Юридическая деятельность:
содержание, технологии, принципы, идеалы

Монография

Под общей редакцией 
доктора юридических наук, доктора философских наук  
О. Ю. Рыбакова

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 340

ББК 67.0

Ю70

Авторы:
Агамиров К. В. (гл. 9), Артемов В. М. (гл. 17), Атагимова Э. И. (гл. 19 совм. с Рыбаковой О. С.), Байниязова З. С. (гл. 18), Бакулина Л. Т. (гл. 14, гл. 16 совм. со Степаненко Р. Ф.), Барзилова И. С. (гл. 10), Беляев М. А. (гл. 5, сост. библиографич. списка), Ветютнев Ю. Ю. (гл. 12), Денисенко В. В. (гл. 6), Кодан С. В. (гл. 3), Комарова В. В. (гл. 2), Ланг П. П. (гл. 4), Мурашко Л. О. (гл. 13), Огородников А. Ю. (гл. 11 совм. с Рыбаковым О. Ю.), Пржиленский В. И. (гл. 8), Рыбаков О. Ю. (общ. ред., введение, гл. 11 совм. с Огородниковым А. Ю.), Рыбакова О. С. (гл. 19 совм. с Атагимовой Э. И.), Степаненко Р. Ф. (гл. 16 совм. с Бакулиной Л. Т.), Цыбулевская О. И. (гл. 15), Честнов И. Л. (гл. 7), Чхутиашвили Л. В. (гл. 20), Шагиева Р. В. (гл. 1).

Рецензенты:
Пашенцев Д. А., главный научный сотрудник отдела теории права и междисциплинарных исследований законодательства Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ, доктор юридических наук, профессор;
Фролова С. М., профессор кафедры философии и социологии Университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), доктор философских наук, доцент.

В монографии представлены результаты комплексного анализа юридической деятельности, осуществленного коллективом авторов. Доказан категориальный статус юридической деятельности, определено ее место в системе категорий философии права. Также изучен феномен самодетерминации юридической деятельности, технологии, принципы и идеалы «человека действующего» в правовой реальности. В работе детально проанализированы основные виды юридической деятельности: правотворческая, правоприменительная, научная доктринальная.

Авторы подчеркивают значение постклассической методологии исследования юридической деятельности, делают акцент на нравственно-философских основаниях этической экспертизы юридической деятельности, ее моральных оснований в области правоприменения, исследуют деятельность сквозь призму общей и конституционной аксиологии.

Законодательство приведено по состоянию на 1 января 2022 г.

Для преподавателей, научных работников, специалистов в сфере философии права, юристов-практиков, а также обучающихся по образовательным программам высшего образования «Юриспруденция» и «Философия».

УДК 340

ББК 67.0

© Коллектив авторов, 2022

© ООО «Проспект», 2022

ПРЕДИСЛОВИЕ

Деятельность есть система нормированных практик, динамическая сторона в бытии материальной и духовной культуры. Систематизация основных форм деятельности, ее субъектных и инструментальных характеристик осуществляется усилиями как философии, так и конкретно-научных дисциплин. Юридическая наука на всех этапах своего существования также интересовалась деятельностным аспектом правовой жизни, постепенно превращая его в предмет анализа. На сегодняшний день можно с уверенностью констатировать, что научная реконструкция юридической деятельности не проигнорировала ни один из аспектов этой сложной многосоставной системы. Этот факт осознают и авторы данной монографии.

Научный интерес членов авторского коллектива самым прямым образом связан с последовательным раскрытием содержания, принципов, идеалов, технологий юридической деятельности. Такой подход обоснован, во-первых, необходимостью поиска новых методологических решений, необходимых для дальнейшего изучения деятельности, ее содержания; во-вторых, пониманием принципов и идеалов деятельности как условий появления и воспроизводства права; в-третьих, концептуальными подходами к пониманию юридической деятельности как сложноорганизованной многоуровневой системы взаимодействия людей и организаций, обладающих неодинаковыми целями и средствами ее осуществления; в-четвертых, уточнением основ осуществления юридической деятельности в условиях фактора цифровизации, динамичного развития информационно-коммуникационных технологий, реализации функций искусственного интеллекта, виртуализации общественных отношений.

Осмысление всего комплекса данных вопросов предполагает обращение к философскому уровню изучения деятельности. Таким образом, имеет смысл говорить о правовой праксеологии, само существование которой свидетельствует о значении философии в осмыслении важнейших проблем права и реализации потенциала, присущего праву как триединству идей равенства, свободы и справедливости. Названная отрасль знания осуществляет оценку правовой деятельности с точки зрения данных идей, исходя из того, что вне четкой принципиальной идейной основы движение, развитие, правовой прогресс неосуществимы. Философия была и остается способной к аналитическому изучению, выявлению тенденций и формулированию практических рекомендаций в развитии права.

Именно деятельность демонстрирует всю многоаспектную сложность и актуальность права для человека на разных этапах исторического развития общества. Вне деятельности сложно или даже невозможно определить универсальные характеристики права. Право не может быть лишь идеей, которая не сопряжена с действительностью, оно не абстрактно и не умозрительно. Право есть необходимое порождение социальной активности социальных общностей, а в какой-то мере и индивидов. Право – условие функционирования государства в его современном понимании, и это обстоятельство имеет значение для праксеологии.

Деятельность как понятие отражает процесс столкновения самостоятельной воли субъекта и политических, экономических, нравственных реалий, актуальных потребностей в регулировании сложной совокупности интересов различных участников общественных отношений. В структуре деятельности сочетаются целеполагающие субъектные отношения и объектно-предметная реальность, включающая ожидаемые общественно значимые или требуемые инициаторами деятельности результаты. Не может быть деятельности вообще, представление о такой деятельности будет неизбежно страдать схематизмом. Она всегда осуществляется для чего-то, имеет координаты, предполагаемые результаты, конкретизацию. Юридическая деятельность может пониматься как процесс осуществления субъектом, обладающим определенным правовым статусом, нормативно определенных и возможных, с точки зрения действующего права, актов, направленных на защиту субъективного права. Объективное право предстает для праксеологии широкой ареной возможностей, используя которые, субъекты права и участники правовых отношений могут в условиях законодательного регламентирования формулировать свои цели и достигать желаемого результата.

Вопрос о целях и средствах юридической деятельности остается одним из главных в ее современном осмыслении, обосновании отличий от функционирования коммуникационных аналогов деятельности искусственного интеллекта. Целеполагание свойственно лишь носителю естественного интеллекта. Очень важно, чтобы человек как субъект деятельности оставался ее инициатором, ключевым, отправным началом, задавал не только цели, параметры, средства деятельности, но и мог оценивать ее результаты, используя современные технологии и оставляя за собой решающее право окончательной оценки деятельности и дальнейшего построения планов, задач, целей.

С надеждой на сохранение нравственным, разумным, мыслящим, интеллектуальным человеком своей главной роли в управлении и организации юридической деятельности авторы предлагают читателю этот коллективный труд.

Глава 1.
Юридическая деятельность в системе категорий философии права

Р. В. Шагиева

При научном осмыслении юридической деятельности методологически отправным моментом всегда является философское понятие «человеческая деятельность». Исследователи (в том числе и автор настоящей главы) для обоснования собственного понимания юридической деятельности закономерно опирались на распространенное в философии определение человеческой деятельности как социальной по своей природе активности людей, программируемой и реализуемой механизмами культур1. Выступая духовно-практическим способом освоения мира человеком, будучи целесообразной и осознанной, деятельность направлена на объекты или на других субъектов. Природа деятельности определяется сложным взаимодействием цели, средства и результата деятельности2.

Можно заметить, что в философии права этот подход также является до сих пор преобладающим: «Деятельность – это специфически человеческая форма активного отношения субъекта к окружающему миру и к себе. По сущности она представляет собой способ взаимодействия человека со средой в целях создания необходимых условий для его существования и развития. А по содержанию это целенаправленный процесс – совокупность действий субъекта по удовлетворению своих потребностей и интересов»3.

Однако несмотря на «деятельностный бум» в общефилософской литературе4, когда многие исследователи-обществоведы были вынуждены констатировать, что научная картина мира, основанная на марксистских представлениях, лишила этот мир человека и человеческого лица, можно констатировать, что вслед за этим бумом никаких серьезных прорывов в постижении сути и смысла деятельности (в том числе и деятельности юридической) в отечественной философской науке не последовало. В ходе одной из самых плодотворных дискуссий по данной проблематике, проведенной на страницах журнала «Вопросы философии» в то время5, были правильно вскрыты причины сложившейся к тому моменту ситуации. Отмечалось, что деятельность исследовалась, но как бы в отрыве от деятеля, а психические процессы моделировались без субъекта – личности. Вольно или невольно обществоведы-марксисты, а вслед за ними и правоведы полагали, что преувеличение значения деятельностного подхода приведет к идеализму. Справедливо замечал ученый-правовед А. И. Брызгалов: «Ведь для многих сегодня не секрет, что большинство подходов по исследованию правовой действительности либо вообще исключали отдельного человека из круга обсуждаемых проблем, либо косвенно, частично затрагивали вопросы правового существования личности. По существу, теоретические разработки отделяли право от конкретного человека, от его форм существования. Все сводилось лишь к тому, что отдельный индивид должен всегда следовать установкам и правилам, которые созданы без него. Хотя человек тем и ценен, что способен к самостоятельному творчеству»6.

Тем не менее данные «благие намерения» не привели к созданию современной теории деятельности, способной послужить философской предпосылкой для формирования философско-правовых представлений относительно деятельности юридической. Так, в одной из относительно новых работ по рассматриваемой тематике говорится о том, что сложившиеся в конце ХХ века и прогрессивные для своего времени представления об активности и деятельности в нашей стране господствуют безраздельно и даже как бы канонизированы, сомнения в них, а тем более несогласие с ними многими воспринимаются чуть ли не как кощунство. Можно согласиться с этим автором относительно того, что время не стоит на месте, применительно к развитию науки оно бежит все стремительнее: «Для успеха в осмыслении столь сложных явлений как активность и деятельность важно при формировании моделей, направленных на исследование, выбирать объекты, не только адекватные задаче, но и такие, которые позволят отобразить их достаточно простыми, прозрачными и критериально регламентированными моделями».7

И что же в итоге? Возможно, определенную эвристическую ценность имеет различение, проводимое В. Б. Коренбергом, понятий «активность» и деятельность». Автор полагает, что активность как таковая, сама по себе не имеет мыслительного вектора, сознательной направленности на реализацию конкретной значимой для ее субъекта цели8, на удовлетворение сиюминутной осознаваемой или подсознательной потребности (бессознательная потребность тоже может иметь место). Цель, а значит и целенаправленность активности, возникают под эгидой мотивов и мотиваций, а в таком случае осуществляется уже деятельность, стимулирующая и «втягивающая» в себя нужную для ее осуществления активность, именно ею – активностью – реализуясь. В итоге предлагается рассматривать активность как процессуальный субстрат, состав деятельности как мотивационно целенаправленной (с учетом потребностей и квазипотребностей) процессуальной системы. Деятельность осуществляется активностью – это так. Но активность становится деятельностью не сама по себе, а лишь будучи отобрана, адаптировано сконструирована, системно интегрирована и мотивирована конкретной мотивационно обоснованной целью, анализом внешней и внутренней ситуаций, сформированным планом. Только так она из ненаправленной активности становится тканью деятельности9. Соответственно под действием понимается наиболее сложный программный и программно-регулируемый фрагмент активности (т. е. акт, процесс), который в ходе его осуществления воспринимается его субъектом как нераздельное целое.10

Приходится констатировать, что ни те научные разработки, которые появились в конце ХХ века, ни нынешнее состояние исследований в рамках теории деятельности11 не способны выступить (и заметим – не выступили) мировоззренческим источником правовых исследований юридической деятельности. Более существенное влияние на содержание и перспективы развития трактовок и использования категории «юридическая деятельность» оказали не столько общефилософские разработки, сколько некоторые научные идеи, получившие широкое распространение в правоведении в конце ХХ века.

Пожалуй, самым заметным явлением, причем не в философии, а в юриспруденции, явилось исследование, проведенное В. Н. Карташовым. В контексте обоснования науковедческого статуса юридической деятельности в системе категорий философии права методологически ценным представляется выработанное им определение понятия «юридическая деятельность»: «...В специальном категориальном значении под юридической деятельностью следует понимать лишь такую опосредованную правом профессиональную, трудовую, государственно-властную деятельность по вынесению юридических решений компетентных на то органов, которая нацелена на выполнение общественных функций и задач (создание законов, осуществление правосудия, конкретизацию права и т. д.) и удовлетворение тем самым как общесоциальных, групповых, так и индивидуальных потребностей и интересов»12.

Последовавшее за этим исследование теоретических основ юридической деятельности в трудах ученых-юристов (А. С. Антонов, В. П. Беляев, А. Р. Кирсанов, Ю. В. Чуфаровский, Б. В. Шагиев и др.) мало что прибавили к пониманию ее социально-правовой природы. Наметились даже попытки рассматривать юридическую деятельность не только как профессиональную деятельность должностных лиц, но и с более широких позиций. Один из авторов считал, что юридическая деятельность выступает как деятельность всех субъектов, реализующих права и обязанности с помощью специальных правовых средств в различных типах правового регулирования: правовая активность, правореализующая деятельность в составе общедозволительного и разрешительного регулирования13. Однако широкого распространения данная широкая трактовка не получила.

Сейчас юридическую деятельность рассматривают как разновидность социальной деятельности, представляющую собой систему определенных действий и операций управомоченных субъектов, которая выполняется с применением правовых средств, в соответствующих процессуальных формах, позволяющая получать социально значимые результаты с целью удовлетворения потребностей и интересов личности, общества и государства14. Практически общепризнанным (о чем свидетельствуют любой поисковик в Интернете) является определение юридической деятельности как волевых действий юристов, основанных на юридическом мышлении, которое формируется на основе изучения юриспруденции. И если такой подход терпимо воспринимается представителями юридической науки (за исключением того странного обстоятельства, что эта категория никак не найдет своей «прописки» ни в одном понятийном ряду общей теории государства и права, ни в одном разделе элементарного учебника по теории государства и права), то в рамках философских представлений он не только неуместен, но и не позволяет сопоставить этот вид человеческой деятельности ни с одним другим. Рассуждая подобным образом, легко смоделировать понятие, например, политической деятельности как волевых действий политиков, пользующихся политическими средствами и позволяющих получать социально значимые результаты с целью удовлетворения потребностей и интересов личности, общества и государства. Подобного рода определения не позволяют выйти за рамки обычных представлений и похожи на бесконечное хождение по кругу. Почему данная деятельность называется «юридической»? Потому что осуществляется правовыми средствами. А что такое правовые средства? Это то, что создают и используют юристы. А кто такие юристы? Это те, кто занимаются юридической деятельностью. Что и кому здесь обьяснили?

В свое время и автор данной главы, избрав в качестве объекта своих исследований правовую деятельность, не сомневался в незыблемости такого, например, постулата: «Правовая деятельность – это совокупность всех действий субъектов права, которые соответствуют требованиям правовых норм»15. Но однажды закралось сомнение. А что вообще первичнее – правовая деятельность или требования правовых норм? Может быть только то, что осуществляется особым образом, затем закрепляется в нормах, которые из-за этого и становятся правовыми? То есть – существует ли «правовая природа вещей», которую фиксируют в правилах поведения и оформляют как государственно-юридические предписания? Или правовые нормы настолько всемогущи и чудесны, что могут превратить любой фрагмент социальной действительности в правовой? Разве такое определение правовой деятельности даст ответ на наши вопросы: «Соответственно, правовую деятельность можно определить как активное отношение субъекта к системному миру, как способ взаимосвязи социального субъекта и правовой действительности в целях создания правовых условий существования и развития»16? Такое определение порождает лишь новые вопросы. Что делает действительность «правовой»? Откуда появляются «правовые условия» существования и развития? Кто их создает? И вообще – в чем заключается критерий «правового»?

Помогает ли подобного рода определения при решении современных проблемных вопросов? Например, в Адвокатской газете от 15 июля 2021 года в статье «ЕСПЧ: признание однополых союзов не в форме брака не противоречит «традиционному пониманию брака» в РФ» говорится о том, что по состоянию на июнь 2021 г. 16 государств – участников Конвенции признают и регистрируют однополые браки. При этом Суд заметил, что при выполнении своих позитивных обязательств по ст. 8 Конвенции государства пользуются определенной свободой усмотрения, однако при оценке таковой необходимо учитывать ряд обстоятельств. ЕСПЧ также напомнил, что однополые пары, как и разнополые, способны вступать в серьезные отношения, поэтому их отношения также нуждаются в официальном признании и защите со стороны государства. В то же время, подчеркнул Европейский Суд, ст. 8 Конвенции прямо не обязывает государства официально признавать однополые союзы, хотя это необходимо для достижения справедливого баланса между интересами общества и однополых пар. В России, заметил Суд, под браком понимается разнополый семейный союз, а без официальной регистрации однополые пары лишены мер социальной поддержки и различных правовых гарантий. Это, как полагает ЕСПЧ, создает конфликт между социальной реальностью заявителей, которые живут в отношениях, основанных на взаимной привязанности, и законом, который не может защитить потребности данных лиц17. Исходя из решения ЕСПЧ, российское государство обязано сделать однополые союзы «правовой реальностью» и дать им «правовые условия» существования? Вопреки природе человека и традициям российского общества.

Пытаясь дать ответ на подобного рода вопросы, явно выходящие за рамки общей теории права18, нам неожиданно встретилось рассуждение о том, что необходимо различать терминологически определения «правовой» и «юридический». Неожиданность заключалась в том, что практически никто в юриспруденции не задавался этим вопросом и оба этих прилагательные использовались как идентичные. А ведь кому, как не исследователю правовой деятельности, давно надо было обратить на это внимание! Юридическая деятельность была уже хорошо определена и по видам расклассифицирована В. Н. Карташовым и его последователями. А предложенная более широкая трактовка правовой деятельности делала область предстоящего исследования практически «безбрежной». Неслучайно нам потребовалось практически двадцать лет для того, чтобы хоть как-то упорядочить все накопленное в юриспруденции в этой области. Представляете? Все те действия, которые соответствуют или не противоречат праву…

Первой реакцией на предложение разграничить понимание «правового» и «юридического» явилось его отрицание. Кстати, впоследствии нам не раз приходилось встречать аналогичную реакции на это предложение у других исследователей.

Но наш негатив был во многом связан с самим вариантом этого разграничения. В частности, Л. В. Петрова одна из первых посчитала, что попытка отождествить слова «юридический» и «правовой» этимологически и теоретически несостоятельна. Для обоснования своей позиции данный автор ссылается на авторитет римских юристов и утверждает, что слово jus («право») происходит от justitia («правда», «справедливость»). А вот термин «юридический» происходит от лат. juridious, т. е. «судебный»19. В этих рассуждениях возмущение вызвало не само предложение различать «правовой» и «юридический» как вариант терминологического лукавства, ведь в обыденной речи, да и чаще всего в научном обороте слова «правовой» и «юридический» употребляются как синонимы. Уже при первом обращении к текстам Дигест Юстиниана и их современным переводам20 выявляется манипулирование переводом этих слов с латинского. Нами установлено, что при переводах на русский язык слово jus всегда переводится как «право», а вот iuris, juridious и т. п. в разных контекстах переводят и как «правовой», и как «юридический», и как «судебный», что не дает достаточной основы для утверждений о «латинском» (т. е. иностранном) происхождении слова «право» в русском языке.

Нет, нас смущало другое. Сам факт рассмотрения слова «право» как термина иностранного приводил бы к неприятному выводу о том, что в момент формирования основ русской словесности такого социального явления наши предки не имели, а когда оно впоследствии все же появилось, то потребовался иностранный термин для его обозначения. В результате достаточно длительных лингвистических поисков нам удалось опровергнуть эти нелепые предположения. Хотя в ходе этих поисков нам пришлось встретить еще более абсурдные утверждения. Например, со ссылкой на Толковый словарь Фасмера утверждалось, что слово «право» в русском языке происходит от латинского слова «провинция» (и от «правообладающий полномочиями»)21. Или другой исследователь всерьез приводил историю исследований М. В. Ломоносова о том, что слово «право» в русском языке происходит в соответствии с западнославянской притчей от имени мужика Прова, который сидел на дубе и осуществлял оттуда правосудие. Наконец, можно привести рассуждение теоретика права В. Н. Протасова о том, что слово «право» аналогично по смыслу терминам «прямой», «правый» и противоположно слову «левый»22.

Совершенно категорически и не в первый раз утверждаем, что русское слово «право» этимологически нельзя вывести из латыни. Его смысловое пространство очерчивается однокоренными русскими же словами: «справедливость», «правь», «правда»23, «праведный», «правильный», «правила» и др. В юридической литературе аналогичное мнение высказывает А. Я. Берченко: «В нашем языке слово «право» генетически – исконно русское, народное, обозначающее вначале правду, праведность, истину, справедливость, правдивость, правоту»24. «Право и правда проистекают из одного корня», – писал В. С. Нерсесянц25. Традиционно в юридической литературе считалось, что право в этом отношении неотделимо от справедливости. «Право», «правовое», «справедливое» – это один ряд близких по значению слов26. С ними согласны и белорусские теоретики права, полагающие, что этимология слова «право» показывает, что значение этого слова идет от значения слов «правда», «правосудие» (справедливость, равенство, дозволенное поведение)27.

Подтверждение данным предположениям удалось найти в книге В. А. Истархова, где раскрыты подлинные этимологические корни слова «право» в русском языке: «От понятия «Веды» происходят слова: «ведать», «поведать», «сведения», «проповедь» «заповедь»… «поведение», «справедливость»… и пр.». Рассматривая далее одну из ипостасей бытия в ведической религии древних славян, цитируемый автор пишет: «Правь – правящая или управляющая ипостась бытия. Правь – это система всеобщих законов и правил, установленная Сварогом, по которой устроен мир и в соответствии с которой надо жить правильному хорошему человеку. Жить по Прави – это правильно думать, правильно говорить и правильно делать. Отсюда происходят слова «правда», «правдивый», «правый», «правила», «правильный», «справедливый», «праведный» (правильной веды)»28. Не менее любопытно, что древние славяне не только различали слова «право» и «закон», но и противопоставляли их: «Само слово «закон» означает «за пределами кона», т. е. как пишет известный исследователь русского языка И. И. Срезневский, за пределами традиций. Если общество живет по принципам кона, а не по предписаниям (указам, постановлениям, законам), то оно более жизненно»29.

Разобравшись с этимологией слова «право», пришлось ответить на другой вопрос: коль скоро собственный термин «право» существует в русском языке изначально, как и само отражаемое им явление, а также было известно слово «закон», то для определения какой возникшей относительно недавно новой реальности потребовалось заимствование слова «юридический»? Ведь бесспорно, что в русском языке слово «юридический» – заимствованное, иностранное30. Например, в одном из толковых словарей русского языка прямо указано его происхождение от лат. juridiсus31.

Можно предположить, что термин «юридический» понадобился в русском языке не как равнозначный уже имеющемуся слову «правовой» и не как выводимый из значения «судебный» (суд и право были на Руси издревле), а для обозначения чего-то нового, связанного с появившейся профессией – юрист. Об этом свидетельствует его трактовка в толково-словообразовательном словаре, где слово «юридический» обозначено как соотносящееся по значению с существительным «юрист», связанный с ним; предназначенный для подготовки юристов, работников юстиции; связанный с правом, правоведением; правовой; связанный с работой юриста, юристов; состоящий из юристов32.

Россия имела самостоятельный путь правового развития и была долго исключена из процесса зарождения и формирования европейского права. Лишь значительно позднее, выйдя на путь западной правовой традиции, Россия воспринимает многие ее черты. Среди них исключительно важными и совершенно новыми для нее являются следующие:

1) управление правовыми учреждениями в западной традиции права доверено специальному корпусу людей, которые занимаются правовыми действиями на профессиональной основе, в качестве своей основной работы;

2) эти профессионалы, которые именуются в большинстве стран юристами, специально обучаются в отдельном разделе высшего образования, определяемом как юридическое образование, имеющем свою собственную профессиональную литературу и профессиональные школы или иные места обучения33.

Не ставя задачу определить точное время вхождения России в число стран, чье правовое развитие происходило в рамках западной традиции права, заметим, что большинство отечественных исследователей связывают этот момент с ХIХ веком. Например, с реформами Александра I, который издал указ, согласно которому все юридические должности в стране могут занимать лишь лица, прослушавшие юридический курс в училище или университете34. Другой исследователь – В. А. Туманов весьма обоснованно писал, что только после реформ 60-х гг. ХIХ в. в России начинается активный процесс развития юридической профессии, юридической науки, юридического образования35.

Таким образом, удается хотя бы этимологически, по смыслу и на основе некоторых исторических фактов попытаться выйти из порочного замкнутого круга в понимании юридической деятельности. Это возможно сделать, если предположить, что надо различать понятия – деятельность юридическая и деятельность правовая. Однако вряд ли этого достаточно для того, чтобы выяснить природу юридического и правового. Необходимо сопоставить их не друг с другом, а с теми разновидностями социальной деятельности, по отношению к которым они более всего обнаруживают свою специфику. Как выяснилось в дальнейшем, для правовой деятельности наиболее плодотворно сопоставление с деятельностью неправовой. А вот особенности деятельности юридической обнаруживаются при характеристике предметной человеческой деятельности – экономической, социальной, духовной, политической.

Но об этом следует поговорить отдельно. Заранее хотелось бы заметить, что высказываемые в дальнейшем утверждения уже высказывались нами неоднократно36. Но либо они не представляют для современной науки никакого интереса, не находя упоминания в трудах других ученых, ибо не удается обнаружить ни поддержки нашей позиции37, ни критики высказываемых нами идей относительно деятельности правовой и юридической, либо нашу юриспруденцию устраивает тот философский «вакуум», который никак не заполняется пусть иными, но методологически и эвристически выверенными концепциями юридической деятельности. Именно с целью стимулировать дискуссию по исследуемому вопросу мы прибегаем к этому повтору.

Деятельность юридическая и правовая: соотношение понятий

В юриспруденции обычно не проводится различия между понятиями «правовая» и «юридическая» деятельность. Чаще всего они используются исследователями как равнозначные. Однако при первом приближении становится очевидным, что категория «правовая деятельность» шире по объему категории «юридическая деятельность», ибо первая призвана охватить гарантированные и охраняемые государством действия не только публичных субъектов, осуществляющих государственную власть, но и всех юридических и физических лиц.

Не случайно наши исследования привели нас первоначально к выводу, что категория «правовая деятельность» необходима для фиксации всех деяний, признаваемых38 нашим обществом и государством правильными39, справедливыми, какими бы субъектами они ни осуществлялись.

Деятельность же юридическая должна осуществляться лишь на профессиональной основе, юристами, поскольку связана со специальными операциями по поводу правовых явлений, требует особых навыков и умений. Эта деятельность именуется нами «юридической» именно потому, что в ее ходе профессионалами создаются (формулируются) правовые тексты, в которых возводятся в обязательный ранг официальные эталоны правовой деятельности (в том числе и для самой юридической как для деятельности политико-правовой). Ее результатом являются социальные блага (законы, судебные решения и т. д.), имеющие юридический характер, по содержанию направленные на организацию правовой деятельности, а по форме приобретающие политический характер. Ее задача – официальное подтверждение границ правового в общественной жизни и придание им юридической значимости40.

Все это свидетельствует о том, что юридическая (или политико-правовая) деятельность в определенной степени может рассматриваться как относительно самостоятельный вид социальной деятельности наряду с экономической, духовной и др., а точнее, как один из подвидов деятельности политической, осуществляемой на профессиональной основе, как правило, юристами, обладающими государственно-властными полномочиями. Неслучайно в юридической литературе отмечается: «Юридическая деятельность имеет своим предметом процесс создания и реализации права, чем и отличается от других видов социальной деятельности»41.

В отличие от юридической, правовая деятельность не является разновидностью социальной деятельности в ряду видов человеческой деятельности, выделяемых в соответствии с основными сферами общественной жизни – экономической, социальной, политической и духовной42. Дело в том, что в каждой из этих четырех сфер может быть проведена демаркационная линия между правовым и неправовым. В этом смысле правовая деятельность выступает дополнительным социальным аспектом экономического, духовного и т. д. способа бытия, когда в них возникает потребность в совершенствовании межличностных отношений, в создании и поддержании порядка, мира, безопасности, справедливости, то есть «правильности». Неслучайно зарубежные исследователи определяют право как аспект социальной структуры, который с целью обеспечения контроля над обществом должен пронизывать все социальные отношения как механизм социального контроля, уменьшающего конфликтность и «снимающего» напряжение в обществе43.

Действительно, в цивилизованном обществе постоянно возникают и разрешаются всевозможные социальные коллизии и проблемные ситуации особым «правовым» способом, направленным на достижение общественного мира во всех сферах социальной жизни. В качестве такого способа и выступает многообразная правовая деятельность, основанная на способности ее субъектов в целях удовлетворения разнообразных интересов свободно реализовывать свою волю в рамках условий, обеспечивающих общественный мир. В связи с этим имеет смысл научно обосновывать понятие «правовая деятельность» лишь в плане его отграничения от понятия «неправовая» или «внеправовая», охватывающего всю остальную человеческую деятельность, реально осуществляемую в социально-экономической, политической и духовной сферах вне пределов правового способа бытия.

Но в то же время нельзя согласиться с преобладающим среди ученых-юристов мнением, что «чисто» правовой деятельности не существует44 и что следует лишь говорить о ней условно, имея в виду под ней правовую форму социальной жизни. Правовая деятельность не может быть сведена только к бессодержательной правовой форме, которая придает стабильность, прочность, гарантированность социально-экономическому, политическому и иному содержанию. Прав А. П. Вершинин: «Знаковые предметы (например, нормативные акты, иски, судебные решения, сделки) являются продуктом деятельности, «опредмеченной» в них. Эту деятельность, которая несет в себе информацию и волеизъявления субъектов по поводу другой деятельности (т. е. той, которая регулируется), следует рассматривать как правовую разновидность социальной деятельности. В ходе правовой деятельности создаются, закрепляются, защищаются нормы, постоянно «воссоздается» право»45. В правовом пространстве дополнительно к другим многообразным неправовым актам социальной жизни осуществляются специальные, искусственно конструируемые46, принципиально новые действия, правовые и по форме, и по содержанию, и по предмету, и по своим результатам: заключаются договоры, регистрируются гражданские браки, выплачиваются алименты, закладывается недвижимость, предоставляется ежегодный оплачиваемый отпуск и т. д.

Совершение всех этих и многих других правовых действий необходимо для того, чтобы при достижении своих интересов и целей члены общества не вступали в споры и конфликты, чтобы все протекало в цивилизованном обществе правильно, справедливо, незыблемо. Еще римские юристы (Ульпиан) считали: «Предписания права суть следующие: жить честно, не чинить вред другому, каждому воздавать то, что ему принадлежит»47. А современный ученый-католик Р. Э. Родс справедливо подмечает, что право не может избавить человека от затруднений, в которые он попадает, но оно должно дать ему возможность добиться своими руками собственного спасения48.

Действия субъектов, осознанно и целенаправленно предпринимаемые ими в правовой сфере, важны не сами по себе, а выступают лишь наиболее целесообразным способом удовлетворения разнообразных экономических, социальных, политических и других интересов и приводят, в конечном счете, к серьезному практическому преобразованию общественной жизни. Правовая деятельность как разновидность социокультурной внедряется в ткань социального бытия, преобразуя, организуя и стабилизируя общественные процессы49. С. И. Максимов отмечает, что «наиболее конкретной (развитой) формой бытия права являются правильные действия и решения в конкретной ситуации самого субъекта. В них смысл права и предметная форма воплощения даны в единстве».50

Подводя итоги проведенного нами сопоставления правовой и юридической деятельности, следует еще раз констатировать, что юридическая деятельность (правотворческая, правоприменительная и т. д.), будучи в основной своей массе в современном обществе также «правовой» и даже упорядоченной посредством процедурных или процессуальных норм права, имеет своей целью организацию и контроль за всей правовой деятельностью путем принятия государственно-властных решений как общего, так и индивидуального характера. При этом ее выделение в качестве отдельного подвида не связано с ее оценкой как правовой, а обусловлено ее предметной (содержательной) характеристикой.

В современном обществе такая деятельность должна носить профессиональный и государственно-властный характер. Имея в виду содержательный аспект юридической деятельности, ее цели и результаты, можно еще раз заметить, что в этом смысле она отличается от остальной правовой деятельности. В самом деле, главное назначение юридической деятельности заключается не столько в том, чтобы быть «правовой», хотя правовой она должна быть в правовом государстве. Ее задача – обоснование и разработка правовых текстов (законов, судебных решений и т. д.), в которых возводятся в обязательный ранг официальные эталоны правовой деятельности (в том числе и для самой юридической как для деятельности политико-правовой). Тем самым в ходе юридической деятельности происходит официальное (формальное) подтверждение границ правового в общественной жизни и придание им юридической значимости. Такая деятельность именуется «юридической», потому что ее результатом являются такие социальные блага (законы, судебные решения и т. д.), которые имеют юридический характер, т. е. по содержанию направлены на организацию правовой деятельности, а по форме носят политический характер.

Правовая деятельность не может в современном обществе не сопровождаться юридической, обеспечивающей первой необходимую степень «признания» со стороны общества и государства. В свою очередь юридическая деятельность теряет всякий смысл вне правового способа бытия, так как имеет узко специфическое «правовое» предназначение, имея своим непосредственным предметом действия субъектов правовых отношений, а результатом – создание эталонов (образцов) правовой деятельности.

Юридическая (или политико-правовая) деятельность представляет собой относительно самостоятельный вид социальной деятельности, наряду с экономической, духовной и др., а точнее как один из подвидов деятельности политической, осуществляемой на профессиональной основе, как правило, юристами, обладающими государственно-властными полномочиями. При этом правовая деятельность является главным «поставщиком» образцов (эталонов) поведения, т. е. правового содержания объективного права, в то время как юридическая деятельность придает этому содержанию необходимую степень официального признания, возводя эти правила поведения в общеобязательный ранг и обеспечивая (в случае необходимости) государственной принудительной силой.

В чем усматривается мировоззренческий смысл различаемых нами понятий – «деятельность юридическая» и «деятельность правовая»? Признавая в качестве объекта философии права правовую реальность, следует интерпретировать ее с позиций деятельностного подхода как своеобразный итог осуществления в современном обществе правовой и юридической деятельности, как точку их притяжения и полного совпадения (во всяком случае – как идеала).

При этом неточно считать деятельность правовой только в связи с тем, что она соответствует или не противоречит требованиям правовых норм, содержащимся в официальных юридических источниках, которые создаются в ходе юридической деятельности. Генетически все происходит наоборот: правильные и целесообразные способы удовлетворения человеческих потребностей становятся нормой жизни, благодаря этому формируется обособленное пространство, которое нужно «определить» специфическим образом, зафиксировать в виде правил поведения и обеспечить государством как «право». Вот почему российское правительство, отстаивая свою позицию в ЕСПЧ относительно отказа регистрировать однополые союзы как семью, утверждало, что не намерено признать в ходе юридической деятельности – правотворческой или правоприменительной эту социальную реальность как традиционную семейную жизнь российских людей, т. е. как правовую реальность51.

Глава 2.
КОНСТИТУЦИОННО-ПРАВОВЫЕ АСПЕКТЫ ЮРИДИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

В. В. Комарова

В юриспруденции традиционно термин «юридическая деятельность» рассматривается в узком и широком смысле. В узком смысле, как правило, для определения юридической деятельности авторы используют термины «юридический процесс», «юридическая процедура», иные закрепленные правовыми нормами формы юридической деятельности властных субъектов правоотношений. В широком смысле юридическая деятельность, помимо вышеназванного, включает в себя неюридические формы деятельности в сфере права.

Рассматривая в узком смысле юридическую деятельность в сфере конституционного права, целесообразно остановиться на теоретических разработках терминов «юридический процесс», «юридическая процедура». В теории государства и права эти термины нельзя назвать малоисследованными, представители конституционно-правовой науки также исследовали эти термины, как правило, аргументируя предложения о выделении процессуальных институтов и отраслей, изучая особенности процессуальных норм в конституционном праве.

С. С. Алексеев неоднократно указывал, что «не всякая урегулированная правом процедура совершения юридических действий может быть признана процессом», что «объединение всех видов юридических процедур под рубрикой «процесс» приводит к обескровливанию, выхолащиванию этого богатого и содержательного понятия»52, что «юридический процесс – это не просто процедура, длящаяся, растянутые во времени юридические отношения, а особая процедура, которая является выражением специфических юридических режимов применения права»53. Алексеев С. С. предупреждал, что «необходимо с предельной четкостью проводить разграничительные линии между материально-правовыми и процессуальными свойствами и значением юридических явлений»54. Согласимся: «процедура – это только начальная форма урегулирования деятельности соответствующих органов, которая при наличии объективной необходимости может перерасти в форму, именуемую процессом»55.

«Юридический процесс – это всегда определенная система, состоящая из последовательно совершаемых действий и принимаемых актов, это определенный алгоритм правового регулирования»56.

Представители теории государства и права к особым свойствам юридического процесса относят: «…властную деятельность компетентных органов и должностных лиц; деятельность, осуществление которой урегулировано процессуальными нормами; деятельность, направленную на принятие юридических решений общего (нормативные акты) или индивидуального (акты применения права) характера; сложную, длящуюся во времени деятельность, состоящую из процессуальных стадий, которые имеют строго определенную последовательность»57.

Представленные определения дают видение юридического процесса в узком смысле, дополняя указанием на необходимость нормативного закрепления определенных алгоритмов процесса и процедур для их существования.

В доктринальной литературе по наполнению и соотношению понятий «юридический процесс» и «юридическая процедура» существуют различные точки зрения, составляющие три основные научные позиции. «Согласно первой из них юридический процесс и юридическая процедура сопоставляются как синонимичные категории. Вторая юридическую процедуру рассматривает в более широком значении. И, согласно третьей, юридический процесс с точки зрения объема содержательного наполнения превалирует по отношению к юридической процедуре»58.

Особо отметим мнение О. В. Лучина, согласно которому «процесс» практически равнозначен «процедуре» и между ними невозможно провести какую-нибудь разделительную грань»59. С данным мнением не представляется возможным согласиться.

В работах М. Н. Марченко также не проводится четкого водораздела между этими определениями, однако при изучении именно законодательного процесса. В заданных рамках исследования он заключает: «Говоря о стадиях процесса правотворчества, а точнее – о стадиях законодательного процесса, нередко именуемого законодательной процедурой, следует предварительно сказать несколько слов о последней. Прежде всего, необходимо отметить, что под законодательной процедурой понимается установленный порядок прохождения проектов вплоть до их принятия и вступления в силу»60.

По мнению А. Е. Солдатовой, процесс и процедура имеют ряд сходств, но при этом обладают и отличиями, по этой причине хотелось бы привести соответствующие выводы: «процедура осуществляется как непосредственно, так и опосредованно. Процесс только опосредованно; процедурные нормы могут закрепляться как на нормативном, так и на индивидуальном уровне. Процессуальные нормы, напротив, могут закрепляться только в централизованном, как правило, законодательном порядке. Более того, для юридического процесса характерна более детальная регламентация последовательности протекания; юридический процесс, в отличие от процедуры, регламентирован императивными правовыми нормами, тогда как процедура определяется чаще всего диспозитивными нормами; правовая процедура может осуществляться каждым дееспособным субъектом права. Юридический процесс осуществляется специально уполномоченными субъектами, которые обладают особым правовым положением»61.

Юридический процесс и правовая процедура – явления соотносимые, тесно взаимосвязанные, но не идентичные. «Понятие юридического процесса шире, так как может включать, в одном случае, определенную комплексную правовую процедуру в целом, приуроченную к решению конкретной юридической задачи (например, процесс издания федерального закона), в другом случае, может осуществляться по определенной юридической процедуре (например, процесс толкования Конституции в деятельности Конституционного Суда РФ). Таким образом, процесс реализуется через конкретные правовые процедуры, а любая процедура складывается как макропроцедура или как микропроцедура»62.

Целесообразно отметить, что процессуальные формы деятельности, «юридический процесс» и «юридическая процедура» присущи не только органам публичной власти. Например, институты гражданского общества: Общественная палата Российской Федерации, политические партии, группы граждан имеют свою особую процедуру проведения мероприятий. В этой части напомним о доктринальном делении при наполнении термина «юридическая деятельность» – в узком и широком смысле. Участие в юридической деятельности не властных субъектов правоотношений – признак наполнения термина широким смыслом.

Отметим также различие в объемах целей субъектов «юридическая деятельность» – в узком и широком смысле.

«Главная цель юридической процедуры – реализация основной, т. е. материальной юридической нормы, основанного на ней материального основного правоотношения. Без этого нельзя понять природу юридической процедуры и сам механизм ее функционирования.

Итак, правовая процедура – это особый нормативно – установленный порядок осуществления юридической деятельности, направленный на реализацию норм материального права и основанных на них материальных правоотношений, охраняемый от нарушений правовыми санкциями, а «под процессом (однородной группой процессуальных норм той или иной отрасли) следует понимать не только и не столько нормы, обеспечивающие применение санкций и рассмотрение споров, а также иные нормы, устанавливающие механизмы реализации материальных»63.

В рамках конституционного права представители отраслевой науки также выделяют юридические процедуры и юридический процесс, посредством которых субъекты конституционно-правовых отношений реализовывают его нормы. Основой для юридических процедур и юридического процесса в конституционном праве являются процессуальные нормы.

Представители науки конституционного права выдвигают на протяжении нескольких десятков лет различные предложения по институциональному оформлению норм, закрепляющих юридический процесс в рамках отрасли.

В рамках проблемных вопросов современного конституционного права России несколько десятков лет обсуждается выделение процессуальных норм в отдельную процессуальную отрасль и подотрасль.

Сам факт существования определенной системы взаимосвязанных процессуальных норм в конституционном праве явился основой для предложений по выделению избирательного процесса (С. Д. Князев64, Г. Д. Садовникова65, В. В. Комарова66, Хрусталев67 и др.), референдумного процесса (В. В. Комарова68, В.В Пылин69, Р. Биктагиров70 и др.), парламентского процесса (Т. Я. Хабриева71, М. В. Варлен, И. Н. Рязанцев72, О. Н. Булаков73, А. П. Любимов74 и др.), процесса конституционного судопроизводства (Т. Д. Зражевская75, А. П. Любимов76, С. В. Нарутто77, М. С. Саликова78, С. Э. Несмеяновой79, Е. С. Шугрина80 и др.), законодательного процесса (М. В. Варлен81, А. А. Казакова82 и др.).

В. М. Горшенев еще в 1967г. предлагал выделение процессуальных норм в особую отрасль конституционного права наряду с материальными конституционным правом83. М. С. Саликов в двухтысячные годы высказывает и аргументирует мнение о разделении самого конституционного права на материальное и процессуальное84.

М. С. Саликов придерживается радикальной позиции выделения в конституционном праве конституционного процесса: «процессуальные юридические нормы в общем объеме конституционного права начинают занимать все большее место, особенно учитывая постоянно увеличивающееся число принятых федеральным Конституционным Судом решений. Фактически в рамках одной отрасли в настоящее время “уживаются” две. Дальнейшее сохранение такого положения нецелесообразно. В этой связи в современных условиях крайне актуален вопрос о выделении, прежде всего из “организма” конституционного права, новой отрасли российского права, имеющей процессуально-правовую природу и сугубо прикладное значение – конституционно-процессуального права Российской Федерации»85.

В рамках своего исследования М. С. Саликов формулирует, вернее сказать, описывает предмет названной отрасли, при этом дает определение предмета конституционно-процессуального права в узком и широком смысле этого понятия. «….при разрешении вопроса об определении предмета конституционно-процессуального права наиболее правильным было бы исходить из широкой трактовки анализируемого термина. В этом случае в рамках предмета новой отрасли сосредоточиваются все необходимые и достаточные, в том числе и для соответствующей учебной дисциплины, общественные отношения. Во всех других случаях за рамками предмета остаются важнейшие конституционно-процессуальные институты. Скажем, если придерживаться узкого понимания предмета, то вне нашего внимания останутся избирательный процесс, федеративный процесс, конституционно-судебный процесс и др. Если же остановиться на позиции конституционно-судебной трактовки, то тогда предмет конституционно-процессуального права “сузится” до конституционного судопроизводства. Предмет конституционно-процессуального права, таким образом, составляют конституционно-процессуальные отношения, регулируемые конституционно-процессуальными нормами»86.

В ряде случае исследователи ограничиваются отделением группы норм в конституционное судебно-процессуальное право, существование которого в настоящее время научно обосновано и включено в качестве учебной дисциплины в образовательную программу. Например Ж. И. Овсепян предлагает определенное содержание системы названной отрасли, например: «1) конституционное судоустройство (организация, формирование, полномочия КС РФ, статус судей); 2) судебное конституционное материальное право (практика деятельности КС РФ как источник конституционного (государственного) права РФ); 3) конституционный процесс (ядро этой отрасли) как новая разновидность процессуальных отраслей юрисдикционного профиля, регулирующая процессуальные формы деятельности конституционных (уставных) судов РФ и ее субъектов»87.

Безусловно, признается факт существования конституционно-процессуальных норм, но формирование отдельной отрасли процессуального права имеет свою специфику в данном случае.

Мысль об изменении структуры системы конституционного права и о выделении в нем процессуальных частей не нова. Так, известный советский ученый И. Е. Фабер указывал, что «деление частных конституционных норм на материальные и процессуальные вовсе не означает выделения процессуальных норм в особую отрасль конституционного права наряду с материальными конституционным правом … Для единого конституционного права нет необходимости и практической целесообразности выделять процессуальные нормы в самостоятельную отрасль права наподобие уголовного или гражданского процессуального права, где речь идет главным образом о применении санкций в связи с нарушением норм или гражданских споров. В конституционном праве процессуальные нормы выполняют иную задачу: содействовать процедуре применения диспозиций материальных норм при отсутствии споров и нарушения юридических норм»88.

Особенностью процессуальных норм в конституционном праве О. Е. Кутафин назвал тесную их взаимосвязь с определенными материальными и их назначением: процессуальные нормы служат конкретно их реализации.

По мнению О. Е. Кутафина, «необходимость использования процессуальных форм и регламентирующих их норм в конституционном праве обусловлена тем, что нормы всех отраслей права, включая и конституционное, имеют своим назначением регулирование общественных отношений. Это назначение может быть реализовано только в том случае, если нормы права будут применяться на практике и оказывать реальное воздействие на соответствующие общественные отношения. Однако многие правовые нормы для своей реализации требуют правоприменительное деятельности государственных органов. Вот почему государство, устанавливая правовые нормы, одновременно определяет и формы их осуществления, посредством которых регулируется деятельность соответствующих субъектов права по применению и использованию правовых норм. В результате возникают особые правовые нормы, которые по своему характеру отличаются от материальных и получили название процессуальных, или процедурных норм»89.

Также, по его мнению, определенные конституционно-процессуальные нормы тесно взаимосвязаны с определенными материальными и служат конкретно их реализации90. В развитие идей основоположника научной школы «Школа Российского конституционализма», Н. Е. Таева дополняет аргументацию этого характерного признака: в «конституционном праве отсутствуют процессуальные нормы, которые бы обслуживали материальные конституционно-правовые нормы вообще. Здесь конкретным материальным нормам соответствуют конкретные процессуальные»91.

Современные авторы выделяют дополнительные особенности процессуальных норм в конституционном праве: например, Н. Е. Таева называет политический характер их содержания. «Процессуальные нормы (их формулировка, содержание, наличие или отсутствие) могут создать препятствия или, наоборот, обеспечить возможность нормальной работы органов государственной власти; влияют на демократичность и прозрачность избирательной системы; работы депутатов и иных выборных лиц; реализации конституционных прав и свобод граждан»92.

Особенностью процессуальных норм в конституционном праве, не позволяющем одновременно выделять процессуальную часть отрасли конституционного права, по нашему мнению, является и источник их закрепления – единого акта (источника норм в формальном смысле) закрепления процессуальных норм в конституционном праве быть не может в силу разнообразия предмета, субъектов, целей и т. д.

Н. Е. Таева в своем исследовании, посвященном особенности конституционно-процессуальных норм, справедливо отмечает: «Конституционно-правовые процессуальные нормы не обособляются в отдельном нормативном правовом акте. Как правило, в одном конституционно-правовом акте могут одновременно находиться и органично сочетаться материальные и процессуальные нормы. Так, даже на примере Конституции Российской Федерации мы видим такое сочетание. В ст. 102 Конституции РФ (ч. 1 п. «е») к ведению Совета Федерации отнесено отрешение Президента РФ от должности. Эта норма является материально-правовой. В то же время в ст. 93 Конституции РФ содержатся процессуальные нормы, регулирующие порядок отрешения Президента РФ от должности»93.

«Специфика регламентов состоит в том, что эти акты содержат процессуальные нормы в «концентрированном виде». Все названные законы имеют комплексный характер и объединяют в своем содержании материальные и процессуальные нормы. Следует отметить, что процессуальные нормы имеются во всех конституционно-правовых институтах. Таким образом, вместе с материальными нормами про­цессуальные нормы образуют единую отрасль конституционного права»94.

Безусловно, конституционно-процессуальные нормы имеют самостоятельное положение в системе законодательства, представлены основания для их классификации, которая «… позволяет более четко отграничить процессуальные нормы одних отраслей права от других, а также упорядочить отдельные группы процессуальных предписаний с точки зрения их иерархической соподчиненности»95. Однако достаточных оснований для выделения их в самостоятельную процессуальную отрасль на современном этапе развития конституционно-правовой науки мы не видим.

Отметим, что современные ученые аналогичное предложение выдвигают и в сфере муниципального права – муниципальный процесс96. Так, например, Е. П. Забелина предлагает обособление муниципального процесса, формулирует его содержание, принципы, гарантии и условия осуществления.

Разнообразие юридической деятельности (в широком смысле) в конституционном праве, расширение его предмета и увеличение количества субъектов конституционных правоотношений, позволяет на протяжении многих десятилетий предлагать (по мнению автора, в том числе и для оформления этой разнообразной деятельности) выделять автономные структурные элементы в системе отрасли конституционного права – подотрасли, выделять новые институты и подотрасли, и субинституты.

Например, Ю. А. Тихомиров выделяет следующие подотрасли конституционного права: конституционный статус Российской Федерации; конституционный статус личности и гражданина; конституционная организация государственной власти; парламентское право, прямая демократия и избирательные права; право местного самоуправления; конституционный статус общественных институтов97.

М. В. Баглай предлагает выделить подотрасли коллизионного права и конституционной ответственности98.

Идея деления конституционного права на Общую и Особенную высказана Ю. А. Дмитриевым и М. П. Авдеенковой99. По их мнению, уже сегодня возможно выделение подотрасли народные голосования, конституционной юстиции и парламентского права.

В своих работах О. А. Бабошин так же выделяет Общую и Особенную части отрасли конституционного права100. Тем не менее, его предложения не бесспорны, по мнению автора. В составе Общей части, по мнению О. А. Бабошина, следует выделить подотрасли «Основы конституционного права РФ», «Основы правового положения человека и гражданина в РФ» и институт Конституции РФ. Особенная часть предлагается из двух частей: государственного права и права гражданского общества. В состав Особенной части – государственное право предлагаются такие подотрасли, как «Избирательное право», «Референдумное право», «Парламентское право», «Конституционно-правовые основы организации исполнительных органов государственной власти в РФ», «Конституционно-судебное право», «Государственно-территориальное устройство», и, как автономные элементы – институты: главы Российского государства – Президент РФ; Содружества Независимых государств; Союзного государства Российской Федерации и Республики Беларусь; конституционных основ местного самоуправления.

В состав Особенной части – право гражданского общества предлагаются такие подотрасли, как «Право общественных объединений и политических организаций», «Конфессионально-публичное право», «Право средств массовой информации».

В заключении подведем итоги проведенного исследования. Очевидно, что понятие конституционный процесс шире, чем конституционные процедуры. Конституционные процедуры сегодня не могут быть объединены в процессуальную часть отрасли конституционного права, или в самостоятельную процессуальную отрасль российской правовой системы. Аналогичный вывод можно сделать в отношении муниципального процесса как части отрасли муниципального права, так и самостоятельной процессуальной отрасли. Между тем очевидна актуальность и важность общих как теоретических, так и практических подходов к определению и нормативному закреплению терминов «юридическая процедура» и «юридический процесс». Конституционно закрепленные взаимодействие в системе публичной власти России, гражданского общества как конституционной категории, субъекта публичной деятельности и взаимодействия с публичной властью, требуют этих базовых категорий в четком и общепризнанном теоретиками и практиками (прежде всего законодателями), виде. Актуальными и важными для развития всей отечественной правовой системы представляются научное обобщение общетеоретических и специальных знаний о юридической деятельности в узком и широком смыслах, нормативное закрепление терминов «юридическая процедура» и «юридический процесс».

Глава 3.
НАУЧНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В СФЕРЕ ЮРИСПРУДЕНЦИИ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕХНОЛОГИЗАЦИИ И ТЕХНОЛОГИЙ101

С. В. Кодан

Технологизация и использование социально-гуманитарных технологий в научно-исследовательской деятельности в юриспруденции выступает как актуальная проблема в контексте получения новых результатов, повышения качества и эффективности труда ученого. Усиленное внимание к информационным технологиям и искусственному интеллекту в определенной степени несколько оставило в их «тени» технологии научно-познавательной деятельности как один из разделов методологии и методологического инструментария, которые требуют проработки на теоретическом и прикладном уровнях с учетом существующих их проработок на уровне различных дисциплин социально-гуманитарного профиля. Тем не менее современная социогуманитаристика начинает уделять больше внимания пониманию места и роли технологизации и технологий в развитии науки в условиях смены технологических укладов, методологии и культуре научного исследования, акцентирует внимание на их понимании и инструментальном значении. При этом обозначенная проблематика в юриспруденции преимущественно сводится к технологизации практической сферы юриспруденции – юридической технике законотворчества, правоприменения и др. Технологии же в плане развития методологии и инструментария юридических исследований, их использования в конкретных исследовательских практиках в отдельных юридических науках остаются практически неразработанными. В связи с указанным, выделим выше определенную проблему в трех основных ракурсах понимания процессов технологизации в социогуманитаристике.

1. Технологизация и технологии как предмет исследования в социогуманитаристике и юриспруденции

Развитие техники и технологий в промышленном производстве в XIX–XX столетиях оказало влияние не только на развитие естественных и технических наук, но и повлекло изучение этих феноменов в науках социально-гуманитарного профиля, активное изучение и внедрение технологизации и познавательных технологий в научные практики в социогуманитаристике. Соответственно, необходимо обратиться к вопросам, связанным с формированием технологического знания в социогуманитаристике, ее современном развитием и его использованию в исследовательском пространстве юриспруденции.

Возникновение технологизации и технологий в социально-гуманитарных науках относят к XIX столетию, но истоки видны уже в греческой философской традиции, когда начинает использоваться термин «технэ», означавший не только определенную деятельность, но и особые знания, позволяющие идти «от чувства через опыт к теории». Да и термин «технологии» имеет греческое начало (от др.-греч. τέχνη – искусство, мастерство, умение и λόγος – слово, понятие, учение) и в современном понимании обозначает практически ориентированные знания, связанные с совокупностью методов и приемов решения задач и достижения целей в различных видах деятельности человека. «Понятие «технология» применимо к любому виду человеческой деятельности, а не только к специфически технической или, еще уже, производственной деятельности, как это часто полагают на уровне обыденного сознания. В этом смысле технология – это представление процесса деятельности, в ходе которого ее исходный материал преобразуется в результат, продукт. Человек в начале своей деятельности должен иметь образ, модель не только объекта, включающую в себя представление об исходном материале деятельности и об ее результате, но и о технологии такого преобразования. Образы или модели объекта изменяются в ходе деятельности, а сама деятельность может быть представлена как последовательная смена моделей объекта. Это и есть технология деятельности в широком смысле» – отмечает философ В. Г. Горохов102.

Исследовательские проблемы, связанные с технологией, пришли в социально-гуманитарное познание из изучения технической сферы производства. Понимание термина «технология» в контексте производственного процесса ввел в оборот 1772 г. профессор Геттингенского университета И. Бекман для обозначения ремесленного искусства, в которое включались представления об орудиях труда, трудовых операциях и профессиональных навыках. Одновременно он акцентировал внимание и на определении технологии как науки, которая дает научное основание знаниям ремесла на основе технологической терминологии. В XIX столетии проблематика технологии стала выходить за пределы решения технических вопросов в производстве и развития технических наук и постепенно стала включаться в сферу их философского осмысления, а к началу XX в. сформировалось исследовательское направление – философия техники, одной из задач которой являлось определение взаимоотношений между наукой и техническими новшествами103.

С конца XIX в. выделяются, а с середины следующего столетия достаточно активно обсуждаются проблемы праксиологии, уходящей своими истоками к проблематике обсуждения процессов реализации философских идей, теорий, вероучений, получившей еще в древнегреческой философии обозначении праксис (от др.-греч. πρᾶξις). Сам же термин «праксеология» впервые ввел А. Эспинас в работе 1897 г. «Возникновение технологии». С середины ХХ столетия праксеология начинает связываться с человеческим поведением в интерпретации австрийского философа и экономиста Людвига фон Мизеса в монографии «Человеческая деятельность» (1949 г.), данный подход получает концептуальное оформление в книге польского философа и логика Тадеуша Котарбиньского «Трактат о хорошей работе»104.

XX столетие характеризуется не только качественно новым развитием философских исследований и оценок феномена техники и технологий, но происходит и активное теоретико-методологическое осмысление технологизации человеческой деятельности и технологий как инструментария познавательной деятельности. Техника и технологии до начала 1970-х гг. рассматривались и понимались преимущественно в связи с техническим прогрессом и техникой. С указанного времени акцент начал смещаться в сторону все более широкого осмысления, и постижение технологических проблем вышло за пределы границ производственных процессов. «Мы ставим вопрос о технике, когда спрашиваем, что она такое. Каждому известны оба суждения, служащие ответом на такой вопрос. Одно гласит: техника есть средство для достижения целей. Другое гласит: техника есть известного рода человеческая деятельность. Оба определения техники говорят об одном. В самом деле, ставить цели, создавать и использовать средства для их достижения есть человеческая деятельность. К тому, что есть техника, относится изготовление и применение орудий, инструментов и машин, относится само изготовленное и применяемое, относятся потребности и цели, которым все это служит» – отмечает Мартин Хайдеггер105. В итоге под технологией, как подчеркивает Дж. Мартино, стали понимать «не только механические устройства, но также такие «средства программирования» как различные процедуры и методы организации человеческой деятельности, а также средства для описания и моделирования поведения человека»106. Технологизация и технологии стали рассматриваться в более широких контекстах различных сторон жизни социума, включая и научную деятельность.

Обсуждение проблем технологизации и технологий в современной социогуманитаристике уходит в 1960–1990-е гг. и во многом связано с развитием системо-мыследеятельностной методологии (СМД-методологии) в рамках кружка, а затем движения под научным руководством Г. П. Щедровицкого. Им в 1961 г. был поставлен вопрос о необходимости выделения научных знаний нового типа – технологических знаний. Он подчеркивает: «Изменение взглядов ученых не является случайным: оно отражает объективные изменения в характере самих наук. Если первоначально предметом исследования были отдельные объекты и явления, рассматривавшиеся с разных, но не связанных между собой сторон, то теперь основным предметом изучения повсеместно становятся связи между этими сторонами и системы связей. С переходом к таким предметам изучения неизмеримо усложнилась «техника» и «технология» самой исследовательской работы»107. При этом сложилось видение формирования технологий как процесса создания специальных технологий для обеспечения ими получения нового знания108.

Достаточно большое внимание в эти годы уделялось и обсуждению проблем, связанных с технологией в теоретико-методологическом плане как формой технологического мышления. На это обращает внимания В. М. Розин, указывая, что «технологический подход затронул и мышление, что, несомненно, повлияло на формирование методологии как самостоятельной дисциплины, которая начинает складываться в разных областях философии и науки. Другими словами, будучи вначале всего лишь необходимым моментом интеллектуальной деятельности, методология становится самостоятельной дисциплиной, поскольку в этот период складываются социокультурные условия воспроизводства технологии. Создаются интеллектуальные практики, в которых технология осознается и осмысливается (философия техники, праксиология, методология), формируются специалисты (технологи, системотехники, методологи), создаются специальные технологические концепции, теории и программы. Под влиянием этих социокультурных условий и складывается методология как технология мыслительной работы (деятельности)»109. При этом технология одновременно занимает все большее место в обеспечении научных исследований познавательными инструментами.

На современном этапе развития социогуманитаристики понимание технологизации и технологий имеет принципиальное значение для осмысления современного этапа развития науки. В ряде исследований социально-гуманитарной направленности определены основные подходы к вопросам постижения сущности технологий и технологизации получения новых научных знаний о социальных процессах и институтах. Эти проблемы активно исследуются философами, науковедами, историками науки и представителями др. научных специальностей в контексте вопросов не только технологизации промышленного производства, но и духовного производства, осуществляемого специализированными группами людей, профессионально занятых квалифицированным умственным трудом. К сфере духовного производства относится и производство знаний в научной деятельности, технологизация которой использует наработки «технонауки» – научного направления, изучающего проблемы взаимодействия техники и науки110.

В современной науке технологии начинают рассматриваться как наука, находящаяся в стадии становления, и позиционируется как сфера научных знаний, которая «должна изучать общую методологию организации различных технологических процессов, а также разрабатывать методы оценки их функциональной и социальной эффективности» – подчеркивает К. К. Колин. Выделяются основные направления развития технологий, связанные с разработкой «методов классификации технологий различного вида и назначения по их характерным признакам», нахождением «системы критериев эффективности технологий, методов их оптимизации и сравнительной количественной оценки», выделением «перспективных направлений развития технологий, а также тех научных методов, которые должны лежать в их основе» и определением «принципов построения перспективных средств для эффективной реализации технологий нового поколения». Также определяются основные классы технологий – производственные, информационные, социальные111. При этом, подчеркну, научно-познавательные технологии в отдельную сферу технологизации научной деятельности специально не выделяются. И хотя осмысление технологии и технологизации научной деятельности и вошло в исследовательскую сферу социально-гуманитарных наук, но эта проблематика во многом продолжает оставаться дискуссионной.

Исторический контекст изучения технологий в социогуманитаристике выступает как одно из важнейших направлений в изучении обозначенной проблематики и является одним из направлений в изучении истории развития отдельных наук и деятельности конкретных ученых. Выступая в качестве составного элемента научной памяти, история формирования технологических знаний находится в пространстве исследований нового направления в изучении исторического знания – интеллектуальной истории, основная задача которой состоит «в исследовании интеллектуальной деятельности и процессов в сфере гуманитарного, социального и естественно-научного знания в широкой историко-культурной перспективе … Она также призвана выявлять исторические изменения фундаментальных принципов, категорий, методов и содержания познания, изучать процессы становления и развития научной картины мира, стиля мышления, средств и форм научного исследования в общем контексте духовной культуры, социально-организационных и информационно-идеологических условий конкретной эпохи» – отмечает Л. П. Репина112. В этом отношении важны исследования технологизации процесса исследований и разработанных технологий на индивидуальном и коллективном уровнях в плане изучения их как составной части научной памяти и научного наследия.

В историко-науковедческом плане представляется интересной реконструкция индивидуальных исследовательских технологических практик ученых. Это связано с тем, что историк науки занимается в ретроспективной проекции, поскольку, как подчеркивает С. Р. Микулинский, изучает «процесс творчества и неповторимое своеобразие условий, в которых он протекал, процесс создания нового в науке. В этом особая сложность труда историка науки. Ведь научные исследования в редчайших случаях сохраняют следы творческого процесса, путь, которым шел ученый. Они, как строительные леса, убираются, как только здание готово. Научная публикация обычно содержит лишь результаты исследования – описание фактического материала, методики исследования, выводы и их обоснование. Поиски ученого, мотивы его творчества почти никогда не документируются. Только иногда о них можно судить по его письмам, воспоминаниям и т. п. Однако далеко не всегда историк располагает ими (так как их могло и не быть или они не сохранились)»113. Вопросы изучения технологического мастерства ученых остаются пока еще недостаточно востребованными современными исследователями.

Междисциплинарность в изучении технологизации и технологий в социогуманитаристике является характерной чертой в изучении указанных процессов, поскольку именно во взаимодействии и на пересечении предметных областей наук социально-гуманитарной направленности появляется и реализуются исследовательские технологические новации. При этом в рассмотрении междисциплинарных связей наук социогуманитаристики с точки зрения технологической проблематики важно учитывать, как подчеркивает В. С. Степин, «наличие в их познавательных процедурах как общего, так и специфического содержания. Методологические схемы, развитые в одной области, могут выражать некоторые общие черты строения и динамики познания в другой области, и тогда методология вполне может развивать свои концепции так, как это делается в любой другой сфере научного познания, в том числе и социально-гуманитарных науках»114. При этом сами понятия и подходы к осмыслению технологизации и технологий, пришедшие в социально-гуманитарные науки из наук естественных и технических, по своей сути междисциплинарны. Не случайно метафора «исследовательская оптика» в настоящее время далеко вышла за их пределы. Этот подход позволяет рассматривать в широком контексте «научные инструменты как знание другого типа, а именно воплощенное знание-как» – подчеркивает Джозеф Питт115.

В связи с указанным, важно отметить и то, что в условиях развития междисциплинарности в социогуманитаристике взаимодействие наук реализуется не только на уровне методологических подходов и использования знаний смежных наук, но и в плане изучения и приложения технологий как исследовательских процедур с переносом их из одной науки в другую и адаптации к особенностям научной дисциплины. Технологизация научной деятельности в современных условиях выступает как трансдисциплинарный процесс и обеспечивает «перенос схем и моделей исследования из одной дисциплинарной области в другую» с использованием их возможностей обмена, взаимовлияния и синтеза научного знания116. При этом именно этот «синтез» знаний процедурного характера на трансдисциплинарном уровне и способствует развитию имеющихся и созданию новых исследовательских технологий. В результате в науке накапливается своеобразный «банк технологий» для эффективного их использования в производстве знаний. Также достаточно активно формируется и терминологическо-понятийная база понимания технологизации, технологий и технологических процессов, понятийные ряды которой начинают носить ярко выраженный и практически значимый междисциплинарный характер117.

Вопросы технологизации и технологий в юриспруденции сравнительно недавно начали входить в исследовательское пространство научных дисциплин юридического профиля, но тем не менее активно обсуждаются в юридическом научном сообществе. В современной юридической науке сложились два подхода к пониманию места и роли технологии в юридической деятельности в двух проекциях – узкой и широкой, которые показывают направленность осмысления и рассмотрения процессов технологизации и технологий в юриспруденции.

В первой проекции понимание использования технологизации и технологий характеризуется определенным сужением проблематики до того, что технологические процессы в юридической сфере жизнедеятельности общества преимущественно ассоциируются и изучаются в связи с проблемами юридической техники и технологий в отдельных видах юридических практик – правотворческой, правоинтерпретационной, правоприменительной и др. Такой подход фрагментарно охватывает лишь несколько направлений, связанных с проблематикой технологизации в юриспруденции, хотя и опирается на общее понимание технологии118. При этом чрезмерное сужение понимания юридической технологии в исключительно практикоориентированном плане до средства подготовки и оформления правового акта вряд ли представляется целесообразным и не охватывает всех видов юридической деятельности119.

Вторая проекция рассмотрения технологизации в юриспруденции представляет более широкий взгляд на проблему, является более предпочтительной и соответствующей современному развитию юридической науки. Она ориентирована на определение юридической технологии как совокупности способов, навыков, приемов, применяемых в любой юридической деятельности, включая и научно-познавательную в сфере изучения государственно-правовых явлений и институтов, а также ее выделения как науки. «В этом аспекте юридическая технология понимается как комплексная научно-методологическая, юридико-эмпирическая структурированная категория, предназначенная для познания закономерностей и особенностей выполнения юридической деятельности, а также выработки оптимальных механизмов, направленных на совершенствование ее осуществления. Категория технология показывает, как, в какой последовательности осуществляется юридическая деятельность» – отмечает Р. Г. Валиев120. В указанном плане важен и научно-теоретический подход к пониманию технологии как направления научных исследований – как отдельной научной дисциплины, а также внедрения полученных в ней результатов в практики изучения государственно-правовых явлений и институтов и подготовку исследователей. При этом особо отметим, что впервые вопрос о юридической технологии как науке и необходимости введения в преподавание учебного курса «Юридическая технология» поставил В. Н. Карташов. Им также были определены и общие теоретические параметры изучения технологического знания121.

За пределами исследований до недавнего времени оставались более широкие контексты влияния технологий на юридическую сферу жизнедеятельности общества. Ситуация начала меняться с выходом монографии «Смена технологических укладов и правовое развитие России», в которой представили свое видение проблемы Д. А. Пашенцев, М. В. Залоило А. А. Дорская. Авторы исследования не только заявили, но и показали возможности использования в сочетании апробированных и новых методологических подходов в исследовании правовых процессов в условиях различных технологических укладов в контексте опоры на возможности современного междисциплинарного синтеза, методологического инструментария122.

В связи с изложенным, необходимо подчеркнуть, что проблема технологизации и развития технологий в юриспруденции пронизывает практически все направления и виды юридической деятельности. Их изучение в ключе технологизации и использования современных исследовательских технологий, безусловно, должно опираться на серьезную базу их проработки в теоретико-методологическом плане и представляется перспективным направлением в междисциплинарном пространстве взаимодействия различных юридических наук с включением и использованием в исследовательских практиках в юриспруденции наработок всего комплекса наук социально-гуманитарного профиля. Технология в юридической деятельности выступает и становится одним из научных направлений в юриспруденции.

Итак, проблематика технологизации и технологий в современной социогуманитаристике, выйдя за пределы их понимания в контексте исключительно техники, стала предметом рассмотрения в качестве познавательного инструмента и методологического инструмента в научной деятельности в контексте развития различных наук социально-гуманитарного профиля. Изучение философских оснований, истории приобретения опыта и современных технологических практик в различных науках и их теоретическое обобщение позволяют говорить о выделении этого исследовательского направления в юриспруденции, его ярко выраженной междисциплинарной направленности и прикладной значимости в научно-познавательной сфере. При этом необходимо определиться с теоретическим пониманием и демаркацией процессов технологизации и технологий в пространстве социально-гуманитарного знания и методологии научно-познавательной деятельности.

2. Понимание и проблемы демаркации технологизации и технологий в структуре научного знания и методологии познания

Вопросы общего понимания и позиционирования технологического знания носят принципиально важный и исходный характер для определения рассматриваемых феноменов в структуре научного знания. Без их проработки и четко выраженных координат места и роли технологий в теоретико-методологическом пространстве социогуманитаристики невозможно определиться и с их демаркацией в юриспруденции. Соответственно, обращение к этим вопросам сможет вывести ученых на общие проблемы, связанные с рассмотрением технологизации в процессах развития исследовательской деятельности в сфере юридической науки.

Основные подходы к пониманию технологизации и технологий в современной социогуманитаристике в целом определились и позволяют представить их значение и назначение, а также охарактеризовать их как познавательные инструменты. Приведенные ниже понятийные характеристики носят универсальный характер и определяют назначение технологии в общем плане, которое «заключается, прежде всего, в том, что она делает человеческую деятельность более рациональной, включая в нее только те процессы и операции, которые действительно необходимы для достижения цели. Технологизация деятельности отвечает субъективному стремлению человека определить тот естественный алгоритм, который облегчит его деятельность и повысит ее эффективность» – отмечает А. С. Анисимов123.

Понимание технологии опирается на три родовые терминологическо-понятийные конструкции, носящие системообразующий характер. Таковыми являются:

• технологизация, которая в социогуманитаристике рассматривается как процесс проработки проблем алгоритмизации исследовательской деятельности, который состоит в «выделении типовых задач, выработке оптимальных способов их решения и описании этих способов на специальном языке, нейтральном по отношению к содержанию каждой из конкретных задач»124;

• технологии, которые следует понимать в трех основных ракурсах – как «целесообразную практическую деятельность – совокупность ресурсов, средств, приемов их использования и способов организации деятельности, обеспечивающих исполнителю производство определенных продуктов и услуг или достижение иных значимых результатов с заранее заданными параметрами», «научное знание, преимущественно прикладное, характеризующее эффективные способы деятельности» и «учебную дисциплину, обеспечивающую формирование технологических знаний и умений»125;

• технологическое мышление в социогуманитаристике рассматривается как предметно-специфический вид мышления при котором целостно воспринимается, осмысливается и осознается целенаправленный процесс сбора, анализа и преобразования информации для оптимального решения технологических задач в ходе исследовательских практик, в процессе реализации которых проявляется умение ученого на основе образа конечного результата научной деятельности находить различные варианты альтернативных решений с последующим выбором из них рационально-оптимальной процедуры изучения предмета исследования126.

Демаркация технологических знаний в современной науке является проблемой, и вопрос о их гносеологическом статусе нельзя считать к настоящему времени решенным. Безусловно то, что технологическое знание является в большей степени эмпирическим, процедурным и прикладным, но это не исключает необходимость определения теоретических основ изучения этого уровня методологических знаний. На это обращает внимание Е. А. Мамчур, отмечая, что «прикладные исследования являются теоретическими по своей сути. Они выступают необходимым звеном в цепи исследований, на котором происходит подготовка к созданию технологической новации. Технология – это процесс создания самой новации. По своей сути, технология ближе к искусству, чем к науке. Создание технологической инновации часто оказывается процессом, в котором полученный продукт несет на себе заметный отпечаток непосредственного исполнителя»127. Дуализм технологических знаний как знаний теоретического и прикладного характера является признанным фактом. В этом отношении интересно замечание Д. А. Махотина: «Целью технологического знания является в теоретическом плане познание технологий, методов, средств, процедур, обеспечивающих эффективный анализ, получение, преобразование, хранение, оценку и применение веществ, энергии и информации для решения практических проблем, актуальных для общества и человека в конкретной ситуации. В практическом план

...