20 марта 1911 года тринадцатилетний Андрей Ющинский был найден зарезанным на окраине Киева. Четыре месяца спустя полиция арестовала Менделя Бейлиса, тридцатисемилетнего отца пятерых детей, работавшего приказчиком на кирпичном заводе неподалеку. Никаких доказательств причастности Бейлиса к убийству не существовало, главным обвинителем был подозреваемый в убийстве, а само обвинение было основано на так называемом «кровавом навете» — фольклорном сюжете, согласно которому евреи используют кровь христиан в ритуальных целях. Российское общество, находившееся тогда на пороге исторической катастрофы, раскололось на тех, кто доказывал невиновность Бейлиса, и тех, кто стремился сделать этот случай поводом для масштабных антисемитских кампаний. Государственное обвинение вызвало протесты по всему миру, в за щиту Бейлиса выступали Томас Манн, Герберт Уэллс, Анатоль Франс, Артур Конан Дойл, архиепископ Кентерберийский и Джейн Аддамс. Автор — американский журналист и продюсер Эдмунд Левин — од ним из первых обратился к материалам дела и подробно рассказал историю, которая стала символом и грозным предостережением о пугающей силе и живучести лжи.
Одна из невероятных и потрясающих книг, прочитанных мною за все время. Дело, прогремевшее на весь мир, но неизвестное большинству здесь, в России. Надеюсь, мне удастся найти текст "Истории моих страданий" Менделя Бейлиса.
После этого Маклаков перешел к кульминационной части своей речи. Драматическая сцена смерти Жени Чеберяк, нарисованная Маклаковым, потрясла публику. Маклаков начал с одного из характерных для него приемов — сделал уступку, чтобы завоевать доверие присяжных. Некоторые, в том числе Красовский, обвиняли Веру Чеберяк в том, что она хотела смерти своих детей. Это не так, возразил Маклаков. Но наряду с естественной любовью матери в ней было другое чувство, чувство страха и ужаса за себя… <…> Несчастной Чеберяковой приходится думать в этот момент не о спасении сына, не о спокойствии его; она не смеет закричать сыщикам: «Вон отсюда, здесь смерть, здесь Божье дело!» — она так крикнуть не смеет, совесть ее не чиста, она боится; мало того, она хочет воспользоваться умирающим сыном, она просит Женю: «Женя, скажи, что я тут ни при чем». В последние минуты она хочет использовать Женю для своего спасения: «Скажи им, что я ни при чем». Что же отвечает ей Женя? — «Мама, оставь, мне тяжело». Умирающий мальчик этой просьбы не исполнил, умирающий мальчик не сказал: «Она тут ни при чем, вот кто виноват». Он не сказал в эту минуту того, что ему было бы так легко сказать. Если бы только это была правда, он бы сказал сыщикам: «Оставьте мою мать, она ни при чем, я сам видел, как Бейлис потащил в печь Андрюшу». Почему бы он этого не сделал? Ведь ему-то бояться больше нечего было; но он этого не сделал, он отворачивается от собственной матери, он ей говорит: «Мама, пойди прочь, мне тяжело». И когда он хочет говорить, эта несчастная мать, как показали свидетели, эта несчастная мать целует его, чтобы мешать говорить, дает ему иудин поцелуй перед смертью, чтобы он не проболтался.
За несколько месяцев до покушения в письме к другу Богров признавался, что ему «тоскливо, скучно, а главное одиноко», что у него «нет никакого интереса к жизни», не сулящей ему «ничего, кроме бесконечного ряда котлет», которые он еще успеет съесть
Представление, что иудеи ради своих дьявольских целей совершают ритуальные убийства христианских детей, чтобы добыть их кровь, зародилось в Западной Европе в XII–XIII веках. Кровавый навет оказался очень живучим: о нем то десятилетиями не вспоминали, то вдруг со скоростью эпидемии начинали распространяться новые слухи, как это было в конце XIX столетия в Центральной и Восточной Европе.