Часть I
Исход

Глава 1

2 апреля 1956 года

Вечер Луки Лёве начался на многообещающей ноте. Самый могущественный человек в мире устраивал приём в его честь в Императорском дворце в Токио. Воздух пронзали тосты, поднимались бокалы с шампанским, имя Луки слетало с уст высшего руководства Третьего Рейха только вместе с похвалой. Сам фюрер предложил Луке должность и назвал его «прекрасным примером арийского идеала».

Комплимент был заслуженным. Он выиграл Гонку Оси, межконтинентальную мотогонку из Германии в Токио. Дважды. Приключение длиной в 20780 километров, полное песчаных бурь, диверсий и секретов. Два Железных креста первой степени висели на шее Луки, обозначая его двукратную победу. Дважды лучший из лучших.

Так почему же сейчас он стоит вдали от шума приёма, вглядывается в высокие окна и ощущает себя дерьмом под чужими ногами?

Должно быть, всё из-за острой боли в груди, рядом с постоянно сокращающейся мышцей, которую большинство людей называют сердцем. Из-за фройляйн в кимоно с алым узором ветвей, той самой, что пару мгновений назад танцевала в его объятиях. Той, которая прямо сказала ему: «Я не люблю тебя. И никогда не полюблю».

Адель Вольф. Фройляйн, не похожая на других. Не многие дамы решатся использовать личность собственного брата-близнеца, чтобы пробраться на гонку «только для мужчин». Ещё меньше девушек смогли украсть его сердце так эффектно. Не один, а целых два раза.

Каким же чёртовым дураком он был. Стоило усвоить урок уже после Осаки. После того, как Адель растоптала его сердце, разбила ему голову и выиграла гонку. К чести Луки (совсем маленькой), он не желал вновь влюбляться в Адель. Лука вступил в Гонку Оси 1956 года ради единственной цели – мести.

Его план был прост: наблюдать за Адель Вольф подобно ястребу. Притвориться, что до сих пор влюблён в неё. Завоевать доверие, сотрудничество, сердце – и закрепить поцелуем (который оказался бы пропитан снотворным, что вырубило бы её на несколько часов и подарило бы ему неоспоримое лидерство, очередную победу).

Поначалу всё шло по плану. Он следил за Адель сквозь пелену дождя на Олимпийском стадионе в Германии. Наблюдал, как она сидит у огня на контрольно-пропускном пункте в Праге. Смотрел, как ест спагетти в Риме. Он следил за каждым её действием и пришёл к единственному выводу.

Адель Вольф изменилась.

Внешне она осталась прежней: светлые, как снег, волосы, глаза цвета далёкого зимнего неба. Но казалось, в старой фройляйн появились новые глубины. Она беспокоилась о том, о чём даже не думала раньше. Спрашивала о том, что случилось с Хираку после аварии. Слишком близко к сердцу приняла случайную смерть Кацуо. Адель даже спасла его собственную проклятую жизнь.

Всё было очень, очень запутано.

Чем дольше Лука наблюдал за ней, тем лучше понимал, что в плане имеется один просчёт… Он не может притвориться, что всё ещё любит Адель Вольф, потому что он действительно её любил. (Из правды не получится хорошей лжи, не так ли?)

Лука даже не был уверен, когда это случилось. По пути из Германии, когда он играл со смертью и жёг резину, а Адель непоколебимо смотрела вперёд? Посреди пустыни, когда она назвала его сигареты дерьмом, но всё равно продолжила курить? В лагере партизан, когда не позволила ему стать мишенью для советских пуль? В поезде, где поцелуй, призванный лишь подразнить, стал слишком реальным?

Как бы слащаво это ни звучало, Лука решил, что виной всему именно поцелуй. Когда их губы встретились, он уже прекрасно знал, что снова запал на фройляйн. Влюбился. Чёрт, он любит её. Это было болезненное, бритвенно-острое чувство. Чувство, которое вспыхнуло в душе подобно фениксу – рождённое из пепла и пылающее, гораздо более сильное, чем было раньше.

Он даже задумался – всего на мгновение – завершить гонку честно: лишь он и Адель, и рёв двигателей их Цюндаппов. Но гордость Луки была слишком раздута, слишком уязвлена, чтобы на пути ко второй победе довериться случаю. Да, Адель украла его сердце, но также и победу. Только когда они будут квиты – сердце за сердце, победа за победу, – они смогут быть вместе. Поэтому Лука смазал губы наркотиком и поцеловал её во второй раз. И каждое мгновение их поцелуя было правдой. (Оказалось, из правды всё же выходит самая лучшая ложь).

Лука Лёве выиграл гонку, но Адель всё равно удалось его победить.

Адель Вольф. Девушка, которая не любила Луку. И никогда не полюбит.

И вот он здесь, сбежал с проклятого бала в свою честь. Кожа его старой куртки протёрлась. Стала мягкой. Сталь отцовского жетона казалась тонкой, как жестянка, и лёгкой, почти незаметной на фоне тяжести чувств в груди.

Лука мог видеть Адель в окне бального зала. Особый вид пытки – смотреть, как она танцует с фюрером. Странный голодный взгляд промелькнул в глазах Адель, когда в ритме вальса могущественнейший человек в мире подвёл её ближе к окну. Искреннее, концентрированное чувство. Подобное любви…

Или ненависти.

Лука не был уверен, что сможет теперь назвать хоть одно различие между ними.

Он оторвал взгляд от окна, роясь в карманах в поисках оставшихся сигарет и почти пустого спичечного коробка. Зажал сигарету в зубах, чиркнув последней спичкой. Первая попытка закончилась неудачей. Как и вторая. Третья попытка вырвала спичку из пальцев, отправив её в полёт на гравий садовой дорожки Императорского дворца.

Лука как раз наклонился за ней, когда сквозь стекло услышал обрывки слов Адель: «Я [слова]. Я [слова, слова, слова]. Я [слова] смерть».

Смерть? О чём это она? Наверное, рассказывает фюреру, что до смерти в него влюблена. Как и все робкие душонки в этом…

БУМ.

Лука вскинул голову и увидел, как падает фюрер. Грудную клетку мужчины словно вывернули наизнанку. А над телом – левая рука вытянута, всё ещё сжимая пистолет – стояла Адель.

Она подхватила подол кимоно и обернулась, нацелив «Вальтер П-38» на окно. Дуло пистолета полыхнуло; осколки стекла брызнули по сторонам. Лука упал, распластавшись на земле.

Адель пролетела мимо – вспышка бирюзовой и алой ткани, светлых волос и блеска пистолета, – оставляя позади грохот выстрелов, крики, осколки стекла и мёртвое, изломанное тело.

Адель Вольф застрелила фюрера.

Это снова происходит. Как во время митинга на Площади Величия, перед зданием старого Рейхстага. Крики и кровь, и тело Адольфа Гитлера на полу… Только на этот раз, вдруг понял Лука, виноват он. В конце концов, Адель Вольф оказалась на Балу Победителя лишь потому, что Луке хватило глупости её пригласить. Когда эсэсовцы начнут восстанавливать картину вечера, его имя окажется первым в списке подозреваемых. Его обвинят в предательстве, в сотрудничестве… обвинение, от которого не спасёт даже Двойной крест.

И хоть Лука не собирался ронять слёз по умершему фюреру, утонуть в собственной крови после долгих пыток тоже не входило в его планы. Единственному человеку было под силу вернуть ему доброе имя, и он сейчас убегал. Адель мчалась так быстро, словно по пятам за ней следовали все демоны Ада.

Но их не было. По крайней мере, пока. Взгляд в сторону бального зала доказал Луке: СС и Имперская гвардия до сих пор копошились в россыпи стеклянных осколков на окровавленных плитах пола. От окна их отделяло несколько долгих секунд.

Он был единственным охотником.

Лука вскочил на ноги. Кресты зазвенели, столкнувшись, когда он рванул по гравию, успев обогнуть заросли кипарисов как раз вовремя, чтобы увидеть, как фройляйн скидывает кимоно у фонарного столба и путает след. Молочная кожа, нижнее бельё, нервные движения. Она сделала четыре решительных шага по дорожке и перескочила через живую изгородь.

Кимоно мятой кучей валялось у фонаря. Его Лука оставил для эсэсовцев. Пусть они отвлекутся и идут по ложному следу. А ему нужно поймать Адель раньше.

Неосвещённая фонарями часть сада оказалась кладбищем теней: похожие на колокола громады валунов, дикая листва, нежная нимфа вместо знакомой девушки. Когда Лука заметил её, он замедлил шаг и крадучись подобрался к живой изгороди. По его подсчётам, в обойме пистолета Адель осталось ещё шесть патронов. Не стоит попадаться ей на глаза, чтобы словить пулю.

Фройляйн склонилась над кустами и достала из листвы рюкзак. Она тяжело дышала, вытягивая из его недр чёрные вещи и надевая их на себя. Лука задержал дыхание, подбираясь ближе. Когда глаза привыкли к темноте, он начал подмечать ранее упущенные детали.

На предплечье у неё была повязка. Должно быть, марля зацепилась за осколки стекла, так как ослабла у локтя, начиная всё быстрее и быстрее разматываться, пока Адель торопливо одевалась. Кожа под повязкой была покрыта чёрным. Сначала Лука решил, что это запёкшаяся кровь, но чем дольше он всматривался в черноту, тем яснее понимал: у неё есть форма. Линии перетекали и складывались в чёткие силуэты. Хвосты, лапы, клыки…

Волки. Вытатуированные на руке Адель. Чернильных фигур определённо не было на её коже в прошлом году. Они исчезли, когда Адель накинула куртку и наклонилась, чтобы зашнуровать ботинки.

Эсэсовцы, скорее всего, уже нашли кимоно и разослали вооружённых солдат по всему саду. Лука должен действовать быстрее. Он подобрался достаточно близко. Понадобится всего секунда, чтобы выскочить из укрытия и вырубить Адель.

Лука уже напряг все мышцы, готовясь к рывку, когда произошло невероятное.

Адель Вольф превратилась… в не-Адель.

Её светлые шелковистые волосы стали менять цвет, от корня и ниже, пока не стали полностью чёрными. Голубизна исчезла из глаз, радужка стала такой тёмной, что почти сливалась со зрачком. Даже форма лица изменилась – из вытянутой и овальной, как у Адель, став типично японской.

Если бы Лука собственными глазами не видел перевоплощение, то сказал бы, что такое невозможно. Даже сейчас, увидев, он всё равно не мог поверить. Может, он упал и ударился головой, когда искал потерянную спичку? И всё это – какая-то странная фантазия о мести, а сам Лука валяется без сознания на гравии садовой дорожки, пока Адель счастливо танцует в объятиях фюрера.

Такой вариант был бы гораздо логичней.

Но нет. Всё слишком реально. Всего в нескольких метрах прозвучали громкие приказы на немецком. Не-Адель закинула рюкзак за спину и двинулась в противоположную от Луки сторону.

Операция «Спасти шкуру и вернуть доброе имя» приняла неожиданный поворот.

Что ему теперь делать? Бежать за этой японкой и втолковывать членам СС, что она сменила тело? Оставаться здесь и надеяться, что они поверят бредовой истории, не попытавшись под пытками вытянуть из него более приглядную правду? С тем же успехом Лука мог сам достать Люгер. Сэкономить солдатам пулю. Избавить себя от мира, полного боли.

Крики телохранителей фюрера резанули по ушам, когда они подошли ближе. Дважды Победоносный – мальчик с плакатов об истинных арийцах, герой Третьего рейха – поднялся, взгляд его заострился, провожая исчезающую фигуру не-Адель. Он сосредоточился на скрывающей её темноте и побежал.

Глава 2

Второй раз за этот месяц Феликс Вольф очнулся с головной болью. Не с тяжестью, какая порой приходит после долгого сна, а с раскалывающей болью, которая мучает, когда сестра-близнец вырубает тебя ударом пистолета. Феликсу такие страдания становились слишком знакомы.

Перед его глазами маячил пружинный блок матраса – нижняя часть кровати. Перекатиться в сторону оказалось невыполнимой задачей – Адель связала ему руки за спиной скрученными полосами простыни. То же она сделала и с ногами, явно пытаясь не дать брату освободиться и разрушить планы на вечер.

Ноги Феликса ударили по спинке кровати, когда он переворачивался на бок. На пол упало что-то серебряное – карманные часы Мартина. Они лежали теперь, раскрывшись, треснутым циферблатом к верху. За ними виднелись гостевые пустые покои Императорского дворца, омытые мерцающим светом экрана телевизора. Сестра ушла. Отправилась на Бал Победителя завершать свою миссию во благо Сопротивления: убивать сильнейшего человека мира сего.

Адель всегда шла против правил: таскала сахар из семейных запасов, читала статьи из «Мотор Шау», часами сидя с фонариком после того, как все ложились спать, и под именем Феликса выступала на мотогонках, куда берут только парней. С возрастом у Феликса накопилось множество секретов сестры, от больших до самых маленьких. Они – в конце концов – были командой. Неважно, что во многом отличались: парень и девушка, домосед и искательница приключений. Они Вольфы. В их крови есть железо, и оно связывает их вместе.

Но на этот раз в своих приключениях сестра зашла слишком далеко. На этот раз секрет оказался слишком большим. Никто не сможет убить фюрера Третьего рейха и уйти безнаказанным. Если Адель исполнит свой план, вся семья Вольфов за это поплатится.

Было десять минут седьмого, если верить тонким стрелкам карманных часов Мартина. Бал Победителя только начался. У Феликса ещё есть время, чтобы остановить это безумие.

Приглушённая брань Феликса врезалась в кляп, когда он повернул тело ещё на девяносто градусов, ударившись связанными руками по пружинам матраса. Там почти дюжина острых металлических кончиков. Хоть один из них должен был…

Увы. Загнутые концы пружин были слишком малы, чтобы их поймать требовалась точность, которой Феликс – уткнувшийся носом в пол, с раскалывающейся от боли головой – сейчас не обладал. Он не оставлял попыток, вновь и вновь ударяя онемевшими руками по пружинному дну кровати.

Часы покойного брата продолжали тикать. Они показывали пять минут девятого, когда Феликсу всё же удалось зацепить хлопок за заострённый изгиб пружины матраса. В десять минут девятого первая полоса простыни начала рваться. В двенадцать минут с верёвками было покончено. Руки Феликса упали по бокам от тела, на запястьях темнели полосы насыщенного фиолетового оттенка.

Что теперь? Во-первых, нужно избавиться от этого дурацкого кляпа. Язык Феликса стал бескрайней потрескавшейся пустыней, казалось, слишком большой для его рта.

Феликс с трудом выполз из-под кровати. Всех оттенков чёрного, белого и серого, кадры Бала Победителя зачаровывали объятую сумерками комнату. Там, на экране, была его сестра, её зубы обнажились в улыбке, когда Адель приняла приглашение фюрера на танец.

Они принялись кружить, подчиняясь беззвучному мотиву (регулятор громкости на телевизоре был вывернут на минимум). Феликс не отрывал взгляда от экрана, пока сидел и развязывал три отдельных стяжки на ногах.

Когда-то Феликс считал, будто умеет читать мысли сестры – их эмоции гудели в унисон, и он часто знал заранее, что она собирается сказать. Но если их связь была так сильна, почему Феликс только неделю назад узнал, что Адель считает их мир несправедливым? И – рискуя всем, что им дорого – она присоединилась к Сопротивлению, собираясь это исправить?

Не делай этого, Ада. Не надо. Пожалуйста, нет. Феликс надеялся, что между ними осталась хоть какая-то видимость связи. Что его мольбы не просто бессмысленно разобьются об экран телевизора.

Адель застыла в объятиях Гитлера. Её губы двигались, лицо скривилось в выражении, которое Феликс никогда раньше не замечал у сестры: отвращение столь сильное, что поражало каждую чёрточку.

Он множество раз оказывался свидетелем гнева Адель – чувствовал его пульсацию в собственных венах. В третьем классе начальной школы, когда одноклассник попытался её поцеловать, Адель так сильно ударила его в живот, что мальчишка украсил школьную лужайку недавно съеденным обедом. После аварии Мартина, когда родители запретили близнецам участвовать в гонках, лицо сестры вспыхнуло ярче флага Рейха.

Но эта… эмоция – нечто новое. Ярость, которую Феликс не мог понять, а тем более почувствовать. Она читалась не только в лице Адель. Она протекала во всём её естестве: в руке, которая нырнула в складки пояса-оби; в ладони, вытащившей пистолет и наставившей его на фюрера. В пальце, нажавшем на курок.

Карманные часы Мартина всё так же отсчитывали секунды, их шестерёнки скрежетали в тишине комнаты. Тик, так, тик, так – фюрер обрушивается на пол. Тик, так, тик – кровь расползается по груди Гитлера, просачивается сквозь ткань и преображается в точки на экране телевизора.

Репортаж прервался, сменившись помехами.

Феликс уронил руки, отпуская стянутый на коленях узел. Он подобрал часы Мартина и захлопнул крышку, даже не посмотрев на время. Неважно, который сейчас час. Уже слишком поздно.

Останавливать больше нечего.

Из комнаты Адель был виден бальный зал. Он был далёким зданием с медно-красной крышей, но, складывая часы в нагрудный карман формы Гитлерюгенд, Феликс по-прежнему слышал выстрелы. За ними последовали крики, вновь перемежающиеся стрельбой.

Феликс пытался не думать, что означает каждый выстрел. Пытался не представлять, как тело сестры падает рядом с трупом Гитлера, и кровь смешивается с алым узором её кимоно. Не видеть рядом с могилой Мартина её могилу.

О чём он только думает? У Адель вообще не будет могилы. Не после того, что она совершила. Ни у кого из Вольфов не будет. С этого самого мгновения судьба семьи Вольф предрешена: она будет стёрта с лица земли. Все упоминания о том, что они когда-либо существовали, будут сожжены членами СС. Забыты ныне и во веки веков. Аминь.

И Феликс ничего – ничего – не мог сделать, чтобы их спасти.

Он может остаться здесь. Эту комнату СС обыщут в первую очередь. Если они найдут его…

Феликс рванул связывающую ноги ткань, но чем быстрее он старался избавиться от узла, тем сильнее тот запутывался – двойной, тройной, десятерной. Он вновь подполз к пружинам, зацепил первый перекрученный кусок ткани за изогнутый конец металла и принялся пилить.

Одна полоса сдалась.

Выстрелы стихли. Экран телевизора всё так же гудел электрическим шумом.

С двумя полосами покончено.

Он слышит приближающиеся шаги или стук своего сердца?

Едва третья скрученная полоса простыни отпустила ноги Феликса, как дверь распахнулась.

Значит, всё же шаги. На пороге стояли трое мужчин. Все одеты в строгую чёрную форму СС. У всех стволы Люгеров направлены прямо ему в лицо.

Феликс поднял руки над головой. Он весьма хорошо ощутил собственные эмоции: страх, разнёсшийся теплом мочи на промежности; шок, дрожащий под ногтями на кончиках пальцев.

Лидер группы нахмурился. Взгляд его серых глаз прочёсывал комнату, пытаясь разобраться в значении истерзанных простыней, мерцающего телевизора и парня, сидящего посреди всего этого.

– Взять его! – рявкнул он солдату слева, потом повернулся к правому. – Обыскать комнату.

Первый мужчина вздёрнул Феликса на ноги, опять сковывая ему руки за спиной. Второй – упитанный солдат с соломенными волосами и носом картошкой – держал Люгер наготове, проверяя самые очевидные места укрытий: под кроватью, за шторами.

Они всё ещё ищут Адель. Облегчение… Феликс не должен был ощущать, как оно мчится вниз по горлу, прорубая новые дорожки в его сердце. Но это чувство было с ним, давало надежду, что каким-то образом – в мешанине выстрелов и криков – сестре удалось сбежать.

– Её здесь нет, штандартенфюрер Баш, – объявил второй солдат из уборной, завершив осмотр.

Баш, казалось, не был удивлён или раздосадован новостями. Он выудил из кармана девственно-белый платок и кашлянул в него. Одиночно, сухо.

– Нет, – сказал он, когда прочистил горло. – И не могло быть. Вы сами видели, как в зале она выскочила из окна. Девчонка подготовилась.

Нос Картошкой вернулся в комнату, составляя список увиденного.

– Одежда, телефон, кисти для макияжа… не похоже, чтобы она оставила что-нибудь полезное.

– Ах да, – Баш обернулся. В свете телевизора мелькнула эмблема Адамовой головы[1] на фуражке военного: треснутый череп, перекрещенные кости, хитрая ухмылка. В глазах под козырьком была схожая смесь смерти и торжества, когда мужчина обратил их на Феликса. – Я бы не был так в этом уверен.

Глава 3

Если соблюдены все условия – в ясный прохладный день, на равнинной, не заросшей деревьями местности, – звук обычного пистолетного выстрела может разнестись на несколько километров. Звуковая волна от выпущенной Яэль пули разлетелась намного дальше. За долю секунды прорываясь сквозь кабели и радиоволны из Токио в Германию/Лондон/Рим/Каир/повсюду, где имелся включенный телевизор.

Мир услышал его. Люди всех национальностей, цветов и религий… арийские матери и отцы с выводками блондинистых детишек, лысеющий кальянщик в Каире, прыщавый подросток в Риме. Многие смотрели на экран – распахнутые рты, ошеломлённые глаза – и пытались осознать, что произошло. Другие понимали. Это был сигнал, которого все ждали.

Одна из них, кудрявая полька по имени Хенрика, даже улыбнулась телевизору, прошептав: «Моя девочка», – а потом встала и приступила к работе.

Многие годы подвал пивной Хенрики был нервным центром Сопротивления: передача сообщений между ячейками, оценка готовности каждой территории, обеспечение приюта для агентов и безопасного места для генерала Эрвина Райнигера и других мятежных офицеров из национал-социалистов для обсуждения военных операций.

Между старыми энциклопедиями с потрескавшимися корешками стояла пара радиоприёмников, ожидающих сообщений со всех концов гибнущего Рейха. Каждый приёмник был оборудован «Энигмой», призванной защищать радиочастоту разговоров Сопротивления от посторонних ушей путем шифрования исходящих сообщений и расшифровки ответов. Годами эти аппараты стояли в безмолвии. Теперь с них смели пыль, подключили и настроили. Четыре агента Сопротивления сидели рядом с приёмниками, их напряжение было физически ощутимо. Бригитта, единственная женщина в комнате, кроме Хенрики, выложила рядом с блокнотом не один, а целых два остро отточенных карандаша, приготовившись расшифровывать сообщения. Был и третий, воткнутый в пучок её медовых волос. Йохан уже успел надеть наушники. Райнхард и Каспер рассматривали карту подконтрольного Оси мира, делая ставки, какая территория освободится первой.

Выбор был огромным. Континенты были усеяны закодированными кнопками оперативников и полков Вермахта, границы власти Третьего рейха были отмечены ярко-красным. Цвет поглотил Европу, пробрался в Азию, запятнал пески Северной Африки.

У Сопротивления было двадцать четыре часа, чтобы это изменить.

Путч – полномасштабная военизированная оккупация Германии, включая аресты высших должностных лиц Рейха и установление нового руководства – должен был пройти быстро. Старое правительство национал-социалистов падёт, а его место займут люди Райнигера всего за одни сутки. В ином случае ведущие умы Национал-социалистической парии – Геринг, Гиммлер, Борман, Геббельс – оправятся от шока после убийства Гитлера, провозгласят нового фюрера и разрушат попытку Райнигера установить военное положение.

Путч не будет означать победу. Но он начнёт войну. Войну, какой мир не знал раньше, – сражения без границ, солдаты без униформ. Войну, которая разрушит кости Рейха изнутри подобно раковой опухоли.

Хенрика смотрела на красную область карты, охваченная водоворотом мыслей о том, что вероятно/возможно/определённо случится, когда…

– Что происходит? – девичий голос прозвучал бы повелительно, не будь он заглушён парой сантиметров крепкой стали. – Кто-то стрелял?

Хенрика посмотрела на дверь. Когда-то она вела в кладовку, где были составлены шкафы с картотекой, метла, лампа с цепочкой и жила пара-тройка пауков. Теперь – с помощью недавно установленной укреплённой двери – в ней ютилась настоящая Адель Вольф (и, возможно, всё та же пара-тройка пауков).

В первые дни заключения материнский инстинкт Хенрики боролся в ней с идеей держать девушку взаперти в комнате без окон. Сострадание исчезло после первых трёх попыток побега. Первой «тюремной камерой» Адель стала старая комната Яэль, но дверь там была деревянной, потребовалось всего двадцать четыре часа, чтобы её выбить. Хенрика поймала девчонку у самого зала пивной и переселила в кладовку. Вторая попытка выбраться на свободу была предпринята, когда Хенрика пыталась протолкнуть ей на завтрак тарелку с хворостом, и Адель удалось вырваться за дверь из армированной стали. В третий раз были выкрученная лампочка, полетевшая прямо в лоб Хенрике, и перевёрнутая тарелка шницелей. Оба нападения ничем не помогли. На щеках польки до сих пор красовались порезы. Адель Вольф с тех пор сидела в темноте. Еду ей стали носить реже.

– Я требую, чтобы мне сказали, что случилось! – Следом за очередным криком послышалось приглушённое БУМ. И ещё одно. И снова.

Каспер, который участвовал в операции по похищению Адель Вольф, посмотрел на сотрясавшуюся дверь: «Хочешь, вколю ей успокоительное?»

Хенрика покачала головой.

– Пусть пинает. Она быстрее сломает пальцы, чем выберется из-за двери.

Судя по звукам, возможность перелома имелась. За первым ударом шли новые, Адель давала двери доблестный отпор.

– Что там происходит?

Взгляд Хенрики переместился к пестрящему помехами экрану, а потом вновь к карте. Хотела бы она знать ответ на этот вопрос, но должно пройти какое-то время, прежде чем первые полноценные новости польются сквозь наушники Йохана и карандаши Бригитты. Прямо сейчас, единственное, что могла сделать Хенрика, – собрать уже известные факты. (Однажды всё это станет историей. Кто-то должен вести записи для книг).

Так что она села за свою «Олимпию»[2], опустила пальцы на протёртые клавиши и принялась печатать.

Операция «Вторая Валькирия»

2 апреля 1956 года

13:15 – Фюрер Адольф Гитлер мёртв.

Глава 4

Фюрер Адольф Гитлер не умер. Яэль уже не убегала, но эта единственная, оглушающая мысль продолжала её преследовать. Не умер. Не умер.

Побег из Императорского дворца прошёл чисто, хотя, когда Яэль шла по улицам Токио, с неё ещё текла вода из рва. Несмотря на влажные волосы, люди проходили мимо, едва удостаивая Яэль взглядом. А зачем? У неё было такое же лицо, та же бледная кожа и тёмные глаза, что и у них. Она ничем не была похожа на девушку, застрелившую Адольфа Гитлера во время прямой трансляции.

Оба танцора в той сцене были не теми, кем казались. Победоносная Адель Вольф, светловолосая любимица национал-социалистов, была на самом деле Яэль. Потомком евреев. Меняющей кожу. Адольф Гитлер, правитель Третьего рейха – не тот человек, с которым она танцевала, которому выстрелила в грудь. Его маскировка была столь же убедительна, сколь и её собственная. Он был облачён в одежды фюрера, говорил словами фюрера, идеально скопировал каждую морщинку на его лице, каждую серебристую волосинку в кисточке усов.

Яэль не знала, кем он был. До того, как сбежать, она успела лишь увидеть правду – серебро, исчезающее с его волос, вспышки золотого, зелёного, голубого и серого в глазах. Она убила меняющего кожу. Кого-то вроде неё самой.

Яэль долго (слишком, слишком долго) думала, что она такая одна – способная меняться, не имеющая собственной кожи. Теперь она поняла, что этого просто не могли допустить. «Эксперимент 85» был триумфом доктора Гайера. Разве она сама не слышала, как рейхсфюрер Генрих Гиммлер назвал эксперимент многообещающим? Доктор не прекратил бы делать инъекции только потому, что Яэль сбежала. Её преображение в Бернис Фогт лишь показало Ангелу Смерти открывшиеся перед ним возможности. Должно быть, он набрал новых подопытных, влил в их тело смертельный жар и отнял кожу, стирая старую личность укол за уколом.

Всю свою жизнь Яэль изо всех сил пыталась вернуть потерянное – ту себя, что была до игл доктора Гайера. На мгновение, между криком и выстрелом, она получила это. Была самой собой: Яэль. Заключённой 121358.X. Смертью фюрера.

Это я. Я. Я.

А что теперь?

Теперь она убийца, руки её запятнаны кровью не того мужчины. Теперь настоящий фюрер – тот, кто погубил целые континенты войной и лагерями смерти, кто уничтожил миллионы, миллионы (среди них вся семья и близкие Яэль) – остался жив. Яэль не сомневалась, что скоро мир об этом узнает.

Она пересекла улицу, перейдя на противоположный угол перекрёстка. Что-то привлекло её внимание. Движение – резкое и быстрое, – в паре домов позади: скрючившийся силуэт, мелькнувший в тени магазинов.

Все инстинкты Яэль кричали:

«ЗА ТОБОЙ СЛЕДЯТ»

Оказалось, побег прошёл не так уж и чисто.

Кто мог раскрыть её маскировку, проследить весь путь от Императорского дворца? И почему этот человек не позвал солдат?

Яэль просканировала взглядом мёртвые неоновые вывески магазинов и запертые двери. Нужно найти укромный уголок, своеобразное укрытие…

Вот оно! Между закрытым чайным магазином и современным универмагом со стеклянными витринами, в переулке, усеянном мусорными мешками, которые ждут лилового рассвета, чтобы уехать отсюда подальше. Несколько кошек с горящими прожекторами глаз кинули на Яэль презрительный взгляд, когда она нырнула в переулок и затаилась.

Одно долгое мгновение всё было тихо: лишь царапанье кошек, лазающих по мешкам, и далёкий лязг трамвая. Яэль уже начала подозревать, что ошиблась, когда услышала быстро приближающийся топот ботинок по мостовой, слишком тяжёлый для женщины. Кто бы это ни был, он определённо видел изменение Яэль, а значит, её одежду и, возможно, волков. Если позволить преследователю уйти, он может вернуться к СС, рассказать им, где её искать.

Она сегодня и так сильно наследила.

Стоило руке преследователя показаться в поле зрения, Яэль вскочила. Адреналин зашкаливал, когда она рванула мужчину в переулок, впечатав его лицом в гору мусорных мешков и прижав коленом.

Мусор разлетелся по сторонам: клейкий рис, склизкие водоросли, гниющая рыба, комки газет на кандзи. Кошки заорали и кинулись врассыпную. Другой крик (более приглушённый) раздался из-под куртки преследователя, закрывавшей его с головой, словно мужчина сам решил спрятаться.

– Проклятье! Ладно, ладно! Я сдаюсь! Не надо ломать мне руку.

Что-то в звучании его голоса было знакомым. Яэль внимательней присмотрелась к куртке. Старая коричневая кожа, мягкая как масло. В Токио был только один ариец в такой одежде…

О, нет.

Яэль отпустила его руку и поднялась. Куртка спала с головы.

В последний раз, когда она видела Луку Лёве, он выглядел почти как джентльмен: лохматые золотистые волосы зачёсаны назад, кожа куртки натёрта маслом, форма выглажена и накрахмалена. Теперь волосы Луки торчали во все стороны. Кусочки водорослей и риса прилипли к лицу. И он весь промок.

Любой другой на его месте смутился бы подобного вида. Но Лука Лёве лишь улыбнулся в своей собственной нахальной манере, садясь и одаривая её оценивающим взглядом.

– Забавно встретиться с тобой здесь, фройляйн. Хорошо выглядишь. Но что-то изменилось… Стой! Не говори. – Он осмотрел её с ног до головы. – Ты сменила причёску?

Невероятно. Этот парень был определением данного слова. Сидя с кусками водорослей в волосах, разбрасывается шутками и ухмыляется (ухмыляется!) перед лицом убийцы, умеющей менять кожу. Если он таким образом собирался обезоружить Яэль, у него это прекрасно получилось. Она потеряла дар речи…

– Не пойми неправильно. Причёска мне нравится. Это чертовски хороший трюк. Но мы оба прекрасно понимаем, я не стал бы тащиться пешком через половину Токио, чтобы сделать комплимент твоему новому стилю, – парень выбрался из мусора и отряхнул куртку. Пара капель попала Яэль в лицо. Она быстро их смахнула.

– Как ты…

– Узнал? – Тёмные брови Луки изогнулись, как всегда в преддверии саркастического монолога. – У меня было место в первом ряду на этот спектакль. Фройляйн стреляет в фюрера. Фройляйн мчится как ветер, оставив допросы и вину на мне. Я не мог позволить этому случиться.

– И поэтому пошёл за мной.

– Ага. – Лука вновь набросил куртку на плечи. Яэль вдруг сообразила, что повязка со свастикой, которую он носил на рукаве всю Гонку Оси, пропала, её оторвали. – Кстати, замечательно сработано. Гарантирую, никто из Третьего рейха такого не ожидал. Первоклассное представление.

Замечательно? Ни один сочувствующий национал-социалист не стал бы использовать это слово, чтобы описать случившееся на балу… Луку всегда сложно было прочесть, но было что-то в его позе, в том, как он стоял сейчас перед Яэль – промокший до нитки, определённо не собирающийся звать на помощь эсэсовцев, – что заставило её засомневаться в преданности парня Третьему рейху.

– Это было не представление, – поправила она.

– Это прямая трансляция, – заметил Лука, но смягчился: – Хорошо. Первоклассное убийство, если тебе так больше нравится. Гитлер годами избегал жестокой расправы…

Слух Яэль – острый от всё ещё кипящего адреналина – уловил новый звук. Снова шаги. Она подняла ладонь перед лицом Луки. Это был условный сигнал её учителя, Влада, но Победоносный всё понял.

«ТИХО КТО-ТО ИДЁТ НЕ ДАЙ ИМ УВИДЕТЬ»

Яэль толкнула Луку спиной к стене, закрывая его собой. Кто бы ни проходил мимо, он увидит только её тёмные волосы. Ничего больше.

Они стояли рядом, лицом к лицу, грудью к груди, а шаги всё приближались. Яэль заметила, как сжались челюсти Луки, как побледнела его кожа. Это напомнило, что его самоуверенность – всего лишь маска. Защитный механизм в высочайшем его проявлении.

Неужели ещё сегодня вечером она видела, как этот механизм дал сбой? Когда они танцевали в бальном зале Императорского дворца, и Лука практически сделал ей предложение. Когда в сердце Яэль проснулось чувство, отличное от ярости и боли. Когда она уже знала, что у них ничего не получится (потому что он тот, кто он есть; потому что она не та, за кого себя выдаёт). Когда ей пришлось оборвать его, положив всему конец словами: Я не люблю тебя. И никогда не полюблю… Прощай.

Но вот они – стоят промокшие, испачканные мусором, прячутся, спасая свои шкуры, – и на что же Яэль смотрит?

Губы Луки.

Они не были обветренными и потрескавшимися, как в поезде до Нью-Дели, когда он наклонился и поцеловал Яэль, словно в тот момент рушился весь мир. Они не были смазаны наркотиком, как на борту «Кайтена», когда на горизонте выросли гористые берега Японии, и Лука подарил ей поцелуй во второй раз, выбив из гонки и заняв первое место.

На этот раз губы его были плотно сжаты, стянуты страхом.

Шаги приблизились – по звуку поступи и тихому разговору, щекочущему слух, Яэль решила, что это пара средних лет, совершенно безвредная – и удалились. Но Яэль продолжала рассматривать Луку.

Он уставился в ответ.

– Что теперь? – прошептал он.

Простой вопрос. Два коротких слова, которые превратились в огромную, безответную пропасть. Вся жизнь Яэль сводилась к этой миссии. Она вложила в неё всё: годы своей жизни, скорбь, саму душу.

Что теперь?

Теперь по её воле умер не тот человек. Теперь она стояла в переулке с парнем, которого неистово желала ненавидеть, но не могла. Теперь у Яэль не было больше миссий и приказов. Она должна была стать свободной, но вместо этого ощущала себя такой… потерянной.

– Я… мне нужно идти. – Яэль попятилась к выходу из переулка.

Лука сделал шаг вперёд. Расстояние между ними вновь сократилось.

– Не так быстро. – Он перескочил в сторону и преградил ей дорогу. – Разве ты не знаешь, что сбегать со свидания невежливо? Это уже второй раз за вечер.

– Ты встречался с Адель. Не со мной, – сказала ему Яэль. – Если не уберёшься с дороги, я сломаю тебе руку.

Лука плотнее сжал губы (страх сменился ужасом), но с места не сдвинулся.

– Ты не можешь просто взять и бросить меня, фройляйн. Мои знания японского начинаются с konnichiwa[3] и им же заканчиваются. Волосы светятся, словно лампочка в тысячу ватт. А моё лицо… ну… это моё лицо!

«УБИРАЙСЯ БРОСЬ ЕГО»

Яэль ничем не была обязана этому парню. Ей ничего не стоит сломать Луке лучевую кость и скрыться в темноте японской ночи.

– Бросишь, и только вопрос времени, когда СС утащат меня на допрос. Мы оба знаем: стоит этому случиться, и я не жилец. Если ты такая, как я думаю, тебя это не порадует.

– Ты ничего обо мне не знаешь, – прорычала Яэль.

– Неужели? – Победоносный поднял руки вверх, словно сдаваясь. – Не пойми неправильно. Из тебя вышла чертовски хорошая Адель, фройляйн, но ты живешь по законам, которые ей известны не были. Ты вернулась за мной с Ямато, когда коммунисты нас поймали. А что уж говорить о Кацуо…

Кацуо. Японский гонщик, который погиб в аварии из-за Яэль, пытавшейся вырваться вперёд. Технически, его смерть была несчастным случаем, но это не снимало вину с Яэль. Цуда Кацуо умер из-за неё. Первое имя в растущем списке: Цуда Кацуо, неизвестный, меняющий кожу…

Свою миссию Яэль начинала с пустым списком и руками, не запятнанными в крови. Она выросла в тени смертей – смерть, столько смерти, а всё ради чего? Так много человек попало в её когти – бабушка, мама, Аарон-Клаус, – и Яэль жаждала, отчаянно, безнадёжно желала это прекратить.

Какое-то время она думала, что сможет.

Яэль хотела быть подобной Валькириям из старых скандинавских легенд. Крылатым девам, которые прибывали на войну на спинах волков и выбирали, кому из воинов жить, а кому умереть. Она думала, что смерть будет иметь смысл, если направить её в правильное русло. (Одна смерть ради того, чтобы избежать многих других). Поэтому Яэль направила пистолет на того мужчину в бальном зале и сделала свой выбор.

– Дело в том, – продолжал Лука, – что у тебя есть сердце. И сейчас я ставлю на кон свою жизнь.

Жизнь или смерть?

Яэль уже начинала уставать от принятия решений.

– Как быть уверенной, что ты не доложишь обо всём властям, стоит мне повернуться спиной? – спросила она.

– Я рассматривал такой вариант, – сказал Лука с бесстыдством, как мог только он. – Но твоё лицо… оно… не твоё. Если я притащу тебя обратно в таком виде, кто мне поверит?

Жизнь? Или смерть?

Смерть? Или жизнь?

В списке смертей Яэль и так уже немало имён, незачем вписывать ещё и имя Луки Лёве.

– Снимай одежду, – приказала она.

Лука ухмыльнулся, стягивая куртку и принимаясь расстёгивать форму, под которой была мокрая белая майка.

– Не всю, – возмутилась Яэль, прежде чем он успел стянуть и её. – Только самое заметное. Свастики, Железные кресты, всё, что может тебя выдать.

Лука скомкал снятую форму (коричневую рубашку, нашивки, чёрный галстук и остальное) и швырнул её в гору мусорных пакетов. Два Железных креста – кульминация почти сорока тысяч километров, пяти лет жизни Луки – последовали за ней, приземляясь между объедками и рваной бумагой. Победоносный оставил только куртку, перекинув её через плечо.

– Так сойдёт? – поинтересовался он.

Яэль бегло его осмотрела. Ни партийных орлов, ни свастик… На Бал Победителя он надел свои мотоциклетные ботинки вместо стандартных сапог Гитлерюгенда. Яэль сделала заметку на память: кажется, Лука Лёве никогда не был хорошим мальчиком, подчиняющимся правилам. Его выделяющаяся куртка (сшитая из старой коричневой кожи, в то время как у всех остальных участников Гонки Оси они были одинаково чёрные) была тому доказательством. Лука не снимал её последние три гонки. Наверное, у «Рейхссендера» на несколько лет вперёд накопилось кадров, где Лука Лёве щеголяет в этом самом наряде.

– Куртка? – Яэль указала на неё кивком головы.

– Остаётся.

Забавно. Она скорее ожидала, что он станет бороться за Железные кресты, а не за этот поношенный кусок старой кожи. Но пальцы Луки сильней сжались на куртке, словно предлагая Яэль рискнуть отобрать её. Она могла. И сделала бы это, если бы лицо Победоносного не было столь нордическим, а волосы столь светлыми, что сияли, как полуденное солнце.

– Ладно. Прикрой ей волосы, как раньше.

Лука подчинился, накидывая кожу так, чтобы она прятала волосы и отбрасывала тень на лицо. Не самое изящное прикрытие, но (попыталась успокоить себя Яэль) пока оно срабатывало.

«БРОСЬ ЕГО»

Она должна была это сделать.

Но не могла.

– Если попадёшься, – бросила Яэль, – или если я решу, что ты собираешься меня предать, я тебя брошу одного. Всё понятно?

– Да-да, фройляйн. – Лука кивнул из-под куртки. – Веди.

«БРОСЬ ЕГО БРОСЬ ЕГО НЕ СПАСАЙ»

Инстинкты Яэль не переставали вопить, но она сделала вид, что их не слышит. Сделала вид, будто не помнит, что они обычно – почти всегда – оказывались правы.

Глава 5

Когда Феликс был младше, его самым любимым в мире местом была папина автомастерская. Каждый день, когда Мартин уходил на собрания Гитлерюгенд, а Адель играла в футбол с мальчиками Шулеров, младший Вольф сидел, скрестив ноги, на полу мастерской и слушал, как отец рассказывает о поломках двигателей Фольксвагенов, копаясь в их заляпанных маслом внутренностях.

– Свеча зажигания загрязнилась. Видишь, масло разъедает контакт? – продолжал отец, вытирая свободную руку о военный комбинезон. – Поэтому двигатель не мог нормально завестись. Нужно всего лишь её заменить, и машина будет бегать, как новенькая.

Всё в мастерской становилось понятным после пояснений отца. Решение было всегда. Девятилетнему мальчику казалось, не было ничего, что папа не смог бы починить. Всего через три года, стоя на краю трассы Нюрбургринг, Феликс узнал ужаснейшую правду: это не так. Некоторые вещи слишком поломаны, чтобы можно было их починить. Сломанный шейный позвонок Мартина невозможно было просто заменить запасной деталью.

Автомастерской тоже больше не было. Башни из колёс, стены из шлакоблока, оклеенные схемами двигателей, ряды гаечных ключей, разложенных по типу и размеру… Всё это Феликс продал господину Блайеру, выручив достаточно рейхсмарок, чтобы выкупить пропуск на Гонку Оси, чтобы не позволить сестре погрязнуть в планах Сопротивления, о которых предупреждал Ганс Шулер.

Но Адель не просто рисковала «погрязнуть в планах». Она была этими планами. Феликс изо всех сил старался её остановить, починить очередную изломанную вещь. Он старался изо всех сил… и потерял автомастерскую, а следом за ней сестру, оставившую его разбираться с последствиями устроенного беспорядка.

Очень, очень болезненными последствиями.

Сапоги членов СС – с подбитой гвоздями подошвой и металлической пяткой – были идеальным пыточным инструментом. Носу Картошкой потребовалось всего три раза пнуть Феликса по рёбрам, чтобы они хрустнули.

Ничего уже не починить.

Феликс знал, что он – покойник. Понял в тот момент, когда заглянул Башу в глаза, увидел в них, что будущего у него нет. Единственное, что он мог сейчас сделать: вытерпеть эту агонию, заработать для сестры время на побег.

Новый пинок. Новый хруст. Огонь у него в боку распространялся дальше, пламенно горячий и тлеющий в самой глубине. Дышать стало тяжело, и Феликс закашлялся. На его губах было что-то липкое…

– Господин Вольф. – Сапоги штандартенфюрера Баша стучали по полу. – Время – роскошь, которую мы не можем позволить себе этим вечером. Куда направилась девчонка?

– Я н-не знаю.

Баш склонился и прошептал что-то Носу Картошкой. Тот сразу же снял наручники с Феликса и положил его правую руку на пол.

– Вы механик, не так ли? Двигатели состоят из множества крошечных деталей. Чтобы с ними умело обращаться, нужна хорошая координация пальцев… – Пауза штандартенфюрера заполнила всю комнату. – Скажите, с кем работает девчонка.

«С Сопротивлением. Спросите у младшего Шулера с улицы Вольфсганг. Он знает… Нет! – одёрнул себя Феликс. – Ничего не говори. Даже не думай об этом».

Хоть один из Вольфов должен выжить. Жизнь Адель зависит от его молчания.

Сапог Баша завис над безымянным пальцем и мизинцем Феликса. Каблук опустился с тошнотворным хрустом. Боль внутри Феликса стала живой – восстала, взревела. Жар в боку встретился с болью в раздробленных пальцах и принял звериную форму, криком вырываясь изо рта.

Баш не стал поднимать ногу. В его голосе была почти слышна скука, когда он продолжил: «Рассказывайте. Почему вы ощущаете необходимость защищать эту девушку? И это после того как она вас связала и оставила нам?»

– Я не… – казалось, даже зубы Феликса сломаны, когда он по кусочкам собирал эти слова, ржавый вкус крови осел во рту, – …предам сестру.

– Сестру? – Смех Баша отразился от голого дерева пола. Каблук его поднялся. – Вы смотрели телевизор. Разве не слышали, что девчонка прокричала, прежде чем спустить курок?

– Переключатель на нуле, штандартенфюрер. – Нос Картошкой вскинул голову к экрану. – Звука не было.

– Ааа. – Командир подошёл к переключателю и принялся поворачивать его, пока в динамиках не раздалось низкое монотонное шипение. – Благородно с вашей стороны, господин Вольф, вытерпеть столько боли ради семьи. Вы замечательный пример девиза «крови и чести». Но боюсь, ваши страдания были зря. Девушка, которая стреляла в том зале, не ваша сестра.

Боль в пальцах Феликса плохо сочеталась со словами командира. Не (искорёженные ногти) ваша (липкая кровь на полу) сестра. (Это что, откололся кусочек кости?)

Он не мог поверить во всё это.

– Не переживайте так, – продолжал штандартенфюрер СС. – Заключённая 121358.Х обманула много людей. Руководителей гонки, операторов «Рейхссендера», даже самого фюрера. Должно быть, она долгое время изучала жизнь фройляйн Вольф, чтобы так прекрасно выдавать себя за неё. Эта девушка была одной из первых субъектов проекта «Доппельгангер». Она может по желанию изменять собственную внешность. В одно мгновение она ваша сестра, а в другое – совершенно незнакомый человек.

В этих словах не было никакого смысла.

Но… он был.

Он точно был,