Оглавление

Зов Неизведанного

Лондон, 1954 год. Воздух Британского музея, пропитанный запахом старой бумаги и тлена, казался Тони Стэнтону родным. Но сегодня этот запах не приносил привычного утешения. Он лишь усиливал ощущение смутной тревоги, предчувствие грядущего. Тони, мужчина средних лет с острым взглядом и вечно чуть нахмуренным лбом, ощущал себя на пороге величайшего открытия своей жизни. Или, возможно, своего конца.

Он стоял перед огромной, пахнущей пылью картой мира, на которой была отмечена крошечная точка — неизведанная глубина Папуа — Новой Гвинеи. Эта территория, окутанная туманами и сплетнями о диких племенах, была для Тони не просто географическим объектом, а вызовом. Вызовом самой природе, самому человечеству. Он, Тони Стэнтон, ведущий антрополог своего времени, чувствовал, как призыв неизведанного становится почти физически ощутимым, пульсирующим в его венах.

Его экспедиция, как и сам Тони, была результатом упорства и, возможно, некоторой одержимости. Годы исследований, тысячи страниц прочитанных книг, десятки бесед с путешественниками, чьи истории граничили с фантастикой, — всё это сплеталось в одну грандиозную цель: добраться до племени, чья культура осталась неизменной с начала времен, запечатленной в первозданном, диком танце жизни.

Команда, которую он собрал, отражала эту двойственность — блестящие умы, столкнувшиеся с иррациональным. Доктор Оливия Харпер, чьи золотистые волосы обрамляли лицо с тонкими, аналитическими чертами, была специалистом по тропической медицине и биологии. Ее прагматизм был якорем, который, как надеялся Тони, удержит их от опасных заблуждений. Рядом с ней стоял мистер Артур Сандерс, молодой, нервный фотограф, чьи пальцы уже нетерпеливо сжимали объектив его камеры. Его задача была не только запечатлеть факты, но и передать неповторимую атмосферу, дыхание ушедшей эпохи, которое, как он надеялся, еще сохранилось в этих краях.

И, наконец, был Уинслоу. Он стоял немного в стороне, высокий, худощавый, с кожей цвета темной меди и глазами, которые, казалось, видели больше, чем открывали. Местные в портах, где они делали последние закупки, называли его «человеком, который говорит с тенями». Тони нашел его через цепочку сомнительных рекомендаций, обещавшего провести их туда, куда не ступала нога белого человека. В его молчании таилась загадка, которая одновременно и притягивала, и настораживала.

— Мы готовы, — произнес Тони, его голос звучал уверенно, но в нем проскальзывала нотка предвкушения. — Все снаряжение упаковано. Провизия рассчитана на три месяца. Разрешение от Королевского географического общества получено. Нас ждут.

Он обвел взглядом своих спутников. В глазах Оливии читался спокойный профессионализм, в глазах Сандерса — смесь страха и жгучего любопытства, а в глазах Уинслоу — лишь глубокая, бездонная безмятежность, словно он уже пребывал где-то далеко, в тех местах, куда они только собирались отправиться.

Путешествие началось с портового города, где влажный, удушливый воздух смешивался с запахами специй, рыбы и гнили. Затем была долгоя дорога по бурному морю, где их шхуна бросалась из стороны в сторону, словно игрушечная лодка в ладонях гиганта. Наконец, они оказались на берегу, где их ждала моторная лодка, их единственный путь вглубь острова. Река, широкая и мутная, казалась кровеносной системой этого огромного, зеленого сердца.

С каждым пройденным километром цивилизация оставалась позади. Влажный, горячий воздух стал плотнее, пропитанный ароматами незнакомых цветов и прелой листвы. Джунгли смыкались над головой, превращая дневной свет в зеленую, мерцающую вуаль. Звуки джунглей — какофония птичьих криков, стрекот насекомых, отдаленный рев обезьян — становились все громче, заполняя собой все пространство. Тони чувствовал, как его охватывает первобытный трепет. Это было ощущение возвращения к истокам, к тому, что человечество давно утратило.

Первые столкновения с местными племенами были неловкими и напряженными. Они видели их издалека — силуэты, мелькающие среди деревьев, настороженные взгляды, которые провожали их путь. Уинслоу, с его интуитивным пониманием местных обычаев, умел сглаживать острые углы, но даже он не мог полностью развеять ощущение чужеродности, опасности.

Однажды, после нескольких недель пути, когда река становилась все более узкой, а джунгли — гуще, Уинслоу поднял руку, призывая к тишине. Впереди, сквозь заросли, показались очертания деревни. Это было не то, что они искали — слишком открытое, слишком знакомое в своей простоте. Но затем, вдали, на холме, словно выросшем из самой земли, Тони увидел то, что искал.

Деревья здесь были ниже, и на фоне густой зелени виднелись строения, не похожие ни на что виденное ранее. Примитивные, но на удивление крепкие дома, словно выращенные самой землей, их стены были вылеплены из глины, смешанной с травой, а крыши покрыты соломой. В воздухе витал дым костров, смешивающийся с запахом земли и чего-то неописуемо древнего.

— Мы пришли, — прошептал Тони, чувствуя, как по его спине пробежал холодок. — Это они.

Подойдя ближе, они увидели людей. Их тела были украшены рисунками, а кожа отливала темно-коричневым оттенком. Они смотрели на чужаков с недоверием, но без явной враждебности. В их глазах читалось спокойное, мудрое любопытство.

Среди них выделялся старик. Его лицо было испещрено морщинами, словно карта прожитых лет, но его глаза горели ярким, ясным огнем. Это был Талидото, глава племени. Уинслоу вступил с ним в разговор на языке, который Тони не понимал, но в котором слышались древние, мелодичные звуки.

Постепенно, благодаря щедрости их припасов — консервированных ананасов, мешков сахара, нескольких сверкающих ножей, — атмосфера начала меняться. Племя принимало их. Им предложили место для лагеря, еду — ароматное рагу из неизвестных кореньев и трав. Оливия и Сандерс приступили к своим обязанностям, скрупулезно записывая, фотографируя, изучая. Тони ощущал, как дыхание древности касается его лица, неся в себе обещания откровения.

Дни сливались в недели, наполненные мерным ритмом жизни племени. Утро начиналось с пения птиц и запаха дыма, вечер — с потрескивания костров и негромких разговоров. Тони, Оливия и Сандерс наблюдали, записывали, фотографировали. Они изучали их быт, их ремесла, их сложные, но понятные социальные структуры. Но среди этой видимой гармонии, Тони чувствовал, что что-то скрывается. В глазах некоторых старейшин, в неясных жестах, в моментах внезапной настороженности, проскальзывало нечто, что невозможно было ухватить научным методом.

Однажды, во время совместного ужина, когда на огне жарилась свинина, и по деревне разносился ее дразнящий аромат, Талидото, казалось, внезапно изменился. Его взгляд стал отстраненным, а голос, обычно спокойный и мудрый, приобрел торжественные, почти зловещие нотки.

— Скоро, — сказал он, обращаясь ко всему племени, и его слова, словно волны, дошли до чужаков, — скоро будет время. Время, когда Гора потребует свое.

Среди племени прокатился легкий шепот, и на мгновение все взгляды устремились к далекой, величественной вершине, которая возвышалась над джунглями, окутанная пеленой тумана. Гора. Тони почувствовал, как сердце забилось быстрее. Это было то, чего он ждал, но чего, возможно, и боялся.