Оглавление

Глава первая. Лёгкость пустоты

Дождь стучал по подоконнику его кабинета монотонным, убаюкивающим ритмом. За стеклом, заляпанным каплями, неясными пятнами светились огни ночного города, размытые и призрачные, как невоплощённые идеи. Артём откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и погрузился в ту тишину, что царила у него в голове. Не абсолютную, не глухую, а чистую, ясную, словно горное озеро после бури. В этой тишине не было места навязчивым мелодиям, обрывкам вчерашних разговоров, терзающим сомнениям или тупой, ноющей боли старых обид. Была только лёгкость. Лёгкость пустоты.

Именно так он и назвал свой проект — «Лотос». Цветок, рождающийся из грязи, но остающийся чистым и нетронутым. Алгоритм, который позволял сознанию отрешиться от мути, оставляя лишь кристально ясную воду настоящего момента.

Он потянулся к клавиатуре, и его пальцы привычно легли на тёплый пластик. На мониторе застыли строки кода — не просто инструкции для машины, а настоящая поэма, симфония логики. Он перечитывал их с чувством, близким к отцовской гордости. Каждая функция, каждый цикл, каждый условный оператор был выверен, отполирован и наделён смыслом. Это была не просто программа для фильтрации памяти; это был инструмент для хирургического вмешательства в душу. Инструмент, способный вырезать раковую опухоль психологической травмы, не задевая здоровые ткани.

«Лотос» не стирал память полностью. Он был тоньше. Он работал с нейронными путями, ослабляя синаптические связи, связанные с конкретным негативным переживанием. Воспоминание не исчезало, оно теряло свою эмоциональную окраску, свою власть над человеком. Оно превращалось из жгучего стыда, леденящего ужаса или всепоглощающей печали в сухую, безжизненную фактологическую справку. «Да, такое событие имело место». И всё. Ни слёз, ни спазмов в горле, ни сжимающегося от боли сердца.

Тестовый период на добровольцах, страдавших от посттравматического синдрома, дал ошеломляющие результаты. Ветераны, заново учившиеся спать без кошмаров; жертвы катастроф, которые могли без дрожи вспоминать случившееся; люди, пережившие тяжёлые расставания, и наконец обретавшие покой. Отзывы были восторженными, почти молитвенными. Артём чувствовал себя демиургом, титаном, дарующим людям вторую жизнь. Он паял их сломанные души припоем из чистого разума.

Глухой вибрацией прозвучал сигнал на его личном устройстве. Не рабочем, а том, что было зашифровано на уровне, доступном считанным единицам в мире. Артём открыл глаза. На экране горело одно слово: «Пациент Ноль».

Он вздохнул. Это имя всегда вызывало у него лёгкий, почти суеверный холодок под кожей. Пациент Ноль. Самый первый. Тот, на ком он отрабатывал самые ранние, самые сырые версии «Лотоса». Тот, чья психика была его первым полигоном. Тот, чью боль он знал лучше, чем свою собственную. И тот, чья благодарность иногда граничила с чем-то пугающим.

Артём принял вызов. На экране возникло лицо — мужское, лет сорока пяти, с правильными, но какими-то обесцвеченными чертами. Лицо, с которого словно стёрли все следы бурных эмоций. Глаза, обычно полные тревоги, теперь смотрели спокойно, почти отрешённо. Это был Леонид Петров.

«Артём. Прошу прощения за поздний звонок», — голос у Петрова был ровным, бархатистым, без единой нотки волнения.

«Ничего страшного, Леонид. Я ещё за работой. Как вы?» — Артём старался, чтобы его собственный голос звучал так же нейтрально.

«Я… в порядке. На удивление. Сегодня была годовщина. Того дня».

Артём почувствовал, как у него внутри что-то ёкнуло. «Тот день» — это была авария. Лобовое столкновение на загородной трассе. Леонид был за рулём. Он выжил. Его жена и восьмилетняя дочь — нет. Год назад в этот день Леонид звонил ему в истерике, голос его был разорванным, полным самообвинения и такой боли, что её почти физически можно было ощутить. Он умолял Артёма сделать что угодно, стереть всё, вырвать эту занозу из его мозга.

И Артём сделал. Он провёл самую сложную и глубокую процедуру из всех возможных. Он не просто ослабил связи с тем днём. Он аккуратно, слой за слоем, удалил всё, что было с ним связано: сам момент аварии, похороны, месяцы отчаяния, которые последовали за ними. Он оставил лишь базовое знание: «У меня была семья. Они погибли в результате несчастного случая». Без деталей. Без чувств. Без вины.

«И… как вы себя чувствуете?» — переспросил Артём, стараясь выдать лишь профессиональную заинтересованность.

«Странно. Я помню, что должен чувствовать боль. Пустоту. Я интеллектуально понимаю, что потерял самых близких людей. Но… ничего нет. Как будто я читаю скучную книгу о каком-то незнакомце. Я посетил кладбище. Посмотрел на их имена на камне. И ничего. Тишина».

Артём кивнул. «Это и есть цель „Лотоса“, Леонид. Не забвение, а освобождение. Вы не забыли их. Вы просто освободились от боли, которая мешала вам жить».

«Да. Я понимаю. И я бесконечно вам благодарен, Артём. Вы вернули мне… возможность дышать». На губах Петрова дрогнуло что-то, отдалённо напоминающее улыбку. Безжизненную, как у куклы. «Я не буду вас больше задерживать. Всего доброго».

Связь прервалась. Артём откинулся назад и снова уставился в дождь за окном. Успех. Абсолютный, оглушительный успех. Человек, раздавленный трагедией, теперь функционален, спокоен, он живёт без терзающей его боли. Это именно то, чего Артём хотел достичь.

Почему же тогда у него на душе было так тревожно? Почему этот идеальный, отлаженный успех оставлял во рту привкус чего-то металлического и холодного?

Он встряхнул головой, отгоняя сомнения. Это просто синдром создателя. Боязнь собственного детища. Естественная реакция. Он слишком глубоко погрузился в проект, слишком отождествил себя с ним. Ему нужен был отдых. Перерыв.

Артём закрыл проект «Лотос», погасил основной монитор и вышел из-за стола. Его квартира-студия, совмещённая с рабочим кабинетом, была воплощением минимализма: голые бетонные стены, строгая мебель, никаких лишних деталей, ничего, что могло бы отвлекать. Порядок и контроль. Во всём.

Он подошёл к окну, положил ладонь на холодное стекло. Город жил своей жизнью, мигал огнями, шумел куда-то внизу. Тысячи, миллионы людей, и каждый нёс на себе груз своих воспоминаний, своих ошибок, своих обид. Груз, который гнул их плечи, заставлял просыпаться по ночам в холодном поту, отравлял самые счастливые моменты. А он держал в своих руках ключ. Ключ от клетки.

Артём глубоко вздохнул и направился на мини-кухню, чтобы заварить себе чаю. Его взгляд упал на единственную фотографию в этой стерильной комнате, стоявшую на полке с книгами. Старая, потёртая по краям, чёрно-белая. На ней он, лет семи, и его дед. Они сидели на берегу реки с удочками, и дед что-то ему объяснял, указывая на поплавок. Артём улыбался во весь рот, на его лице — абсолютное, безоблачное счастье.

Он не помнил тот день.

Воспоминание о той рыбалке было одним из первых, которое он стёр у себя, когда тестировал раннюю, нестабильную версию «Лотоса» на себе. Не потому, что день был плохим. Напротив. Он был слишком идеальным. А идеальные моменты, по мнению Артёма, были самой коварной ловушкой. Они заставляли цепляться за прошлое, тосковать по нему, сравнивать с ним серое, неидеальное настоящее. Они делали человека уязвимым. Слабым. Он стёр его, как хирург вырезает доброкачественную, но беспокоящую опухоль. Чтобы не мешала двигаться вперёд.

Теперь, глядя на