Оглавление

6. 1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
8. 1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
   6. 6
   7. 7
   8. 8
   9. 9
10. 1. 1
    2. 2
    3. 3
    4. 4

Отказ от ответственности

Все события, описанные в данном сборнике, являются вымышленными. Любое сходство с реально существующими людьми, живыми или умершими, местами, организациями или событиями — случайно и непреднамеренно.

Рассказанные истории затрагивают философские, психологические и метафизические темы, включая утрату, одиночество, внутреннюю борьбу, разрушение личности и поиск смысла. Они могут содержать сцены, вызывающие сильный эмоциональный отклик.

Цель сборника — художественное осмысление человеческого опыта. Автор не преследует цели пропаганды насилия, нигилизма или какой-либо идеологии.

Мнения и размышления персонажей не отражают точку зрения автора и представлены исключительно как часть художественного нарратива.

Чтение рекомендуется взрослой аудитории, готовой к глубокому восприятию и личной интерпретации текстов.

Дорога мудрости

Что есть счастье? Где его искать — в богатстве, власти, свободе или тихой радости простых мгновений?

Главный герой ведомый этим вечным вопросом, оставляет родной дом и отправляется в странствия, надеясь найти сокровенный ответ.

Этот глубокий, философский рассказ приглашает читателя задуматься о том, что делает нас по-настоящему счастливыми, и пройти вместе с героем путь открытия и осознания смысла жизни.

В один туманный, но вместе с тем удивительно ясный для сердца рассвет, когда первые лучи бледного солнца лишь осторожно пробивались сквозь завесу ночной прохлады, в небольшой деревеньке, затерянной среди широких полей и извилистых дорог, начиналась история нашего юного героя, по имени Артём. То было место небогатое, но исполненное добросердечной простоты: деревянные домишки с некогда яркими крышами, увы, давно утратившими первоначальный блеск; иссохшие изгороди, увитые диким шиповником и мхом; узкие тропы, что петляли меж старых ветел, склонивших свои ветви к земле, словно в поклоне перед самой жизнью. И в этой неторопливой провинциальной обстановке уже витали первые намёки на те значительные перемены, что впоследствии встревожат и преобразят молодое сердце Артёма.

Юноша не мог похвастать роскошью ни в одеяниях своих, ни в хлебе насущном. Он изо дня в день трудился вместе с родными на небольшой грядке позади их ветхого дома, где семейство выращивало овощи и ягоды для пропитания. Казалось бы, в такой скудости кроется мало поводов для радости, но всё же в наивных глазах Артёма мерцала некая тихая благодарность к каждому прожитому дню. Если бы вы застали его в ранние утренние часы, когда мир ещё не пробудился от дремоты, вы бы увидели, как он босиком идёт по прохладной, усыпанной росой траве, украдкой улыбаясь крохотным чудесам, расцветающим вокруг него: кусту сирени с первыми набухающими бутонами или маленькому жучку, лениво взбирающемуся на край листка. Но вместе с тем его чистому душевному ликованию будто сопутствовала тень некоего вопроса, спрятанного в самых дальних уголках его сознания: «Почему же, — размышлял он, — мне порою кажется, что есть какая-то особая, всё объясняющая тайна, которой я пока не знаю? Разве не кроется где-нибудь ответ, позволяющий понять и обрести то удивительное состояние, которое люди называют счастьем?»

Говорили, будто бы дед Артёма, когда ещё был крепок здоровьем, любил упоминать о драгоценных книгах, хранящих мудрость минувших поколений. Эти книги, если верить семейным преданиям, толковали о секретах счастья, о редких формулах бытия, которые могут осветить путь тому, кто готов их постичь. Увы, с годами дедовы слова превратились в полузабытые легенды. Старик давно почил, а с ним растворились в небытии и все подробности: где именно находились те книги, что в них было записано, да и были ли они вообще? Но лёгкий блеск в глазах почтенного деда всякий раз, когда он говорил о подлинном счастье, заставлял Артёма верить в то, что рассказы эти были не пустой выдумкой. Когда по вечерам, в уголке у камина, сквозь треск и шипение поленьев, отец пересказывал мальчику старинные легенды, сердце Артёма начинало колотиться быстрее: «Неужели в огромном мире есть нечто большее, чем эта тихая жизнь, пусть и полная тепла родных? И если да, то как не заблудиться в поисках ответов?»

Немногое из случавшихся в доме событий могло быть названо примечательным. Но под всем обыденным, казалось, прятался неуловимый, как тончайший запах цветущей травы, намёк на грядущее. Для многих обитателей деревни день за днём протекал чинно и однообразно: проснуться до первых петухов, накормить скотину, отвести быка или лошадь на пастбище, засесть за починку ограды или примяться к кухонной утвари — такова была привычная рутина. Однако для Артёма каждый подобный день было сложно назвать заурядным: ему казалось, что за старенькими дверями его деревянной избушки скрывается подлинное волшебство, хоть и пока неведомое. Он чувствовал это в лёгком шорохе ветра, ощупывающего густую листву у калитки, и в свете тонкой лучины, которую иногда зажигали по вечерам, чтобы обсудить насущные дела и горести.

Мальчик имел сердце мягкое и чуткое, но жаждущее открытий: иной раз, слушая деревенских стариков, он представлял дальние города, залитые огнями, с башенками, высящимися над каменными улицами, и каретами, грохочущими по булыжной мостовой. Или воображал, что где-то, за неведомыми горами, живут люди, чьё понимание мира глубже и чище, а их радость так велика, что озаряет каждого встречного. Ведь если даже в маленькой деревеньке, затерянной в степи, бывают умиротворённые и улыбчивые лица, то где-то далеко, думал Артём, наверняка есть целые края, пропитанные счастьем с утра до вечера. Однако одновременно по душе его проходила холодная тень сомнения: а вдруг такой искомый край — лишь плод наивного воображения, как сон о величественном замке среди облаков?

Порой, когда ночное небо сияло особенно ярко, Артём любил выходить из дому и, задрав голову, следить за звёздами, которые мерцали на небесном своде величественными точками. Каждая, казалось ему, хранила в себе некую неповторимую историю, а, быть может, и ключ к пониманию всего сущего. Именно тогда, в уединении с этими космическими огнями, он испытывал странное смешение восторга и печали: сердце утопало в красоте ночного небосвода, но ум подсказывал, что от созерцания звёзд не приблизишься к разгадке секрета счастья, о котором ему так хотелось узнать.

Соседи его, в основном крестьяне и ремесленники, люди простые и дружелюбные, много не задумывались о подобных высоких предметах. Они, конечно же, не могли впрямую ответить, как найти секрет счастья, хотя и были не чужды радости простых вещей: сытного супа да доброго слова. Им хватало здоровой пищи, тёплого очага и дружеской руки, чтобы назвать себя если не счастливыми, то спокойными и довольными своей участью. Между тем Артём словно слышал приглушённый зов, подталкивающий его к дальней дороге — зов, которому надлежало следовать вопреки естественным опасениям и невнятным доводам рассудка. Воистину, были дни, когда всякую мелочь он замечал с особенной остротой — от того, как свет играет в солнечных бликах на поверхности лужицы, до покатой улыбки матери, наносящей запах из растопленной печи на вечернюю трапезу. Но не было покоя в этом любовании жизнью: сердце исподволь шептало, что где-то, может быть, совсем рядом, скрыта истина, без которой все чудеса природы теряют для него часть своей пленительной тайны.

Отец Артёма, человек с добрым взглядом, слегка сутулый, отчасти уставший от повседневных забот, не раз повторял сыну: «Не ищи ответов, мой мальчик, где-то за дальними горами, прежде приглядись к тому, что у тебя под носом». Но юность Артёма была в той поре, когда мудрые слова родителей легко скользят по поверхности сознания и часто не достигают самых глубин понимания. Да и взрослые в деревне, как нередко случается, зачастую были столь поглощены текущими трудами, что не имели времени вдумываться в извечные вопросы бытия, считая их прерогативой праздных сказителей или городских чудаков. А Артёму меж тем хотелось большего. В его воображении жила вера в некоего «мудреца» или просто невидимого проводника, который, если повезёт, вдруг встретится на одинокой тропе и проведёт его к осознанию великой тайны: где берётся то самое счастье, к которому многие стремятся и столь немногие, увы, кажутся способными приблизиться.

Так и шли дни, недели, месяцы, а в душе юного Артёма, подобно ростку, пробивающемуся сквозь плотную почву, зрело смутное, но неподдельное убеждение, что ему суждено выйти за границы привычного уклада. Он ждал чуда и в глубине сердца верил: секрет счастья нельзя закрыть на замок в далёком сундуке; возможно, он обитает в каждом мгновении жизни, словно солнечный блик на бегущей реке. Нужно лишь научиться различать этот свет. Но где обрести ключ? Как суметь распознать, что уже лежит у тебя в ладони, а что ещё предстоит найти в мире?

Время от времени наш герой встречал путников, что сворачивали в его тихую деревню на пути в другие земли. Некоторых манили слухи о заработках на строительстве в соседнем городе, других — потребность в ночлеге и куске хлеба. С ними Артём порой на короткое время находил общий язык, задавая осторожные вопросы о месте, откуда те прибыли, и о чудесах, коим довелось свидетелями быть. Однако ответов, что могли бы освободить его сердце от поисков, никто не давал. Кто-то смеялся в ответ на расспросы, заявляя, что все эти «секреты счастья» — лишь пустое бормотание ворон, а счастье, если оно вообще существует, для большинства, увы, недосягаемо. Кто-то, напротив, ободрял мальчика, рассказывая, что есть учёные люди, может, в самой столице, способные растолковать, где и в чём кроется истинное благополучие. Но каждый раз, когда странники шли дальше, за собой они уносили загадочность чужих мест и неразгаданные вопросы. Артёма же оставляли в той же самой деревеньке, где менялись лишь времена года, да деревья сбрасывали и снова растили листву.

Так, в окружении тихой родной деревни, в тишине предрассветных часов и мерцании вечерних звёзд, и начался путь нашего героя. Путь, ради которого он, сам ещё не ведая, уже укреплялся духом и возрастал в понимании: ведь чтобы действительно найти секрет счастья, надо быть готовым не только получить дар открытия, но и понести тяготы сомнений и тревог, сопутствующих всякому настоящему поиску. Юный Артём находился лишь в самом начале этой тропы; он ещё не знал, что впереди ждут его удивительные встречи, противоречивые уроки и моменты, когда следовать зову сердца будет труднее, чем стоять на месте. Но отступить он уже не мог. Ибо едва ли можно унять жажду знания, искру искренней веры в то, что подлинное счастье есть — стоит лишь обрести к нему верную дорогу.

Пусть следующий день не ознаменовался громкими событиями, всё же в воздухе уже ощущалось напряжённое ожидание, словно песочные часы были перевёрнуты, и невидимое время, степенно сыпавшееся сквозь их горлышко, неотвратимо приближало новую страницу в судьбе Артёма. В тот день он встал, как обычно, чуть свет: домашний скарб ещё дремал в полусвете скупых солнечных лучей, скользивших сквозь выщербленную ставню. В доме тихо покашливал отец, да иногда мелодично позванивала утварь, когда мать принималась готовить что-то на скромный завтрак. Это была простая еда — ржаная каша и несколько ломтей вчерашнего хлеба, — однако её непритязательность совсем не умоляла душевного тепла, с которым мать подавала каждую миску к столу.

И всё же сегодня Артём испытывал особенно сильное волнение. Было ли это предчувствием, или же воспоминанием о ночных сновидениях, в которых он видел дорожный узелок и себя шагающим по пыльному тракту? Пока оставалось непонятно. Прислушиваясь к мерным шагам отца, бродившего по заднему двору, юноша вдруг ощутил острое желание выйти за пределы родной деревни и продолжить тот самый путь, о котором он грезил — путь, обещавший приоткрыть ответ на вопрос о счастье.

Сперва он не решался заговорить об этом ни с матерью, ни с отцом. Чувства внутри боролись: с одной стороны, перед ним рисовался манящий горизонт свободы и тайных открытий; с другой — страх оставить родной очаг, за которым тянулись годы его безмятежного детства. Но душа оказалась сильнее страха. В тот же вечер, преодолев смущение, Артём подошёл к отцу, когда тот чинил видавшую виды лопату у грубо сколоченного стола под навесом.

— Отец, — робко начал мальчик, не зная, какой приём встретят его слова, — помнишь ли, ты говорил мне когда-то, что не стоит искать счастья далеко, если его корни — рядом?

Отец поднял глаза от лопаты. Лицо его, морщинистое, обветренное, отражало мудрую смесь любопытства и тревоги за сына.

— Разумеется, сынок. Я и сейчас так думаю. Но что тебя на сей раз гложет?

— Я… — Артём вздохнул. — Я чувствую, что должен уйти. Не навсегда, разумеется. Моя душа словно зовёт меня куда-то — и я не могу сопротивляться этому зову, не могу от него отмахнуться. Мне кажется, что в мире есть нечто, чего я пока не постиг, а без этого знания не смогу жить, как прежде.

На мгновение повисла тишина, нарушаемая лишь звуками вечера: недалёким покрякиванием уток, донёсшимся с реки, и слабым стуком отцовского инструмента, по инерции скользнувшего по металлической кромке лопаты. Отец отложил свой труд, задумчиво потер грубую щетину и, наконец, медленно выдохнул:

— Понимаю. Когда я был ненамного старше тебя, мне тоже мечталось сбежать в город, да посмотреть, как люди там живут. Но то ли обстоятельства не сложились, то ли смелости не хватало, — он улыбнулся с грустным оттенком в глазах. — У каждого свой путь, сын. Если твоё сердце зовёт, возможно, тебе надо его послушать.

Артём почувствовал, как из его груди уходит напряжение: он не ожидал такого спокойного отклика. Возможно, отец не выразил восторга, но в его голосе слышалось понимание, а это дорогого стоило.

Следующим вечером, когда солнце запоздало, скользя над кронами деревьев, озаряло деревеньку тусклым светом, вся семья собралась в маленькой горнице, чтобы обсудить предстоящие планы. Мать была расстроена, как женщина, всю жизнь приученная беречь семью и держать детей подле себя. Её глаза то и дело увлажнялись, стоило ей лишь представить, как сын пускается в дорогу. Но она, зная решимость Артёма и видя, что отец не возражает категорически, смиренно спросила лишь:

— А как же ты прокормишься вдали от дома? Как будешь ночевать? Где искать приюта?

— Мама, — ответил Артём самым мягким тоном, на какой был способен, — в дороге встречаются добрые люди. Да и я не намерен уходить на край света. Поначалу доберусь до соседнего города: там ведь всегда нанимаются помощники к лавочникам, подмастерья к ремесленникам. Я хоть и молод, но руки у меня крепки, работать не боюсь. По пути постараюсь расспросить кого-нибудь, кто знает большие дороги и большие города. Может, найду кого-то, кто услышал о том, что называют секретом счастья.

— Ох, сынок, — протянула мать, — золотых гор не жди. Люди, как известно, злы да жадны в городах… Но и хорошие встречаются. Раз уж твёрдо решился, то ступай с Богом.

Так и состоялось прощание. Ночью Артёму долго не спалось: мысль о предстоящем пути щекотала его воображение и щемила душу волнением. Перед ним словно вздымались небытовые тучи, в которых прятались и обещания светлых открытий, и опасения насчёт того, что дорога может оказаться куда сложнее и неприветливее, чем он представляет. Под мерное покачивание ветра за окном и торопливый перестук собственного сердца юный искатель бормотал под нос что-то вроде неслышной молитвы, прося у неба защиты. А когда наступил рассвет, он уже был на ногах, собирая нехитрые пожитки и завязывая узел с едой, любовно приготовленной матерью.

Первым днём странствий Артём выбрал ясное утро, когда небо словно обещало благословение: ни туч, ни грозных облаков, лишь безграничный простор над головой. Он ступал по пыльной дороге, глядя на чуть колеблющуюся траву вдоль кромки пути. На плечах у него болтался холщовый мешок, в котором были помещены пара рубах, кусок хлеба да кусок сыра, полученный в дорогу. Родители, наблюдавшие за ним с порога, казались до боли трогательными в своей молчаливой поддержке. Мать тихо вытирала слёзы фартуком, пытаясь скрыть их, а отец покашливал, прикрывая волнение, и подбадривал сына лёгкой улыбкой.

— Возвращайся, — напоследок сказал отец, лёгким кивком указывая на дом и всю деревню позади, — здесь всегда твоя пристань.

— Я вернусь, — откликнулся Артём, чувствуя, как грудь наполняется и восторгом, и грустью. — Обязательно вернусь… с ответами.

С этими словами он зашагал вперёд — туда, где дорога вилась между невысокими холмами, ведущими к горизонту. Как только деревья и постройки родной деревни стали уменьшаться в его поле зрения, а тихое журчание знакомого ручья сменилось непривычным шелестом ветра, юноша понял, что началась иная глава его жизни.

Поначалу путь казался почти праздничным: дорога, обступленная цветами полевых колокольчиков и скромных ромашек, уходила к едва заметной череде холмов, за которыми, как говорили, виднелись первые дома более крупного селения. Солнце грело спину, шаг был лёгок, мысль об опасностях и трудностях меркла в сиянии перспективы новых открытий. Но прошло всего несколько часов, и сладкое чувство приподнятости стало ослабевать, а вместе с ними нарастала усталость. Чрезвычайно быстро он понял, что длительный поход — не просто радостная прогулка. Тело требовало отдыха, голова начинала побаливать от пыльного ветра, и всё чаще взгляды юноши обращались к небу в надежде, что дорога окажется короче, чем казалось.

На закате Артём подошёл к крошечному постоялому двору, затерянному прямо у развилки. К воротам была прикреплена деревянная табличка с выцветшей надписью, указывающей на то, что здесь можно найти кров и еду за скромную плату или мелкую помощь по хозяйству. Деваться ему особо было некуда, и он, поколебавшись, вошёл под низкий свод калитки. Взгляд его тут же столкнулся с плотным, не очень дружелюбным лицом хозяина — низкорослого, пожилого человека, у которого из-под седых бровей пристально сверкали любопытные глаза.

— Что ищешь, парень? — пробасил тот хрипловато. — Знать, не просто так идёшь, коли у меня на дворе очутился.

— Доброго вечера, — поклонился Артём, робея. — Я путник. Мне бы переночевать и, если можно, поесть. Я, хоть и не богат, могу уплатить, а если нуждаетесь в помощи — готов поработать.

— Гляжу я: в карманах твоих вряд ли звенят монеты, — прищурился хозяин. — Ладно, есть у меня тут кое-какая надобность: конюшню вымести да воду натаскать. Устроит тебя такое? А там глядишь, и супом тебя накормим.

Артём кивнул, ощутив невероятное облегчение, и тотчас взялся за лопату. Благо с работой он был знаком: не впервой ему таскать воду или прибирать за скотиной. К тому же мысль о том, что труд облегчит его кошелёк, наполняла юношу радостной уверенностью: даже если в городе не сразу найдётся место подмастерья или служки, он хотя бы научится выживать с помощью таких вот мелких работ.

Провозившись до глубокой сумеречной поры, Артём всё-таки сумел вычистить конюшню, вымести двор от накопившегося мусора и даже занялся выкорчёвкой бурьяна у забора, за что хозяин, хоть и медлительно, но под конец похлопал его по плечу.

— Молодец, не ленишься, — сказал он, уводя парня в маленькую трапезную комнату. — Глядишь, и будет из тебя толк. Садись, ешь, хлеба не жалей.

Трапеза состояла из густого супа, хлеба и кружки тёплой воды, имеющей вкус травы, но для голодного юноши это была настоящая роскошь. За столом с ним сидел ещё один гость — долговязый и мрачноватый человек лет сорока, с заметными шрамами на руках и жёсткой щетиной на подбородке. Он пристально разглядывал Артёма, будто оценивая, кто такой этот новоявленный странник. Вскоре и вовсе не удержался от вопросов:

— Ты, малый, куда путь держишь?

В голосе его слышалась смесь усталости и что-то вроде напряжённой заинтересованности. Артём, поняв, что грубости в этих словах нет, решился ответить:

— Надеюсь дойти до ближайшего города, а там посмотрим. У меня есть вопросы, и я в пути их разгадываю.

— Вопросы? — переспросил незнакомец, приподняв брови. — Насмешил. У большинства путников один вопрос: где найти богатство да славу? Или, в крайнем случае, где укрыться от бед. И что за вопросы такие у тебя?

Артём слегка смутился, ощущая, что едва ли незнакомец поймёт его стремления, но всё-таки решился на честность:

— Я ищу секрет счастья.

— Чего?! — незнакомец фыркнул, и на его губах изобразилась невесёлая усмешка. — Парень, ты шутишь или по неведению глупость несёшь? Счастье? Да кто ж знает его секрет?

— Возможно, и никто… а может, кто-то знает. — Юноша почувствовал, как в груди кипит смесь обиды на насмешливый тон и решимости отстоять свою мечту. — Мне важно разузнать.

— Ну-ну, — протянул человек со шрамами, умолк, хлебнул воды, но так и не переставал окидывать Артёма недоверчивым взглядом. — Ладно, бывай. Только если найдёшь его, то не забудь поделиться: кто знает, может, я тоже нуждаюсь в крохе такого секрета.

После ужина, освещённого колеблющимся пламенем керосиновой лампы, Артём улёгся на засыпанном сеном чердачке, вдыхая терпкий запах скотного духа и ночной свежести, врывающейся в приоткрытое окошко. Спал он, как убитый, прерываясь лишь на смутные отрывки снов, в которых ему казалось, будто он идёт к старой-старой библиотеке, а её двери открываются сами собой, маня его внутрь. Но едва он пытался войти, перед ним вырастала пугающая тень, и на этом сон обрывался.

Наутро Артём, поблагодарив хозяина постоялого двора за приют и еду, вновь отправился в путь. Дорога теперь шла мягче: удача первого ночлега, первый заработок остался позади, и юноша почувствовал толику гордости. «Значит, смогу и дальше справляться, — думал он. — Главное — не терять присутствия духа, не забывать, ради чего я пустился в эти странствия».

Целый день он шагал без особых приключений. Тишина полей, прерываемая лишь ивовыми зарослями вдоль высохшей речушки, постепенно уводила его мысли вглубь себя. Он размышлял о том, насколько нелегко человеку взять да отыскать ответ на вечные вопросы. И почему одни люди считают, что счастье — это просто сытый желудок и крыша над головой, а другие рискуют всем, отправляясь за мечтой? Где в этом спектре место для его собственных поисков?

Незадолго до захода солнца юноша наткнулся на странника, бредущего по дороге в противоположном направлении. Тот был стар, сгорблен, но на лице его светилась поразительная приветливость. В руках он нёс узелок, перевязанный ремешком. Замедлив шаг, старик окликнул Артёма:

— Эй, друг, не подкинешь ли монетку? Старому человеку нелегко приходится.

Артём, у которого и самим деньгам было тесно в кошельке, немного подумал, но всё же достал мелкую монетку, на которую рассчитывал купить еду в ближайшей харчевне. Протянул её незнакомцу, почувствовав при этом лёгкий укол совести: а если самому потом не хватит? Но улыбка старика была так сердечна, что он не мог поступить иначе.

— Благодарю, юноша, — произнёс старик. — Что же толкает такого доброго парня бродить по большой дороге? Ведь сумерки близко — опасное время.

Артём коротко поведал о своём пути. На удивление, старик не стал смеяться, не покачал головой с недоверием. Наоборот, посмотрел с теплотой и сказал:

— Велика твоя задача. Но знай: искать секрет счастья — всё равно что искать тень своей собственной души, когда солнце склоняется к закату. Важно иной раз присмотреться к тому, что внутри тебя самого, и только потом смотреть вовне.

И покуда Артём переваривал эти слова, пытаясь понять их смысл, старик, благодарно кивнув на прощание, торопливо побрёл дальше.

«Внутри…» — повторил про себя юноша. Он чувствовал, что в этих словах заключена крупица истины, которая, как косточка в плоде, требует времени, чтобы раскрыться.

Не успел он отойти далеко, как вдруг заметил нечто необычное: край холма впереди озарялся причудливым закатным светом, а на самой вершине, будто на дозорном пункте, стоял ветхий крест, обвитый дикими вьюнками. Приблизившись, юноша увидел, что рядом располагался крохотный скит: каменная часовенка, обвешанная старыми иконами и заросшая бурьяном. Окна её, небольшие и круглые, были разбиты, дверь покосилась, однако от этого она казалась ещё более таинственной.

Сердце Артёма внезапно сжалось от чувства, что сюда его привела неслучайная тропа. Он обошёл часовню кругом, разглядывая пыльные узоры, выведенные на стенах временем и влагой. Нигде не было видно ни души — лишь ветер проникал внутрь сквозь зияющие трещины, заставляя паутину колыхаться, словно старые, выцветшие ленты на деревенском празднике.

— Кто здесь? — негромко позвал Артём, не столько надеясь, сколько боясь услышать ответ.

В ответ — только монотонное эхо его собственного голоса да шелест высохших трав. Осмелев, он толкнул дверь, удерживаемую на одной-единственной ржавой петле. Дверь скрипнула, но поддалась, и юноша вошёл внутрь. В полумраке он различил остатки скамей, полусгнившие, с отломанными спинками, и несколько полок на стенах, которые, вероятно, служили когда-то для свечей и священных книг.

В дальнем углу что-то зашевелилось. От неожиданности Артём вздрогнул и только хотел отпрянуть, как вдруг в темноте возник тихий голос:

— Не бойся… Ты не причиняешь мне вреда, и я не причиню тебе.

Из угла вышел человек в поношенной чёрной одежде, с лицом худым и осунувшимся. Тонкие черты и глубоко посаженные глаза придавали ему вид отрешённости, будто он долгое время провёл в изоляции от окружающего мира.

— Прошу прощения, я не хотел тревожить, — произнёс Артём, — просто увидел заброшенный скит и решил взглянуть, что к чему.

— Меня называют брат Лука, если это имеет значение, — отозвался человек, подходя чуть ближе. — Я жил здесь, когда-нибудь служа при этой часовне, а ныне просто не нашёл себе иного прибежища. Вижу, ты путник. И, если не ошибаюсь, в твоих глазах читается жажда не простого странствия, но духовного искания.

Артём почувствовал, как сердце начинает колотиться сильнее. Простой ли это случай, что в заброшенной часовне нашёлся человек, способный говорить о духовных материях?

— Верно, — признался он. — Я ищу секрет счастья. И странствую уже вторые сутки, надеясь хоть что-то услышать от людей, которым могло быть это ведомо.

Брат Лука слушал его рассказ внимательно, не перебивая. Когда мальчик умолк, он тяжело вздохнул.

— Тебе может показаться странным то, что я скажу, — произнёс он после короткой паузы, — но, возможно, нет на свете «одного» секрета счастья, который бы всё объяснил. У каждого он свой, ведь счастье — это не вместилище, которое достаточно заполнить чем-то конкретным, а скорее путь, познание, состояние сердца. Многие ищут этот секрет в великих свитках, в городах, у богатых и сильных мира сего. Но разве не бывает, что люди, обладающие всем, страдают от одиночества и горестей?

— Значит, ты думаешь, что не стоит искать дальше? — спросил Артём, и в голосе его скользнуло разочарование.

— Наоборот, — ответил брат Лука, чуть улыбнувшись. — Я полагаю, что искать нужно. Ибо сам поиск, возможно, и есть часть секрета. Без поиска человек не обрёл бы нового взгляда на привычный мир. Но не забывай, что внешние дороги часто служат лишь отражением дорог внутренних. Прежде чем смотреть вдаль, загляни в глубину себя: какие вопросы тебя действительно волнуют, какую боль ты хотел бы исцелить, какую радость готов разделить?

Слова эти лились в полумраке скита, окружённого увядшим временем, и Артёму почудилось, будто сам ветер, ворвавшийся сквозь треснувшие стены, вторит им тихим шёпотом. Он опустил глаза и в задумчивости провёл рукой по шероховатой поверхности старой скамьи. Ему припомнились все разговоры с родителями, с путниками, с этим стариком на дороге — и наконец, он твёрдо сказал:

— Я не знаю, куда приведёт меня мой путь, но я пойду, потому что чувствую: ещё не настал час возвращения. Я должен увидеть и понять что-то важное.

— Ступай, юноша, — произнёс брат Лука, медленно кивая. — Помни только: лучшим светильником в любой тьме бывает сострадание к другим и честность с самим собой. Если где-то и есть ответ на твой вопрос, то он не может противоречить любви и доброте.

С этими словами он протянул Артёму небольшую, потёртую книгу с обложкой из тонкой древесной корки.

— Здесь записи и размышления, которые оставил прежний настоятель. Не думаю, что все они имеют ценность, но в них встречаются замечательные мысли о человеческой душе и её стремлениях. Может быть, тебе они помогут.

Артём, с благодарностью принимая книгу, ощутил внезапный прилив новой силы. Он чувствовал: пусть секрета счастья он ещё не достиг, но его сердце уже наполнилось тёплым светом, вызванным добрыми словами и чистым побуждением брата Луки.

Сквозь рассохшиеся стены древней часовни вечернее солнце бросало последние, почти багровые лучи — они отбрасывали длинные тени на пол, превращая узоры трещин в причудливые узилища из света и тьмы. Артём простился со своим неожиданным наставником, пообещал когда-нибудь вернуться или хотя бы не забывать услышанных напутствий, и, аккуратно положив книгу в суму, вышел в наступающие сумерки.

За этим встречались иные привалы, иные люди, иные разговоры, но каждый оставлял в душе Артёма крохотную лепту новых мыслей. Он видел семейства, радующиеся малому достатку, и ворчливых богачей, жалующихся на пресыщение. Однажды он ненароком помог мальчишке, потерявшему котомку с припасами, найти дорогу к дому, и тот одарил его столь искренней улыбкой, что Артём вдруг поймал себя на ощущении тихого, почти неземного счастья: будто от одного душевного поступка он стал на шаг ближе к пониманию истины.

И так, с каждым маленьким подвигом, с каждым трудом и сомнением, он всё дальше уходил от родной деревеньки, но всё ближе и ближе подходил к самой сути своего внутреннего пути. Ибо ещё на заре своих поисков Артём, сам того не замечая, ступил на дорогу, ведущую не просто к чужим городам и новым знакомствам, но и к простому, незаметному никому, кроме него самого, преобразованию собственной души. И неведомо было, на сколько ещё вёрст протянется этот путь, какие испытания выпадут ему на долю и каких мудрецов ему суждено повстречать. Одно оставалось несомненным: он уже не тот мальчик, которым был, покидая родной дом. В его взгляде появилась глубина, а в шаге — твёрдость.

Так тянулась дорога под ногами нашего юного искателя, уводя его всё дальше вглубь непознанного мира. И, возможно, где-то впереди действительно ждала его разгадка вопроса, на который веками искали ответы и великие философы, и простые люди: в чём кроется подлинный секрет счастья? Но даже если бы он, утомлённый долгим странствием, в тот миг взглянул на себя в тихое зеркало лесного озера, он бы увидел в отражении не робкого мальчика, а юношу, озарённого надеждой и силой внутреннего света. А это — уже половина пути к желанному ответу.

Когда наступило новое утро и первые пятна света заняли своё скромное место в небесном чертоге, Артём шёл по просёлочной дороге уже с таким видом, будто странствия стали его привычным делом. Хоть сердце его и продолжало учащённо биться при каждом повороте и незнакомой развилке, лицо выражало спокойную решимость. Казалось, что сам воздух, каким он дышал, впитал в себя все те встречи и уроки, которые уже успели встретиться на его пути: от суровых слов случайных попутчиков до тёплых наставлений брата Луки. Книгу, подаренную монахом, юноша держал очень бережно, завернув в полотно и пряча поглубже в суму, словно драгоценность. И это не выглядело странным: для Артёма небольшая тетрадь с заметками была больше, чем письменный памятник — она стала знаком того, что в мире отыщется место и для искренних, хоть и скромных, исканий юного ума.

Вскоре дорога, по которой брёл наш искатель, раздвоилась возле пышного дуба: справа тропа уходила к берегам медлительной реки, по слухам, ведшей к нескольким деревушкам; слева же пролегал более бойкий тракт, где отчётливо виднелись следы тележных колёс и даже иногда слышалось далёкое цоканье копыт. Артём задумался: его влекли просторы и люди, ведь ответы — если они где-то и обнаружатся, так скорее там, где больше душ соприкасается между собою. И решился он пойти по левой, более оживлённой дороге.

Вскоре по пути ему повстречался румяный возчик, верхом на невысоком ослике, везущий повозку с корзинами, наполненными луковицами, связками сушёных трав и какими-то свёртками неясного содержания. Возчик, заметив одинокого путника, остановил ослика и крикнул:

— Здоров будь! Ты, поди, устал бродить-то по утреннему холоду! Коли хочешь, подсядь, добрый парень, подброшу до самого городка, что за холмом. Мне несложно, а тебе веселее.

Артём, польщённый дружелюбием незнакомца, охотно согласился. Вскоре он уже устроился на краю повозки, прижимая к боку свой узелок. Ослик неторопливо семенил вперёд, колёса позванивали на ухабах, а возчик оказался человеком разговорчивым и жизнерадостным, хотя и отмеченным печатью усталости на лице.

— Что ж, — заговорил он, поглядывая на Артёма, — нынче путников много: всякий ищет, где место получше. Славу ли хотят обрести, работёнку ли — а вот ты, вижу, парень не совсем обычный. Скажи, отчего ты босиком по дороге не скачешь? И не видать у тебя ни оружия, ни товару, ни модного платьица — а ведь чем-то тебя дорога так и манит.

— Не секрет, — вздохнул Артём. — Я ищу ответы… пытаюсь понять, в чём состоит секрет счастья.

Возчик, словно и не удивившись, уважительно кивнул:

— Бывает же! Сам я не философ, сказываю прямо: когда хлеб в закромах, и детишки сыты, да крыша над головой не течёт, так мы с женой уже благодарны судьбе. Не думай, что нет забот, — их всякий человек имеет. Но где-то в глубине души я чувствую: если есть любовь в сердце, то уж будто и счастлив. Нельзя сказать, что это и есть весь секрет — а мне другой и не надобен.

Артём улыбнулся: в словах возчика прозвучала незамысловатая мудрость, столь созвучная его собственному внутреннему чаянию. Но он понимал, что отыскать совершенную формулу счастья только через воспоминания о семейном тепле — не всегда возможно. Наверное, у каждого есть свой взгляд на это, и каждый по-своему прав.

Дорога между тем вывела их к небольшому городку, со всех сторон обнесённому невысокой бревенчатой стеной. Со стороны тракт выглядел уже куда более оживлённым: мимо проезжали телеги, некоторые, видно, напросились в город на ярмарку; у ворот сновали люди в самых разных одеждах — сельчане, ремесленники, подвыпившие молодцы, да и редкие заезжие торговцы, которые выкрикивали что-то, пытаясь завлечь покупателей.

— Дальше мне путь налево, — сказал возчик, останавливая ослика. — Тут, возле городских ворот, я схожу с тракта. А тебе, если хочешь, самое время взглянуть, что внутри. Тут, говорят, есть и лавки, и подмастерья набирают, и постоялые дворы. Бывай здоров — и не забудь: если не найдёшь счастья, то, возможно, оно и не терялось!

Артём улыбнулся, поблагодарил его за доброту и спрыгнул с повозки. Уже через минуту повозка исчезла за массивным дубовым забором, а юный искатель остался один. Он посмотрел на ворота: с обеих сторон их охраняли двое скучающих стражников в потрёпанных кафтанах, вооружённых короткими копьями. Один из них, заметив Артёма, кивнул:

— Чего стоишь? Проходи давай. Никакой пошлины для такого простофили, как ты, не назначено.

Юноша не стал спорить. Пройдя через ворота, он сразу ощутил своеобразный запах: смесь дыма из домов, запаха свежего хлеба и жареного лука, а также чего-то кислого, напоминавшего прокисшую капусту. Перед ним раскинулась узкая главная улица, куда стекались жители окрестностей: кто-то тащил повозок с дровами, кто-то вёз молоко в бадье, а у каменных домов с вывесками отрывались двери лавок, в которые заглядывали покупатели.

Войдя в этот гомон, Артём почувствовал, как у него загорелись глаза: такой кипучей, многоликой суеты он никогда прежде не видел. Даже в самых смелых своих фантазиях, когда он слушал рассказы о городах, не представлял, что они настолько живые, сложные, наполненные всякого рода людьми и занятиями. Подойдя к ближайшей лавке, торгующей видимо мукой, он почтительно попросил:

— Примите ли подмастерья? Готов работать честно и усердно, лишь бы было мне ночлег и немного платы.

Однако хозяин, полный и лысоватый, вытиравший руки о передник, ответил, не слишком любезно:

— Подмастерья, говоришь? Погляди вокруг: у меня и своих трое, куда мне четвёртого? Если работаешь задаром, то хоть и можно, — а платёж я тебе не обещаю. Да ещё и кормить придётся. Нет, парень, ищи другое место.

Артём попрощался и отошёл. Он решил заходить поочерёдно в лавки, спрашивать про работу, и, если удастся хоть где-нибудь пристроиться — это уже шаг к пропитанию и к возможности задержаться в городе, дабы собрать новые сведения. Встречая подобный холодный приём не раз, юноша постепенно принялся сомневаться, не допустил ли он ошибки, шагая в сей причудливый мир, где каждый стремится к собственному благополучию и не желает возиться с неизвестным мальчишкой. Но сердце подсказывало: испытания и есть часть пути, и не стоит впадать в отчаяние.

Наконец в одной из кондитерских лавок, где пахло свежеиспечёнными плюшками и караваями, Артём разговорился с хозяйкой — доброй на вид женщиной с румяными щеками, которую звали Василиса. Её голос звучал мягко, но в то же время требовательно:

— Правду сказать, помощник мне нужен, да только хлопотный будет помощник — от теста ли его отгонять, да ещё не дай Бог, печь перевернёт… Но вижу по лицу твоему, что ты не из праздных. Ладно, я тебя возьму, но при одном условии: две недели попотчуешь за пищу и крышу над головой, а плату, если заслужишь, начну выдавать со следующего месяца. Сгодится?

Артём, не веря своей удаче, радостно кивнул. Больше он в тот миг не мог требовать: главное — нашлось место, где можно остановиться и где к нему отнеслись не как к беспризорнику, но с почтительной добротой, как к работнику. И пусть у него не будет собственных денег прямо сейчас — зато у него есть шанс наблюдать, учиться, заводить знакомства.

Так начался непростой период жизни нашего героя в тесной кондитерской лавке с маленьким очагом и пышущей жаром печью. Просыпался он рано: прежде, чем рынок зашумит и народ потянется за сладостями, надо было истопить печь, замесить тесто, раскатать коржи. Он бегал за водой к колодцу, строго следил за дрожжевым тестом, чтобы оно не убежало, и к вечеру чувствовал себя таким вымотанным, что едва стоял на ногах. Однако каждый день давал ему новые впечатления: Василиса часто беседовала с покупателями, слушала их сплетни и нужды, а Артём, убираясь поблизости или поддерживая порядок в лавке, невольно подслушивал многое и узнавал, как живут городские жители.

Иногда, когда поток покупателей слегка утихал, а Василиса вытаскивала из печи очередную партию аппетитных булочек, Артём принимался задавать ей свои извечные вопросы:

— Скажите, матушка Василиса, а вы считаете себя счастливой?

— Ах, паренёк, — улыбалась она в ответ, — суди сам: в деньгах я не купаюсь, да и муж мой, царство ему небесное, давно отошёл. Но у меня есть это дело — оно моё, кровное. Хлеб пеку, радость людям приношу. Когда вижу, как ребёнок, прижав копейку, ждёт, не дождётся моей плюшки, у меня сердце смеётся. Может, оттого и счастлива. Разве этого мало?

— А не хочется ли вам большего — скажем, богатой лавки или знатной родни?

— Ой, — отмахивалась она, отдуваясь от жара печи, — я-то много чего хотела в молодости, да только поняла: бывает, что и малое оборачивается великой милостью, если душа светла. Иной живёт в тереме, а мучается жутко. Так что, Артём, нет у меня секрета, но есть совесть спокойная. И этого мне довольно.

Юноша внимал этим словам с благоговением — Василиса, простая пекарша, говорила о вещах, близких его сердцу. Но он чувствовал, что ещё не приблизился к окончательному ответу, а лишь прикоснулся к его тёплому отражению.

Вечерами, когда в лавке стихали последние шаги и аромат свежего хлеба успокаивался, погружаясь в ночную прохладу, Василиса сажала Артёма ужинать за общий стол: суп да каша на пару с ломтем хлеба — вот и вся трапеза. Но от такой простоты шло тепло, будто в сердце запылает тихое пламя благодарности. И в такие минуты Артём брал из сумы книгу, подаренную братом Лукой, раскрывал её на случайной странице и начинал читать выцветшие строчки, содержащие то пространные размышления о Божьем промысле, то рассказы о любви к ближнему. Порою Василиса слушала его вполуха, качая головой, словно говоря: «Всё это хорошо, да в печь-то надо дровишек подкладывать, пока рассуждаешь». Но она не мешала ему: каждый имеет право на свои думы.

Непрошеный советчик

Пока Артём работал в кондитерской лавке, у него появилось немало знакомых: не только покупатели, но и другие подмастерья из соседних заведений. Среди них оказался парень постарше по имени Герасим — помощник в лавке скобяных товаров, находившейся через узкий переулок. Герасим отличался изворотливым нравом и напускной веселостью, а иногда выказывал склонность к резким суждениям, особенно когда речь заходила о таких «возвышенных» вопросах, как счастье и душевный мир. Когда они вдвоём встречались после работы, чтобы сэкономить на еде и поделиться хотя бы кружкой воды из колодца, Герасим часто отпускал ироничные замечания:

— Хе, да что искать-то, дружище? Счастье — когда денежек побольше, вот и весь сказ. Я вот, если поднакоплю, перееду в столицу, открою свой ларёк, буду торговать чем-нибудь модным, тогда уж покруче заживу! Поймёшь сам, что всё остальное — пустая болтовня для простаков.

Артём не знал, как реагировать. Слова эти казались ему слишком приземлёнными, однако он не имел возражений, подтверждённых опытом: не исключено, что и богатство даёт счастье. Но каким-то чутьём он догадывался, что дело не в одной лишь монете. Он наблюдал порой состоятельных людей, заходивших к Василисе — и не все из них выглядели довольными жизнью. Некоторые, казалось, больше беспокоились о сохранении собственных денег и власти, чем о том, чтобы радоваться каждому дню. Но Герасиму было трудно это объяснить — он лишь отмахивался и горячился:

— Наивные вы, мечтатели! Сейчас тебе семнадцать ли, восемнадцать, а вот стукнет двадцать — увидишь, что кормить себя надо, да семью, и всё тут.

Впрочем, Артём не злился на приятеля и продолжал искать ответы в книгах, разговорах и своих мыслях.

Шло время, и однажды, когда в городе стали поговаривать о больших переменах (кто-то упоминал о прибытии высокопоставленного чиновника, кто-то — о возведении новой ратуши), жизнь Артёма круто повернула в иную сторону. Случилась беда: начальник городской стражи объявил, что несколько лавок обворованы, а на площади мелькали слухи о шайке воров, проникших в город под видом бродяг. Беднягам-извозчикам, которые давно промышляли на тракте, стали сильно докучать городские охранники, заставляя отвечать за всякую мелочь. Сомнительные личности попадали под подозрение, и простой люд сторонился чужаков.

Вскоре подозрения пали и на Артёма. Ведь он прибыл в город недавно, не имел ни постоянной семьи, ни покровителей, а работал «за еду» в кондитерской лавке. По неосторожности кто-то пустил слух, что видел его поздно вечером бродящим по переулкам (в действительности он искал пропавшего котёнка Василисы, который выскользнул из лавки). Для городских стражников этого оказалось достаточно, чтобы начать расспрашивать его и хозяйку лавки: откуда, мол, приблудился этот паренёк? Не промышляет ли он чем-то непотребным?

Василиса, конечно, заверяла, что Артём честен, но люди, привыкшие видеть во всём чужом угрозу, не так-то легко меняли своё мнение. До прямого ареста не дошло — повода было недостаточно, — но стали на него коситься, почесывая затылок: «А не он ли?». Даже Герасим вдруг сделался холоден, чтобы не попасть под подозрение вместе с «подозрительным приятелем».

— Пойми, Артём, — сказал он как-то вполголоса, — у каждого своя шкура ближе к телу. Не обижайся, но мне хлопот не нужно. Вдруг они и впрямь решат, что мы сообщники?

Юноша, хотя и понимал страх товарища, остро ощутил горечь: где же дружба? Где же участие? Неужто одно злое слово способно оттолкнуть всех, кто ещё вчера здоровался и улыбался? Так он узнал, что городская жизнь может быть беспощадной: люди в ней быстрее судят друг друга, а страх перед властью и бедой часто убивает искренность отношений. Грустно было видеть, как даже хозяйка, добрая Василиса, стала беспокоиться:

— Послушай, милок, не хочу я, чтобы тебя кто-то преследовал, да и мне самой хлопот не надо. Может, найдёшь себе другое место? Не потому, что я в чём-то тебя обвиняю, упаси Господь, но всё-таки…

Эти слова прозвучали словно приговор. Слёзы обиды едва не выступили на глазах Артёма, но он сдержался. Он понял, что вынужден уйти: если останется, то наживёт неприятности не только себе, но и добросердечной Василисе, давшей ему приют. Он взглянул на печь, на тесто, оставленное на раскаточной доске, и почувствовал, как у него внутри сжимается сердце: ведь он полагал, что смог найти здесь хоть временный, но тёплый угол. Однако судьба распорядилась иначе.

Вечером, взяв узелок, куда сложил немного вещей и свой заветный дневник, Артём низко поклонился Василисе:

— Благодарю вас за всё. Простите, что доставил неприятности.

Она только махнула рукой:

— Да не вини себя, мальчик. Мне жаль, что так выходит. Ты честный, я это знаю. Но люди… ах, что с них взять. Иди с миром, да не держи зла.

И уже в полумраке улицы, когда он, бродя между фонарями (что редко встречались в небольшом городе), размышлял о том, куда направиться дальше, его вдруг окликнул тихий, но отчётливый голос:

— Юноша, стой. Не проходи мимо.

Артём обернулся и увидел пожилого господина в длинном плаще, опирающегося на элегантную трость. Лицо его с худыми, несколько заострёнными чертами и проницательным взглядом внушало смешанное чувство: вроде бы в нём было что-то строгое, но не злое.

— Простите… вы меня звали? — осторожно спросил Артём.

— Ты тот самый парень, что работал у пекарши? Знаю, что ты покидаешь город — я был поблизости, слышал весь этот разговор. Хочу задать тебе один вопрос: ты действительно ищешь секрет счастья?

Юноша широко раскрыл глаза, в особенности удивившись тому, что незнакомец, судя по всему, знает о его главной цели. Но откуда, почему?

— Да, — ответил Артём после короткой паузы. — Я ищу его. И для себя, и, возможно, для других, кому это важно.

Господин провёл тростью по булыжной мостовой, словно разглаживая какую-то едва видимую линию, и негромко промолвил:

— Меня зовут Феликс Адрианович. Я человек немного учёный, хоть и не известен широкой публике. И могу признаться: многие годы жизни я потратил на чтение манускриптов, трактатов, изучение учений о человеке и душе. Скажу тебе прямо: я не нашёл единого секрета, не напечатал его в книгах, — но я нашёл нечто другое: бесчисленное множество искорок истин. И посему мне крайне любопытен любой, кто всерьёз берётся за поиски сокровенной сути жизни.

Артём слушал, затаив дыхание. Впервые со времени своего отъезда из родного дома он встретил человека, способного обсуждать эту тему не с позиций простого житейского опыта, а с высот мыслителя.

— Прошу, — продолжил Феликс Адрианович, — не откажись зайти ко мне на чашку горячего чая. Ночь скоро, и небезопасно юному путнику бродить в сумерках в одиночку. Мой дом неподалёку, за углом. Я не обещаю тебе золотые горы — но хоть какое-то время можешь пожить в моей скромной библиотеке и подрабатывать, если захочешь. А там, может, и найдёшь ответ на свой вопрос. И я сам буду рад поговорить с таким искателем, как ты.

Это предложение прозвучало для Артёма чуть ли не как спасение. Город уже не желал принимать его: теперь у него отнимали право даже на скромную работу из-за наветов и людской подозрительности. А тут — незнакомец, который, по собственной воле, протягивает ему руку помощи. Сердце юноши, и без того измученное тревогами, замерло от радости, но ум сохранял осторожность. Всё же, он чувствовал, что в лице этого человека нет вражды. А в особняк, полный книг, путь ему казался не наказанием, а даром судьбы: что, если именно там приоткроются ему неведомые странички мудрости?

— Я согласен, — произнёс Артём с почтительным поклоном. — Благодарю вас за доверие.

Феликс Адрианович кивнул, жестом предложил ему следовать за собой, и они пошли по узким переулкам: фонари дрожали в ночной сырости, шаги отдавались гулким эхом под каменными арочными сводами. При свете редких факелов были видны черепичные крыши и частокольные заборы. Порой из окон вытекали полосы желтоватого огня — там спешно укладывали детей спать или готовили простой ужин. Казалось, весь город дышал напряжением, рождающимся из тревог этих дней: похищения, воры, подозрительные личности. Но в присутственном спокойствии Феликса Адриановича Артём находил умиротворение.

И вот они подошли к небольшому дому в глубине узкой улочки, обнесённому невысокой каменной оградой. В воротах скрипела петля, лунный свет падал на порог. Сам дом оказался одноэтажным, но растянутым в ширину, с несколькими окнами, закрытыми ставнями. Внутри, когда хозяин открыл двери и провёл гостя в приёмную, сразу бросились в глаза высокие шкафы, до самого потолка заполненные книгами — пёстрые корешки, тёмные переплёты, свитки и кипы рукописей. В тусклом свете свечей эти шкафы выглядели как молчаливые стражи древних секретов. Запах — смесь старой бумаги и травяного настоя — витал в воздухе, словно указывая на то, что дом этот служит храмом уединения и размышления.

— Чувствуй себя как дома, — сказал Феликс Адрианович, кивая на стул у небольшого стола. — Я велю девочке, моей служанке, принести тебе чаю. А позже, если захочешь, покажу свою библиотеку поближе.

Пока Артём, полузачарованный видом такого количества книг, пытался привыкнуть к полумраку, из коридора вышла худенькая девочка, лет, наверное, тринадцати-четырнадцати, в простенькой, но аккуратно заштопанной одежде. В руках она держала глиняный чайник и грубоватые кружки. Поставив всё это на низкий стол, она стыдливо улыбнулась Артёму и быстро скрылась за занавеской. Хозяин же продолжил:

— Знаешь, люди говорят много глупостей обо мне: дескать, я чародей или тайный прорицатель. А я всего лишь читаю старинные записи, пытаясь найти истины, которые помогают мне понять себя и других. Когда-то я стремился к славе, думал писать трактаты о душе и страданиях человечества. Да вышло иначе: понял, что мое истинное призвание — размышлять и делиться своими мыслями с теми, кто искренне готов их слушать. Но таких не слишком много: каждый занят собственными хлопотами.

Он подлил горячей воды в кружку и жестом предложил юноше отхлебнуть. Напиток имел терпкий травяной запах, мягко обволакивающий горло, и казался лучшим, что Артём когда-либо пробовал в дни своих странствий.

— Расскажи мне о том, как ты пришёл к мысли искать секрет счастья, — попросил Феликс Адрианович. — Откуда сам? Каковы первые твои шаги?

Артём, набравшись храбрости, поведал ему о родной деревушке, о тех снах и тихой тоске, которая подталкивала его покинуть привычный мир; о ночи в заброшенной часовне и монахе, давшем ему записную книжку; о добродушной Василисе, приютившей его, и о глупых подозрениях, вынудивших его уйти из города. Всё это он излил искренне, без утаивания, ибо чувствовал: собеседник относится к нему без презрения и насмешки, а напротив, слушает с живым интересом. Когда Артём закончил, хозяин на минуту закрыл глаза, словно пытаясь переварить услышанное.

— Прекрасно, — негромко молвил он наконец. — Прекрасно не потому, что ты пережил беды и горечи, а потому, что судьба твоя уже освещена множеством встреч, и каждая добавляет в твою картину мира новую краску. Не всякий может осознать, что путь, к счастью, иногда состоит из мелких искорок добра и суровых уроков. Однако ты не забыл главного: хранить в душе веру в то, что счастье есть, и оно доступно для того, кто умеет ощущать его дыхание.

С этими словами Феликс Адрианович встал, взял со стола одну из свечей и пригласил Артёма следовать за ним вглубь дома, где располагалась личная библиотека — уже не просто стеллажи с книгами, а целая комната со сводчатым потолком, в которой были расставлены читальные пюпитры, заваленные разнообразными фолиантами. И здесь, в мерцающем полусвете, юноша смог увидеть, что речь идёт о множестве трудов: древние хроники с непонятными надписями, философские сочинения, переписанные от руки и переведённые на русский язык, рукописи, покрытые выцветшей вязью и вставками латинских, а иногда и греческих слов. Пройдя вдоль полок, Феликс Адрианович тихо проговаривал названия, поясняя, что каждая книга — это чьё-то сердце и ум, раскрытые на страницах. «Вот трактат о добродетели и пути к ней, здесь — свитки, посвящённые истолкованию снов, а вот этот — о гармонии человека с природой…»

Артём едва мог скрыть изумление: никогда ещё он не видел столько книжной мудрости в одном месте. Он словно попал в обитель, где время застыло, предоставляя ему свободу изучать всё, что может приблизить к ответу на его сокровенный вопрос.

— Оставайся у меня, — предложил Феликс Адрианович. — В награду прошу лишь помогать мне в хозяйстве: что-то переписать, убирать комнату, носить воду и, возможно, раз в неделю сопровождать меня на прогулке за городом. Я человек уже не молодой, и мне трудно таскать тяжёлые свитки. А я, со своей стороны, посвящу тебя в некоторые мысли о природе счастья, которые почерпнул из этих книг и из собственного опыта.

Юноша, поражённый и счастливо взволнованный, с готовностью согласился. Так для него наступил особый период учения.

Каждое утро он помогал маленькой служанке убираться в комнатах, затем нёс в библиотеку воду, протирал пыль с полок. Феликс Адрианович, проснувшись, садился в глубоком кресле с тремя или четырьмя томами, и начинался своеобразный урок. Временами старик читал вслух отрывки из древних книг, объясняя, как те или иные мыслители трактовали понятие счастья. Некоторые утверждали, что счастье — это жизнь в добродетели, другие — что оно кроется в умении довольствоваться самым необходимым, третьи же говорили о высшей гармонии, доступной лишь избранным, кто умеет преодолеть свои страсти. Артём старался записывать за учителем, но иногда путался в сложных оборотах, а Феликс Адрианович только усмехался:

— Не торопись, мальчик. Сначала пропусти их слова сквозь сердце. Ведь сухие фразы — лишь скелет мысли; оживает она только тогда, когда резонирует с твоим внутренним миром.

Так шли дни, и молодое сердце Артёма раскрывало новые горизонты: постепенно он начинал понимать, насколько разнообразны пути человеческих исканий. Он упорно пытался свести всё к одному, надеясь: «А вдруг где-то есть самая суть, которая разрешит все сомнения?». Но чем больше он читал, тем отчётливее видел, что ответы могут различаться, порой даже противоречить друг другу. Однако он замечал и другое: любой достойный мыслитель, независимо от эпохи и происхождения, неизбежно упоминал о душевном равновесии, о любви к ближним и о вере (будь то вера в Бога или в высшие начала) как важнейших опорах для истинного счастья. «И тут, — думал он, — звучит то же самое, что когда-то говорил брат Лука, говоря о том, что нельзя отрывать счастье от любви и сострадания».

Утром, когда вся необходимая работа по дому была сделана — свечи зажжены, вода для чая грелась на жаровне, а Феликс Адрианович достал с полок несколько томиков, — он усаживал Артёма за длинный дубовый стол. Большое количество книг в комнате казалось мрачноватым и торжественным, но тусклый свет лампы придавал пространству уют, а сам хозяин дома создавал тёплую атмосферу своими неторопливыми расспросами.

Обычно Феликс Адрианович начинал беседы так: — Ну что ж, Артём, поведай мне о том, что читаешь и что из этого вынес.

Юноша порой нерешительно мял в руках уголок бумажного листка — он вёл записи и не всегда успевал упорядочить мысли: — Я, кажется, начинаю понимать, что счастье не может принадлежать только внешним обстоятельствам. Вот, например, в трактате, который вы мне дали — где автор рассуждал о «добродетели как основе довольства», — говорится, что, сколь бы человек ни обзаводился богатствами, без внутреннего света он всё равно останется несчастным. Но, в то же время, почему тогда столь многие стремятся прежде всего к золоту или к признанию?

— Интересный вопрос, — кивал Феликс Адрианович, подвинув к себе несколько листов. — Во все времена люди искали счастье во внешнем — в шелках, во власти, в накоплении ценностей. Часто, лишь исчерпав эти пути, они приходили к мысли, что корень счастья — в душе, а не в карманах. Но заметим, — и здесь он приподнимал бровь, глядя на Артёма, — мы не можем отрицать, что и телесное благополучие важно. Сперва накормить голодного, а потом вести с ним беседу о высоком. Как думаешь, противоречит ли это словам о «добродетели и довольстве»?

Артём задумывался, опустив глаза: — Наверное, нет. Ведь если человек беден до крайней степени, ему будет очень трудно концентрироваться на духовном. Но ведь и сытый может оставаться холодным и озлобленным…

Феликс Адрианович улыбался: — Вот мы и подходим к тому, что древние философы называли «золотой серединой»: когда внешнее и внутреннее должны дополнять друг друга. Значит, счастье — это не только отсутствие голода, это ещё и внутренний настрой. Продолжай.

Тогда Артём принимался рассказывать, что его по-прежнему мучит вопрос: почему некоторые люди, имея ровно то же самое (кров, кусок хлеба, какую-никакую работу), всё равно не чувствуют радости? Юноша припоминал знакомых, которых встретил в городе — там были ремесленники, не голодающие, но недовольные жизнью. Или богачи, сетовавшие на скуку и мнимые обиды. Феликс Адрианович тут же вставлял: — А кто-то, наоборот, живёт скромно, но лицом светится от спокойного счастья?

— Да, вот именно! — встрепенулся Артём. — Я видел такое у некоторых людей, которые не владеют ничем особенным, но ценят то малое, что имеют. Как же так получается?

Тут хозяин дома осторожно перелистывал страницы в одной из книг с тёмным кожаным переплётом: — Есть теория, что в основе счастья лежит благодарность к миру и осмысленная жизнь: ощущение, что ты не просто существуешь, а живёшь со смыслом. Если человек не находит смысла ни в своей работе, ни в семье, ни в поступках, то никакая пища или шелка не утолят его пустоту. Возможно, ты уже замечал, что те, у кого есть цель выше личной выгоды, выглядят уверенней и спокойней?

И Артём спешил подтвердить, вспоминая какую-нибудь деревенскую семью, что радовалась простым мелочам, или брата Луку, который среди полуразрушенных стен скита сохранял душевный свет: — Да, когда человек в чём-то видит свою миссию, свои ценности, от него словно исходит внутреннее сияние.

— Верно, — подхватывал Феликс Адрианович. — Значит, коль ты ищешь секрет счастья, нужно смотреть не на внешние декорации, а на то, что движет человеком изнутри.

Подобные диалоги продолжались иногда по нескольку часов. Нередко беседа уводила их к вполне земным и конкретным темам. Феликс Адрианович расспрашивал Артёма о жизни крестьян, о том, почему одни люди находят радость в труде, а другие грызутся и пьют с горя. — Как думаешь, Артём, одинаковы ли у них обстоятельства? Или дело в том, что каждый выбирает собственную позицию к тому, что с ним случается?

— Возможно, обстоятельства похожи, — размышлял Артём вслух. — Но один, к примеру, ощущает поддержку родных и ощущает благодарность к судьбе, другой же никому не доверяет, озлобляется. И от этого он всё глубже уходит в несчастье.

— Получается, счастье зависит не столько от условий, сколько от восприятия, — заключал наставник. — Хорошо. Тогда встаёт вопрос: можно ли научиться такому «правильному восприятию» или это врождённый дар?

Это был излюбленный вопрос Феликса Адриановича. Он кивал на фолианты, указывая, что одни философы считали способность, к счастью, врождённым «даром», другие — результатом воспитания и обучения. Артём, опираясь на свой опыт, думал: — Мне кажется, этому действительно можно научиться. Взять хотя бы меня самого: раньше я считал, будто важно лишь отыскать один ответ — и вся жизнь станет радостью. Но теперь, просидев у вас в библиотеке, я вижу, как много граней у каждого вопроса. И если внутренне меняться, то начинаешь замечать больше поводов для благодарности и любви к миру.

— А как же внешние беды? — задавал другой наводящий вопрос Феликс Адрианович. — Ведь несчастья и горе никто не отменял. Разве можно оставаться счастливым, когда вокруг страх, несправедливость, бедность?

И вот тогда загорался настоящий спор: Артём не мог отрицать, что видел страдания людей. Он вспоминал нищих, которые согревались только возле городских костров, рассказывал, с какими болезнями ему приходилось сталкиваться у простых крестьян, какова была их боль и отчаяние. И всё же, подбирая слова, он говорил: — Но я замечал, что и среди таких людей встречаются те, кто умеет бороться или хотя бы не терять веры. Они помогают друг другу, делятся последним куском хлеба. Значит, и в обстоятельствах ужаса всё-таки сохраняется возможность — пусть искрой — ощутить счастье, потому что оно идёт от доброго сердца.

— Так, — кивал наставник, поглаживая края переплёта, — значит, мы должны признать: счастье не равно отсутствию бед, это какое-то живое движение души, способность не падать духом и заботиться о других.

В иной вечер, когда на столе стояли свечи и одна из них начинала тихо коптить, размягчённый восковой аромат придавал беседе почти мистический оттенок. Тогда Феликс Адрианович читал Артёму отрывки из старинных рукописей — к примеру, древние притчи о царевичах и отшельниках. В одной говорилось, что царевич обошёл полмира, ища блаженства в богатстве и удовольствиях, но так и не обрёл покоя, пока не встретил простого пастуха, умевшего радоваться восходу солнца и тёплой овечьей шерсти.

— Что эта притча может значить? — задавал вопрос наставник.

— Наверное, — отвечал Артём, размышляя, — что счастье не в накоплении и не в самих удовольствиях. Иногда простота открывает гораздо больше. Пастуху достаточно природы, звёзд и скромного очага, но он умеет всей душой принимать это как дар.

— Да, а царь или царевич порой «засоряют» свои ощущения избытком вещей. Хорошо! Тогда представь, что кто-то возразит тебе: «Но я не желаю жить, как пастух, мне хочется большего. Я люблю роскошь и не хочу считать это пороком». Что ответишь?

И тут Артём задумывался всерьёз, ведь он знал, что не в праве судить других за их желание комфорта или красивой жизни. Может, и в богатстве есть своя прелесть, если человек умеет ценить полученное благо: — Думаю, и в роскоши можно быть счастливым, если сохраняешь уважение к людям, не становишься рабом своих желаний, остаёшься благородным и добрым. Другое дело, что роскошь часто поглощает разум и заставляет забыть про сострадание.

— Прекрасно, — соглашался Феликс Адрианович. — Следовательно, дело не в самой роскоши, а в том, как человек к ней относится.

Такие многослойные рассуждения порой вызывали лёгкую головную боль у юноши. Однако Феликс Адрианович лишь добродушно посмеивался, предлагая сделать перерыв, выйти прогуляться по двору или выпить чаю. Затем, возвращаясь к столу, продолжал проверять, что Артём усвоил: — Ну а теперь скажи, какие вопросы у тебя остались нерешёнными?

И Артём признавался: — Мне всё ещё непонятно, почему нельзя дать людям один чёткий рецепт, чтобы каждый, выполнив его, обрёл счастье. Ведь всё же ищут единую формулу.

На это учёный старик брал перо и на листке выводил ряд символов, будто записывая числа: — Представь, что у нас есть пять человек, каждый со своими исходными данными: разное детство, разная душа, разный характер. И вот ты им даёшь один рецепт. К примеру: «Вставайте с первым петухом, молитесь, потом ешьте не более одной миски каши и трудитесь до заката». Думаешь, всем это принесёт радость? Кому-то да, а кому-то нет — кто-то, может, нуждается в более сложных духовных поисках, кто-то — в уединении, а кто-то — наоборот, в круге друзей. Так что единый универсальный закон не работает. Но это и чудесно, что жизнь разнообразна.

После таких разговоров Артём, сохранив тетрадку записей, часто брался ещё и за домашние хлопоты. Он выносил ведра с водой, поливал сад, любил слушать треск поленьев в печи, обдумывая все новые и новые доводы, услышанные за столом. А вечером они снова сидели со свечами, и уже юноша делился выводами за день: как в очередном трактате философ утверждал, что «счастье — это совершенная внутренняя свобода», и как он сам пытается применить это в реальной жизни: — Но ведь свобода — понятие широкое. Свобода от чего? От страстей? От страхов?

Тогда Феликс Адрианович ласково усмехался: — От всего понемногу. И от зависти, и от рабства перед чужими взглядами, и от страха перед будущим. Счастье — это свобода быть самим собой в добре, не опасаясь осуждения. Но для этого надо немало мужества.

И Артём понимал, что эта фраза попадает прямо в цель его исканий. Он вспоминал, как когда-то боялся презрения горожан, как чувствовал себя чужим и униженным. Теперь же, поняв, что счастье зависит не от чьего-то одобрения, он ощущал внутренний простор.

Так, день за днём, их беседы, сотканные из вопросов и ответов, из чтения вслух древних текстов и обсуждения реальных историй, формировали в душе Артёма всё более крепкую уверенность: постижение секретов счастья не заканчивается какой-то одной строчкой из книги. Напротив, каждая беседа с Феликс Адриановичем показывала, как широко поле для размышлений, как нуждается человек в практике — добрых поступках, помощи другим, труде, — чтобы эти истины приобрели живую плоть.

Часто в конце разговора хозяин дома подводил итог: — Артём, помни: любые слова — это лишь указатели. Настоящая мудрость живёт в сердце и в делах. Всегда сочетай размышления с доброй деятельностью — тогда они не превратятся в пустое умствование.

Эти напутствия Артём потом уносил с собой, уходя спать на чердачок или перелистывая на сон грядущий подаренную монахом книгу. Именно из таких ночных разговоров и родился его будущий взгляд, на счастье, как постоянное движение души, а не как статичный свиток с секретной формулой.

Помимо чтения книг, Феликс Адрианович любил подолгу беседовать за длинным столом, где горели свечи, и слушать рассуждения самого Артёма: что он понял? Какие вопросы у него остались?

После того, как Артём и Феликс Адрианович обсудили основы понимания счастья — богатство, бедность, внутренний настрой и умение радоваться малому, они постепенно переходили к другим, не менее насущным вопросам жизни. Их беседы становились глубже и затрагивали самые разные стороны человеческого существования. Вот лишь некоторые темы, над которыми они размышляли долгими вечерами, сидя при свете свечей за большим дубовым столом:

Феликс Адрианович:

Скажи, Артём, как ты понимаешь любовь? Разве она не является одной из главных опор, без которой человек не может быть по-настоящему счастлив?

Артём:

Думаю, да. Я видел, как люди, у которых нет настоящего тепла в семье или добрых друзей, часто ощущают пустоту. Но порой и те, кто имеет семью, страдают от недопонимания и ссор. Значит, одной любви «по названию» недостаточно?

Феликс Адрианович (качая головой):

Вот именно. Дружба, семья, супружеское единение — это не автоматическая гарантия счастья. Истинная любовь требует уважения, заботы, готовности слушать и прощать. Иначе она легко становится источником разочарований. Быть может, дело в том, чтобы «любить», не превращая другого в собственность?

Артём соглашался, вспоминая истории, услышанные в деревне и городе: когда люди ругались, ревновали, обижались, хотя, казалось бы, были близкими по крови или обручены. Постепенно он формулировал для себя мысль, что любовь — это не только чувство, но и поступки, настойчивое желание понять ближнего и дать ему свободу.

Однажды, закончив обсуждать древние трактаты, Феликс Адрианович задал Артёму почти риторический вопрос:

Феликс Адрианович:

Если человек волен делать, что захочет, — будет ли он автоматически счастлив? Вспомни, как многие мечтают о безграничной свободе, а, добившись её, вдруг не знают, куда себя девать.

Артём задумался и привёл пример из своих странствий:

В городе я повстречал юношу, который сбежал из семьи, полагая, что вдали обретёт полную волю. Но потом он жаловался, что не может найти работу и живёт впроголодь. Свободу-то он обрёл, а вот ответственность ему оказалась не по силам.

Феликс Адрианович (поджимая губы в задумчивой улыбке):

Получается, сама по себе свобода без внутреннего стержня, без умения брать на себя последствия — может привести к беспорядку и даже несчастью. Нужна ответственность. Но тогда встаёт вопрос: как найти границу между тем, что я действительно могу выбирать, и тем, в чём следует полагаться на волю судьбы?

Они долго обсуждали, что мир полон непредсказуемых событий — болезни, стихийные бедствия, людская злоба. Человек свободен только в части своих решений, но и в этой «части» кроется сила: то, как он ведёт себя в трудных обстоятельствах. И порой настоящая свобода — это способность выбирать добро, даже если обстоятельства плохо к тебе расположены.

Как-то раз Артём вспомнил, сколь болезненно ему было переносить предательство или резкие слова тех, к кому он относился по-доброму:

Артём:

Нередко я видел, как люди, уязвлённые обидой, будто закрываются в скорлупу. Или мстят в ответ. Я и сам чувствовал во время странствий, что злюсь на тех, кто несправедливо ко мне относился. Но, освоив уроки доброты, начал понимать, что держать обиду — значит носить внутри себя яд. Как с этим жить?

Феликс Адрианович (вздыхая):

Да, обиды — тяжкое бремя. Порой проще обидеться и уйти, чем найти в себе силы простить. Но замечал ли ты, что прощение не делает нас слабыми, а наоборот, даёт глубокое облегчение и даже душевную свободу?

Тогда они вместе анализировали случаи, когда само слово «прости» меняло атмосферу в семье или спасало дружбу. Говорили о том, как сложно иногда попросить прощения, признавая себя неправым, но как это важно для мира в душе. Феликс Адрианович приводил цитаты из религиозных и философских текстов, где высшая мудрость связывалась с милосердием к чужим ошибкам и слабостям.

Иногда их разговоры заходили и в область веры. Феликс Адрианович, хоть и не был священником, почитал священные книги разных традиций. Он делился с Артёмом мыслями:

Феликс Адрианович:

Я не навязываю тебе никакого культа, но замечаю, что в большинстве духовных учений счастье тесно переплетено с пониманием своего места в мироздании, будь то воля Божия или гармония с природой. Как думаешь, для счастья нужна ли человеку вера?

Артём:

Трудно сказать однозначно. Я встречал тех, кто молится искренне и черпает силу в вере, а встречал и тех, кто живёт добродетельно без особого религиозного рвения, но сохраняет связь с природой и чувствует себя счастливым. Может, важнее не официальная религия, а способность ощущать, что мир гораздо глубже, чем мы видим. Возможно, вера — это ощущение смысла, что мы не зря живём.

Феликс Адрианович кивал, отмечая, что сам он убеждён: каждая искренняя вера прививает человеку смирение перед высшим порядком, учит добру и любви. Но при этом никакую доктрину нельзя делать абсолютной: «Разные люди приходят к Богу или к природе разными путями».

Нередко в беседах всплывал вопрос о том, как человеку справляться с внутренними страхами — перед будущим, перед бедой, перед одиночеством.

Феликс Адрианович:

Откуда берётся этот страх и отчего одни люди ломаются под его тяжестью, а другие находят способ жить дальше?

Артём:

Думаю, страх порождается неизвестностью. Мы не знаем, что ждёт завтра, и пугаемся. Но если есть доверие к жизни или к собственным силам, есть внутренний опорный пункт: «Я справлюсь с испытаниями или, по крайней мере, не потеряю себя», — то страх не парализует.

В подтверждение Артём рассказывал, как бродил по ночным дорогам, не зная, найдёт ли приют, но в душе была искра уверенности, что мир всё же не враждебен. И, в самом деле, всегда находился дом или человек, готовый помочь. Феликс Адрианович подчёркивал, что подобные истории учат нас принимать жизненную непредсказуемость как вызов, а не как приговор: «Кто идёт, рискует упасть, но стоять на месте — это тоже не жизнь».

Ещё одной темой, всплывшей в разговорах, стала роль творчества: кто-то пишет стихи, кто-то рисует, кто-то играет на простеньких инструментах или лепит что-то из глины.

Артём:

Я никогда не думал о себе как о художнике или музыканте, но видел, как люди, поглощённые созиданием, становятся радостнее и свободнее. Будто бы творчество высвобождает в них особую энергию.

Феликс Адрианович с воодушевлением открывал книгу миниатюр или показывал тетрадь, где когда-то делал зарисовки:

Творчество — один из путей к пониманию красоты мира. Даже если человек не станет великим живописцем, само выражение чувств в рисунке или музыке питает его душу. Может, творчество — это своеобразная молитва, форма благодарности?

Они говорили о том, как в маленьких деревнях некоторые мастера вырезают из дерева затейливые фигурки, украшают посуду резьбой — и от этого в быту появляются искорки красоты, делающие жизнь теплее. Так Артём лучше осознавал, что удовольствие от творчества не обязательно связано с признанием или славой — это внутреннее раскрытие себя.

Иногда беседа принимала серьёзный оборот. Порой в город приходили вести о смертях от болезней или о войнах в отдалённых краях. Артём, прочитав соответствующие фрагменты в философских трактатах, спрашивал:

Артём:

Как найти счастье, если жизнь так хрупка, если мы все смертны и не знаем, когда придёт последний час?

Феликс Адрианович (тихо):

Смерть, мальчик, — это неотъемлемая часть нашего пути. Великие умы разных веков указывали, что осознание смертности побуждает нас сильнее ценить каждый день и поступок. Хотя, увы, кое-кто, наоборот, впадает в отчаяние.

Он делился мыслями об античных философах, которые призывали «помнить о смерти», чтобы жить осмысленно и достойно, не откладывая добрые дела и не забивая голову пустяками. Иногда они вспоминали о родных, о тех, кто уже ушёл. Феликс Адрианович говорил, что печаль неизбежна, но и в печали есть место светлой памяти: «Любовь, которую мы дарили, не умирает вместе с человеком; она как будто продолжает жить в мире».

В какой-то момент Артём заметил, что, несмотря на множество вопросов, он всё-таки ищет для себя конкретное «призвание»: чем ему заниматься, как принести миру пользу.

Артём:

Я не хочу просто бродить по дорогам без цели. Есть ли у каждого своё призвание и как его распознать?

Феликс Адрианович:

Призвание — это перекрестие наших способностей, интересов и потребностей мира вокруг. В тебе есть доброта, любознательность, стремление к поискам — возможно, твой путь связан с тем, чтобы помогать другим находить свой свет, делиться мыслями. Но конкретная форма — учитель ли, мудрец, или просто добрый друг — к тебе придёт с опытом.

Они рассуждали, что иногда человек годами идёт к осознанию своей роли в обществе, а кто-то с рождения видит себя крестьянином, ремесленником или целителем. Однако не бывает «низкого» призвания, если оно делается с любовью. Артём чувствовал, что его поиски — часть этого пути.

В совокупности все эти обсуждения лились в единый поток мудрости, где Феликс Адрианович выступал скорее проводником и наставником, чем строгим учителем. Он выслушивал Артёма, подправлял его рассуждения, отсылал к старинным книгам. Юноша изумлялся тому, как все темы переплетались в одну ткань понимания: счастье затрагивало любовь и страхи, свободу и смерть, призвание и творчество.

Порой Феликс Адрианович повторял любимую фразу:

Мы разговариваем не ради поиска готовых ответов, а чтобы научиться жить этими вопросами мудро и без ужаса. Умение хранить открытое сердце к людям и миру — вот ключ к истинному счастью.

В этих беседах Артём всё сильнее убеждался, что «секрет счастья» — это не формула и не заклятие, а способность пройти через все стороны жизни с доброй душой и ясным умом. И чем больше они говорили, тем свободнее и глубже становилось его собственное понимание.

Иногда юноша замечал, что не так-то легко сформулировать то, что чувствует. Он нередко путался, порой возражал самому себе, но при этом чувствовал: его ум проясняется, становится более гибким. И Феликс Адрианович говорил:

— Именно так: чтобы восполнить пробел в душе, часто нужно побыть «в дороге», не боясь оборачиваться на противоречия. Но помни — истинное понимание рождается не только в уме, но и в добрых поступках. Если сердце не научилось любить, то никакая прочитанная книга не сделает тебя счастливым.

Иногда, когда в доме становилось совсем тихо, а лунный свет вытеснял слабый блеск свечей, Артём выходил во двор, садился на каменные ступеньки и обращал взор к звёздному небу, как некогда в своей деревне. Он вспоминал родителей, отца, который так бережно относился к нему, и мать, вытиравшую слёзы, когда он уходил в путь. Представлял, как они сейчас продолжают свою размеренную, хоть и нелёгкую крестьянскую жизнь. В те мгновения в нём вспыхивала благодарность — за то, что у него была любящая семья и пусть скромный, но честный очаг. Потом он думал о путях, пройденных с момента отъезда из дома: сколько людей он уже встретил, сколько историй услышал! И всегда натыкался на одну простую истину: счастье — не единичное сокровище, а струна, звучащая от встречи с добротой, любовью, смыслом. В одних местах она звучала громче, в