Петра I, но возведены в начале XIX века согласно поручению первому градоначальнику Таганрога А. А. Дашкову восстановить Таганрогскую крепость. Гарнизон предполагался в два батальона, переведённые из крепости Святого Дмитрия (нынешний Ростов-на-Дону).

Инженер-капитан Росинский предложил 16 марта 1804 года чертеж «Планы, фасады и прорезы каменные, выстроенные в Таганрогской крепости на один гарнизонный и двухбатальонный полк».

По этому проекту предполагалось возвести десять комплексов – войсковых ячеек, включающих в себя солдатскую казарму, дом для офицеров, кухню, нужное место и колодец. Располагались они по периметру участка 51,3х68,4 метров, огороженного забором из ракушечника высотой около двух метров с одним общим входом. Закончены ячейки будут уже при втором градоначальнике Таганрога – уроженце Лифляндии бароне Балтазаре Балтазаровиче Кампенгаузене, личности весьма примечательной, сыгравшей значительную роль в истории Таганрога и всей Российской империи.

Камергер Императорского двора, сенатор, член Государственного совета, государственный казначей и контролёр, управляющий Министерством внутренних дел, директор Третьего (медицинского) департамента Министерства внутренних дел, автор книги «Основание российского государственного права» – вот его неполный послужной список после окончания нескольких европейских университетов. По словам историка Таганрога П. П. Филевского «…никто из таганрогских администраторов столько не сделал для города, как он; это был образец энергии и понимания нужд края, где действовать он был призван…»

Будучи в Таганроге всего лишь четыре года – с 1805-го по 1809-й – он успевает благоустроить город и укрепить его положение как крупнейшего порта империи, а также превратит город в значительный административный центр юга России. Именно по представлению Кампенгаузена император Александр I включает в Таганрогское градоначальство Ростов, Нахичевань и Мариуполь, в июне 1808 года таганрогский градоначальник напрямую подчиняется центральным правительственным учреждениям, минуя бюрократию Новороссийского края.

За время пребывания Кампенгаузена градоначальником в городе открываются гимназия (1806), первый коммерческий суд (1808), строительный комитет (1806), а также закладывается сад и утверждается первый план застройки Таганрога.

Кампенгаузен добивается сохранения льгот, пожалованных грекам Приазовья Екатериной II. При нем же значительно расширяются полномочия и штаты таганрогской таможни и полиции.

Поистине, трудно переоценить заслуги для города Таганрога этого государственного мужа!

В Таганроге в его честь были названы два переулка – Большой (ныне Комсомольский) и Малый (Спартаковский) Кампегаузенские. Сейчас же молодые таганрожцы о нем и не слышали…

Но вернёмся к войсковым ячейкам. В 1805—1808 годах подрядчик сотник Николаев строит первые пять ячеек (одна из которых как раз и сохранилась почти в целости), а ещё лазарет, дом для коменданта и дома для штаб-офицеров. Но к этому времени, после начала бурного освоения Крыма, надобность в усилении Таганрога как военной крепости отпадает, и дальнейшее строительство укреплений останавливается. Со временем ячейки пускаются на продажу – под склады, мастерские и жилье. В казарме, что сохранилась в переулке Полуротном, поочерёдно квартируют двухбатальонный гарнизонный полк, Люблинский пехотный полк, Черноморский полк, 3-я артиллерийская бригада. А начиная с 30-х годов XIX века, в ней долгое время размещаются арестанты, которые используются на работах по благоустройству Таганрога. Сохраняется тюремное назначение казармы и после Октябрьской революции – она принимает колонию малолетних преступников. Только годы спустя в них оборудуют жилые квартиры. В 90-е годы XX века обитателей квартир расселяют, так как в казарме предполагалось создание Таганрогского военного или Военно-морского музея. Но дело по различным причинам застопорилось, и здание казармы нынче используют различные коммерческие предприятия.

Арестант и мичманова дочка

Случилась эта история вскоре после безвременной таинственной кончины в Таганроге царя нашего батюшки, императора Александра Благословенного. Аккурат при братце его, Николае Павловиче, все и вышло. Градоначальник тогдашний барон Франк выхлопотал для укрепления морской набережной и прочих хозяйственных нужд города у генерал-губернатора Новороссийского края позволение на постой в Таганроге арестантской команды, числом не более сотни. Выхлопотал да и выхлопотал. Дело-то нужное. Кто ведал, как оно-то обернётся? Разместили их в старых солдатских войсковых казармах, что врастали в землю почитай со времён Екатерины Великой в черте Троицкой крепости.

Как раз полурота арестантская и вышла. Все чин-чинарём устроили согласно регламенту: охрану назначили с господами офицерами и фельдфебелями-держимордами, деньги из таможенного сбора портового на содержание арестантское выделили, на работы нужные горемык определили. Водить подневольных сперва на Банный спуск стали, что с западной стороны мыса Таганьего: брусчатку там мостить, канавы отводные рыть да кусты-деревья высаживать. И так сноровисто дело пошло, словно не за страх арестанты укладывали в землю итальянские да греческие булыжники из корабельных балластов, а на совесть, не до конца загубленную.

Так что Таганрог тогда славным да крепким портом стал в империи почитаться не без их усилий. Ходили к работам подконвойные строем, для порядка командами по десять человек. Идут, деревянными башмаками на босу ногу по брусчатке колотят, словно полуночной колотушкой душу вынимают из самых закоулочков. У начальства сердце радуется-заливается, а простой человек и слезой в глазу блеснёт. А надо сказать, не все промеж арестантов убивцы да душегубы с ворами были. Попадались и судьбой в лихолетье искрошенные – кто господам своим чего поперёк в сердцах сотворил, кто в турецкую славную кампанию под руку отцам-командирам подвернулся своей ленью да бестолковостью. Не злодеи вроде, а так – горемыки неприкаянные. Им-то горше всего было в серый арестантский армяк кутаться да глаза от добрых людей отводить.

Таким вот не до конца злодейству отданным в таганрогской арестантской полуроте и был Семён, сын казака из Малороссии. Высок, горяч, да языкаст не по чину. Повздорил с барчуком гневливым в степях донецких, коня у него свёл в полночь с конюшни шутейно вроде, а натворил парень делов непростительных. Его бы высечь да за чуб смоляной оттаскать, но нет же – лоб арестантский обрили. В трудах свои дни отмеренные считать да Богу молиться. Только судьба ему такая вышла или Бог мольбы услышал – приветила Семена девица из дома греческого купца Диамантиди, что с зерном корабли по всему свету отправлял и даже на остров Корфу. Ведут арестантов на работы мимо окон диамантидовых – она молока глечик или хлеба краюху свежую, рушником обернутую, и сунет парню. И не то чтобы красива была девица, не барской ведь иль купеческой породы, но чиста лицом и светла душою. Радостно стало вдруг Семёну в неволе томиться. Кивнёт ей при встрече с благодарностью за хлеб Семён, зардеется девица, на конвойных солдат бросит колкий взгляд – не прогонят ли? – да только сама бегом обратно в дом. Пуще солдат ведь хозяйский гнев за нерадивость. Так не раз и не два заминки при конвоировании случались, пока не приметил ротмистр, что солдатами охранения командовал, ту девицу настырную. Приметил глазом не командирским, а мужским, бобыльством давним изъеденным. Быстро выведал, какого она роду-племени: и что Полиной нарекли, и что дочь отставного мичмана со шлюпа «Оглушительный», и что уже полгода как в прислугах при наследницах-любимицах богатого грека. Выведал и долго тянуть не стал, не таковской выучки был. При шпаге, в кафтане сукна дорогого к мичману и нагрянул. Дочь забрать в свой дом, породниться, если все по-людски сложится. Не вечно же ему арестантов по таганрогским улицам понукать.

Старый мичман перечить гостю не стал, хлебом-солью порадовал под чарку черкасского вина, но Полине самой на выбор судьбу отдал. Да только кто в девичьем сердце правду сыщет, если там одна любовь глупая живёт? Не стала ротмистра и слушать Полина. Лицом почернела. Глазами так позументы на его камзоле и выжгла бы.

Отступил ротмистр. Не горевал бы он вовсе по Полине, да только видеть всякий раз чужую любовь ему стало горестно. Как тут стерпишь, если Семён и Полина в радости воркуют и через стены в три кирпича, и сквозь караул строгий? Ни сраму, ни страха перед людьми за своё счастье.

Начал ротмистр Семена на работы особливо трудные определять, гнуть к земле его чубатую голову. И греку Диамантиди посулил помощь в протекции по торговле перед комендантом, если тот Полину, что заневестилась счастливо, от работы в своём доме отставит, содержания лишит. Так велика была его обида. Не офицером бывалым, что с турком без дрожи в боях встречался, а почерневшим ревнивцем он каждое утро в муках просыпался. Пока не надоумил его денщик отворотным зельем душу свою успокоить, забыть недостойную дочку мичмана.

В Богудонии – рыбацком поселении на окраине Таганрога, что на склонах старой гавани турецкой, в те годы жила – цыганка не цыганка, а ведунья с глазом черным, на порчу скорым – бабка Махора. К ее порогу и спровадил по путаным богудонским улочкам-прощелинам денщик ошалевшего от любви-ревности ротмистра.

Положил перед дремлющей Махорой монету золота заморского гость незваный. Взяла старуха подношение, не спеша завернула в тряпицу. После глянула на истомившееся лицо ротмистра и сказала:

– Дам я тебе настой трав выгонки столетней, в заморских землях собранных. Только знай: испробуешь сам – навеки все и всех позабудешь, остынет твоё сердце от огня любовного. Девицу желанную угостишь – потеряет в этом мире она суженого. А того опоишь – никогда не видать ему своей зазнобы. Тебе решать, ротмистр. Тебе и ношу эту нести.

Принял он от бабки склянку, не глядя сунул за отворот кафтана да, не разбирая дороги, побрёл в казарму думать-гадать слова ведуньи. Но только нет прямых дорог в Богудонии, не каждому суждено выбраться из её проулочков да закоулочков. Сгинул было ротмистр, но тут и денщик с помощью не замешкал, не дал пропасть, вывел к миру Божьему. Знать бы ему, что его господин сотворит вскоре…

Наступил праздник святой – Рождество Иоанна Предтечи. Арестантам дали послабление – на молитву в храм Троицкий сводили и к столу вкусностей разных подготовили, что люди добрые на радость заблудшим пожертвовали. А к кому родные да близкие дорогу не забыли – дозволено было вместе побыть.

Пришла и Полина, не сломленная коварством греческим и злобой ротмистра. Сели они с Семёном, глаз друг от друга не отрывают, о новой встрече взахлёб мечтают. Подошёл к ним ротмистр. Поставил на стол три чарки с вином неразбавленным, у проверенных контрабандистов купленным.

– Выпей, не гнушайся, Семён, да и ты, Полина. В честь праздника святого и примиримся разом.

Сказал и сам в чарку усы обмакнул. Выпили и арестант с невестой на свою погибель. Долго потом люди молвой делились, да только правды не сказывали. Затерялась правда-то с тех пор в годах длинных. Как впал в беспамятство безумное ротмистр, так что и род его навек сгинул, и фамилию вспомнить не могут, как арестант и мичманова дочка разом в суматохе истаяли, словно и не было их вовсе на свете Божьем.

С тех пор раз в году, когда православные чтут Иоанна Предтечу, а люди старых поверий – Ивана Купалу, слышен в ночи, уже под утро, стук деревянных башмаков по камням мостовой Крепостного переулка, что тянется вдоль солдатской казармы, и лёгкий шёпот то ли листвы каштанов, то ли волны морской.

А люди зоркие, что и в тумане не заплутают, видят два силуэта, рядом бредущие, а словно и не вместе. К каждому встречному в этот неурочный час они тянут призрачные руки и вопрошают с мольбой:

– Вы не видели мою любимую?

– Где мой суженый?

Но разве кто подскажет им, посоветует, если сами они навечно друг дружку отыскать не вольны?

Так и мыкаться им, коварством ротмистра погубленным, пока кто из людей не вспомнит фамилию его окаянную да вслух не произнесёт…

ул. Фрунзе, 58-а
Католический костёл

Одним из самых сильных впечатлений от Таганрога с момента его основания для людей приезжих были его почти вселенская разноязыкость и многоконфессиональность, что делало город одним из уникальным мест Российской империи.

Православные храмы и монастыри русской и греческой церквей, синагога, мусульманский молитвенный дом, лютеранская кирха, армянская церковь, католический костёл – и это все в небольшом по нынешним меркам провинциальном городке. Но и в этом многообразии, и, даже можно сказать, архитектурной и исторической насыщенности, судьба дома, где ныне размещается Центральная городская детская библиотека имени Горького, выглядит впечатляюще.

А началась наша история в 1806 году, когда градоначальник Таганрога барон Кампенгаузен, о котором уже упоминалось ранее, обратился к министру внутренних дел графу В. Кочубею с прошением «о исходатайствовании монаршего соизволения на выстроение в Таганроге от казны Католической Церкви…».

Уже весной 1807 года, после личного одобрения Александром I и выделения денег из государственной казны, в городе торжественно освящается место для закладки католического храма на улице 3-й Продольной (потом Католическая, Николаевская, Троцкого, Фрунзе).

В 1811 году католический приход Пресвятой Троицы был построен сотником Николаевым по проекту архитектора Россинского. Первым ксёндзом становится Серафим Гольфельд, член ордена кармелитов босых, присланный из Литовской провинции. Богослужение начинается в следующем году, когда была завершена внутренняя отделка храма (общая площадь 330 м2). Под фронтоном над центральным входом в храм располагалась латинская надпись «Ех tuis bonis tibi offerimus» («От щедрот Твоих приносим Тебе»). Главное помещение делилось колоннами на три нефа и вмещало 250—300 человек. По обе стороны от главного алтаря с запрестольным образом Пресвятой Троицы располагались часовни Успения Пресвятой Богородицы (с иконой Ченстоховской Божией Матери) и св. Антония Падуанского.

В 1848 г. из Италии прибывает новая церковная утварь, а также мраморный алтарь, а в 1886 году к храму пристраивается небольшая колокольня на двух кирпичных столбах. Тут же, рядом с храмом, с годами добавляются дом священника, дом органиста, двухэтажное католическое церковно-приходское училище, сохранившиеся как жилые дома до сих пор. Паства в 300 человек за сто с лишним лет существования костёла пребывает почти неизменной. Среди прихожан семьи дворянина Глинского и купца второй гильдии Данцигера, музыканта Гаэтано Молла и учителя французского языка мужской гимназии Монтанружа.

В начале 20-го века таганрогский костёл обзаводится специально собранным в Венгрии органом. Но в 1925 году приход разделяет судьбу почти всех церквей – его помещение национализируют и открывают в нем ватную мастерскую.

Только в 1938 году начинается другая история прекрасного здания – его отдают под городскую детскую библиотеку, существующую и по сию пору.

Забытый ангел

Старик поправил ещё пару книг, едва касаясь, провёл рукой по их видавшим виды корешкам и, удовлетворённо хмыкнув, вразвалочку отправился далее в свой ежевечерний обход.

О, сколько же бесконечных лет он бродит и бродит среди высоких, забитых под завязку книгами полок, что порой кажется – убери потолок библиотеки, книги давно устремились бы в небесный простор…

Старик вздохнул. Ему-то в небеса как раз путь заказан. «Только не начинай, – сказал он себе тут же. – Опять станешь причитать да жаловаться на судьбинушку да горе-злосчастье. Я-то тебя, нытик, хорошо знаю. Тебе дай только повод поплакаться. Смотри у меня…». Но тут он вдруг остановился – ну-ка, ну-ка – и, нагнувшись, осторожно потащил за краешек книгу из стопки на второй полке снизу. Стопка качнулась, но устояла.

В руках же старика остался фолиант в несколько обтрёпанной обложке из толстого, когда-то зелёного, картона. «Владимир Маяковский. Стихи детям. 1930 год» – не без труда прочитал старик и недоуменно повертел книгу в руках. Откуда здесь этакая древность? Её же давно в утиль списать должны. И тут же испугался: зачем в утиль? И слово-то какое недоброе придумали, утиное, тянущее болотом – утиль. Давние, обкатанные временем, словно камни бурливой речной водой, книги старик любил беззаветно и старался всеми своими скромными силами отводить от них неминуемое списание по ветхости или старости.

Ну как можно объяснить неумолимым утилизаторам, что когда он касается желтых ломких страниц старых книг, душа его трепещет и воспаряет, благодарно наполняется до краёв смыслом прожитых книгой долгих лет среди людей. Многих, таких разных людей, навсегда становящихся частичкой тебя. Библиотечные запасы на стеллажах и полках, будто острова в океане, были его вотчиной, его миром, а он – их рачительным незримым хозяином…

Он покрепче сжал книгу под мышкой и, аккуратно ступая по узкой лестнице, спустился в зал выдачи книг. Находку следует перепрятать и немедленно. Для этого у него найдётся парочка проверенных тайников. Старик повеселел. Он представил, как вскорости покойным вечерком сядет за любимый стол в центре большого зала, обязательно зажжёт главную люстру – гулять, так гулять! – и всласть полистает затёртые рыхлые страницы сегодняшней находки. Чихнёт пару раз от книжной пыли – не без того, разгладит заломленные уголки, подклеит расползшийся корешок. А ещё будет такая радость, если за окнами долго-надолго забубнит дождик да станут позвякивать неугомонные трамваи…

Будет, будет что вспоминать в старости! Тут он уже захохотал в голос. Хорошо у него про старость получилось, нашёлся красный молодец. Давай, ковыляй, не задерживай, червь книжный!

Ближайший тайник был в еле приметном переходе от зала выдачи в отдел комплектования. В нем уже хранились толстенный Пушкин юбилейного, выпущенного к столетию поэта издания; приключения весёлых Самоделкиных, зачитанные до дыр; полугодовая подписка журнала «Мурзилка» за девятьсот шестьдесят забытый год и рассыпающийся томик русских народных сказок. Пошарив рукой среди схороненных богатств – не завелись ли пройдохи мыши? – старик устроил Маяковского на почетное верхнее место: «Ну, теперь ты дома, знакомься с собратьями».

Он тщательно прикрыл тайник, осенив его крестом. Призадумавшись, застыл на пороге главного зала и залюбовался. Огромная ветвистая люстра величественно плыла в вышине. Хотя нет, какая же это люстра? О, скорее цепкий якорь, который небесный летучий корабль спустил на самое дно, распугивая сонных обитателей земли. Корабль застыл в немыслимой вышине и, видно, мается в ожидании попутного ветра. Стены библиотеки вдруг померкли перед взором старика, и стали видны уходящие во все стороны облака. Они простирались в бесконечность – то нежно розовые от восходящего солнца, то тёмные, набухшие весенним дождём, то в отсветах далеких гроз. Облака безмолвно клубились, готовые расступиться перед высоким носом небесного корабля и вновь сомкнуться за его кормой. Старик щёлкнул пальцами, и якорь запылал сотнями искорок, рассыпавшихся по бронзовым ветвям и веточкам.

«На эти-то огоньки и ловятся сухопутные души», – подумалось старику. Ему бы сейчас ловко подняться на палубу небесного корабля, привычно встать на мостике, широко расставив ноги в крепких просоленных ботфортах и, приложив к глазу сияющую в рассветном солнце подзорную трубу, глянуть по курсу и зычно скомандовать: – А ну, лоботрясы, морского ежа вам в глотку, трави якорь, поднимай паруса! Полный вперёд!

Старик гордо тряхнул длинными выбеленными за пару веков волосами и молодцевато отсалютовал невидимой шпагой.

Только так – полный вперёд!

Эх-хе-хе-хе… Да уж…

И тут люстра в нахлынувшей ночной темноте превратилась в причудливый цветок, что вырос под сводами таинственной пещеры. Лишь однажды в году, в самое неурочное время, когда силы света и тьмы сходятся в одной точке, в высоком недоступном месте он раскрывает свои огненные бутоны, ослепляя невольных свидетелей пылающей силой огня. И надо, минуя все препятствия и опасности, пробраться в эту пещеру, не жалея живота своего, сразиться с чудищами и подземной нечистью, что охраняют каждый выступ пещеры, каждый изгиб и отыскать цветок.

И в очаровании от его величия не сорвать, даже не потревожить, а лишь завороженно стоять и воздавать Богу хвалу за чудеса земные и небесные…

Старику хотелось, и с этим желанием было трудно совладать, отойти подальше, в самый угол зала, разбежаться, подпрыгнуть и, ухватившись покрепче, прокатиться маятником на люстре, раскачиваясь, что было мочи. Чтобы мелькали её огни, по стенам бежали наперегонки ошалевшие тени, а он бы заливисто хохотал!

И вот уже люстра – не люстра, а ажурный колокол в звоннице. И он, словно живой язык, отбивает в нем удары – бом, бом, бом…

Старик вздрогнул: входная дверь хлопнула, и послышались шаги. Уж и ночь миновала? Он деловито оглядел помещение. Книг не перекладывал, газетные подшивки не листал, через стулья не прыгал. Все вроде на месте. Потушив быстро люстру, сел за столик у окна, на своё привычное в утренние часы место, и откинулся на стуле. Книжный дом стал заполняться людьми. То там, то здесь слышались голоса, звяканье чайных кружек – жизнь просачивалась в каждый закоулок библиотеки. Чем-то с утра расстроенная Леночка звонила по телефону и настойчиво просила прийти десятые классы из соседней школы на ну очень важное мероприятие. Строгая Лана деловито включала компьютеры на радость детворе. Елена Ивановна, главный хранитель библиотеки, по-хозяйски быстрым шагом обходила залы и кабинеты. Вся верная книжная гвардия, сама того не ведая, вновь вставала на библиотечную вахту под знамёна старика.

Он перекрестился и стал тихо молиться о начале нового трудового дня: «Благодарение творю тебе, Господь, святой Отец, Всесильный вечный Бог!» Старик выглянул в окно, в моросящее апрельское утро, и, устроившись поудобнее, потянул бесчисленные разно-цветные картинки из прошлого, только и ждущие его призыва.

Больше всего он любил вспоминать, как в 1812 году к началу богослужения в таганрогском костёле Святой Троицы буквально накануне Великой европейской войны везли его из Италии на зафрахтованном корабле вместе с другими статуями и картинами. Его высокую белую фигуру из каррарского мрамора, тщательно обмотав копрой, уложили в деревянный ящик и надёжно закрепили в трюме. Три недели их носило по волнам разных морей, всю душу вымотали, пока в зелёной азовской дали не возник городок на мысу – Таганрог. Старик смущённо улыбнулся. Первая и единственная его любовь. Хотя, казалось бы, чего особого он видывал здесь, в провинциальной глуши, за двести лет? Старик упрямо прищурился: видел!

Скорбел о смерти царя Александра, чьим заступничеством и возник этот храм в Таганроге. Гневался осаде чужеземцев, что ещё вчера были братьями по вере, чьи чугунные ядра глухо тыкались в каменные бока домов, отдаваясь острой болью в его душе. Радовался все новым и новым разноязыким прихожанам – прусско-, сардинско-, неаполитанско-, саксонскоподданным… И был счастлив новому кафедральному органу, который специально смастерили на берегах Дуная в Будапеште для его храма.

Так текла его земная жизнь в костёле Таганрога – ангела, одного из воинства Христова. Он стоял недалеко от алтаря – с приподнятыми крылами, в длинной белой хламиде, подпоясанный золотым поясом. Одной рукой он осенял крестом прихожан, в другой был меч. И был ангел благодарен Господу за свою судьбу. Только это осталось в прошлом. С очередной Великой войной всех против всех вначале истаяла паства его храма, оголив его тоскующую душу. Потом погрузился во тьму и хаос и город, и сам храм. Ангела под улюлюканье сбросили в яму, где он лежит и поныне, укрытый тремя метрами земли и строительного мусора, с отбитым крылом и выломанным мечом.

Старику было стыдно, что даже он впал тогда в страшный грех – грех уныния, опустил руки от безнадёжной печали и гнетущей тоски, позволил себе усомниться в промысле Божьем. Долгих десять лет он не жил, не бодрствовал, не спал – его словно и не существовало. Пока однажды вместе с книгами и их юными читателями новый светлый смысл не озарил его дом и его остановившуюся жизнь.

Старик задумчиво повторил слова своей любимой молитвы: «Душа Христа, освяти меня. Тело Христа, спаси меня. Кровь Христова, опьяни меня. Вода Христова, омой меня. Страсти Христовы, укрепите меня».

Вон этот беспокойный смысл – старик с усмешкой оглянулся на стайки пацанят и девчонок, что толпились у книжных полок библиотеки и, беспрестанно щебеча, выбирали книги. Пришли, не забыли, его ангелочки, его светлые души. Старик встал и вслушался. Тихие растерянные звуки органа, как первые капли дождя, зашелестели по люстре, столикам и стеллажам с книгами. Они все набирали и набирали силу, пока не хлынули, смывая часы, дни и годы чёрной немоты.

Раскинув руки, старик разом взмыл вверх. Читальный зал, а потом и люстра, и растаявший потолок остались внизу. Лишь на площадке, где когда-то размещался крест костёла, старик застыл. Морщинистое лицо и растрёпанная белая борода его потекли воском под лучами солнца. И вот уже светлоликий ангел откинул назад длинные струящиеся волосы и со смехом сорвал остатки стариковского костюма. Орган звучал уже во всю забытую мощь. Ангел запрокинул лицо и зашептал – Спасибо тебе, Господи!

Спасибо за этот благостный долг!

Его громадные белые крылья распахнулись и, затрепетав на ветру, укрыли спасительной тенью и библиотеку, и близлежащие дома, и всех страждущих слова человеческого и божьего. Крылья ангела Анаеля, Духа познания, одного из воинства Христова…