Gesamtkunstwerk Сталин (1988) — одно из самых известных исследований Гройса, лаконично и убедительно характеризующее сложную историческую преемственность русского авангарда, социалистического реализма и позднесоветского постмодернистского искусства.
Превосходная работа; гройсом мыслится важная, притом, что крайне замалчиваемая тема, а именно, эстетика тоталитарного искусства: мимоходом давая ключик прочтению картин соцреализма, автор закладывает в текст превосходящий исходную тему посыл -- отношения эстетики и ее потребителей: и мы легко можем убедиться, что формула: искусство -- это воплощенные мечты власти -- отчетливо прослеживается и в современных медиа. Книга крайне полезна культуологу и искусствоведу и как интересный материал и попросту превосходное чтение.
Как подготовить толковую базу предвосхищающую продажу московского концептуализма в лучших аукционных домах мира? У Гройса получается и подобрать точный концепт и выстроить нарратив, убеждающий в том, что и авангард и соцреализм - сущностно насильственные и тоталитарные художественные парадигмы. В дальнейшем глазом читателя выстланы блестящие и выпуклые образы совриска из 80х вместе с доказательствами их ненасильственной природы.
Если поэты футуризма призывали «сбросить Пушкина с парохода современности», а поэты Пролеткульта требовали: «Во имя нашего завтра сожжем Рафаэля, растопчем искусства цветы» (две чаще всего всплывавшие в тогдашних дискуссиях цитаты), то партийные власти видели в этих призывах лишь подстрекательство к порче государственного имущества, которое, в частности, Рафаэля, можно было при случае продать за большие деньги, а если и не продать, то хотя бы воспитать на нем «чувство гармонии, совершенно необходимое любому строителю светлого будущего».
Хомо советикус, оказавшийся перед лицом краха сталинского проекта выхода из мировой истории, поначалу запросился обратно в историю – чему соответствует, например, хрущевский лозунг «догнать и перегнать Америку», выдвинутый в 1960-х годах. Советский человек в тот момент вдруг ощутил с невероятным ужасом свою изъятость из единого мирового контекста. Утопия обернулась антиутопией, трансцендирование исторического – ужасным провалом почти в доисторическое. Искусственность и манипулируемость среды обитания советского человека, созданная для него режимом, – именно вследствие утраты нормального контекста – обесценила для него все его чувства и мысли, превратив их в знаки несуществующего и никому не нужного языка. Но как обычно бывает в таких случаях, за первым шоком немедленно последовал второй: в тот самый момент, когда советскому человеку больше всего захотелось прочь из утопии обратно в историю, он вдруг обнаружил, что истории больше нет и возвращаться некуда. На Западе, который следовало «догонять», уже никто никуда не спешил, и все надежды на перемены исчезли вследствие исчезновения самой исторической перспективы, ориентации на будущее.
Соцреализм есть именно этот партийный, или коллективный, сюрреализм, расцветающий под знаменитым ленинским лозунгом «Надо мечтать!», — и это роднит его с художественными течениями 1930–1940-х годов за пределами Советского Союза. Популярное определение метода социалистического реализма как «изображения жизни в ее революционном развитии», «национального по форме и социалистического по содержанию», и имеет в виду реализм мечты, скрывающий за своей народной, национальной формой новое социалистическое содержание — грандиозное ви́дение создаваемого партией тотального произведения искусства, творимого волей истинного художника — Сталина.
