автордың кітабын онлайн тегін оқу  Мой любимый джокер

Ирина Островецкая

Ирина Островецкая

МОЙ ЛЮБИМЫЙ ДЖОКЕР

В семнадцать лет мир ещё не утрачивает розовых красок для Инги, но коварное вероломство соученицы по балетной школе навсегда ломает ее судьбу. Кричащую безвыходность ситуации, в которую попала девушка, выйдя из больницы, меняет случайная встреча в казино. Приходит любовь, жаркая, беззаветная, ломающая все преграды. Неожиданный отъезд возлюбленнного не пугает Ингу: она следует за ним в чужой, негостеприимный город, который после многих пережитых в нём передряг становится самым родным. Здесь она обретёт свой дом и свою большую семью.

Трагедия и романтика, страсть и беззаветная преданность, дружба и верность будут сопутствовать Инге в новом романе Ирины Островецкой «Мой любимый джокер».

«ПРО СТАРИНУ»

Тусклый луч света пронизал комнату насквозь и остановился на противоположной окну стене, образовав на ней причудливый, хаотичный рисунок. С досадой я перевернулась на спину и открыла глаза. Я же с вечера тщательно наглухо задёрнула шторы, чтобы случайный свет не потревожил меня до утра, и, вот, на тебе!

Луч был какой-то странный, исходивший неизвестно из какой щели в шторах. Я и так, и этак присматривалась к плотной тёмной ткани, но не могла определить, где же находится противная, не замеченная мною щель, ведь свет, пробравшийся сквозь неё, разбудил меня среди ночи!..

Неожиданно в светлом пятне на стене стали происходить какие-то, совсем не понятные мне, изменения. Там все мелькало, перемещалось, смешивая светлые и тёмные пятна. Потом вдруг из этого сумбурного пятна на стене появились неровные очертания какой-то фигуры, или мне показалось? Такого не может быть, это сон, догадалась я, но испуг не прошёл, и я сквозь опущенные ресницы стала наблюдать за тем, что происходило в комнате…

Очертания фигуры, между тем, становились отчётливее, яснее, и стали похожими на образ моей бабушки, давно ушедшей в мир иной. Воспоминание о ней больно кольнуло в сердце. Я наблюдала за, до боли, знакомым обликом, и не могла поверить своим глазам. Неужели такое возможно?!.. Вот она оторвалась от стены, будто пазл, слетевший с пластины, и поплыла по комнате. От неё исходило какое-то слабое голубое сияние. Я застыла в страхе на постели, не решаясь даже рукой пошевелить.

Бабушка, между тем, остановила свой полёт у моей постели и с любовью наклонилась надо мной, как когда-то в детстве. Я знала, что с любовью. От неё исходило животворящее, успокаивающее тепло…

— Не бойся меня… — сказала вдруг бабушка. Голос её не был слышен, но в мозгу отдавалось каждое словечко… — Я пришла к тебе с миром и любовью, и хочу рассказать «про старину». Готова ли ты выслушать меня?…

— Готова… — Словно загипнотизированная, ответила я. — Мне так тебя не хватало всё это время, но я не знала, как позвать тебя… Я даже могилки твоей не смогла до сих пор найти на кладбище. Как-то затерялась она среди свежих могил… — виновато прошептала я, и мой шёпот раздался громовым басом в тихой ночной комнате.

— Это не так страшно, милая моя… Главное, что ты всегда помнишь обо мне… А на кладбище ты приходи. Я позову тебя, и ты легко отыщешь моё вечное пристанище… А сейчас я открою тебе одну страшную тайну нашей семьи. Тайну, о которой знали все, но боялись сказать о таком вслух… Слишком тяжела ноша. Я хочу, чтобы об этом узнали люди и строго не судили нас…

Затаив дыхание, я превратилась в слух. Мне необходимо было запомнить каждое слово, сказанное бабушкой, чтобы утром записать необыкновенную историю «про старину»…

— Я хочу рассказать тебе о Косте. О другом Косте, не твоём… Тот человек, о котором пойдёт мой рассказ, много горя принёс людям, с кем сталкивался в жизни, и оставил о себе не добрый, ох, не добрый, след на земле… Слушай…

Костя был младшим братом моего мужа, Ивана. У них ещё сестра была младшая. Её Марфой звали. Костя был очень весёлым и жизнерадостным, а Иван слыл молчуном, и был спокойным парнем. В семье у них постоянно присутствовали ссоры между братьями по любому поводу, и заводилой всегда был Костя. Никто из братьев не хотел быть под управой. Костя любил погулять, пел песни и девок портил, а Иван всегда ему мешал. Много отцу пришлось вытерпеть из-за Кости. Он постоянно плакал из-за нехорошего поведения сына, но сделать ничего не мог. Ни битьё, ни уговоры не помогали… А Иван слыл положительным и рассудительным. Он всегда помогал отцу и матери, и был очень хозяйственным.

Иван в Кленовой, ты знаешь, это деревня такая в пятнадцати километрах от Степанькова, выжег участок и решил посеять ячмень, а Костя уговорил отца отдать этот участок ему. Отец подумал, что Костя остепенился и, наконец, женится, но у Кости были другие планы на уме. Он обманул светлые чаяния отца, и решил продать этот участок приезжему барину.

Иван осердчал и запретил продавать участок, но Костя его не послушался. Он продал участок и загулял с девками. Портил их, одну за другой, и управы на него не было. Иван однажды избил брата до полусмерти, но ничего это не дало. Костя оклемался и снова с головой ринулся в разврат. Ничто удержать его не могло. Иван не мог стерпеть жалоб соседей. Он старался загладить Костины грехи, но ничто не помогало. Костя портил девок в банях, а потом уходил, как ни в чём не бывало.

Приезжий барин, тем временем, построил дом. Получился хороший пятистенок. Барина звали Николаем. Родом он был из Питера, но вынужден был скрываться от властей за политические демонстрации. Николай женился на беременной от Кости Груне, а Костя не оставлял развлечения с ней и после замужества. Николай смотрел на бесчинства Кости сквозь пальцы. Хворый он оказался, Николай-то. Иван любил Груню, и несколько раз избивал брата за разврат, но тот лишь ухмылялся и не оставлял своих похождений.

Революция застала братьев врасплох. Никто в деревне даже осознать не мог, что пришли черные времена. Иван стал заниматься охотой, а Костя быстро сообразил, что надо идти за большевиками. Он надел кожаную куртку и стал собирать излишки у соседей. Костя ни у кого не просил, он отбирал, и не излишки, а всё, до последнего зёрнышка, даже веником заставлял подметать пол, чтобы ничего не осталось после его налёта… Он был безжалостным и кровожадным, выносил из домов всё, подчистую, не жалел никого из своих бесчисленных пассий. Его неоднократно награждали за добросовестный грабёж соседей, и соседи умирали от голода и болезней, а Косте и дела до этого не было. Он расстреливал тех, кто отказывался отдавать зерно. Он пытал мужиков у них дома, если они оказывали сопротивление. Он насиловал женщин и избивал детей, и приказывал поджигать дома тех, кто отказывался подчиняться его воле. Не один дом сгорел, в многолюдной Кленовой, по его приказам. Из весёлого балагура и бабника, Костя превратился в жестокого палача и убийцу. Он мог вспороть живот мужику и засыпать туда пшеницы, или подвесить несчастного за ноги на высокой ели и оставить его на сутки обдумывать в таком положении приказ отдать всё. Мог легко и просто изнасиловать бабу, а потом запихнуть ей во влагалище бутылку, предварительно осушив её. Мог вывернуть руки ребёнку и с удовольствием наблюдать, как тот мучается и корчится от боли. Страдания людей доставляли ему удовольствие. Он получал оргазм, наблюдая за муками людскими…

Николай не мог остановить Костю. Мужик был болен чахоткой, и ослабел до невозможности в ту зиму. Груня родила девочку. Костя и с неё начал требовать излишки. У бедной Груни даже мыши не водились, но Костя требовал отдать последнее. Груня обратилась за помощью к Ивану.

Однажды Иван вернулся с охоты. А Костя в это время пьянствовал в доме отца с товарищами из продотряда. Иван вытолкал взашей всех товарищей из дома, а Костю запер в чулане. Проспавшись, Костя поднял крик, и стал грозить Ивану тюрьмой. Иван стал уговаривать брата успокоиться, но Костя был неумолим. Он жаждал мести.

Иван отпустил брата, но тот затаил злобу, и всякий раз указывал, кто в доме хозяин. Ивану пришлось уехать в Ленинград. Не стерпел он выходок Кости. Помог Николай, муж Груни. Он сказал к кому обратиться в городе, и Иван уехал.

В Ленинграде люди Николая приняли Ивана и работу дали. Он стал помогать закройщику в мастерской и проникаться духом событий того времени. Так прошёл год, но в 1918 году случилось несчастье в Кленовой. Отец выгонял скотину в лес, и его ударил бык.

Отец скончался в страшных муках, и Иван поспешил вернуться домой. Он был единственной опорой для матери. Мать тоже слегла после смерти мужа и вскоре умерла. На руках у Ивана осталась малолетняя Марфа. Костя к тому времени уехал в Вологду и стал работать в райсовете Вологодского правительства. Груня с девочкой так и осталась жить в Кленовой. Николай помер той зимой. Иван перешёл жить к Груне, и стал воспитывать девочку.

Костя иногда приезжал домой, но к Груне не совался, Ивана побаивался.

Зимой восемнадцатого были сильные морозы. Иван помогал Груне, но трудно было выжить. Излишков не осталось. Иван ходил на охоту, тем и жили.

Костя приехал неожиданно, и пьяно вломился в дом к Груне. Груня испугалась, и стала кричать. Иван, как раз, возвращался домой. Услышав крики, доносившиеся из дома, Иван бросился на помощь. Костя насиловал Груню… Он разодрал на ней сарафан, и зверски истязал несчастную женщину. На теле у неё были видны ссадины и кровавые синяки. Сил у Груни уже не осталось, она лишь постанывала от боли, а Костя гоготал и глумился над ней, придумывая всё новые и новые пытки, чередовавшиеся с ударами в лицо.

Иван вбежал, как раз, вовремя. Костя уже начал получать удовольствие. Выстрел остановил его танец. Погрузневшее вдруг тело Кости повались на потерявшую сознание Груню.

Иван оттащил Костю в сторону. Он был мёртв, а Груня едва дышала.

Иван сел на скамью и охватил голову руками. Груня так и не пришла в сознание, и к ночи почила.

В светлице плакала девочка, в один момент ставшая круглой сиротой. Иван подошёл к ней, и хотел застрелить, но какая-то сила не дала ему спустить курок. Он застыл над ребёнком, не в силах отойти от колыбельки, а девочка плакала и тянула к нему ручки…

В дом уже бежали люди, а Иван не мог двинуться с места. Он плакал над девочкой и не мог обратить внимания на то, что происходило вокруг. Создавалось впечатление, что большой, сильный человек потерял ум от горя, так неожиданно свалившегося на него. Ружьё, как ненужный хлам, валялось у Ивана под ногами, а он и не замечал, что обронил его.

Костю положили на скамью, и позвали участкового. Иван так и не пришёл в себя до самого утра.

Костю и Груню хоронили вместе, а Ивана забрали в участок, посадили в погреб, и стали ждать околоточного из Вологды.

Мороз трещал на деревьях, помощь не могла добраться в нашу глушь, а Иван замерзал в погребе.

Мой отец сжалился над несчастным молодым мужиком, и забрал его к себе. До весны отходил Иван от стресса, а весной отец поженил нас, не смотря на моё желание выйти замуж за другого парня из нашей деревни. Моё мнение в расчёт не шло. Иван был сильным, работящим, а Генко, мой суженый, был много слабее, болезненнее Ивана, и мне ничего не оставалось, как подчиниться воле отца.

Свадьба была тихой и скромной, но кольцо Иван мне подарил. Кольцо было дорогим, алюминиевым, и я проносила его всю жизнь. Это потом сказали, что кольцо ничего не стоит, но для меня оно было символом нашей любви. Жаль, что тебе его не отдала. Сейчас колечко-то пригодилось бы. Ты смогла бы позвать меня, когда захочешь, и я бы смогла много рассказать тебе «про старину», но сейчас это трудно потому, что ты пока меня не слышишь. Ты пока пиши про другого, красивого Костю, который достоин любви и уважения. Мы с тобой постараемся изменить судьбу палача по призванию, и превратить чудовище в прекрасного мужчину без изъяна.

Ты не плачь, моя хорошая, я прожила не плохую жизнь. Мой Иван никогда меня и пальцем не тронул, жаль, что ушёл раньше меня. Я никогда не плакала, не убегала из дома, спасаясь от его гнева. Другие бабы в нашей деревне часто и густо отмачивали от крови рубахи в банях после ссор с мужьями, И Генко был таким же. А мой Иван был всегда рядом, и всегда заботился обо мне. Только три года он прожил вдали от меня. В войну он служил санитаром на санитарном поезде, а потом, ты знаешь, как мы жили.

Не плачь, девочка моя, мы с тобой попытаемся изменить судьбу изверга и изувера, и превратить чудовище в благороднейшего человека, чтобы никогда не вернулись ужасы из прошлого…

Голос бабушки звучал всё тише в моей голове, свечение начало меркнуть, и уже не стало того причудливого пятна света на противоположной окну стене, и щели в шторах вовсе не было…

Что это было, неужели сон наяву? В памяти ещё звучали последние слова бабушки, а видение исчезло, растворилось в ночном воздухе моей комнаты, будто, ничего и не было… Я открыла компьютер и принялась записывать только что услышанный рассказ «про старину»…

ТРИ ГРЕЧНЕВЫХ ЗЁРНЫШКА

Какое же было прекрасное время, когда Инга приехала в этот замечательный город! Ранняя весна разогретым солнышком касалась мира, и деревья дружно начали выбрасывать зелёные листочки. Ещё не цвели сады и казалось, что зима снова вернётся, подуют холодные ветра, и с неба посыплется снег. Мама ещё не разрешала надевать более лёгкое пальтишко, а это зимнее стало таким тяжёлым! До сих пор Инга жила с родителями в пустыне. Она там родилась, и даже представить себе не могла, что на свете бывает столько людей. Там, где они жили, были только тётя Катя и тётя Зина. Их мужья ходили на работу вместе с папой. И солдаты… Больште дяди, одетые в одинаковые одежды. Они помогали маме и тётям делать домашнюю работу и играли с Ингой во дворе перед большим, почти пустым домом, в котором жили только они с мамой и папой, и тёти со своими дядьками. Дядьки были всегда заняты и часто сердились, когда Инга начинала шалить. Мама сразу же забирала разигравшуюся девочку в комнату и начинала читать интересные книжки. Инге так хотелось, чтобы хоть когда-нибудь, хоть на пять минуточек пришла добрая волшебница и превратила её в прекрасную принцессу, а мама смеялась и говлорила, что для этого дочке, не мешало бы, немножко подрасти. Однажды мама стала упаковывать вещи, посуду, книги, игрушки в большущие чемоданы, и сказала дочери, что они переезжают в большой город.

— Что такое «город»? — не поняла девочка. Ей недавно исполнилось шесть лет, и она считала себя совсем взрослой.

— В городе много людей и дома большие, — сказала мама.

— Как папина комендатура? — уточнила девочка.

— Нет. Ещё больше. Скоро ты сама увидишь. Там ты будешь ходить в школу и сможешь научиться танцевать. Ты же хочешь?!

— Хочу, хочу! Я буду принцессой! Ура, мы едем в город! А папа с нами тоже поедет? — осторожно спросила она.

— Папа у нас самый главный командир, нам без него нельзя! — смеясь, ответила мама.

В первый класс Ингу отвела мама. Папа был занят на работе.

— Военные не могут ходить по городу, когда захотят, — сказала мама, вручая дочке огромный букет георгин, который девочка с трудом удержала в руках.

— Ма, зачем столько цветов нарвали? Ты же сама говорила, что они умрут, если их сорвать! — возмущённо наморщила лобик девочка.

— Это букет, доченька. Цветы обязательно рвут и собирают в букеты, чтобы дарить людям в торжественных случаях. Ты первый раз идёшь в школу. Сегодня ты подаришь цветы учительнице. Сегодня такой день, и без цветов никак нельзя, — терпеливо объясняла мама, ласково улыбаясь.

«Рыбку выпустили в воду», — часто говорила мама, когда отвела дочь в класс к знакомой преподавательнице балетной школы Элеоноре Тарасовне, и счастливо улыбалась, наблюдая за девочкой. Инга жила в танце и не всегда слышала, о чём говорит мама. В те мгновения девочка была где-то далеко, в вихре уносивших её детскую душу мелодий и узора восхитительного танца.

— Ма, гля, как я умею! — вместо ответа на поставленный перед ней вопрос, кричала девочка, и кружилась в пируэтах, демонстрируя матери свои, только, что, приобретённые навыки.

Инга была неутомима в своём творчестве. Репетиции, изнуряющие тренировки, снова репетиции, примерки театральных костюмов, не утомляли. Наоборот, подготовка к действу только окрыляла. Ингу снова и снова влекло в тренировочный зал. На сцене же она не замечала ничего вокруг. Она жила жизнью своих героинь, утопая в звуках музыки. Преподаватели прочили своей ученице звёздное будущее.

Часто Инга возвращалась домой слишком поздно, но родители не ругали, не наказывали дочь. Девочке даже в голову не приходило, что можно обмануть, или скрыть что-то от мамы или папы. В семье привыкли доверять друг другу.

В последних классах балетной школы Инге доверили солировать в спектаклях. Она была занята в «Лебедином озере», «Жизели» и «Щелкунчике» Нагрузка была колоссальной, но Инге всё было ни почём. Она, уже с утра входя в образ, который необходимо было отобразить на сцене, находилась в таком состоянии целый день перед спектаклем, и вечером ей не составляло труда выразить накопленные чувства в танце. Другая, на её месте, не видела бы ног под собой, от, вдруг свалившейся, славы. Инга, казалось, не понимала происходящего. Подруги называли её блаженной и по углам откровенно смеялись над странностями «придурочной» одноклассницы, но безумно завидовали её успеху.

Цветы, которые приносили на сцену молодой, начинающей балерине благодарные зрители, после спектаклей, казались продолжением сказки, в которой девушка жила весь день. Они были наградой за ярко отображённый сценический образ.

На всех спектаклях обычно присутствовала мама. Папа, по долгу службы, часто не успевал на представления. Он был кадровым офицером вооружённых сил и не всегда мог найти свободную минуточку в нужное время.

В последний год учёбы случилось непредвиденное обстоятельство, так сказала мама, когда объясняла дочери причины такого срочного отъезда отца. По долгу службы он обязан был уехать в долгосрочную командировку. Мама ещё какое-то время оставалась дома, но на семейном совете было решено, что она последует за отцом чуть позже, а Инга останется дома сама.

Ничего необычного в этой ситуации не было. Отец и раньше уезжал в долгосрочные командировки. Инга привыкла. Она спокойно оставалась дома одна. Иногда плакала, когда долго не было вестей от родителей. Ждать было трудно и скучно, но скучать девочке не давала тётя Люда, милый Люсик, родная младшая сестра мамы. Тётя приходила каждый день, приносила еду, стирала бельё, убирала квартиру а «по дороге» рассказывала тысячу сказок, прибауток, смешных анекдотов. Инга училась. Что такое домашняя работа, девушка не знала. Она жила в мире грёз и иллюзий с детства, и, став взрослой, не спешила покидать такой уютный и привычный для неё мир.

Однажды реальность жизни повернулась к Инге своей уродливой стороной.

Раннее утро заглянуло в окно спальни и игривым лучиком ещё не совсем проснувшегося солнышка принялось будить спящую красавицу. С сонным нежеланием, открыв глаза, Инга вдруг вспомнила: сегодня последнее занятие перед выступлением. Сегодня необходимо разобраться в трудных местах танца, чтобы не опозориться перед публикой. Сегодня она будет работать «до упада», даже в школу не пойдёт. Потом дома примет ванну с травами и кухонной солью, и завтра… Завтра — премьера!

Очередное занятие в танцклассе началось необычно. Инга переоделась одной из первых и с открытой улыбкой вбежала в класс.

— Здравствуйте, Элеонора Тарасовна, здравствуйте, Иван Петрович! — весело поздоровалась девушка с преподавательницей и музыкальным руководителем.

— О, ранняя пташка, мы тебя приветствуем! — засмеялся Иван Петрович. — Ты сегодня раньше всех. Волнуешься?

— Немножко… — несмело ответила Инга, смущённо улыбнувшись.

— Ничего, у тебя получится. Завтра твой бал! — рассмеялся Иван Петрович.

— Так, прекратить «телячьи нежности». Разминка! — почему-то сердито сказала Элеонора Тарасовна. — Ваня, к роялю. Ты забыл, у нас сегодня последнее занятие. «Жизель», пожалуйста.

— Извините Элеонора, я хотел…

— Так, перехотел. Инга, к станку. Начинаем. Остальные подтянутся.

От резкости тона преподавательницы Инга съёжилась и молча подошла к станку. Она не понимала причины раздражённости Элеоноры. Вчера же закончилось замечательно, бурными аплодисментами! Все были довольны, шутили, смеялись, и Элеонора вместе со всеми. А сколько цветов было! Что же произошло сегодня с самого утра? На этот вопрос пока ответа не было. Инга молча подошла к станку и приняла исходную позицию.

— Как ты стоишь? Не смей сутулиться! Ну-ка выпрямись сейчас же! Встань, будто аршин проглотила! — вдруг зло закричала на неё Элеонора. — Начинаем, и…

Разминку Инга называла работой. Она знала, чем лучше выполнит работу, тем лучше разогреется и подготовит тело к танцу. Необходимо старательно повторить все упражнения, чтобы мышцы стали податливыми и эластичными и позволили телу выполнить задуманные движения. Но сегодня ничего не получалось.

Сегодня Инга снова надела новые балетные тапочки, чтобы на занятии их немного разносить перед выступлением. Но правая нога обо что-то настойчиво тёрлась, во что-то упиралась. Инга не могла понять, что же там мешает и почему. Вчера же она чувствовала себя отлично, никаких неприятных ощущений девушка не отметила. Вчера она танцевала в этих же пуантах, и ничто не препятствовало, ничто не сковывало движения. Но вчера был обычный учебный спектакль, к таким спектаклям она привыкла и нисколечко не волновалась. А завтра она впервые танцует на большой сцене городского театра, и всё зависит от того, как она станцует, и сумеет понравиться зрителям. Она постарается…

Несколько раз переобувшись, Инга махнула рукой на неудобство и постаралась забыть о неприятных ощущениях. Завтра она наденет старые пуанты, а сегодня нельзя ещё больше сердить Элеонору. Она сорвётся и начнёт кричать, и тогда хорошего не жди. Ещё, чего доброго, выгонит из класса, и тогда, прощай, «Жизель» и большая сцена! И Инга продолжала терпеливо трудиться.

Когда все ребята собрались в классе, разминка началась сначала. Инга не протестовала, не смотря на то, что уже достаточно разогрелась. «Кашу маслом не испортишь», подумала девушка и принялась старательно повторять упражнения.

Когда перешли к танцу, Инга самозабвенно закружилась по залу, забыв о неудобствах.

Толик Ремезов был её постоянным партнёром и другом. Свободное время они проводили вместе, в общеобразовательной школе сидели за одной партой, и Толик периодически-регулярно откровенно списывал у Инги домашние задания, часто забывая даже поблагодарить подружку.

Инга не обращала внимания на детские хитрости друга. Учёба в общеобразовательной школе давалась ей легко. Без особого напряжения Инга решала самые трудные задачки, да ещё находила несколько способов решения, легко запоминала стихи, много читала. Когда же случалось свободное время, бежала в балетный класс. Иногда просила Толика сопровождать её. Толик недовольно ворчал, но подчинялся, в надежде утром снова списать домашнее задание, а оставшиеся вечерние часы посвятить игре на гитаре и дворовым песням.

Инга не искала справедливости.

— У каждого своя жизнь, — отвечала она на язвительные замечания подружек.

— Но Толян же пользуется тобой, — удивлялись подружки.

— А я — им, — отвечала Инга.

Она никогда не обижалась на Толика. Знала, он всегда откликнется, стоит только позвать, и посмеивалась над ненужной бдительностью подружек.

Лишь первое знакомство с Толиком оставило неприятный след в её памяти на всю жизнь.

На первом вводном занятии в балетной школе какой-то мальчишка подставил ножку, и Инга неуклюже растянулась на полу класса, своим падением вызвав дружный детский смех. Инге было стыдно за свою неловкость и почему-то очень больно. Вредного мальчишку тут же вывели из класса, а Инга не смогла самостоятельно подняться.

— Растяжение связок, — сказал доктор перепуганной маме. — Ничего, через пару неделек снова запрыгает.

— Я танцевать хочу! — плакала Инга.

— Будешь ты танцевать. Ножка заживёт, и всё образуется. А пока — полный покой. Потерпи, поняла?

Но противное растяжение связок долго не заживало, и Инга каждый день спрашивала у мамы, сколько недель прошло. Она всей душой стремилась в балетный класс, но её снова и снова просили потерпеть.

— Ма, а как терпеть, если сильно хочется? — однажды в отчаянии спросила Инга.

— Заживёт твоя ножка. Ты сама почувствуешь. Однажды утром встанешь и увидишь: ты снова здорова, и можешь танцевать. Постельный режим ещё не отменили, придётся научиться ждать.

— А как этому научиться? — вдруг заплакала Инга.

— Надо заняться чем-нибудь другим, чтобы не думать о своём заветном желании. Посмотришь, всё случится в своё время. Ты станешь самой лучшей балериной, если будешь старательно учиться. Надо немножко подождать. Я принесла тебе пластилин. Попробуй, вылепи из него балерину.

Занятие лепкой увлекло девочку и помогло дождаться выздоровления. Инга лепила балерин и знала, что когда-нибудь, очень, очень скоро, она снова сможет войти в свой храм.

Прошло три долгих, утомительных недели, прежде, чем девочка смогла приступить к занятиям в общеобразовательной школе. Балетный класс и уроки физкультуры в общеобразовательной школе были пока для Инги закрытой темой. Но оказалось, что заболевшая ученица ничуть не отстала от соучеников. Учиться в школе было совсем не трудно.

— Вот, видишь, как хорошо, что мы с тобой дома занимались и не отстали от школьной программы! — однажды весело сказала мама и потрепала дочь по плечу, когда они вместе возвращались из школы домой.

— Ма, я танцевать хочу! — со слезами на глазах воскликнула девочка.

— Знаешь о больной девочке, которая жила в Японии? — вдруг спросила мама, не обращая внимания на слёзы дочери.

— Нет. А что с ней случилось? — сквозь слёзы спросила Инга.

— Она давно умерла. Но она боролась за своё желание жить и дети всего мира ей помогали.

— А что у неё болело?

— Кровь.

— А разве кровь болит? Она же просто капает, если порежешь руку!

— Она по другому болит, и это очень плохая болезнь. Той девочке однажды приснился сон. Для того, чтобы выздороветь, ей необходимо было вылепить из пластилина несколько тысяч журавликов. Если она сумеет их сделать, то останется в живых. Об этом узнали дети во всём мире и многие захотели помочь бедной больной девочке выжить, и стали сами лепить из пластилина журавликов и отправлять в Японию.

— Ты тоже лепила журавликов? — со слезами на глазах спросила Инга.

— Да, и я лепила. Бабушка говорила мне, что мои журавлики улетели в Японию и помогали девочке бороться с болезнью.

— А что, она могла умереть?

— Да.

— А несколько тысяч, это сколько?

— Много, доченька.

— Пойдём скорее домой. Будем журавликов делать. Мы тоже можем ей помочь, правда?! Мы балерин в журавликов перелепим, а ты потом пошлёшь девочке в Японию посылку с моими журавликами?

— Конечно, мы с тобой это сделаем вместе. Только балерин оставим, и купим новый пластилин.

В класс, впервые после болезни, Инга вошла, чуть прихрамывая, и тут же обнаружила, что тот вредный мальчишка, который подставил ножку, сидит за её партой.

— А, ну, давай отсюда, это моё место, меня сюда в первый день учительница посадила! — неожиданно для себя, разозлилась Инга, а мальчик вдруг покраснел и покорно отодвинулся на другой конец скамьи.

— Ты садись сюда. Я больше не буду, — тихо сказал он и виновато опустил голову.

— Иди отсюда. Не хочу с тобой сидеть и маме расскажу про тебя! — сердито сказала Инга, но заметно успокоилась, заняв облюбованное место за партой.

— Не разрешат пересесть. Меня сюда тоже училка посадила.

— Кто? — не поняла Инга.

— Ну, эта, Анна Павловна… Она сказала, чтобы я без её разрешения не пересаживался…

Удовлетворённая ответом вредного мальчишки, сопевшего рядом, Инга больше не обращала на него внимания. Она приготовилась к уроку, как учила её мама, и стала ждать звонка. Мама обещала, что обязательно должен прозвенеть звонок и Инга должна встать, когда в класс войдёт учительница.

— Посмотри, что у меня есть, — вдруг подтолкнул её мальчик. — Смотри, смотри!

— Что это? — удивилась Инга, увидев большой блокнот, лежавший на его стороне парты.

— Наклейки.

— Что за наклейки? — мимо воли, заинтересовалась Инга.

— Их на спичечном заводе на спички наклеивают. Глянь, какие интересные.

— Ух, ты!.. — воскликнула Инга, рассматривая интересные маленькие картинки, аккуратно разложенные между листами блокнота.

— Хочешь, подарю?

— Зачем?

— Ну, чтобы и у тебя была такая красота. Хочешь? Я потом ещё наменяю.

— Хочу! — неожиданно для себя, ответила Инга.

— Сейчас, я тебе выберу парные, а ты спрячь их куда-нибудь.

— Куда?

— В букварь под обложку. Дома в блокнот переложишь, чтобы уголки не замять.

— Зачем? — удивилась Инга.

— Меняться будем.

Они так увлеклись наклейками, что не услышали звонка и не заметили, как в класс энергично вошла учительница.

— Ремезов, прекрати фокусничать. Ты хочешь, чтобы я опять забрала у тебя блокнот? — над партой вдруг нависла тень учительницы и протянулась безжалостная рука, пытаясь забрать волшебный блокнот с такими замечательными картинками. — А ты, девочка, если будешь себя плохо вести, пойдёшь в коридор. Как тебя зовут?

— Инга… — в страхе прошептала Инга.

— Хорошо, Инга, а как твоя фамилия?

— … Юрская… — замешкавшись, ответила Инга, пытаясь закрыть книгу, из которой предательски высовывался уголок наклейки.

— Так, вот, Инга Юрская, если ты на уроках тоже будешь отсутствовать и заниматься посторонней ерундой, школа пройдёт у тебя в коридоре. Поняла? Маме скажешь, чтобы зашла.

Инга пока ничего не поняла, но растерянно кивнула в ответ.

— Это же надо! Месяц пропустила, и не интересно ей! — возмущалась учительница. — Ты, хоть, буквы знаешь?

Вопрос удивил Ингу. Они с мамой уже давно весь букварь выучили и перешли к интересным детским книжкам. Инга любила читать стихи и волшебные сказки, когда мама готовила обед и с завидным терпением слушала чтение дочери. В награду Инга получала любимые вкусные блюда и прогулки в парке, где были качели, песочники, лестницы и горка в виде бегемота. Но Инга не станет рассказывать вредной тётке об этом. Она будет сидеть, и молчать, и ничего не расскажет. Она обиделась.

— Инга Юрская, с тобой учительница разговаривает. Ты обязана встать и стоя слушать взрослого человека. Навсегда запомни это правило. Встать! — вдруг до крика повысила голос учительница. Инга вздрогнула всем телом и неловко подскочила. Она тогда ещё не знала, что взрослые умеют кричать. — Вот, так! — удовлетворённо выдохнула учительница, будто только что проделала тяжёлую работу. — Запомни, девочка, на уроке надо делом заниматься, старательно учиться, поняла?

Инга молча кивнула, собираясь заплакать, но, взглянув на соседа, вдруг улыбнулась, и, спрятав улыбку, снова кивнула.

Проследив за Ингой, учительница всплеснула руками.

— Ну, что ты делаешь, Ремезов?! — справедливо возмутилась Анна Павловна. Вредный мальчишка, достав из носа огромную козявку, сначала долго и с интересом её рассматривал, а потом старательно вытер руку о нижнюю часть парты.

В тот день Инге совсем не понравилось ходить в школу, о чём она сразу же рассказала маме. Улыбнувшись, мама стала рассказывать дочке, зачем дети должны посещать школу. И дело оказалось вовсе не в учёбе, а в общении Инги со сверстниками и учительницей. Предстояло научиться спокойно воспринимать удары судьбы в сложной обстановке школьных будней. К занятиям в школе девочка была отлично подготовлена, но друзей у неё не было. Семья совсем недавно приехала в город. В детский садик Инга никогда не ходила и с детьми общалась только по вечерам на детской площадке.

В тот день Инга была до глубины души возмущена отношением к ней учительницы. В тот день ученица первого класса Инга Юрская бегло, без запинки прочитала предложенный Анной Павловной текст, на следующем уроке быстрее всех решила задачу, а на последнем уроке Толик, так звали соседа по парте, вдруг закудахтал курочкой, когда учительница, указав на букву «К», спросила у детей, какая это буква. Анна Павловна с большим трудом успокоила разбушевавшийся класс, а Толика выставила за дверь до конца урока.

Много лет прошло с тех пор, но детская обида на учительницу не забывалась. Стёрлись детали, но первый день, проведенный в школе, часто неприятно всплывал в памяти.

За суетой школьных будней и проблем Инга не замечала течения времени. Девочку преследовало слово «надо», и она старалась выполнять домашние задания так, чтобы учительница больше не кричала на неё. Совсем скоро Инга стала одной из первых учениц в классе. Такой статус влёк за собой множество приятных и не очень приятных моментов. Похвалы учительницы нравились и подстёгивали Ингу к новым победам. Перешёптывания одноклассников за спиной удивляли и настораживали. Хорошо, что рядом в то время была мама, и можно было по дороге домой получить нужный совет.

Были и очень приятные воспоминания. В четвёртом классе, в канун восьмого марта. Придя в школу и заглянув под парту, Инга обнаружила подарок! В темноте отделения для портфеля скромно поблескивала маленькая бутылочка каких-то духов и целлофан, в который был завёрнут крохотный букетик подснежников. Инга до слёз была тронута вниманием соседа по парте. Перед самым звонком в класс вбежал возбуждённый Толик. Что-то не на шутку взбудоражило мальчишку.

— Привет, — поздоровался Толик и принялся рыться в портфеле, готовясь к уроку.

— Толя, спасибо! — прошептала Инга. Толик лишь кивнул, вытирая пот со лба.

А в прошлом году Толика забрали в милицию. Инга ходила вызволять друга. Оказалось, Толик собрался подарить Инге букет красивых роз на день её рождения. Денег на покупку букета, конечно же, не оказалось, и он решил вопрос просто. Сорвал цветы на городской клумбе. Там же хулигана и задержали с поличным. Милиционер оказался знакомым и, первым делом, позвонил Инге. Попросив у мамы денег, она помчалась выручать, попавшего в беду, товарища. Было стыдно врать в милиции о том, что кто-то умер и цветы просто необходимы на похороны. В милиции, будто, поверили, деньги взяли и Толика отпустили, предварительно взяв с него клятвенное обещание, что больше такого, ну, никогда не повторится!

По дороге домой Инга ругала друга за невыносимо гадкий поступок, А он, сорвав розу с первой попавшейся по дороге клумбы, с улыбкой протянул боевой трофей Инге.

— Я верну тебе деньги, — бесшабашно махнув рукой, пообещал друг. Потом он молча шёл рядом, не обращая внимания на правильные речи подруги, но как же приятно было ощущать, что только из-за неё Толик готов на отчаянные поступки, как же приятно было держать в руках маленькую розочку, только, что сорванную другом лишь для неё одной!

А тогда, в первом классе, Инга понятия не имела о том, что Толик всегда будет защищать её от настойчивых нападок одноклассников, и всегда, в самые трудные моменты, которые так часто будут встречаться в её жизни, будет спешить на помощь.

Инга и не заметила, как быстро пролетело время. Первые дни в школе были самыми трудными для маленькой девочки, привыкшей всегда чувствовать мамину поддержку. Вот уже и нога перестала болеть и Инга могла прыгать во дворе на скакалке. А первый урок физкультуры напомнил о балетной школе.

— Ма, теперь уже можно идти в балетный класс? Я сегодня прыгала в длину и всех девчонок перепрыгнула! — с гордостью сообщила девочка по дороге домой.

— Как твоя ножка поживает, не болит больше? — с сочувствием спросила мама.

— Не-е, уже совсем не болит. Ма, я танцевать хочу!

Вечером мама куда-то звонила и с кем-то долго разговаривала, а на следующий день, после занятий в школе, Инга с мамой пошла в балетный класс.

Добросовестно накрапывал мелкий противный осенний дождик. Был такой день, когда не знаешь, следует воспользоваться зонтом, или нет. Особой надобности в такой предосторожности не имелось. Дождевые капли летали в воздухе, и зонт не особенно помогал. Мама, на всякий случай, всё же, раскрыла свой большой красивый зонт, и, обняв дочь, спокойно шла по двору.

На мокрой от дождя скамейке сидел Толик и что-то сосредоточенно мастерил. Инга выскользнула из-под маминого крылышка и подбежала к новому другу.

— А что ты делаешь? — с интересом спросила девочка, перегнувшись через спинку скамейки.

— Корабль, — гордо ответил мальчик. В руках он держал довольно большую доску от тарного ящика и размышлял, в какое место на ней вбить большущий гвоздь, продетый в дырку пустой катушки.

— Зачем тебе такой огромный гвоздь? — полюбопытствовала Инга.

— Это не гвоздь. Это мачта. Только куда её вбить не соображу.

— Для чего вбить?

— Мачта же нужна кораблю! К ней парус надо приделать из промокашки.

— По середине прибей, тогда корабль не перевернётся. Папа говорит, что во всём надо искать середину и отталкиваться от этой точки.

— Давай вместе, — предложил мальчишка и с надеждой посмотрел Инге в глаза.

— Не-е, сейчас не могу, в балетный класс опаздываю! — скороговоркой ответила Инга и собралась убежать к маме.

— Хорошо тебе, а меня училка тогда выгнала и больше не пустила. Злющая такая была из-за тебя.

— Толь, а пойдём с нами, хочешь? — вдруг, неожиданно для себя самой, предложила Инга. Мальчик отложил доску на скамейку и внимательно посмотрел ей в глаза.

— Так, не пустят же! — вздохнул он как-то обречённо, и было видно, что ему очень хочется пойти, но…

— Пустят, пустят! — радостно взвизгнула и захлопала в ладоши Инга. — Моя мама за тебя попросит. Ты же больше не будешь «подножки» подставлять, правда? Ты же обещал!

— Обещал, а она не поверила… — снова вздохнул Толик.

— Ты танцевать хочешь?! — возбуждённо закричала Инга.

— Ещё как!..

— Пойдём, пойдём с нами, а потом корабль вместе построим, и в той большой луже, что у въезда во двор, запустим его в плавание!

Мама незаметно подошла к ребятам и, держа над ними раскрытый зонтик, внимательно слушала их беседу. Почувствовав, что дождь закончился, Инга посмотрела на небо. Но вверху было не небо, а раскрытый зонтик. Мама стояла рядом.

— Ма, пусть он с нами пойдёт, он больше не будет безобразничать, он же хороший мальчик, он мой сосед по парте, — затараторила Инга, обнимая мать за ноги.

— Мы не можем забрать с собой этого мальчика. У него есть папа и мама. Они не будут знать, куда пошёл их сын. Беспокоиться будут.

Инга с надеждой взглянула на друга.

— Как ты? — спросила она шёпотом.

— Не знаю… У меня папки нету, а мамка вечером с работы придёт, кричать будет…

— Чего она кричать будет? — удивилась Инга.

— Уроки будем делать…

— А сейчас у тебя кто-нибудь дома есть? — спросила мама.

— Не-а. Сеструха в садике. Мамка ключ дала. Во!.. — из-за пазухи Толик вынул огромный ключ, привязанный к резинке. Такую резинку мама обычно вдевала в трусики Инге.

— Знаешь, если хочешь, мы заберём тебя с нами и с учительницей я договорюсь. Сейчас зайдём к тебе домой, напишем записку, где нас искать, и мама тебя ругать не будет, — сказала мама, а Толик недоверчиво взглянул на чужую тётю.

— Точно возьмёте меня?! — радостно воскликнул мальчуган и, не дожидаясь ответа, подхватил доску и инструменты, и вихрем помчался к парадному. — Я здеся живу, догоняйте!

В балетный класс дети вошли вместе, держась за руки. Учительница, Элеонора Тарасовна, окинула внимательным взглядом вошедшего за Ингой Толика, потом строго взглянула на маму. Мальчик сжался в комок, ожидая криков, но его почему-то никто не ругал.

— Ты опять сюда явился?! — строго спросила Элеонора Тарасовна.

— Я больше не буду… — шмыгнул носом мальчик.

— Ты кто? — задала новый вопрос учительница.

— Я — Толик Ремезов. Честно, я больше никода, никода…

— А сюда чего пришёл? — перебила его учительница.

— Танцевать.

— Хочешь танцевать, значит…

— Очень — выдохнул Толик. Он думал, учительница закричит и снова вытолкает из класса, но Элеонора Тарасовна уже переключилась на Ингу и её маму.

— Ребёнка водить каждый день. Она слишком много пропустила. Догонять очень тяжело. Дома придётся заниматься. Тебя, сорванец, это тоже касается, — повернулась она к Толику. — Понял?!

Резкая форма обращения к нему учительницы заставила мальчика вздрогнуть, но взгляд он не опустил. Толик выглядел испуганным, но огромное желание танцевать не давало возможности расслабиться.

— У-гу! — снова шмыгнул носом Толик, и глаза его радостно заблестели. Он уже давно понял: его не выгонят сегодня!

— Становитесь в строй, мелюзга! А вам придётся подождать за дверью, — обратилась учительница к маме. — Так, дети, приготовились… Слушаем музыку, и…

В тот день у Инги и Толика ничего не получалось. Они не могли повторять нужные движения в комплексе упражнений разминки. Расстроенная Инга села на пол в углу класса и стала внимательно следить за тем, что делали другие дети. Она и не подозревала, что танцевать так сложно!

Толик же бойко пытался успеть за остальными. Он смешно подпрыгивал, уморительно наклонялся, неловко бежал, когда это требовалось, но вскоре и он устал и присоединился к Инге.

— Не получается… — вздохнул он, тяжело дыша, и подсел к подруге.

— А мы посидим, посмотрим и сделаем, как они… — рассудительно сказала Инга.

— Выгонят… — уверенно прошептал Толик и махнул рукой.

— Не-е, не выгонят! Мы же с мамой… — уверенно прошептала Инга в ответ, и слова её прозвучали как самый убедительный аргумент.

Прошло несколько изнурительных дней занятий. Инга больше не садилась в углу. Больше она не отставала от остальных детей, а во дворе показывала Толику нужные движения, громко отсчитывая ритм.

Школьные годы весело пролетели, оставив в памяти неизгладимый след о весёлом озорном детстве и ранней юности. Училась Инга легко и получала только хорошие отметки. И никто из учителей не жаловался маме на дочь.

Толик всегда был рядом и старался не отставать. И не беда, казалось Инге, что он много списывал. Это было так естественно. Их дружба была крепкой и надёжной, а школьная малышня дразнила их женихом и невестой. И не было бы ни облачка на их горизонте, если бы не тот страшный случай на последнем занятии в балетной школе, круто изменивший судьбы обоих.

Почему-то правый пуант назойливо растирал ногу. Инга несколько раз переобувала его, но так и не смогла добиться необходимого удобства. Воспоминания не отвлекали от проблемы.

«Потом посмотрю, что там мешает», — подумала девушка.

В тот момент Инге предстояло высоко подпрыгнуть, чтобы Толик выполнил поддержку и закружил Ингу в волчке.

Неожиданная резкая боль в большом пальце правой ноги не дала возможности подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы партнёр удобно подхватил её, как было необходимо. Но Толик не сдаваясь, пронёс партнёршу несколько шагов, аккуратно опустил девушку на пол и придал её гибкому телу вращательное движение.

Инга помнила только противный сухой треск. Потом воцарился густой, полный мрак. Она не видела, как суетились перепуганные несчастьем люди, как вызывали скорую помощь, как врачи привязывали к временным шинам сломанные ноги, как везли в больницу.

Очнулась в палате. Обе ноги были в гипсе и подвешены к какому-то сооружению, подъёмным краном, возвышавшемуся над кроватью.

Мутными глазами взглянула на унылый пейзаж, попробовала двинуть ногой и от жуткой боли снова провалилась в пропасть беспамятства.

Когда снова пришла в себя и убедилась, что унылость пейзажа над кроватью не наваждение, горько заплакала. Она вспомнила всё. В больничной белой тишине всхлипывания молодой балерины далеко разнеслись по пустым коридорам.

Неожиданно бесшумно у кровати появилась, озабоченная чем-то, молоденькая медсестра.

— Очнулась! — радостно констатировала медсестра. — Которые сутки уж…

— Лучше бы умереть! — перебила Инга. Она даже не почувствовала, какое впечатление её громкий шёпот произвёл на девушку-медсестру.

— Что, вы, зачем вы так?! Доктора сказали, поправитесь, если не умрёте. Ну, не умерли же, значит, поправитесь!

— Это что такое?! — вскричала Инга, указывая на «подъёмный кран».

— У вас тяжёлые переломы костей обеих ног. И вам повезло, что оперировал Алексей Валериевич. У него ручки золотые. За что ни берётся, всё в золото превращает.

— В золото для кого, для него?

— Ну, что вы, ну, зачем вы так?! Посмотрите, как срастутся ваши переломы, будете в полном боевом порядке! — уверяла медсестра. С самого того момента Инга поверила девушке и стала ждать чуда.

В больницу к Инге приходила целая делегация от балетного класса. Принесли цветы и много фруктов. Сообщили о том, как прошли долгожданные спектакли, особенно «Жизель». Рассказали, кто танцевал вместо неё в том спектакле. После ухода ребят, Инга проплакала весь день, а ночью не смогла уснуть. Она осязала, не понимая всей серьёзности своего положения, что это — конец. Конец всем мечтам и надеждам. Её уже ждёт совсем другая жизнь, жизнь калеки! Об этом она с особым надрывом души сообщила всем, кто посетил её той ночью.

После этого случая к Инге никого не пропускали, чтобы не расстраивать, и без того потрясённую случившимся несчастьем, молодую балерину. Только тётя Люда, любимый, милый Люсик, имела неоспоримое право посещать больную. Мама с папой находились далеко от дома и ничего не знали о несчастье, которое случилось на последнем занятии с их доченькой, с папиной принцессочкой! Сообщения к ним не доходили, там шла война.

Тёплым летним днём тётя Люда забрала Ингу из больницы. В то тяжёлое время глаза бедняжка не просыхали от слёз. Девушку нельзя было успокоить ни сказками, ни музыкой, ни телепрограммами. Инга отчётливо понимала, что назад дороги нет, и никогда не будет. Балетный класс и сверкавшая огнями и так манившая сцена, навсегда отодвинулись в прошлое корявой лапой несчастного случая. Инге обещала молоденькая, совсем неопытная медсестричка выздоровление и «полный боевой порядок». Она поверила и так ждала чуда! Но как же обещание было далеко от жуткой действительности!

«Полного боевого порядка» не случилось, и чуда не произошло. Ингу выписали из госпиталя. В родной дом девушка вошла на костылях, а Алексей Валериевич не обещал больной ничего утешительного.

— Вы хорошо отделались, юная леди. Могло быть гораздо хуже. Постепенно начнёте ходить, а пока потерпите костыли. О балете придётся забыть, но вы так молоды… — как же больно было слышать такие слова. Инга свято верила в чудо, но с чудом вышло недоразумение.

С карьерой балерины Инга распрощалась навсегда. Только новые балетные тапочки и подготовленный к выступлению костюм больно напоминали о былом счастье.

Однажды, лёжа в постели, Инга попросила подать ей пуанты. Тётя Люда принялась отговаривать племянницу, сетуя, что не убрала с глаз подальше любимую вещь. А потом, вдруг, вытащила из-под шкафа новенькую коробку и, обтерев случайную пыль, поставила Инге на колени.

С трепетом девушка сняла крышку и, склонившись, застыла над коробкой. Крупные слёзы катились по её лицу, Инга даже не замечала ручейков, нахально струившихся по щекам. Её душа в те мгновения прощалась с балетом… Людмила не выдержала напряжения тяжёлой минуты и выскочила из комнаты, вытирая на ходу слёзы, а бывшая балерина со слезами на глазах любовалась тем, что увидела внутри коробки. Потом она робко слегка прикоснулась к непокорным ленточкам, откровенно свисавшим с края картонки, и, заливаясь слезами, будто котят, принялась гладить дрожащими руками дорогие сердцу пуанты.

Неожиданно для самой себя, взяла в руки правую балетную туфельку и принялась её внимательно рассматривать…

Вдруг что-то маленькое с тихим грохотом выкатилось на пододеяльник и покатилось на пол. Инга не успела поймать рукой крошечный непонятный предмет.

— Тётя! — возбуждённо заорала Инга, забыв про слёзы. На пороге неслышно возникла заплаканная Людмила.

— Ты чего так орёшь? Скоро обедать будем, — сказала тётя, вытирая мокрые руки о кухонное полотенце.

— Тётя, посмотри, что-то выпало отсюда и покатилось на пол! Вон оно, вон оно! Что же это?! — возбуждённо выкрикнула Инга и встряхнула пуант над пододеяльником. И опять что-то маленькое, подленькое выкатилось изнутри тапочка на белое полотно пододеяльника.

— Что это?! — удивилась Людмила. — Подожди, не шевелись, я посмотрю, что упало… Откуда оно выпало? — немного погодя, спросила женщина, разминая что-то маленькое в руках.

— Что это?! — возбуждённо выкрикнула Инга, не в силах сдержать нахлынувшие чувства.

— Вот, смотри!.. Откуда такое могло взяться! — Людмила протянула ладонь так, чтобы Инга смогла лучше рассмотреть найденный маленький предмет.

— Так это же… гречневая каша! Подожди, я ещё потрясу… — воскликнула Инга в крайнем возбуждении и удивлении, и принялась трясти пуант над пододеяльником.

На белое полотно выкатилось ещё одно зёрнышко гречневой крупы. Оно беззвучно покатилось по белой ткани пододеяльника. А Инга вместе с тётей, словно завороженные, наблюдали за его движением и не верили своим глазам.

— Так вот, почему я свалилась! Мне же что-то натирало ногу, а я понять не могла! Кто же мог так?… — воскликнула девушка, в отчаянии откинувшись на подушку. Инга была неприятно удивлена и напугана своей находкой. — Хотела бы я сейчас посмотреть в глаза той дуре!

— Всё узнаешь в своё время. Не дура она вовсе. Только зла никому не желай. Слава Богу, живая осталась, и ноги тебе не отрезали, — прошептала тётя, судорожно сглотнув, и погладила расстроенную девушку по красивым волосам, буйной волной спадавшим на худенькие плечи.

— И мамы нету!.. — всхлипнула Инга.

— Девочка моя, ты уже выросла. Без мамы обходись. Сама должна барахтаться в жизни. А маме я сообщила о несчастье. Скоро, наверное, приедет.

— Ой, как будет хорошо! — захлопала в ладоши Инга, заплаканными глазами ясно взглянув на тётю.

Но мама так и не смогла приехать, лишь её письмо случайно нашло адресата. Каждая буква этого случайного письма кричала об ужасе, о диком сожалении, о том, что случилось такое несчастье, а она, мама, не может находиться рядом со своей любимой девочкой. Там, куда послали в длительную командировку отца, шла война. В связи с тяжёлой военной обстановкой домой мама выехать не могла.

Инга терпеливо ждала возвращения мамы, но с каждым прожитым днём всё отчётливее понимала: мама не скоро сможет вернуться домой. Там война. Письма от родителей приходили теперь с большими перерывами, а потом перестали приходить вообще. Каждый раз Инга с надеждой смотрела в руки приходившей днём тёте, но долгожданных конвертов тётя не приносила, только пожимала плечами, отвечая на вопросительные взгляды племянницы.

— Ну, как же они совсем позабыли обо мне?! — воскликнула Инга, не найдя письма в очередной почте.

— Ингуша, девочка моя, потерпи немножко. Не могут они… Война там…

— Ой, Люсик, как же тяжело терпеть и ждать!

— Знаю, девочка моя, но выхода другого у нас с тобой нет. Вот, дядя Жора заболел, не знаю, что к вечеру будет. Ночью в больницу забрали. Сказали — инсульт, — неожиданно стала сокрушаться тётя.

— Как же плохо мы живём! — вдруг с досадой выкрикнула Инга и горько расплакалась.

— Да, уж, совсем плохо… — вздохнула тётя. — И денег теперь совсем мало будет. Кончаются уже…

— Что же делать? — Инга с надеждой взглянула на Людмилу.

— Не знаю, что и сказать. Пойду я лучше тебе еду приготовлю на пару дней. Жорик умереть может, если меня рядом не будет. А там — посмотрим, что будет, — махнув рукой, вздохнула Людмила и побрела в кухню.

Инга осталась в комнате одна. Обычно тётя не уходила сразу на кухню. Они долго разговаривали обо всём на свете. Сегодня у тёти своя беда, и не известно ещё, какая беда тяжелее.

«Хоть бы Толик зашёл в гости! Куда он пропал?!» — с досадой вздохнула Инга и взяла в руки книгу, пытаясь чтением отвлечь мысли от тревожной действительности.

Переломы не давали покоя, ноги болели нещадно, только с помощью чтения увлекательной литературы Инга, хоть на время, могла отвлечься от надсадной изнуряющей боли. Приходилось принимать таблетки, чтобы обмануть и прогнать разбушевавшуюся боль, и тогда наступал благодатный сон. Но боль будила снова. Инга уже привыкла, даже здоровалась с нею, проснувшись. Но, когда тётя подсаживалась рядышком на кровать и принималась рассказывать свои забавные истории, боль пугалась и куда-то пряталась, не ощущалась.

Сегодня Людмила разговаривать с племянницей была не расположена. У тёти случилась беда. Заболел её любимый муж. Инга от всей души жалела дядю, но как же ей хотелось хоть чуть-чуть привлечь внимание тёти к себе! Грохот кастрюль на кухне не обещал ничего хорошего. Тётя торопилась в больницу. Дядя Жёра был Инге неродным дядькой, но она очень любила такого большого плюшевого мишку, который всегда закармливал её вкусными конфетами. Он был добрым и смешным. Инга любила его шутки. Тётя Люда была на десять лет моложе мамы. Она гораздо лучше понимала Ингу и была ей подружкой.

Тёплый летний вечер постепенно овладевал городом, готовясь к приходу ясной и такой же тёплой ночи. Инга уже не видела текста. Книга вываливалась из рук. Сумерки постепенно, но неуклонно сгущались, превращаясь в узорчатую темноту. На кухне уже горел свет. Там Людмила всё ещё гремела кастрюлями, и этот грохот настораживал. Тётя торопилась наготовить еды, казалось, на всю неделю, чтобы надолго уйти в больницу к мужу.

Инга отложила книгу, подхватила безмолвно лежавшие и терпеливо ожидавшие своего часа костыли и встала. Стоять было больно. Сделав первый шаг, девушка вскрикнула, но удержалась на ногах и не выпустила из рук костыли.

Подошла к окну и засмотрелась на нежно дрожавшую под лёгким ветерком и освещённую снизу уже включившимися фонарями, ярко-зелёную листву деревьев, росших под окнами.

«Как в сказке! — подумала Инга. — Только ноги болят по-настоящему, и нету волшебной палочки, чтобы снять эту боль и вернуть всё назад. Я уже никогда не буду принцессой, потому, что я — калека, и виновата во всём гречневая каша!..»

Повернувшись к двери, бойко застучала костылями, передвигаясь к кухне. По дороге бросила взгляд на телефонный аппарат, уныло скучавший в коридоре. Сегодня он не звонил ни разу. Толик знает, как тяжело Инге к телефону добираться и сегодня совсем не звонил.

— Ингуша, ты встала?! — удивилась тётя, выбежавшая в коридор, навстречу грохоту костылей.

— Больше не могу лежать. Все бока болят. Жаль, танцевать не могу…

— Подожди, наладится твоя жизнь, посмотришь! Только сейчас потерпи немного. И танцевать начнёшь, верь мне, придёт твой звёздный час, — печально улыбнулась тётя, сама не веря в правдивость своих слов.

— Ноги чуть перестанут болеть, и я начну тренировки. Толик мне поможет, — упрямо мотнула головой Инга. — Люсик, я так легко не сдамся!

— Где он, твой Толик?! Уже вторую неделю не появляется! — махнула рукой тётя.

— Занят, наверное… — пожала плечами Инга.

— Занят, занят! В казино его вчера видели! Подожди, девочка моя, сейчас меня послушай, не перебивай. Хлеба тебе дня на три хватит. Борщ сварен, тоже, на три дня. В этом лоточке — каша, а здесь — мясо. Всё свеженькое. Только прячь еду в холодильник, чтобы не скисла, и ложками грязными в кастрюли не лазь. Тепло сейчас, опасно. Микробы тепло любят. Поняла? Я через три дня снова приду. Не сдавайся, вера в победу — самое лучшее лекарство!

— Зачем ты мне всё это рассказываешь? — удивилась Инга. — Лучше скорее приходи. Как я без тебя буду жить эти три дня?!

— Не знаю, смогу ли раньше. Дядя Жора сильно заболел. Мне необходимо быть рядом с ним в больнице.

— А как же я?! У меня же никого, кроме тебя сейчас нету! — не на шутку испугалась Инга.

— Ингуша, девочка моя, я забегу к тебе на днях, не волнуйся! Я о тебе не забуду, только бы дяде Жоре легче стало.

«Осталась совсем одна!.. Пусть бы дядя Жора скорее выздоровел…» — подумала Инга, закрыв на ключ дверь после ухода тёти.

Подошла к телефону и набрала номер телефона Толика. Долго никто не брал трубку. Наконец, что-то там щёлкнуло, и раздался знакомый голос его матери.

— Да… — хрипло отозвалась женщина на том конце провода.

— Здравствуйте, скажите, пожалуйста, а Толик дома? — несмело спросила Инга.

— Инга, ты, чё-ли?

— Я…

— Дак, его нету. Уже ночь на дворе. Я сама его жду.

— Скажите ему, пожалуйста, что я ему звонила, ладно?

— Ладно, скажу, если увижу. Мне рано на работу, можем и не встретиться. Ты мне лучше расскажи, как ты себя чувствуешь? — вдруг спросила мать Толика.

— Что говорить? Больно. Хожу с трудом…

— Уже ходишь? — почему-то искренне обрадовалась женщина.

— Да, только по квартире. И то, больно, больно!

— Ничего, были бы кости целы, а мясо нарастёт. Ещё плясать будешь с моим-то!

— Надеюсь… Так вы скажете Толику?

— Стряслось чего-то? — вдруг, почувствовав неладное, с тревогой спросила женщина. — Если чего надо, скажи, я после работы завтра…

— Нет, просто, соскучилась. Тётя ушла и я теперь совсем одна.

— Он, поганец, наверняка, с дружками во дворе околачивается. Подарили дураку гитару, так он теперь её из рук и не выпускает, песни непотребные распевают и в бутылочку иногда с дружками заглядывают.

— Ему же нельзя пить, он же танцует! — нечаянно вырвалось у Инги.

— Вот я танцору трёпки-то задам, пусть только вернётся!

— Не надо трёпки, скажите ему, пусть позвонит.

— Ладно, скажу. Может перед тобой стыдно будет оболтусу, — с облегчением выдохнула женщина.

— До свиданья, — вежливо попрощалась Инга и осторожно положила трубку на рычаг.

Стоять у телефона было больно, да и звонить больше некуда было…

Инга терпеливо ждала возвращения тёти Люды, но на третий день тётя не пришла, как обещала, и даже не позвонила. Прошло ещё несколько томительных дней ожидания. Телефон молчал, а Людмила так и не появилась в доме у Инги, и девушка терялась в догадках. Как могла, растягивала и сокращала приёмы пищи, но это не помогло. Еда закончилась, а Людмила так и не пришла навестить племянницу.

Однажды утром, заглянув на кухню, Инга ужаснулась беспорядку, поселившемуся там. Чистой посуды уже совсем не осталось, а грязные тарелки и кастрюли, нахально и неряшливо выпячивались из мойки, выставляя напоказ остатки нехитрой пищи, присохшие к краям невымытой посуды. Пол кухни не сохранил и следа былой чистоты, которую старалась поддерживать тётя Люда. Грязное полотенце, небрежно перекинутое через спинку стула и совсем забытое там, будто, кричало: «Хочу в стирку!»

Орудуя костылями, Инга подступила к мойке и принялась отковыривать присохшую кашу с краев невымытых тарелок. Желудок настойчиво требовал пищи. В хлебнице лежала последняя горбушка батона. Эту драгоценную реликвию следовало дотянуть до вечера. А что делать дальше, Инга не могла придумать.

«Надо бы вымыть эту гору…», печально вздохнула Инга и приоткрыла кран горячей воды. Немного постояла в нерешительности, следя за тоненькой струйкой воды, которая, стекая по верхней тарелке, сделала чистую дорожку для своего ручейка. Вода была горячей. Из раковины начал подниматься пар, наполненный кислым запахом давно не убиравшихся объедков.

Немного разбавив горячую струю холодным потоком, Инга нерешительно потрогала пальчиком текущую воду.

— Нормально, не горячо… Теперь можно и помыть эту противную посуду… — пробурчала она сама себе, царапая ногтем и стараясь тщательно отмыть присохшую пищу с поверхности тарелок.

Неожиданно для себя, Инга увлеклась непривычной работой, и не заметила, как на край мойки смело выполз наглый, рыжий таракан и, удивлённо крутя длиннющими усищами, стал внимательно наблюдать за действиями неизвестного ему враждебного объекта. Видимо, на повестке дня у таракана не стоял вопрос о мытье грязной посуды, так, как откормочную базу неумолимо смывало водой. Он наблюдал за решительными действиями Инги с каким-то сожалением, и осуждением, будто понимал, что совсем скоро ему здесь нечего будет делать и придётся искать новую среду обитания.

Инга не видела тараканов в доме с тех пор, как с родителями вселилась в эту квартиру. Мама всегда боролась со всей нежелательной в доме живностью весьма решительно, так же действовала и тётя Люда, и тараканы не заползали в квартиру. А тут, вот, пожалуйста, первая ласточка!

Инга постаралась тряпкой достать неожиданного гостя, но прыткое насекомое спряталось в щель так стремительно, что поймать проходимца не было ни малейшей возможности, только костыли разлетелись в разные стороны. Облокотившись о мойку, Инга расплакалась от досады, но, вытерев ненужные слёзы, всё равно, никто не увидит и никто не оценит, продолжила начатое дело.

Посуда, наконец, была вымыта и перетёрта всё тем же грязным полотенцем, безрадостно висевшим на спинке стула. Но на полке не видно было, чем тёрли посуду. Тарелки блестели чистотой, как прежде.

С полом было сложнее. Веник долго не находился. Потом пришлось отставить костыли и приступить более серьёзно к сметанию мусора на совок. Но скоро и этот этап уборки был завершён. Голод вызывал единственное желание — что-нибудь съесть, и от неутолимого желания темнело в глазах.

«Ну, и что, что последняя горбушка, я её съем и головокружение отступит до обеда, а там что-нибудь придумаю…» — уговаривала себя Инга, уминая хлеб и запивая его водой из крана. Недавно она и предположить не могла, что когда-нибудь хлеб станет таким желанным, а вода из-под крана — драгоценной влагой.

Покончив с уборкой в кухне и доев последнюю корочку хлеба, Инга подхватила костыли и двинулась в комнату. Необходимо было отдохнуть после такого изнурительного труда и разобраться в делах. Если тётя Люда до сих пор не пришла, значит, случилось что-то страшное, непредвиденное. От родителей тоже нет никаких вестей. А, может, и есть, только добраться до почтового ящика Инге было невозможно. Значит, ждать больше нельзя. Необходимо пересчитать свои активы, не отчаиваться и подумать, как жить дальше. Всегда можно найти выход из сложного положения дел. Так её учил поступать папа.

В шкатулке, в которой обычно хранились деньги семьи, почти ничего не осталось от прежних запасов, которые ей оставили родители, уезжая в длительную командировку. Пыльное дно шкатулки бессовестно просматривалось среди редких купюр разного достоинства. Инга пересчитала их и задумалась. Она даже предположить не могла, что будет делать, когда и эти купюры уйдут на продукты. Она ещё никогда не решала денежных проблем, и вообще, никаких домашних проблем у неё не возникало, но сейчас отчётливо понимала, что оставшихся денег едва хватит, чтобы прожить какой-то небольшой отрезок жизни. Что делать дальше, девушка не имела ни малейшего понятия.

Растерянная, она снова и снова заглядывала в шкатулку и сглатывала давившие горло слёзы. Вдруг зазвонил столько дней молчавший телефон. Вздрогнув от неожиданности, Инга неуклюже бросилась в коридор, забыв про костыли, ведь, если человек на том конце провода устанет ждать и отключится, Инга этого не перенесёт. Удары гипса о паркет противно отдавались в мозгу головной болью, но она старалась не обращать на такие мелочи никакого внимания. Звонил телефон, кто-то интересовался ею.

В коридоре, прямо у тумбочки, на которой красовался важный телефонный аппарат, всегда стояла маленькая скамеечка для удобства, когда разговор затягивался на неопределённое время. Инга сама придумала такой выход из-за частых ситуаций, когда было о чём поболтать с подругами. Теперь и подруг не осталось. Никто не звонил до сих пор, а скамеечка стояла на прежнем месте. Тётя Люда не убрала и не задвинула скамеечку в дальний угол для удобства уборки в коридоре. Как же Инга была благодарна сейчас тёте за её предусмотрительность или невнимательность. Сейчас скамеечка так выручила!

— Ин, привет! — заорала трубка юным баском Толика. — Как ты там?

— Плохо, даже очень плохо! — печально вымолвила Инга и вдруг громко разрыдалась.

— Не реви, ща приду! — Толик отключился так неожиданно, а Инга всё сидела на маленькой скамеечке и горько плакала. Она не могла поверить, что разговор так быстро закончился, ещё не начавшись.

Прошло полчаса. Обессиленная Инга добралась до постели, улеглась, вытянув многострадальные ноги и попыталась успокоить боль. Длительное путешествие с препятствиями по квартире не на шутку утомило. Она так и не нашла нужного решения нависшей над ней грозной проблемы. Вся в слезах, лежала и пялилась в потолок, будто кто-то невидимый должен был обрисовать на нём выход из сложившейся ситуации, а ноги тонко и противно ныли, не делая никаких поблажек…

Резкий дверной звонок прервал медитацию.

«Кто бы это мог быть? — удивилась Инга. — У тёти есть ключи, родители давно бы позвонили из аэропорта, а больше некому, наверное… Может, дворничка рассчётку за квартиру принесла? А платить нечем!» Она совсем забыла о Толике и его обещании «ща прийти», но, движимая любопытством, превозмогая нестерпимую боль в ногах, Инга отправилась открывать входную дверь.

Увлечённая стремлением дойти до намеченной цели, Инга, даже забыла задать обычный и такой всегда необходимый вопрос: «Кто там?». Она сразу же распахнула дверь настежь и несказанно обрадовалась, увидев на пороге Толика.

— Толя, как же я рада, что ты пришёл! — воскликнула она, с каким-то внутренним облегчением, искренне радуясь встрече.

— А, если бы, не я? Если бы воры? — удивился, и даже рассердился, Толик.

— Так, красть-то особенно нечего, всё съедено. Даже таракан убежал к соседям… — с досадой махнула рукой Инга.

— Подожди, а как ты без костылей дошла до двери? — удивился Толик.

— Я сегодня с утра без них. С ними так неудобно. Только, конечно, устала с непривычки.

— Пойдём, я помогу тебе добраться до удобного места отдыха, — сказал Толик и, подхватив Ингу на руки, понёс её в комнату и уложил в постель. Потом хозяином прошёлся по квартире и очень удивился, не встретив ни души. — Ты одна, что ли? — не веря своим глазам, спросил он.

— Ага, уже который день… — печально кивнула Инга.

— А где же?…

— Нету, никого нету!.. — в отчаянии выкрикнула она.

— А куда же они все подевались?

— Ну, чего пристал? Вопросики ещё задаёт! Не знаю! Война там, понимаешь?! Мама выехать не может, а тётя куда-то пропала!.. — Инга поморщилась от досады, потому, что не знала, как отвечать на такие вопросы.

— Не-е, ты скажи, давно одна живёшь?

— Неделю уже. Скоро мама приедет.

— А когда?

— Не знаю. Чего ковыряешься в моей личной жизни!? Ты ко мне пришёл, или квартиру для чего-то рассматриваешь?

— Да, не-е, чего ты?! Я принёс тебе, вот, первых яблочек!

— Опять в чужом саду нашёл?

— Ну, дак, как же?

— Ох, Толик, сколько я тебя просила по чужим садам не лазить?! Но, за яблочки спасибо, очень они кстати, пусть и такие, — у Инги набежало полный рот слюны, и она судорожно сглотнула.

— Ты чего? — удивился Толик.

— Есть хочется. Тётя приготовила еду и ушла. Её уже целую неделю нет, а еда кончилась. Не знаю, что делать. Мне пока даже страшно подумать, чтобы по лестнице на костылях…

— Вот, недотёпа! Сразу надо было сказать. Ну, я пошёл в магазин, — он уже намерился уйти, но Инга остановила.

— Толя, возьми деньги… — несмело сказала она.

— Гусары денег не берут! Я скоро вернусь. Где ключи? Сам закрою, чтобы ты попусту не прыгала по квартире. Ноги тебе ещё пригодятся.

Толик так стремительно выскочил из квартиры, что Инга не успела опомниться, а ключ уже весело скрежетал в замочной скважине с другой стороны, закрывая входную дверь.

ПОТЕРПИ… ПОДОЖДИ…

Прошёл долгий, томительный час, может, больше. Инга давно потеряла счёт времени. Но она ждала добросовестно и терпеливо. Толик не возвращался, и ожидание превратилось в муку. Вдруг ей показалось, что он никогда уже не вернётся, и она навсегда останется закрытой в собственной квартире и умрёт от голода. Приедут мама и папа, и лишь тогда найдут её истощённый труп на продавленном диване…

Стало жалко себя. Как же она не сообразила, не настояла сама закрыть входную дверь?! А теперь появилась ещё одна неразрешимая проблема…

Когда истёк второй час, Инга, подобрав костыли, отправилась к телефону и в этот момент услышала долгожданный скрежет ключа в замке.

— Ух! — выдохнула она с облегчением. — Толя, ты меня так напугал!

— И чего пугаться? — удивился тот, закрывая входную дверь. — Я в очередях стоял. Ты думаешь, так легко скупиться?

Инге никогда не доводилось заниматься закупкой продуктов. Не было надобности в этом. Что такое очереди Инга не ведала. То, что зачастую ей нужно было в магазинах, покупалось легко и свободно, без малейшего напряга. Толик принёс две тяжеленные сетки продуктов, необходимых для поддержания сил травмированной балерины, но что с ними делать, Инга понятия не имела.

— Во, принимай! — Толик, было, с особой гордостью протянул обе сетки, но вдруг, спохватился. — Нет, тебе ещё нельзя тяжести поднимать. Греби на кухню, ща, разбираться будем.

Как разобраться в том, чего никогда раньше не приходилось делать? Инга привыкла, что еда должна быть в тарелке, а как она туда попадает, никогда не заботило и оставалось тайной за семью печатями. Куда раскладывать все эти несъедобные штучки, которые принёс Толик, и как их сделать съедобными, оставалось нераскрытой тайной.

— А кто тебе посуду помыл? — неожиданно задал очередной вопрос Толик, выкладывая продукты на чистый, убранный утром, кухонный стол. — Порядок у тебя, аж противно!

— Ну, чего ты ковыряешься там, где не надо!? Видишь, никого, кроме меня в доме нет, и спрашиваешь. Утром вместе с тараканом постарались! Потом он наглым образом смылся…

Толик даже глазом не моргнул, не посчитал нужным обидеться. Он молча продолжал выкладывать принесенные продукты на кухонный стол, на котором появились разные свёртки и свёрточки, какие-то коробки и коробочки, банки и баночки, и, казалось, конца этому не будет. От такого разнообразия у Инги закружилась голова, и она устало опустилась на стул, через спинку которого было переброшено, ещё с утра не успевшее высохнуть, грязное полотенце.

— И что теперь с этим делать?! — взявшись руками за голову и раскачиваясь на стуле, устало спросила Инга.

— Как, что? Кушать! — удивлённо воскликнул Толик.

Инга нерешительно взяла со стола большую холодную коробку и принялась внимательно её рассматривать. Повертев в руках незнакомый предмет, вдруг спросила:

— Это что такое?

— Пельмени русские. Сейчас мы их сварим и поедим.

— А что такое пельмени? — удивлённо посмотрела она на Толика.

— Ты чего, сегодня с дуба рухнула?! Не знаешь, что такое пельмени?

Инга двумя пальчиками надорвала холодную, всю в инее, упаковку и одном глазом заглянула внутрь.

— Это такие пельмени?! Ледышки какие-то, — сделала заключение она, презрительно сморщившись.

— Инга, их сварить надо! Они как вареники, только с мясом. Где у тебя кастрюли?

— Нам же такого нельзя! — в ужасе воскликнула Инга.

— А жрать охота?!

— Ну, и что? Нельзя же мучного!

— А Томка жрёт, и не смотрит, что можно, а чего нельзя. Потом её по сцене носить невозможно, вихри враждебные покоя не дают!

— Да… Она так хотела танцевать «Жизель»… — вздохнула Инга не отреагировав на шутку Толика.

— Танцует. И пельмени за милую душу наворачивает. Я знаю. Так, что не переживай. От одного разика ничего с тобой не случится, а червячка заморишь.

Они вдвоём сидели в комнате, за простенько накрытым столом и с незабываемым удовольствием уплетали ещё дымившиеся ароматные пельмени.

— Нам же этого есть нельзя, тут же тесто! — возмущённо подняла Инга вилку над головой.

— Ох, ты, неугомонная, повторяешься! Сколько там того теста?! Можно есть, что угодно, когда в животе кишки марш играют! — серьёзно сказал Толик и вдруг, хитро прищурился.

— И часто ты диету нарушаешь? — с аппетитом пережёвывая очередной пельмень, тоном строгой учительницы спросила Инга.

— Всегда, когда жрать охота. Только никому ни слова, а то Элеонора быстренько со мной расправится. Кстати, о тебе спрашивала.

— Ну, и что ты ей сказал?

— «Что сказал, что сказал»! А что говорить? Я же тебя две недели не видел. Даже не знал, что тебе так хреново живётся.

— Теперь знаешь…

— Знаю. Теперь каждый день буду тебя навещать. И не отвертишься! Надоесть ещё успею. Но ты и сама, знаешь, старайся.

— А я стараюсь. Видишь, уже почти без костылей обхожусь. На следующей неделе начну несложные разминочки, а там видно будет.

— Смотри, только себе не навреди, такое бы под контролем делать надо, и гипс ещё не снят, — он предостерегающе погрозил пальцем.

— Ой, как вкусно было! После такой еды мысли буксуют! — засмеялась Инга и погладила себя по упругому животу. — Кто же меня сможет контролировать? Со мной даже кошка не живёт. В квартире пустота. Толик, возьми деньги, ты же столько еды принёс! Я должна тебе вернуть…

— Ничего ты мне не должна. Я заработал, — насупился Толик и отвернулся к окну.

— Где, если не секрет?

— Секрет, но с тобой поделюсь, если матери не проболтаешься, — до смешного, ещё больше нахохлился Толик.

— И чего набундючился, я что-то не то спросила? Или, может, я постоянно на тебя стучала твоей маме, даже, когда ей и следовало бы больше о тебе знать?!

— Спросила и спросила… — сказал Толик и надолго замолчал. У него не было особого желания делиться своим секретом с Ингой. Но слово было сказано, оно вырвалось неожиданно, и теперь трудно было уйти от ответа.

— Не расскажу, не расскажу твоей маме! Давай, колись! — поддразнила друга Инга и весело рассмеялась.

— Выиграл в казино! — облегчённо выдохнул Толик. — Смотри сколько!.. И это не всё, дома в тайнике ещё половина лежит. Вот.

Он вдруг вынул из кармана брюк большую пачку денег и небрежно бросил их на стол. Деньги рассыпались по столу, попали в тарелки, закрыли собой почти всю поверхность неубранного стола. Инга онемела от изумления и растерялась. Она не ожидала увидеть у Толика такое богатство, с которым он сам толком не знал, что делать.

— Ох!.. — выдавила из себя девушка.

— Что, «ох»? Видала?! Тут на всё хватит, и на еду, и на шмотки, и на море скатать на недельку в каникулы!

— Толик, но это же… Ты кого-то ограбил? — несмело спросила Инга.

— Ты что?! — взревел неожиданно друг. — Не думай ничего плохого! Выиграл!

— Ты же маленький ещё. Тебя даже в армию пока не берут. Кто тебя пустит в казино?!

— Я же не сам зашёл в зал! Мне самому ничего там не светит пока. Ты правильно говоришь, я ещё маленький. Гарик по блату протащил и денег взаймы дал. После игры я ему втройне долг вернул. А это — моё, честно выигранное!

— Но ты же играл!..

— Ну, конечно, а как ты хотела? — удивился Толик.

— Ничего я не хотела… — Инга задумчиво посмотрела в окно. Вот, если бы не костыли… Страшно даже подумать, как она сможет передвигаться по лестнице на этих противных палках. Третий этаж, всё-таки…

— Матери не проболтайся. Съест, не подавится. И денежки отберёт, — сквозь облако своих мыслей, услышала Инга далёкий голос друга.

Понадобилось несколько дней упорных тренировок, чтобы Инга смогла пользоваться лестницей и выходить на улицу. Все эти трудные дни Толик не оставлял подругу в одиночестве. Он был ей и за тренера, и за массажиста и за добытчика и за уборщика. Толик ни в чём не отказывал Инге, и та пачка денег, которую он с шиком бросил на стол перед подругой, несколько дней назад, быстро таяла.

— Смотри, что делается! — как-то удивлённо воскликнул Толик во время очередного визита к Инге. — Уже на море не поеду. Деньги кончились. Завтра опять с Гариком поговорю, помощи попрошу.

— Ой, Толик, как же мне не нравится твоё новое увлечение! — вздохнула в ответ Инга. — Лучше бы ты на гитаре играл.

— И не увлечение это вовсе, а осознанная необходимость. Нам же с тобой деньги нужны! А гитара — это святое!

— И родители молчат, ни весточки от них, и тётя пропала… Уже скоро лето закончится. Завтра мне надо к Валерию Сергеевичу как-то попасть… — грустно вздохнула Инга.

— Зачем?

— Гипс снять. Уже второй месяц скоро закончится. К врачу мне надо. Обещал, что уже снимет это безобразие.

— И ты без костылей сможешь?!..

— Не знаю… Костыли, наверное, ещё пока останутся. С ними как-то легче, я себя увереннее чувствую. Привыкла, наверное…

— Ничего, скоро ты их отбросишь и сама ходить станешь.

— Помоги мне к врачу добраться… — со слезами на глазах попросила Инга.

— А реветь не надо! Сказал, помогу. Вечером, только, не звони. Меня дома не будет.

— Ты пойдёшь… играть? — несмело спросила Инга и в страхе закрыла глаза, боясь услышать ответ.

— Да, — ответ прозвучал, как приговор, который обжалованию не подлежит.

— Знаешь, когда я смогу нормально передвигаться, возьми меня с собой… — просьба Инги была настолько неожиданной, что Толик лишь крякнул и рот раскрыл, не соображая, что нужно ответить на такой выпад подруги.

— Ты же говорила… — изумлённо выдавил из себя.

— Я говорила, когда ещё были призрачные остатки благополучия. Сейчас уже и надежды нет на скорое светлое будущее. Так, что, скоро я пойду с тобой, или милостыню просить прийдётся…

— Как хочешь. Я Гарику скажу о твоём желании. Только про милостыню больше не напоминай, выкрутимся!..

— Скажи, скажи. Я буду делать всё, что потребуется.

В то солнечное утро Инга сидела в кабинете Валерия Сергеевича и молча, с каким-то непонятным ей самой, интересом, рассматривала свои, побелевшие от гипса, искалеченные ноги. Толик ждал её в коридоре. В кабинете она находилась одна. Сестра унесла куда-то срезанный гипс и долго не возвращалась, а доктор вышел в рентген-кабинет, чтобы проконсультироваться с коллегой.

Некрасивые рубцы на обеих голенях кричали о недавней катастрофе, постигшей начинающую балерину. Они были отчётливо видны и сразу бросались в глаза. Такие рубцы никакое трико не закроет. Инга рассматривала свои ноги и понимала, что это конец. Умерли в один момент все надежды на радужное будущее, ничего ей не оставив взамен. Разве, что с Толиком сходить в казино. Это, пожалуй, единственное, что ей осталось…

Инга терпеливо ждала возвращения доктора. С мамой было бы проще, но мама где-то очень далеко и не может вернуться домой. Там у них война… Инге надо самой выдержать испытание. Но ждать было так утомительно, как же не любила Инга ждать! А где-то там, на самом донышке души копошилась и теплилась тень маленькой надежды на лучшие времена. Сдаваться без боя не входило в правила жизни Инги. Она ещё будет танцевать…

— Ну, что, кости срослись. Костные мозоли обнадёживают. Но смотри, не переусердствуй, не нагружайся сразу, чтобы не испортить мою работу, — сказал радостно доктор, энергично вбежав в кабинет. Инга так долго его ждала, а пришёл он так неожиданно!

— Постараюсь… — протянула слова, и кисло улыбнулась. — Это уродство можно как-то убрать? — ткнула пальчиком в рубцы на ногах.

— Рубцы? У тебя сейчас реабилитационный период и вопрос о косметике не стоит. Надо научиться ходить, а потом красоту будешь наводить. С этим придёшь через год.

— Скажите, доктор, я буду танцевать?… — шёпотом спросила Инга.

Валерий Сергеевич сел на стул рядом с девушкой, взял её тонкую изящную кисть в свои тёплые ладони, заглянул в глаза и печально улыбнулся.

— Инга, сейчас — период реабилитации. Я не знаю, как долго он продлится. Потерпи, подожди, там видно будет…

— Опять терпеть! — вздохнула расстроенная девушка. Тот маленький комочек надежды постепенно замерзал в глубине души. И вдруг Инга горько заплакала, понимая всю тщетность своих мечтаний.

— Инга, милая девочка, скажи спасибо, что всё прошло так гладко… — пытался успокоить расстроенную девушку доктор.

— А что могло быть хуже?! — рыдая, спросила Инга.

— Знаешь, я не хочу говорить о плохом. Ходить ты будешь, даже бегать сможешь, а вот, балетом заниматься, это — вряд ли… Сейчас тебе следует научиться ходить. Я напьюсь, как последний сапожник, когда ты ко мне без костылей придёшь.

— Запросто! Недельку потренируюсь, и приду к вам без этих противных палок.

— Когда отложим в сторону костыли, придётся ещё какое-то время походить с тросточкой, и не бегать, сломя голову, а потихоньку передвигаться. Ты меня поняла?

— Как старушка?! — расстроено выкрикнула Инга.

— Скажи Богу спасибо, что так благополучно для тебя идёт лечение.

— Обязательно скажу… У меня из пуанта выпало три гречневых зёрнышка…

— Это что такое?

— Мне кто-то подсыпал в тапочек крупинки гречки. Поэтому я так упала…

— Инга, это же преступление! Ты знаешь, кто это сделал?!

— Догадываюсь, но доказать уже ничего невозможно. Пусть. Мама приедет, тогда подумаем, что делать. А раз танцевать не буду, то и возиться с этой бедой не стоит. Не хочу зря тратить своё время на пустые хлопоты.

— Может, ты и права… — сказал доктор, в раздумии почесав затылок.

Первый перевод от родителей вместе с коротенькой запиской пришёл в конце лета. Мама обещала осенью вернуться домой. Инга вздохнула с облегчением. Наконец-то мама будет дома и поможет дочке бороться с её бедой. Будет праздник в их доме. Инга купит торт на выигранные в казино деньги, но маме ничего не расскажет. У них с Толиком есть великая тайна, которую нельзя разглашать.

Много дней подряд Инга звонила тёте Люде, чтобы сообщить радостную весть о возвращении мамы домой, но телефон упорно откликался длинными гудками. Тогда Инга приняла решение съездить к тёте домой на другой конец города. Ехать нужно было далеко, но и сидеть, сложа руки, Инга больше не могла. Она устала от пустых ожиданий.

— Толя, ты поможешь мне к тёте смотаться? — спросила Инга, когда друг ранним утром переступил порог её дома.

— Ингуша, репетиции никто не отменял. Элеонора не потерпит прогулов.

— Ох, что же делать? Самой страшновато ещё.

— А что тут страшного? Вызови такси и езжай. Деньги-то больше не жмут пока. А сегодня и я чего-нибудь вымучу.

— Извини, Толик, я не подумала, что можно вызвать такси.

— Обещай, что не будешь ловить машину на улице. Позвони в диспетчерскую и сделай вызов, будто врача вызываешь. Это же так просто!

Инга поступила так, как советовал Толик. Сделала вызов сразу же после ухода друга, и жарким летним днём отправилась на другой конец города узнать, что случилось с тётей.

Подъехав к знакомому парадному, машина резко остановилась, визжа тормозами. Инга попросила водителя подождать.

— Сначала заплати за ходку и иди куда хочешь, — рассердился водитель, поняв, что девушка платить не собирается.

— Я заплачу, а вы уедете. Как я домой доберусь?! — возмутилась Инга.

— Поймаешь другого. Время — деньги.

Пришлось Инге оплатить поездку. Вынув из сумки тугой кошелёк и не думая о последствиях легкомысленного поступка, молча отсчитала необходимую сумму и с трудом вылезла из машины. Водитель подал ей тросточку, ожидавшую хозяйку на заднем сидении, и проводил необычную пассажирку тяжёлым взглядом. Отойдя от машины несколько шагов, девушка вдруг обернулась.

— Всё же, подождите меня, очень вас прошу. Мне трудно будет вернуться назад. Я оплачу, — потрясла заметно опустевшим кошельком, и, хромая, медленно побрела к парадному.

Лифтом поднялась на последний этаж и нажала на кнопку звонка у знакомой двери. Долго прислушивалась, надеясь на то, что дверь сейчас же гостеприимно распахнётся и восставшие вопросы сами собой отпадут. Но за дверью было тихо, никаких шагов, и вообще, никакого движения.

Инга нажимала на кнопку звонка снова и снова, но результат был тот же.

«Куда же подевалась тётя? Может, в больнице у дяди Жёры? Надо у соседки узнать…», — подумала она и, подойдя к соседней двери, снова нажала на кнопку звонка.

На этот раз там, за дверью послышались шаркающие, старческие шаги и надтреснутый голос бесцветно спросил:

— Кто?!

— Баба Шура, это я, Инга! — крикнула девушка, узнав соседку. Испугалась, что дверь открывать откажутся. У бабы Шуры своеобразный характер…

— Инга?! Ты же больная, дома лежишь! Чего тута околачиваешься?!

— Нет, баба Шура, выздоравливаю я! Вы не знаете, где тётя Люда?

— А ты рази не знашь? — заскрежетал замок, дверь чуть приоткрылась, образовав небольшую щель, перехваченную по середине серебристой цепочкой. В образовавшуюся щель дунуло сквозняком и тут же вставилось старческое лицо. — Дак, дядьку твоего, уж будет недели две, как схоронили…

— Дядя Жёра, что, умер?! — в ужасе воскликнула Инга, обхватив руками лицо. Трость с грохотом упала на кафельный пол. Новость оглушила. Инга с трудом устояла на ногах.

— Ох, ты, напужала, неугомонная! — воскликнула бабка, собираясь захлопнуть дверь перед носом у посетительницы.

— Баба Шура, баба Шура, подождите! Где же Людмила? — испугалась Инга, что не получит вовсе никакой информации, если эта дверь захлопнется.

— А где ж ей быть-то? В больнице она. Третьёводни забрали. Что-то с сердцем у ней стряслось. Всё болела, болела, сердешная, после мужиной-то смертушки.

— О, Господи! В какой больнице, не знаете?

— Видать, в районную свезли, куда же ещё? Мужа-то ейного без неё схоронили. Свалила её смртушка мужева-то наповал. Всё лежала, лежала, а третьёводни в больницу угодила. Я часом подумала, что и она помрёт, так ей плохо, сердешной, сделалось. Я, вот, и Кляксу, кошку ейную, у себя на время приютила, и цветы забрала, пока Людмила не вернётся.

— Спасибо, баба Шура. Постараюсь отыскать её в больнице. А когда найду, то и Кляксу у вас заберу.

— Не мешает кошка. Пусть себе живёт. И мне веселее. Ну, иди, голуба, сквозит мне. Людмилу найдёшь, привет передавай. Скажи: кошка жива и здорова. Пусть не печалится об ней.

Больше не дожидаясь вопросов, баба Шура с грохотом захлопнула дверь, слегка ударив Ингу. Ещё оставалось слишком много вопросов, но баба Шура решила прервать бесполезный диалог, посчитав, что всё необходимое уже сообщила бедной родственнице, этой пигалице — племяннице.

Инга решила больше не нажимать на кнопку звонка у негостеприимной двери. Необходимые сведения она получили и, с трудом подняв трость, подошла к лифту.

Когда дверь кабины лифта открылась, Инга уверенно поспешила к выходу из парадного. Она уже знала, что будет делать. Денег пока хватало.

Машина не уехала, и это порадовало. Водитель терпеливо поджидал возвращения богатенькой пассажирки. Он мельком заглянул в кошелёк своей пассажирки. Получив первый взнос, водитель сразу понял, что эта поездка далеко не закончена. Он ещё больше уверился в своих предположениях, отметив решительность в походке той, которую терпеливо и совсем не напрасно поджидал столько времени у парадного.

— Простой — тридцать минут. Никуда не поеду, пока не оплатите, — грубо сказал водитель, подумав, что пассажирка начнёт отказываться, сопротивляться. Он умел вытряхивать деньги из скупых пассажиров и был готов к неприятностям. Но девушка снова молча вынула из сумки тугой кошелёк и, отсчитав деньги, протянула водителю названную сумму.

— В больницу, — коротко бросила она через плечо и прилипла к окну.

— В какую больницу? — удивился водитель.

— В районную! — неожиданно для своей хрупкости, грубо рявкнула Инга.

— В районную, так в районную, чего орать? Я не глухой… — пожал плечами водитель и нажал на газ.

Машина плавно тронулась с места. Инга не заметила, как внимательно наблюдает за ней из окна своей квартиры баба Шура и осуждающе качает головой.

Подъехав к больнице, Инга снова извлекла из заметно похудевшего кошелька несколько купюр, протянула их водителю и постаралась красиво выйти из машины, не забыв прихватить трость, терпеливо дожидавшуюся своего часа на заднем сидении.

— Мне уезжать? — неожиданно спросил водитель.

— У вас же время — деньги! Не смею задерживать. Отсюда на трамвае доеду, — резко ответила Инга.

— Ну, если надо, подожду.

— Боюсь, у меня денег не хватит на обратную дорогу, — вдруг смутилась Инга.

— Ничего, довезу. Вы мне уже дневную норму сделали.

Инга лишь плечами пожала и молча направилась к пропускнику.

Здесь, на санпропускнике, Инга узнала, что Людмила действительно поступила в больницу с тяжёлым приступом острой сердечной недостаточности и сейчас находится в реанимации. Тёте уже значительно лучше, скоро её переведут в обычную палату долечиваться.

— А проведывать её можно? — несмело спросила Инга у врача на пропускнике.

— Я вам выпишу пропуск. Если сможете уговорить врача в отделении, тогда увидите свою тётю ещё сегодня. Но если не пропустят, то приходите завтра после десяти часов.

Инга молча взяла протянутую ей, мелко исписанную бумажку, даже не читая, осведомилась, куда идти и, постукивая тростью о кафельный пол, и отчаянно прихрамывая, пошла вдоль пустынного больничного коридора. Она не видела, каким внимательным взглядом провожал её доктор из санпропускника. Она не слышала, о чём он с кем-то говорил по телефону.

— Да, её уже можно навещать. Вы ей кто?

— Племянница… — замешкавшись, ответила Инга.

— Плакать не будете?

— Не буду…

— Смотрите, ей нельзя добавлять стрессов, инфаркт может случиться.

— Не буду, я только одним глазком, и — всё.

— Смотрите, ни в коем случае никаких эмоций, никаких новостей. Вам понятно? — строго спросил доктор, подводя Ингу к двери палаты.

— Я понимаю, доктор. Недавно сама тут лежала. Вот результат, видите? — Инга указала на трость и печально улыбнулась. Затем слегка приоткрыла дверь и заглянула внутрь палаты.

Радостно застучало сердце, когда она увидела Людмилу. Женщина крепко спала, а будить измученную бедой Людмилу девушка не решилась. Прикрыв дверь, Инга облокотилась о неё, и, счастливая, закрыла глаза.

— Нашла… Люсик дорогой!.. Пусть спит. Во сне здоровье приходит, — прошептала она, обращаясь к доктору. — Будить не будем. Я завтра приду после десяти.

Утро следующего дня выдалось хмурым, туманным. Шёл мелкий, противный, почти призрачный дождь. Вода в виде тумана заползала во все возможные и невозможные щели и, казалось, от сырости некуда спрятаться. Переломы на ногах протяжно ныли. Эта ноющая и всепоглощающая боль и разбудила Ингу. Необходимо было срочно принимать меры, иначе с болью справиться будет значительно труднее. Вчера она уже попробовала сделать себе укол. Оказалось, ничего сложного в такой премудрости нет. Надо бы сегодня повторить, но сон не отпускал, не было сил пошевелиться. Протяжный звонок у входной двери прервал тягучие размышления. Инга знала, кто может прийти в столь ранний час, и поспешила в коридор.

Толик выглядел встревоженным и, общаясь с Ингой, часто переходил на крик. Угодить ему было невозможно, малейшая мелочь могла привести друга в ярость. Инга никогда не видела парня в таком состоянии и была крайне удивлена.

— Толя, ты чего такой колючий сегодня, пельменей облопался?! — не выдержав очередного срыва, спокойно спросила Инга.

— Ты — предательница!.. — вдруг, ни с того, ни с сего, зло брякнул Толик.

— Я?! — Инга оторопело моргала длинными ресницами. Она не понимала, чем так могла обидеть друга. Она взглянула ему в глаза, а там бушевала буря. — Толя, что произошло? — стараясь быть предельно спокойной, спросила она.

— Мамка тайник обнаружила и до копеечки весь запас выгребла. Нету у нас теперь ничего, понимаешь, ни шиша нету! Ты мамке проболталась?! Я же тебя просил с ней не откровенничать! — раздражённо ответил друг.

— Толя, я с ней не разговаривала с тех пор, как ты стал каждый день меня навещать.

— А кто ж тогда мамке мыслю про тайник спустил?!

— Это не я, ты рехнулся, что ли?! Я же пользовалась твоими выигрышными деньгами. Подумай сам, разве я могла?!.. Это же был единственный источник дохода!

— Сеструха, стерва! Она, наверное, проследила за мной и видела, как я оттуда деньги брал…

— Так, может, это она вытащила?

— Она ещё маленькая, не сообразила бы все деньги выгрести. А мамка уже и плиту газовую новую успела купить и стиралку дешовую! Меня позвала, показывает и радуется. Даже не спросила ни о чём, и не сказала, где деньги на технику взяла!

— Ну, хоть на дело деньги пошли. Прекрати жалеть о том, что потерял, а то продуешься в очередной раз в дым, — погрозила пальчиком Инга.

— Опять у Гарика клянчить придётся, — обречённо вздохнул Толик.

— Не придётся. Мне родители деньги прислали. Надо сходить и получить, а у меня ноги сегодня что-то сильно болят.

Последние слова Инги как-то успокоили и вместе с тем, расстроили юношу. Ему было стыдно за истерику, которую он только что разыграл. Он жалел подругу и готов был для неё на неординарные поступки.

— Что же делать, тебе же жить будет не на что, если я проиграюсь, — печально сказал он.

— Гарик же тебе поможет?!

— Му-гу…

— Толя, у меня к тебе ещё одна просьба, — Инга смущённо замялась, не решаясь озвучить просьбу.

— Говори. Ты же знаешь, я для тебя горы сверну!

— Горы сворачивать не надо. Понимаешь, сырость вызывает сильные боли в ногах. Переломы так болят, ужас! И я… мне трудно передвигаться. Сейчас попробую лекарствами хоть немного успокоить этот кошмар…

— Тебе укол сделать? Давай, я умею. Мамке сам уколы делаю. Денег никогда не хватает на медсестёр, вот и научился.

— Нет, Толик, не то… Съезди в больницу к тёте Люде, сможешь?…

— Так, репетиция же, а вечером — спектакль…

— До репетиции успеешь, если сейчас поторопишься. Очень тебя прошу!..

— А что ей сказать?

— Скажи, что соболезную горю, плачу вместе с ней. Ещё скажи, что очень её люблю и скучаю и скоро сама к ней приду. Отнеси ей пару яблочек. Они на столе в кухне лежат. Только не говори, что они из чужого сада…

После ухода Толика в квартире стало тихо и печально. Дождь усилился, и, казалось, не думал прекращаться. Капли настойчивее стали выстукивать о подоконник свой затейливый мотив. Боль в ногах усиливалась с каждой минутой, и скоро протяжные стоны Инги стали нарушать монотонный ритм падавших капель за окном. Не выдержав, Инга решилась повторить вчерашнюю операцию. Надо было сделать укол обезболивающего средства, которое прописал доктор, чтобы унять не в меру распоясавшуюся боль. Спирта в доме вчера не оказалось, водки тоже. В комнате родителей Инга нашла флакон дорогого одеколона, которым обычно любил пользоваться отец, и решила, что этого пока достаточно. О водке Инга забыла, как только прекратилась боль в ногах и сегодня пожалела о своей забывчивости.

— Сегодня опять такое сойдёт, потом куплю водку. Надо как-то не забыть… — прошептала Инга, смачивая кусочек ваты резко пахнувшей жидкостью.

После укола и плотного завтрака Инга прилегла отдохнуть, даже не подумав убрать за собой остатки еды с кухонного стола. Боль постепенно слабела, и, наконец, затаилась где-то на дне сознания до следующего раза. Инга, почувствовав облегчение страданиям, провалилась в спасительный, благодатный сон.

Ей было легко и свободно. Танец увлекал, мелодия завораживала. Она танцевала партию Жизели, и партнёром был, как всегда, Толик. Вдруг, он с особой лёгкостью поднял высоко над собой хрупкое тело балерины и понёс вдоль рампы. Инга плыла над сценой, над зрительным залом, над миром. Чувство неописуемого блаженства и неограниченной свободы охватило её. А Толик нёс её дальше и дальше во мрак и духоту кулис. Стало трудно дышать, но Инга не обращала внимания на мелочи. Ёй было хорошо. Впервые после страшной травмы она испытывала необъяснимый покой и неповторимую лёгкость. Вот она уже далеко от сверкающей огнями сцены плывёт над покрытой мраком землёй. Сильные руки, подхватившие её, не дают упасть, наоборот, придают уверенности в движениях. Инга посмотрела вниз и удивилась. Нёс её над землёй уже не Толик, а совсем другой, незнакомый мужчина. Как ни всматривалась Инга в окутавший их мрак, она не могла разобрать ни одной чёрточки в незнакомом лике партнёра. Она ощущала только его руки, нежные, тёплые и надёжные. Было удобно и совсем не страшно, и она спокойно продолжала приятный полёт. Вдруг пробуравил мозг неожиданный звонок. Надо было снова возвращаться на сцену. Но поза, в которой находилась Инга, была настолько удобной, что менять её не хотелось. Сильны, нежные руки не спешили её отпускать. А звонок всё звонил и звонил, настойчиво звал балерину на сцену…

Инга открыла глаза. Оказалось, назойливо звонил телефон. Кому-то необходимо было слышать её голос. Звонки следовали один за другим, и не было им ни конца, ни остановки.

Инга грузно поднялась с дивана. Боль отступила, но ноги стали какими-то ватными, не желавшими передвигаться. Прихрамывая, медленно пошла к телефону.

— Алло!.. — хрипло сказала Инга и откашлялась.

— Ингуша, дрыхнешь?! Я уже тётку твою проведал и все телефоны в округе оборвал! Дозвониться к тебе не могу! На пожарника сдаёшь?! — звенел от напряжения голос Толика на том конце провода.

— Знаешь, заснула… Боль успокоилась, и я провалилась…Как тётя?

— С тёткой полный порядок, скоро в обычную палату переведут. А ты, хватит дрыхнуть, есть изменения в сценирии сегодняшнего дня.

— Что случилось?

— У меня сегодня спектакль отменён. Я руку повредил.

— Сильно?! — испугалась Инга.

— Не-е, до свадьбы заживёт. Дверью в автобусе прибило. Сейчас немного больновато, рука чуток опухла, а так, ничего, нормалёк. Элеонора сразу же заменила меня Жеником, будто ждала, что обложаюсь, а я и рад стараться. Пускай Женик потаскает по сцене Томку-вонючку. Потом будет мне ещё сочувствовать.

— Ха-ха-ха! А звонишь чего, только про тётю доложить?

— Оказалось, я вечером свободен. Я уже и с Гариком договорился. Пойдёшь? Он согласился тебя в зал провести, если ты готова… — сказал и замолчал в надежде услышать положительный ответ.

— Я согласна, согласна, я готова! Я себе ещё два укола сделаю, чтобы ноги думать не мешали! — радостно воскликнула Инга, затанцевала у телефонной тумбочки, и тут же затаившаяся где-то в глубине ног боль дала о себе знать. Но Инга уже знала, что необходимо сделать, чтобы боль отступила. Боль больше не пугала её. — Ты зайдёшь ко мне перед тем, как идти в казино?

— К пяти часам я буду у тебя. Жди. Но с тобой в казино не пойду. С пацанами во дворе на гитаре поиграю. Ты с Гариком пойдёшь. Он не сможет двух малолеток одновременно провести. Поняла?