Уари Майди

Образы женского

Клинический и психопатологический подход

Предисловие

Представлять издание, посвященное вопросу фемининности и женственности, – задача всегда трудная. Читатель может быть справедливо удивлен. При разговоре на столь «раздражающую» тему, как обозначил ее Фрейд в своей 33-й лекции «Женственность», велик шанс услышать в ответ нечто «недружелюбное» (Freud, 1933a). Лекция была записана им в 1933 г., и именно в этом, одном из важнейших произведении Фрейда женственность названа «темным континентом», а о проблеме фемининности говорится как о «темной и неясной». Что такое женщина? Что означает «быть женщиной»?

Женщине трудно дать определение посредством слов или образов, упрощающих ее суть или устанавливающих для нее определенные рамки, как, например, «красивая» или «красота» (Maïdi, 2012). Но так ли уж невозможно сделать это? Или все-таки есть в женщине нечто недоступное для описания словами, что-то «невыразимое» и неопределимое, некое «я-не-знаю-что»? Ведь женщина – это и не эмоция, и не опыт, не невыразимое блаженство, а «реальность». И, как правило, эта реальность женщины характеризуется в первую очередь специфичностью, уходящей своими корнями в особенности женского тела. Фрейд говорит о пассивной функции, но то, что является наиболее важным и определяющим для женщины, – ее тело с «незаполненной пустотой», ее «активная восприимчивость» – все это решительно расходится с представлением о пассивности. Согласно одной из наиболее распространенных точек зрения, решающую роль в понимании женственности играют социальные критерии, такие, например, как функции и качества, традиционно считающиеся типично женскими в той или иной культуре (месте, времени, стране). Эти критерии женственности передавались от поколения к поколению путем сознательного или бессознательного инвестирования девушек не только родителями, но и их окружением, создававшим фантазм, с которым она себя идентифицировала. Действительно, мы являемся тем, что из нас сделали [1].

Помимо физической реальности, в которую вписана женщина, существует еще культ «женского идеала», а также известный миф о «вечной женственности», сводящий воедино различные воображаемые женские образы (мать, дева, земля, природа, родина-мать и пр.).

Миф о «вечной женственности» загоняет женщину в ловушку труднодостижимого идеала, и вот уже под сомнением оказываются и субъективность женщин, и специфические особенности их положения [2].

Так, например, Фрейд обсуждал положение, согласно которому психические различия между мужчинами и женщинами идут от анатомических различий, определяющих совершенно разное направление их развития.

Фрейд облек свою идею, которую он очень ценил, в краткую и образную формулу: «Анатомия – это судьба», перефразировав знаменитый афоризм Наполеона Бонапарта [3]. Именно судьба – для того, кто с рождения наделен той или иной особенностью своей половой анатомии.

В моей книге «Рана и нож» (Maïdi, 2003) я также делал акцент на том, что «тело – это судьба» (Maïdi, 2000). Действительно, если анатомо-физическая целостность, характерная для тела, уникальна и не передается по наследству, то само тело может рассматриваться как абсолютное и фундаментальное наследство, определяющее жизненный путь личности. Итак, судьба, если так можно выразиться, уже заложена. Она дотелесная и посттелесная, поскольку не только судьба «придает форму» телу, но и само тело со всеми своими особенностями тоже влияет на «судьбу» субъекта.

Тело «судьбоносно», но оно же и есть судьба, поскольку, если опустить вопрос о различиях, связанных с принадлежностью к тому или иному анатомическому полу с его физическими особенностями, само тело накладывает свою неотвратимую печать на весь жизненный путь [4].

Эта «судьба» определена весьма приблизительно, и она, конечно, не предписывает конкретный жизненный путь раз и навсегда. Постоянно подвергаясь изменениям в процессе взаимодействия с окружающей средой, судьба подчинена влиянию окружения и его ожиданиям. И здесь мы говорим об окружении не только аффективном, но и общественном. Всю свою жизнь человек не перестает снова и снова вопрошать свою судьбу, а иногда даже и восставать против нее. Можно ли тут сказать, что люди часто идут против самих себя (или же навстречу себе)?

Некоторые авторы, в частности Жан Лапланш, ставя во главу угла фантазм, подвергали сомнению биологическое «заблуждение» Фрейда, считая, что Фрейд ставил на первый план прежде всего анатомическую разницу, хотя при этом он отстаивал также фундаментальную идею психической бисексуальности (Laplanche, 1993a).

Правда и то, что за пределами анатомического «фемининность» противопоставляется маскулинности. Мы можем это увидеть, например, в даосизме и «восточном» мировоззрении, где такое противопоставление присутствует как «принцип». Такого же разделения придерживался и Юнг, противопоставляя анимус и аниму.

Наша эпоха, особенно после феминистских выступлений 1968 года, поднимает все больше вопросов о равенстве полов в контексте их социальных, профессиональных, политических и других прав, однако никто при этом не отрицает их отличия [5].

Тема специфичности полов постоянно возникала как в обыденной жизни, так и в научном дискурсе. Все, что близко соприкасается с архаической тематикой различия полов, затрагивающей проблематику сходного и различного, по настоящий день продолжает оставаться для многих неразрешимой загадкой [6].

Фрейд напрямую заговорил о различии полов и сексуализированной идентичности. Однако надо заметить, что эти теоретические разработки Фрейда, несмотря на регулярность их пересмотра и внесения в них изменений, вызывали и по сей день продолжают вызывать множество возражений и споров, являясь яблоком раздора для психоаналитиков [7].

«Конфликты» и даже зависть, вызываемая разницей полов, существовали во все времена. Это послужило причиной того, что мужчины и женщины строили фантазии о предполагаемых преимуществах «другого тела». Само собой разумеется, что эти фантазии всегда были пропитаны чувством обделенности и лишенности этих так называемых преимуществ (Cournut-Janin, Cournut, 1993).

Как следствие, антагонизмы, свойственные каждому из анатомических полов, порождают представления о том, что для женщины «сила» мужчины является его «слабостью», а для мужчины «слабость» женщины – это ее «сила» (Cournut, 2006).

Рассмотрим следующий пример. В традиционных системах репрезентаций образ женщины преимущественно ассоциировался с непрерывным наслаждением. Так, женщина часто изображается полностью охваченной наслаждением и даже сверхнаслаждением. Женщине приписывали власть, немилостивую и злосчастную, высокомерную гордыню (гибрис), и наделяли ее характер качествами неумеренности, дерзости, нарочитой чрезмерности [8].

Эта идея идет от прародителей и принадлежит к архаической мысли. Ее можно встретить в классической античной мифологии и сказках.

Так, например, Тиресий, слепой прорицатель из города Фивы, который, согласно легенде, пережил «преимущество» опыта двух полов, утверждал, что если бы наслаждение от любви состояло из десяти частей, то только одна из них доставалась бы мужчине, тогда как женщина получала бы девять остальных. Эту же идею можно встретить в различных эпосах, например в сказке «Тысяча и одна ночь», где встречаются завораживающие аллегорические рассуждения типа: «…как желание у женщин намного сильнее, чем у мужчин, так и женский ум гораздо быстрее улавливает послание прельщающих органов» (David, 1973, p. 24).

В этом же направлении следовала и фрейдистская мысль. Даже такое значительное открытие, как психическая бисексуальность, сопровождается уточнением, что последняя «у женщины проявляется гораздо отчетливее, чем у мужчины» (Freud, 1931, p. 141).

Стоит также отметить связь между «загадкой фемининности» и проблемой «таинственных мазохистских тенденций».

В своей работе я хотел прежде всего уточнить и развить некоторые «образы», обозначения или выражения фемининности, которые можно встретить как у женщины, так и у мужчины. Фемининность, как клинический и метапсихологический концепт, не должна рассматриваться как замена или эквивалент женского. Между тем сам концепт фемининности лежит в основе понятия «женщина», и именно он является ключом к пониманию смысла, а также общих и самых таинственных репрезентаций, связанных с женщиной. Именно поэтому я посчитал нужным посвятить эту книгу загадке фемининного, вопросам кастрации, «фемининности женщины».

В последующих главах фемининность и некоторые ее образы будут изучены более детально, особенно там, где они близко соприкасаются с такими важными темами, как травматическое соблазнение, нарциссизм, депрессия, горе и меланхолия, защиты, а также ипохондрическая или паранойяльная организация.

Вот, собственно, то, что мне хотелось изучить и что я попытался понять с теоретической и клинической точек зрения. Также в книге можно встретить некоторые мои клинические наблюдения, представленные в форме диалога между теорией и практикой.

---

1 И даже более того, как совершенно справедливо замечает Жан-Поль Сартр в работе «Святой Жене, комедиант и мученик» (1952), «важно не то, что сделали из меня, а то, что я сам сделал из того, что сделали из меня».

2 В связи с этим интересно вспомнить, как Симона де Бовуар во втором томе своего знаменитого произведения «Второй пол» попыталась разрушить миф о «вечной женственности».

3 Наполеону Бонапарту принадлежит афоризм: «География – это судьба».

4 Можно утверждать, что травма испытания рождением находится в самом сердце человеческого существования. Присутствуя в каждом субъекте, этот травматический опыт «бытия» с самого начала будет широко освещать и направлять его жизненный путь и маршрут. Судьба, изначально предуготованная, оказывает травматическое воздействие, начиная с первой конфронтации субъекта с его окружением.

5 Знаменитое «Быть или не быть?» на самом деле не представляет должным образом фундаментальную экзистенциальную тревогу, а, скорее, вопрошает: почему я предпочитаю существовать перед лицом того, с чем мне приходится сталкиваться? Это также напоминает мне Лоренцаччо Альфреда де Мюссе, который восклицает: «Это преступление – единственное, что связывает меня с жизнью!».

6 О системах репрезентаций с позиций антропологического подхода см.: Héritier, 1996.

7 Все эти вопросы напрямую связаны с нравами и социальными связями, как, например, дискуссия, предшествовавшая принятию во Франции (2013) закона, разрешающего однополые браки. Вопрос однополых браков разделил психоаналитиков на два лагеря. Предметом спора стало само понятие «брака» между людьми.

8 Напомним, что мысль эпохи Просвещения также развивалась в этом направлении. В XVIII в. Дидро описывал женщин как существ страсти и инстинкта, а Руссо был убежден в их ненасытной чувственности.

Глава 1
Загадка фемининности

Фемининность и женственность

Фемининность как понятие включает представления о детстве, слабости, пустой полости или вместимости, кастрации, «активном» принятии. Она изначально, по сути своей, обладает качеством рецептивности. Фемининность прочно связана с функцией относительной и неполной пассивности – так же как и с функцией принятия (в себя) объекта. Традиционно изображение фемининности в культурном и религиозном плане соотносится с воспринимающим, незаполненным объектом, «немощным сосудом» [9], даже если «хрупкость» сосуда не подразумевает автоматически некой уничижительно-пренебрежительной коннотации. «Хрупкость» никоим образом не умаляет ценности объекта. Напротив, «хрупкость» может даже увеличить ценность объекта.

Однако не стоит забывать и гораздо более древний культ, относящийся к доисторическому периоду и существовавший задолго до того, как воцарилась фаллократия. Это культ богини-матери, впоследствии вытесненный богами-фаллократами. В подобных культах образ женщины был привязан к материнству, которое, в свою очередь, связывалось с фертильностью, плодородием (и, соответственно, со сбором урожая). Такие статуэтки, как «Венера Леспюгская», представляют женский образ не как нечто полое внутри, а, скорее, как наполненное, с округлыми и выступающими формами. И возникает вопрос: можно ли рассматривать статуэтки Венеры Леспюгской как архаическую репрезентацию принципа жизни, самого источника жизни, репрезентацию, позже соединенную с фаллическим началом? Жизни, происходящей от семени или от той, которая превращает семя в плод? («Благословен Иисус, плод чрева твоего», – сказано в приветствии Архангела Гавриила «Богородица Дева, радуйся»). В этой связи евангельский сюжет о Деве Марии, рисующий образ чистой, непорочной матери, зачавшей без сексуального акта, представляет интерес как христианская трактовка фигуры богини-матери.

Отметим, что ставшая общепринятой фаллократия послужила отправной точкой при объединении Фрейдом в 1905 г. комплекса кастрации с тем, что он назвал Penisneid – «зависть к пенису» (Freud, 1905a). Впоследствии эта идея получила широко признание. И насколько мне известно, с тех пор и до сегодняшнего дня ни одним психоаналитиком [10] всерьез не рассматривалось и даже не упоминалось противопоставление «зависть к пенису» – «зависть к матке» (Uterusneid).

Идеи фаллоцентризма с завидным постоянством можно наблюдать в теологической, философской и даже психоаналитической мысли. Древнее представление доминирующего фаллоса появилась задолго до фаллократической психоаналитической концепции.

Итак, все началось с мужчины. Мужчины, демонстрирующего маскулинность и в то же время несущего в себе фемининность. В библейском повествовании говорится о том, как по велению Божию появилась женщина, отделившись от тела мужчины (а не была «рождена» мужчиной).

«И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребер его, и закрыл то место плотию.

И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку.

И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа (своего)» (Бытие, глава 2, стихи 21–23).

Книга Бытия называет мужчину первым из людей, указывая этим на вторичность происхождения женщины. Действительно, если строго следовать тексту книги Бытия, то первый мужчина не происходит от женщины. Это женщина происходит от мужчины. Следовательно, не мужчина был создан для женщины, а женщина создана из мужчины и для мужчины. Согласно этой точке зрения, женщина некогда была частью тела мужчины, «плотью от плоти» его. Таким образом, изначально, с древних времен, прямо и открыто говорилось о главенстве мужчины над женщиной, о доминировании маскулинности над фемининностью.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы специфичность полов заявила о себе в приписывании большей важности «иметь», а не «быть», в доминировании «обладать» над «являться». Другими словами, «иметь» [11] и, наоборот, испытывать лишенность и недостаток превращаются в знак различия, передающий экзистенциальный смысл. Если употребление в речи мужского или женского рода и не отсылает нас прямо и непосредственно к анатомическим половым органам, то последние, тем не менее, играют особую и важную роль при различении одного тела от другого в их первозданном, обнаженном виде.

В культуре монотеистических религий женщина, которой приписывается «проступок» и первородный грех, изначально была приговорена к двум наказаниям: «Ты будешь рождать в боли» [12] и «Ты будешь в подчинении у мужчины» [13].

С незапамятной древности считалось, что «быть женщиной» и «согрешить» – явления одного порядка. Что же касается преследования женщин, то оно было широко распространено уже в Средние века и происходило с жестокостью, не имеющей аналогов в истории.

Даже привлекательная внешность женщин, равно как и ее «приукрашивание», яростно запрещались, отметались прочь и объявлялись источником всех бед. Осуждение проповедниками Средневековья (XIII–XV вв.) заботы женщин о своей красоте было решительным и бесповоротным. Если преследование за моральные качества могло завершиться прощением, то обычай женщин приукрашивать свое лицо, подчеркивая его красоту, не только порицался, но и не считался заслуживающим прощения. Подобная средневековая нетерпимость демонизировала украшение женщины, считая его вредным и неотделимым от разврата. В течение долгого времени считалось, что физическая красота толкает на «дьявольское» и «лукавое» [14].

Ненависть к женскому началу (гинофобия)

Яростные гонения только укрепляли ненависть к женственности, и именно поэтому знаменитый трактат 1486 г. «Молот ведьм» стал в некотором роде библией фаллоцентризма (Kramer, Sprenger, 1486). Речь идет о трактате, служившем руководством к действию на протяжении многих десятилетий. Он был сочинен в 1484 г. францисканскими монахами Яковом Шпренгером и Генрихом Крамером и одобрен папой Иннокентием VIII. Благодаря этой книге тысячи невинных женщин были объявлены «ведьмами» и приговорены к сожжению. Неизвестно ни одного случая, когда утверждения этих «теологов», публично известные и широко цитируемые, были бы подвергнуты сомнению. Они писали:

«Чем же другим является женщина, как не врагом дружбы, неизбежным наказанием, необходимым злом, естественным искушением, вожделенным бедствием, домашней опасностью, сладостным предрассудком, раскрашенным красивыми красками… Надо подчеркнуть, что при образовании тела первой женщины имел место изъян, поскольку она была создана из ребра, то есть из части, извлеченной из грудины, которая изогнута так, как если бы была вывернута наизнанку относительно мужчины. И поскольку за счет этого недостатка женщина является несовершенным живым существом, она постоянно обманывает… Ответив змею, Ева показала, как мало было у нее веры в Слово Божие. На это указывает этимология ее имени: femina состоит из fe (вера) и minus (минус, меньше) – ведь она всегда оказывается слабой там, где необходимо исповедовать веру и хранить ее» (Kramer, Sprenger, 1486, p. 43).

Мишле в своей книге о ведьмах, которую можно было бы назвать протофеминистской, предпринял попытку реабилитировать эти создания и дедьяволизировать их (Michelet, 1862).

Далее, чтобы попытаться понять проблематику и концепт фемининности, нам будет необходимо обратиться к философской мысли.

Сёрен Кьеркегор, в значительной степени вдохновивший Лакана, в своем знаменитом тексте In vino veritas (Kierkegaard, 1999, p. 65) с едкой насмешкой сформулировал идею женской чужеродности, использовав выражение «так называемая женщина» (Lacan, 1972–1973) [15]. Кьеркегор задается вопросом не о том, чем же является женщина, а о том, что в действительности означает быть женщиной. Согласно Кьеркегору, женская особь сталкивается с трудностью даже в определении своей сути при ответе на вопрос: «Как становятся женщиной?». Не будучи заданной изначально, фемининность формируется постепенно. Для Кьеркегора женщина прежде всего объект фантазма, что близко по смыслу к знаменитому выражению Симоны де Бовуар: «Женщиной не рождаются, ею становятся» [16].

В свою очередь, идеи Артура Шопенгауэра (Schopenhauer, 2002) и Фридриха Ницше (Nietzsche, 1989) во многом повлияли на Фрейда в его усилиях понять то, что он в итоге назвал «загадкой фемининности» (Makari, 1991).

Для Шопенгауэра женщина – это не только «воля», но также еще и «второй пол – sexus sequior», вторичный во всех сферах и проявлениях.

Что же касается Ницше, то он сравнивает женщину с истиной, «которая создана так, чтобы не дать увидеть, на чем она основана». Для философа-мужчины истина настолько же необоснованна, естественна и непознаваема, как и сама женщина, объект его желания. Ницшеанская метафора «женщина как истина» перекликается с иного рода символизмом, на этот раз однозначно пренебрежительно-уничижительной окраски. Речь идет о Баубо [17] – вульгарном демоне греческой мифологии, изображавшемся в виде женских гениталий. По мнению Ницше, женщина воплощает таинственные и иррациональные силы.

Фрейд и женщина

В трудах Фрейда прослеживается влияние на автора немецких философов, в частности философов периода романтизма и «меланхолии».

Так, в 1905 г. в своей работе «Три очерка по теории сексуальности» Фрейд высказывает следующее оценочное суждение:

«Значение фактора сексуальной переоценки лучше всего изучать у мужчины, любовная жизнь которого единственно доступна исследованию, тогда как любовная жизнь женщины – отчасти вследствие культурных искажений, отчасти вследствие конвенциональной скрытности и неискренности женщин – покрыта непроницаемым мраком» (Freud, 1905a, p. 59).

Позже в работе «Некоторые психические последствия анатомического различия полов» Фрейд добавляет: «Не хочется говорить об этом, но невозможно отделаться от мысли, что обычный уровень нравственности у женщины иной… Ее Сверх-Я никогда не будет столь неумолимым, столь безличным и столь независимым от своих аффективных источников, как мы того требуем от мужчины. Черты характера, которые критика с давних пор ставила в упрек женщине: что она проявляет меньшее чувство справедливости, чем мужчина, меньшую склонность подчиняться великим необходимостям жизни, в своих решениях чаще руководствуется нежными и враждебными чувствами, – находят достаточное объяснение в выведенной выше модификации формирования Сверх-Я» (Freud, 1925c, p. 201).

В своем фундаментальном тексте «Недомогание культуры» Фрейд утверждает, что женщина следует своим природным и иррациональным инстинктам. Так, он пишет:

«…затем в противоречие с культурным течением вскоре вступают женщины и оказывают свое замедляющее и сдерживающее влияние, те самые женщины, которые требованиями своей любви заложили вначале фундамент культуры. Женщины отстаивают интересы семьи и сексуальной жизни; культурная деятельность все более становилась делом мужчин… вынуждает их к сублимации влечений, с чем женщины плохо справляются» (Freud, 1930b, p. 290).

В тексте лекции 1933 г. «Женственность» мы встречаем утверждение Фрейда, что не только анатомия не может свидетельствовать о женственности, но и психология «не решит загадки женственности». «Объяснение этого, – добавляет он, – должно прийти из какого-нибудь другого места, и оно не может прийти, пока мы не узнаем, каким образом вообще возникла дифференциация живых существ на два пола» (Freud, 1933a, p. 155–156).

«Над загадкой женственности во все времена билась масса голов… Вы тоже не окажетесь в стороне от этих размышлений, поскольку вы – мужчины; от женщин никто среди вас этого не ждет, они сами загадка» (ibid., p. 151). Мужчины при этом сталкиваются с неразрешимостью этой загадки, однако и женщины тоже, поскольку, согласно Фрейду, они сами загадку и составляют, т. е. в некотором роде не способны осмыслить свою собственную, полную загадочности природу. Есть в этом что-то от фаллократической тавтологии: женщина, определяемая как загадка, сама себя таковой мыслить не может!

В работе 1931 г. «Женская сексуальность», как и в лекции 1933 г. «Женственность», Фрейдом прорабатываются два фундаментальных психоаналитических понятия, трактующих женственность: комплекс кастрации и идея пассивности [18].

В 1933 г. Фрейд заявляет:

«Об этом мы кое-что узнали в последнее время благодаря тому обстоятельству, что несколько наших замечательных женщин-коллег по анализу начали отвечать на этот вопрос. Из-за различия полов дискуссия об этом приобрела особую привлекательность, ибо каждый раз, когда сравнение вроде бы оказывалось не в пользу их пола, наши дамы могли выразить подозрение, что мы, аналитики-мужчины, не преодолели глубоко укоренившихся предубеждений против женственности, что и выразилось в пристрастности нашего исследования» (Freud, 1933a, p. 156).

В той же самой лекции «Женственность» Фрейд пишет: «Если вы отвергнете эту мысль как фантастическую и сочтете влияние отсутствия пениса на формирование женственности моей идефикс, то я, разумеется, безоружен» (ibid., p. 178).

Двумя годами ранее Фрейд признает, что «отпечаток кастрации» был «неясным и противоречивым». И затем развивает свою мысль: «В действительности абсолютно правильное изображение едва ли возможно. У разных индивидов встречаются самые разнообразные реакции, у одного и того же индивида рядом друг с другом существуют противоположные установки» (Freud, 1931, p. 146).

Согласно основателю психоанализа, сама женщина склонна принижать себя и «она начинает разделять презрение мужчины к полу, укороченному в столь важном месте, и продолжает, по крайней мере в этом суждении о женщине, приравнивать себя к мужчине» (Freud, 1925c, p. 197).

Фрейд не только воспроизводит позицию Шопенгауэра и Ницше, для которых женщина не более чем воплощенный инстинкт и природа. Можно сказать, что отчасти создается впечатление, что Фрейд и сам всячески поддерживает ницшеанскую концепцию женщины как непроницаемой, неприступной и неразрывно связанной с истиной и таинственностью.

В работе «Крушение Эдипова комплекса» Фрейд пишет: «Как происходит соответствующее развитие у маленькой девочки? Наш материал – непонятным образом – оказывается здесь гораздо менее ясным и полным» (Freud, 1924b, p. 31). И продолжает: «В целом, однако, необходимо признать, что наши знания об этих процессах развития у девочки остаются неудовлетворительными, неполными и расплывчатыми» (ibid., p. 33).

Однако если либидо, как и всякое влечение [19], даже уже исходя из самой своей природы, активно по своей сути, то тогда оно должно быть также и абсолютно маскулинным [20], будь то у женщины или у мужчины. Важно заметить, что Фрейд использует в качестве эвфемизмов по отношению к женщинам такие обозначения, как: «лакуны», «покровы» и «тайны».

Чего хочет женщина?

Согласно Эрнесту Джонсу, слова, обращенные Фрейдом к Мари Бонапарт [21], в точности были следующими: «Большой вопрос, который остается без ответа и на который даже и я сам никогда не мог ответить, несмотря на мои тридцать лет изучения женской души, следующий: „Чего хочет женщина?“» (Jones, 1961, p. 445).

Задавая этот трудный и столь смущающий многих вопрос, Фрейд подразумевает волевое устремление, а не вожделение. Вопрос этот, как кажется, невозможно разрешить, поскольку «женское хотеть» невозможно удовлетворить. Фрейд как будто и сам совершенно безоружен перед «женским хотеть» [22], перед вопросом «Чего хочет женщина?», поскольку это «хотение» будет превыше желания. «Хотеть» соединяется с понятием воли, выражающим безусловный и неоспоримый императив. Между тем иной судьбы, чем судьба желания, для «хотеть» не существует. Удовлетворить «хотеть» невозможно. Мужчина и женщина находятся в одном поле символической кастрации, ставшей уже необратимой.

Таким образом, «женское хотеть» будет формой не только отрицания недостатка, но даже и отрицания себя. Бесплодное стремление быть «всем», быть заполненной и значительной, без недостатка, приходит как ностальгия о всемогуществе, знакомом по раннему детству.

Этому подходу Фрейда присуще фаллоцентричное, или маскулиноцентричное, видение, согласно которому на протяжении веков можно было услышать только мужчин, говорящих о женщине, о женственности. И именно оно и вызывает множество вопросов. Мужчины словно хотели бы избавиться от своего собственного страха женской тайны. Но почему же было так мало женщин, говорящих о себе самих, от своего имени, о своей собственной природе и сексуальности? Почему так долго навязывалась эта фаллоцентричная диктатура? Наверное, для того, чтобы начать говорить о сексуальности именно как женщина, должна была появиться Мари Бонапарт (аристократка по происхождению). А затем было необходимо дождаться еще и Симоны де Бовуар, а со временем и феминистских движений, чтобы женщины договорились друг с другом и стали требовать права говорить от своего собственного имени. Откуда этот прямой или завуалированный запрет женщинам думать, как если бы их идентифицировали лишь с их импульсивной и иррациональной природой? Каким образом еврейские корни Фрейда могли повлиять на формирование его фаллоцентризма? Почему получилось так, что мужчины присвоили себе первенство в научной мысли, художественном творчестве и поиске истины? Столь замечательный Ницше, не боялся ли он сам того, что «истина», которую содержит в себе женщина, придет, чтобы сместить с трона маскулинный поиск этой самой истины? Наука и истина, маскулинны ли они по самой своей природе [23]?

Сколько идеологической подоплеки стоит за этими метафизическими вопросами!

Несмотря на нашу интеллектуальную честность, этот труд, хотя он и посвящен фемининности, а не женщине, не станет исключением и также будет еще одним воплощением маскулинного подхода и маскулинным же поиском ответов…

Фемининность по Фрейду, Винникотту и Лакану

Фрейд: фаллоцентризм сексуальности

Фрейда регулярно критиковали за его концепцию сексуальности, выстроенную строго в соответствии с моделью маскулинности и фалличности. Так, Фрейду часто ставили в упрек постоянное упоминание им психосексуальности, абсолютно маскулинной по своей природе и продолжающей быть «активной» даже в том случае, когда сама цель влечения подразумевает «пассивный» характер. Различие активный/пассивный не связано напрямую с сексуальными различиями анатомического или психологического плана.

Фаллическая версия сексуальности и либидо всегда поддерживалась Фрейдом:

«Есть только одно либидо, служащее как мужской, так и женской сексуальной функции. Ему самому мы не можем указать пол; если в соответствии с общепринятым уподоблением активности и мужественности мы захотим обозначить его мужским, то нам нельзя забывать, что оно представляет также стремления с пассивными целями» (Freud, 1933a, p. 176).

Отметим, что принятие желания пассивного характера слегка меняет представление об «активности», маскулинной по своей природе. Фемининность для Фрейда обозначает нечто пассивное, мазохистское, кастрированное, претерпевающее коитус и роды (Freud, 1924, p. 290). И если маскулинность является логическим завершением ряда: активное, садистское, фаллическое, то фемининность увенчивает следующий ряд: пассивное, мазохистское, кастрированное (см.: Cournut-Janin, Cournut, 1993).

Что же касается становления фемининности, то, по мнению Фрейда, оно последовательно проходит следующие этапы либидинального развития: догенитальный, оральный, анальный и фаллический:

«На ступени догенитальной анально-садистской организации о мужском и женском речь пока не идет, преобладающей является противоположность активного и пассивного. На следующей затем ступени инфантильной генитальной организации, хотя и существует мужское, женского еще нет; противоположность здесь относится к наличию мужских гениталий или их отсутствию (кастрированный). Только к пубертатному периоду сексуальная полярность начинает совпадать с мужским и женским. Мужское включает субъект, активность и обладание пенисом, за женским остаются объект и пассивность. Вагина ценится теперь как вместилище для пениса, она принимает наследство материнской утробы» (Freud, 1923c, p. 116).

В защиту своей теории сексуального Фрейд выдвигает следующие аргументы.

1. Фаллическая стадия существует для обоих полов и обусловлена наличием или отсутствием пениса: маскулинно-фаллическая противопоставляется женской – кастрированной. Принимаемый за укороченный пенис клитор, «неразвитый» (Freud, 1938, p. 64) и обесцененный, воплощает единственный сексуальный орган девочек. Тем не менее для девочки вагина и особенно матка «остаются долгое время неведомыми» (Freud, 1923c, p. 12–17) [24].

На садистско-анальной стадии «агрессивные импульсы у маленькой девочки по своему богатству и интенсивности не оставляют желать большего. Со вступлением в фаллическую фазу различия между полами полностью уступают место совпадениям. Мы можем утверждать, что в фаллической фазе ведущей эрогенной зоной у девочки является клитор» (Freud, 1933a) [25].

Нужно заметить, что Фрейд, следуя за Лу Андреас-Саломе [26], объединял вагинальные ощущения с «клоакальными». Поэтому для Фрейда заметную роль в психосексуальном развитии (речь идет о фаллической стадии) играют только мужские генитальные органы, представленные фаллосом.

2. Первым объектом для обоих полов Фрейд видит мать. Страх кастрации и опасение оказаться лишенным вирильности заставляют маленького мальчика отделиться от матери, «анатомическую» фемининность которой он теперь презирает и обесценивает. При этом пенис мальчиком переоценивается. Девочка же, напротив, чувствует, что ни при каких обстоятельствах она не будет обладать этим органом, столь желанным и ценным для нее. «Она чувствует себя жестоко обделенной, часто говорит, что ей хотелось бы „иметь нечто такое же“, и теперь оказывается во власти зависти к пенису [27], оставляющей после себя неизгладимые следы в ее развитии и формировании характера, которые даже в самом благоприятном случае нельзя преодолеть без серьезных психических затрат» (Freud, 1933a, p. 158). Как и мальчик, девочка отворачивается от матери и находит прибежище у отца, которому она надеется родить ребенка. Девочка ставит в упрек своей матери недостаток и неполноценность, чем можно объяснить сложность и амбивалентность пожирающей обоих протагонистов связи мать–дочь.

Исследования «фемининности» женщин-психоаналитиков, учениц Фрейда, помогли ему связать позитивные формы взаимоотношений матери и дочери с решающим значением доэдипова формирования женской сексуальности. Так, в своей лекции «Женственность» Фрейд утверждал:

«Идентификация женщины с матерью позволяет распознать два слоя – доэдипову идентификацию, которая основывается на нежной привязанности к матери, когда та берется в качестве образца, и более позднюю, проистекающую из эдипова комплекса, когда девочка желает устранить мать, заняв ее место рядом с отцом… Но для будущего женщины фаза нежной доэдиповой привязанности решающая; в ней подготавливается приобретение тех качеств, благодаря которым она впоследствии будет отвечать своей роли в сексуальной функции и добиваться своих бесценных социальных достижений» (Freud, 1933a, p. 166).

3. Фаллоцентричность, свойственная позиции Фрейда относительно сексуальности, хорошо заметна в его рассуждениях о психической бисексуальности, которая, по его мнению, имеет не только «телесное происхождение», но появляется и посредством идентификации сразу с обоими родителями, реальными или фантазируемыми:

«Наука обращает ваше внимание на то, что части мужского полового аппарата обнаруживаются также и на теле женщины, хотя и в рудиментарном состоянии [28], и то же самое в противоположном случае. В этом обстоятельстве она видит признак двуполости, бисексуальности… От вас тогда потребуется ознакомиться с идеей, что соотношение, в котором у отдельного существа смешиваются мужское и женское, подвержено весьма значительным колебаниям… Вы не сможете дать понятиям „мужское“ и „женское“ никакого нового содержания. Разделение не является психологическим; если вы говорите „мужское“, то, как правило, имеете в виду „активное“, а когда говорите „женское“ – „пассивное“» (Freud, 1933a, p. 131–132).

Отметим, что Фрейд внутри психической бисексуальности устанавливал связь между фемининным и маскулинным, выражающуюся в интрикации. И действительно, не существует в чистом виде ни мужского, ни женского.

Комплекс кастрации и будущее женщины

Страх кастрации лежит в основе формирования Сверх-Я, его недостаток может стать причиной дефицитарности Сверх-Я у женщин:

«Не хочется говорить об этом, но невозможно отделаться от мысли, что обычный уровень нравственности у женщины иной… Ее Сверх-Я никогда не будет столь неумолимым, столь безличным и столь независимым от своих аффективных источников, как мы того требуем от мужчины. Черты характера, которые критика с давних пор ставила в упрек женщине: что она проявляет меньшее чувство справедливости [29], чем мужчина, меньшую склонность подчиняться великим необходимостям жизни, в своих решениях чаще руководствуется нежными и враждебными чувствами, – находят достаточное объяснение в выведенной выше модификации формирования Сверх-Я. Возражение феминистов, которые хотят нам навязать полное равноправие и одинаковую оценку полов, не должно вводить нас в заблуждение, хотя следует охотно признать, что и многие мужчины далеки от мужского идеала и что все люди соединяют в себе мужские и женские характерные черты вследствие своего бисексуального предрасположения и перекрестной наследственности, так что мужественность и женственность в чистом виде остаются теоретическими конструкциями с неопределенным содержанием» (Freud, 1925b, p. 131–132).

Актуальные сегодня дебаты и полемика о «теории гендера» показывают нам, насколько этот вопрос еще далек от своего решения как в образовательном плане, так и в общественном!

Существует ли в отношении психических функций разделение на маскулинные и фемининные? Так, например, чувствительность, нежность, будут ли они по своей природе строго определенно женскими, как и знаменитая «женская интуиция»?

Фундаментальное понятие психической бисексуальности всегда остается привязанным к половой принадлежности «качеств», которые к тому же определены достаточно абстрактно. Открытия нейронауки не подтверждают существования значимых различий церебральной функции у лиц женского и мужского пола. В то же время само противопоставление понятий маскулинность/фемининность еще не предполагает в обязательном порядке противопоставления связанных с ними понятий, как, например: импульсивность/рассудочность, чувство/разум, природа/культура.

Стоит упомянуть и о полной противоположности между концепциями Фрейда и теми концепциями Мелани Кляйн, основанием для которых служит идея предоминантности материнского лона (Klein, 1932b). Так, например, для Кляйн девочка, как правило, подчиняясь доминирующей оральности, желает иметь пенис, что, в свою очередь, обусловлено также требованиями женского инстинкта. Оральная фрустрация, порождаемая «плохой грудью», создает у маленькой девочки желание обладать тем пенисом, который контролирует ее мать.

Таким образом, вожделение пениса будет одновременно и вторичным по отношению к оральной фрустрации, и связанным с желанием видимого органа, способного принести девочке ощущение наполненности во время приступов страха кастрации, не обходящего стороной и женщин. Возникшее в результате фрустрации, вызванной, в свою очередь, грудью, оральное желание отцовского пениса станет образцом генитального, вагинального желания. Интроекция отцовского пениса и идентификация с этим эдиповым объектом составят стержень женского Сверх-Я. Девочка будет более послушна отцу, чем мальчик, и ее Сверх-Я сделается еще более требовательным и строгим, что полностью противоположно мнению Фрейда. Кляйн видит женский мазохизм как результат обращения садизма против внутренних объектов. Везде, где у Фрейда можно встретить противопоставление «фаллического» и «кастрированного», «иметь» и «испытывать недостаток», у Мелани Кляйн «хорошее» будет противопоставляться «плохому». Несомненная ценность работ Кляйн в том, что она открыто выступила против фаллической организации психосексуальности, с тем чтобы выстроить концепцию материнского фемининного порядка функционирования. Однако теории Кляйн, несмотря на их неоспоримую связь с клинической практикой, все же не идут дальше метапсихологических спекуляций.

Винникотт: «чистые» фемининность и маскулинность

Для Винникотта ребенок уже существует до того, как родился. «Достаточно хорошая» мать начиная с первых месяцев беременности должна не только обеспечивать основные жизненные нужды ребенка, но и принять его. Мать предоставит ребенку необходимые условия для существования и передаст ему истинную способность «быть».

На пороге жизни «чистая фемининность» без всякого отпечатка маскулинности еще не знает альтернатив, разнообразия отличий, чужеродного объекта (Winnicott, 1973, p. 91–119). Также еще ничего не известно о существовании как маскулинности, так и разницы полов. Еще нет никакого другого опыта, кроме женского, просто потому, что мать женщина. В этот период первичной будет абсолютная фемининность. Речь идет о некой тотальной фемининности, наделенной всемогуществом, которую мать «дарует» увидеть и пережить своему ребенку [30].

Ничто не препятствует нам поставить в один ряд описанную Винникоттом фазу «чистой фемининности» и первичный (или «чистый») нарциссизм, о котором Фрейд говорит следующее: «Я, в котором с самого начала аккумулируется вся доступная часть либидо, – именно это состояние мы именуем первичным нарциссизмом. Он устойчив вплоть до тех пор, пока Я не начинает либидинально инвестировать свои объектальные репрезентации» (Freud, 1938).

Следуя Винникотту, можно утверждать, что чистая фемининность совпадает с фрейдовским первичным, чистым нарциссизмом. Это случается, когда влечение еще не направлено на специфический внешний объект.

С другой стороны, фемининность предшествует появлению либидо, о котором Фрейд говорит, что его квинтэссенция маскулинна. Здесь не идет речь о чистой фемининности, взаимосвязанной с влечением, поскольку, согласно Винникотту, влечение не существует до того, как сложилось Я. На этой стадии всемогущества субъект и объект составляют одно целое, находясь в полном слиянии. Именно об этом нам говорит понятие «субъектный объект».

Чистая фемининность выстраивает себя в слиянии с материнской грудью. В зависимости от условий своего существования и своей примордиальной связи с матерью, ребенок, как мальчик, так и девочка, в большей или меньшей степени проявляет «чистую фемининность». В некотором роде ребенок сам «становится» грудью еще до появления возможности ее взять.

Ребенок как женского, так и мужского пола получает доступ к маскулинности только начиная с того момента, как к нему приходит понимание, что объект ему не принадлежит (объект отделенный, ощущаемый как объект). И тут ребенок, страстно желая грудь, с силой за нее хватается.

Что направляет ребенка к груди, его рот к соску? Этот естественный, врожденный поиск исходит изнутри. Он укоренен внутри тела. Для Фрейда влечение является силой, которая «действует на заднем плане главенствующих нужд Оно и которая представляет в психизме требования соматического порядка» (Freud, 1938, p. 7), для Винникотта же влечение будет вторичным по отношению к этому давлению.

Винникотт предлагает новое видение становления фемининности и маскулинности. Его упрекают прежде всего в небрежении ролью влечения к жизни и влечения к смерти, а также в привязывании этих влечений к телу. Однако в издании «Человеческой природы», увидевшем свет после смерти автора [31], Винникотт настаивает на предоминантной роли влечения.

В этой работе он размышляет о важной роли сил и движений влечения. Так, он пишет: «Фрейд установил взаимосвязь между важностью влечения и значением детской сексуальности. Теория, обходящая стороной подобные вопросы, будет ни на что не годной теорией». Винникотт отождествляет влечение с животным инстинктом: «…требования влечения… в точности такие же, как и у животных» (Winnicott, 1971). Напомним, что Фрейд, связывая влечение с понятием репрезентанта, представляет его как концепт, занимающий пространство между психическим и соматическим.

По мнению Винникотта, маскулинность устанавливается только тогда, когда «другой» обнаружен и становится вожделенным. Что же касается младенца-мальчика, то у него поворот к маскулинности происходит под влиянием мечтаний матери, различающей пол сына и свой собственный еще до того, как сам малыш сможет осознать свое отличие. Именно мать как материнский объект приписывает, сознательно или бессознательно, ребенка к физическому полу и определенному гендеру.

«Чистая маскулинность» будет победой «иметь» и принуждением к «делать». Как и у Фрейда, маскулинность, согласно Винникотту, характеризуется активным действием. Здесь имеет место переход от «быть сделанным» (пассивность) к «делать, чтобы быть» (активность) или «создавать» свое отличие и придавать ему ценность. И у девочек, и у мальчиков можно наблюдать выход из пассивности и пассивации [32], сопровождающийся стремлением к активной деятельности. Таким образом, «чистая маскулинность» будет вторичной по отношению к «чистой фемининности». Вне зависимости от пола ребенка «чистая фемининность» всегда будет присутствовать во всех его первых взаимоотношениях с матерью.

Однако если из-за ослабления материнской фигуры (матери или замещающего ее объекта) (Maïdi, 2008) чистая и врожденная фемининность не сможет состояться, то и ребенок не сможет себе обеспечить «достаточно удовлетворительное» нарциссическое место, позволяющее ему не только не бояться сепарации, но и выстроить маскулинную составляющую психической жизни.

Развитие девочки и мальчика

Исходя из вышесказанного, в неравенстве процесса развития у девочки и мальчика выделяют два основных момента.

1. Еще до дифференциации имеет место ассимиляция как некая идентификация с матерью, значительно упрощающая формирование чистой фемининности. Подобная форма архаической и столь важной нирваны (первичный нарциссизм), пребывая в которой достаточно просто существовать, в дальнейшем станет базой для развития способности к преодолению разочарования, разрыва, недостатка, а также формирования «способности быть одному».

Если объект примордиальной заботы сумеет дать ребенку возможность строить иллюзии относительно себя самого, то в дальнейшем ребенок сможет перенести разрушение иллюзий ради завоевания чистой маскулинности, для которой определяющим будет страстное желание завладеть объектом-грудью, частичным объектом вожделенного.

Переход к вторичному маскулинному, происходящий на шаткой основе «чистой фемининности», предполагает только лишь внешнюю видимость психического равновесия и гармоничности половой идентичности.

2. Итак, девочки смогут соотнести себя только с тем, что им чего-то недостает, с «пустой полостью», с недостаточностью. Как следствие, для девочек будет необходимо во что бы то ни стало обрести эквивалент объекта-пениса. Обрести объект, в который будет возможно инвестировать все тело полностью. И таким объектом может стать объект любви или ребенок, которого девочка мечтает родить отцу. Весь «расцвет» девочки основан на этом. Состояние и положение девочки кажутся гораздо более шаткими, а ее нарциссизм гораздо более неопределенным. Девочка будет в меньшей степени автономна по отношению к инвестируемым объектам, тогда как мальчик, поддерживаемый наличием у него пениса, с большей уверенностью ощущает себя полноценным [33]. Как видим, здесь точка зрения Винникотта очень близка к позиции Фрейда.

Согласно Винникотту, фантазм оральной активности необязательно будет изначально «эротическим». Когда ребенок переходит от «безжалостной любви» к «заботе» о другом, то амбивалентность становится еще более завершенной, и при этом скорее даже благодаря трансформациям Я, чем за счет эволюции Оно.

После анальной и уретральной стадии, которые проистекают из хороших или плохих свойств выделенных субстанций, возникает фаллическая стадия, которая касается мальчика и «мальчика» в девочке, маскулинности в фемининности. Генитальная стадия сопровождается страхом кастрации, связанным с объектом материнской любви и соперничеством с отцом, и преимущественно соотносится с тургором пениса у мальчиков. Мальчик сам естественным образом тянется к желаниям проникновения и оплодотворения, что сопровождается репрезентацией «реального объекта любви».

Напомним, что для мальчика страх кастрации всегда будет относительно умеренным и сдержанным, по сравнению с архаическими тревогами, невообразимыми и «терзающими».

Принимая во внимание осознание девочкой ущербности того видимого органа, который мог бы быть подвержен кастрации, а также отсутствие страха кастрации, сопутствующего этому органу, надо признать, что путь, лежащий перед девочками, труднопреодолим и «делает возможным и гомосексуальное развитие». Здесь Винникотт соглашается, что, в противоположность утверждаемому им самим в «Игре и реальности», «у девочек достаточно места для несчастья и дистресса [34]».

Винникотт обращает внимание на положительную и эффективную форму зависти к пенису у девочки и активный поиск его репрезентации и эквивалента.

Можно прийти к заключению, что мальчик будет испытывать больше затруднений в поиске своей собственной половой идентичности и будет стремиться к отличию, сдержанному и обычному или, напротив, сильно выраженному и бунтующему, отодвигая разрыв с первичным объектом.

Для девочки, у которой сексуальная идентичность сходна с материнской, иногда состоящей из нескольких элементов, будет гораздо удобнее как можно дольше сохранять отпечаток примордиальной связи.

Тем не менее в эдипов период девочке придется столкнуться с сильным желанием отцовского объекта, тогда как мальчик сумеет повернуть в другую сторону и найти объект того же пола, что и его первая любовь.

Для Фрейда, понимавшего маскулинность как первичную, именно девочка сталкивается с трудностями при сохранении связи с первым объектом и, следовательно, у нее будет меньше затруднений в установлении психической бисексуальности. Споры о преобладании фемининности или маскулинности в раннем детстве все еще продолжаются. Вопрос о том, является ли отречение от примордиального объекта более легким для девочки, чем для мальчика, остается по-прежнему открытым.

С уверенностью можно сказать, что Винникотт, как и Фрейд и другие психоаналитики, испытывал затруднение в том, чтобы обозначить для девочки и мальчика их путь, проходящий между, с одной стороны, реальностью психической бисексуальности, идентификацией с родителями обоих полов и, с другой стороны, нуждой в том, чтобы укрепить половую идентичность, соответствующую анатомической индивидуальности. Надо, однако, отметить, что у человеческих существ сексуальные роли не всегда связаны с биологическим полом.

«Играть роль» или «быть» маскулинным или фемининным?

Будет ли проще девочкам достигнуть успеха в фемининности, чем мальчикам в маскулинности? Дискуссия продолжается.

В клинической практике мы этого не наблюдаем. Иногда женщины, как и мужчины [35], более предрасположены к «играть роль» (как будто), чем к «быть» (тем или другим). Девочки, как и мальчики, хотя, согласно клиническим наблюдениям, и с гораздо большими усилиями, должны избавляться от первичной идентификации с матерью. Не будет ли для девочек сопряжено с большими трудностями и само создание впоследствии вторичной женской идентичности?

Однако Винникотт подчеркивает, что женский опыт требует всего лишь «простой» психической предрасположенности, при условии, что она основана на изначальной идентификации с матерью. Структурирование фемининной идентичности будет более «легким» и потребует меньше психической работы, чем активный поиск маскулинного. Для последнего будет необходимо предварительное отделение. В более старшем возрасте активный поиск маскулинного у мальчика основан скорее на «иметь», чем на «быть», чем можно объяснить столь распространенное у мужчин стремление подтвердить, что они не были кастрированы (ср. маскулинное требование: «Покажи, на что ты способен…») [36].

И, несмотря на это, в «Человеческой природе» Винникотт вынужден отметить существование множества препятствий, встречаемых девочками на пути принятия своей идентичности взрослой женщины.

На начальном этапе, обозначаемом как «чистая фемининность», нет различий между полами. Эти различия существуют только в глазах матери, и увидеть их можно только «ее глазами», при идентификации с ней. Она видит дочь через свои фантазмы как подобную своей собственной реальности («неполноценной» и далекой от того, чтобы быть всемогущей)… и мальчика – как наделенного половым органом, вожделенным и идеализируемым ею самой, и с котором мать должна признать различие.

В работе «Страх симбиоза и развитие маскулинности» американский психоаналитик Роберт Столлер, весьма известный в движении «гендерных исследований», критикует утверждение Фрейда, согласно которому мальчик с самого начала вступает в жизнь гетеросексуальным (Stoller, 1975). В унисон с Винникоттом Столлер настаивает на исходной связи по типу слияния с матерью, с «женщиной, обладающей женской сексуальной идентичностью», которую мальчик в конечном итоге должен преодолеть и превозмочь.

Столлер настаивает на важности желания матери, чтобы стал возможен доступ ее сына к маскулинной сексуальной идентичности:

«Я не думаю, что в течение первых месяцев жизни мальчика ощущение того, что он составляет единое целое с матерью, будет способствовать усилению чувства маскулинности, даже хотя бы и примордиального; напротив, это чувство маскулинности неминуемо будет нейтрализовано. В большинстве случаев, по мере того как Я будет развиваться, ощущение единства и слияния с матерью будет преодолено. Однако для этого необходимо, чтобы и сама мать поддерживала развитие маскулинности. И она обязательно будет это делать, и в первую очередь потому, что желает маскулинного сына» (Stoller, 1975).

Столлер, как и Винникотт, приписывает окружению значительную власть. Эта власть накладывает свой отпечаток очень рано и самым решительным образом. Ведь младенец не существует один и еще не имеет собственной половой идентичности. Будучи совсем один, малыш не только не будет развиваться, но просто не сможет выжить. Также неоспоримо, что на сексуальную ориентацию ребенка с первых дней жизни оказывает влияние его мать, материнский спасающий объект, «близкое человеческое существо.

Гендерный тип, маскулинный или фемининный

В случае если возникает неясность или обычные «треволнения», столь свойственные подростковому возрасту, окончательное решение о присвоении мужского или женского пола или о «приписывании» к тому или иному полу принимается вместо ребенка взрослым. Происходит это исключительно в соответствии с типом и «качеством» отношений, присущим как сексуации, так и идентификации. Столлером [37] хорошо показано, что именно мать выбирает пол для своего ребенка. Мать дает жизнь и предоставляет ребенку дифференцированный пол и ориентацию на половую идентичность. Сверх очевидной анатомической разницы она дает ему также имя и гендерную идентичность.

Приписывание к полу происходит одновременно с присвоением имени. Наделяющие именем [38] наделяют ребенка и определенной позицией, и той или иной функцией – в зависимости от своего собственного воображения. Этот акт будет тяготеть над будущим ребенка в качестве его судьбы. Имя представляет не только того, кто его носит (иногда как тяжелый груз), но и определяет сам «проект» жизни, который связан с «проектом» родителей и который надо себе присвоить, чтобы ему соответствовать и находиться в «альянсе» с сообществом, подразумевая здесь чувство принадлежности группе. Когда ребенку дают имя, происходит акт передачи от родителей к ребенку «проекта» жизни и «приписывание» ребенка к определенному полу, которого ему предназначено придерживаться. Дать имя означает не только совершить некий акт, но и подарить судьбу, поскольку имя может стать для того, кто его носит, тяжелым бременем. Имя никогда не останется для субъекта абсолютно нейтральным, не играющим в его жизни никакой заметной роли. Это хорошо видно на примере таких универсальных, предназначенных для людей обоего пола, имен, как Доминик, Камиль или Саша, а также имен выдуманных или являющихся фантазмом тех, кто их дает.

При относящейся к раннему периоду жизни «примитивной» передаче «сексуального» от взрослых ребенку, происходящей через первичное соблазнение, гендер, который в психоанализе отличается от пола, навязывается ребенку, как и пол, извне. Ребенок принимает адресованный ему и приписанный гендер. Примордиальное окружение «приписывает» гендер, как бы отправляя некое зашифрованное послание. Для того чтобы послание было расшифровано и стало понятным, необходимы труд и усилия ребенка. Это уже позже взрослая сексуальность насаждается в ребенке через тело, в соответствии с гендером, приписанным взрослыми.

Жан Лапланш пишет:

«Приписывание представляет собой сложную совокупность действий, получающих свое продолжение в языке и в особом поведении окружения. Можно говорить о длительном процессе приписывания или даже о некоем предписании. Говоря о предписании, мы имеем в виду последовательность предписывающих посланий или даже буквально бомбардировку такими посланиями и инструкциями» (Laplanche, 2003).

Таким образом, гендер, определенный актом «приписывания», подчеркивает примат «другого», и ребенок, еще до того, как стать маскулинным или фемининным субъектом, идентифицируется в процессе сексуации и сексуированной субъективации как «подобный». Взрослый предписывает ребенку быть как. Он приписывает ребенку гендер и передает ему некий посыл, называющийся sexual [39], который, однако, не содержит половой специфики. Речь здесь, по существу, идет о сексуальном инфантильном перверте. Взрослый постоянно будет находиться в процессе соблазнения ребенка, поначалу пассивного, который приобщится затем к человеческой сексуальности, но в ее фантазматическом измерении. Эту ситуацию соблазнения Лапланш называет «фундаментальной антропологической ситуацией». Таким образом, sexual будет определяться именно тем, что взрослым было сначала вытеснено и «подавлено», а затем передано ничего не подозревающему ребенку.

Понятие sexual, как его описывает Жан Лапланш, относится к «первичному соблазнению», обозначающему, в свою очередь, связь между взрослым (наделенным бессознательным) и ребенком (со свойственной ему инфантильной сексуальностью). Таким образом sexual – это сексуальное, отмеченное откреплением, переполненностью и возбуждением.

«Итак, в приписывании ребенка к определенному полу играет роль сексуированное и прежде всего sexual родителей», – пишет Лапланш (Laplanche, 2003, p. 83).

Лакан: примат фаллоса

В 1972 г., в своем семинаре «Еще», отчасти посвященном женскому наслаждению, Жак Лакан рассуждает о двух аспектах, маскулинном и фемининном, с которыми любой субъект мог бы взаимодействовать вне зависимости от своего биологического пола (Lacan, 1972–1973).

Лакан следует здесь тезису о монизме, защищаемому как самим Фрейдом, так и женщинами-психоаналитиками. В 1905 г. Фрейд в «Трех очерках по теории сексуальности» выдвигает тезис о сексуальном монизме и о «самцовой» сути человеческого либидо. «Фаллицизм» Фрейда базируется на идее, согласно которой девочка изначально хочет быть мальчиком. Напомним, что начиная с 1920 г. положение о сексуальном монизме обсуждалось и критиковалось другими психоаналитиками, в частности Мелани Кляйн, на мнение которой в основном и опирался Эрнест Джонс [40], выдвигая на первый план дуалистический тезис и особую связь девочек с матерью.

Пенис является основным органом, воплощающим силу и власть, символическая репрезентация которого известна как фаллос. Как для мальчика, так и для девочки мужской половой орган, благодаря своей эректильности и тому, что он всегда на виду, становится объектом инвестирования с самого раннего возраста. Для Лакана, как и для Фрейда, «примат фаллоса» особенно важен и относится в равной степени и к маленьким мальчикам, и к маленьким девочкам. Лакан, анализируя маскулинный и фемининный аспекты, не останавливается на идеях Фрейда и соотносит оба эти аспекта с фаллической функцией. Лакан выстраивает свою структуральную теорию, исходя из примата фаллоса, и приходит к неожиданным выводам. «Отец структуры» защищает существование системы-Означающего, наделенной символической функцией. Вагина остается вне системы-Означающего, поскольку она, согласно Лакану, воплощает фрагмент реального, не подвластного процессу символизации.

В семинаре Лакана «Еще» мы встречаем следующее утверждение:

«Все строится вокруг фаллического наслаждения – именно об этом свидетельствует аналитический опыт, показывая, что специфика женщины состоит в позиции, которую она по отношению к фаллическому наслаждению занимает: она предана ему, как я выразился, не-вся. Скажу больше: фаллическое наслаждение препятствует мужчине получить наслаждение от тела женщины, ибо то, чем он наслаждается, – это наслаждение органа» (Lacan, 1972–1973, p. 13).

Далее Лакан уточняет:

«Дело в том, что символизации пола женщины как такового, строго говоря, нет. В любом случае символизация эта иная, имеет иной источник, достигается иным образом, нежели символизация пола мужчины. И происходит это в силу того, что там, где у мужчины налицо бросающийся в глаза символ, у женщины воображение сталкивается лишь с отсутствием» (Lacan, 1955–1956, p. 198).

«Не-всё» и удовлетворение женщины

Лакан представляет теорию примата фаллоса, изложенную Фрейдом, в гораздо более сжатом виде. Как мы это подчеркивали ранее, речь идет не о пенисе, а о фаллосе как о символической репрезентации фаллического могущества. Однако для Лакана, в противоположность идеям Джойс Макдугалл [41], фаллос объединяется с маскулинным, с присутствием пениса. По мнению Лакана, женщина представляет собой нечто неполное. Женщина, согласно выражению, употребленному Лаканом, «не-вся», однако при этом она хранит тайну и несет в себе загадку.