Оглавление

Звание: сержант, в РККА с 1943 года. Место призыва: Корочанский РВК, Курская обл., Корочанский р-н, Место службы: 1500 сап 2 гв. тк

2-я самоходная батарея 1500 самоходного артиллерийского полка, входившего в состав 2-го гвардейского Тацинского танкового корпуса. Награды:

Медаль «За боевые заслуги», Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»

Отец: Прибылов Павел Федорович, 1890 г. рождения, в г. Короча. Курской губернии, из семьи рабочего. В 1902 г. окончил городскую школу и работал по найму. С 1907 по 1915 работал рабочим на мыловаренном заводе. В 1916 году сдал экстерном экзамен за четыре класса реального училища. В 1916 г. был призван на военную службу и был отправлен в школу прапорщиков, после которой был отправлен в пехотный полк. В 1918 г. вступил в Красную Армию, воевал на Южном Фронте в должности командира батальона: Каховка, взятие Крыма. В 1922 г. демобилизован. Перед войной работал нотариусом в г. Белгород. В апреле 1941 г. призван в Красную Армию и отправлен военным комендантом эшелона в г. Вильнюс. 22 июня встретил войну в г. Вильнюс, где националисты стреляли с крыш домов по командирам, рядовым. служащим. Несколько раз был в окружении, но вышел к своим. По-возрасту и здоровью был назначен командиром батальона в учебный стрелковый полк в Казахстане. В 1945г. был демобилизован. В 1950 ушёл из жизни.

Мать: Родилась Прибылова (Булгакова) Екатерина Васильевна в 1892 г. В г. Суджа Курской губернии, в семье священника, Василия Семеновича Булгакова. Среднее образование (8 классов гимназии) получила в г. Короча, куда был переведен отец. В1910 г. Начала свой трудовой стаж учительницей начальной школы. В 1912 г. Поступила на Высшие женские курсы (университет) г. Харькова. В 1917 г. Получила диплом 1- ой степени по историко-филологическому факультету. В этом же году стала преподавать русский язык и историю в Корочанской мужской гимназии. После Гражданской войны у неё на руках остались сестра и два младших брата. В 1923 вышла замуж. В 1924 переехали в г. Белгород, где и работала в средних школах, преподавала русский язык и литературу в старших классах. В октябре 1941 от немцев бежали в Корочу. После первого освобождения Белгорода в феврале 1943 вернулась с сыном в Белгород. Наступление немцев из-под Харькова было стремительным и 17 марта город был занят Она ни дня не работала на немцев, кормилась подаянием (её многие знали) и работала по найму на огородах. В последних числах июля фашисты объявили, что все жители к 6 часам утра 1-ого августа должны быть готовы к эвакуации. Иначе расстрел. Все дни до 5-ого Августа пряталась по подвалам с бутылкой воды и 5 печёными картофелинами. Белгород город первого салюта! Освобождён 5 августа 1943г. С 6-ого августа стала работать в ГорОНО инспектором разбитых школ. Война отняла у нее здоровье. В 1949 г. ушла на пенсию. Ушла из жизни 23 февраля 1963г.

Двух старших братьев на фото нет. Мать в белом платье. Две сестры — погодки: одна умерла от тифа, другая — повешена фашистами вместе с детьми. Два младших брата воевали офицерами, прошли Сталинград, Курскую дугу, форсировали Днепр и по ранениям демобилизованы.

От автора

После окончания Великой Отечественной войны прошло больше двадцати лет. За это время выросло новое, молодое поколение, которое о войне знает только по книгам, кинофильмам, да по скупым рассказам участников этой Великой битвы. Для молодого поколения Великая Отечественная война такая же далёкая история, как для нашего поколения — гражданская война. Время — хорошее лекарство. Кажется, все раны пронесшейся бури залечены и война, с её тяжелыми последствиями, ушла в далёкое прошлое. Но так ли? Все ли раны залечены? Душевную рану матери о погибшем сыне даже время не в силах исцелить. Но это не всё! Сколько бывших фронтовиков сейчас болеет сердечными и нервными болезнями! А сколько преждевременно умерло! Кто лежал в больнице, тому, наверное, приходилось слышать, как врач, осмотрев больного, бывшего фронтовика или перенесшего войну, после своего диагноза обычно добавлял: «Ничто не проходит даром. Последствия войны! или Фронт о себе и сейчас даёт знать». Разве для этих людей война ушла бесследно в далёкое прошлое?

Хорошо, очень хорошо, что наша молодёжь не испытала на себе войну, но знать о тех тяготах, которые перенесли их отцы и матери, она должна знать. Должна знать, чтобы в полной мере ценить настоящее, чтобы упорнее бороться за мир.

Каким-то чудом сохранились мои письма-треугольнички военных лет, написанные родителям, и мамин дневник. Им тоже больше двадцати лет. Перечитывая их, я как бы заново пережил всё это, что выпало на мою юную долю. Такая доля, с небольшими изменениями, выпала многим моим сверстникам, и поэтому мне пришла в голову мысль описать по дневнику и письмам, хотя бы частично, все те лишения и трудности, которые пережила и преодолела шестнадцати-восемнадцатилетняя молодёжь военных лет. В своих отдельных небольших рассказах мне хотелось в основном показать не героические дела, а просто обыкновенные дни войны: в тылу и на фронте. Чтобы выполнить эту задачу, я стал всё чаще открывать заветную шкатулку и прочитывать свои письма военных лет, которые сохранила моя покойная мать. Брал и открывал всегда наугад, но всегда так живо вспоминал давно минувшие события, бои или просто отдельные эпизоды из собственной жизни, а иногда вспоминал даже, как писал то или иное письмо, что на какое-то время забывал окружающую жизнь и мне казалось. Будто моя военная молодость снова пришла из этой старой шкатулки. Почти все письма были очень короткими, занимавшими одну тетрадную страничку и свернутые в треугольнички. О многом написано буднично, лаконично, даже сурово, отражая в письмах суровость тех лет. Да и что мог написать солдат на клочке бумаги. О многом тогда и писать было нельзя, но эти короткие письма помогли вспомнить о многом. Всё же первым толчком, заставившем меня взяться за перо, были не письма, а мамин дневник. Вот как это было.

В один из октябрьских вечеров, когда ненастная погода замыкает человека в четырех стенах его комнаты, мне захотелось прочитать сохранившийся мамин дневник военных лет. Пожелтевшие листки ученической тетрадки, исписанные ровным почерком двадцать пять лет назад, будили воспоминания о тяжелых днях того времени, все невзгоды которых стали забываться. Прочитав, я в задумчивости смотрел в окно. Резкие порывы осеннего ветра хлестали дождём по стеклам, срывали последние листья с деревьев, и этот дробный, набегающий стук по окнам и унылый вид умирающей природы, усиливали воспоминания давно минувших дней.

Осень 1941 года была тоже дождливой. Так же не переставая шёл дождь, и в море грязи еле-еле продвигалась телега, запряжённая тощей лошаденкой. Рядом с телегой, с трудом переставляя ноги в липкой чернозёмной грязи, шли голодные и усталые мы с мамой.

Из г. Белгорода в городок Короча, который 50 км от Белгорода. Короча находится в ложбине, да и по дороге к ней много больших спусков, подъёмов, плюс «крутой» чернозём, танки и наши и немецкие тонули в нём. Взрывали придорожные церкви, на щебень, но мало помогало.

«Эвакуация» — это слово ворвалось и мою жизнь после слова «война». И дальше — жизнь в маленьком, грязном, прифронтовом городке Корча полная тревог и волнения.

Лето 1942 года. Военная буря снова всколыхнула и погнала дальше на Восток огромную массу людей. Пришлось уходить и мне.

Об этих незабываемых днях мне захотелось рассказать хотя немного так, как записано в дневнике, не изменяя ни единого слова, чтобы поведать не только о событиях, записанных без всяких вымыслов, но и передать сам дух того времени.

1-я тетрадь с записями современника Великой Отечественной войны, моей мамы — учительницы Е. В. Прибыловой

Эвакуация

Сентябрь 1941 г.

«…Занятия, хотя и ненормальным образом, продолжаются. Наша школа №3 приспособлена под госпиталь, директор Сидоров уехал с госпиталем, в армию ушли молодые учителя, но мы работаем. Посещаемость стала плохой, но как только становиться тише, бомб сбрасывают меньше, учащиеся охотно идут в школу, как-то упорней, старательней занимаются, и все вертятся около тебя, как будто чувствуют, что скоро придётся расставаться, хотя об этом никто не говорит. Передают военные новости, предположения. Всё чаще и чаще стали тревоги по радио о воздушных налётах, прерывая уроки, занятия, ребята разбегаются кто куда. У одного мальчика, ученика 6-го класса, большое горе: пришло известие, что отец убит, мать осталась с тремя детьми без средств, без родных, сама малограмотная. Ваня Яшин (так звать мальчика) ходит в школу чёрный, угрюмый, просто тяжело на него смотреть. Ребята необыкновенно чутко к нему относятся, бережно, но эта бережливость, нежность иногда потрясает мальчика, и он, упав на скамью, глухо рыдает, просто скрипит. Все ученики бросаются ко мне, вызывают из учительской и тревожно, недоуменно заявляют: „Ваня плачет, но мы ничем, ничем его не огорчили, наоборот, старались развлечь и т. д.“ Мы пошли навестить мать, конечно, ничего я не могла сделать для её успокоения, только уговорила её поддерживать себя для её же детей. Горком помог ей, и она намечена к эвакуации с детсадом в первую очередь. Муж её был третьим секретарем горкома и в первый же день войны пошёл в военкомат с просьбой послать его на фронт. Ушёл он с Черниговским полком и в первом же бою погиб. Тяжелое это было посещение…»

Сентябрь 1941 г.

«…Очень многие из жителей или уезжают, или собираются уезжать. Слово «эвакуация» гуляет по всему городу, причем оно получило самые уродливые извращения: «ликуация», «рикуация» и т. п.

11 октября 1941 г.

«…И так, мы с Юрой двинулись в путь. Небольшая лошадёнка, телега тяжёлая, упряжь веревочная, на телеге выварка с „запасами“ нашими (всего понемножку), узлы, узелочки, я в шубе и фетровых ботах и Юра — „мужичок с ноготок“…»

12 октября 1941 г.

«…И я и Юра идем пешком, Юра настойчиво «борется» с лошадью: подгоняет её кричит, бьёт; я ему помогаю, а лошадь упорно идти не хочет и на все наши мероприятия (палка, крики, снопик сена, который я сую её под нос и др., отвечает одним ленивым шагом и стоп… стоп… стала.

…Машины, машины, машины; едем не по дороге, а сбоку, все думаем пропустить машины, но им нет, нет конца. Грязь растаяла, и ехать опять очень тяжело. Особенно тяжела и опасна «переправа». Через так называемый Бахаревский мост. Узкий, длинный, очень неустойчивый мост, по бокам ров, грязь непролазная, надо спускаться и взбираться на гору. Пропускам машины, стоим около часу, а может быть и больше, а машины с бойцами столпились грудою, прямо целое поле их. Опасно, один неприятельский самолет — и сколько может быть жертв, а самолеты кружатся над нами, и все спешат переправиться через мост, а через это ещё больше задержки… Мысли о немецком самолёте не оставляют меня, да и другие все кругом посматривают на небо. Когда мы подъехали к Игуменке, я пошла в сельсовет; здесь на крыльце, кругом стояло очень много бойцов, они толпились и в сенях. Я вступила на первую ветхую ступеньку крыльца, вижу все бойцы осматриваются по сторонам, затем побежали и кричат:

— Самолёт, самолёт!

— Да это наш! — говорю я и смотрю: очень низко, чуть не задевая крыши хат, пролетает немецкий самолёт, видны люди очень ясно, лётчики стали строчить из пулемёта. Я оглянулась и ярко врезалась в память: образ нашей подводы и моего «подводчика» Юры: маленькая понурая лошадка, украинская узкая тележка, нагруженная узлами и узелками, около них Юра, усталый, грязный, с большими, очень печальными и утомлёнными глазами. Жертв человеческих не было, но все удивлялись, что так нагло и низко был самолёт, можно было бы его сбить, если бы была зенитка. Вот и на мосту при таком огромнейшем скоплении машин по