Оглавление

Пролог. Последние секреты Мазарини

Март 1661 г. Париж. Дворец кардинала

Колоннаду внутреннего двора Лувра огласило гулкое эхо от грохота колёс, топота конских копыт и громкого звука фанфар. От парадного крыльца отъехала золочёная карета, запряжённая шестёркой лошадей под голубыми чепраками с вышитыми на них золотыми лилиями. За королевской каретой следовал кортеж из трёх карет и двенадцати верховых дворян и пажей, а замыкал эту процессию отряд из двадцати мушкетёров, одетых в тёмно-синие мундиры и голубые плащи с серебряными крестами.

Король отправился в кардинальский дворец, чтобы лично навестить первого министра, чьё здоровье резко пошатнулось, а в последние дни ухудшилось настолько, что внушало серьёзные опасения не только врачам, но и самому кардиналу. И хотя пешая прогулка из Лувра во дворец Мазарини занимала всего несколько минут, на этот раз визит короля к первому министру был официальным, и требовалось строгое соблюдение придворного этикета. Да и талый снег после проливных дождей поздней весны утопил парижские улицы в непроходимой грязи, а посему, отправляясь куда-либо, следовало помнить о сохранности и чистоте своей обуви. Верховая прогулка не представлялась возможной альтернативой, так как появиться у постели тяжело больного в кавалерийских сапогах Людовику не позволяло ни личное уважение к кардиналу, ни осознание того, что эта встреча могла оказаться последней.

Всё время пути маркиз дю Плесси-Бельер, единственный из приближённых, кого Людовик пригласил ехать в своей карете, чувствовал напряжённость в молчаливом внимании короля. Не проронив ни слова, Людовик то и дело бросал в сторону своего спутника взгляды, в которых сквозили горечь и желание излить душу. Догадываясь, что причиной тому была цель их поездки, маркиз не спешил начать разговор. За те несколько лет, которые он провёл рядом с королём, он успел изучить его характер и привычки, и не единожды подмечал склонность к замкнутости. Отчасти Франсуа-Анри было понятно, отчего Людовик не спешил делиться с кем-либо своими переживаниями и сокровенными мыслями. Да маркиз и сам был готов обсуждать серьёзные вопросы только после того, как сам тщательно анализирует их. На откровенность даже с самым близким ему человеком — его старшим братом — он решался крайне редко, но и тогда это была не беседа, а, скорее, попытка взглянуть на вопрос глазами собеседника. Теперь же, глядя на сидящего напротив него короля, маркиз взвесил все известные ему факты и пришёл к выводу, что на душе у Людовика царило смятение, как это бывало, когда от него ожидали принятия важного решения, и он не был готов делиться своими переживаниями ни с кем.

— Пале-Кардиналь! — громко объявил герольд, когда карета и сопровождающий короля эскорт въехали во внутренний двор, образованный между двумя флигелями огромного дворца.

Сделав полукруг, карета остановились у ступенек высокого парадного крыльца с четырьмя колоннами каррарского мрамора, которые были увенчаны классическим треугольным фронтоном.

Подбежавшие к карете лакеи в красных ливреях с золотыми эмблемами кардинальского герба услужливо откинули подножку и распахнули дверцу.

— Вы идёте со мной, маркиз? — спросил Людовик прежде, чем выйти.

Этот вопрос прозвучал весьма неожиданно из уст человека, который с раннего детства привык отдавать приказы всем, даже своим близким друзьям. Но дю Плесси-Бельера насторожили отнюдь не нотки внезапной неуверенности в себе, его чуткий слух распознал в этом вопросе важность всего происходящего для Людовика и то, что в ту минуту он отдавал себе отчёт в том, что предстоящая встреча с кардиналом неизбежно повлечёт за собой перемены в его личной жизни и в управлении государством. Заданный королём вопрос означал, что для него было важным присутствие человека, которому он всецело доверял.

— Да, сир, — ответил Франсуа-Анри, а чтобы этот лаконичный ответ не показался проявлением безразличия, добавил:

— Я подожду вас в приёмной. Если это будет приемлемо.

— Тогда мы идём вместе! — с долей облегчения промолвил король.

С этими словами он вышел из кареты и, против обыкновения, неспеша размеренным шагом поднялся по ступенькам крыльца, а затем по парадной лестнице на второй этаж.

Людовик шёл через анфиладу парадных залов, рассеянно глядя впереди себя и лишь изредка отвечая короткими кивками на приветственные поклоны собравшихся во дворце кардинала придворных, служителей церкви, чиновников, дипломатов и родственников Мазарини.

Ради соблюдения строгих правил дю Плесси-Бельер отставал от короля ровно на один шаг. Ведь ничто, даже болезнь и близящаяся кончина первого министра, не могли послужить оправданием для нарушения придворного этикета. Более того, маркиз отдавал себе отчёт в том, что именно в этот день всеобщее внимание к персоне самого короля и к его окружению было наиболее пристальным и критичным. И дело обстояло вовсе не в подковерных интригах или закулисной борьбе в Королевском совете за назначения на государственные посты, а в том, чтобы не допустить к этим источникам влияния и богатства никого из близкого окружения короля. Все эти молодые дворяне из числа друзей Людовика внушали серьёзные опасения вельможам, маршалам и министрам, за плечами которых был многолетний опыт в плетении интриг наряду с ведением государственных дел и влиянием на внешнюю политику. Они никогда не пожелали бы делиться властью, которая давала им неограниченные возможности вмешиваться в управление государством, с неопытными и ненадёжными, с их точки зрения, юнцами, склонными только к легкомысленным увлечениям литературой, танцами и охотой. Куда могут завести благословенную Францию все эти безрассудные и до крайности изнеженные сибаритствующие бездельники! Впрочем, подобные суждения были далеки от истины и, скорее, отражали стремление приближённых королевы-матери и кардинала, в большинстве своём являющихся представителями старшего поколения, считать лишь самих себя единственными достойными доверия государственными мужами, способными мыслить стратегически и действовать соответственно, а, главное, добиваться настоящих результатов в политике, не в пример всей этой разнузданной в ленной праздности молодёжи.

В приёмной кардинала было тесно, как и всегда, но не только из-за постоянно растущего количества предметов мебели, статуй, ваз, картин и шкафов, полки которых прогибались под тяжестью драгоценностей, артефактов, манускриптов и книг. В последние дни в этом просторном зале было невозможно протолкнуться из-за большого наплыва желающих выказать уважение тяжелобольному министру и его скорбящей родне. По большей части все эти люди явились во дворец Мазарини с целью напомнить о себе в надежде на то, что они окажутся упомянутыми в завещании кардинала в длинном перечне получателей долей от обширного наследства, о котором ходило множество невероятных слухов. По примерным, но всё же далёким от истины подсчётам, состояние Мазарини превосходило втрое те суммы, которыми располагали самые знатные и влиятельные княжеские дома Европы.

Проходя мимо оригиналов мраморных статуй, выкупленных кардиналом в Италии и привезённых во Францию для украшения дворцов и парков в его обширных владениях, Людовик не сумел скрыть лёгкой усмешки. Мысль о том, что, будучи князем церкви, Мазарини не чурался телесной наготы и высоко ценил красоту человеческого тела, вызвала эту мимолётную улыбку.

— Его величество король! — торжественно объявил мажордом кардинала месье Жером, исполняющий роль церемониймейстера во время этого своеобразного приёма, который длился вот уже несколько дней.

По залу тотчас же пронеслась волна смешавшихся между собой звуков приглушённого шёпота, шороха платьев, щелчков раскрываемых вееров, шелеста перьев на плюмажах снимаемых шляп и царапающего слух скрежета каблуков на скользком паркете. Отовсюду были слышны удивлённые комментарии при виде короля, выбравшего для визита к своему первому министру необычайно строгий костюм, лишённый каких-либо украшений в виде ярких лент или пышных бантов.

На краткий миг взор короля просиял, когда у входа в личные покои кардинала среди многочисленных родственниц из семей Манчини и Мартиноцци, одетых в платья тёмных тонов, он увидел молодую особу в неожиданно ярком платье из парчи тёмно-вишнёвого цвета, смелое декольте которого прикрывала наброшенная на плечи кружевная накидка, повязанная крест на крест.

Замедлив шаг, Людовик приблизился к Олимпии де Суассон и заглянул в её осунувшееся, бледное лицо, в то время как она опустилась перед ним в глубоком реверансе.

На мгновение графиня подняла на короля взгляд чёрных с янтарными всполохами глаз.

Всего лишь краткий миг, но и этого было достаточно, чтобы их взгляды встретились и вспыхнули огнём тщательно скрываемых чувств.

Людовик молча кивнул и тут же прошёл вперёд, стараясь не вызвать своим поведением пересудов у публики, привычной к искреннему изъявлению чувств только на подмостках театров, но никак не у дверей в покои тяжелобольного.

Приглушённые голоса и шум расступающейся толпы у него за спиной, заставили короля обернуться. Королева-мать спешила к нему навстречу с решительным и одновременно скорбным выражением на усталом лице, бледность которого ещё больше подчёркивал чёрный вдовий плат.

Прибыв во дворец кардинала задолго до приезда Людовика, Анна Австрийская провела несколько часов в томительном ожидании новостей о состоянии больного.

— Луи, мой мальчик! — негромко заговорила она, близоруко всматриваясь в лицо сына. — Наконец-то вы приехали! Он совсем плох.

— Меня это очень печалит, матушка, — стараясь не отводить взгляд от её блестящих глаз, король говорил с почтением, но в его голосе сквозило желание пресечь на корню начатый ею разговор.

— Он заговорит о завещании, — прошептала Анна Австрийская, пренебрегая тем, что обсуждение заботившего её вопроса было неприятно её сыну, и, не обращая внимания на то, что все, кроме неё, смиренно дожидались официального приветствия короля.

— Я всё уже решил, — холодно ответил Людовик, отстраняясь от матери.

Прежде чем войти в личные покои, он обратился ко всем присутствующим, при этом глядя только на Олимпию де Суассон:

— Дамы и господа, я благодарю вас за то, что в это тягостное для нас время вы собрались здесь, чтобы разделить нашу печаль!

— Я уверена, сын мой, что вы всё тщательно взвесили, прежде чем принять ваше решение! — перейдя с шёпота на властный тон, произнесла королева-мать.

Чувствовала ли она в его поведении постепенное отдаление от себя — этого было не понять. Однако в ту минуту её взгляд отражал накопившиеся за последние недели волнения и тревоги. Многие из присутствующих в приёмной отнесли слова королевы на счёт переживаемого горя от неотвратимой теперь уже утраты доверенного лица и министра. И лишь немногие из них сумели бы распознать во всём этом тщательно скрываемое беспокойство о делах земного, точнее, финансового характера.

За несколько дней до этого Жан-Батист Кольбер — личный секретарь кардинала, человек неприметный и пока ещё ничем не выделяющийся среди чиновников канцелярии первого министра, представил королю заверенную личной печатью Мазарини копию завещания, в котором кардинал объявил короля единственным наследником всего своего состояния. Каким образом содержание этого документа стало известно не только обитателям Лувра, но даже за пределами Парижа, можно было только догадываться, но к вечеру того же дня новость о неимоверной щедрости кардинала облетела весь Париж, а наутро была доведена до сведения самой королевы-матери. Нежелание сына советоваться с ней и обсудить этот жест умирающего насторожило и даже напугало Анну Австрийскую. И всё-таки она лелеяла надежду на то, что упорное молчание Людовика было всего лишь очередным проявлением мальчишеского упрямства с его стороны, но в итоге он поступит так, как и всегда: сделает всё, как она считает единственно правильным. Пусть он смотрит на принятие этого решения как на своё личное дело, если это греет его самолюбие. Для Анны Австрийской в этом вопросе гораздо важнее было то, чтобы принятое королём решение было правильным в соответствии с единственно верным мнением — её собственным, и только!

— Ступайте, сын мой! Бог с вами! — с этими словами напутствия королева-мать посмотрела вслед удаляющемуся Людовику, после чего вернулась в глубокое кресло с высокой спинкой, которое, как одинокая скала, выделялось в окружении предметов искусства из обширной коллекции кардинала: застеклённых стеллажей с экзотическими диковинками и драгоценностями; выставленных на треногах картин в массивных позолоченных рамах; статуй и бюстов римских богов и императоров на мраморных постаментах.

Разговор короля и министра должен был состояться с глазу на глаз, поэтому никто не посмел войти следом за ним в кабинет, временно превращённый в спальню больного. Как и остальные дворяне, прибывшие вместе с королём, дю Плесси-Бельер остался ждать в приёмной, выбрав для себя место подальше от дверей в покои кардинала.

Расположившись рядом с бюстом Меркурия, Франсуа-Анри, сам того не замечая, наклонил голову, повторяя наклон головы божества. Со стороны могло показаться, будто Вестник Олимпа и маршал королевского двора с едва уловимой иронией в улыбке наблюдали за любопытными образчиками людских страстей.

Лёгкий аромат фиалок привлёк внимание маркиза, заставив его обернуться, и тут же лукавые огоньки блеснули в прищуре его синих глаз.

— Явились выхлопотать для себя внеочередное повышение? — негромко поинтересовалась Олимпия де Суассон, скользнув взглядом по муаровой маршальской ленте.

— О, дорогая графиня! Прошу прощения, я не заметил вас в этой юдоли слёз, — вежливый вопрос резко контрастировал с дерзкой усмешкой в глазах молодого человека, — надо полагать, что и вас привели сюда такие же хлопоты?

— Он — мой дядя! Или вы уже успели забыть об этом? — тоном упрёка напомнила Олимпия и заняла обитую бархатом скамеечку, тут же отвернувшись к сидящим напротив неё сёстрам и кузине.

Не найдя достойного ответа на эту шпильку, Франсуа-Анри промолчал и обратил заинтересованный взор на небольшой портрет, выставленный на треноге, в безыскусной раме с облупившейся позолотой.

С карандашного наброска смотрела молодая женщина, и всё в её облике: изящный наклон головы, струящиеся локоны волос, нежная улыбка на губах и тёплый взгляд притягивали внимание зрителя, заставляя любоваться ею. Казалось, что они знакомы вот уже много лет, и именно ей Франсуа-Анри доверял свои секреты, делясь сокровенными чувствами, спрятанными в глубине сердца, и находил целительное утешение в её молчаливом присутствии.

— Господин маршал!

Кто-то осторожно тронул его за плечо, и, отвлекшись от своих мыслей, Франсуа-Анри заметил в шаге от себя бесшумно закрывающуюся дверь, замаскированную за книжной полкой.

— Вы меня спрашиваете, сударь?

— Это для вас, господин маршал.

Слуга в чёрной ливрее протянул ему записку со словами:

— Королю доложат о вашем уходе.

Приподняв брови от удивления, дю Плесси-Бельер развернул листок бумаги и прочёл краткое послание: «Вас ждут в полдень на улице Сен-Мишель у калитки, ведущей в сад.»

Этого было и слишком мало, чтобы объяснить хоть что-то, и в то же время достаточно для человека, сведущего и знакомого с расположением многочисленных комнат и коридоров в огромном дворце кардинала, который постоянно достраивали и дополняли новыми галереями и пристройками. Франсуа-Анри понял, что его пригласили к калитке, ведущей в сад, окружающий южное крыло дворца, и, вероятнее всего, для сугубо личного свидания. Но кто именно: кардинал собственной персоной или кто-нибудь из его доверенных лиц — это оставалось загадкой.

Заинтригованный, Франсуа-Анри осмотрелся вокруг, чтобы оценить, насколько его внезапный уход мог привлечь внимание собравшихся в приёмной сплетников. Однако же повода для опасений не было, поскольку интерес к нему угас с появлением других высокопоставленных особ. Кроме того, он заметил, что под влиянием траура, преждевременно воцарившегося в доме человека, близкого к порогу вечности, многие предпочитали и вовсе не замечать ничего вокруг себя, кроме суеты, которая то вспыхивала, то угасала вблизи дверей в личные покои кардинала.

Выждав для верности несколько минут, дю Плесси-Бельер почтительно склонил голову и, напустив на себя торжественно-скорбный вид, неторопливой походкой направился к выходу.

Взглянув мимоходом на стрелки каминных часов, он убедился, что время приближалось к полудню, и у него в запасе оставалось несколько минут. Это давало возможность без лишней спешки покинуть дворец, не вызывая подозрений и ненужных расспросов.

***

От парадного крыльца ему потребовалось пройти всего лишь несколько шагов в сторону улицы Вивьен, обойти дворец с южной стороны и явиться точно в назначенное время к садовой калитке на улице Сен-Мишель.

— Господин маршал!

Некто, кого он не сумел разглядеть из-за живой изгороди из высоких кустов самшита, окликнул его тотчас же, как только Франсуа-Анри подошёл к указанному месту.

— Да, это я! — ответил он и приблизился к изящной чугунной решётке с ажурными переплетениями в виде веточек лавра и оливы с сидящими на них птицами.

— Мне приказано встретить вас, господин маршал. Я прошу вас следовать за мной.

Так и не рассмотрев лица человека, стоящего за оградой, дю Плесси-Бельер подошёл к калитке и, толкнув наудачу носком сапога, отворил её и беспрепятственно прошёл в сад.

— Следуйте за мной, — с поклоном повторил незнакомец, после чего, не дожидаясь ответа, развернулся и ушёл вперёд по одной из садовых дорожек.

— Ну что же, ведите меня, сударь! — согласился дю Плесси-Бельер, мысленно просчитывая маршрут отступления на случай, если это приключение обернётся скверной шуткой или ловушкой.

Незнакомец провёл его вдоль всего южного крыла дворца к дверям галереи, которая соединяла эту часть дворца с главным зданием. Обилие цветов и вечнозелёных растений, которые были высажены в расставленных вдоль стен огромных вазонах, делало галерею похожей на Оранжерею в Лувре. Разве что застеклённые потолки были значительно ниже. Дю Плесси-Бельер с улыбкой отметил спрятанные в глубоких эркерах скамеечки. Укрытые за кустами роз и бегоний, они показались ему привлекательным и укромным местом для романтических свиданий.

— Сюда, господин маршал!

Оглядевшись, он понял, что вернулся в центральное крыло дворца, к личным покоям, доступ куда был открыт только для слуг кардинала и доверенных лиц, приглашаемых для тайных встреч.

Любопытство дю Плесси-Бельера вызвали многочисленные книжные шкафы, за которыми должно быть скрывалась не одна, а сразу несколько потайных дверей, похожих на ту, которой воспользовался слуга, передавший ему записку в приёмной.

— Подождите меня здесь, господин маршал!

Его провожатый был немногословен, но иного Франсуа-Анри и не ожидал. Скорее всего, это был один из тех, кому Мазарини доверял исполнение самых деликатных и секретных поручений.

Ждать пришлось недолго, но и за те несколько минут, пока он был предоставлен самому себе, Франсуа-Анри успел изучить порядок расположения книг и их названия, вытесненные золотом на корешках. На основе этих наблюдений он попытался угадать, за которым из книжных шкафов могла быть спрятана потайная дверь.

— Его высокопреосвященство ждёт вас!

Бесшумно возникший прямо перед ним слуга приглашающим жестом указал на узкий проём за приоткрытой дверью, которая была замаскирована за старинным гобеленом, по странной случайности не привлёкшим внимание Франсуа-Анри.

Из глубины просторной комнаты, в которой он с трудом узнал кабинет Мазарини, послышался тихий, но всё ещё властный голос:

— Входите, маркиз! Входите же скорее!

Несколько секунд Франсуа-Анри оставался на месте, стараясь привыкнуть к полумраку. Первое, что он различил перед собой, был массивный письменный стол, вплотную придвинутый к изголовью кровати. Он был завален свёртками чертежей, документами и разбросанными в беспорядке очинёнными перьями. Отдельным рядком стояли несколько чернильниц с открытыми крышками, а возле подсвечника с оплавившимся огарком свечи лежали палочки красного сургуча.

В тусклом свете от неровного пламени свечей в канделябрах, стоящих по обеим сторонам кровати, вырисовывалось изжелта-бледное лицо человека, полулежащего на больших подушках, которые поддерживали его голову и плечи.

Поседевшие волосы и заострившиеся черты лица изменили кардинала до неузнаваемости. Всегда цветущий и моложавый, благодаря тщательному уходу и вниманию ко здоровью, теперь он выглядел состарившимся на добрый десяток лет.

Не ожидая увидеть столь разительную перемену в его облике со времени их последней встречи, дю Плесси-Бельер застыл в оцепенении, не находя слов, уместных для приветствия.

Кардинал избавил его от этой необходимости:

— Присядьте, — тихо произнёс он и приподнял левую руку над одеялом, указав на стул у изголовья кровати.

Он говорил шёпотом похожим на свист, так что Франсуа-Анри пришлось напрячь слух для того, чтобы разобрать отдельные слова.

— Я не задержу вас надолго. Вы освободитесь ещё до отъезда короля. Сейчас его занимают разговорами мой секретарь и врач. Мэтр Лаворио обладает глубокими познаниями в медицине и похвальным умением поведать правду о болезни такими словами, чтобы пациент мог стойко принять неизбежное. Что же касается господина Кольбера, то с ним самим и с его талантами вы уже знакомы.

Франсуа-Анри присел на краешек стула. От едва слышного и натужного звучания голоса безнадёжно больного человека ему стало не по себе, но он прислушивался к каждой произносимой фразе. Из того, что ему доводилось слышать в беседах с Мазарини, на треть шуток и замечаний по пустякам две трети приходились на важные сведения, известные только кардиналу. Именно эти сведения он любил маскировать за кажущимися бессмысленными отступлениями от темы разговора, словно проверяя собеседника на внимательность.

— Во-первых, — начал кардинал после того, как убедился, что маркиз внимает ему, — вы должны обезопасить положение двух, а, возможно, и трёх королевских домов Европы.

Удивление вместе с замешательством, отразившееся на лице дю Плесси-Бельера, было предсказуемым. Кардинал встретил это с улыбкой удовлетворения и со слабым вздохом произнёс:

— Да. Всё именно так, как я и сказал. Несколько европейских королевских домов могут подвергнуться шантажу, если вовремя не вмешаться.

Издав шумный выдох после сказанной им фразы, кардинал замолчал. Его взгляд потух, словно он впал в дремоту, но стоило Франсуа-Анри произвести осторожное движение, как он вновь открыл глаза и продолжил неожиданно окрепшим голосом:

— Вы должны отыскать архив королевы Марии Медичи. Она состояла в переписке с неким Гонди. Нет, не с герцогом де Гонди, — тут он слегка поморщился, и мимолётный ироничный прищур в глазах итальянца напомнил того прежнего, всё замечающего и держащего под своим контролем человека, каким Франсуа-Анри всегда знал кардинала, — и не с коадъютором, конечно же! Это был человек незнатного происхождения, который не занимал сколь-нибудь значимое положение при дворе. Он прибыл из Флоренции в качестве пажа будущей королевы и приходился дальней роднёй тем Гонди, которые утвердились во Франции при короле Генрихе III задолго до того, как трон занял дед нашего короля Генрих IV.

— Имя того человека — Рене Гонди? — осмелился предположить Франсуа-Анри, и вместо ответа кардинал зашёлся в приступе сухого кашля.

— Он самый, — едва откашлявшись, подтвердил он, — это и был первый хранитель перстня Принцессы.

— Какого перстня? — не понял маркиз, и при виде алого пятна на платке, который Мазарини отнял от своих губ, в его взгляде отразилась глубокая горечь.

— Старая история. Но она важна. И поэтому…

Новый приступ кашля заставил кардинала прерваться, и на этот раз гораздо дольше. Заметив озабоченный взгляд дю Плесси-Бельера, который тот обратил в сторону двери, он поднял вверх трясущуюся руку и качнул ею из стороны в сторону, запрещая звать кого-либо на помощь.

— Сначала я должен изложить всё, что вам необходимо узнать, — прохрипел Мазарини сквозь сухой кашель. — Подайте мне. Да! Вот тот стакан! Отвар слишком едкий для моего желудка, но действенный. Он помогает остановить приступы кашля.

Сделав несколько медленных глотков из стакана, который маркиз помогал ему удерживать в ослабевших руках, кардинал со вздохом облегчения откинулся на подушки.

— Вот так. Мне уже лучше. А теперь слушайте. Ещё до приезда королевы Марии Медичи во Францию, Рене Гонди был пажом в её свите. Более того, он был её рыцарем. Звучит немного сказочно, но сюжетами сказок часто служили события, которые на самом деле имели место в жизни. Этот Рене Гонди подарил Марии Медичи перстень с аметистом столь необычного цвета и чистоты, что невозможно найти второй такой же. В случае любой нужды или опасности королева должна была послать этот перстень Гонди. Это было сигналом, и Гонди незамедлительно являлся на помощь. Нет достоверных сведений о том, что королева на самом деле посылала ему этот перстень. Что касается меня, то я не верю в спекуляции и домыслы без фактов и доказательств. Доподлинно известно, что между Марией Медичи и Рене Гонди были особые отношения, и некоторые злые языки называли их более доверительными и близкими, чем это допустимо между Дамой и её Рыцарем. О том, что было между ними на самом деле, никому неизвестно наверняка, но недобрые слухи просочились за пределы двора королевы Марии, и со временем Гонди пришлось покинуть Париж. После того, как Мария Медичи обосновалась в Блуа, между нею и Рене Гонди завязалась переписка. Письма хранились в двух шкатулках, а пересылали их в третьей. Все три шкатулки идентичны и похожи друг на друга, а внешне ничем не примечательны. Однако их замки выполнены по специальному заказу. Если воспользоваться неверным ключом или ошибиться при наборе шифра такого замка, то внутри шкатулки разобьётся стеклянная ампула с кислотой и сожжёт всё содержимое. Кроме того, — внезапно кардинала заговорил громче, а в его голосе даже послышались нотки смеха, — если я не ошибаюсь, ядовитые пары кислоты могут повредить зрение и даже смертельно отравить человека, взломавшего замок.

— Столь суровые меры предосторожности для переписки с простым пажом! — не удержался от ремарки дю Плесси-Бельер.

— То-то и оно! Но слухи о том, что Рене Гонди был не простым пажом королевы, время от времени всплывают из небытия, — тут Мазарини иронично подмигнул озадаченному собеседнику, — я не склонен доверять им, и всё же…

— И всё же? — Франсуа-Анри смотрел в глаза кардинала, взгляд которого прояснился настолько, что можно было обмануться, предположив, что ему стало значительно лучше.

— И всё же, — тихо произнёс кардинал, — велика вероятность того, что всего одна неосторожная фраза в письме Марии Медичи или Рене Гонди к ней может скомпрометировать одного, а то и сразу трёх европейских государей.

— Это слишком серьёзно! Неужели она могла быть настолько…

Франсуа-Анри не договорил до конца, но Мазарини, поняв его мысль, утвердительно кивнул и прошептал:

— Любовь способна ослепить и лишить рассудка даже самых достойных из нас. А Мария Медичи отличалась импульсивностью и безрассудством. Какими могут быть письма, которые она писала человеку, которому всецело доверяла и кого, возможно, любила? Любила она Гонди, как друга или более того, гадать не стану, — кардинал развёл руками в неопределённом жесте, который мог подразумевать самый широкий спектр предположений.

— Но разве она не опасалась, что её письма могли перехватить шпионы? Ведь у неё было предостаточно врагов!

— В том-то и дело, что все письма доставляли ей в шкатулке с секретным замком. И хранили их в двух таких же шкатулках!

— Подумать только… Ни Ришелье, ни король ничего не знали об этой истории! — невольно восхитился Франсуа-Анри.

— Даже я ничего не знал об этом, — карие глаза Мазарини хитро блеснули, — Рене Гонди написал завещание, указав меня в качестве наследника одной из тех шкатулок. Незадолго до своей смерти он послал её мне. Поломав голову над шифром, я наконец получил ключ к разгадке и для другой посылки, которую я получил от поверенного семейства Гонди, — кардинал указал на небольшой ящик на столе у изголовья постели, — это личные бумаги Рене Гонди. Среди них — дневник. Из его записей я и узнал о тайной переписке с Марией Медичи, а также о существовании архива, разделённого на две части. Одну из шкатулок с письмами вместе с аметистовым перстнем королева передала на хранение младшей дочери Генриетте-Марии, которая стала королевой Англии. Возможно, что она привезёт эту шкатулку с собой, когда прибудет во Францию на свадьбу своей дочери с герцогом Орлеанским. Это более чем вероятно, на мой взгляд. Вторая шкатулка затерялась в одном из поместий, принадлежавших семье Гонди. Вы должны отыскать обе эти шкатулки. Сожгите их! Уничтожьте! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы хотя бы одно письмо из этой переписки попало в неверные руки! Ни один из трёх монархов, которые являются внуками королевы Марии Медичи, не должен оказаться во власти шантажиста. Я настоятельно не желаю, чтобы Людовик получил этот архив и воспользовался им. Это навредит всем. Катастрофа будет неизбежной, а её последствия навредят и самому Людовику.

В комнате повисло тягостное молчание. Пока дю Плесси-Бельер переваривал услышанное, кардинал закрыл глаза и погрузился в размышления. Казалось, будто бы он уснул, но вдруг его плечи вздрогнули, он приподнял дрожащую руку и заговорил:

— Я хочу, чтобы вы поклялись мне, маршал! Вы должны дать слово, что вы приложите все силы для того, чтобы отыскать и уничтожить весь архив Марии Медичи.

— Я клянусь, — твёрдо пообещал Франсуа-Анри, не дав никаких других заверений.

И снова воцарилось продолжительное молчание.

Как это ни странно, но несмотря на то, что все окна были заперты и завешаны плотными гардинами, в комнате кардинала не было душно. Проведя там более получаса, Франсуа-Анри так и не почувствовал удушливых запахов лекарств или самой болезни. Он даже перестал осознавать, что находился рядом с человеком, чьи дни уже сочтены.

И в то же время ощущалось незримое присутствие границы между жизнью и смертью, которую видел перед собой кардинал. Это сквозило в его словах и особенно во взглядах, которые он обращал к нему время от времени, пока оба хранили молчание. А кроме того, маркиз чувствовал скрытую силу и превосходство, с которым Мазарини смотрел в будущее. Как будто кардинал был уверен в том, что и после его смерти всё будет происходить так, как он планировал задолго до того. Может быть, в том-то и было дело — он знал наперёд, что успел предпринять все необходимые шаги, чтобы повлиять на исход событий, которые произойдут в отдалённом будущем?

— Плесси-Бельер! Вы ещё здесь? — тихо позвал Мазарини после очередной затянувшейся паузы.

— Да, Монсеньор! — откликнулся Франсуа-Анри.

— И, значит, вы готовы принять моё второе поручение к вам? — кардинал пошарил рукой по одеялу, словно искал что-то.

— Я готов, Монсеньор!

— Это хорошо. Дело о шкатулках, оно хоть и является крайне деликатным и важным, не потребует от вас много времени и сил. Вы справитесь. А если вы примете моё второе поручение, то вам помогут. Понимаете ли, эти два моих поручения взаимосвязаны.

— Понимаю, — этот ответ Франсуа-Анри дал машинально, тогда как на самом деле он не видел никакой связи между секретным поручением отыскать, а точнее, выкрасть шкатулки, в которых хранится архив с письмами почившей королевы, и чем-либо ещё.

— Нет. Пока что вы озадачены и спрашиваете себя: а что ещё потребует от вас неугомонный старик? — усмехнулся кардинал. — Но, несмотря ни на что, вы дали мне слово, и я высоко ценю это. Вы всегда поступали сообразно моим советам, маркиз, и я знаю, что причиной такой лояльности была ваша преданность королю. Поверьте, я также сильно люблю Его величество. Для меня он не только король Франции, он — мой крестник. И будьте уверены, маркиз, у меня и в мыслях нет поручить вам что-то, что могло бы навредить Людовику.

— Я всецело уверен в этом, — глухо проговорил Франсуа-Анри, отчасти досадуя на то, что откровенность кардинала задела его.

— Позвоните в колокольчик! — потребовал Мазарини и слабым жестом приподнял руку, указав на серебряный колокольчик. — Да, вот этот! Он маленький, но самый звонкий.

На зов явился всё тот же слуга, который встретил Франсуа-Анри возле садовой калитки.

— Витторио! Подойди ко мне, — кардинал заговорил на языке, который своим напевным звучанием напомнил маркизу хорошо знакомые ему ломбардский и савойский диалекты итальянского.

— Этот человек — маршал дю Плесси-Бельер, — Мазарини указал на Франсуа-Анри, и тот заметил, как в глазах слуги мелькнул интерес к его персоне, — я передаю ему все дела в Тайном совете. Ты знаешь, кому ты должен сообщить о принятом мною решении. Теперь все мои клиенты должны выказать уважение маршалу. Он станет новым патроном после меня. Такова моя воля, Витторио!

— Но как же молодой синьор Фелипе?

Протест, прозвучавший в этом коротком восклицании, заставил Франсуа-Анри насторожиться, однако Мазарини остался непреклонен. Он многозначительно посмотрел в глаза слуги и с той же твёрдостью повторил сказанное:

— Такова моя воля! Что касается Фелипе, то он слишком юн. И он предпочёл оставаться таковым. А нам нужен человек, готовый вершить дела. И, Витторио! Перед тобой сын Жака де Руже.

— Но это не герцог де Руже! Он не старший сын маршала!

— Да, он — маркиз, а не герцог. Но он — маршал! — отметая все возражения, кардинал нетерпеливо взмахнул рукой. — Он служил королю под моим патронажем. После меня новым патроном будет он. Я так решил, Витторио. Передай это всем! Моё кольцо будет принадлежать ему.

Мазарини взглянул на дю Плесси-Бельера. Было очевидно, что, даже поняв их разговор, маркиз лишь отчасти догадывался, о чём шла речь. Протянув к нему руку, кардинал снова заговорил по-французски:

— Примите от меня эту печатку.

Трясущейся рукой он снял с безымянного пальца правой руки кольцо, и свет горящей свечи блеснул в отражении печатки с выгравированным на ней изображением трёх бегущих ног.

— С этой минуты мой перстень принадлежит вам, а с ним и решающий голос в Тайном совете. Вы наверняка догадывались о том, что большинство сведений я получаю не от моих шпионов из канцелярии и не через парижскую полицию. А, может быть, вы догадались и о том, кто и как выполняет мои поручения.

— Да, — Франсуа-Анри кивнул ему в знак того, что понял смысл происходящего.

Ему было известно, что все бывшие маркитанты и отставные ветераны Пьемонтского полка, которым вплоть до своей гибели в битве под Кремоной командовал его отец, на самом деле были тесно связаны с куда более сложной и серьёзной организацией. Все те люди выполняли разного рода поручения, исходившие от кого-то, кто всегда оставался в тени. Кроме того, они наблюдали за тем, что происходило в Париже и во Франции, а также в итальянских княжествах и за их пределами, и по первому же требованию доставляли маркизу важные сведения. Но делали они это отнюдь не из личного расположения к нему и не в память о его погибшем отце, маршале де Руже. Все те люди подчинялись человеку, в руках у которого была неограниченная власть во Франции и далеко за её пределами, тому, кто был неизвестен за пределами тесного круга посвящённых лиц и возглавлял так называемый Тайный совет.

— Теперь вы примете все мои дела, — прошептал Мазарини. — Я присматривался к вам ещё задолго до того, как вы попали в свиту короля. Ваше назначение маршалом двора было испытанием для вас. Я хотел увидеть, каков вы в деле. Вы понимаете?

— Я догадывался, — неуверенно ответил Франсуа-Анри.

Да и мог ли он быть уверенным в чём-либо происходящем в его жизни, если только что узнал о том, что его покойный отец состоял в Тайном совете, о чём не ведал ни он, ни его старший брат Арман, унаследовавший титул герцога де Руже?

— Я знаю, о чём вы сейчас думаете, — свистящий шёпот был сигналом приближающегося приступа кашля, и Мазарини поднял руку, указывая на стакан. — Витторио, принеси мне моё лекарство! Мне нужен мой отвар.

Мысленно сжавшись в ожидании нестерпимого для его слуха сухого кашля, который, должно быть, до крови раздирал лёгкие кардинала, дю Плесси-Бельер посмотрел в другую сторону, чтобы его взгляд не выдал жалость и одолевающее его желание поскорее удалиться. Но стоило слуге скрыться за дверью, как он услышал голос Мазарини, заговорившего с ним неожиданно громко и внятно, будто никакого приступа не было и в помине:

— Я поручил вам две важные миссии, маркиз. И, согласившись выполнить их, вы подтвердили, что достойны помощи, которую в моих силах оказать вам. Это и есть наследство, которое я решил оставить именно вам. Но у меня есть одно условие. Точнее, ещё одна просьба. Мольба, если хотите!

— Монсеньор! Вам стоит лишь сказать!

В порыве чувств маркиз вскочил со стула, чтобы преклонить колено, но властным движением руки Мазарини остановил его:

— Я знаю. Знаю обо всём. Но вернёмся к делу, мой дорогой. Это касается семьи. Я позаботился о будущем Филиппа-Жюля, моего единственного племянника. Я оставил ему солидное наследство вместе с титулом герцога де Невера и чином капитан-лейтенанта роты королевских мушкетеров, которые я выхлопотал у короля. Я успел выдать замуж всех племянниц, выделив для каждой из них дополнительную сумму сверх приданного, которое было оговорено их брачными контрактами. И эти суммы удвоятся, поскольку сегодня Его величество объявил об отказе принять от меня два миллиона ливров в качестве наследства.

Так вот что имел в виду Людовик, когда заявил королеве-матери о том, что уже принял решение!

Дю Плесси-Бельер посмотрел на дверь в приёмную, а потом на кардинала.

Морщинки над переносицей и поперечные бороздки на лбу у Мазарини стали ещё глубже, а во взгляде блестящих карих глаз сквозила невыразимая тоска.

— Я был для них больше, чем дядя. Все они дороги мне, как родные дети. К сожалению, скоро они совсем осиротеют. Конечно же, я сумел обеспечить их так, чтобы они были независимы и не страдали от жизненных невзгод. И всё же я прошу вас, дю Плесси-Бельер, оказать им протекцию. Когда вы будете заправлять всеми делами Тайного совета и будете утверждать все его решения, я прошу вас об этой услуге. Я прошу присмотреть за моей семьёй. И помочь, если кому-то из них потребуется поддержка.

— Непременно, Монсеньор! — без раздумий ответил Франсуа-Анри.

— Король милостив, — не позволяя прерывать себя, продолжал кардинал, — и я знаю, что в глубине души он всё ещё любит её. Но ни он, и никто вообще в нашем бренном мире не властен ни над обстоятельствами, ни тем более над временем. Может случиться, что даже любви и дружеского расположения Людовика окажется недостаточно. Вы понимаете, о ком я говорю?

— Понимаю, — проговорил Франсуа-Анри, чувствуя, как у него загорелось лицо при упоминании о графине де Суассон.

— Вы не должны открываться ей. Помните, теперь вы решаете дела Тайного совета. Это не позволяет вам иметь личную связь с кем-либо из тех, кто находится под вашим покровительством, — в глазах Мазарини сверкнули стальные молнии. — В своё время мне тоже пришлось отказаться от личной привязанности. Поверьте, на пороге вечности я могу, не кривя душой, признаться в этом.

— Да, — выдавил из себя Франсуа-Анри, строя догадки, что мог знать кардинал о чувствах, которые он прятал глубоко в сердце.

— Вы прекрасно зарекомендовали себя в амплуа покорителя женских сердец. Играйте эту роль и впредь. За столь ярким фасадом ваши недруги не сумеют разглядеть главного. Поэтому у них и не будет возможности нанести вам чувствительный удар. Поверьте, власть всегда сопряжена с опасностью, и мы должны неукоснительно следовать всем правилам и исполнять все возложенные на нас обязательства. Вы пришли ко мне свободным человеком, а уйдёте наделённым огромной властью. Вы найдёте новых союзников, но вместе с тем обретёте и немало врагов.

— Да. Я понимаю, — опустив голову, прошептал Франсуа-Анри.

— Ни ваши нынешние враги, ни те, которые появятся у вас в будущем, не должны узнать о моей просьбе. Вы слышите? Никто и никогда не должен узнать, как дорога вам моя племянница! Вы не должны выдать себя никому, и тем более ей!

— Но я не… — вспыхнул Франсуа-Анри в попытке опровергнуть это утверждение, но Мазарини качнул головой и поднял руку.

— Нет, не пытайтесь отрицать этого! Не лгите! Ни мне, ни себе. То, что повсюду открыто сплетничают о ваших многочисленных любовных победах, не отменяет те настоящие чувства, которые вы скрываете в своём сердце. И мне о них известно!

— Монсеньор! — в комнату вошёл Витторио.

Он принёс поднос со стаканом воды и маленькой склянкой с лекарством. Мазарини коротким жестом приказал поставить всё на стол и протянул руку к дю Плесси-Бельеру.

— Теперь прощайте, мой дорогой маркиз. Вы — достойный сын вашего отца, верный друг и защитник короля. Я прощаюсь с вами, будучи в вас абсолютно уверенным. Будьте хорошим патроном в Тайном совете и негласным опекуном моей семьи. Это всё. Эти два поручения и мою просьбу я оставляю вам в качестве наследства. Распорядитесь вашей новой властью с умом. И по сердцу.

Чувствуя себя в глубоком замешательстве от услышанного, Франсуа-Анри склонился к протянутой к нему высохшей руке и поцеловал аметист на пастырском перстне.

— Я исполню всё, что вы поручили мне, Монсеньор. Я даю вам моё слово чести. Отныне это будет делом всей моей жизни!

— Прежде всего оставайтесь верным другом и слугой короля, — напутствовал его Мазарини и уже напоследок ещё раз поднял вверх руку со словами просьбы:

— И не забудьте о тех, кого я оставляю под вашей протекцией!

— Да, Монсеньор! Я не забуду о них!

Франсуа-Анри смотрел Мазарини прямо в глаза, видя в них ту же ясность и силу ума, которые горели в его взоре и до болезни.

— Ступайте! Витторио проводит вас. Вы встретите короля на парадном крыльце у кареты. И, Плесси-Бельер! Прежде чем вы уйдёте, я хочу, чтобы вы ещё раз повторили вашу клятву в том, что вы сохраните в тайне всё, что вы услышали от меня.

— Я даю вам моё слово, Ваше высокопреосвященство, — твёрдо пообещал маркиз.

Чувствуя на себе испытующий взгляд, он крепко сжал эфес шпаги и обернулся в сторону ожидающего его у двери слуги.

— Это всё, что я хотел сказать вам, мой дорогой маркиз, — Мазарини с улыбкой удовлетворения кивнул ему. — А теперь Витторио проводит вас. После моей смерти вы будете его новым патроном. Служба у вас станет делом всей его жизни. Так, Вито?

— Да, Монсеньор, это так! Служить моему патрону — дело чести и жизни, — дрогнувшим от волнения голосом отозвался Витторио, а его и без того смуглое лицо потемнело, сделавшись похожим на бронзовую маску.

Молниеносным движением руки он обнажил спрятанный за отворотом камзола клинок и поклонился дю Плесси-Бельеру, не отводя глаз от его лица, демонстрируя, что он безоговорочно принял его в качестве своего нового патрона и главы Тайного совета.

Глава 1. Возвращение во Францию

Март 1661 г. Гавр

Любое путешествие рано или поздно приводит путников к цели, и как бы ни хотелось оттянуть наступление этого момента, но якорь брошен, и сквозь туман на рассвете призывно мерцают огни портового города, и нет пути назад: невозможно повернуть вспять ни время, ни пройденный путь, ни беспокойную судьбу.

— Прибыли! — выкрикнул один из матросов по-французски.

Но де Руже, стоявший на навесной палубе на носу корабля, и без того уже увидел показавшиеся на горизонте огни порта.

— Якорь лёг!

Вот так. Теперь всё окончательно и бесповоротно — вот они и достигли французского берега. Для Армана это означало, что всё произошедшее между ним и Генриеттой, навсегда осталось по ту сторону пролива.

— Мы дома! — воскликнул с радостным облегчением Данжюс и указал на матросов, спускающих верёвочную лестницу для подъёма на борт корабля офицера королевской таможни. — Мы снова во Франции! Глазам своим не верю!

— И я тоже, — проговорил Арман, всё ещё погружённый в свои мысли.

Он не хотел, да и не был готов ещё отпустить воспоминания о коротком свидании с Генриеттой в саду Уайтхолла перед тем, как под покровом ночи он и его ординарец тайно покинули Лондон.

— Лейтенант Удаль, таможенная служба Его величества! — отрапортовал офицер после того, как он и сопровождающие его четыре охранника поднялись на борт.

— Капитан Фаулз, — не вынимая изо рта трубки, представился капитан, — добро пожаловать на борт моей посудины, господа! Я к вашим услугам!

Он приблизился к лейтенанту нарочито небрежной походкой. Весь его облик и тон речи свидетельствовали о том, что он всего-навсего моряк, командующий судёнышком, которое перевозит товары и пассажиров.

Однако от зорких глаз офицера таможни не укрылись ни военная выправка боцмана, наблюдающего за происходящим из-за плеча капитана, ни цепкий взгляд самого Фаулза, который явно оценивал возможность пришвартовать судно. И только ли с целью разгрузки?

— Эти господа — ваши пассажиры? — лейтенант вопросительно кивнул в сторону де Руже и Данжюса.

— Точно так, сударь, — без видимого почтения к незнакомым ему людям подтвердил Фаулз, перекатывая за щекой солидный кусок жевательного табаку.

— С кем имею честь, господа? — Удаль обратился к де Руже формально и вежливо, как обычно говорил с любым пассажиром прибывшего в порт иностранного судна.

Позволив себе тихий выдох, прежде чем ответить ему, Арман подумал о несомненной пользе путешествий инкогнито: можно не соблюдать условностей и правил, связанных с его титулом и положением. Вся процедура встречи с властями Гавра была сведена к формальному ознакомлению с его документами.

— Вот наши рекомендательные письма, — де Руже протянул Удалю сложенный втрое и перевязанный бечёвкой пергамент вместе с подорожными листами, которые были выписаны на вымышленные имена для него и Данжюса.

— Граф де Маньэглиз, — прочитал Удаль. — Это вы, сударь?

Пристальный взгляд, обращённый на него, ничуть не смутил Армана. Напротив, его охватило радостное нетерпение и желание поскорее спуститься в шлюпку и высадиться на берег, даже если ему придётся самому налечь на вёсла. Ещё несколько минут, и всё пережитое в Лондоне навсегда останется позади и, подобно силуэту корабля, стоящего на рейде, растворится в утреннем тумане! Впереди, помимо обязанностей, связанных со службой, его ждала возложенная на него Карлом миссия. И никогда больше не будет в его жизни ничего личного!

— А этот господин? — Удаль мельком взглянул на беспокойно переминающегося с ноги на ногу Данжюса и прочитал вслух имя, вписанное в документе:

— Виконт де Сенневиль. Это он и есть?

— Да, это я! — радостно откликнулся на своё новое имя Данжюс, которому также не терпелось покинуть палубу раскачивающейся на волнах шхуны и высадиться на берег, чтобы вновь почувствовать земную твердь под ногами.

— Так, — Удаль вернул документы де Руже и, указав на пассажиров, отдал приказ своей охране:

— Помогите этим господам спуститься в шлюпку и доставьте их на берег!

— И я, сударь! Возьмите с собой и меня! — послышался голос Лауделла, который замешкался в каюте, собирая свой нехитрый багаж. — Возьмите и меня на берег, сударь! Граф! — он обратился к де Руже по титулу, который случайно услышал всего за минуту до того. — Месье де Маньэглиз, подождите! А то я чуть было не застрял на этой посудине.

— Это ещё кто? — вместо того, чтобы справиться у молодого человека, внешний вид которого вполне свидетельствовал о том, что он состоит на службе у графа, только что предоставившего ему свои документы, Удаль с упрёком обратился к де Руже:

— Меня предупредили о прибытии двух пассажиров: вас и виконта. Кто этот человек? Он тоже путешествует с вами?

— Я нанял его на службу в Англии. Это мой секретарь, — ответил генерал и строго посмотрел на Лауделла. — Впредь не опаздывайте, сударь!

— Имя? — сухо поинтересовался лейтенант, глядя на виконта. — У вас есть при себе подорожный лист и рекомендательные письма?

— Да. А как же! От моего прежнего господина. От лорда Суррея, — суетливо похлопывая себя по бокам, ответил Роули и вытащил из-за обшлага рукава сложенный втрое лист бумаги. — А вот же он, чертяка! Всё время забываю, куда его прячу. Вот же он! Взгляните, сударь! Тут всё написано честь по чести. Всё, как полагается.

Не обращая внимания на суету англичанина, лейтенант стал внимательно вчитываться в рекомендательное письмо, в котором на английском, испанском и французском языках были подробно описаны его внешность, род занятий и занимаемое положение в обществе. На суровом лице Удаля промелькнула усмешка не то сомнения, не то иронии. От взгляда де Руже не укрылось и то, что лейтенант дважды пробежал глазами по тексту документа, будто старательно заучивая его содержание наизусть.

— Возьмите, — проговорил он, возвращая бумаги Лауделлу, и повернулся к де Руже. — Странно! Весьма! Но у меня есть приказ во всём содействовать вашей милости. Если вы готовы поручиться за этого человека, то вашего слова мне будет достаточно.

— Естественно, я ручаюсь за моего секретаря! — заявил де Руже, глядя ему прямо в лицо. — И если у вас более нет вопросов ко мне, сударь, то не будет ли вам угодно отдать приказ переправить нас вместе с багажом на берег?

— Да! Сию же минуту!

Удаль отошёл к сопровождающей его охране и отдал приказ доставить трёх пассажиров, на которых он указал взмахом руки, а также и весь их багаж на берег. После этого он отсалютовал де Руже шляпой и вернулся к капитану шхуны.

— Теперь займёмся вашим грузом и остальными пассажирами, сударь. Есть ли на борту кто-либо ещё, кроме вас и команды?

Уже спускаясь по верёвочной лесенке в шлюпку, Арман услышал, как капитан Фаулз сетовал на непогоду, ураганные ветры и шторм, которые застигли их во время перехода через пролив, тогда как оставшиеся на судне охранники таможни выкрикивали что-то из трюма корабля. Таможенный досмотр и оплата пошлин за ввозимый груз не интересовали генерала, но ему показалось странным то обстоятельство, что его и Данжюса отправили во Францию с поддельными документами, да ещё и на торговом судне, словно они были опасными беглецами, которых преследуют английские власти!

У пристани стоял неказистый экипаж, запряжённый парой гнедых лошадок. Если бы их масть и стать описывал известный при дворе остряк маркиз де Лозен, то он наверняка упомянул бы имя Росинанта — легендарного скакуна славного идальго, героя всем известного испанского романа о Дон Кихоте.

— Это они нас ждут? — с сомнением в голосе спросил Данжюс и взглядом, полным недоумения, осмотрел всю площадь в поисках другой кареты. — Я-то думал, что мы поедем верхом… Или хотя бы в более приличной на вид карете, что ли.

— Вы забыли кое о чём, дорогой Леон, — с улыбкой напомнил ему де Руже, — несмотря на то, что мы отправились в Англию в свите королевского посланника, мы возвращаемся инкогнито. А скромным, никому не известным путешественникам полагается соответствующий антураж.

— Ну да. Эта пара доходяг как нельзя лучше подходит для провинциалов, — Леон потёр затылок и переглянулся с Лауделлом.

— Дорогой господин де Маньэглиз! С прибытием вас!

С этим громким приветствием из окна кареты высунулась рыжеволосая голова молодого человека, и тут же распахнулась настежь дверца, но вовсе не для того, чтобы пригласить так называемого господина де Маньэглиза и его спутников занять места внутри. Вместо этого он вытянулся вверх и, бесцеремонно хлопнув пятернёй по крыше кареты, прикрикнул на задремавшего кучера:

— Эй, Монжон! Хорош спать! Слезай уже и подними багаж. Да смотри, закрепи всё надёжно!

— Сударь! — в голосе де Руже прозвучали стальные нотки гнева.

Он хоть и прибыл в Гавр всего лишь инкогнито, но всё-таки ожидал проявления формальной вежливости со стороны человека, которого послал к нему в качестве помощника префект парижской полиции.

— Доброе утро, граф! — рыжеволосый молодой человек весело улыбнулся и бодро кивнул сурово взиравшему на него генералу:

— Мне сказали, что вы прибудете ранним утром. Но что-то вы припозднились, — он дружелюбно указал на жёсткое сиденье с двумя тощими подушками по бокам. — Прошу вас, располагайтесь с удобством, господа! И поедемте уже! Не знаю, как вы, а вот я испытываю смертельный голод. Я ждал вас с самого рассвета.

— Ещё бы, — поняв намёк, скрытый в прищуренных глазах молодого человека, де Руже без лишних слов забрался в экипаж и сел у окна, оставив рядом с собой место для Данжюса.

Лауделл сел последним и занял оставшееся свободным место рядом с незнакомцем.

Поскольку багажа у путешественников оказалось немного, то кучеру не пришлось долго возиться, крепко привязывая бечёвкой дорожные сундуки и саквояжи к задней стенке кареты. И вот уже через несколько минут по площади пронеслось эхо ритмичного цоканья копыт и грохота колёс экипажа, лихо покатившегося по мостовой, сверкающей многочисленными лужицами, которые остались после короткого утреннего дождя.

— Мы едем в Кале? — спросил Арман.

— О нет! Ведь вы же граф де Маньэглиз. А это значит, что вы из здешних краев. Так что для начала мы отправимся в ваш городок и заглянем в корчму. Там подают изумительные пироги. Когда я получу сообщение о том, что за нами никто не увязался, мы сразу же отправимся туда, куда вам нужно. Верхом.

— А что будет с нашим багажом? — спросил Лауделл.

— Мы отправим его на барже вверх по Сене. В Париж.

— А как же все наши вещи? — недоумевая, спросил Данжюс. — Я не готов встречать кортеж принцессы Генриетты в таком виде!

Он посмотрел на де Руже, который только пожал плечами.

— Не беспокойтесь! — ответил Леону их словоохотливый провожатый. — В Кале в эти дни можно встретить самых модных портных из Парижа. Прибыл даже сам мэтр Савари! И месье Гатто прислал в Кале управляющего с лучшими образчиками своей галантереи. Вы сможете заказать для себя новый гардероб, если понадобится. И, я уверяю вас, вы получите всё самое лучшее, не покидая Кале!

Когда их карета наконец миновала ворота городской заставы, молодой человек оставил тон легкомысленного провинциала и, вежливо наклонив голову, обратился к де Руже:

— Я прошу прощения за мои манеры, ваша светлость. Мне был дан строгий приказ соблюдать ваше инкогнито, пока мы находимся в Гавре. А теперь позвольте представиться! Я — помощник префекта…

— Лучше предоставьте мне ваши рекомендации, — холодно прервал его генерал, строго глядя в глаза. — Полагаю, сударь, вы отдаёте себе отчёт в том, что я не вправе слепо доверять вам.

— Совершенно верно, — с этими словами помощник префекта достал из-за отворота камзола пачку писем и протянул их де Руже. — Кстати, я не спросил вас о вашем втором сопровождающем. Я счёл, что это была уловка для отвода глаз, ведь в Гавре ожидали прибытия английской шхуны с двумя пассажирами, а вас — трое.

— Резонно, сударь. Это виконт Роланд Лауделл. Я принял его к себе на службу, — лаконично ответил де Руже и сосредоточился на чтении адресованных ему писем от брата — маркиза дю Плесси-Бельера, от префекта парижской полиции господина Ла Рейни, а также от обер-камергера королевского двора графа де Сент-Эньяна.

— Есть ещё одно сообщение для вашей светлости, — заговорил после недолгого молчания помощник префекта. — Теперь, когда я представлен вам тремя уважаемыми людьми, я могу наконец-то назваться вам и передать послание. Оно на словах.

— И? — одним словом поставив точку в несостоявшемся обмене любезностями, Арман вопросительно взглянул в лицо молодого человека.

— Я — личный помощник префекта. Но об этом знают только господин Ла Рейни, граф де Сент-Эньян, маркиз дю Плесси-Бельер и лейтенант королевских мушкетёров граф д’Артаньян. Для всего остального мира я — виконт Жан-Люк д'Эстен, личный секретарь графа де Сент-Эньяна.

— Моих спутников вы знаете, — де Руже лишь вежливо кивнул виконту и сложил вчетверо прочитанное им рекомендательное письмо от де Сент-Эньяна. — И каково же это послание на словах?

— Оно от лейтенанта д'Артаньяна. Он также посвящён в это дело. Господин лейтенант передал, что два человека, которые интересуют вашу светлость, прибыли из Дувра в Дюнкерк. Одного из них видели в Кале, а второй, вероятно, отправился в Париж. Но, может быть, он уехал только для отвода глаз, а на самом деле остался в Кале.

— Вот как? Вполне возможно, что они решили разделиться во Франции, — задумчиво проговорил де Руже, — с тем, чтобы запутать следы.

— Да! — согласился д’Эстен. — Судя по донесениям из Дюнкерка, там к ним присоединились два человека. Один из них немедленно отправился в Париж.

— А что лейтенант может сказать о намерениях этих людей? — де Руже продолжал вести расспросы, обдумывая полученные сведения. — Какова вероятность, что эти люди могут предпринять попытку сорвать встречу кортежа принцессы в Кале? Или следует ожидать от них неприятностей уже в самом Париже?

— Об их планах нам пока ещё ничего неизвестно, — покончив с формальностями, д’Эстен закинул руки за голову и откинулся на спинку сиденья. — В Париже за ними пристально следят люди господина префекта. Но пока никаких приготовлений к каким-либо действиям не было замечено.

— «Не заметили» и «не было вовсе» — это далеко не одно и то же, — холодно произнёс де Руже.

— Понимаю, — виконт стушевался под его строгим взглядом. — Пока это всё, что нам известно. Граф д'Артаньян больше ничего не передавал.

— А указания? — спросил де Руже. — Он посоветовал что-либо предпринять?

— Вам, ваша светлость, пока что следует оставаться в Кале и следить за происходящим издали, не особо показываясь на людях.

— Как? Мы не примем участия во встрече принцессы в Кале? — с разочарованным видом спросил Данжюс.

— Ну, вы-то будете, Леон, — тихо проговорил Арман.

Про себя он подумал, что столь заметная личность, как его ординарец, не смог бы скрываться в толпе, не привлекая к себе внимания. Было бы лучше, чтобы Данжюс встретился с друзьями в Кале прежде, чем кто-то из них заметит его. Не хватало ещё, чтобы друзья насмехались над ним из-за нелепого маскарада.

Задумавшись, Арман всего лишь на один миг позволил себе вспомнить о Генриетте, и ему пришла в голову мысль о том, что, увидев среди приветствующих её дворян Данжюса, принцесса наверняка восприняла бы это как добрый знак, а может расценила бы это как своеобразное приветствие от него самого. Безусловно, Данжюс должен появиться на встрече её кортежа!

— Но лейтенант дважды повторил, что вам необходимо как можно дольше сохранять ваше инкогнито, — возразил д'Эстен.

— Я и не собираюсь пренебрегать этим советом. А вот что касается графа Данжюса, то, помимо службы в качестве моего ординарца, он — один из приближённых герцога Орлеанского, — тон Армана был непререкаемым, и он продолжал:

— В Кале граф будет веселиться и ждать прибытия кортежа английской принцессы в компании своих друзей из свиты герцога Орлеанского. Только и всего.

— Да. Пожалуй, — не зная, что задумал генерал, д’Эстен счёл за лучшее согласиться и проследить, чтобы счастливчик Данжюс ненароком не рассекретил бы их планы.

— Скоро уже? — не скрывая широкого зевка, спросил Леон, по тону разговора уловив, что все важные вопросы уже были обсуждены. — Я смертельно голоден! Признаюсь, господа, я отдал Ла-Маншу всё, что я съел во время нашего пребывания в Лондоне, и чувствую себя совершенно опустошённым.

— Немного терпения, и вас порадуют самым сытным обедом по эту сторону Ла-Манша, господа! — пообещал д'Эстен, на минуту выглянув из окна кареты. — Ещё несколько лье пути, и вы будете вознаграждены за все пережитые злоключения и неприятности, дорогой граф!

— Скорее бы уж! — пробормотал Данжюс и, перестав бороться со сном, задремал, устроив голову на плече у генерала.

Глава 2. Огненная свита

Март 1661 г. По дороге из Гавра в Кале

Тёплый луч заходящего солнца мазнул по лицу, и, едва открыв глаза, Арман крепко зажмурил их. Постепенно привыкнув к ослепительно яркому свету, он принялся рассматривать лица своих спутников. Все трое: и сидящие напротив него д'Эстен с Лауделлом, и беззаботно прикорнувший на его плече Данжюс, крепко спали. Что-то общее было у этой троицы, и это показалось Арману настолько смешным и несуразным, что вызвало у него приступ веселья. Он ещё раз внимательно присмотрелся к каждому из них, чтобы понять, что же заставило его рассмеяться.

Все трое сидели с непокрытыми головами, и лучи заходящего солнца ярко освещали шевелюры разных оттенков каштанового цвета или, как говорят в народе, рыжего: золотисто-соломенные вихры д'Эстена, задорно всклоченная огненно-рыжая копна жёстких волос Лауделла и ярко-каштановые, завивающиеся в причудливые локоны, Данжюса.

— Что? Уже? — встрепенулся Леон и повернул заспанное лицо к де Руже. — Мы уже на месте?

— Ещё немного, граф, и мы приедем. А пока можете подремать ещё, — посоветовал генерал. — Вряд ли последующие дни и ночи будут для нас столь же спокойными.

Но Леон продолжал смотреть на него с недоумением в глазах: за всё время их знакомства ему очень редко доводилось видеть на лице герцога де Руже улыбку, а тем более услышать его смех.

— А всё-таки, что вас так развеселило, ваша светлость?

— О, это так, пустяк! И тем не менее забавный, — с улыбкой ответил де Руже и посмотрел в окошко туда, куда за синеющую на краю горизонта полосу моря катился ярко-огненный солнечный шар.

— А всё-таки, что это за пустяк такой? — настаивал Данжюс, чувствуя по интонациям ответа, что генерал был расположен к легкомысленной беседе о пустяках.

— Вы все трое — рыжеволосые, — с негромким смехом ответил де Руже. — Случайность это или вас специально подобрали для того, чтобы наш приезд в Кале оказался максимально заметным? Да стоит вам выйти куда-нибудь всем вместе, как даже и полуслепые старики станут указывать на вас пальцами.

— Эка невидаль — рыжие! — пожал плечами Леон. — Нас в корпусе частенько наказывали всех вместе за компанию, чтобы не разбираться, кто был «тот рыжеволосый дерзкий паж», сорвавший прогулку фрейлин королевы, или кто оборвал абрикосы в оранжерее.

— А кто ещё был рыжим в вашей компании? — теперь Арману стало действительно интересно, с кем из товарищей по учебе в Пажеском корпусе Данжюсу приходилось делить наказания.

— Да хоть бы и тот же де Виллеруа! Мы с ним нередко попадали под горячую руку Мальфлёра. Де Шатийона тоже часто отправляли во внеочередной караул за компанию с нами. Д’Эффиа закончил учёбу за год до меня, а так нас с ним не раз путали. Да и теперь нас нередко принимают друг за друга.

— Как интересно! А ведь и в самом деле вы и де Шатийон, да и д’Эффиа тоже, очень похожи. На лицо — нет, а вот телосложением и ростом…

С минуту-другую Арман внимательно присматривался к своим спутникам, прикидывая, как бы это выглядело, если бы всех троих одеть в одинаковые костюмы?

— Да, а как же! Правда, де Виллеруа успел здорово вырасти, — согласился с рассуждениями генерала Данжюс. — А нас троих по-прежнему легко перепутать.

— Кстати, и с Лауделлом у вас есть некоторое сходство: у вас с ним одинаковые рост и телосложение, — де Руже кивнул в ответ на вопросительный взгляд виконта, который успел проснуться и слышать часть разговора. — А если одеть вас троих в одинаковые костюмы, то тем более. Я имею в виду вас, Лауделла и д'Эстена.

Теперь проснулся и помощник префекта, а генерал как ни в чём не бывало продолжал развивать свою мысль:

— К примеру, если встретить одного из вас в сумерках, то и не поймёшь, кто есть кто. Да, господа! Этим можно воспользоваться!

— Рыжее трио! — прыснул со смеху Данжюс, а д’Эстен, глядя на него и на Лауделла в золотом ореоле закатного солнца, согласно кивнул:

— Огненная свита! Признаюсь, я и не ожидал, что случай подарит нам это преимущество.

— Что ж! Теперь дело за маленьким таким пустяком стало, — скрестив руки на груди, с серьёзным видом произнёс де Руже и задумался.

— Это за чем же? — заинтересованно спросил его Данжюс.

Лауделл даже подался вперёд, внимательно прислушиваясь к каждому произнесённому слову, стараясь не упустить ничего важного.

— За костюмами, — с лукавой улыбкой ответил вместо генерала д'Эстен. — Вот тут-то нам и пригодились бы связи с хорошими портными.

— Эх, мои-то связи все в Париже! А мы едем в Кале, — возразил Данжюс и закинул руки за голову. — Это в Париже я — известная фигура, а кто я для провинциального портного?

— Я уже имел честь доложить вам, что в преддверии наплыва гостей, которые съедутся со всех уголков Франции, чтобы принять участие в торжественной встрече принцессы Генриетты, все самые именитые портные перевезли свои мастерские из Парижа в Кале, — напомнил виконт и весело подмигнул. — Кстати, от заказов нет отбоя. Нам потребуются рекомендации самых влиятельных вельмож даже для того, чтобы нанять портного средней руки.

— Так что же, Леон? Порекомендуете нас вашему парижскому портному? — де Руже посмотрел на Данжюса, который изменился прямо на глазах, внезапно сделавшись серьёзным. — Без шуток, это дело государственной важности, граф!

— Ну да! Конечно же, если это необходимо! Да что там! Я сразу же наведу справки. Есть у меня на примете кое-кто. Если он тоже переехал в Кале, то дело в шляпе! Это мэтр Савари. Да у него сам герцог Орлеанский заказывал новый костюм в прошлом сезоне.

— Боюсь, что к столь именитому мастеру очередь расписана на недели вперёд, — скептично заметил д’Эстен, но Леон с жаром отмёл это возражение:

— Да мэтр ради постоянных клиентов готов себя самого и всех своих подмастерьев в могилу свести! Уж мне-то отказа не будет. Наоборот, мэтр сделает всё, лишь бы не уступить мой заказ своим конкурентам.

— Прекрасно! Значит, этот вопрос решён? Но у меня есть одно условие, господа, — вмешался в дискуссию де Руже. — В мастерскую к портному должен отправиться только один из вас. Надеюсь, что готовые костюмы подойдут по размерам всем троим. До поры до времени никто не должен видеть вас всех троих в одном месте.

— Ого! Вот это секретность! — оценил эту настоящую военную стратегию Данжюс, а Лауделл даже присвистнул от восхищения.

— А в чём заключается ваш план, герцог? — спросил д'Эстен. Увлёкшись, он позволил себе вольность при обращении к де Руже, на что тот не обратил никакого внимания.

— Мой план до крайности прост, — не считая нужным скрывать свои соображения, де Руже с готовностью поделился ими вслух:

— Вы будете следить за происходящим в Кале из разных мест. Леон, вы, как один из приближенных герцога Орлеанского, будете появляться в свете, и наблюдать за происходящим там, где будет собираться всё светское общество. Вам д’Эстен, я поручаю присмотреть за прибывающими в Кале торговцами. Особенно же за галантерейщиками, ювелирами, портными и ростовщиками. Лауделл, вы будете ежедневно появляться в порту и вблизи него. Особенно полезным будет внимание к англичанам и голландцам, которые появятся в Кале.

— А где мы будем встречаться? — спросил д'Эстен.

— Встречаться вам всем троим необязательно. При необходимости местом встречи может служить гостиница, в которой я поселюсь, — ответил де Руже после некоторого раздумья. — И, господа, я ещё раз напоминаю вам, что вы должны вести себя обычно, как всегда. И если произойдут неординарные события, то вы должны безотлагательно оповестить меня. Повторяю ещё раз, вас троих не должны увидеть вместе.

Глава 3. Брандеры

Март 1661 г. Кале. Трактир в порту

Услышав последнюю фразу, которую Вандермеер обронил вскользь, словно и не придавал ей особого значения, лорд Эссекс резко вскинул голову и тут же поперхнулся. Ложка у него в руке замерла, и коричневатая струйка мясной похлёбки стекала по подбородку, капая на белоснежный кружевной воротник.

— Что вы сказали? Брандеры? Я не ослышался? Брандеры?!

— Да, вы не ослышались, — недовольный, что его прервали на полуслове, барон пресёк дальнейшие расспросы вразумительным, по его мнению, ответом:

— Да, вы не ослышались! Мы используем брандеры для того, чтобы взорвать адмиральский корабль. И пусть скажут спасибо! Я велел моим людям дождаться, пока все эти лорды из Уайтхолла не покинут корабль. Убийства нам ни к чему, — он понизил голос до шёпота, — сгореть должен только сам корабль, а точнее, кое-что в трюме. Жертвы будут сведены к минимуму. И к тому же грохот и шумиха вокруг этого события будут полезны нам сами по себе: этот инцидент отвлечёт внимание шпионов кардинала от наших более серьёзных планов.

— Шпионы кардинала? — недоверчиво спросил Эссекс. — Вы что же, ничего не слыхали о последних известиях из Парижа?

— Слыхал. Но какая в том разница? — Вандермеер нетерпеливо помахал руками, но тут же осторожным взглядом окинул весь зал таверны. — Все шпионы. Служат они лично кардиналу или кому-то ещё — невелика разница. Покойный Мазарини часто повторял, что служил прежде всего королю и Франции. Ага! И себе тоже.

— Ну да! — проговорил Эссекс.

Отодвинув глиняную миску с остывшей похлёбкой, он вытер платком подбородок. Аппетит был испорчен, стоило ему лишь на миг представить себе охваченный пламенем корабль. Одно дело саботировать секретные переговоры, ведущиеся за закрытыми дверьми, но совсем иное — оказаться причастным к взрыву и, как следствие, убийству невинных людей — это выходило за рамки его понятий о сопутствующих издержках. И к тому же такой поступок окончательно отрежет для него возможность отступления. Нет, не с десятком загубленных жизней на совести! Это будет прямой дорогой в Тайберн! Его враги в Королевском совете подсуетятся и изыщут верный способ, как троекратно усугубить это и без того чудовищное преступление, и тогда уже в глазах короля и судей он будет не просто соучастником в заговоре, но и автором плана покушения на убийство принцессы Генриетты! А вместе с ней — и королевы Англии!

— Ну что? Что вы скажете? — спросил Вандермеер, пристально всматриваясь в лицо собеседника, который сидел погружённый в раздумья, не реагируя ни на что.

Судя по выражению лица барона, тот начал подозревать, что в мысли Эссекса закрались запоздалые сомнения. Быть может, подобная реакция и подтверждала его умозаключения, но всё же, как итог этого разговора, Вандермеер ожидал от своего союзника полного и безоговорочного согласия с его планами.

Вместо этого лорд Эссекс уронил голову на руки и, с трудом проглотив комок, застрявший у него в горле, прошептал:

— Это чудовищно!

— Я и не спрашиваю вашего мнения по поводу моральной стороны этого дела, — отрезал Вандермеер. — Вы принимаете мой план? Да или нет? Могу я рассчитывать на вас? На ваше участие в деле?

— На моё молчание — да! — поразмыслив, ответил Эссекс. — Но я не одобряю ваши методы, и участвовать в этом не стану. Жертвы, сударь! Во имя всего святого, речь идёт о человеческих жизнях!

— Тихо! — приказал барон и несколько раз хлопнул ладонью по столешнице.

Трактирщик, стоящий неподалёку от их стола, воспринял этот жест как приказ немедленно подойти к нему. Широкоплечий толстяк ловко проскользнул между массивными столами, за которыми собралось довольно разномастное общество. С неожиданной при его обширных габаритах грацией он оббежал вокруг ввалившейся в трактир компании моряков, которых изрядно покачивало после пережитого в море шторма или от выпитого по дороге в трактир дешёвого вина, которым торговали прямо на пристани. Не дойдя трёх шагов до стола, за которым сидели досточтимые господа, трактирщик остановился, согнувшись почтительном поклоне. В ожидании приказов, он вопросительно уставился на Вандермеера, которого, по справедливости, счёл главой небольшой компании, часть которой разместилась за стоящими неподалёку столами.

— Эй, там! — криво ухмыльнувшись, барон указал на миску с недоеденной похлёбкой. — Это бросьте на корм свиньям, а для нас принесите-ка лучшего вина и побольше закусок. И уберите всю эту дребедень! — он небрежным жестом ткнул в корзинку на краю стола, в которой чернели несколько чёрствых ломтей хлеба и четверть головы засохшего сыра.

— Сию же минуту, господа! Вам бургундского или бордо? Или вы предпочтёте испанские вина? Для особых гостей у меня есть отдельный запас в погребе. Найдутся даже три-четыре бутылочки амонтильядо!

— Вот как? — барон перевёл на него тяжёлый взгляд мутно-голубых глаз и небрежно хмыкнул. — Пожалуй, я возьму себе на заметку ваше заведение. А что вы скажете, милорд? Достойно ли испанское вино нашего предприятия?

— Принесите мне бордо, — с трудом выдавил из себя Эссекс, с безразличным видом глядя перед собой.

— Бордо? Что ж, как по мне, то и бордо сойдёт, — кивнул в знак одобрения Вандермеер. — Холодного мяса на закуску. Свежий хлеб с паштетом. И сыру! Несите всё сюда, любезный, и поскорее!

— Сию же… — ответствовал трактирщик и поспешил убраться с глаз долой от господина, грубые манеры которого вызвали у него волну холодных мурашек.

Вандермеер, довольный произведённым эффектом, вытянул под столом ноги, бесцеремонно подтолкнув кованым каблуком сапога ногу Эссекса, и откинулся назад, упёршись спиной в стену.

— Жестковато здесь, — проговорил он, нахмурив брови. — Да и кормят немногим лучше, чем свиней, которых загоняют в трюмы кораблей в качестве живого провианта.

— Вы же не захотите отобедать в центре Кале на виду у всей парижской знати? — не удержался от сарказма Эссекс.

— А что в этом такого? Вся эта ваша скрытность! — Вандермеер развёл руками и наклонил голову набок. — Да всё это и пшика не стоит! Вы что же думаете, что герцогу де Креки или лорду Суррею ещё не донесли о том, что мы здесь? Какая разница, видели нас в центре Кале или на самых его задворках?

— Ну не скажите, — покачал головой Эссекс. — Здесь нас, если и выследят, то только те шпионы, которые скрываются так же, как и мы. А в центре Кале на нас обратят внимание люди самого Хайда или, хуже того, люди короля! И я говорю о короле Франции.

— Ха! И что с того? Вас объявили вне закона? Разве вас уже в чём-то обвинили?

— Да, но вы, барон! На вас пало подозрение в покушении…

— Ах да! Я! — Вандермеер достал из внутреннего кармашка жилета миниатюрную коробочку, раскрыл её и, поднеся к лицу, с шумом втянул носом её содержимое. — Я — персона нон грата в Лондоне, не так ли? Но кто, скажите мне, кто знает меня в лицо здесь, в Кале? Кроме вас, разумеется, и лорда Суррея, который, по моим расчетам, пока ещё находится по ту сторону Ла-Манша.

— Как скажете, — тихо проговорил Эссекс, готовый согласиться с доводами барона. — И всё-таки разумная предосторожность не будет нелишней.

— Нет, — качнул головой Вандермеер и громко прочихался. — Для вашей репутации и вашего спокойствия осторожность, может быть, и окажется спасительной ниточкой. Но не для нашего дела! Да и моему животу подобные игры в прятки вредны. Как вообще можно назвать обедом то, что подают в этом убогом заведении? Будучи в Лондоне, без крайней на то необходимости я никогда не зашёл бы в публичный трактир. А тут приходится столоваться в самом захудалом из них!

— Ваша любовь к изящным кушаньям и тонким винам может коварно подвести вас, барон! — заметил Эссекс и предупреждающе покачал головой, призывая барона прекратить бессмысленные препирательства в тот момент, когда к их столу подошли слуги, принесшие подносы с едой.

— Ну что ж, посмотрим, что тут… — потирая руки, произнёс Вандермеер, а, завидя мальчика с серебряной чашей с розовой водой в руках, одобрительно хмыкнул:

— Вот ведь! Догадались всё-таки! Ну-с, поднимем бокалы за огонь, взрыв и столь необходимый нам переполох! За брандеры!

— Сколько их, кстати? — поинтересовался Эссекс, поднимая перед собой стакан с вином.

— Одного хватит, я думаю. Но если нам потребуется поднять на воздух всю английскую эскадру, то я присмотрел с полдюжины годных для такого дела старых калош. Устроим прощальный фейерверк для её высочества, а? Как вам такая идея? — Вандермеер залпом осушил стакан вина и рассмеялся, глядя на то, как Эссекс медленно пил, морщась при каждом глотке, словно испытывая нестерпимое жжение.

Глава 4. Грандиозный сюрприз

Март 1661 г. Кале. Трактир «Под знаком солнца»

— Итак, что нового слышно о наших старых друзьях? — деловито покручивая кончик уса, поинтересовался д’Эльбёф.

— О друзьях? — по выражению лица генерала было видно, что он далёк от того, чтобы причислять заговорщиков к своим друзьям, и не принял вопрос мушкетёра за шутку.

— Я имею в виду одного барона из Соединённых провинций и его английского приятеля, — ленивым жестом поправив манжету на левом рукаве, пояснил сержант.

— Да. Я понимаю, о ком вы говорите, — на минуту де Руже погрузился в размышления, сосредоточенно изучая разложенную на столе карту Кале и его окрестностей.

— Так что же? Они предприняли сколько-нибудь решительные шаги? Как по мне, то герцог де Креки и маркиз де Френ изрядно преувеличивают опасность, связанную с этими господами. После громкого фиаско в Лондоне голландцы вряд ли будут готовы так скоро предпринять серьёзные шаги. Скорее всего, они скроются в подвале какого-нибудь заброшенного сарая на окраинах Кале и затаятся, как крысы. Оттуда они будут следить за нами, тогда как мы будем заняты их поисками.

— Это вам известно наверняка?

Несмотря на значительную разницу в годах, де Руже сурово посмотрел на собеседника, будто бы перед ним был всего лишь проштрафившийся кадет, а не сержант первой роты королевских мушкетёров, чин которого в армейском полку приравнивался к капитанскому.

— Не совсем. Эти выводы я сделал из донесений моих ребят, которые ведут наблюдение за этой парочкой.

— Эти данные и выводы, сделанные на их основе, неверны, — холодно отрезал де Руже и грифелем обвёл на карте маленькую точку в бухте, справа от обозначений портовых укреплений Кале.

— Как это следует понимать? — вспыхнул д’Эльбёф. — За ними следят день и ночь! Мои люди не просто так просиживают штаны в том захудалом кабачке за портовыми складами. И доложу я вам, это далеко не самое лучшее заведение во всём городе. Там подают прокисшее вино, а на закуску — плесневелый хлеб и сухой окорок, как минимум трижды переживший собственный век!

— И тем не менее ваши выводы ошибочны, — невозмутимо повторил де Руже, аккуратно ведя пунктирную линию от точки, обозначенной им в бухте, в открытое море, а оттуда к порту Кале.

— Что это? — спросил д'Эльбёф, заинтересовано рассматривая получившуюся схему манёвра. — Чьи это планы? Ваши? Зачем они? Насколько мне известно, англичане готовят к выходу из Дувра целую эскадру во главе с флагманским кораблём «Повелитель морей», — и он принялся загибать пальцы на правой руке, — линейный корабль первого ранга, плюс два корабля второго ранга — это в качестве эскорта. А кроме военных кораблей они зафрахтовали ещё три торговых судна для перевозки приданого принцессы. Ещё пару судов в качестве почётного эскорта с нашей стороны добавить, и будет полный парад! Но, если без шуток, то я не слышал, чтобы от господина кардинала поступали какие-либо распоряжения. Что же касается адмирала…

— Вы правы, сударь! — прервал его герцог, отложив грифель в сторону. — У англичан достаточно кораблей, и дополнительное сопровождение им не понадобится. Мы не ведём сейчас открытой войны ни с кем, равно как и они.

Сказав это, де Руже скрестил руки на груди и прошёлся вдоль и поперёк по комнате.

— Эта линия показывает предполагаемый маршрут брандеров, — произнёс он после некоторого молчания, и от услышанного лицо его собеседника вытянулось в удивлении. Пожалуй, это был тот уникальный случай, когда у находчивого мушкетёра не оказалось ни одной шутки наготове.

— Да, вы правы в отношении того, что ни Ва