М. И. Дьяченко, С. Л. Кандыбович, А. Г. Караяни

История отечественной военной психологии

Учебник

2-е издание,
переработанное и дополненное

---

ebooks@prospekt.org

Информация о книге

УДК 159.9(470+571)(091)

ББК 88.4г(2)

Д93

Рецензенты:
Корчемный П. А., доктор психологических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации;
Крук В. М., доктор психологических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации;
Секач М. Ф., доктор психологических наук, профессор, заслуженный деятель науки Российской Федерации.

Учебник представляет собой единственное в своем роде современное издание, всесторонне раскрывающее историю российской военной психологии посредством исторического анализа военно-психологических идей и трудов, личные истории людей (теоретиков и практиков), хронологию возникновения и функционирования военных и психологических организаций и исторический смысл событий. Выделяются этапы зарождения, становления и развития военно-психологической теории и практики, хронологически прослеживается тысячелетний опыт развития русской военной психологии. Анализируются основные факторы и тенденции качественных трансформаций военно-психологической теории и практики. Рассматриваются уроки из истории военной психологии, актуальные для сегодняшнего дня. Определяются перспективы развития военной психологии. Формулируются практические рекомендации по реализации практических наработок и преумножению потенциала военной психологии в практике боевой деятельности.

Учебник адресуется преподавателям, адъюнктам, слушателям и курсантам, изучающим военную психологию и осуществляющим военно-психологические исследования. Будет полезен практическим военным психологам и командирам.

Изображение на обложке © A.Savin, WikiCommons.
В оформлении макета использованы фотографии, предоставленные авторами.

УДК 159.9(470+571)(091)

ББК 88.4г(2)

© Дьяченко М. И., Кандыбович С. Л., Караяни А. Г., 2009

© Дьяченко М. И., Кандыбович С. Л., Караяни А. Г., 2021, с изменениями

© ООО «Проспект», 2021

Посвящается
Михаилу Ивановичу Дьяченко (1919–2006),
активному созидателю
современной военной психологии

ДЬЯЧЕНКО
МИХАИЛ ИВАНОВИЧ
(1919–2006)

В 2019 г. отмечалось 100-летие со дня рождения Михаила Ивановича Дьяченко — человека, стоявшего у истоков современной военной психологии, одного из тех, кто заложил теоретико-­методологический фундамент личностно-­социально-деятельностного подхода в психологии, инициатора самостоятельного развития военной психологии как отрасли психологических и военной наук, подвижника, давшего пример самоотверженного и мужественного служения военной психологии.

Михаил Иванович родился 16 февраля 1919 г. в местечке Седнев Черниговской области. В 1941 г. студент М. И. Дьяченко был мобилизован, получил специальность радиста, прошел всю вой­ну, встретил победу в Будапеште в звании младшего лейтенанта. С 1947 по 1950 г. проходил службу на должности пропагандиста 1718 зенитно-­артиллерийского полка. С 1950 по 1952 г. он обучался в адъюнктуре по кафедре педагогики и психологии Высшего военно-­педагогического института имени М. И. Калинина в Ленинграде. Сразу по окончании адъюнктуры уже капитан Михаил Дьяченко был назначен преподавателем кафедры педагогики и психологии Высшего Военно-­педагогического Института имени М. И. Калинина, где он и проработал в различных должностях до 1957 г. В 1953 г. защитил кандидатскую, а в 1969 г. — докторскую диссертации по военной психологии.

В 1957 г. майор Михаил Иванович Дьяченко назначен преподавателем кафедры партийно-­политической работы и основ воинского воспитания Военно-­политической академии имени В. И. Ленина, где проработал до 1983 г., вплоть до своего увольнения из Вооруженных Сил в звании полковника.

В период 1983–1990 гг. М. И. Дьяченко работал в Институте военной истории Министерства обороны.

Под его руководством было защищено более 30 диссертаций по военно-­психологической проблематике. Из них 3 исследования проведены офицерами стран Варшавского договора.

Военным психологам хорошо известны его фундаментальные работы — монографии, учебники и учебные пособия: «О боевом подвиге советского воина» (1954), «Психологическая подготовка воинов к бою» (1966), «Военная психология» (1967), «Психологический анализ боевой деятельности советских воинов» (1974), «Психолого-­педагогические основы деятельности командира» (1978, в соавт.), «Готовность к деятельности в напряженных ситуациях» (1988), «Военная психология и педагогика» (1998, в соавт.), «Психологические предпосылки эффективности боевой деятельности воинов» (1999, в соавт.), «Социально-­психологические проблемы в деятельности офицера» (1999, в соавт.), «История русской военной психологии» (2000, в соавт.) и многие другие.

Широкому кругу читателей хорошо известны его работы: «Основы психологии» (1962), «Психологические проблемы готовности к деятельности» (1976, в соавт.), «Краткий психологический словарь: Личность, образование, самообразование, профессия» (1996, в соавт.), «Психологический словарь-­справочник» (2004, в соавт.), монография, учебник и, наконец, учебное пособие «Психология высшей школы», написанное в соавторстве Л. А. Кандыбовичем, в период с 1978 по 2006 г. выдержало 5 изданий.

Социальная память — это исторический клей любого человеческого сообщества, самая благодатная основа для развития коллективных традиций. Память о выдающихся личностях, совершавших судьбоносные прорывы в функционировании различных сфер человеческой жизни — это фундамент стабильности и одновременно перманентная стимуляция к инновационному обновлению. Память о Михаиле Ивановиче Дьяченко является своеобразным «клеем», соединяющим в единое целое исторические этапы развития военной психологии и обеспечивающим ее внутреннюю преемственность и целостность.

Личность Михаила Ивановича настолько масштабна и богата, что ее всесторонний анализ вряд ли уместится в рамки вводной статьи. Поэтому мы попытаемся вычленить лишь те особенности его личности, которые представляют высочайшую ценность для ученого и педагога и могут выступать образцами для подражания и истинным наследием.

Первой такой особенностью личности ученого можно назвать его мужество — мужество во всех его ипостасях. Мужество требовалось и проявлялось Михаилом Ивановичем на протяжении всей его жизни.

Однако все же самая яркая ипостась его мужества — это мужество воина, которое проявилось в годы Великой Отечественной вой­ны. С первых дней вой­ны Михаил Иванович настойчиво просится на фронт, на защиту своей Родины. В конце концов, он уходит воевать добровольцем в звании рядового. Воин Дьяченко сражался с врагом на Западном, Брянском, Донском, 1-м Белорусском и 2-м Украинском фронтах в качестве радиста, заместителя политрука эскадрона, комсорга кавалерийского полка, прифронтового разведчика. Он участвовал в обороне Москвы, Сталинграда, в освобождении Белоруссии, Польши, Чехословакии, Румынии и закончил вой­ну в Будапеште.

В какой бы должности и на каком участке фронта он ни был, везде демонстрировал высокое мужество, достоинство, выдержку и хладнокровие. Вспоминая о вой­не, Михаил Иванович никогда не оценивал свои действия как мужественные или смелые. Чаще он говорил о том, что просто делал свою работу, работу солдата. И еще искренне верил в то, что быть эффективным бойцом ему помогала природная интуиция.

Его ученик и соратник Лев Александрович Кандыбович в статье «Михаил Иванович Дьяченко в моей жизни» отмечал, что слушателям академии на лекциях Михаил Иванович говорил, что на фронте именно интуиция помогала ему выходить из критических ситуаций, и приводил много конкретных примеров. «Во время боя он чувствовал, что надо переползти в другую сторону, и, действительно, на том месте, где он только что находился, вдруг разрывался снаряд. Кроме того, он никогда не терялся».

Родина высоко оценила военное мужество и отвагу М. И. Дьяченко, наградив его двумя орденами Красной Звезды, орденами Славы III степени, Отечественной вой­ны II степени, двумя медалями «За боевые заслуги», медалью «За отвагу». Он также был награжден многими орденами и медалями других стран (Венгрии, Чехословакии, Польши, Румынии).

Вторая ипостась мужества Михаила Ивановича — это мужество ученого.

Прежде всего оно проявилось в том, что на протяжении многих лет он боролся за отделение военной психологии от педагогики. Сведущие люди знают о том, что и сегодня требуется немало решительности, твердости, силы духа, чтобы отстоять права психологии в ряде руководящих органов, так или иначе связанных с образованием и наукой в нашей стране. А в 60–80 годы прошлого века даже сама идея о самостоятельности военной психологии считалась крамольной и не приветствовалась. По мнению Михаила Ивановича, военная психология была достойна быть самостоятельной наукой.

В 1957 г. он предложил ввести курс военной психологии в Военно-­политической академии имени В. И. Ленина. На это предложение он получил очень резкий отрицательный ответ руководства. Однако в 1959 г., при его участии, в Военно-­политической академии была создана кафедра военной педагогики и психологии и введен учебный курс военной психологии объемом 40 часов. Не удовлетворившись этим успехом, практически сразу он начинает работу по созданию самостоятельной кафедры психологии. Сегодня это можно назвать работой, а тогда это было напряженное и небезопасное ратоборство. Наконец, в 1984 г. его мечта стала реальностью. На свет появилась кафедра военной психологии.

Большого мужества требовала борьба Михаила Ивановича против чрезмерной идеологизации отечественной военно-­психологической науки, за разработку новой методологии военной психологии, учет дореволюционного опыта военной психологии. Он — один из немногих военных психологов, который специально изучал историю русской военной психологии, включая дореволюционный этап ее развития.

Мужество М. И. Дьяченко, как ученого, проявилось в следующем ярком эпизоде из его жизни, также описанном Л. А. Кандыбовичем.

В начале 1970-х гг. в Психологическом институте Российской академии образования проходило публичное обсуждение монографии А. Н. Леонтьева «Деятельность. Сознание. Личность». В актовом зале института все места были заняты, поэтому опоздавшие, из известных психологов, сидели на авансцене лицом к аудитории и спиной к выступающим. Оппонентов у Леонтьева было немало. Особенно много замечаний высказывал известный отечественный психолог, нейрофизиолог, крупный специалист по психологии бессознательного Филипп Вениаминович Бассин. Среди ученых, поддерживающих Алексея Николаевича, был и Михаил Иванович. Его выступление отличалось серьезной научной аргументацией и четкостью. Надо сказать, что мнение психолога «в форме» тогда значило очень много. Оно воспринималось как официальная, чуть ли не государственная, позиция. Сторонников А. Н. Леонтьева оказалось в зале больше и монографию рекомендовали к опубликованию. В какой-то мере благодаря этому мы сегодня имеем возможность изучать психологическую теорию деятельности А. Н. Леонтьева.

Третья ипостась мужества М. И. Дьяченко — мужество коллеги, товарища. Легко выступить против врага. Чуть сложнее — сказать правду оппоненту. Гораздо труднее вести принципиальный спор с коллегой, принципиально отстаивать свою позицию. Михаил Иванович дал нам прекрасный пример товарищеской принципиальности. Он никогда не отмалчивался, когда был не согласен с чьей-либо позицией, всегда указывал на ее слабости и противоречия. Однако, если эта позиция была плодом исследования коллеги, он всегда поддерживал ее. Такая принципиальность требует большого мужества. Она не всегда понимается и принимается коллегами, особенно теми, кто сам демонстрирует ее по поводу и без повода. Это большое искусство, которому всем нам нужно учиться.

Вторая фундаментальная черта личности М. И. Дьяченко — его беззаветная преданность и служение военной психологии.

Тяга к науке и педагогической деятельности у Михаила Ивановича была просто неистовой. Окончив школу с отличием в 1937 г., он поступил в Киевский государственный университет на физико-­математический факультет. Когда началась вой­на, он настолько верил в победу и продолжение своей учебы, что, по воспоминаниям Л. А. Кандыбовича, решил не отдавать на хранение в университет свою зачетную книжку и студенческий билет. Он прошел с ними всю вой­ну, держа при себе в левом внутреннем кармане гимнастерки. И, в конце концов, он окончил Киевский государственный университет и Черниговский госпединститут.

После вой­ны он проходил службу в должностях пропагандиста полка, пропагандиста военного госпиталя. В 1948 г. он поступает в адъюнктуру Высшего военного педагогического института в Ленинграде. Там его учителями, наставниками и научными руководителями были Борис Герасимович Ананьев и Григорий Демьянович Луков. В 1952 г. М. И. Дьяченко защищает кандидатскую диссертацию на тему «Психологический анализ подвига советского воина». Он не только знал, но и хорошо прочувствовал, пережил на вой­не все, о чем писал в своей диссертации.

С 1957 г., будучи в составе кафедры партийно-­политической работы, преподает психологию в Военно-­политической академии им. В. И. Ленина. Со дня образования кафедры военной педагогики и психологии — он ее преподаватель, с 1964 г. — старший преподаватель. Был начальником научной лаборатории по разработке проблем педагогики и психологии для Вооруженных Сил. В 1969 г. защитил докторскую диссертацию по психологии на тему «Психологический анализ боевой деятельности советских воинов».

Михаил Иванович не просто озвучивал положения военной психологии, в то время было не так много того, что можно было озвучивать. Он активно созидал новое военно-­психологическое знание, по существу, создавая теоретико-­методологический фундамент современной военной психологии.

Так, прослеживая развитие военно-­психологических исследований в России после 1918 г., М. И. Дьяченко пришел к выводу о необходимости построения новой военной психологии. Для этого целесообразно усилить ее самостоятельность, близость к военной практике, преодолеть идеологизацию многих понятий и категорий, увлечение «иллюстрированием» устаревших общепсихологических положений, считать военную психологию не только отраслью психологической науки, но и отраслью военной науки, по-новому определить ее теоретико-­методологические принципы.

В диссертациях, как и во всей научной и педагогической деятельности, М. И. Дьяченко реализует в той или иной мере сложившуюся во время учебы в адъюнктуре под влиянием Г. Д. Лукова и Б. Г. Ананьева теоретическую позицию, согласно которой воинская деятельность подчинена специфическим психологическим закономерностям. Прямолинейное перенесение, «дедуктивная наводка» на военную деятельность положений общей, социальной и других отраслей психологии не способствует научному развитию военной психологии и повышению ее роли в строительстве Вооруженных Сил.

Окидывая взглядом теоретическое наследие М. И. Дьяченко, удивляешься, насколько широки и богаты были его научные интересы. Михаил Иванович активно исследовал психологию боевой деятельности военнослужащих; психологию командира и командования; психологию воинского коллектива; психологию обучения; психологическую подготовку и, конечно же, историю военной психологии.

С 1970 г. Михаил Иванович был членом нескольких ученых советов. С 1985 г. — член диссертационного совета Военного университета. Руководил авторскими коллективами по подготовке таких книг, как «Военная психология» (1967), «Новое оружие и дисциплина» (1966), «Психолого-­педагогические основы деятельности командира» (1978), которые были опубликованы Воениздатом массовым тиражом.

Им опубликовано около 500 научных, учебных и учебно-­методических работ, составляющих методологическую и теоретическую основы современной военной психологии. Многие работы переведены в других странах. Эти работы составляют богатейшие научное наследие для сегодняшних военных психологов.

К числу его основных трудов можно отнести: О боевом подвиге советского воина. Л., 1954; Индивидуальный подход в воспитании воинов. М.: Воениздат, 1963; Психологическая подготовка к боевым действиям в условиях современной вой­ны. М.: ВПА, 1966; Психологический анализ боевой деятельности советских воинов. М., 1974; Психолого-­педагогические основы деятельности командира. М.: Воениздат, 1978; Военная психология и педагогика. М., 1998; Социально-­психологические проблемы в деятельности офицера. М., 1999; Психологические предпосылки эффективной боевой деятельности воинов. М., 1999; История русской военной психологии. М., 2000.

Третьей яркой чертой М. И. Дьяченко была удивительная склонность к наставничеству, передаче своего научного и педагогического опыта не только в обширных аудиториях, но и «из рук в руки».

Все, кому посчастливилось взаимодействовать с М. И. по научным делам, навсегда запомнили образ и стиль общения Учителя. Он не жалел времени на наставничество. За свою научную жизнь он осуществил руководство 30 кандидатами наук и научное консультирование 4 докторов наук. Большинство из них и сегодня продолжают активно развивать теорию и практику военной психологии.

Четвертая фундаментальная личностная черта Михаила Ивановича — исключительная научная добросовестность и порядочность. Об этом говорят все, кто его знал и с ним работал. Эта порядочность касалась научных исследований и интерпретации результатов, подготовки научных и учебных трудов.

Михаил Иванович, несмотря на высочайший социальный статус и авторитет, был человеком чрезвычайно простым. Он повседневно делился частью своей души, идеями, планами, энергетикой, мотивами со своими учениками и коллегами и многократно возрождался в них. Тем самым он обрел духовное бессмертие и будет жить, пока его мысли живут в каждом из его учеников, последователей, во множественных научных трудах, в том числе в настоящем учебнике.

Без истории нет теории.
Известная мудрость

ПРЕДИСЛОВИЕ

Отечественный философ, энциклопедист, литературный критик, публицист и писатель Н. Г. Чернышевский подчеркивал: «Без истории предмета нет теории предмета; но и без теории предмета, — говорил, — нет даже мысли о его истории, потому что нет понятия о предмете, его значении и границах». Экстраполируя это методологическое положение на предмет нашего исследования, можно утверждать, что «без истории военной психологии нет самой военной психологии». Действительно, история развития научного знания преподает своеобразный урок: для того чтобы понимать настоящее науки, необходимо хорошо знать ее прошлое. «Только этим путем возможна правильная и полная оценка того, что добывается современной наукой, что выставляется ею как важное, истинное или нужное»1. Созидая новое содержание науки, раздвигая для нее горизонты будущего, следует помнить о том, что «смена научных концепций происходит не простым снятием, отменой одних взглядов другими и утверждением других, а путем выработки взглядов более общих, точнее и полнее отражающих богатство реального мира» и «чем выше преемственность, тем быстрее ход развития данной отрасли науки»2.

Историки психологии единодушно подчеркивают, что история науки — это ее память. Известный отечественный психолог Б. М. Теплов писал, что «всякое серьезное научное исследование начинается обычно с истории вопроса»3.

Для современного развития отечественной военной психологии как никогда поучительной и важной в научно-­теоретическом и практическом отношениях является ее история. Учитывая опыт исторического развития военной психологии, можно более конкретно оценивать ее современное состояние и прогнозировать пути повышения истинности и значимости для ВС РФ, проводимых военно-­психологических исследований.

Военно-­психологические знания о вой­не, бое, подготовке к ним вой­ск накапливались задолго до появления научной военной психологии. Этот процесс неотделим от развития военного дела вообще. Поэтому важно рассмотреть предысторию научной военной психологии (военнопсихологические взгляды и практические решения вопросов вой­ны, боя и подготовки к ним отечественными полководцами, флотоводцами и военными деятелями), а затем уже специальные психологические работы, проследить развитие военной психологии на различных исторических этапах развития России, и, наконец, проанализировать период организационного оформления и становления современной военной психологии.

В истории развития отечественной военной психологии отмечаются неравномерность4, противоречивость, значительные различия в научных позициях военных ученых. Разброс в тематике и методологических установках характерен не только для авторов дореволюционных и послереволюционных работ. Последние десятилетия военные психологи пытались в основном экстраполировать положения общей психологии, на военную практику. В военной психологии по настоящее временя до конца не разработаны теоретико-­методологические принципы, четко не определен ее статус как особой науки, место в системе научного знания.

В этой связи задачами учебника являются:

• проанализировать военно-­психологические взгляды отечественных военачальников, сохранившие актуальность в настоящее время;

• раскрыть этапы становления и развития научной военной психологии в России, ее интеграции в систему научного знания;

• показать основные тенденции и противоречия в формировании отечественной военно-­психологической теории и практики;

• дать характеристику исторически сложившимся направлениям военно-­психологических исследований;

• на исторических фактах раскрыть реальные возможности военной психологии в решении задач укрепления безопасности и обороноспособности Российского государства;

• проанализировать уроки из истории военной психологии для современного этапа ее развития, особенно в связи с боевыми действиями наших вой­ск в Афганистане, Чеченской Республике, операции по принуждению Грузии к миру, антитеррористической операции в Сирийской арабской республике, а также с боевым опытом армий зарубежных государств;

• способствовать созданию условий для теоретико-­методоло­гического самоопределения военной психологии и более четкого очерчивания ее предметного поля.

В выделении этапов развития научного знания могут быть использованы, по крайней мере, два разных подхода: событийный и содержательный. Первый подход берет за основание для определения этапов события, являющиеся поворотными в истории страны. Второй подход предлагает в качестве основания для разграничения этапов содержательные изменения (направленность, тематика исследований, их интенсивность, действенность, степень активности военно-­психологической науки и социальное признание ее возможностей и роли в решении государственных задач), имевшие место в развитии самой военной психологии.

В данной работе авторы попытались объединить названные позиции, сделав акцент на содержательном подходе. В истории развития отечественной военной психологии выделяются следующие этапы:

1. Предыстория научной военной психологии — развитие военнопсихологических взглядов в рамках военного искусства полководцев (IX в. — конец XIX в.).

2. Зарождение научной военной психологии (конец XIX в. — 30-е гг. ХХ в.).

3. Апробация военно-­психологических идей в ходе Русско-­япон­ской вой­ны (1904–1905 гг.) и Первой мировой вой­ны (1914–1918 гг.).

4. Испытание возможностей военной психологии в годы Великой Отечественной вой­ны (1941–1945 гг.).

5. Становление отечественной военной психологии (50–90-е гг. ХХ в.).

6. Современное развитие военной психологии (с 90-х гг. ХХ в. по настоящее время).

Учитывая то, что М. И. Дьяченко был одним из наиболее активных разработчиков современной отечественной психологии, в книге сохранены его критические оценки ряда научных исследований и событий. По нашему мнению, эти замечания являются своеобразными сформулированными уроками для развития современной военной психологии.

Учебник содержит материал по ключевым темам учебных курсов: «История психологии», «Военная психология», «Психологическая подготовка военнослужащих» и «Психология военного управления».

Глава I.
ПРЕДЫСТОРИЯ НАУЧНОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ ВОЕННО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ РУССКИХ ПОЛКОВОДЦЕВ И ФЛОТОВОДЦЕВ (IX — СЕРЕДИНА XIX В.)

Нравственная сила ставилась на первое место
всеми гениальными военными людьми.
М. Кампеано

Как свидетельствует история, выдающиеся военные деятели, полководцы, флотоводцы, не являясь военными психологами, стояли перед необходимостью понять и в какой-то форме учесть роль морального фактора, психологии массы людей и психики отдельных воинов в бою, а также решать задачи морально-­психологической подготовки вой­ск. Именно в этой связи у них складывались эмпирические военно-­психологические взгляды. Вместе с развитием военного дела, обобщением опыта проведенных сражений постоянно развивались военно-­психологические знания о сущности военной деятельности, ее требованиях к человеку, об управлении людьми в боевой обстановке и т. д.

Первый этап развития военной психологии в России (этап предыстории) охватывает большой временной период, начиная с IX в. по конец ХIX в., вплоть до момента обретения психологией статуса науки.

Полководцами и государственными деятелями Древней Руси и России накоплен весомый опыт практического применения психологических знаний в военном деле. В глубокой древности сложились пронизанные своеобразными «психологическими открытиями и рекомендациями», поучительные для воинов сказания и легенды о Святогоре, Илье Муромце, Алеше Поповиче, Добрыне Никитиче, Микуле Селяниновиче и др. Психологические познания о поведении человека в боевой схватке содержатся в «Слове о полку Игоревом», в документах, описывающих походы киевских князей Олега и Игоря на Царьград (Константинополь).

Боевые дружины древнерусского государства — Киевской Руси — продемонстрировали в IX–X вв. исключительную смелость, выносливость, мужество в борьбе с врагами5. Князья Киевской Руси (Игорь, Святослав и др.) показали умение поднимать боевой дух людей перед лицом опасности, личным примером выносливости, храбрости, решительности вдохновлять свои вой­ска, беречь традиции мужества и отваги. Они учитывали в бою силы и моральное состояние противника, стремились его устрашить, запугать.

Славу полководца, постигшего душу воина и психологические законы сражения, приобрел князь новгородский и киевский Святослав Игоревич (942 — март 972 гг.). Свой первый боевой опыт он получил в четырехлетнем возрасте, открыв сражение с древлянами, убившими его отца — князя Игоря. Подобно Александру Великому, Святослав стремился одолеть судьбу дерзостью, а силу — мужеством, так как считал, что для смелых нет никакой преграды, а для трусов — никакой опоры. Он начал полководческую деятельность в возрасте, когда «чувства еще властвуют над разумом, когда не хочется терпеливо распутывать жизненные узлы и рука сама тянется к мечу, чтобы одним взмахом разрубить их, когда горячая голова подсказывает дерзкие и опрометчивые решения»6. Однако с самых первых дней своего полководческого пути Святослав предстает как умудренный жизнью, глубоко познавший природу человека, вой­ны и мира, государственный деятель.

Хорошо зная психологию правителей Хазарского Каганата, Византии, печенежских племен, он проводит подготовку к военному походу скрытно, с соблюдением военной хитрости. Его военные кампании — это уже не походы за добычей и пленниками, это — глубоко психологически обоснованная стратегия выбора союзников, тактика «мелких шагов», постепенного накопления сил, обязательного закрепления достигнутого. Собирая мощное вой­ско, вооружая и обучая его, Святослав немаловажное значение придавал психологической подготовке, формированию боевых установок, настрою воинов, выработке индивидуальных и групповых боевых навыков. При этом им активно используются сведения о психологии и тактике действий потенциального противника, получаемые от купцов, от лиц, бывших у него в плену, в рабстве, от варягов, служивших по найму у византийского императора, от старых дружинников, ходивших в походы еще с князем Игорем. Соединенные воедино и осмысленные эти знания позволили найти действенное оружие против тактики неприятеля7.

Так, узнав о ритмическом характере активности византийского вой­ска, он сразу же использует это знание. В полдень, когда византийцы привычно спали после обеда, его вой­ска совершили внезапную боевую вылазку за стены осажденного Доростола и привели в негодность самое грозное осадное оружие — метательные машины (баллисты и катапульты).

Учитывая психологические качества (неприхотливость, легкость на подъем, подвижность, стремление к наживе, и др.) и «специализацию» печенегов (быстрые фланговые конные атаки, молниеносные марши, беспокоящие противника действия и др.), он то грозит им силой, то наносит поражение в сражении, то использует в качестве союзников.

Важным психологическим принципом военного искусства Святослава было: «Удивить — значит победить!». Поэтому он практиковал своеобразную психологическую атаку противника. Начиная поход против врага, Святослав предупреждал его: «Иду на вы». Это предупреждение, сделанное непосредственно перед нападением, содержало в себе своеобразную психологическую западню, в которой противник поражался точными психологическими ударами. Полководец полагал, что, во-первых, за неделю-­полторы после получения известия о вой­не противник не сможет собрать, вооружить и подготовить новое вой­ско и будет воевать существующим. Зато «трепета» враг испытает немало, размышляя над тем, как силен неприятель, коль предупреждает о своем походе. Во-вторых, за это время противник стянет в одно место все вой­ско, а Святославу, исповедующему идею решающего сражения, только этого было и нужно8. В-третьих, и противники, и союзники будут судить о нем как о честном, лишенном коварства, а может быть даже, как о неспособном на военную хитрость человеке.

В бою он нередко действовал вопреки устоявшимся тактическим канонам, чем вызывал у противника удивление, тревогу, а затем и панику. Так, он мог атаковать неприятеля сходу, спешившись на берег с ладей, хотя военное искусство того времени требовало подготовки нападения, разведки, тщательного построения вой­ск и др. Важнейшим элементом его боевого искусства был принцип решающего сражения, ориентирующий не на захват обширных территорий и взятие крепостей, а на разгром вражеского вой­ска.

Святослав исповедовал в своем военном искусстве и другой принцип — принцип активности. Он смело выходил с вой­сками из осажденных городов на открытый бой с превосходящими силами противника, а не прятался за их стенами. Совершал дерзкие сухопутные и морские вылазки и наносил противнику непоправимый ущерб. Выходя из осажденного города на бой с противником, закрывал ворота, чтобы у воинов не было желания оставить поле боя.

Многие исследователи отмечают в военном искусстве Святослава именно его психологическое содержание. В частности, подчеркивается, что у него «развился чудесный дар проникновения в то изменчивое и почти неуловимое, что называется «духом вой­ска», предвидение того, как отзовутся в сердцах воинов его слова и поступки, объединяющие их в единое боевое братство. Учитывая, что основу его вой­ска составляли язычники, он отказался от предложения его матери — княгини Ольги — принять христианство. На протяжении всей своей боевой жизни он демонстрировал свой­ства прирожденного полководца, которые невозможно приобрести ни учением, ни опытом, но только найти в самом себе9. Он во всем был примером для своих воинов. В Повести временных лет отмечается, что с первых дней своей полководческой деятельности он стал собирать вокруг себя воинов храбрых воинов. В походах он «не возил за собой ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел; не имел он шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах, — такими же были и все остальные его воины»10. Он греб в ладье вместе с воинами и его одежда отличалась от одежды лишь большей чистотой.

Он всегда находил самые верные ключи к сердцам своих воинов. Широкую известность получили глубоко психологические по содержанию и структурному оформлению обращения-­клятвы Святослава к воинам. «Да не посрамим земли русской, но ляжем костьми. Мертвые сраму не имут!».

Тонким эмпирическим психологом — знатоком человеческих душ зарекомендовал себя великий русский полководец, князь новгородский, великий князь киевский и владимирский Александр Ярославич (13 мая 1221 г. — 14 ноября 1263 г.), получивший почетное прозвище «Невский». Александр сыграл исключительную роль в русской истории, в один из самых драматических ее периодов, когда Русь подверглась агрессии с трех сторон: монголо-­татар, католического Запада и Литвы. Не проиграв за всю жизнь ни одного сражения, он проявил талант полководца, дипломата и психолога, отразил нападение крестоносцев и предотвратил разорительные походы Орды на Русь. Александр строил свои отношения с русскими князьями и татарским ханом как дальновидный политик, обладающим даром психологического анализа обстановки. Не случайно в самую грозную пору для Руси именно он был признан русским народом в качестве полководца. За ним прочно закрепилась слава «защитника православия и земли Русской».

Психологические черты его военного искусства особенно ярко проявились в битве против рыцарей Тевтонского ордена на Чудском озере (1242 г.). Полководец, которому тогда было около 21 года отроду, основываясь на знании психологических особенностей противоборствующих сторон, наметил план боя и расположил свои вой­ска, учитывая их стойкость, а также стереотипность и шаблонность военного мышления рыцарей, проявляющегося в построении своего боевого порядка безотносительно к условиям предстоящего боя (построение «свиньей»).

Первым из русских полководцев он совершил охват своим вой­ском боевых порядков противника. Охват, не давая численного преимущества, создавал преимущества психологические. Окруженный противник лишался не только инициативы, но и каких-либо степеней свободы, у него появлялось чувство безысходности.

Особенно тщательно подбирал Александр командиров своих боевых дружин. Ледовое побоище показало превосходство тактики, морального состояния и качеств русских вой­ск над вой­сками рыцарей, полководческий талант, ум, волю, решительность Александра.

По выражению летописца, враги впали в такой страх от Александра, что стали «блюстися имени его». Не случайно день победы русских воинов князя Александра Невского над немецкими рыцарями на Чудском озере (Ледовое побоище) (отмечается 5 (18) апреля) является одним из Дней воинской славы России.

Учитывая нравственное и психологическое состояние вой­ск в боевой обстановке, руководил битвой на Куликовом поле в 1380 г. Дмитрий Донской. Князь предвидел действия противника и добился победы, удачно расположив и введя в бой свежие резервы в решающий и критический момент, когда нравственные силы борющихся сторон были на исходе. На психическое состояние русских воинов повлияло решение князя сражаться в боевых порядках своего вой­ска.

Наиболее высокие достижения русской эмпирической военнопсихологической мысли проявились в XVIII–XIX вв. и связаны они с деятельностью Петра I, П. А. Румянцева, А. В. Суворова, М. И. Кутузова, Ф. Ф. Ушакова, Н. С. Нахимова, Г. И. Бутакова, С. О. Макарова и др. Они довольно четко представляли требования вой­ны к человеку, придавали большое значение таким качествам бойца, как смелость, храбрость, решительность и стремились, насколько позволяли объективные условия и собственное мировоззрение, воспитать из крепостных крестьян, ставших солдатами, бесстрашных и мужественных бойцов. При подготовке вой­ск русские полководцы развивали высокие патриотические чувства, поскольку от этого зависела смелость и стойкость вой­ск на полях сражений. В бою они применяли разнообразные средства, способы и приемы воздействия на психику вой­ск в целях поднятия их боевого духа, преодоления страха и паники, активизации деятельности.

Военно-­психологические взгляды Петра I по вопросам вой­ны и боя нашли отражение в его приказах и наставлениях для армии и флота. Он подчеркивал решающую роль человека, его моральных сил в вой­не. Требовал от командиров не только самим мужественно бороться с врагом, но примером и делом побуждать подчиненных к самоотверженности. Петр I учитывал, что высокие патриотические чувства, любовь к Родине — это те факторы, через которые можно влиять на боевую деятельность вой­ск. Именно поэтому, обращаясь, например, с приказом к вой­скам перед Полтавским сражением, он писал: «Воины! Вот пришел час, который решит судьбу Отечества. И так не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество!»11 В этом обращении очевидно стремление так повлиять на воинов, чтобы обострить у них патриотические чувства и мобилизовать их нравственные силы на предстоящее сражение. Император сам принимал участие в сражении и поддерживал боевой дух русских воинов.

Петр, придавая большое значение подготовке солдата к вой­не, считал нужным развивать у воинов такие качества, как инициативность, активность, сообразительность, товарищество. Для этого он требовал от офицеров «непрестанно тому обучать, как в бою поступать», «не держаться устава, как слепой стены»12.

Это очень важная мысль, показывающая, что российский государь творчески подходил к уставу как руководству в бою. Если обстановка требовала принятия решений, не предусмотренных уставом, то командир должен смело идти на это в интересах победы над врагом.

Когда Петр I ввел рекрутские наборы, в своем указе от 20 февраля 1705 г. он записал, что в рекруты должны сдаваться «люди добрые, человечные, не старые, не увечные и не дураки».

Петр I впервые ввел в армии присягу под знаменем. Его «Устав воинский» обязывал оберегать знамя «даже до смерти» и предусматривал самое тяжелое наказание за его утерю. Полк, потерявший в бою знамя, подлежал расформированию. Эти меры поддерживали воинскую честь, заставляли воинов быть сплоченными в бою. Он заботился об использовании боевого опыта ушедших в отставку, что усиливало морально и психологически армию и флот.

Продолжателем идей Петра по строительству армии и подготовке ее к победоносным боям был фельдмаршал П. А. Румянцев (1725–1796). В середине XVIII в. в Русской армии усиленно проводились взгляды прусской военщины. Солдат воспитывался так, чтобы он боялся палки капрала больше, чем пули неприятеля. Качества, необходимые для боя по прусской системе подготовки вой­ск, вырабатывались путем запугивания, муштры, на основе слепого повиновения. Передовой военный деятель того времени П. А. Румянцев был противником такой подготовки солдат к боевым действиям. Он был против руководства, основанного на страхе, более того — считал, что солдаты должны понять свою высокую роль защитника Отечества, и придавал большое значение их активности, твердости, инициативе и дисциплинированности, а из качеств офицера особо выделял самообладание, храбрость, исполнительность, инициативность, упорство. Свои идеи в области подготовки вой­ск он изложил в «Инструкции» и в «Обряде службы» (1770), где подчеркнута роль надлежащего обращения офицеров с подчиненными, заботы о них. Представляют интерес его мысли о превосходстве морального состояния вой­ск над их численностью. Он был сторонником наступательной тактики: надо атаковать противника даже в случае его превосходства. По его мнению, поражение опасно не числом жертв, а тем, что оно воодушевляет неприятеля.

Идеи Петра I и Румянцева оказали большое влияние на А. В. Суворова и М. И. Кутузова, которые подняли на более высокий уровень военное искусство и способствовали развитию передовых для своего времени военнопсихологических взглядов. А. В. Суворов (1730–1800) был не только замечательным стратегом и тактиком, но и выдающимся психологом, созидателем высокого духа вой­ск. Солдат для него был личностью, характеризующейся определенными особенностями ума, чувства и воли, поэтому он мог конкретно видеть, как в бою различные факторы влияют на психику солдата, и делать правильные выводы о личных качествах, развивающихся в процессе обучения воинов.

Цель военного обучения — подготовить солдата к бою. Необходимыми качествами для успеха в бою Суворов считал: любовь к Отечеству; чувство долга, уверенности, непобедимости; взаимовыручка («на себя надежность основание храбрости», «сам погибай, а товарища выручай», «чудо-богатыри», «русские витязи»); твердую волю и стремление одержать победу над врагом («Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму...», говорится в его «Науке побеждать»); развитый ум; сообразительность; быстрая ориентировка; инициатива; находчивость; хитрость; мастерство. «Хотя храбрость, бодрость и мужество всюду и при всех случаях потребны, токмо тщетны они, ежели не будут истекать от искусства, которое возрастает от испытаниев, при внушениях и затверждениях каждому должности его»13.

Высказанное Петром I в Уставе воинском 1716 г. положение о том, что в «уставе порядки писаны, и времен и случаев нет», находит свое дальнейшее развитие у Суворова, уделявшего большое внимание пониманию солдатами боевой обстановки: «Каждый солдат должен знать свой маневр».

Во время занятий суворовские солдаты обучались ведению боя в различных условиях. Суворов заставлял вой­ска совершать продолжительные марши в любое время суток и на любой местности, проводил знаменитые «сквозные атаки». При такой организации обучения осуществлялось влияние на представления, чувства и другие психические процессы, знакомство солдат с требованиями боя, вырабатывались необходимые воинские качества. Повседневное общение полководца с солдатами имело психологическую и воспитательную направленность. Борьбой с «немогузнайками» он старался развивать у солдат быстроту мышления, находчивость и сообразительность. Вышучивание слова «ретирада», означающего чувство страха, воспитывало насмешливое отношение к проявлениям трусости и развивало в солдатах и офицерах чувство собственного достоинства и чести. Придавая большое значение чувству собственного достоинства у офицеров, Суворов воспитывал его на основе уважения достоинства подчиненных.

Перед боем он беседовал с солдатами, внушал им уверенность в успехе; для поднятия их духа использовал музыку, хоровое пение, при подготовке к бою воспроизводил укрепления противника и учил свои вой­ска «брать» эти укрепления. Он поучал: «Не презирай никогда неприятеля своего, каков бы он ни был; старайся узнать его оружие и способ, как оным действует и сражается, исследуй силы и слабость его»14.

Суворов пользовался многочисленными средствами воздействия на подчиненные вой­ска в ходе боя и прежде всего личным примером. Он убеждал солдата в том, что смелые и храбрые действия — лучший путь для сохранения собственной жизни и победы над неприятелем: «смерть бежит от штыка храброго», «кто храбр — тот жив, кто смел — тот цел», «испуган — наполовину побежден». Часто во время боя он обращался к солдатам с призывом: «Богатыри! Неприятель от вас дрожит!», напоминал о национальной чести: «покажи, что ты русский», «мы — русские, мы все одолеем». Все это — приемы нравственной и психологической мобилизации людей, применяемые в целях управления их боевой деятельностью.

А. В. Суворов понимал значение переключения и отвлечения внимания солдат от чувства усталости и страха. В одном сражении во время Итальянской кампании он увидел, как полк, состоявший из еще не обстрелянных в боях солдат, под натиском противника дрогнул и побежал. Подъехав к бегущим солдатам, он не стал ни уговаривать их, ни угрожать им, а с криком «Молодцы ребята, заманивай, заманивай врага!» — поскакал впереди них. Такая реакция на обстановку заставила солдат пересмотреть свои действия, почувствовать себя бойцами, выполняющими маневр. Затем Суворов круто повернул коня и скомандовал: «А теперь — кругом — вперед!» — и повел полк в атаку. В этом примере наглядно проявилось знание Суворовым психологии солдат в бою, умение переключать их внимание, овладевать психическим состоянием воинов и вести их за собой. Суворовский прием борьбы против паники в вой­сках использовали многие командиры и позже, в том числе и в годы Великой Отечественной вой­ны.

А. В. Суворов во время сражения принимал разные меры для поддержания боевого духа вой­ск. Он не допускал длительного ожидания вой­сками предстоящего вступления в бой, понимая, что это истощает их силы. Известны его распоряжения артиллеристам продолжать вести огонь холостыми снарядами после того, как бойцы ворвались в расположение неприятеля. Командир строил тактику боевых действий своих вой­ск так, чтобы ударить по психике врага, вызвать в его стане страх, нервозность, неуверенность (внезапная атака, нападение на тылы и т. д.)15.

Военно-­психологические взгляды Суворова в вопросах ведения боевых действий и управления ими получили дальнейшее развитие в деятельности М. И. Кутузова (1745–1813), который в каждом солдате видел спасителя Отечества. Кутузов глубоко понимал роль патриотических чувств в бою и в воспитании высоких морально-­боевых качеств солдат и офицеров. Так же, как и Суворов, М. И. Кутузов придавал большое значение положительному примеру и дисциплине как в обучении, так и в бою. Он видел в дисциплине основу храбрости, считал храбрым того, кто повинуется на поле боя. Среди качеств, которые нужно прививать солдату и офицеру, он особо выделял твердость, решительность, уверенность в достижении победы, исполнительность, инициативность, ответственность и хитрость. Кутузов учитывал настроение вой­ск, умело влиял на него своим примером и обращением16. Патриотическая направленность подготовки русских вой­ск давала положительные результаты. Русские солдаты даже в условиях крепостничества показывали высокие морально-­боевые качества, превосходящие качества солдат западноевропейских армий, особенно если цели вой­ны не расходились с общенациональными интересами. В Отечественной вой­не 1812 г. Русская армия и ее солдаты, под руководством генералиссимуса М. И. Кутузова, героически сражались и добились заслуженной победы над лучшей в Европе армией Наполеона.

Военно-­психологические взгляды на вой­ну и бой развивались и передовыми деятелями русского флота, придерживавшимися прогрессивного направления в вопросах подготовки личного состава и руководства им в условиях боевой обстановки. Адмиралы Ушаков, Нахимов, Лазарев, Бутаков, Макаров были проводниками передовых военно-­психологических взглядов на флоте. Все они понимали решающую роль бойца на вой­не. «...Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него воздействуют», — заявлял адмирал Н. С. Нахимов (1802–1855).

Адмирал Г. И. Бутаков (1820–1882) был создателем новой школы обучения и воспитания личного состава парового и броненосного флота. Флотоводец считал, что матрос, его подготовленность и моральное состояние — залог победы в вой­не. В подготовке личного состава должна сквозить одна, выведенная из боевого опыта, психологическая установка: «Мы должны готовиться к бою всегда, ...готовиться к тому получасу, для которого мы, можно сказать, существуем». Такая целеустремленность и направленность в обучении и воспитании, безусловно, явилась предпосылкой того, что руководимый Бутаковым флот превратился в грозную силу.

Чтобы матроса подготовить к бою, адмирал считал необходимым в мирное время создавать обстановку, близкую к боевой. С этой целью им были введены боевые стрельбы по щитам, привязанным на коротком буксире за кормой корабля, личный состав плавал на шлюпках, обстреливался из орудий, чтобы приучиться к свисту и разрыву снарядов, проводились таранные бои на специальных судах и т. п.

Г. И. Бутаков в своих приказах подчеркивал зависимость боеспособности флота от развития у каждого матроса личной инициативы, высоких боевых качеств, любви к делу. Он рекомендовал советоваться с подчиненными при подготовке приказа. Эскадру Балтийского флота, которой командовал Бутаков, называли «умственной лабораторией флота».

Бутаков смело отстаивал позицию, в соответствии с которой необходимо готовить флот не для смотров и парадов, а для вой­ны, для боя, исход которого зависит от мастерства офицеров и матросов; больше плавать, проводить практические занятия и учения в условиях, максимально приближенным к боевым; главное в обучении и воспитании — развитие у личного состава смелости, инициативы, находчивости и творческой изобретательности; готовить флот к совместным действиям с сухопутными вой­сками17. Эти мысли и сегодня высоко актуальны.

Большое внимание психологическому изучению вой­ны и боя и в целом военной психологии уделял ученик Г. И. Бутакова адмирал С. О. Макаров (1848–1904). Будучи видным военно-­морским практиком и теоретиком, глубоко понимая насущные вопросы развития военного дела, он считал, что военная наука органически связана с военной психологией, являющейся теорией подготовки вой­ск. Он писал о военно-­морской психологии и морской педагогике, считая их составной частью морской тактики и стратегии18. Представляет практический интерес анализ С. О. Макаровым качеств, которыми должен обладать рядовой воин и командир для успешного ведения боя: смелости, глазомера, находчивости, хладнокровия. Военная психология, по мысли Макарова, должна найти пути формирования этих качеств. Причем Макаров считал, что все боевые качества, нужные воину, формируются воспитанием в семье, школе, армии и зависят от национальных традиций19. Он подчеркивал, что «нравственный элемент создается воспитанием и образованием вой­ск»20. Тем самым адмирал продолжал гуманистическую линию отношения к воину, свой­ственную всем передовым деятелям Русской армии и флота, связывая успех боевой деятельности с общественными условиями и воспитанием. Вместе с тем он считал необходимым активизировать лучшие качества русских моряков непосредственно во время морских сражений, чтобы таким образом повлиять на их боевую деятельность.

Интересен в связи с этим следующий случай из боевой деятельности Макарова, поднявший моральных дух матросов и офицеров подчиненного ему флота. На третий день по прибытии в Порт-­Артур Макаров на небольшом крейсере «Новик» сам выходит на выручку миноносца «Стерегущий». Своим поступком он оказал сильное воздействие на личный состав флота, уверенность которого в своих боевых возможностях была поколеблена предыдущими поражениями. Личной смелостью, стремлением выручить попавших в беду моряков, Макаров сразу же завоевал у подчиненных доверие к себе, поднял боевой дух флота. Он четко видел влияние активных действий на повышение морального духа. Период его командования ознаменовался активными и успешными действиями флота, проявлявшего до этого пассивность, находясь большую часть времени в Порт-­Артуре, что отрицательно сказывалось на моральном состоянии личного состава.

С. О. Макаров вспоминает о большом моральном воздействии сигнала Нахимова перед Синопским сражением. Русский флот в грозном молчании в строю двух кильватерных колонн спускался на противника, напряжение команд достигло наивысшего предела, все взоры были устремлены на флагманский корабль. В 12 часов Нахимов, как обычно, поднял флаг, показывающий полдень, что разрядило атмосферу. Личный состав почувствовал уверенность командира, отсутствие колебаний и сомнений; боевой дух матросов воспрял. Пример умелого влияния на моральное состояние воинов, по мысли Макарова, должен стать образцом для офицера, направить его внимание на всесторонний учет психического состояния подчиненных в условиях вой­ны.

Макаров тесно связывает психологические качества и эффективность боевых действий. «Люди с большим самообладанием могут сделать чудеса, — говорил он, — тогда как слабая воля исполнителей и недостаток настойчивости в значительной степени убавят результат»21.

Оригинальную мысль развивал Макаров, предлагая создать «водяное» судно для психологической подготовки матросов к борьбе против потопляемости кораблей. Он писал: «Человек так создан, что он пойдет на верную смерть, когда опасность ему знакома, но его пугает даже шум трюмной воды, если он к нему не привык. Приучите людей к этому шуму, и они будут бороться с пробоинами до последней крайности»22. Как видно, русские полководцы и флотоводцы настойчиво внедряли в военную практику меры, приучающие личный состав к боевой обстановке.

Большой вклад в развитие военно-­психологических знаний в дореволюционной России внес крупнейший военный теоретик Российской империи 2-й половины XIX в. генерал М. И. Драгомиров (1830–1905). Он много внимания уделял вопросам психологии боевой деятельности, откликался на злободневные вопросы моральной и психологической подготовки вой­ск, пропагандировал и развивал военно-­психологические взгляды А. В. Суворова. Проведенный им анализ «Вой­ны и мира» Л. Н. Толстого представляет интерес и сегодня. Разбирая «Вой­ну и мир», М. И. Драгомиров писал: «...Мы не знаем ничего, или почти ничего, о тех внутренних процессах и явлениях, которые происходят в душе человека под влиянием опасности»23. Невнимание к этой стороне военного дела, отмечает далее Драгомиров, было причиной взглядов, приводивших к линейной тактике и превращению солдата в автомат. Драгомиров отмечает трудности управления вой­сками в бою, говорит о заразительности самообладания и смелости, что «великие подвиги часто зависят именно от двух-трех человек вроде Денисова».24. Случаи «ура» и «пропали» Драгомиров объясняет качествами начальников, интуицию в бою — предшествующей подготовкой и незаметными для человека быстро происходящими процессами наблюдения, соображения и решения. Он подчеркивал значение символов для внутреннего духовного единства людей, прежде всего знамени. Драгомиров выступал против насаждения пруссачества в Русской армии. Критикуя прусскую систему обучения, он писал: «Нравственная энергия и другие внутренние свой­ства личности не ценились ни во что, так как на первый план выступали чисто внешние качества, которые были необходимы для достижения идеала однообразия, стройности, единовременности движения»25.

Передовыми для своего времени были психологически обоснованные положения Драгомирова о качествах офицера как руководителя боя, «о выгодах и невыгодах» наступления и обороны, о восприимчивости вой­сковой массы к различным благоприятным и неблагоприятным влияниям, о воссоздании в мирное время напряженности боя, о нравственной упругости личности и др.26

Свои педагогические выводы Драгомиров постоянно аргументирует и согласовывает с данными психологии. Учебник тактики был составлен им с учетом ряда особенностей функционирования психических процессов человека в обучении и в бою. Он понимал недостаточность воспроизведения на маневрах внешних картин вой­ны. Положительные психологические выводы, высказывания и мысли М. И. Драгомирова — следствие знания им практики, жизни вой­ск, внимательного их изучения и обобщения. Что касается теоретических основ его военно-­психологических взглядов, то они, хотя и основывались на высших достижениях науки того времени, но были в известной мере ограниченными. Драгомиров подчеркивал неизменность природы человека. «Может меняться оружие, а вместе с ним и формы действий, — писал Драгомиров, — но руки, которые действуют оружием, но сердце, которое приводит эти руки в движение, вечно останутся одни и те же»27. Вой­ну Драгомиров рассматривал как явление неустранимое28.

В системе военно-­психологических взглядов Драгомирова по вопросам вой­ны и боя центральное место занимали два понятия — самосохранение и самоотвержение, такие же вечные и неизменные, как и сам человек. Эти понятия были у него исходными для объяснения поведения воина в бою и для решения многих вопросов подготовки вой­ск. Он часто повторял: «...духовное начало, которым определяется успех на вой­не, — есть самоотвержение, (начало) которым определяется неудача, — инстинкт самосохранения в чрезмерном развитии»29.

В самоотвержении Драгомиров видел особую духовную силу, обусловливающую главные стороны поведения воина в боевой обстановке. Инстинкт самосохранения, по Драгомирову, должен быть подавлен. Все в жизни вой­ск, что способствовало этому, одобрялось им (даже дуэли между офицерами), все, что вело к развитию стремления к самосохранению, — осуждалось (даже стрельба из укрытий). Подчиненных офицеров он приучал к самообладанию и спокойствию, на основе которых должны преодолеваться чувства, вызываемые инстинктом самосохранения. Известно, что Драгомиров становился у мишеней и приказывал вести по ним огонь лучшим стрелкам. В интересах развития самоотвержения Драгомиров проводил «штыковое воспитание вой­ск», считая обучение рукопашному бою высшей формой нравственной и психологической подготовки вой­ск. Он советовал приучать к готовности идти на смерть: в бою только тот бьет, кто не боится погибнуть.

Поскольку, рассуждает Драгомиров, самоотвержение есть представитель воли30, то «военное дело в значительной степени более волевое, нежели умовое...»31. Но что такое самоотвержение, которым определяется, по Драгомирову, успех на вой­не? Оказывается, самоотвержение — такое «духовное начало», из которого вытекают все другие качества воина: «...готовность страдать и умирать, т. е. самоотвержение, — пишет Драгомиров, — ...освещает повиновение, оно злейшее иго делает благим, тягчайшее бремя — легким»32. Далее самоотвержение, по Драгомирову, вызывает взаимовыручку, решимость, дерзость и упорство. Производным от самоотвержения оказывается и чувство долга33. Таким образом, самоотвержение выступает у Драгомирова как особая внутренняя сила, обусловливающая главные стороны поведения воина.

В связи с вышеизложенным пониманием Драгомировым самоотвержения понятным становится его положительное отношение к солдатам из крестьян и отрицательное отношение к солдатам из рабочих. По его словам, крестьянин с детства привык к повиновению: условия его жизни трудные и суровые, поэтому он жизнь свою ценит недорого и привыкает к мысли «двум смертям не бывать, одной не миновать»34, а так как рабочие не имеют таких «предпосылок» самоотвержения, то они воюют хуже солдат из крестьян.

Драгомиров стремился пропагандировать взгляды великого русского полководца Суворова и выступал против насаждения пруссачества в Русской армии, правильно оценивал роль личного примера офицера в армии.

Подход к решению вопросов боевой деятельности, обучения, воспитания вой­ск с позиций психологии характерен не только для Драгомирова, но и для других военных деятелей того времени. Так, например, генерал-­лейтенант И. П. Маслов учитывал роль психологического фактора35 на поле боя и в нравственной подготовке солдата. Он писал, что главное в военном деле — человек, его нравственные и духовные силы, умение пользоваться ими36. Под нравственными силами бойца Маслов понимал эмоциональную индивидуальную и суммарную (массовидную) склонности к поведению, благоприятствующему победе. Усиление нравственных побуждений бойца зависит, по Маслову, от совершенствования личности бойца, выработки взаимосвязи между бойцами, от формирования чувств, соединяющих в единое все более и более обширную массу бойцов в бою. Особую роль в достижении победы он отводил психологическому отношению к долгу. Маслов в своих трудах впервые показал взаимную обусловленность психологических массовидных явлений и проявления личных морально-­боевых качеств воинов. Он подчеркивает значение воли, умения владеть собой в бою, победы силы воли над инстинктом самосохранения, необходимости изучения человека и способов использования его духовных и нравственных сил в сражении. Причем он различал эмоции и побуждения отдельного бойца и подъем нравственной энергии массы воинов и в целом нации, а также подчеркивал связь и зависимость этих проявлений индивидуальной психологии и психологии массы. Нравственную и психологическую подготовку он рекомендовал осуществлять с учетом этой связи, а именно: через совершенствование личности солдата и укрепление взаимосвязи с другими воинами, через переживание массой высоких чувств, цементирующих личный состав в бою. Как видим, в трудах Маслова, как и в трудах Драгомирова, содержатся глубокие военно-­психологические положения37.

Русские полководцы, флотоводцы, военные деятели считали, что формирование у личного состава чувства долга, любви к Отечеству, национальной гордости, уверенности в победе, готовности встать на защиту Родины надо связывать с религиозно-­нравственным воспитанием воинов. Многие командиры российской армии высоко оценивали деятельность священников в мирное и военное время38. Военные священники в боевой обстановке подавали пример крепости духа и бесстрашия. Русская армия превосходила в морально-­психологическом отношении вражеские вой­ска.

Таким образом, выдающиеся русские полководцы и флотоводцы глубоко проникали в психологические особенности вой­ны, боя, проводили подготовку вой­ск с учетом этих особенностей, целенаправленно применяли различные методы управления поведением людей в боевой обстановке. В их эмпирических находках и инсайтах содержатся своеобразные открытия характера проявления индивидуальной и групповой психологии воинов в условиях боя, которые не утратили своей ценности до сегодняшних дней.

Вопросы для контроля

1. Каков общий «военно-­психологический репертуар» русских военачальников?

2. Какие психологические идеи и находки привнес в военное искусство А. В. Суворов?

3. Какие военно-­психологические идеи русских полководцев сохранили свою актуальность в наше время?

Список использованной литературы

1. Военно-­психологические взгляды русских военных деятелей XVIII–XIX вв.: в 2 ч. М., 1993.

2. Дьяченко М. И. Об исследовании боя в русской психологии // Военноисторический журнал. 1993. № 4. С. 82–88.

3. Дьяченко М. И., Кандыбович С. Л. История русской военной психологии. М., 2000.

4. Карагалов В. В., Сахаров А. Н. Полководцы Древней Руси. М., 1972.

5. Караяни А. Г., Сыромятников И. В. Введение в профессию военного психолога. М.: Академия, 2007.

6. Караяни А. Г. Военная психология: в 2 ч.: учебник и практикум. М.: Юрайт, 2016. Ч. 1.

7. Кутузов М. И. Документы. М., 1950, 1951. Т. I, II.

8. Макаров С. О. Рассуждения по вопросам морской тактики. М.: Воениздат, 1943.

9. Маслов И. Научные наблюдения по тактике. М., 1888. Вып. 1.

10. Петр Великий и его изречения. СПб., 1810.

11. Суворов А. В. Наука побеждать. М.: Воениздат, 1978.

Глава II.
ЭТАП ЗАРОЖДЕНИЯ НАУЧНОЙ ВОЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ В РОССИИ (КОНЕЦ XIX — 30-Е ГГ. XX В.)

В будущих вой­нах
«победу будут решать не снаряды и картечь,
не смерть и раны, а «нервы».
«Русский инвалид», 1905 г.

2.1. Развитие военной психологии в России до 1917 г.

Этап зарождения научной военной психологии (конец XIX — ­середина 30-х гг. ХХ в.) делится на два периода — до и после 1917 г.

Первый период характеризуется активным осмыслением учеными (военачальниками, военными врачами) возможностей приложения психологического знания к боевой практике вой­ск, формулированием основных военно-­психологических гипотез, «грубым» очерчиванием предметного поля военной психологии, первыми попытками энтузиастов применить выводы и рекомендации психологической науки в военном деле. В это время в трудах Л. Л. Байкова, Н. Д. Бутовского, Г. Е. Шумкова, В. Н. Полянского, К. М. Вольфа, С. К. Гершельмана, А. С. Зыкова, К. И. Дружинина, М. И. Драгомирова, В. В. Заглухинского, А. А. Мокржецкого, П. И. Изместьева, А. А. Керсновского, Н. В. Краинского, А. С. Резанова, чуть позже в работах Н. Н. Головина, Р. К. Дрейлинга, В. Доманевского, Н. Колесникова, П. Н. Краснова, Г. Д. Хаханьяна, Б. Штейфона и других авторов активно анализируется спонтанный, несистематизированный опыт психологической подготовки, поддержки, реабилитации воинов, психологического противоборства с противником в вой­нах предшествующих эпох, Русско-­японской вой­ны, Первой мировой вой­ны. Большинство этих работ пронизаны наивным романтизмом, верой почти в безграничные возможности психологии в боевой подготовке вой­ск, в ее радужные перспективы в армии39.

Была сформулирована эвристическая идея о приобретении вой­ной все более психологического характера. В психологической литературе того времени приоритетность психологической составляющей боевых действий обосновывается тем, что, во-первых, психологической является цель боя; во-вторых, среди средств достижения целей (тактических, оперативных и стратегических) все более существенными становятся средства психологические; в-третьих, критерии победы или поражения есть явления чисто психологические; в-четвертых, последствия вой­ны наиболее ощутимо проявляются в психологической сфере.

Известный русский военный психолог Г. Е. Шумков писал: «Прежнее понятие о бое как о насилии физическом, об истреблении противника, о захвате — как цели, приходится изменить и центр тяжести о насилии, из области физической, перенести в область психологическую»40.

По существу, здесь заложена мысль о том, что военная психология постольку и востребуется боевой практикой, поскольку способна психологическими средствами обеспечить ее потребности.

Главное предназначение военной психологии видится в том, чтобы максимально расширить психологические возможности бойца, облегчить психологическое давление боя и как результат обеспечить его лучшее выживание в боевой обстановке. По существу, на этом этапе были подняты и поставлены в центр научного анализа все важнейшие проблемы военнопсихологической науки, составляющие сегодня ее предметное поле.

По широко распространенному в то время убеждению, вой­на как социальное и психологическое явление строится на определенных закономерностях. Выражая эту мысль, Г. Е. Шумков писал о том, что на вой­не нет случайностей, все подчинено определенным законам, как в сфере внешних явлений, так и в сфере психики. Поэтому в каждом бойце, по его мнению, необходимо признать личность, подвергающуюся изменениям под влиянием обстановки. При этом следует учитывать, что абсолютной воли бойца не существует, а есть его поступки, безусловно, подчиняющиеся закону причинности. На основании этого делается вывод о том, что необходимы специальное психологическое обоснование принимаемых боевых решений, тактики действий вой­ск, психологическая подготовка к боевой деятельности, психологическая помощь военнослужащим в преодолении психотравмирующих факторов боевой обстановки.

Характерно, что авторы большинства работ рассматриваемого этапа пытались разрешить эти вопросы путем приложения данных, почерпнутых из современных течений зарубежной психологии: ассоциационизма, социальной психологии, бихевиоризма, физиологической психологии и др. Так, например, А. Зыков в своей книге «Как и чем управляются люди.

Опыт военной психологии» (СПб., 1897) пытается распространить положения ассоциативной психологии на решение военно-­психологических вопросов. Правда, он использует разнообразные работы: Т. Рибо, В. Вундта, А. Шопенгауэра, И. М. Сеченова, К. Г. Ланге, Платона, А. В. Суворова и других. Но все же главной опорой служит ассоциативная психология, которая в том виде, в каком она существовала до начала XX в., все сложные психические явления сводила, как известно, к ассоциативным связям субъективных идей, представлений, ощущений. Следуя положениям ассоцианиста германского ученого-­невропатолога, психиатра и психолога Т. Цигена, считавшего, что «наши поступки составляют необходимое последствие ассоциации идей» и что поступок имеет место, если идея, его сопровождавшая, имеет положительный тон ощущений41, А. Зыков пытается разрешить вопрос о поведении человека в бою. Причиной смелого поведения солдата будет, по А. Зыкову, иррадиация чувственного тона идеи исполняемого долга (положительный тон — приятное ощущение) на страдание и даже смерть (отрицательный тон — неприятное ощущение). Таким путем смерть получает положительный тон, и поэтому, согласно мнению Зыкова, возможно геройство в условиях смертельной опасности. Крайне схематический анализ поведения воина в бою позволил А. Зыкову сделать смерть «приятным ощущением».

Говоря о психических основаниях человеческих поступков, А. Зыков преувеличивает роль ощущений в их совершении, хотя само ощущение понимает расширительно, приближая его к психическому состоянию человека. Это же понимание доминирует и при рассмотрении им таких «способов управления поступками человека», как: а) влияние силой ощущения; б) влияние усилением или ослаблением идей; в) влияние изменением хода ассоциаций; г) влияние иррадиацией чувственного тона.

Автор подчеркивает, что только идеи положительного тона могут вызвать поступки и называет одну из них — идею загробного блаженства. Вместе с тем в книге немало положений, которые говорят о высоком для своего времени уровне военно-­психологических знаний автора: положение о влиянии традиций и дисциплины на воина, об условиях бесстрашия («если воин знает свой маневр — он бесстрашен»), о психологических особенностях наступления и обороны (оборона должна быть активной), о роли чувства долга и патриотизма в бою. В книге большинство вопросов решаются противоречиво: соединяются узкая и поверхностная теория и сложная военная практика.

О позиции автора свидетельствуют следующие его рассуждения. А. Зыков отмечает в книге, что для разрушения положительного тона идеи бегства с поля боя возможны два способа:

1) логический, т. е. сзади наступающих вой­ск поставить батарею с приказанием стрелять по отступающим: вой­ска поймут, что отступлением жизни не спасешь;

2) метафизический, т. е. «убедить» человека в том, что идет ли он вперед или назад, смерть настигнет его в день и час, назначенный судьбой42.

Более глубокий труд по военной психологии появился в России спустя 8 лет — в 1907 г. Это книга подполковника генштаба Н. Н. Головина, позже известного как русский военачальник, генерал-­лейтенант, профессор Николаевской академии Генерального штаба, военный ученый, историк и исследователь военного дела. Головин критикует средневековую схоластику, подчеркивает значение методологии для каждой науки и считает, что исследование боя — центральная задача науки о вой­не43.

Он исходит из того, что «века не изменили основ эмоциональной природы человека»44. Неоднократно говорит он об огромнейшем влиянии страха на деятельность: страх парализует ум и волю, приводит к упадку энергии, переносит мотивы деятельности в область инстинктов. «Страх, — писал Н. Головин, — есть одна из самых сильных эмоций»45.

Для успешных действий в бою солдат должен в своем сознании внутренним усилием удержать во что бы то ни стало идею победить противника. «Отсюда понятно, — пишет Головин, — какое огромное значение имеет воля для деятельности человека в бою и от чего непременным свой­ством героя является не столько ум, сколько воля»46.

Преодолеть проявления инстинкта самосохранения помогают чувства патриотизма. «Единственным и верным средством для отвлечения внимания бойца от инстинкта самосохранения, это будет деятельность бойца»47, — говорит Н. Головин и далее отмечает, что пассивное положение бойца приводит к сосредоточению его сознания на инстинкте самосохранения.

Н. Н. Головин выводит задачи воспитания вой­ск из необходимости борьбы с чувством самосохранения. Он рекомендует, в частности, привитие привычек к опасности, усвоение нужных автоматизмов, чтобы действия бойца были отлаженными в обстановке боя при уменьшенной рассудочности. Автор использует в своем труде модную в то время теорию толпы Г. Лебона и применяет ее для объяснения восприимчивости солдата в бою ко всякого рода слухам. Толпа, как пишет Головин, лишенная критических способностей, чрезвычайно легковерна, невероятного для нее не существует. Этим объясняется восприимчивость солдата к слухам. Таким образом, Головин, как и Драгомиров, все вопросы психологии боя и воспитания солдат решает, исходя из тех же драгомировских «двух китов», только отличающихся по форме. Н. Головин указывает на противоречивость психического состояния бойца: «Психическое состояние человека в бою — это борьба двух противоположных стремлений: «победить» и «уклониться от опасности»48.

В целом Н. Головин стремится к теоретическому знанию, к построению этих военно-­психологических знаний в систему.

В том же направлении проводил исследования и А. Дмитревский. Так же, как и Головин, Дмитревский считает страх главным врагом солдата49. В своей статье «Страх и борьба с ним» (1913) он развивает следующие положения.

Из всех чувств страх действует сильнее, продолжительнее, интенсивнее, в большинстве случаев помимо воли и сознания. Не преодолев этого чувства, нельзя идти в бой. Храбрость, отвага — это результат воспитания в преодолении страха. Каждый человек подвержен страху, но герои умеют обуздать его и не выказывать. Страх нельзя победить самолюбием, честолюбием, гордостью. Страх нельзя победить страхом: угрозой расстрела. «...Воспитание в храбрости есть воспитание в преодолении чувства страха разумом и чувством долга, любовью к «други своя». В статье «Воспитание в чувствительности — путь к неврастении» (1913) Дмитревский возмущается воспитанием, в котором воля подчиняется чувству, подчеркивая, что воля — это сила души, исполняющая веления разума. «Военные вопросы решают разумом, а не чувством» — так назвал одну из своих статей Дмитревский. Он пытался опровергнуть положение Драгомирова о том, что военное дело в неизмеримой мере «более дело волевое, нежели умовое», указывая на несостоятельность отрыва воли от ума и на недооценку одной из этих сторон психики. С точки зрения Дмитревского, ум, используя волю, разгоняет страх.

Для правильной оценки приведенных высказываний Дмитревского следует учесть, прежде всего, то, что он исходит в своих исследованиях из неприкрытой идеалистической концепции души и тела: «душа ведает головным мозгом и нервами как аппаратом душевной жизни»50.

Относительно преодоления страха чувством долга, о чем говорит Дмитревский, надо отметить, что он понимал долг как кантовский «категорический императив». Он писал: «Напрасно забыта кантовская философия о воспитании чувства долга ради долга»51. Таким образом, слова Дмитревского о преодолении страха чувством долга теряют подлинный смысл ввиду бессодержательного, формального понимания долга.

Любовь же к «други своя», как говорит Дмитревский, он выводит из христианской морали и считает это качество вечным в русском солдате. Примерно на таких же позициях по вопросам психологии боя, как Н. Головин и А. Дмитревский, стояли и другие авторы специальных военно-­психологических работ: К. И. Дружинин, А. С. Резанов, В. Н. Полянский, А. А. Мокржецкий, В. В. Заглухинский, П. И. Изместьев и др.

Проведенное в 1910 г. военным теоретиком и боевым практиком К. И. Дружининым «Исследование душевного состояния воинов в разных случаях боевой обстановки по опыту русско-­японской вой­ны 1904–1905 гг». раскрывает особенности переживаний воинов в бою. Дружинин исходит из того, что человек, его боевой дух — это главное в бою, где особенно важны такие качества, мужество, храбрость, воинственность, благородство, бодрость, выносливость, дисциплина, вера в свои силы и начальников, инициатива и находчивость. «Для успеха дела и для понимания бойца как личности, — писал он, — необходимо детальное знакомство с психологией бойца, которая подчиняется вполне определенным законам... постоянно изучать людей, знать их сильные и слабые стороны, находить свой особый подход к каждому бойцу»52.

При этом он считал, что большинство этих качеств являются отражением психологии народа, а, следовательно совершенно недостаточно поддерживать воинский дух только в вой­сках, он должен жить в самом народе53.

Он отмечал психологические особенности воина при наступлении и обороне, считая, что эмоциональный уровень психики людей ниже в обороне, уделял внимание психологии разведчика. Для морально-­психологической подготовки вой­ск и населения к вой­не автор советовал пропагандировать военный героизм. Им было написано специальное воззвание о насаждении воинского героизма в русской школе54.

Аналогично оценивает значение боевого духа и В. В. Заглухинский в статье «Психика бойцов во время сражения»55. Он подчеркивал, что «душевное состояние людей имело, имеет и будет иметь первенствующее значение не только в вопросах вой­ны, но и во всех остальных проявлениях вообще»56. Внутренняя природа людей, согласно Заглухинскому, осталась прежней. Душевное состояние в бою — это и доблесть, и боязнь опасности. На психику вой­ск влияют нравственность, гражданские устои и настроение общества, характер вой­ны, твердость народной веры, обаяние отдельных личностей. Характеризуя психологические преимущества наступления и психологические минусы обороны, он делает вывод, что национальным особенностям русских людей более соответствуют открытый бой, стремление вперед, вера в будущее Родины, значит — наступление. Говоря о панике, он видит в ней чувство внезапной опасности, которое скорее овладевает людьми после морального и физического изнурения, а также после появления врага в тылу отступающих. В этом случае глушившийся страх находит свой выход, замечает В. Заглухинский. Крепость армии зиждется на подчинении чувств разуму, на поддержании мужества и непрерывного движения вперед.

В отдельных работах задачи психологического анализа боя хотя прямо и не ставились, но в какой-то степени решались. Так, например, проф. Липниченко отмечает, что в условиях опасности естественное чувство самозащиты может стать сильнее привычки подчиняться, непосредственная угроза жизни повлияет больше угрозы отдаленного наказания за неисполнение приказа.

Дисциплина в бою только тогда настоящая сила, когда она основана на вере в значение исполняемого и на уверенности в целесообразности приказа, отданного во исполнение высокой цели.

Большую роль в бою играют личная воля и настроение, дух. Однако в настроении самое главное — его источник. Если вой­на несправедливая, нападающий бережет, прежде всего, себя, свою жизнь; в справедливой вой­не — патриотизм вырастает в героизм, самопожертвование, здесь уже не одно желание спасти свою особь, а и защитить семьи, родных, народ, государство, идеи.

Ф. Парчевский суммировал разнообразные сведения и факты о проявлениях храбрости57. В храбрости он видит в первую очередь эмоции, а этого недостаточно. Автор гиперболизирует инстинкт самосохранения, видит в нем основу существования. Заслуживают внимания указанные им формы обнаружения инстинкта самосохранения: 1) пассивная — страх; 2) безразличное состояние; 3) активная, наступательная борьба с препятствиями. Нельзя не согласиться с Парчевским, что эмоции храбрости сопровождаются отвлечением внимания от опасности.

В ряде специальных работ по военной психологии авторы пытаются рассмотреть социально-­психологический аспект вой­ны и боя58. К таким работам примыкают и некоторые другие, где боевая деятельность рассмотрена с более широких социальных и военных позиций59. Нет необходимости изучать такого рода издания, поскольку в них прослеживаются, главным образом, социальная и нравственная стороны вой­ны боя. Следует остановиться лишь на некоторых публикациях, в которых показываются тенденции в развитии военной психологии и рассматриваются вопросы морально-­психологической подготовки.

Так, Д. А. Коробчевский в очерке «Психология вой­ны» пишет о значении вой­ны, ее вечности, непредотвратимости, прогрессивности, т. к., по его мнению, причинами вой­н служат воинственность и инстинкт истребления; человек звероподобен, в этом надо видеть главную причину возникновения вой­ны; со временем усиливаются воинственность человека и связанная с ней жестокость. Одновременно Коробчевский прослеживает связь человека с нацией, государством, народом, человечеством, он биологизирует человека и не видит положительной перспективы в его развитии.

Генерал Н. П. Михневич (1849–1924), начальник Николаевской академии генерального штаба, пытался количественно выразить изменение морального состояния вой­ск в боевой обстановке. Он обоснованно замечает: «довольно верный признак моральной упругости армии — это размер потерь, которые способны выносить вой­ска в бою, не приходя в полное расстройство»60. Для большинства европейских армий такие потери составляют, по Михневичу, 20 % личного состава, для Русской армии — значительно больше. При штурме Измаила в 1790 г. потери были 60 %, но крепость была взята; в 1877 году (Плевна) 2-я армия понесла потери в 40 %, но сохранила боеспособность. Михневич придавал большое значение полевой выучке вой­ск, приближению обучения к боевой действительности, говорил о необходимости воспитания у солдат уверенности в победе, вой­скового товарищества, тесной связи и доверия между частями. Он подчеркивал, что основой доблести армии является поддержание воинственного духа народа.

Следует отметить, что на решение так называемых вопросов «психологии толпы и армии» некоторыми русскими военными авторами оказала большое влияние западноевропейская общая и военная социально-­психологическая мысль. Ее суть выражена наиболее весомо французскими авторами Г. Лебоном, Г. Тардом, С. Сигеле. В их трудах61 остро и преувеличенно подчеркивается главным образом отрицательное влияние собравшейся массы (ее «души») на личность, на чувство ответственности, мышление, инстинкты, поступки. В этом вопросе С. Сигеле пошел дальше Г. Лебона, признававшего, что толпа бывает высоконравственна, что «героизм, доблесть, доброта могут быть качествами одного индивида, но они никогда, или почти никогда, не являются отличительными признаками большого собрания индивидов»62.

Вышеназванные авторы, рассматривая толпу, подчеркивают ее импульсивность, раздражительность, неспособность обдумывать, преувеличенную чувствительность, податливость к внушению, легковерие, нетерпимость, подчинение вождю, управляемость, главным образом, бессознательными инстинктами, отсутствие способности рассуждать и исчезновение в ней сознательной личности63. Говоря о вожаках акцентируется, что это, как правило, не мыслители, а люди действия, и что повторение ими идей, в конце концов, закладывается в самые глубокие области бессознательного, где вырабатываются, по мнению названных исследователей, двигатели поступков человека. Все они единодушно отмечают психическую заразительность массы. «В толпе идеи, чувства, эмоции, верования — все получают такую же могущественную силу заразы, какой обладают некоторые микробы»64. Причем заразительность идет больше в отрицательном, чем положительном направлении. Так, например, Г. Тард пишет: «Большинство пришло сюда, движимое простым любопытством, но лихорадка, охватившая нескольких, внезапно завладевает сердцами всех, и все стремятся к разрушению. Человек, прибежавший только с тем, чтобы воспрепятствовать смерти невинного, одним из первых заражается стремлением к человекоубийству и, что еще удивительнее, совершенно не удивляется этому»65.

Этими идеями пронизаны книги А. С. Резанова и Н. А. Ухач-­Угоровича. Так, Ухач-­Огорович пишет о ненормальной душе толпы, об ослаблении ее ума и критичности, неспособности разумно действовать, о присущей ей безответственности, легковерности, разрушительности, подчиняемости сильной воле. «Весь мир знает, что от толпы нельзя ждать чего-либо хорошего, — подчеркивает автор, — и поэтому воинская часть обязана восстанавливать порядок силой оружия»66. Говоря о психологии армии, он отмечает ее различия с толпой и считает, что в области ума здесь есть сознательность, логичность, в области чувств — благородство, воля сосредоточена в психологических качествах старших начальников. Характерным для взглядов Ухач-­Огоровича является его указания на источник героизма: «На театре военных действий в армии появляется новое чувство, а именно — жажда славы. Чувство это служит могучим двигателем, который создает героизм»67.

Ухач-­Огорович пишет, что «антимилитаризм — это учение, основанное на глупости и безнравственности»68 и ратует за превращение армии в «рыцарский военный орден». Главным условием успеха в бою он считает воинскую доблесть — самоотверженную, твердую решимость одержать победу, хотя бы ценой личной гибели69. Подчеркивая специфику армии, он указывает на силы, положительно или отрицательно влияющие на воинскую доблесть: воинственность народа, вмешательство гражданских учреждений, общественное мнение, противогосударственные учения (прежде всего антимилитаризм), чествование военных событий и военных героев, традиции воинской части. Вместе с тем следует отметить, что автор больше половины своей книги по военной психологии посвящает общим вопросам психологии и физиологии. Касаясь вой­ны, боевой деятельности, он лишь вскользь говорит об опасности, о критических моментах в бою, противодействии противника, своеобразии состояния людей.

А. С. Резанов в статье «Из области военной психологии» подчеркивает необходимость учитывать психологическую сторону боя, сосредоточивает внимание на определении военной психологии как части коллективной или социологической психологии. Он считает, что военная психология — это «психология воинских масс»70 — наука самостоятельная, полезная, интересная. Она имеет «прямой своей задачей... изучение организации толпы и законов, ею управляющих»71. Далее автор, разделяя взгляды Г. Лебона, пишет, что человек, попавший в толпу, теряет часть своей индивидуальности, что толпа не может жить без вожака (в армии вожаки — это командный состав), вой­ско представляет собой одухотворенную толпу, склонную к массовым движениям. «В бою импульсивность и экспансивность армии увеличивается, в особенности в самый решительный момент — во время атаки и штыкового удара. Страх перед неприятелем всегда готов перейти в панический ужас и охватить всю массу людей, минутой ранее дравшихся героями»72. В связи с этим Резанов критикует отрицающих коллективную психологию и говорит о недостаточности индивидуальной психологии, ссылаясь при этом на Г. Лебона, С. Сигеле, Н. К. Михайловского.

А. М. Дмитревский возражал Резанову, не соглашаясь с его определением военной психологии как якобы «занимающейся изучением души армии» и утверждением, что «разнородной психически толпы быть не может». Дмитревский критикует менторский тон, апломб Резанова, его пренебрежение точками зрения других военных психологов73.

Заканчивая обзор специальной военно-­психологической дореволюционной литературы, вернемся к работам одного из действительных созидателей военной психологии, психиатра и психолога Г. Е. Шумкова. В них раскрываются методологические, теоретические, технологические, практические аспекты военной психологии, сделана попытка определить ее предмет, задачи, принципы.

Особо следует отметить попытки Шумкова найти объективные методы психологического исследования боевых действий, так как он видел в этом главную задачу военной психологии. Он утверждал, что военная психология изучает силу или работоспособность бойца во всех фазах боевой обстановки, что изучение бойца должно быть психофизиологическим, что она указывает средства борьбы с наступающим понижением силы в своих вой­сках и намечает моменты к поднятию этих сил»74. Положительным в таком определении предмета военной психологии является его практическая направленность, подчинение науки задачам и потребностям практики, но вместе с тем указание на изучение только работоспособности бойцов ограничивает военную психологию, сужает и принижает ее возможности.

Г. Шумков высказал ряд новых положений о психологии боя, обобщив многие факты из военной практики. Сочетая методы наблюдения, беседы, анализируя воспоминания и рассказы участников боев, Шумков провел интересное исследование переживаний бойцов в ожидании боя. В работе «Душевное состояние воинов в ожидании боя» (военно-­психологический этюд по наблюдению офицера) (Военный сборник. 1913. № 5, 6) Шумков пытается доказать, что душевное состояние в ожидании боя тяжелее и неприятнее, чем в бою. Звуки боя, доносящиеся в этот момент до слуха подходящих воинов, поддерживают мысль о близости смерти, «но лучше смерть, чем ожидание смерти». Все волнуются, ощущают сдавливание в горле, хотят пить, нет внутреннего спокойствия, есть только видимое — внешнее. В это время ослабляется критичность воли, повышается внушаемость, особенно восприимчивы солдаты к известиям с поля битвы. Внимание ослаблено, речь тороплива, мысли текут ускоренно, при длительном ожидании появляются сомнения и неуверенность, нетерпение и состояние тревоги перед боем. Некоторые из этих выводов он развивает в статье «Эмоция страха, печали, радости и гнева в период ожидания боя» (Военный сборник. 1914. № 2), подчеркивая, что чувство тревоги является доминирующим в период ожидания боя и в разные фазы сражения.

Чувство тревоги, возникающее у бойцов, очень интересовало Шумкова. Он посвятил изучению этого чувства специальную работу «Чувство тревоги как доминирующая эмоция в период ожидания боя» (Военный сборник. 1913. № 11. С. 96, 100), в которой подчеркивал, что люди, перенесшие тревожное ожидание и даже не вступившие в бой, чувствуют себя утомленными, так как в такие моменты организм мобилизует свои силы. Воины, недооценившие особенности боя, переживают чувство страха, организм их сильно истощается. Если есть боевой опыт, то мысли о грядущем начинают соответствовать реальному ходу событий и психологическое состояние бойца от этого выигрывает. На основе этих положений Г. Шумков приходит к выводу, что «предварительное ознакомление воинов с реальными явлениями в бою — в смысле психических переживаний и в смысле боевой деятельности — есть предварительное же накопление боевого опыта, а следовательно и рациональная борьба с вредным влиянием сильных переживаний на организм воинов при чувствах тревоги и страха»75.

Затрагивая вопрос об исследовании психологии масс, автор подчеркивал, что такое исследование должно базироваться на данных индивидуальной психологии. «Надо изучать личность воина, а не «душу толпы», отдельной психологии массы от индивидуальной нет»76, — говорит Шумков.

Без наличия чувства тревоги, по его взглядам, люди потеряли бы свои, присущие каждому человеку особенности и не объединились психологически.

Отмечая односторонность подхода к психологии массы А. Резанова, считавшего, что для человека в толпе характерны развитие бессознательного подражания, повышенная внушаемость, упадок воли, Г. Шумков все это объяснял состоянием тревоги, которое якобы и делает личность «массовой». Автор пытался изучать психику бойцов во время атаки77, под артиллерийским обстрелом78 и ряд статей посвятил особо отличившимся в русско-­японской вой­не. В них прослеживается личная симпатия к рядовому солдату, к его тяжелой участи. В статье «Герой решимости» Шумков подчеркивает, что подвиг — не только красота, что в то же время он — труд, полный лишений и риска. В отличие от Головина, считавшего подвиг уделом одиночек, Шумков находит, что подвиг возможен для всякого обыкновенного человека79. У Шумкова встречаются мысли о возможности использования лекарственных средств в борьбе со страхом и другими отрицательными влияниями в психике бойца, вызванными боевой обстановкой. Вместе с тем он отрицательно относился к использованию алкоголя, вредно сказывающегося на психическом и физическом состоянии воина.

Шумков был учеником Бехтерева, но не отбрасывал самонаблюдение как метод психологического исследования как он, видя недостатки этого метода80.

Представляет интерес изучение Г. Шумковым «душевных ран вой­ны», главными причинами которых он считал утомление и психические потрясения»81.

В начале ХХ в. военно-­психологические идеи получают широкое распространение в специализированных печатных изданиях: Военно-­медицинский журнал, Военный сборник, газеты «Русский инвалид», «Разведчик», «Психиатрическая газета».

Рубежным этапом в истории военной психологии стала русско-­японская вой­на (1904–1905 гг.). Изучение всей совокупности военно-­психологических исследований и мероприятий, организации практики психолого-­психиатрического вспомоществования участникам боевых действий, дает возможность утверждать, что именно в годы этой вой­ны, в России, зародилась военная психология. В пользу данного вывода говорят следующие обстоятельства.

1. В годы Русско-­японской вой­ны и в ближайшие время после нее российскими военными специалистами, называющими себя военными психологами, было проведено обширное научное исследование психологической реальности вой­ны и боя — психических состояний воинов в различные периоды боя и влияние на эти состояния различных факторов, психических расстройств военного времени.

После вой­ны группой военных специалистов, называвших себя военными психологами, была разработана и направлена участникам вой­ны специальная анкета, позволяющая оценить их впечатления и переживания в боевой обстановке. В анкете констатировалось, что опыт боевых действий со всей очевидностью продемонстрировал, что «для успеха на вой­не и для понимания бойца как личности, необходимо детальное знакомство с психологией бойца, т. е. с тем моральным элементом», о котором столько трактуют, но совершенно не изучают, признавая искусство пользования им уделом лишь исключительно военных талантов». В анкете содержались вопросы, призванные всесторонне оценить широкий круг военно-­психологических явлений, проявляющихся в бою, в частности: психические состояния воинов на различных этапах боевых действий: при получении приказа на выступление с бивака в бой; при выдвижении к рубежу боевых действий при отсутствии воздействия противника; во время ожидания вне огня; при движении и стоянии под огнем ружейным (дальним, ближним, залповым и т. д.), пулеметным, артиллерийским (шимозами, шрапнелями, бомбами и т. д.); влияние звуков, полет снарядов, их разрывов, отравления газами; влияние сосредоточенного огня по площадям на боевые части, резервы, обозы и т. д.; душевные состояния при действии нашей артиллерии и противника; при штурме и штыковом ударе; при успехе и неуспехе, при ясной задаче и неизвестности; при долгой стоянке на месте; при голоде, недоедании, жажде, недосыпании; при обороне (влияние окопов, искусственных препятствий, местных предметов, закрытий, бойниц, фугасов и т. д.); при получении сведений об обходе, фланговом (тыльном) огне; состояние духа после ранений и потерь (первых и последующих); состояние после боя, ожидание нового боя; стихийный порыв вперед (как и чем был вызван); паника во время боя, причины ее возникновения и меры прекращения; действие на состояние духа религиозных чувств, любви к Родине, чувства долга, самолюбия, стыда, взаимной выручки, наград, дисциплины, взысканий и т. п.; влияние алкоголя на состояние в бою, до и после него; виды и динамика заболеваний; душевные состоянии в ночном бою, при внезапном нападении противника. На то время это была самая масштабная в истории военной науки и психологии попытка познать психологическую реальность боя. Одновременно это был крупнейший в истории отечественной военной психологии исследовательский проект. За всю последующую ее историю она не ставила перед собой столь грандиозных задач82.

Анализ ответов на вопросы анкеты и опыт собственного участия в боевых действиях позволили Г. Е. Шумкову установил, что доминирующим состоянием воина перед боем является не страх, как это полагалось ранее, а «тревожное ожидание», которое характеризуется:

1) в когнитивной сфере — беспрерывным потоком мыслей, трудностью сосредоточения на какой-то из них (мысли прикованы к тому, «что будет»); ярким воображением в отношении ожидаемого; ослаблением внимания, трудностью сосредоточения на одном из объектов; при длительных переживаниях появлением сомнений в принимаемых решениях; нарушением восприятия времени (кажется, что оно тянется слишком медленно); ухудшением процессов запоминания и воспроизведения информации;

2) в аффективной сфере — напряжением, ожиданием чего-либо тяжелого, трудного («настроение»); лабильностью настроения от ­неприятно-­томительного до повышенно-­веселого, глубокой озабоченностью. Воин мысленно готовится ко всем возможным ситуациям боя, которые представляются ему в уме и воображении. Эти мысли могут оценивать предстоящие явления как правильно, так и не правильно, что зависит от личного опыта воинов;

3) в мотивационной сфере — желанием скорее идти в бой и «пусть будет, что будет». Как было установлено, первые выстрелы или появление противника способствовали снижению эмоционального напряжения;

4) в психофизиологической сфере — учащением сердцебиения до 125 ударов в минуту (при норме — 72); учащением дыхания до 30 вдохов и выдохов в минуту (при норме — 18); повышением температуры тела до 39 °C (при норме 36,6 °C); повышенным потоотделением.

5) в поведенческой сфере — суетливостью, излишней говорливостью, частым курением, стремлением сбросить верхнюю одежду даже в морозное время; повышение внушаемости и конформности83.

В процессе совершения атаки психическое состояние кардинально меняется. Воин идет в атаку в состоянии, которое можно назвать своеобразным трансом. Российский военный теоретик и практик К. М. Вольф называл это состояние шоком. Для этого состояния свой­ственна не полная потеря чувствительности и заторможенность нервной системы, а чувство, похожее на опьянение, всецело поглощающее все существо воина. В этом состоянии человек действует без явного контроля сознания, он подобен выпущенной пуле.

Военный исследователь — подполковник российского генерального штаба Л. Л. Байков, изучая психические состояния воинов в годы вой­ны, отмечал, что многие участники боев сообщали о том, что порой они забывают окружающую обстановку и повинуются какой-то неведомой внутренней силе, влекущей их помимо воли и желания. По мере нарастания опасности, стремление к психическому объединению масс увеличивается, происходит своеобразное «психическое брожение». Перед атакой это единство достигает апогея, боец теряет свою индивидуальность и становится неотделимой частицей этой массы, со всеми присущими массовому бойцу положительными и отрицательными качествами.

Один из первых отечественных военных психологов, военный инженер В. Н. Полянский выявил, что в период сближения с противником воины превращаются в автоматы и под умелым руководством способны проявлять такую стихийную силу, самоотверженность и героизм, что никакие преграды на их пути не смогут остановить их стремления.

Военные психологи того времени выделяли в состоянии, охватывающем воинов после боя, следующие явления. Когнитивные способности и самообладание восстанавливаются постепенно. Отмечается отсутствие эмоций, повышенная сонливость. Воин избегает контактов взглядами, направляет взор на пустые места, неподвижно смотрит в какую-либо точку и о чем-то думает, глубоко вздыхает. На вопросы отвечает односложно. Выражает желание лечь и отдохнуть от усталости, утрачивает аппетит. Воин уединяется, становится раздражительным, конфликтным, не может удержаться от слез. Ночью ему снятся кошмарные сны с картинами боя, погибшие товарищи. Воин просыпается, вскрикивает, совершает бессмысленные движения. В таком состоянии нередко возникает паника по самым незначительным причинам. Такое состояние, резко проявляясь в первые дни после боя, постепенно сглаживается в течение двух недель и более84.

Такие глубокие и всесторонние исследования психических состояний участников боевых действий были новаторскими для того времени и сохранили свою актуальность до наших дней.

2. Крупнейшим достижением военной психиатрии и психологии в годы русско-­японской вой­ны, безусловно, стала организация практической психолого-­психиатрической помощи психотравмированным военнослужащим. Отечественными военными специалистами был достигнут «прорывной» для того времени уровень теоретического осмысления проблемы психической травматизации личного состава на поле боя. Ими были разработаны и практически апробированы такие диагностические приемы, которые, по мнению специалистов, и сегодня являются вполне современными. Посредством этих методов были описаны случаи истерического возбуждения, помутнения сознания, реакции бегства, истерической слепоты, глухонемоты, частичного паралича, неврастении. В 1906 г. врач-психиатр П. М. Автократов впервые описал бредовые синдромы с идеями преследования, состояниями острой спутанности по типу сумеречного или делириозного помрачения сознания, устрашающими галлюцинациями, бредом окружения и пленения при неврастенических психозах. Годом позже психиатр М. О. Шайкевич наблюдал больных с депрессивно-­ступорозными психозами.

В годы вой­ны в русской армии впервые в истории была создана целостная система оказания психолого-­психиатрической помощи участникам боевых действий. Эта система включала шесть рубежей (эшелонов)85.

Первый рубеж (эшелон) составляли военные врачи-­психиатры, должности которых были впервые введены в штаты медицинских частей. Они действовали непосредственно на передовой. В непосредственной близости от линии фронта была развернута сеть амбулаторных пунктов, включавших психиатра или невролога, которые занимались вопросами мозговых травм, а также помощника врача и группу из трех ассистентов.

Второй рубеж (эшелон) психолого-­психиатрической помощи составляли психиатрические отделения, образованные в военных госпиталях.

Третий рубеж (эшелон) психолого-­психиатрического вспомоществования был представлен полевым психиатрическим приемным покоем, работавшим сначала в Мукдене, а позже — в Гунчжулине. Во главе приемного покоя стоял врач-психиатр, в распоряжении которого были восемь санитаров, подготовленных для оказания помощи психотравмированным воинам и эвакуации их в госпитали.

Четвертый рубеж (эшелон) помощи в первое время объединял общие палаты госпиталей. Затем он сосредоточился в психиатрическом отделении сводного военного госпиталя № 1 в г. Харбин (Манчжурия), которым руководил известный врач, доктор медицины Е. С. Боришпольский. За время работы отделения через него прошло 228 человек (70 офицеров, 158 нижних чинов). В конце 1904 г. вся эта деятельность была передана из военного ведомства в компетенцию Красного Креста. Уполномоченный этого органа по психиатрическим вопросам на Дальнем Востоке П. М. Автократов приступил к созданию в Харбине отдельного психиатрического госпиталя и специальных поездов для эвакуации душевнобольных86. Центральный психиатрический госпиталь работал с 15 декабря 1904 г. по 18 марта 1906 г. и был рассчитан на оказание помощи 50-ти психотравмированным (15-ти офицерам и 35-ти нижних чинов). По штату в госпитале состояли 10 врачей (четыре — от Красного Креста и шесть — от военного ведомства), 10 фельдшеров, четыре сестры милосердия, 40 служителей и 25 человек дворовой команды. За время работы госпиталя в нем была оказана помощь 1347 психотравмированным военнослужащим (275 офицерам и 1072 нижним чинам)87.

В группе пострадавших преобладали лица с симптомами эпилептических, алкогольных и травматических психозов, прогрессивных параличей. Большинство из них проходило лечение на протяжении порядка двух недель, но в боевой строй возвращалось лишь незначительное количество психотравмированных воинов.

Созданная система оказалась не вполне способной справиться с возложенными на не задачами и было принято решение об эвакуации многих из пострадавших воинов в тыл для их лечения в подразделения русского Красного Креста. Они эвакуировались в Москву, дорога в которую занимала порядка 40–45 сут. На специальных поездах, специально оборудованных изолированными купе, специальными помещениями для буйных больных, а также окнами с решетками. Эвакуация осуществлялась военным врачом из харбинского психиатрического госпиталя и несколькими его помощниками.

К концу вой­ны по одноколейному пути от района боевых действий до Москвы курсировало (3–4 раза в месяц) несколько поездов для психотравмированных воинов. Всего таким образом было отправлено в тыловые госпитали 1349 душевнобольных воинов88. Эти поезда составляли пятый рубеж (эшелон) психолого-­психиатрической помощи участникам боевых действий.

Последний, шестой (эшелон), рубеж системы образовывали специализированные психиатрические лечебные учреждения глубокого тыла.

Военными психиатрами и психологами, осуществлявшими психолого-­психиатрическую помощь пострадавшим, был выявлен так называемый «синдром эвакуации». Этот синдром проявлялся в следующем: как только солдаты начинают осознавать, что психическая травма является достаточным основанием для эвакуации с поля боя, количество психотравмированных резко увеличивается, эффективность их излечения снижается, а срок увеличивается. Изучение показало, что чем дальше от линии фронта эвакуировались психотравмированные воины, тем реже они выздоравливали. После вой­ны это явление было определено как «вторичная выгода»: участники боевых действий, пострадавшие от психических расстройств, получают выгоду, эвакуируясь из зоны боевых действий. И чем дальше они удаляются от линии фронта, тем меньше у них остается желания и шансов избавиться от болезни и вернуться в боевой строй. В результате болезнь все прочнее укореняется в их психике. И чем более тонко диагностировались психические расстройства, и чем большая забота проявлялась о психотравмированных воинах, тем сильнее увеличивался поток страдающих от психических расстройств89.

Созданная наспех в пылу Русско-­японской вой­ны система психолого-­психиатрической помощи не смогла и не могла показать высокую эффективность. Так, из 275 офицеров, принятых в госпиталь для душевнобольных в Харбине на срок до двух недель, лишь 54 человека вернулись в строй. Остальных пришлось эвакуировать в Москву. Из 1072 человек рядового состава, находившихся там же на излечении, 983 были эвакуированы90. Однако была осознана необходимость организации психолого-­психиатрической помощи. Важный урок, извлеченный из этого опыта состоял в том, что открытие феномена «синдрома эвакуации» способствовало открытию важнейшего принципа организации психологической помощи в боевой обстановке — принципа приближения психологической помощи к району боевых действий.

Существенный вклад в теорию и практику оказания психологической помощи пострадавшим военнослужащим внесли известные российские психологи и врачи-­психиатры В. М. Бехтерев, М. И. Аствацатуров, Г. Е. Шумков, С. Д. Владычко и др. Так, Бехтерев, являясь руководителем специальной комиссии Красного Креста, разработал основы психиатрической помощи в Русской армии.

Проведенный выше анализ позволяет констатировать, что в ходе Русско-­японской вой­ны отечественными военными врачами, часть из которых называли себя военными психологами, была проделана титаническая работа по созданию венной психиатрии и военной психологии. Во-первых, ими были осознаны действительные масштабы и серьезность последствий психотравматизации участников боевых действий, описана симптоматика и дана классификация психических расстройств военного времени; во-вторых, высказано предположение о психогенной природе психотравматизации; в-третьих, сделаны первые попытки осуществить профилактику психических расстройств; в-четвертых, предложены и апробированы методы и схемы оказания помощи психотравмированным участникам боевых действий; в-пятых обоснованы некоторые принципы организации психологической помощи воинам в боевой обстановке; в-шестых, оказана психолого-­психиатрическая помощь около 2000 военнослужащим, переживающим последствия боевого шока91.

3. Открывшееся передовым военным (командирам, военно-­медицинским работникам) понимание роли военной психологии в вой­не привело к тому, что через три года после ее окончания (1908 г.) в России был учрежден первый в истории специальный орган, ориентированный на осуществление военно-­психологических исследований и разработку методов военной психологии — Отдел военной психологии, созданный в рамках Общества ревнителей военных знаний92. Председателем Отдела стал Герасим Егорович Шумков, который по его вкладу в развитие военно-­психологической теории и практики, сплочение российского военно-­психологического сообщества, по праву считается основателем военной психологии. Его ближайшими соратниками были Р. К. Дрейлинг, В. Н. Полянский и другие исследователи, внесшие важный вклад в создание военной психологии.

Таким образом, именно в России появились первые специалисты, которые назывались военными психологами. Они развернули активную и многогранную военно-­психологическую работу. Так, ими был принят первый в истории официальный военно-­психологический документ — Устав Отдела военной психологии, который гласил, что Отдел военной психологии имеет целью разработку военной психологии как отрасли общих и военных наук, исследующей духовную сторону явлений вой­ны и наилучшую подготовку и использование психической стороны — сил, средств и способов вооруженной борьбы. Они разработали программу строительства военной психологии, организовали первые исследования и дискуссии по важнейшим направлениям приложения психологических знаний к практике боевой деятельности вой­ск. За четыре года (1908–1912 гг.) состоялось 50 заседаний Отдела, были прочитаны и обсуждены доклады по проблемам военной психологии, опубликовано более десятка работ, отражающих результаты военно-­психологических исследований сотрудников отдела.

4. В нашей стране в 1907 г. была разработана и защищена первая в истории военно-­психологическая диссертация (на звание экстраординарного профессора Николаевской академии Генерального штаба). Она была посвящена теме «Исследование боя. Исследование деятельности и свой­ств человека как бойца». Ее автором стал военный историк, социолог, психолог и военачальник Николай Николаевич Головин.

5. Большое число военно-­психологических публикаций обеспечили развитие военно-­психологической мысли в дореволюционной России от эмпирического к научному познанию и специальному исследованию вой­ны, боя и подготовки к ним. Те из них, авторы которых пытались усмотреть специфику боевой деятельности, опираясь на опыт вой­ск, характеризуются рядом положительных моментов. В них ясно подчеркивается зависимость успеха в бою от психологического состояния и высоких моральных качеств воинов. Другие же работы, где авторы стремились механически применить основные положения современной им общей психологии к решению военных проблем (А. Зыков и др.), содержали поучительный военно-­исторический материал, хотя в меньшей мере способствовали развитию военно-­психологической теории и совершенствованию руководства вой­сками.

...